Александр Зиновьев. Нашей юности полет --------------------------------------------------------------- OCR: Олег Лагутин --------------------------------------------------------------- ЭТО БЫЛО Мы страницы листали, И с шершавых страниц Слово грозное "Сталин" Повергало нас ниц. И от вечного страха Только гимны о нем, Встать не смея из праха, Пели мы день за днем. НАМЕРЕНИЕ Название этой книги взято из слов песни, которую со-ветские люди пели в сталинские времена ("Сталин -- наша слава боевая. Сталин -- нашей юности полет. С песнями борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет"). Пел и я эту песню вместе со всеми, несмотря на то, что не-нависть лично к Сталину и ко всему тому, что тогда свя-зывалось с его именем, была всепоглощающей страстью моей юности. Я пел эту песню и не чувствовал в ней фальши. Я чувствовал в ней что-то другое, гораздо бо-лее страшное, чем фальшь, а именно: всесокрушающий ураган великой истории. В этой книге я хочу рассказать немного о том, как осознавался и ощущался этот исто-рический ураган некоторыми представителями моего по-коления, вовлеченными в него, -- о том, чем был стали-низм для нас. Слово "сталинизм" употребляют во многих различных значениях. Для меня сталинизм -- не слово, подлежащее определению, а общеизвестный эмпиричес-кий факт, подлежащий изучению и осмыслению. Это -- эпоха становления, формирования нового, коммунисти-ческого общества. Это -- юность реального коммунизма. В эту эпоху происходило формирование социального строя страны, ее экономики, формы власти и управле-ния, идеологии, культуры, а также объединение много-численных народов в единое государство, короче говоря, происходило формирование всех основных явлений ком-мунистического общества как целого. Временные рамки этой эпохи можно определять по-разному. Началом можно считать окончание Гражданс-кой войны, избрание Сталина Генеральным секретарем ЦК, смерть Ленина. Концом можно считать смерть Ста-лина, разоблачительный доклад Хрущева, окончание вой-ны с Германией, XIX съезд партии. Для меня важно сле-дующее: эта эпоха связана с деятельностью Сталина и его сообщников, а временные рамки должны быть определе-ны так, чтобы в них вошли все основные события эпохи и основные деяния Сталина и сталинистов. ЭТО СТАЛО Нет уж тех поколений. В прах повержен кумир. Приподнялся с коленей Перепуганный мир. Уж ничем не рискуем Мы безвинно. И вот Коллективно смакуем Во весь рот анекдот. СТАЛИНСКАЯ ЭПОХА Сталинская эпоха ушла в прошлое, осужденная, осме-янная, оплеванная и окарикатуренная, но не понятая. А между тем все то, что вырвалось наружу в хрущевское время, было накоплено, выстрадано и обдумано в ста-линское время. Все то, что стало буднями советской жиз-ни в брежневское время, вызрело в сталинское время. Сталинская эпоха была юностью советского общества, периодом превращения его в зрелый социальный орга-низм. И хотя бы уже потому она заслуживает нечто боль-шего, чем осуждение: она заслуживает понимания. Понимание не есть оправдание. Можно понять, не оправдывая. Можно оправдать, не понимая. Оправда-ние есть явление моральное, понимание -- гносеологи-ческое. С точки зрения понимания причины настояще-го лежат в прошлом. С точки зрения оправдания или осуждения никакой связи между прошлым и настоящим нет. Настоящее не оправдывает прошлое. Прошлое не повинно в настоящем. Нельзя осуждать или оправды-вать прошлое с точки зрения настоящего. Нельзя осуж-дать или оправдывать настоящее с точки зрения про-шлого. Рассматривать историю в категориях оправдания и осуждения -- значит исключать всякую возможность ее понимания. Стало привычным штампом рассматривать сталин-скую эпоху как эпоху преступную. Это -- грубое сме-шение понятий. Понятие преступности есть понятие юридическое или моральное, но не историческое и не социологическое. Оно по самому смыслу своему непри-менимо к историческим эпохам, к обществам, к целым народам. Рабовладельческое общество и феодальное об-щество не были преступными, хотя многое, происходив-шее в них, можно рассматривать как преступления. Ста-линская эпоха была страшной и трагической эпохой. В ней совершались бесчисленные преступления. Но сама она как целое не была преступлением. И не является преступ-ным общество, сложившееся в эту эпоху, каким бы плохим оно ни было на самом деле. Трагичность сталинской эпо-хи состояла в том, что в тех исторических условиях ста-линизм был закономерным продуктом Великой Рево-люции и единственным способом для нового общества выжить и отстоять свое право на существование. Трагич-ность сталинской эпохи состояла в том, что она навеки похоронила надежды на идеологический земной рай, построив этот рай на самом деле. Она обнажила подлинную страшную сущность многовековой мечты человечества. После короткой и ожесточенной вспышки интереса к сталинской эпохе и ее разоблачительства наступило рав-нодушие к ней. Есть много причин, порождающих в со-вокупности эту тенденцию к забвению своего недавне-го прошлого. Среди них -- радость избавления и страх повторения. Этот страх напрасен. Такая эпоха неповто-рима: общественный организм, как и любой другой жи-вой высокоразвитый организм, переживает юность лишь однажды. А избавление иллюзорно. Сталинская эпоха в самом существенном своем содержании вошла в нашу плоть и кровь навечно -- она породила нашу сегодняш-нюю реальность и носителей ее. Она породила будущее. Так что уклониться от внимания к ней и от ее беспощад-ной объективной оценки все равно не удастся. На Западе выходят бесчисленные книги о гитлеровс-кой Германии, Гитлере и его соратниках. А ведь гитле-ровская Германия просуществовала всего несколько лет, потерпев сокрушительное поражение. Сталин же и его соратники одержали блистательную историческую побе-ду, построив новый тип общества со всеми его атрибута-ми, и в колоссальной степени усилили мировую тенден-цию к коммунистическому социальному устройству. Есть советский анекдот, в котором Гитлер рассматривается как мелкий бандит сталинской эпохи. Этот анекдот соответ-ствует сути дела. Гитлеровская Германия -- эпизод в истории, сталинс-кая эпоха -- великий перелом всей истории. И несмотря на это, внимание к сталинской эпохе и сталинизму здесь ничтожно. Что это означает? Страх реальности? Боязнь признать историческое творчество "низшей расы"? Само-мнение? Да и в Советском Союзе положение не лучше. Советская наука и идеология уже не способны воздать должное сталинской эпохе. Они обречены на полуосужде-ние и полуоправдание ее. Историческое же величие эпо-хи состоит не в ложной чистоте и мелких воображаемых ошибках, а в том реальном океане страданий, крови, гря-зи, лжи, насилия и прочих мерзостей, через которые при-шлось пройти стране. Потому лишь жертвы и враги сталинизма еще способны защитить его историческое досто-инство. Но скоро и их не останется в живых. Останутся лишь равнодушные да бездарные спекулянты за счет уже безопасного прошлого. Понять историческую эпоху такого масштаба, как ста-линская, -- это не значит описать последовательность мно-жества ее событий и их видимую причинно-следст-венную связь. Это значит понять сущность того нового общественного организма, который созревал в эту эпо-ху. Отмечу в этой связи некоторые характерные свойства известных мне сочинений о Сталине, сталинизме и ста-линской эпохе. В этих сочинениях обычно выделяется один какой-то аспект исторического процесса (чаще -- аспект борьбы Сталина за личную власть и репрессий), раздувается сверх меры, целостность этого процесса ис-паряется, и невольно получается односторонне-ложная его картина. Историческая эпоха, далее, рассматривает-ся со стороны (как она представляется западному наблю-дателю) или сверху (как она представляется с точки зре-ния деятельности партий, групп и отдельных личностей). И потому невольно получается поверхностное и чисто фактологическое описание. Основное в этой эпохе, т. е. все то, что происходило в массе населения и послужило базисом для всех видимых сверху и со стороны явлений, т. е. основной глубинный поток истории почти не при-нимается во внимание или учитывается в ничтожной мере. Потому сталинизм представляется как обман и насилие, тогда как в основе он был добровольным творчеством мно-гомиллионных масс людей, лишь организуемых в единый поток посредством обмана и насилия. Другая характерная слабость упомянутых сочине-ний -- смешение словесной формы и объективной сущ-ности эпохи. Реальность лишь частично и к тому же в превращенной форме отражается в словесном потоке своего времени. Не всегда речи деятелей эпохи, про-граммы партий, резолюции съездов, газетные статьи и книги адекватно отражают глубинное течение истории. Иногда бурное кипение страстей происходит в сторо-не от главного течения и на мелком месте, а мощное скрытое течение остается незамеченным на поверхности. Преувеличение роли словесной формы истории .и игнорирование ее неадекватности скрытой сущности про-цесса имели следствием то, что второстепенные лично-сти и события занимают больше внимания людей, чем реально первостепенные, их роль сильно преувеличива-ется в ущерб исторической правде. Характерный при-мер этого -- непомерное раздувание интеллекта Троц-кого и умаление такового Сталина, объяснение победы сталинизма над троцкизмом личными отрицательными качествами Сталина и его сподвижников. А между тем с точки зрения существа исторического процесса (т. е. глядя на него снизу, из глубины) победа сталинизма была закономерным следствием того, что именно Сталин и сталинисты наиболее адекватно выражали сущность потребностей той эпохи и ее объективные тенденции. Троцкий и подобные ему кажутся гениями лишь с точ-ки зрения словесной пены истории. Если они и ге-нии, то гении болтовни, а не реального дела. С точки зрения понимания существа эпохи все они суть жалкие карлики в сравнении со Сталиным. Масштабы исто-рической личности определяются не умением долго и красноречиво болтать, а именно степенью адекватнос-ти тому движению массы, на роль руководителя кото-рой ее вытолкнули обстоятельства. Масштабы истори-ческой личности определяются, далее, не способностью понимать объективную сущность происходящих собы-тий и объективные тенденции исторического процесса в данное время, а тем, насколько его личная деятель-ность совпадает с объективными закономерностями на-рождающегося общества и насколько она способствует реализации его объективных тенденций. Интеллект ис-торического деятеля мало что общего имеет с интеллек-том ученого социолога и ученого историка, изучающих эпоху этого исторического деятеля и его роль в ней. Исторический деятель может быть гением в своей об-ласти, не имея ни малейшего представления о средствах познания, которыми оперируют ученые и с которыми знакомы даже начинающие студенты. Ворошилов и Бу-денный, например, понимали в происходящем с науч-ной точки зрения не больше, чем лошади, на которых они принимали военные парады. Но они были хоро-шими помощниками Сталина и исправно служили его делу. Сталин сам понимал с научной точки зрения в происходящем немногим больше их, но именно он был историческим гением, а они были ничтожествами в сравнении с ним. И он был таковым не благодаря тому, что был чуточку образованнее и умнее их в качестве студента некоей науки, а благодаря своему умению сыг-рать роль, заданную ему историей. Великие историчес-кие деятели не столько творят историю, сколько вы-творяют истории, история же сама творит их по образу своему и подобию. ПЕРВОЕ ПРОРОЧЕСТВО Пройдет еще немного лет. И смысл утратят наши страсти. И хладнокровные умы Разложат нашу жизнь на части. На них наклеят для удобств Классификаторские метки. И, словно в школьный аттестат, Проставят должные отметки. Устанут даже правдецы От обличительных истерий И истолкуют как прогресс Все наши прошлые потери. У самых чутких из людей Не затрепещет сердце боле Из-за известной им со слов, Испытанной не ими боли. Все так и будет. А пока Продолжим начатое дело. Костьми поляжем за канал. Под пулемет подставим тело. Недоедим. И недоспим. Конечно, недолюбим тоже. И все, что встанет на пути, Своим движеньем уничтожим я Это произошло в 1939 году. На семинаре в институ-те я "сорвался" -- рассказал о том, что на самом деле творилось в колхозах. Меня "прорабатывали" на комсо-мольском собрании, потребовали, чтобы я признал свои ошибки. Я упорствовал. Меня исключили из комсомола, а затем и из института. Мои бывшие школьные друзья решили проявить обо мне заботу -- выяснить причи-ны моего срыва и помочь мне. По инициативе комсорга школы они устроили вечеринку, на которой спровоциро-вали меня на откровенный разговор. Я уже покатился по наклонной плоскости и не стал сдерживаться: выложил им всю свою антисталинскую концепцию. Уже на следу-ющий день в наш вечно залитый водой подвал спустил-ся молодой человек. Я сразу понял, что это за мной, -- я был уверен, что друзья напишут донос на Лубянку и меня арестуют. На Лубянке со мной беседовал пожилой чело-век в военной форме, но без знаков различия. На столе у него лежало письмо моих друзей: я узнал почерк. Пос-ле разговора пожилой чекист велел молодому отвести меня куда-то- Мы уже вышли на улицу. В это время мо-его сопровождающего почему-то позвали обратно. "По-дожди меня здесь, -- сказал он, -- я через минуту вер-нусь". Но я не стал ждать его. Я ушел, сам не зная куда. Домой решил не возвращаться. Ночевал на вокзале. Ут-ром влез в какой-то поезд. Километрах в ста от Москвы меня выбросил из вагона проводник. Так началась моя жизнь тайного антисталиниста. Кое-что из нее я припом-ню в дальнейшем. Хотите -- верьте, хотите -- нет, а то "Пророчество", которое вы только что прочитали, я со-чинил еще тогда, в 1939 году. Я в те годы сочинил и мно-гое другое. Но ничего не сохранил. И правильно сделал, иначе я не сохранил бы свою шкуру. Я был антистали-нистом вплоть до хрущевского доклада. Антисталинист-ская пропаганда была делом моей жизни. Я не гор-жусь этим и не считаю себя исключительной личностью. Я встречал других антисталинистов, которые были тако-выми с большим риском. Некоторые из них погибли. Не-которые уцелели, но забыли о своей прошлой деятельности. Никто из нас в те времена не считал себя героем. А теперь героями себя изображают те, кто был на са-мом деле сталинистом. Наша позиция была естественной мальчишеской реакцией на факты нашей жизни. Как-то встретил я довоенного знакомого, отсидевшего в лагерях больше пятнадцати лет за "попытку покушения на Ста-лина". На мой пошлый вопрос "Ну как?" он ответил, что "дураков учить надо". Моя антисталинистская пропаган-да была примитивной и спорадической. По настроению и в подходящей ситуации. Психологически я чувствовал себя выше окружающих -- я видел и понимал многое такое, чего (как казалось мне) не видели и не понимали они. Я ощущал себя потенциальным, а порою и актуаль-ным борцом против режима -- это была инерция рево-люции, направленная теперь против результатов самой революции. Мой антисталинизм был порожден нестерпимо тяже-лыми условиями жизни людей, в среде которых я рос. Моя личная ненависть к Сталину была лишь персонифи-кацией моего протеста против этих условий. Но я очень рано стал размышлять о причинах этой чудовищной (как казалось мне тогда) несправедливости. К концу школы я уже был уверен в том, что причины зла коренятся в са-мом социализме (коммунизме). Моя личная ненависть к Сталину стала уступать место чисто интеллектуально-му любопытству -- желанию понять скрытые механизмы социалистического общества, порождающие все те отри-цательные явления, на которые я уже насмотрелся дос-таточно много. Для меня сталинизм еще оставался во-площением и олицетворением реального коммунизма. Я тогда еще не знал, что это -- всего лишь юность ново-го общества. Когда я это понял (это случилось в конце войны), я вообще перестал относиться к Сталину и его соратникам как к людям, вернее -- на смену ненависти пришло презрение. К этому времени я отчетливо осознал еще одно об-стоятельство, сыгравшее важную роль в моем отноше-нии к Сталину и сталинизму: я понял, что мое чувство превосходства над окружающими было самообольщени-ем. Я имел сотни бесед с людьми самого различного возраста и положения. И самыми осведомленными о дефектах нашей жизни среди них были сотрудники ор-ганов государственной безопасности, партийные чинов-ники, провокаторы и стукачи. Главное, понял я, не зна-ние фактов, а отношение к ним. Сталинизм постепенно стал превращаться из моего личного врага в объект изу-чения. Но вот умер Сталин. Для меня -- сдох: он был мой враг. Но что случилось со мной? Я, обезумевший, метался по Москве, пил стаканами водку во всех попадающихся на пути забегаловках и не пьянел. Теперь, спустя тридцать лет, я понял, что случилось тогда: исчез мой враг, делав-ший мою жизнь осмысленной, окончилась моя Великая Тайна борца против сталинизма. Начиналась будничная жизнь рядового советского гражданина, в меру критично-го по отношению к существующему строю, но в общем и целом принимающего его и сотрудничающего с властями в его сохранении.I После хрущевского доклада мой антисталинизм во-обще утратил смысл. Все наперебой начали критиковать Сталина и его соратников. Все вдруг стали "жертвами культа". Меня это раздражало. Однажды при обсужде-нии диссертации одного сотрудника нашего учрежде-ния, обругавшего (как это стало модно) Сталина, сре-ди прочих выступил и я и сказал, что "мертвого льва может лягнуть даже осел". Меня вызвали на Лубянку и сказали, что мое поведение не соответствует генераль-ной линии партии на данном этапе, что я ошибаюсь, воображая, будто "сталинские времена" кончились, и что если я не прекращу свои просталинские заявления, они (т. е. органы) будут вынуждены принять в отноше-нии меня суровые меры. Будучи не в силах принять сей жизненный парадокс, я запил пуще прежнего. Я был в этом не одинок. Точно так же поступали многие уцелевшие антисталинисты, по-терявшие предмет своей ненависти, и немногие нераска-явшиеся сталинисты, потерявшие предмет своей любви. Мы вместе с ними опустились на самое дно человечес-кого бытия. Мы не чувствовали вражды друг к другу, ибо все мы были обломками великой эпохи и ее ничтожного крушения. В одно из таких падений в помойку челове-ческого бытия я встретил этого человека. На мой вопрос, что он думает по поводу хрущевского доклада, он сказал: "Великан Истории поскользнулся на арбузной корке и сломал себе хребет". Он имел в виду сталинизм. ОН Когда я, дрожа от холода и мерзостности внутреннего состояния, очнулся в новом вытрезвителе нашего райо-на, на койке рядом сидело сине-фиолетовое, колючее, с желто-красными подтеками существо. -- Хорош, -- сказал я вместо приветствия. -- А ты, думаешь, лучше? -- миролюбиво ответило су-щество. -- Красавчиками мы выходим только из морга. Выполнив положенные в таких случаях формально-сти и прослушав часовую лекцию о моральном облике строителей коммунизма, мы покинули вытрезвитель со здоровым намерением "надраться" снова. -- Первый раз здесь, -- сказал Он, с изумлением раз-глядывая дорические колонны и увенчанный скульптура-ми ударников труда фронтон нашего нового вытрезвите-ля. -- Дворец, а не помойка для отбросов общества! -- Подарок трудящимся нашего района к годовщине (не помню, какой по счету) Великого Октября, как со-общила наша пресса. По числу пьяно-коек превосходит все прочие, вместе взятые. И с новыми, научно обосно-ванными методами вытрезвления. В старых вытрезвите-лях пьяниц опускают в холодную ванну ногами, держа за волосы, если таковые есть, или за уши, если волосы отсутствуют. А здесь опускают в ледяную ванну, при-чем головой, держа пьяницу за пятки. Так что мы вро-де Ахиллесы теперь. -- Которые, как доказала логика, не могут догнать даже черепаху. -- А собираемся Америку догнать и перегнать. Кроме того, здесь повышают морально-политический уровень пьяниц настолько, что они после этого ничего другого, кроме коммунизма, строить уже не способны. Идти на работу было бессмысленно: туда все равно со-общат о наших похождениях. Мы решили "закрепить зна-комство". -- Я инженер, -- сказал Он, -- в инвалидной артели "Детская игрушка". Странное выражение "детские игруш-ки". Можно подумать, что есть какие-то другие, недетс-кие игрушки. Не обожествляйте слово "инженер". Мои функции как инженера сводятся к тому, что я подписы-ваю бумажки, смысла которых не понимаю. Держат меня там только потому, что я ветеран войны и имел три ра-нения. Одно тяжелое. Числюсь инвалидом. Получаю пен-сию. На пенсию живу, а зарплату пропиваю. Потом мы встречались с ним чуть ли не каждый день. Он оказался бывшим антисталинистом, причем раскаяв-шимся. -- Раскаявшийся сталинист, -- сказал Он, -- есть не-что совершенно заурядное. Но раскаявшийся антистали-нист, согласитесь, это есть нечто из ряда вон выходящее. Мы много разговаривали. Теперь трудно различить, что говорил Он и что говорил я. Наше принципиальное понимание прошлого и отношение к нему совпадали, а на авторство идей и приоритет мы не претендовали. Так что я лишь с целью удобства описания буду приписывать все мысли, прошедшие тогда через мою собственную го-лову, Ему. Разумеется, лишь те, что вспомнятся сейчас. И в той языковой форме, в какой я могу сформулировать их сейчас. СПРАВЕДЛИВОСТЬ -- Легко быть моральным, сидя в комфорте и безопас-ности, -- говорил Он. -- Не доноси! Не подавай руку сту-качу! Не голосуй! Не одобряй! Протестуй!.. А ты попро-буй следуй этим прекрасным советам на деле! Думаете, страх наказания? Есть, конечно. Но главное тут -- дру-гое. Дайте мне самого кристально чистого человека, и я докажу, что он в своей жизни подлостей совершил не меньше, чем самый отъявленный подлец. Гляньте туда! Видите? Хулиганы пристают к девушке. А прохожие? Ноль внимания. А ведь мужчины. Сильные. Вон тот одной ле-вой может раскидать десяток таких хлюпиков. Думаете, заступится за девчонку? Нет! А небось кристально чист. Совесть спокойная. Вот в том-то и дело. Я сам дважды был жертвой доносов. А разве я лучше моих доносчи-ков? Вот вчера у нас было партийное собрание. Разби-рали персональное дело одного парня. Дело пустяковое. Но нашлись желающие раздуть. И раздули. Райком пар-тии раздул еще больше. Ну и понесли парня со страшной силой. Из партии исключили. Единогласно. И я голосо-вал тоже. А что прикажешь делать? Защищать? Я с ним в близких отношениях не был. Парень этот сам дерьмо порядочное. И проступок все-таки был. Ради чего защи-щать? Ради некоей справедливости? Вот в этом-то и за-гвоздка! Мы все считали и считаем наказание справедли-вым. И сам этот парень тоже. Кстати сказать, мы и пить вчера начали с ними вместе. Он -- с горя. Мы -- из со-чувствия к горю. Повод был подходящий. Что справедливо и что -- нет -- вот в чем суть дела. Я много думал на эту тему, времени для раздумий было больше чем достаточно. И знаешь, что я надумал? Ни-какой справедливости и несправедливости вообще нет! Есть лишь сознание справедливости или несправедливо-сти происходящего. Со-зна-ни-е! Понимаешь? То есть наша субъективная оценка происходящего, и только. А мы отрываем в своем воображении содержание нашего сознания от самого факта сознания и получаем пустыш-ку: справедливость, как таковая! И эта пустышка терзает души миллионов людей много столетий подряд. Террор этой пустышки посильнее и пострашнее сталинского. Есть правила и для субъективных оценок, знаю. Но они общезначимы лишь в рамках данной общности лю-дей, в рамках принятых в ней представлений, понятий, норм. Мы, осуждая того парня, действовали в рамках наших представлений о справедливости, в рамках при-нятых нами и одобряемых норм на этот счет. И жертва эти нормы и представления принимает тоже. А в те времена, думаешь, по-другому было? Созна-ние справедливости происходящего владело подавляю-щим большинством участников событий -- вот чего не могут понять нынешние разоблачители ужасов сталин-ского периода. Без этого ни за что не поймешь, поче-му было возможно в таких масштабах манипулировать людьми и почему люди позволяли это делать с собою. Конечно, случаи нарушения справедливости были. На-пример, расстреляли высокого начальника из органов, который сам перед этим тысячи людей подвел под рас-стрел. Расстреляли военачальника -- героя Гражданской войны, который командовал войсками, жестоко пода-вившими крестьянский бунт. Но в общем и целом эта эпоха прошла с поразительным самосознанием справед-ливости всех ее ужасов. Это теперь, с новыми мерками справедливости и несправедливости мы обрушиваемся на наше прошлое как на чудовищное нарушение спра-ведливости. Но в таком случае вся прошлая история есть несправедливость. ВИНА То же самое в отношении вины и невиновности. Это есть лишь другая сторона той же проблемы справедливо-сти. Теперь проблема виновности и невиновности кажет-ся очень простой. И мы переносим нынешние критерии на прошлое, забывая о том, что произошли по крайней мере два таких изменения: 1) сыграли свою роль и от-пали многие поступки, которые были существенны в сталинское время; 2) в стране выработалась практически действующая система юридических норм и норм другого рода, которой еще не было в сталинское время. И люди в то время ощущали себя виновными или невиновными в иной системе норм и представлений об этом, чем сей-час. Например, руководитель стройки, который не вы-полнил задание в заданные сроки по вполне объектив-ным причинам (например, из-за погоды), ощущал себя, однако, виновным. И вышестоящие органы рассматрива-ли его как виновного. Родственники, сослуживцы и дру-зья тоже. Одни из участников дела переживали судьбу арестованного начальника как несчастье, другие радова-лись этому. Но ни у кого не было сомнения в его виновности; Я принимал участие в одной такой стройке за По-лярным кругом. Начальник соседней стройки обрек на гибель пятьдесят тысяч человек ради незначительного ус-пеха. Его наградили орденом. Начальник нашей строй-ки "пожалел" людей: угробил не пятьдесят тысяч, а все-го десять. Его расстреляли за "вредительство". Первый не испытывал чувства вины за гибель людей. Второй ощу-щал себя вредителем. Я не встретил тогда ни одного че-ловека, кто воспринимал бы происходившее как вину пер-вого и как невиновность второго. Я сам прошел через все это. На студенческой вечерин-ке я наговорил лишнего о Сталине. Я никогда не был принципиальным врагом нашего строя, Сталина, поли-тики тех времен. Просто случилось так, что высказал вслух то, что накопилось в душе. И это тоже нормаль-ное явление. Тогда многие срывались. На меня написали донос. Я знал, что донос будет, и это тоже было общим правилом. И не видел в этом ничего особенного. Я знал, что сделал глупость, и чувствовал себя виноватым. Я счи-тал справедливым и донос, в котором я не сомневался, и наказание за мою вину, которое я ожидал. Если теперь посмотреть на этот случай, то все будет выглядеть ина-че. Доносчики будут выглядеть как безнравственные по-донки. А они на самом деле были честными комсомоль-цами и хорошими товарищами. Я буду выглядеть героем, которого предали товарищи, а власти несправедливо на-казали. А я не был героем. Я был преступником, ибо я и окружающие ощущали меня таковым. И это было в стро-гом соответствии с неписаными нормами тех дней и с не-писаной интерпретацией писаных норм. ДОНОС -- Надо различать, -- говорил Он, -- донос как отдель-ное действие, совершенное конкретным человеком, и до-нос как массовое явление. В первом случае он подлежит моральной оценке, а во втором -- социологической. Во втором случае мы обязаны прежде всего говорить о его причинах и о роли в обществе, о его целесообразности или нецелесообразности, социальной оправданности или неоправданности. И лишь после этого и на этой основе можно подумать и о моральном аспекте проблемы. В том, что касается доносов сталинского периода, моральный аспект вообще лишен смысла. Смотри сам. Новый строй только что народился. Очень еще непрочен. Буквально висит на волоске. Вра-гов не счесть. Реальных врагов, а не воображаемых, меж-ду прочим. Что ты думаешь, все население так сразу и приняло новый строй, а власти лишь выдумывали вра-гов?! Малограмотное руководство. Никакого понимания сути новых общественных отношений. Никакого пони-мания человеческой психологии. Никакой уверенности ни в чем. Все вслепую и на ощупь. Не будь массового до-носительства в это время, кто знает, уцелел ли бы сам строй. Но широкие массы населения сами проявили ини-циативу и доносили. Для них доносительство было фор-мой участия в великой революции и охраной ее завоева-ний. Донос был в основе доброволен и не воспринимался как донос. Лишь на этой основе он превратился в нечто принудительное и морально порицаемое ханжами и ли-цемерами. И роль доноса с точки зрения влияния на ход событий в стране была не та, что теперь, -- грандиознее и ощутимее. Я имею в виду не некое совпадение каждо-го конкретного доноса и действий властей в отношении доносимого, а соотношение массы доносов как некоего целого и поведения властей тоже как целого. Масса до-носов отражалась в судьбе масс людей. Теперь отпала потребность в доносе как социальном массовом явлении. Одновременно отпали породившие его условия. На место доноса сталинского периода пришел донос как элемент профессиональной деятельности оп-ределенной организации, т. е. как заурядное явление, по-рицаемое на моральном уровне. Конечно, нет четкой гра-ницы между этими эпохами. И в сталинское время была мешанина из доноса как формы революционной самоде-ятельности миллионных масс населения и доноса в его привычном полицейско-жандармском смысле. Тот пер-вый донос на меня был детищем великой революции. Зато второй раз я пал жертвой доноса в его банальном, совсем не революционном значении. Этот второй донос был уже не во имя революции, а во имя личного положения в но-вом обществе, которое уже родилось в результате рево-люции и было глубоко враждебно ей. В ЗАЩИТУ ЭПОХИ -- Если хотите знать основу сталинизма и его успе-хов, -- говорил Он, -- проделайте хотя бы самое прими-тивное социологическое исследование. Выберите харак-терный район с населением хотя бы в один миллион. И изучите его хотя бы по таким показателям. Числен-ность населения, его социальный состав, профессии, имущественное положение, образованность, культура, число репрессированных, передвижения людей (куда люди покидали район и откуда появлялись в нем вновь). Изучите, что стало с теми, кто покинул район. Сделать это надо по годам, а иногда -- по месяцам, ибо исто-рия неслась с ураганной скоростью. Знаю, трудно по-лучить данные. Но все же что-то возможно получить. И группа грамотных социологов могла бы дать доста-точно полную картину. И вы бы тогда увидели, что реп-рессии в ту эпоху играли не такую уж огромную роль, какую вы им приписываете теперь. И роль их в значи-тельной мере была не такой, как кажется теперь. Вы бы тогда увидели, что главным в эту эпоху было нечто иное, позитивное, а не негативное. Вы смотрите на эту эпо-ху глазами репрессированных. Но репрессированный вы-рывался из нормальной жизни общества. Тут собира-лись люди самого различного сорта, причем далеко не всегда лучшие люди общества. Хотя в лагерях люди гиб-ли, но постепенно они там накапливались -- люди из разных слоев, эпох, поколений. Хотя репрессии и конц-лагеря были обычным делом той эпохи, они не были мо-делью общества в целом. Общество отражалось в них, поставляя в них своих представителей, но сами они существовали по жутким законам таких объединений людей, вырванных из исторического процесса. Можно на эту эпоху смотреть и глазами уцелевших и преуспевших, а их было много больше, чем репрессированных. А кто подсчитает число тех, кто в какой-то мере пре-успел, причем подсчитает это также в ряде поколений? Странно" почему советские идеологи не сделают этого? РЕПРЕССИИ -- О том, что кого-то где-то арестовали, -- говорил Он, -- мы слышали постоянно, не говоря уж о сенсаци-онных арестах на высшем уровне. Но не думайте, что вся наша жизнь была заполнена этим. В нашем доме арестовали инженера, который жил вдвоем с женой в двадцатиметровой комнате. Мы его считали богачом: у нас была десятиметровая комната на пятерых. Наша семья не рассчитывала на эту комнату. Мы рассчитывали на комнату тех жильцов, которые по-лучат комнату арестованных (жену его тоже арестовали). Но совершенно неожиданно комнату арестованных отда-ли нам. Что творилось в доме, невозможно описать. Со-седи, претендовавшие на комнату, лили нам в кастрю-ли керосин и прочую гадость. Приходилось все запирать. А что нам оставалось делать? Не в нашей власти было ос-тавить инженера с женой на свободе. Если бы мы в знак протеста отказались от комнаты, нас самих арестовали бы. Мы не могли отказаться. Но мы и не хотели это де-лать. И в этом было наше соучастие в репрессиях: нам все-таки тоже кое-что перепало. После этого мои роди-тели портрет Сталина на стенку повесили на самом вид-ном месте. Несколько лет агитаторы нам твердили о том, что советская власть проявила о нас заботу. Нечто подоб-ное происходило в тысячах точек общества. Сам факт массовых репрессий очевиден и общеизвес-тен. Проблема в том, почему они стали возможны, поче-му люди, которых считают теперь преступниками, мог-ли совершать их безнаказанно? А потому, что это было делом не безнравственных и жестоких одиночек, а мно-гомиллионных масс населения, наделенных всеми мыс-лимыми добродетелями. Это было наше общее дело -- совместное дело жертв и палачей.
ПОЧЕМУ Почему я стал антисталинистом? Обстоятельства сло-жились так, что меня постепенно и помимо моей воли вынудили на действия и мысли, которые в конце концов и навязали мне антисталинистские убеждения и роль ан-тисталиниста. Например, нам так назойливо твердили о том, что мы своими "прекрасными жилищными условия-ми" (комната в двадцать квадратных метров на пять чело-век) обязаны советской власти и лично товарищу Стали-ну, что можно было во что угодно свихнуться. Однажды я не выдержал и ехидно заметил, что мы действитель-но этими "прекрасными жилищными условиями" обяза-ны лично Сталину. С этого момента во мне зародилась ненависть к Сталину. Такого рода случаев, укрепивших мою ненависть, были сотни. А потом начала действовать более глубокая причина, которую я осознал отчетливо только теперь: протест про-тив того общественного устройства, которое склады-валось в сталинское время и которое, как казалось мне, противоречило идеалам революции. Я возлагал вину за это "отступление" от идеалов революции на Сталина и сталинистов. Конечно, это общество складывалось и бла-годаря их усилиям. Но не только их. Оно явилось резуль-татом творчества всего населения страны. И сталинизм, как это ни странно на первый взгляд, сам означал борь-бу против своего собственного творения. Но эту тонкую диалектику я постиг много лет спустя, когда мой анти-сталинизм утратил смысл. СТАЛИНИЗМ Хочу подробнее развить высказанную ранее мысль. В сталинское время создавалось общество, которое мы сейчас имеем в стране. Во главе этого строительства сто-яли Сталин и его сообщники. Во многом это общество отвечало идеалам строителей, во многом -- нет. Во мно-гом оно строилось само вопреки идеалам и в противопо-ложность им. И строители прилагали усилия, чтобы нежелаемых явлений не было. Они полагали, что в их власти не допустить их. И в этом отношении они боро-лись против создаваемого ими общества. Многое в том, что делалось, можно отнести к строительным лесам, а не к самому строящемуся зданию. Но леса воспринимались как неотъемлемая часть здания, порою -- даже как глав-ная. Порою казалось, что здание рухнет без этих лесов. К тому же общество -- не дом. Тут не всегда можно раз-делить строительные леса и само строящееся в них зда-ние. Сейчас многое прояснилось. Многое понято как леса и отброшено. Так что же во всем этом есть стали-низм -- само новое общество, созданное под руковод-ством Сталина и его сообщников, исторические методы его построения, строительные леса, борьба против от-дельных явлений строящегося, общества? Сообщники Сталина -- кто это? Кучка партийных ру-ководителей, аппарат партии и органов государственной безопасности? Общество строили миллионы людей. Они были участниками процесса. Они были помощниками па-лачей, палачами и жертвами палачей. Они были и объек-том, и субъектом строительства. Они были власть и сфе-ра приложения власти. Создание нового общества было прежде всего организацией населения в стандартные кол-лективы, организация жизни коллективов по образцам, которые впервые изобретались в гигантском массовом процессе путем экспериментов, проб, ошибок. Создание нового общества -- воспитание людей, выведение чело-века, который сам, без подсказки властей и без насилия становился носителем новых общественных отношений. Процесс этот проходил в борьбе многочисленных сил и тенденций. Среди них отмечу две системы власти, порождавшие друг друга, но одновременно враждебные друг другу, -- систему вождизма и народовластия, с од-ной стороны, и систему партийно-государственного бю-рократического аппарата, с другой. Что есть сталинизм? Их единство? Или только система вождизма, система лич-ной власти? Или все более укрепляющаяся система фор-мальной власти государственного аппарата? Я мог бы взять другие аспекты жизни этого периода и показать, что он был чрезвычайно сложен и противоречив. Различные группы людей, рассуждающихтеперь о сталинизме, связывают с ним только один какой -- то аспект общества в этот период. Но с такими односторонними подходами не поймешь этот период, и то, что в нем родилось, -- его результат. Сталинизм -- это не нечто, подобное гитлеризму в Германии. Сходство есть. Но раз-личие существеннее. Сталинская эпоха в ее самых суще-ственных свойствах вошла в структуру нового общест-ва и в психологию нового человека. Отброшено лишь то, что было связано с процессом строительства, с исто-рическими условиями, с неопытностью, с наследием ре-волюции и прошлого... Что считать сталинизмом -- то, что осталось, или то, что отброшено? Есть пробле-мы словесные. И есть проблемы существенные, а имен-но: проблемы понимания эпохи и ее продукта, причем всестороннего понимания. И без поверхностных анало-гий. Фашизм -- явление мимолетное и бесперспектив-ное. Коммунизм приходит на века. Для меня сталинизм есть целая эпоха, а не только форма власти и управления. Вот вам еще один аспект этой эпохи, о котором никто ничего не говорит. В это время начала складываться новая социальная структура общества, новые формы неравенства. Сталинизм был попыткой остановить этот неумолимый процесс. Отсю-да -- особо жестокие репрессии в отношении предста-вителей нарождающихся господствующих классов. Не-способность остановить этот процесс -- вот основная причина поражения сталинизма как формы власти и ухо-да его со сцены истории. Посмотрите, что происходило! Сталин и его сообщни-ки