иться к продуктам труда других, присваивать их безнаказанно и преувеличивать ценность своих мыслей, сказал Болтун, что даже не замечаем чудовищности этой привычки в себе. Мы замечаем ее только в других и только тогда, когда это больно задевает нас. А в чем состоит твоя точка зрения, спросил Мазила. Ты будешь разочарован, сказал Болтун. Законы вообще не нуждаются в объяснении, поскольку их и изобретают именно для этой цели, и не имеют никаких порождающих их механизмов, ибо они сами суть конечные механизмы происходящего. Возьмем, допустим, такой закон: начальство умнее подчиненных. Неврастеник требует объяснить, почему так, поскольку он жаждет сложных формул и глубинных механизмов. Начальство тоже заинтересовано в объяснении, ибо оно убеждено в том, что в начальство выходят самые умные индивиды. А между тем вопрос "Почему?" тут лишен смысла. Дело в том, что подчиненным по самому их положению невыгодно быть умнее начальства, ибо это ослабляет их социальные позиции и даже ведет к конфликтам, в которых умников-подчиненных как правило постигает жалкая участь. Потому подчиненные добровольно стремятся быть глупее своего начальства. И добровольно фактически становятся такими. Происходит самооглупление, в результате которого интеллектуальный уровень начальства в общем становится выше такового у подчиненных. Это и есть сам закон, который фиксировал Шизофреник в нарочито афористической форме: начальство умнее подчиненных. Раз ты начальник, а я подчиненный, то именно поэтому ты умнее, чем я. Я с этим тоже согласен, сказал Мазила. Я сам так всегда думал. БЕЗ ДУШИ Возьми любую нашу житейскую ситуацию с участием многих людей, говорит Болтун. И если ты укажешь мне хотя бы одно ее звено, которое без юмора можно было бы изобразить как духовную драму, ставлю бутылку коньяку. Теперь люди обходятся без механизма, именуемого духовной жизнью. Во-первых, для нас это слишком тонкое и хрупкое сооружение. Оно ломается при первом же соприкосновении с ближними. Да и времени на все нам отпускается так мало, что механизм души не успел бы сработать и остался бы не у дел. Он рассчитан на дистанцию между людьми и неторопливый образ жизни. А во-вторых, ему просто негде работать. Духовная жизнь в собственном смысле слова предполагает достаточно высокую степень независимости индивида от общества и высоко развитое чувство моральной ответственности индивида за свое поведение перед своей совестью. Она и вырастает как особый механизм, связывающий индивида с обществом в таких условиях. Она не нужна, если ею нечего связывать. Психологизм есть тип общественных отношений, а не природное качество человека. Интеллектуализм есть знамение нашего времени. Мы вот часто говорим, что наша жизнь якобы дает великолепные сюжеты для психологической литературы. Не нужно даже голову ломать. Записать все, как есть, и получатся гениальные книги. Попробуй, запиши! В наших условиях искусство, претендующее на психологизм, ложно по самой этой претензии, ибо психологизм не есть реальный феномен нашей жизни. А факты? Воспроизведи их в языке и увидишь, какое это унылое убожество. Твое искусство антипсихологично и антифактуально. И потому оно правдиво. Оно интеллектуально и идеологично. Но это уже совсем другое дело. ГЕНИАЛЬНОСТЬ БЕЗДУМЬЯ У правительства есть разные способы привлечь на свою сторону творческую интеллигенцию, сказал Болтун. Но в условиях, когда творческая интеллигенция исчисляется десятками тысяч, а выдающиеся деятели культуры исчисляются единицами, наиболее эффективное средство такого рода -- устранять самых крупных и непохожих на остальных. Если бы нашим писателям предложили на выбор, сокращение гонораров или изгнание Правдеца, подавляющее большинство предпочло бы последнее. Значит, действия руководства по отношению к Правдецу разумны, сказал Мазила. Нет, сказал Болтун. Оно думало лишь о том, каким способом избавиться от Правдеца, а не о том, что от него надо избавиться. Последнее есть факт социальной природы, а не продукт размышления. ПОГОДА ...нескончаемая осень, переходящая в нескончаемую зиму... НАСТОЯЩЕЕ И НЕНАСТОЯЩЕЕ В юности я ходил к одной девчонке на свиноферму, говорит Посетитель. За двадцать километров к ней ходил по грязи. А в промежутках между моими редкими посещениями мое место занимал симулянт, изображавший инвалида. Ходил и молил судьбу послать мне хотя бы одну настоящую любовь и настоящую весну. Вот я и прожил свою жизнь. Оказывается, эта потаскуха-свинарка и слякоть и были моей настоящей любовью и весной. Был у меня друг. Спали под одной шинелью. Делились каждой коркой хлеба. А он обо всех наших разговорах доносил, куда следует. И я молил тогда судьбу послать мне настоящую мужскую дружбу. Жизнь прошла. И что же? Оказывается, этот мой друг-доносчик и был моей настоящей мужской дружбой. Потом решил я из армии уйти. Поломал успешную карьеру. Сколько неприятностей вынес из-за этого. Семья намучилась со мной. Жена, в конце концов, не выдержала и ушла с ребенком от меня. Об одном молил судьбу: выдержу любые трудности, но дай мне возможность сделать в жизни хотя бы одно настоящее дело. Жизнь прожита. Надеяться еще на что-то бессмысленно. Итог? Оказывается, этот мой идиотский шаг и был единственным настоящим делом моей жизни. Так что же есть настоящее и ненастоящее? Настоящее есть лишь абстракция от реально происходящего, говорит Болтун. Оно реализуется как ненастоящее и есть само это ненастоящее. Когда оно проходит, в памяти оно очищается от плоти и крови и вызывает умиление. Только прошлое имеет реальную ценность. Только ожидание прошлого создает иллюзию прекрасного. Ты прав, говорит Посетитель. Обидно только то, что живешь в одиночку. Страшно не то, что живешь трудно, а то, что никто не хочет знать о том, как ты живешь, ибо в принципе все знают, как ты живешь. Наша жизнь не имеет тайны и не вызывает ни у кого любопытства. Однажды мальчишкой я съехал на лыжах с горы, с которой никто съехать не отваживался. Я сильно переживал из-за того, что никто этого не видел. Я был один. Потом я не раз повторял это при свидетелях. Но эффект был такой же, как будто я был один, Я ничего этим не добился. Потом я вроде бы привык к этому. И все-таки жаль. Не себя. Свидетелей жаль. Им-то ведь еще хуже. МЫ ВСЕ СОТРУДНИКИ Скажи откровенно, спросил Неврастеник, Социолог -- ваш сотрудник? Наш, сказал Сотрудник. А Мыслитель, спросил Неврастеник. Наш, сказал Сотрудник. А Супруга, спросил Неврастеник. Наш, сказал Сотрудник. Какой кошмар, сказал Неврастеник. Почему кошмар, сказал Сотрудник. Норма. У нас все сотрудники наши. Но я, положим, нет, сказал Неврастеник. Ты -- потенциальный сотрудник, сказал Сотрудник. Мы тебя имеем в виду. Впрочем, я ведь в принципе не против, сказал Неврастеник. За хорошую плату, конечно. Я мог бы делать доклады для вас не хуже Социолога. Социолог, кстати, халтурщик, дилетант и лгун. Да, сказал Сотрудник, последнее время он начал много врать и халтурить. И потом его престиж там сильно снизился. Пора заменить. Поговорим на эту тему потом. Ну, а Правдец, спросил Неврастеник. Правдец тоже был потенциально нашим сотрудником, сказал Сотрудник. Если бы Хряк не сглупил в свое время, Правдец сейчас был бы заведующим над писателями. Хряк, удивился Неврастеник. Но ведь он же его и выпустил в свет. Да, сказал Сотрудник. Но он же испугался и приказал потом его зажать. Какой все-таки кошмар, сказал Неврастеник. Странно это слышать от тебя, сказал Сотрудник. Нельзя быть членом нашего общества, не испытав на себе его влияния. Как только человек у нас рождается на свет, он первым делом становится нашим сотрудником. Потом он учится ходить, говорить, писать. И научившись этому, начинает сочинять доносы. Дело в том, что наши сотрудники разделяются на две группы: на актуальных и потенциальных. Актуальные делятся в свою очередь на три группы: на регулярных, спорадических и стыдливых. Регулярные либо состоят в штате, либо систематически выполняют наши поручения. Спорадические выполняют наши поручения при случае. Иногда -- всего один раз. Стыдливые либо не подозревают, что они сотрудничают с нами (но практически так не бывает; я, во всяком случае, не знаю ни одного случая такого рода), либо делают вид, что не подозревают. Таких очень много. Невероятно много. От них просто спасения нету. Потенциальные сотрудники -- все остальное население. Они остаются таковыми либо потому, что непригодны по тем или иным причинам, сотрудничать с нами, либо потому, что у нас нет возможности их использовать, либо потому, что не пришло их время. Ну, а оппозиционеры, спросил Неврастеник. Оппозиционеров мы делаем сами, сказал Сотрудник. Или по недосмотру. Или по мере надобности. Поскреби всех наших самых рьяных оппозиционеров поосновательнее, и увидишь неудавшегося Социолога, Мыслителя, Супругу, Претендента и т.п. Оппозиционеры -- это пустяк, не стоящий серьезного внимания. А что заслуживает внимания, спросил Неврастеник. Стоящие вне и над, сказал Сотрудник. Независимые. Это -- чужеродные вкрапления в наше общество. Их очень мало. Но они опасны, ибо они суверенны. Один такой независимый может причинить нам хлопот неизмеримо больше, чем миллионная оппозиционная партия. Я бы лично партии разрешил. У нас они все равно выродились бы в ублюдочную комедию. Без принуждения. В силу внутренних причин. И вообще я противник принуждения. Тех же целей можно добиться и без насилия. И даже лучше. Надо только иметь терпение и уметь подождать. Когда людей насилуют, им кажется, что они способны на многое. Дай им свободу, и скоро всем станет ясно, что они не способны на что. Способность сделать нечто есть мутация. Звучит наукообразно, сказал Неврастеник. Откуда эти идеи? В свое время я читал Шизофреника и Клеветника, сказал Сотрудник. ПЕРСПЕКТИВЫ Допустим, меня сейчас вышибут отсюда или я сдохну, что ожидает меня здесь, спросил Мазила. Быстрое забвение, сказал Болтун. Через пару месяцев жизнь будет здесь выглядеть так, как будто тебя тут не было вообще. Неужели я тут совсем не нужен, спросил Мазила. Нужен, сказал Болтун. Но тут каждый сам должен доказывать и навязывать свою нужность другим. Конкуренция тут ни при чем. Конкуренция есть борьба сильных. Она заставляет помнить. Тут же -- борьба слабых против сильных. А оружие слабых в этой борьбе -- забвение сильного. Сильный должен бороться за свою нужность обществу даже тогда, когда он уникален. В последнем случае -- в особенности. Чем исключительнее личность, в которой нуждается общество, тем более ожесточенную борьбу с обществом она должна выдержать для утверждения своей нужности. К тому же люди активно предают забвению свою прошлую культуру, Чем рафинированнее и тоньше эта культура, тем больше нужно приложить сознательных усилий к тому, чтобы ее не забыть. Чтобы человека помнили, о нем надо постоянно напоминать. Память в истории тоже есть работа. Выброси Шекспира из школьных хрестоматий и прикрой всякого рода организации, поддерживающие память о нем, и через пару поколений даже о нем забудут. Наконец, ты тут нужен не персонально, а в качестве неопределенной потребности. Твое потенциальное место может занять другой. Или никто. Потребность не обязательно удовлетворяется. Более того, такого рода потребности осознаются в качестве потребности лишь тогда, когда есть чем их удовлетворять или даже когда обстоятельства вынуждают к этому насильно. ПСЕВДОЛОЖЬ Мы живем кругом во лжи, говорит Неврастеник. То, что врут газеты, радио, журналы, кино и т.п., это само собой разумеется. Им по штату положено. Они выполняют миссию. Я имею в виду нашу обычную жизнь. Вот сегодня, например, я беседовал с заведующим отделом. Он мне пытался всучить одну вшивую тему и врал о ее великой теоретической и практической важности. Я врал ему, признавая важность темы и настаивая на том, что ее должен разрабатывать более опытный и широко образованный Р. А Р, на самом деле, законченный старый кретин и невежда. Я выторговал себе другую тему. Не менее паскудную, но фразеологически более европейскую. Потом мы обсуждали книгу другого кретина С. Все хвалили, хотя все знали, что книга -- пустая болтовня. И я хвалил. Это не ложь, говорит Болтун. Это лжеподобная форма поведения, вполне естественная для данного общества. А может быть, и для любого. Это -- ложная ложь. Представь себе такую ситуацию. Некто Н произносит речь перед группой людей Х с целью убедить ее в чем-то. Н сам считает, что его речь есть ложь. У него, очевидно, есть для этого свои критерии оценок. Пусть некто Б заявляет, что речь Н есть ложь. Ты уверен, что у него те же самые критерии оценок, что у Н? Значит, не исключено, что у Б другие критерии оценок, чем у Н. Он тоже считает, что Н лжет. Но у него это имеет уже другой смысл. Очевидно, будет защищаться, пускал в ход аргументы. Какие? Такие, чтобы его речь выглядела как правда с точки зрения некоторых критериев оценок, официально признанных в группе X. И если ему это удается, то он не лжет с точки зрения критериев X. Где тут правда и где ложь? Твои личные критерии -- твое личное дело. Считай себя лжецом. Считай всех других лжецами. Значение имеют только официальные критерии -- то, что входит в планы, решения, отчеты, отзывы. Тут бывают ошибки, но не ложь. Просто наши официальные критерии, с точки зрения которых оцениваются слова и дела людей, таковы, что с точки зрения наших субъективных критериев наше поведение выглядит как ложь. Все это так, сказал Неврастеник. Но я же сам убедил заведующего отделом в важности своей темы. Я ее выдумал, хотя знал, что это ерунда. Теперь ее включат в план. И она официально будет считаться важной. Значит, я способствовал введению ложного, с моей точки зрения, критерия оценки. Это верно, сказал Болтун. Но когда ты выдумывал тему и убеждал заведующего, ты аргументировал, учитывая официальное положение дела, т.е. аргументировал от имени официальных критериев. Твою тему приняли только потому, что она отвечала им. Так что не ты их выдумал. Но я участвовал в этом, сказал Неврастеник. Во всяком случае, я участвовал в их поддержании. Да, сказал Болтун. Но это твое участие уже не подлежит оценке в терминах лжи и истины. Оно идет совсем в другом плане. Где правда, где ложь, без поллитра не поймешь, сказал Ученый. Вы слышали, конечно, что в институте у Ж. изобрели искусственную икру. Так это сначала была липа. Им нужно было выбить деньгу на опыты, не имеющие пока выхода в производство. Пять лет денежки, отпущенные на икру, транжирили на какие-то никому ненужные соединения (сейчас-то выяснилось, что эти соединения важнее их идиотской икры!). Пора отчитываться. Достали где-то ведро отличной натуральной икры. Разложили по баночкам, пригласили экспертов и предложили им отличить искусственную икру от настоящей. Те, разумеется, не смогли. На радости институту отпустили огромные деньги на доведение дела до серийного производства. На эти-то денежки в институте и сделали то самое знаменитое открытие. Про икру забыли. Икру они тоже, надо сказать, довели до конца. Как настоящая получилась. И цена как у настоящей. Правда, она не переваривается. Но зато преимущество перед настоящей неоспоримое имеет: съешь, выкакаешь, помоешь, спрыснешь одеколончиком и опять на стол. Иностранцев угощать, сказал Неврастеник. БЕЗ ПРОШЛОГО В молодости даже я пытался кое-что сделать, сказал Клеветник. Я, конечно, все уничтожил. Барахло. Осталась случайно только эта вот бумажка. Послушайте! Пускай дневальный снова закричит подъем. Пусть старшина, как прежде, заорет, вставайте, разгильдяи. Пусть будет шагом марш. Пусть с места "Бронепоезд" запоем. Пусть даже будет, чтобы в нас со всех сторон стреляли. До слез обидно. Но не от того, что жрали мы говно. И не из-за того, что матерей своих пришлось забыть давно, Что бесконечно темными бессонными ночами Беседы сокровенные за жизнь вели со стукачами. И не из-за того, что первую любовь с блядями мы делили. Обидно потому, что все осталось так, как будто мы не жили. Как будто не клялись мы: погодите, мы придем И в хвост и в гриву всех Их разъебем. Мы Им покажем, где зимуют раки. Мы влепим Им сполна за Их дела и враки. Ах если бы опять дневальный закричал подъем, И старшина спросонья заревел, живее, раздолбаи! Тогда бы мы... Тогда мы снова "Бронепоезд" пропоем. К Их старым мерзостям еще Свои добавим. Подумать только, больше двадцати лет исчезло в никуда, сказал Клеветник и порвал бумажку. И никто не остановил его. И никто не собрал обрывки. РЕАЛЬНОЕ И ИЛЛЮЗОРНОЕ ДЕЛО Два года назад, говорит Ученый, нам назначили нового начальника по научной части. Представительный человек, переполненный сознанием собственной значительности. Встретишь на улице -- не иначе, как министр не очень соседнего и до безобразия демократического государства! В науке, разумеется, абсолютное ничтожество. Так, может быть, он талантливый администратор, говорит Мазила. В Америке такие ценятся выше, чем ученые. Об этом я и хочу сказать, говорит Ученый. Пришел к нам этот выдающийся Начпонауч, и началось! И третий год идет так. Каждый из нас каждый месяц пишет бумажки о том, что он сделал все то, что ему положено было сделать за месяц (хотя мы делаем совсем не то или не делаем ничего!). Бумажки идут к нашему непосредственному начальнику. Тот на основе этих бумажек (как будто мы с ним не видимся сверх всякой меры!) приказывает секретарше заполнить на каждого из нас бумажку по установленной форме, затем -- бумажку на технических сотрудников, затем -- на младших научных без степени, затем -- на младших научных со степенью... В общем, бумажки заполняются во всех административно возможных разрезах. Аспектах, как принято у нас теперь выражаться. Все эти типы бумажек стекаются в канцелярию и бухгалтерию. Специальные люди занимаются их изучением. Цель -- выявить тех, кто согласно этим бумажкам что-то не выполнил или недовыполнил или выполнил не так. Что это за человек -- обнаруживается при выдаче зарплаты. Зарплату ему не выдают и направляют к начальнику по научной части. Тот беседует с жертвой пару часов, выясняет, что вышло недоразумение, и издает бумажку, разрешающую жертве получить зарплату. За два года я не помню случая, чтобы зарплату не дали совсем (по закону не могут не дать!) или наказали человека как-то иначе (человек у нас в принципе не может не выполнить план!) Выступил я как-то на производственном собрании по сему поводу. Предложил давать сведения только на тех, кто не выполнил план. Это в месяц пять-шесть бумажек всего, а то и того меньше. Ты бы послушал, как они все на меня орали! Все без исключения! Почему? Очень просто. Назовем нашу научную работу делом А. Деятельность по составлению и передвижению бумажек о делании А назовем делом В. По идее дело А есть основное дело, а дело В производное. Но только по идее. С социальной точки зрения безразлично, какое из А и В породило другое. Важно лишь, какое из них социально значимее. С точки зрения социального бытия именно дело В становится реальным делом, а А -- иллюзорным. Ход А становится практически безразличным. Но не об этом речь. Что значит организовать дело В умно? Организовать его так, как предлагал я. Между прочим, школьный отличник и не зубрила. А для такой организации дела В, как это устроил Начпонауч, достаточен двоечник, второгодник и зубрила. В таком виде это дело не содержит ни крупицы ума, ни крупицы таланта какого бы то ни было рода. Бездушность, мелочный педантизм, непроходимая тупость, удручающая серость, -- вот его качества. И способность участников этого дела на любую мерзость -- на донос, на клевету, на любую подделку... Ход дела А у нас не нуждается в талантливой организации по идее обслуживающего его дела В. И потому дело В становится самодовлеющим и главным. Оно, собственно говоря, и есть Дело, а наука наша -- лишь его арена. А такое Дело в принципе исключает способности и интеллект. Оно антиинтеллектуально по самой своей природе. Талантливый администратор в нем еще менее терпим, чем талантливый ученый в деле А. РЕЛИГИЯ Вы молитесь, спросил Посетитель. Да, сказал Болтун, иногда. И к кому Вы обращаетесь, спросил Посетитель. Разумеется, к Богу, сказал Болтун. Не к коллегам же! Не к директору же! А с чем Вы обращаетесь к Богу, спросил Посетитель. Когда как, сказал Болтун. Иногда ругаю. Но это бывает очень редко. Иногда благодарю за то, что есть. Когда мне плохо, молю, чтобы не было хуже. Когда терпимо, молю чтобы осталось так. И помогает, спросил Посетитель. Да, сказал Болтун. Молитва смещает оценки и приносит некоторое успокоение. Выходит, Вы верующий, сказал Посетитель. Боюсь, что я Вас разочарую на этот счет, сказал Болтун. Позвольте, я прочитаю Вам маленькую лекцию. Есть три формы обращения человека к другому конкретному человеку, к группе лиц, к организации, -- просьба, благодарность, порицание. Это обращение персонифицировано. Уберите теперь из этой схемы конкретную персонификацию. Представьте, что человек обращается, но ни к кому. Но обращение как языковая форма не может быть таким неполным. И пустое место заполняется формой персонификации как таковой. И то, к кому теперь направляется обращение, по определению есть Бог. Это все чисто языковые трюки, сказал Посетитель. А что поделаешь, сказал Болтун. Мы живем в цивилизации. Из нее вырваться невозможно. Здесь все в языке и через язык. И даже религия здесь принимает форму чисто языковой деятельности. СТРАХ ПРАВДЫ Панический страх правды о себе -- вот знамение времени, говорит Посетитель. Не боязнь разоблачения, а именно страх правды о себе. Люди жаждут быть обманутыми. Искусство самообмана достигло таких высот, что самое время собирать по этому поводу конгрессы, организовывать институты, издавать учебники. Это, очевидно, общий закон, говорит Мазила. Люди в массе никогда не имели верного представления о себе и своей эпохе. Но в разные эпохи по разным причинам, говорит Посетитель. Раньше из-за невежества. А теперь? Теперь потому, что грамотны и могут понять свою суть и свое положение в обществе. Это их унижает и удручает. Страх правды в наше время есть страх не перед неведомым, а перед очевидно ведомым. Люди боятся самих себя, так как знают, кто они. КТО КОГО ПРЕДАЛ Слышали, говорит Мазила, не вернулся Т. Да, говорит Неврастеник. Читал письмо его коллег. Они его назвали предателем. Предатель, сказал Посетитель. С какой легкостью они это говорят. А ведь они-то очень хорошо знают этого человека. Они знают, что он не предатель. Я с Т был знаком с юности. Он отличником окончил школу и обнаружил выдающиеся способности в институте. По доносу ближайших друзей его забрали. Заступилась за него школа, в которой он учился десять лет? Заступился за него институт? Соседи? Знакомые? Даже родители не пикнули! А он у них был единственный сын! Так кто же кого предал?! Прошли годы. Он стал видным ученым. Вся его жизнь шла на глазах у всех. Какая-то кампания началась, и его опять по шапке. Заступились за него коллеги? Студенты? Аспиранты? Друзья? Кто же кого предал?!! И еще прошли годы. Началось самое либеральное время в нашей истории. Т приобретает широкую известность. Его знают за границей. На конгресс приглашается он, едут другие, В Академию избираются люди, которые в сравнении с ним ничто. На премию выдвигают группу ученых, где он играл первую скрипку. Его выбрасывают. И все это происходит на глазах у всех. Все знают, что такое Т и что такое те, кто ездит, избирается, награждается. Так кто же кого предал?!... Наконец, он начал создавать школу, о которой заговорили за границей. Коллеги сделали все, чтобы ее разрушить. И добились своего. Разгром группы Т проходил совершенно открыто. Об этом говорили дома, в коридорах, в ресторанах. Но никто не шевельнул пальцем, чтобы остановить это преступное дело. А ученики? Где они? Как они защитили своего учителя и руководителя? Кто же кого предал, черт возьми!!! КТО МЫ Я здесь у вас, говорит Журналист, встречался с самыми различными людьми из самых различных слоев общества. И все вы говорите об одном и том же, хотя и в несколько варьируемом языковом выражении. У вас бесхозяйственность. Безответственность. Дефицит необходимых вещей. Вы прикреплены к месту жительства, к работе. Никакой свободы инициативы. Нечего читать. Нечего смотреть. В руководстве дураки и стяжатели. Глупость то. Глупость это и т.д. Так говорит и рабочий, и писатель, и министр, и актер... Все говорят и говорят... И ничего не делают, чтобы изменить. Я много раз встречался с людьми с Запада, говорит Болтун. С писателями, художниками, учеными, студентами, бизнесменами. И все вы говорите о нас одно и то же: что мы все говорим одно и то же, говорим и ничего не делаем. Я каждый раз спрашивал. Спрашиваю и Вас. А разве я говорил Вам это? Нет. И не буду. Я говорил Вам совсем другое. Но Вы, как и Ваши предшественники, пропускаете все это мимо ушей. Я для Вас не существую. Такие, как я, для Вас не существуют. А нас, таких, не так уж мало. Дело не в том, чтобы открыть правду о себе. На это много ума не нужно. Дело в том, как после этого жить. Для нас не секрет, кто мы. И жалуемся отчасти потому, что немного стыдимся этого или кокетничаем своим глубокомыслием. Кстати сказать, лица, причастные к высшей власти и располагающие благами жизни, поносят нашу жизнь больше, чем лишенные этого. Им виднее. И аппетиты у них больше. К тому же безнаказанно можно выглядеть мыслящими и мужественными. Конечно, мы все хотим лучшего. Тем более, глядя на вас, мы потеряли невинность. Но желать -- одно, а мочь -- другое. Мы свои желания можем реализовать только через нашу жизнь тут. А это значит, что плачем мы одинаково, а действуем различно и хотим разного. Насчет бездействия Вы неправы. Мы все действуем. Вы знакомы с Академиком? Жаловался? Жаловался. Вы думаете, он бездействует? Действует, да еще как! Оттирает во всю Троглодита и Секретаря. Захватил половину постов, которые они занимали раньше. Повсюду проталкивает своих холуев. Думаете, лучше стало? Нет. Он-то думает, что лучше, поскольку он, а не кто-то другой захватил эти места. А он, между прочим, больше всех сделал, чтобы раздавить Клеветника. Вы знакомы с Претендентом. Жаловался? Конечно. Бездействует? Нет. Он свои жалобы и желания реализует так, как может в силу своего положения и своей натуры. Уж он-то до печенок убежден в том, что на всех парах перестраивает страну по западным образцам. С Социологом и Мыслителем Вы десятки раз говорили. И они, по-вашему, бездействуют? Им противно смотреть на очереди, грязь, беспорядки. Но Вы думаете, их это глубоко волнует? Они даже будут опечалены, если это исчезнет. О чем тогда говорить? На каком материале чувствовать свое превосходство над другими? На каком материале чувствовать себя жертвами? А чего они хотят? Напечатать труд, продуманный десятилетиями? У них его нет! Дать дорогу подлинному таланту? А скольким талантам именно они закрыли дорогу! Их допустили до власти только потому, что Троглодит и Секретарь в теперешних условиях неспособны отличить талант от посредственности и стали пропускать отдельные талантливые работы. Мыслитель и Социолог не пропустят. И они прекрасно действуют в этом духе. Люди, озабоченные преобразованиями нашей жизни, у нас тоже есть. Вы о них знаете. И знаете, что они тоже кое-что делают. И знаете, как с ними поступают. Их рассматривают как врагов, клеветников, предателей и т.п. Кто? В том числе те, с кем Вы беседовали и кто жаловался Вам на свою горькую участь и на наши скверные порядки. В том числе -- некоторые из тех, кого Вы в своей последней статье зачислили в духовные вожди нашей интеллигенции. Вы пишите книгу про нас, насколько мне известно? Хотите пари? Вы в ней не напишете обо мне и об этом нашем разговоре ни слова. А если и напишете, то все наоборот. У меня нет к Вам претензий и не будет. Ваше поведение определяется не тем, что Вы слышите и говорите, сейчас, а социальной позицией там, у себя дома. Вы же человек. Так чего же Вы хотите от нас? Мы всего лишь люди, а не актеры в желательном для Вас спектакле. ИСКУССТВО И НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС Принято говорить, что искусство оказывает огромное влияние на науку, говорит Болтун. В доказательство приводят многочисленные примеры. Причем чем крупнее ученый и художник, оказавший на него влияние, тем убедительнее звучит пример. Так, Эйнштейн сознавался, что на него оказал влияние Достоевский. А уж если сам Эйнштейн испытал влияние самого Достоевского, то какие могут быть сомнения! Но попробуйте исследовать хотя бы один случай влияния искусства на науку не по воспоминаниям великих деятелей культуры, а путем наблюдения этого случая в момент его осуществления! Такая ситуация вполне мыслима. Уверяю вас, самое большее, что вы при этом откроете, это факт наложения во времени различных психических рядов. Субъективно это наложение переживается как причинно-следственное отношение. На самом же деле тут бессмысленно искать какой-то причинный закон, ибо процессы научного и художественного творчества описываются в разноплановых системах понятий, исключающих, по самим определениям этих понятий, применение к обозначаемым ими явлениям понятия причинной или какой-либо иной эмпирической связи. Можно, конечно, в этих процессах найти сходство. Но сходство не есть связь. Кроме того, сходство можно обнаружить в любых двух произвольно взятых процессах. Короче говоря, все то, что говорится о влиянии искусства на науку, пока есть ни к чему не обязывающая беллетристика. Я с тобой согласен, говорит Мазила. А как насчет обратного влияния? Конечно, такое влияние есть, говорит Болтун. И примеров сколько угодно. Космические полеты и открытия атомной физики -- характернейшие примеры научно-технического прогресса. Оказали они влияние на искусство? Конечно. Но намного ли больше (в относительных величинах, конечно), чем открытие велосипеда? Великое искусство рождается не из глубин космоса и атома, а из фактов человеческой души и жизни, лежащих на поверхности и доступных всеобщему обозрению, -- из общедоступного и общеизвестного. Великое искусство есть лишь одна из форм организации этой общеизвестной земной жизни. Научно-технический прогресс дает образы и сюжеты. Но не принципиальные проблемы. Если он и касается сути дела, то лишь постольку, поскольку он порождает новую или обостряет обычную духовную ситуацию в тех или иных слоях общества или в обществе вообще. Тут-то и выступает на сцену искусство. Я имею в виду не искусство вообще, а искусство, специально ориентированное на духовную ситуацию такого рода. Не искусство, изображающее научно-технический прогресс и его последствия, а искусство, отвечающее духовным состояниям людей, оказавшихся в сфере действия этих последствий. Этим-то ты и занимаешься. Ты даешь людям искомое ими утешение. ПОДХОД К ЛЮДЯМ Сыны мои, рявкнул могучим голосом Начальник. Родина не требует... Родина просит вас... Родина умоляет... От имени... объявляю вам всем амнистию, гремит Начальник. Ура, кричат амнистированные штрафники. За Родину, за Хозяина, даешь Н, гремит Начальник. Ура, кричат амнистированные. Какие будут просьбы, спрашивает Начальник. Есть просьба, кричит Уклонист. Можно только за Родину? Начальник посмотрел на Заместителя, Заместитель на Сотрудника, Сотрудник на Начальника. Можно, рявкнул Начальник. Ура, закричали обреченные штрафники. И падая от истощения и усталости, они побрели брать Н. ТУПОСТЬ ВЕЗДЕ ТУПОСТЬ Меня удручает не столько то, что они -- карьеристы, говорит Неврастеник, сколько то, что они бездарны даже как карьеристы. Как и везде, говорит Мазила, талант -- редкость. Но ты же не будешь отрицать, что Хозяин, например, был талантливый карьерист. Буду, говорит Неврастеник. Он вылез только благодаря тому, что был феноменально посредственным во всех отношениях. Как же так, говорит Мазила. Есть же воспоминания, из которых видно, что он был незаурядный человек. Скажи мне, кто с твоей точки зрения идеально бездарный человек, говорит Неврастеник. Прекрасно, поставь его хотя бы во главе вашего Союза. Подожди лет десять. И он начнет такие штучки выдавать, что можно будет собрание выдающихся афоризмов этого кретина издавать. Бездарность, развязавшая себе руки, начинает вести себя так, будто она гений. И усилиями огромного числа людей создается иллюзия гениальности. Ты возьми это вшивое дело с Претендентом! Я с Мыслителем десятки раз говорил на эту тему. Но кто я такой для него? Всего лишь Неврастеник, который не может даже квартиру себе устроить и толком организовать защиту диссертации. А тут речь идет о делах большой государственной важности. А между тем задачка была тривиальной. Я ему говорил: ты человек выше среднего уровня, во всяком случае -- начальство и окружающие воспринимают тебя так. А ведешь себя так, как должна себя вести выдающаяся посредственность. Это ненормально. Либо уходи туда, где твоя талантливость будет выглядеть обычной посредственностью. Уходи, например, к Социологу. Там все такие. Либо постарайся убедить всех, что ты на этом месте такое же дерьмо, как и все остальные. Так он похлопал меня снисходительно по плечу, сказал, что я ничего не смыслю в политике. А чем кончилось -- тебе известно. Понимаешь, тут по самим правилам делания карьеры самым способным карьеристом оказывается тот, кто наиболее бездарен именно с точки зрения делания карьеры. Способностями становится отсутствие каких бы то ни было способностей в смысле незаурядности. Решающей становится готовность совершать социальные поступки определенного рода. Но тут речь идет уже о способности совсем в другом смысле, -- в том смысле, что человек может совершить поступок (донести, солгать, оклеветать, приказать убить, самому убить). Готовность совершать те или иные социальные поступки не есть признак одаренности в том смысле, в каком мы говорим о талантливых певцах, художниках, спортсменах, ученых, политиках. Талант прирожден, а социальное поведение -- нет. К таким, как Хозяин, Хряк, Претендент, Троглодит и им подобным неприменимо понятие таланта, ибо они добиваются успеха не за счет прирожденных способностей, а за счет отсутствия таковых. Готовность совершать пакости в поведении есть компенсация за отсутствие прирожденных способностей или за их незначительность. ОПЯТЬ МЫ И ОНИ[x] Обсудили мою книгу. У меня никогда не было иллюзий насчет ума и нравственности моих коллег. Многие годы я их знал лично. Кроме того, я знал, что в отношении средне нормальных творческих индивидов, к числу которых, за редким исключением, принадлежат мои коллеги, имеет силу социальный закон: они либо делают подлости в силу глупости, либо глупости в силу подлости. И все же я до последнего времени их идеализировал. Отчасти -- из естественной потребности иметь приличное окружение. Но главным образом потому, что в прошедшую "либеральную" эпоху многие ничтожества при наличии желания, ловкости и некоторых способностей могли прослыть мужественными и значительными личностями. Причем, без особых усилий и жертв, и даже с выгодой для себя. Они были весьма распространенным и временами даже господствующим явлением в наших кругах. Они делали грани между людьми расплывчатыми и неопределенными. Шли годы. В силу взятой на себя роли они вели себя прилично ровно настолько, чтобы сохранить репутацию. И это рождало некоторые иллюзии, главным образом -- в их представлениях о самих себе. И большие претензии и самомнение. Но эпоха кончилась. Роль исчерпала себя. Остались претензии судить. Последствия этого я испытал на своей собственной шкуре. Можно, разумеется, сказать, что мой случай есть индивидуальное стечение обстоятельств. Однако в общественной жизни общее не только проявляется через индивидуальные судьбы, но и суммируется из этих индивидуальных судеб. В среде моих коллег годами копилась злоба по отношению ко мне. Я ее постоянно чувствовал, но мог не принимать во внимание. Теперь она вырвалась наружу в большом количестве и в откровенном виде. Давно я с такого близкого расстояния не видел, как человеческие души источают грязь. Состояние такое, будто столкнулся с удивительно ничтожной и потому неодолимой силой. Такое состояние у меня бывало во время войны, когда ночью в землянке на нас нападали полчища блох. Хотелось буквально выть от сознания силы и в то же время беззащитности. ЭН говорит, что у них происходит то же самое, что у нас. И методы борьбы те же. Знаешь, я не против драки. Но чтобы дрались по-мужски. Открыто. Кулаками. Пусть палками, ножами. Пусть зубами. Но когда меня начинают бить соплями, у меня опускаются руки. Я говорю, что в людях накопилось слишком много злобы и ненависти. Боюсь, что их локальные вспышки могут перерасти во всеобщие и принять опасные масштабы. Если, конечно, их умело направят. ЭН говорит, что у него тоже такое ощущение, будто надвигается что-то очень серьезное. Я говорю, что сейчас так многие думают. Причем, люди будут даже разочарованы, если ЭТО не наступит. Они не предчувствуют ЭТО, а жаждут! И делают все для того, чтобы ЭТО пришло. Мое маленькое дело дает повод для разговора обо всем, что происходит в мире и вызывает тревогу. Я смотрю, как работает ЭН, и мое дело уже кажется мне незначительным и недостойным внимания. Я говорил, что ЭН -- мой художник. Это сказано слишком слабо. Творчество ЭН есть неотъемлемая часть моей жизни. Не могу себе представить, чтобы было бы со мной, если бы его не было. Я прихожу в мастерскую ЭН как в храм и очищаюсь от житейской грязи. А вдруг, говорит ЭН, на самом деле ОНИ правы, и все, что я делаю, ерунда? Где критерий великого и ничтожного? Что стоит все это сломать, расплавить, сжечь?! Критерий есть, говорю я, не будь его, не было бы ЭН. Ты такой критерий имеешь: это твой собственный разум. Он есть наивысший судия того, что ты создаешь. А насчет "расплавить" и "сжечь" -- дело не в этом. Страшно тут совсем другое. Гибель человека -- трагедия этого человека. Гибель миллионов -- грандиозная трагедия, но трагедия людей. А есть еще трагедия рода человеческого. Но люди и есть род человеческий, говорит ЭН. Не совсем так, говорю я. Люди разбросаны в пространстве. Род человеческий устремлен во времени. Эти иной аспект бытия. Род человеческий живет за счет того, что в нем время от времени появляются точки роста, выдающиеся из массы людской отростки необычного. Срежь их -- вроде бы никаких последствий. Вроде бы и незаметно даже. А кто знает, к каким последствиям приведет это невинное, на первый взгляд, дело. И как знать, чего уже успело лишить себя человечество таким путем. Ты одна из таких точек роста. Твоя трагедия есть трагедия рода человеческого. Трагедия отсеченных возможностей. А ты, спросил ЭН. Мое положение, сказал я, еще хуже. У меня нет даже трагедии. Мне не удалось даже прорасти. УЧЕНИЕ О ЖИТИИ У нас, сказал Неврастеник, возрождаются многие традиционные явления ибанской жизни. Вот, к примеру, Посетитель. Он сочиняет свое доморощенное учение о житии. А знаете, сколько таких учителей жития было когда-то в Ибанске? Он бескорыстен? И такие были. Не пропагандирует? Но он и не скрывает этого. А у нас, если человек не скрывает своих убеждений, он воспринимается как пропагандист. А что из себя представляет его учение о житии, спросил Журналист. Я его слушал не раз, но запомнил только обрывки, сказал Неврастеник. Это кустарная дребедень, и я не старался запоминать. Его учение содержит систему правил сохранения физическ