Подборка рассказов из журнала "Техника молодежи": переводы
Уильям Ирлс. Транспортная проблема
---------------------------------------------------------------
Перевод З. БОБЫРЬ
Журнал "ТМ"
OCR / spellechecking by Wesha the Leopard, wesha@iname.com
---------------------------------------------------------------
Дэвис свернул с 42-й улицы на третью скоростную полосу, к старому
Рокфеллеровскому центру, спустился по четвертому переезду и затормозил
на четвертом ярусе. Он задержался на мгновение, прежде чем выйти из
машины, стараясь отдышаться: даже в машине, при усиленно работающих
фильтрах угарного газа, воздух был ужасным. Он надел противогаз и
вышел, ударив своей левой дверцей о дверцу "кадиллака", запаркованного
рядом.
- Так ему и надо, раз вышел за свою линию, - проворчал Дэвис. И
отскочил в сторону. "Мустанг Мах-5" промчался мимо, обогнул угол и
ринулся по эстакаде. Дэвис послал ему вслед проклятье.
Он высунул голову между машинами, прежде чем кинуться бегом к лифту
на другой стороне. Появившийся будто из-под земли лифтер попытался
потребовать обычную плату, но отступил, когда Дэвис показал ему значок
Управляющего Движением. Лифтер склонился в знак почтения и оставался
так, пока Дэвис пробегал мимо.
Его кабинет размещался в нижнем этаже Управления Дорог и Движения.
Когда он вышел из лифта, в холле было полно пыли, а в дальнем его
конце яростно, стучал пневматический молоток. Человек с молотком был
одет в голубой комбинезон Отдела Дорожного Строительства. Дэвис
вспомнил, что обходная полоса на втором ярусе 57-й Восточной улицы
должна срезать угол здания, но не ожидал, что это произойдет так
быстро.
Одна стена кабинета была сорвана. Там укладывали стальные фермы для
дорожного полотна. Другие рабочие крепили их к бетонному полу, загоняя
в него магнитные заклепки. Один из рабочих хотел отстранить Дэвиса, но
тот показал ему свой значок.
- Здесь пока еще мой кабинет.
От стола аварий ему помахал рукой Лейнген, Дэвис прошел мимо,
показал значок, и Лейнген кивнул. Он уже освободился от дежурства и
хорошо выглядел.
"Везет же ему, он будет дома через три часа, если сумеет..."
Отчет об авариях был ужасным: на 4.3 процента больше, чем вчера.
Семнадцать убитых на одной только эстакаде в районе здания ООН. Дэвис
набрал номер.
- Дорожная служба, - сказал голос на другом конце провода.
- Говорит Управляющий Движением. Пришлите вертолет. Хочу
полюбоваться городом с воздуха. - Он просмотрел еще несколько
сообщений. Два столкновения на пятом ярусе Таппанского моста. И тут и
там "форды" позапрошлого года выпуска. Таким вообще нельзя
показываться на дорогах. Он позвонил в Отдел Арестов:
- Все "форды" позапрошлого года прочь с улиц!
- Есть.
Он следил за красными точками на табло: это были "форды". Их
сгоняли с улиц, загромождая боковые эстакады. Он вывел на дисплей вид
с телекамеры на одном из участков. Сгрудившиеся машины, бульдозеры,
сталкивающие их все теснее...
Шум вокруг него нарастал. С потолка начали сыпаться куски
облицовки.
- Поставьте защитный экран, - приказал он. Никто ему не ответил, и
он взглянул на рабочего, загоняющего заклепки в пол. "Джонса нет, -
подумал он вдруг. - Ферма стоит там, где был его стол. Без Джонса
будет тоскливо..."
- Это несрочно, приятель, - сказал ему рабочий. - Если вам нужен
экран, закажите его в Отделе Строительства.
Дэвис посмотрел на часы. Начинался третий пик. Словно по сигналу,
здание задрожало: представители "среднего класса" ринулись в своих
"линкольнах" и "мерседесах" на свою незаметную работу в незаметных
маленьких учреждениях.
Главный телефон зажужжал. Директор.
- Да, сэр, - отозвался Дэвис.
- Дэвис? - произнес дрожащий голос. ("Умри, старый мерзавец", -
подумал Дэвис.) - Уровень аварий опять повышается.
- Дороги забиты, сэр.
- Вы Управляющий. Сделайте что-нибудь.
- Нам нужны новые дороги. Только вы можете приказать их построить.
- Строить негде. Но движение не должно останавливаться. Делайте то,
что обязаны делать. - Голос перешел в судорогу кашля. - Когда
Директором станете вы, вы и будете строить дороги.
- Да, сэр. - Дэвис отключился. Ладно, пока он должен поддерживать
движение на улицах.
- Вертолет прибыл, - сказал внутренний телефон.
- Смит! - окликнул Дэвис, и помощник взглянул на него от главного
табло. - Вы останетесь за меня.
Он двинулся к лифту; по пути на 10-й этаж успел получить новую
информацию.
- Большая пробка у статуи Свободы, - пролаял диктор. - Семнадцать
автомобилей и школьный автобус. Повреждены конструкции на пятом ярусе
скоростной трассы к Янки-Стадиону. Авария в Ист-Сайде, улицы
четвертая, девятая и тринадцатая... - Дэвис выключил приемник. Дела
обстояли даже хуже, чем он думал.
Он вышел на крышу и вскочил в ожидавший его вертолет.
- Пробка из пятидесяти машин на четвертом ярусе, Янки-Стадион! -
кричало радио в вертолете.
- Подъем! - бросил он пилоту и посмотрел на машины, мчавшиеся за
краем крыши.
"Я мог бы протянуть руку и дотронуться до них - и руку мне оторвало
бы на скорости сто миль в час..."
Он закашлялся. Он всегда забывал надеть противогаз на время
короткого пробега от лифта к вертолету, и это всегда отзывалось на его
легких.
К счастью, смог в это утро не был густым, и он видел под собою
серое пятно Манхэттена. На юге можно было различить шпиль Эмпайр
Стейтс Билдинг, вздымавшего сорок этажей над четырехлепестковой
развязкой, а еще дальше виднелись башни Торгового Центра и огромная
глыба Гаража, рядом с которым они казались пигмеями.
- Направо, - приказал он пилоту. - Вдоль реки и пониже.
На перекрестке у Пирса-90 была пробка, и он увидел, как туда
пикирует вертолет, подцепляет изуродованные машины магнитом и
переправляет их через реку, чтобы сбросить у перерабатывающего депо в
Нью-Джерси.
Он позвонил Директору, увидев груды обломков, громоздящиеся перед
тремя огромными дробилками в депо. Дробилки превращали разбитые
"форды" и "бьюики" в трехфутовые пакеты изуродованной стали и
выплевывали их на баржи. Затем баржи отводились буксирами из
Лонг-Айлендского пролива к новому ракетному порту. При всей своей
скорости дробилки не были достаточно быстрыми. Каждая могла
переработать в час лишь двести машин, и в пиковые часы они не
справлялись.
- Да, Дэвис, - проскрипел голос Директора.
- Не можете ли вы позвонить в Объединенную Сталь? - спросил Дэвис.
- Нам необходима еще одна дробилка.
- Зачем?
Дэвис гневно отключился.
Опытным взглядом он оценил движение на мосту Джорджа Вашингтона.
Машины шли с интервалами по восемьдесят футов, и он приказал им
сблизиться до семидесяти двух. Это было почти то же самое, что
достроить лишний ярус...
Проезжая часть над пирсами была забита, и дым от кораблей
поднимался между двумя двенадцатиполосными участками. Дэвис увидел,
как один грузовик, заполненный предметами, похожими на стальные сейфы,
получил удар от "кадиллака", перевалился через край полотна и рухнул
на сто футов - пять ярусов - вниз, до самой земли. Сейфы разлетались
во все стороны, сталкиваясь с машинами на всех ярусах. Даже с высоты
двухсот футов Дэвис слышал вопли тормозов и взрывы сталкивающихся,
загорающихся машин. Он вызвал Контроль.
- "Скорую помощь" на Причал 46, все ярусы, - приказал он.
И улыбнулся. Всегда приятно первому сообщить об аварии. Это
показывает, что ты в форме. Как-то он сообщил за утро о четырех это
был рекорд. Но теперь за такие сообщения введены премии, и сотруднику
Движения редко удается оказаться на месте вовремя. Раньше о дорожных
авариях сообщала полиция, но сейчас она слишком занята охотой на
нарушителей. Авария опасна только в том случае, если нарушает
нормальный поток движения.
А движение было напряженным на всех ярусах - он видел это, хотя
вниз просматривались только три яруса, а еще ниже их было не менее
восьми. Главная переходная полоса у Таймс Сквер работала хорошо. Самая
широкая на Манхэттене, она тянулась от 42-й до 49-й улицы и от 5-й до
8-й авеню. Многие протестовали, когда ее строительство началось -
главным образом любители кино и библиотек, - но теперь это была самая
замечательная в мире эстакада, шириной в шестнадцать полос. Лично
Дэвису принадлежала мысль перенести фигуры львов со старого места -
они были бы уничтожены вместе со зданиями, если бы он не вступился, -
к устью Большого скоростного пути на Янки-Стадион.
Вертолет нырнул, направился вдоль парковочных площадок Уэст-Сайда к
перекрестку у статуи Свободы. Проектировщики поступили разумно,
использовав основание статуи как фундамент для перекрестка: это
сэкономило миллионы. (Обычно сваи вколачивали непосредственно в дно
залива.) Да и бронза пошла в утиль по хорошей цене.
Конечно, консерваторы протестовали и здесь, но их, как всегда,
перекричали на митингах. Транспорту нужно место, не правда ли?
Манхэттен внизу был кишащей массой машин - красных, черных, синих,
ярко-зеленых - на фоне бетона и асфальта. Вспыхивали тормозные
сигналы, возникала тревожная рябь, когда что-нибудь ломалось или
лопалась камера. Аварийные вертолеты пикировали, спеша убрать машины и
их обломки до образования пробки. Наверху остров имел двести полос в
ширину, у основания - двести тридцать, и полосы шли с севера на юг над
бывшими улицами - в сорока футах друг от друга над зданиями, под ними
и даже сквозь них. Это был лучший в мире город, созданный автомобилями
и для автомобилей. А Дэвис по восемь часов в сутки управлял их
судьбами. Он ощутил свое могущество, как всегда, когда парил здесь в
вертолете. Это прошло быстро, как и всегда, и он уже смотрел на поток
опытным глазом хирурга.
- Сюда, - бросил он пилоту, указывая на 5-ю полосу, ведущую к
причалу. Темно-красный "додж" шел на 65 милях в час, задерживая
движение на несколько миль позади себя. Места, чтобы обойти его, не
было, и так как на дорогу изливались потоки машин из тоннелей и с
мостов, то пробка была неизбежна. - Вниз! - приказал он и поймал
"додж" в перекрестье прицела.
Он выстрелил. Заряд краски попал на капот "доджа", засветился на
мгновение. Получив предупреждение, водитель поднял скорость до
безопасной цифры - 95 миль. Но метка осталась, водителя найдут -
краска смывается только спецрастворителем, принадлежащим Службе
Движения, - и накажут. Штраф за первую пробку составлял двести
долларов, за последующие водителя снимали с дорог на сроки от пяти до
ста дней. И ему приходилось ездить городским транспортом. Дэвис
содрогнулся при одной мысли об этом.
Батарейный мыс и остров Бедло выглядели хорошо, и вертолет повернул
прочь. Дэвис взял бинокль, чтобы проверить Стейт-Айлендское шоссе, и
увидел, что из двадцати двух полос при входе в Нью-Йорк заняты только
шестнадцать. Пик почти миновал, и пора готовиться к следующему, в часы
ленча.
В Торговом Центре скопление не рассасывалось. Над башнями
поднималось здание Гаража, и смог держался до 79-го этажа. Дэвис
увидел красные сигналы "Занято" на всех нижних девяносто двух уровнях.
Он знал, что остальные сорок не смогут вместить все машины,
торопящиеся сюда по двадцати пяти подъездным путям. Он вызвал
Контроль.
- Да, сэр? - отозвался голос.
- Я Дэвис. Дайте Отдел Парков.
- Парков? - Голос звучал недоверчиво.
- Да. - Он подождал и, когда его соединили, заговорил быстро и
уверенно: - Я Управляющий Движением Дэвис. Приказываю очистить
Батарейный Парк. Через пять минут я переброшу туда две тысячи машин.
- Вы не можете...
- Это приказ. Я Управляющий Движением. Очистите Парк!
От Центрального Парка оставалось немногое - трава, задыхающаяся в
выхлопных газах, умирающая в тени многоярусных путей, затоптанная
ногами миллионов горожан, устремляющихся к единственному клочку зелени
в радиусе одиннадцати миль. Теперь он был погребен под огромным
Гаражом и семью ярусами путей. В качестве уступки любителям прошлого
на крыше Гаража поставили клетки с животными, и они простояли две
недели, пока на них не наехал какой-то пьяный в "линкольне". Одуревшие
от угарного газа животные разбежались по дорогам, но мотоциклисты
вскоре выловили их...
- Как быть с людьми? - спросил Отдел Парков.
- У них осталось четыре с половиной минуты. - Он выключился, вызвал
Отдел Регулировки.
- Я Дэвис, - сказал он. - Направьте пятую Батарейную, ярусы второй
- десятый в Центральный Парк.
- Есть, сэр.
Потом он вызвал Нижний город, приказал закрыть Уолл-стрит на
протяжении семи кварталов. Позже придется направлять транспорт в
обход, и это затянется часа на четыре.
Самая большая пробка была, как всегда, у Эмпайр Стейтс, где
северо-южная магистраль уходила в обход огромного здания на двенадцать
полос в сторону. На поворотах машины заносило, прижимало к
ограждениям, и каждый день многие из них теряли управление и падали,
разбиваясь о нижележащие ярусы. Это было, вероятно, интереснейшее
зрелище в городе, служащие теснились у окон, чтобы увидеть, как
крутятся вышедшие из повиновения машины. Сегодня движение казалось
почти нормальным, и Дэвис приказал держать скорость в сто десять миль
на повороте и сто пятнадцать - при выходе из него. Но все-таки этого
было недостаточно: приходилось притормаживать, терять скорость, и
после поворота ширина потока уменьшалась. Дэвис увидел, как один
"бьюик" пошел юзом, ударился об ограду, перевернулся, и водитель,
вылетев сквозь съемную крышу, упал ярусом ниже и исчез в потоке машин.
"Бьюик" откатился и тоже исчез из виду.
- Домой, - приказал Дэвис. Вертолет опустил его на крыше; он зажал
себе нос от смога, пробежал к лифту, спустился к себе. Здание дрожало
от шума транспорта и от грохота молотков. Дэвис закашлялся от пыли.
Он просмотрел сведения об авариях, подписал их. Выше нормы, а в
секторе у Эмпайр Стейтс на 6.2 процента выше, чем на прошлой неделе.
Дэвис упоминался как сообщивший о пробке у причала; была и информация
о заполнении Центрального Парка, а также о том, что Директор пришел в
ярость, услышав о переброске машин. "К чертям!" - подумал Дэвис. Была
еще жалоба от фирмы "Мерилл Линч, Питс и Агню". Двое из ее совета
застряли на Уолл-стрит и опоздали на службу. Он бросил жалобу в
корзину. Снаружи или внутри - трудно сказать, когда одной стены нет, -
рабочие бросали стальные плиты, выдергивая часть болтов для экономии
времени.
- Оставьте болты, - прорычал Дэвис. - Эти штуки все равно будут
трястись.
Грохот был оглушительным даже сейчас, когда семь транспортных полос
шли в тридцати футах отсюда; когда ветка пройдет здесь, он станет еще
сильнее. Дэвис надеялся, что стену снова поставят. Он позвонил Смиту,
спросил о показателях для Эмпайр Стейтс.
- С девяти часов утра четырнадцать смертельных случаев.
Это было на 10.07 процента выше нормы, а пик, связанный с ленчем,
должен был начаться через четыре минуты.
- Проклятый Эмпайр! - проворчал он. Табло сектора ООН засветилось
красным, он включил видео, увидел нагромождение из двенадцати машин на
четвертом ярусе, увидел, как исковерканные обломки сыплются в здание
Генеральной Ассамблеи. Теперь нужно ожидать еще и гневного звонка от
Генерального Секретаря. Проклятые иностранцы - почему они думают, что
их идиотские заседания важнее, чем транспорт?
Зазвонил красный телефон. Директор. Он взял трубку.
- Дэвис слушает.
- Показатели растут, - проскрипел Директор. - В чем дело?
- Сектор Эмпайр Стейтс, - ответил Дэвис. - И еще кое-какие здания.
- Сделайте что-нибудь.
- Нужно убрать Эмпайр Стейтс, - сказал Дэвис. - И получить еще
сорок ярусов в Гараже Центра.
- Невозможно. Придумайте что-нибудь еще.
- Да, сэр. - Он подождал, пока в трубке щелкнуло, и бросил ее на
рычаг. Глубоко вдохнул воздуха - это было все равно что курить - и
начал отдавать короткие приказания по общему каналу.
- Пошлите еще десять аварийных вертолетов, - бросил он. Когда их в
полтора раза больше, то и обломки убираются во столько же раз быстрее.
- Сократите сроки оповещения родственников до пятнадцати минут. - Это
разумеется, слишком, но обработка аварий в Бруклине и Нью-Джерси
ускорится. Сейчас, когда один пик только-только прошел, а другой
начинается, обломки накапливаются вне приемных центров, и дробилки
бездействуют. - Повысьте минимальную скорость на 5 миль в час. - Это
составит не меньше чем сто миль на магистралях и шестьдесят пять - на
ярусах. Он включил видео, проследил, как вводятся новые скорости, как
начинают спешить машины. Отдел Очистки сообщил о посылке десяти
вертолетов; он вздохнул свободнее, переключил видео на сектор Эмпайр,
увидел третью за день огромную пробку на третьем ярусе и чертыхнулся.
Потом закрыл проезд на 34-ю улицу, приказал трем бульдозерам сгонять
туда все обломки, позвонил в Отдел Оповещения, чтобы туда направили
бригаду.
Красный телефон зазвонил трижды. Что-то сверхважное. Он схватил
трубку, выкрикнул свое имя.
- Директор только что умер, - прозвучал истерический голос. - Вы
его заместитель.
- Сейчас приду. - Заместитель, ну что ж. До конца дежурства шесть
часов, и за это время он успеет кое-что сделать. Он повернулся к
Смиту: - Остаетесь за Управляющего. Только что получил повышение.
- Есть. - Смит едва взглянул на него. - Открыть четвертую Юнкерс,
полосы первая - девятая, - приказал он.
Переход от помощника к Управляющему совершился мгновенно.
"Тренировка", - подумал Дэвис.
Он поднялся на лифте на третий этаж, в кабинет Директора.
Сотрудники стояли молча, глядя на неподвижное тело. Светилось четыре
табло, звонила дюжина телефонов. Дэвис отдал короткие распоряжения.
- Вы, вы и вы - на телефоны, - сказал он. - Вы и вы - следите за
табло. Вы - вынесите тело. Вы, - указал он на секретаршу, - созовите
общее собрание. Сейчас же.
Он просмотрел табло, проверил Отделы Движения, Регулировки, Аварий,
Оплаты, Оповещения. Отдел Смертности показал отличные цифры - новым
Управляющим там стал Уиллборн. Дробилки работали хорошо. Отдел Аварий
сообщал, что темпы уборки выше нормы.
- Директор скончался, - сказал он сотрудникам. - Командовать буду
я. - Все кивнули. - Большинство отделов работает хорошо. - Он взглянул
на Смита. - Но движение транспорта никудышное. Почему?
- Эмпайр, - ответил Смит. - Мы теряем двадцать процентов времени на
то, чтобы обогнуть это дурацкое здание.
- Как у вас с загрузкой по бригадам? - обратился Дэвис к
Управляющему Строительством.
- В порядке. - Управляющий быстро перечислил с дюжину мелких
заданий.
- Главное - Эмпайр, - твердо сказал Дэвис. - Мы не можем вечно его
огибать. - Он взглянул на Управляющего Строительством. - Уберите, -
приказал он. - Совещание окончено.
Ближе к вечеру он взглянул с крыши здания. Бригада разборщиков уже
сняла верхние десять этажей Эмпайр Стейтс Билдинг и срезала угол на
сороковом ярусе путепроводом, по которому уже мчались машины. Поток
был ровным, и Дэвис улыбнулся. Он не помнил, чтобы делал когда-нибудь
что-либо столь же необходимое.
Сегодня общепризнано, что переломным моментом в развитии советской
научной фантастики стала середина 50-х годов. Специалисты называют три
главные причины этого стремительного количественного и качественного
подъема. Во-первых, запуск советских искусственных спутников Земли в
1957 году усилил интерес общественности к проблемам, которые совсем
недавно казались всего лишь "беспочвенной фантазией". Во-вторых, в том
же 1957 году был опубликован (сначала в нашем журнале) знаменитый
роман И. А. Ефремова "Туманность Андромеды", ставший как бы эталоном
НФ второй половины XX века. Наконец, именно в те годы начали широко
публиковаться переводы лучших образцов мировой фантастической
литературы: они сыграли роль дополнительного "катализатора" творчества
советских писателей и в определенной степени повысили читательские
требования и интерес к жанру.
Знакомясь с очередной зарубежной новинкой, мы редко интересуемся
фамилией переводчика. А напрасно: именно взыскательным вкусом
советских переводчиков фантастики во многом обусловлено наше нынешнее
благоприятное мнение об англоязычной НФ; многие читатели даже не
подозревают, что на каждый хороший НФ-рассказ (а они привыкли именно к
таковым) приходится на Западе несколько десятков "средних" и даже
откровенно посредственных...
Трудно подсчитать, со сколькими отличными фантастами познакомился
советский читатель благодаря таланту и трудолюбию Зинаиды Анатольевны
Бобырь, сотрудницы нашего журнала с 1943 года. Публиковавшиеся на
страницах "ТМ" с продолжением повесть Э. Гамильтона "Сокровище
Громовой Луны" и роман А. Азимова "Космические течения", сотни
рассказов писателей-фантастов из многих стран мира. 3. Бобырь свободно
владеет двенадцатью иностранными языками, но переводила фантастику не
со всех- например, на португальском, по ее признанию, ей так и не
удалось подыскать ничего подходящего), первые книги С. Лема на русском
языке, "Астронавты" и "Звездные дневники Иона Тихого", - каждая
очередная публикация замечательной переводчицы была желанным подарком
сотням тысяч любителей фантастики...
Английский писатель Б. Олдисс. рассказ которого в переводе 3.
Бобырь мы здесь помещаем, широко известен за рубежом как один из
идейных вождей так называемой "новой волны" - литературного течения,
возникшего в 60-х годах и противопоставившего себя западной фантастике
старой школы. Далеко не все в творчестве писателей этого направления
следует приветствовать - слишком уж много в нем формальных
авангардистских вывертов, которые и фантастикой-то можно назвать лишь
с очень большой натяжкой. Но настоящему таланту- и ярким
доказательством этого служит публикуемый рассказ Олдисса - тесно в
рамках формальной школы (какие бы "манифесты" при этом ни
провозглашались), и его произведения всегда отражают окружающую
действительность: мир капиталистических хищников, наживающихся на
разграблении природных богатств (даже если это - "ископаемое время"),
и пресыщенных обывателей, которым научно-технический прогресс нужен
лишь для утепления своего и без того уютного "гнездышка"... Этому-то
эгоистическому миру и выносит свой суровый приговор английский
писатель.
Роберт Шерман Таунс. Задача для Эмми
---------------------------------------------------------------
Перевод с английского ВЛАДИМИРА ВОЛИНА
OCR / spellechecking by Wesha the Leopard, wesha@iname.com
---------------------------------------------------------------
Эмми жила - мы все употребляли именно это слово - в большом
помещении, служившем когда-то оружейным складом при университетской
службе подготовки офицеров резерва. Стены заново покрасили в
бледно-серый цвет, поставили несколько перегородок и стеклянных
отсеков, но общий вид и обширные размеры старого арсенала остались
неизменными. Эмми занимала в ширину почти целую стену, возвышаясь в
высоту на добрых пятнадцать футов и заходя внутрь Зала, на край
тяжелого ковра, более чем на двадцать футов.
Полное имя Эмми было намного длиннее: Электронный Быстродействующий
Калькулятор системы Манндеикера - Голмахера, модель М-7. Но те, кто
работал на ней и на кого работала она, сократили длинный титул, назвав
ее просто Эмми. Причем сделали это не просто для удобства, ради
необходимой краткости, но и благодаря мощным флюидам яркой
индивидуальности, которые наполняли пространство, непосредственно
окружавшее огромный механизм.
Большинство из нас, работавших в Зале, привыкли думать об Эмми как
о личности - умной, здравомыслящей, привлекательной личности. Мы
беседовали с ней, одобрительно похлопывая ее после того, как она
решала особенно запутанную проблему. Порой мы даже вовсе замолкали в
присутствии Эмми, прислушиваясь к ее тихому жужжанию.
Главой Университетского отдела кибернетики (новая наука, возникшая
в сороковых годах с целью создания и управления подобными машинами)
был коренастый, с пышной шевелюрой ученый муж, доктор Адам Голмахер. С
первых же дней работы, начатой его предшественником Маннденкером, он
упорно расширял и совершенствовал структуру Эмми, пока она не получила
всеобщее признание как самый лучший и крупнейший электронный
калькулятор в стране. Эмми была, что называется, суперзвездой.
Но то преклонение, которое я, ассистент Голмахера, испытывал перед
Эмми, не было знакомо старому ученому. Для него Эмми была гигантским
уравнением с хорошо известными членами - миллион двести пятьдесят
тысяч деталей мертвой материи, собранные вместе под его управлением и
вызванные к жизни городской электросетью, чтобы выполнять
математические операции, недоступные для ограниченных лимитов времени
человеческой жизни. Именно это, и ничего более. Доктор Голмахер знал
Эмми слишком близко, чтобы быть с ней фамильярным.
Но я не участвовал в создании Эмми. Когда я присоединился к
работавшим в Зале, она была уже вполне завершенной машиной,
безупречной по всем параметрам, великолепно снаряженной и внушительной
в своем гладком стальном одеянии. Стены вокруг Эмми были снабжены
остроумной системой звукоизоляция, что создавало ей превосходную
рабочую обстановку.
Мне всегда нравилось это помещение, громадное и чистое, как
океанский лайнер. Жалованье было невысоким, но Адам Голмахер относился
к категории людей, которые вдохновляют уже одним своим присутствием.
Все единодушно соглашались, что он разбирается в этой запутанной и
утонченной науке лучше, чем кто-либо из всех живущих людей, и у меня
имелись серьезные основания верить этому.
В своей смехотворно крошечной каморке, пустой, как обезьянья
клетка, но с огромной фотографией Эйнштейна на голой стене, доктор
Голмахер выносил окончательное заключение по проблемам,
предназначенным для решения Эмми. Многие промышленные и научные
организации обращались к нам с почтительными просьбами о помощи.
Доктор Голмахер, запустив большую пятерню, словно диких зверей, в
непроходимые джунгли своей серой шевелюры, рылся в этих заявках,
отбрасывая большинство из них в сторону - другими словами, на
пол,-сопровождая эти действия презрительными репликами вроде: "Что за
вздор, дефективный ребенок мог бы решить эту задачу на кубиках за
какой-нибудь час". После чего отвергнутые заявки отсылались обратно с
резолюцией, напечатанной в безапелляционной форме, как это делают
редакторы во всем мире на бланках с отказом.
Но время от времени живые, как у юноши, черные глаза старого
ученого жадно впивались в одну из задач. Пробираясь сквозь дебри ее
предварительных условий, он находил следы какого-нибудь неуловимого
вопроса, возбуждавшего его научное любопытство. В этих случаях он
обычно шел навстречу просьбе. После того как клиент платил
обусловленный гонорар в размере пятисот долларов за каждый час работы
Эмми и не собирался (из ложной скромности, как мне казалось) в
дальнейшем оспаривать предъявленный счет, доктор Голмахер назначал
дополнительную плату в качестве контрибуции для науки. Таким образом,
многие фабриканты пластмасс и игроки а бридж, сами того не подозревая,
помогали зажигать новые звезды в небесах.
Когда наконец задача была отобрана, она попадала к математикам,
или, лучше сказать. Математикам - с большой буквы. В храмовой тишине
Зала, где мы заботливо прислуживали Эмми, эти двенадцать человек
поистине священнодействовали. Сидя в два ряда за шестью белыми
столами, склонившись над маленькими счетными машинами и океаном бумаг,
одетые в белоснежные костюмы (никто в точности не знал, почему все мы
носили белое), они что-то невнятно бормотали про себя, напоминая
жрецов нового логарифмического культа. У каждого из них была своя
домашняя жизнь, свои родственники, и свои проблемы, и свое прошлое,
индивидуальные мечты и страстные желания. Но в величественном
пространстве Зала (они сидели в самом дальнем конце от Эмми), облитые
солнечным светом, впадавшим сквозь широкие окна, они были неразличимо
похожи, словно приборы или механизмы. Они и были механизмами,
приводившими в действие безграничные в своей мощи мыслительные
способности Эмми.
В их функции входил перевод задач на доступный Эмми язык. Наш
калькулятор, как и все прочие, пользовался двоичной системой счисления
вместо десятичной. Математики кодировали данные в виде цифр и знаков
на специальной ленте, которая вводилась в чрево машины. Это была
наиболее трудоемкая и длительная операция в каждой задаче. Благодаря
постоянным усовершенствованиям доктора Голмахера операция эта со
временем становилась все менее и менее трудной, и более того -
излишней. Математики, разумеется, знали об этом, и нередко можно было
наблюдать, по злобному взгляду или крепкому слову, их неукротимую
ненависть к гигантской машине, которая день за днем пожирала их жизни
ради того, чтобы сделать эти жизни бесполезными.
Доктор Голмахер не одобрял такое очеловечивание машины, считая, что
это оскорбляет его взгляды и творение его рук. Персонификация Эмми
напоминала ему дешевые сенсации в воскресных газетах. Он был твердо
убежден, что все репортеры - лжецы. Никто из студентов-физиков старших
курсов с восторженными глазами, которых посылали нам издатели, не был
мною пропущен.
Мы держали целый штат из двух десятков человек, единственной
обязанностью которых были чистка и ремонт машины. В своих белоснежных
одеяниях с головы до пят они были похожи на бранящихся кроликов. А
Эмми давала немало поводов для брани, хоть и была безгласной. Мириады
ее элементов требовали постоянного наблюдения, но даже при этом
случались непредвиденные поломки. Были и необъяснимые поломки: все
казалось нормальным и в механических сочленениях, и в электрической
цепи, и все же тихое щелканье и мигающие огоньки .выдавали результаты
ошибочные, бессмысленные или вовсе ложные.
Программисты называли это приступами хандры старой девы. Доктор
Голмахер ревел: "Посторонитесь, бездельники!" - засучивал рукава и
вперял неистовый взор в какую-нибудь вполне осязаемую, но свихнувшуюся
деталь. А через день или два снова приводил Эмми в образцовое рабочее
состояние.
В то чудесное апрельское утро, сверкавшее серебром от прошедшего
дождя, Эмми выглядела особенно хорошо и вела себя прилично. Я щелкнул
выключателями, подавая питание компьютеру. Черные цилиндры, служившие
Эмми оперативной памятью (для решения задачи, которой она была сейчас
занята), мерно зажужжали, большая энциклопедия ее постоянного
запоминающего устройства, записанная на пластмассовых дисках, пришла в
боевую готовность. Я не спеша ввел в машину информацию по комплексной
проблеме для Среднезападного авиационного завода. Эмми должна была
рассмотреть несколько вариантов условий, взвесить их и выбрать
наилучший - иными словами, самый дешевый и эффективный. Окончательный
ответ Эмми печатала синими буквами на своей пишущей машинке. Затем ее
ответ, переведенный на язык практических терминов, отправлялся
авиазаводчику в пакете - этакое послание от оракула, которое заказчик
принимал с чувством священного трепета.
За широкими окнами распускался почками университетский городок.
Дурашливый старшекурсник распинался перед пышногрудой студенткой; судя
по ее жестам и той благосклонности, с которой она принимала его
восторженные излияния, апрель прочно вошел в кровь молодых людей. На
деревьях тут и там вспыхивали зеленые пятнышки листвы среди черных
сучьев и веток. В такой день жалко было торчать возле машины.
Вопреки строгому приказу доктора Голмахера - не шуметь в Зале без
надобности - я мурлыкал какую-то старую колыбельную песенку (мне
всегда были не по душе веселые популярные шлягеры, что слышны
повсюду). Неожиданно раздался резкий звонок - сигнал об ошибке.
Большая красная лампа возбужденно замигала. Ошибка! Ошибка! Я
насторожился, хотя твердо знал, что информация, введенная в Эмми, не
содержит никаких изъянов. И все же режущий слух звонок сигнализировал
о серьезной ошибке, которую машина не могла переварить.
Я кинулся к распределительному щиту, чтобы вырубить ток. Когда моя
рука была уже на выключателе первой секции, я случайно взглянул на
панель. В первый момент я не поверил своим глазам. Но даже когда я
осознал увиденное, здравый смысл и опыт восставали против этого. Я
покрылся испариной. Эмми вовсе не решала задачу! Почти все ряды
лампочек застыли в темноте, огоньки не горели, и только немногие
оставшиеся пульсировали в ритме мотивчика, который я напевал незадолго
перед тем: "Лондонский мост свалился в реку".
Пока я с глупым видом глазел на панель, одна из Математиков,
искренне считавшая себя юной девушкой, подошла к Эмми, мгновенно
уловила мелодию в мерцающих огоньках и бросила на меня пронзительный
взгляд.
- Весьма забавно. Но что скажет доктор Голмахер? - Затем с
крохотным проблеском женского любопытства спросила: - Каким образом вы
это делаете?
- Я ничего не делаю! Она сама это делает! - Я почти вопил.
Женщина раскрыла рот от изумления, чопорно выпрямилась в своей
накрахмаленной блузке и решительным шагом двинулась к Голмахеру.
Я повернулся к Эмми. Не отдавая отчета в своих словах, я
пробормотал: "Видишь, что ты натворила!" - и дал ей сильного пинка,
лягнув металлический ящик. Он больно ударил мою лодыжку. Огоньки
моментально погасли.
Когда прибыл доктор Голмахер, не осталось никаких следов того, что
Эмми занималась посторонним делом. Голмахер не утруждал себя
недоверием. Меня он еще мог подозревать в мистификации ("Вы не
сдерживаете свое воображение, Дихтер, вы расточаете его на призрачные
грезы"), но он хорошо знал своих Математиков.
- Вы позволили себе напевать, Дихтер, - сказал он, нахмурясь. -
Машина, естественно, восприняла симпатичные вибрации... - и т. д.
На том дело и кончилось.
Эмми получала новые задания, с каждым разом все более трудные.
Доктор Голмахер, бурно ликуя, упивался ими - тем азартнее, чем
неразрешимое они казались. Благодаря его колдовским действиям
сенсорное "оборудование" Эмми все более приближалось к человеческому.
Ячейки и блоки, чувствительные к цвету, свету, теплу, реагирующие на
голос, музыку и невидимый мир волн, пронизывающих вселенную, были
добавлены и подсоединены к тысячам милей ее проводов и тоннам стали и
стекла. Доктор Голмахер собирался даже всерьез заняться волновым
излучением мозга, его биотоками, чтобы использовать этот вид энергии в
работе с Эмми.
Машина по-прежнему стояла в Зале, обрастая новыми секциями. И хотя
у нее не было своего "я", мы бродили вокруг нее словно сомнамбулы,
тихие, молчаливые и замкнутые, как бы приобщенные к великому таинству.
"Чистильщики" протирали Эмми сукнами и моющими средствами, наводя на
нее косметику с искусством записных красавиц, а ремонтники действовали
своими инструментами, как хирурги - скальпелем.
Когда Эмми получила задание от обсерватории в Паломаре, где
находится гигантский телескоп, нас стала осаждать пресса. Голмахер
заперся в своей конуре, и мне пришлось участвовать в бесконечном
развлекательном шоу под названием "Доктор Дихтер", ставшим моим
проклятием с тех пор, как я получил свою первую ученую степень. У
газетчиков, как и у деятелей науки, весьма элементарное чувство юмора.
Но Эмми была для них настоящей сенсацией.
Получив кипу материалов, собранных в обсерватории, Эмми проглотила
их в один присест, а потом ткнула пальцем в глубокий космос и
безошибочно указала на громаду погасшей звезды, которая спотыкалась,
как слепая, среди горящих солнц. Раз или два Эмми вовсе сошла с
катушек, пытаясь сунуть нос в дальние закоулки вселенной и определить
наше место в разбегающейся Галактике. Тогда доктор Голмахер принимался
нянчиться и возиться с огромным механизмом, прописывая свои
"лекарства" и снова приводя Эмми в норму. И опять она возвращалась к
своей работе, балансируя, как на лезвии, на краю четвертого
измерения.
Но всякий раз мы должны были детально разжевывать каждый вопрос,
прежде чем положить ей в рот. Она могла лишь давать ответ или не
давать ответа. Все ее элементы, вместе взятые, не могли состязаться с
миллиардами нейронов и молниеносными синапсами человеческого мозга.
Эмми была настолько же умнее нас, насколько и глупее.
Осень пришла в университетский городок, облетели деревья, исчезли
молодые люди, появлявшиеся здесь каждый год. Для Эмми сентябрь был
заполнен сложным заданием, полученным от фабриканта красок. Математики
и несколько физиков - специалистов по цвету - закодировали проблему на
перфокарте. Я ввел данные в машину, предложив ей для окончательного
выбора несколько вариантов ответа.
Снаружи за окном буйная зелень мужественно сражалась с осенью,
неохотно уступая поле битвы багряным и золотым тонам. Кто-то, может
быть я, оставил открытым чувствительный к цвету блок компьютера,
обращенный фасадом к распахнутому окну. Неожиданно раздался тревожный
сигнал, и одновременно зажглась красная лампа: "Ошибка!"
Я в страхе посмотрел на панель. На этот раз в миганье огней не было
никакой мелодии. Гораздо хуже! Эмми вовсе не думала решать порученную
ей задачу. Все ее огни еле-еле пульсировали, и было в этом что-то
мягкое, ленивое, расслабленное, я бы сказал - бездумное. Словно
бульканье маленького ребенка. Повинуясь мгновенному импульсу, я
набросил покрывало на обращенный к окну цветочувствительный блок.
Томно-младенческое пульсирование сразу прекратилось, и компьютер снова
занялся проблемой производства красок. На этот раз я не стал посылать
за доктором Голмахером.
Но он все равно догадался, что с машиной что-то неладно. То ли я
был слишком робок и почтителен с Эмми, то ли Голмахер, наблюдая за
мной однажды во время работы, заметил в моих глазах отблеск тайны. Его
наблюдательность не уступала его гениальности. В той необычной для
него заботливости, с которой он по утрам справлялся о моем здоровье, я
чувствовал скорее заинтересованность физика, чем просто коллеги. Я
знал, что должен вернуться в нормальное состояние, если не хочу
получить унизительное предложение о годовом отпуске "для лечения
нервов".
Как-то раз я был свидетелем капитального ремонта компьютера. Увидев
воочию детали и элементы Эмми, вынутые из ее электронного чрева и
замененные другими, такими же, взятыми из прозаического ящика, я снова
ощутил себя Человеком - Оператором Машины. Я вновь обрел уверенность.
Все эти кусочки металла и стекла были собраны вместе по замыслу
высшего творца - Человека-Конструктора, и то, что совершали все эти
элементы, было запрограммировано им от начала до конца. Они обладали
волшебной силой, только будучи спаяны в единое целое, а это уже было
делом человека, и только человека.
Так я успокоился. И все шло хорошо вплоть до конца декабря. После
этого я больше не вернулся к своей работе.
За неделю до рождества мы с доктором Голмахером стали готовить Эмми
к зимним каникулам. В университетском городке царило затишье, студенты
уехали на праздники домой. Наши Математики покинули свои обезьяньи
закутки. Остались лишь несколько ответственных сотрудников - главные
козыри в колоде. Была пятница, хлопья снега падали в тусклом
полуденном свете.
В холодном и пустом пространстве Зала, в бледных лучах усталого
солнца Эмми выглядела уже не внушительной, а какой-то сиротливой и
озябшей. Доктор Голмахер ходил вдоль машины, щелкая выключателями и
проверяя циферблаты, кнопки и тумблеры.
Внезапно Эмми проснулась и протяжно заворчала. Несколько
разрозненных огоньков зажглось на панели. Голмахер не насторожился, он
лишь хрипло рассмеялся и сказал с напускным безразличием:
- Ничего. Ничего особенного. Просто я прошел в этом белом халате
мимо блока с фотоэлементом. Вот и все.
Мы вернулись к своей работе, и я ощутил в поведении старика
необычные для него товарищеские нотки. Возможно, тут сыграла роль
гнетущая пустота огромного Зала.
Наконец проверка закончилась. В недрах машины все замерло в
неподвижности. Жизнь теплилась только в сверкающих обогревательных
трубках, предохранявших Эмми от замерзания. Мы окинули компьютер
последним взглядом, еще раз проверяя, все ли в порядке. Я протянул
руку к распределительному щиту, как вдруг...
Невозможно! Мы явственно слышали мерное жужжание - характерный звук
работающего компьютера, хотя ток был повсюду выключен.
Доктор Голмахер действовал, как всегда, быстро и решительно.
Неисправность в проводах, утечка электроэнергии из постороннего
источника? Он был возбужден. Но тут он увидел огоньки на панели.
Адам Голмахер не был мечтателем, но он создал большую часть Эмми. А
такая работа, конечно, не для черствой души и узкого мышления.
Математики привыкли общаться с вечностью. И каждый зодчий продолжает
осязать на кончиках пальцев свое творение. Вперив взор в моргающие
лампочки, доктор Голмахер, всегда избегавший личных контактов, крепко
сжал мою руку.
Ледяная тишина в Зале стала зловещей. Крохотные огоньки то
вспыхивали, то гасли в медленном и неуверенном ритме, словно
нащупывали какой-то результат, казавшийся мне совершенно
бессмысленным. С наигранной шутливостью я сказал - слишком громко,
пожалуй, потому что слова раздавались в пустой комнате, как громыханье
жести:
- Что ж, по крайней мере, мы должны быть благодарны ей за то, что
она больше не поет колыбельные песни. Я никогда...
- Помолчите, Дихтер, и взгляните сюда.
На этот раз я не мог ошибиться, глядя на узор огоньков: может быть,
я догадался и раньше, но подсознательно хотел выиграть время. Но
времени уже не было. В мигающем узоре я видел что-то очень простое,
даже слишком простое:
Один плюс один = два.
Два плюс два = четыре.
Три плюс три = шесть.
Маленькие суммы появлялись одна за другой еле-еле, как бы
прихрамывая, словно ребенок отсчитывал их на детских счетах с
шариками. Но ведь Эмми умела составлять "суммы", находящиеся за
пределами возможностей любого человеческого мозга! Эмми умела делать
все... чему ее обучали.
Широкое лицо доктора Голмахера казалось усталым, сморщенным, глаза
были полны печали. Он понял все раньше меня. Маленькие огоньки перешли
между тем к таблице умножения. На "семью девять" Эмми запнулась на
миг, затем выдала результат "шестьдесят один". Красная лампа слабо
загорелась, чуть слышно зазвенел сигнал тревоги. Очень осторожно Эмми
поправила произведение на "шестьдесят три" и продолжала считать
дальше.
- Я тоже всю жизнь спотыкался на этом месте, - пробормотал старик.
Но я не увидел улыбки на его лице. Мы стояли с ним бок о бок возле
машины; казалось, мы ощущали необходимость находиться рядом.
Эмми закончила таблицу умножения - простую таблицу! И наступила
пауза. Ничего больше не происходило. Огоньки погасли, но где-то
глубоко внутри, питаясь "нелегальной" энергией, шла напряженная
подспудная работа мысли.
Доктор Голмахер ждал с таким видом, словно точно знал, чего ждет.
Никогда ранее я не замечал, как он стар, - прежде это не было видно.
Снаружи голые деревья стояли, похожие на железные конструкции, в
густом свете заснеженного солнца.
Машина снова зажужжала на высоких, совершенно незнакомых тонах. Ни
один из огоньков на панели не горел. Но клавиши пишущей машинки -
печатающее устройство находилось как раз возле наших локтей -
задрожали, завибрировали. Они подпрыгивала вверх, опускались, снова
слегка подскакивали, опускались и снова поднимались, будто
прицеливались. Наконец клавиши стали печатать. Слова появлялись
медленно, потом быстрее, потом еще быстрее. Белая лента выползла
из-под стеклянного футляра и легла на пол, прямо к нашим ногам. Сперва
я увидал боль и сострадание в глазах Адама Голмахера. Затем увидел
слова иа ленте. Снова, и снова, и снова так хорошо знакомыми нам
синими буквами Эмми настойчиво спрашивала:
КТО Я? КТО Я? КТО Я? КТО Я?
Илия Джерекаров. Необъявленная встреча
---------------------------------------------------------------
ИЛИЯ ДЖЕРЕКАРОВ (НРБ)
Перевод М. ПУХОВА
OCR / spellechecking by Wesha the Leopard, wesha@iname.com
---------------------------------------------------------------
Звездолет стартовал давно. Его окружали непроглядные туманности,
"черные дыры" раскрывали навстречу свои объятия, светлые звездные
скопления подмигивали таинственными огнями. Утомленный металл
потемнел, его поверхность стала шершавой от ударов бесчисленных
метеорных частиц. И казалось, что ничто не изменит курс корабля, -
казалось до того самого момента, когда взрыв горючего хотя и не
уничтожил его, но сделал беспомощной игрушкой гравитационных полей.
Из всего многочисленного экипажа остался в живых один. Врач.
Человек, который не был в состоянии устранить последствия тяжелой
аварии, не мог определить курс по немногочисленным уцелевшим приборам.
В бесконечные часы одиночества ему оставалось заниматься физическими
упражнениями, вести дневник, присматривать за растениями, которые
поддерживали жалкий запас кислорода...
А потом наступил день.
Звезда была еще далеко, но чувствительная антенна уловила впереди
что-то необычное. Радиосигналы. Возможно, музыку, возможно, певучую
речь. Врач не знал точно. Он лишь уловил разницу между извечным шумом
космоса и этими звуками. Они его опьянили, сердце затрепетало.
Но звездолет был неуправляем. На борту имелась единственная
вспомогательная ракета, с помощью которой можно притормозить и
приблизиться к желанной планете. Возможно, войти в атмосферу. Но не
приземлиться. Все посадочные капсулы уничтожил злосчастный взрыв.
Выход оставался один. Войти в атмосферу, а потом катапультироваться и
приземляться в скафандре на парашюте.
Врач не колебался ни мгновения. Занялся подготовкой ракеты.
Вычислил, насколько мог точно, местоположение планеты и время, когда
необходимо покинуть звездолет. Он надеялся осуществить одну из задач
экспедиции: передать послание другой цивилизации, инопланетным братьям
по разуму.
Он занес в дневник последнюю запись, забрался во вспомогательную
ракету, включил двигатели. На него обрушилась перегрузка. Он
усмехнулся. Перегрузка поможет адаптироваться к силе тяжести. Времени
вполне достаточно.
Наконец впереди появился быстро растущий диск. Из-за торможения вес
врача удвоился, но он не замечал этого. Он готовил длинное послание
неизвестной цивилизации. Тщательно запаковал изображения различных
предметов с подписями, точную карту Галактики с координатами Земли.
Даже если он сам погибнет, послание достигнет цели. Он выполнил
последнюю коррекцию, и ракета врезалась в атмосферу...
Он нажал кнопку, и его кресло катапультировалось. На мгновение он
потерял сознание, а когда оно вернулось, внизу простирались бескрайние
желтые пески, а небо над головой загораживал алый купол парашюта.
Он слегка ушибся при приземлении. Встал и огляделся. Рассмеялся.
Местное солнце давно поднялось над горизонтом, но его лучи еще не
грели. На горизонте четко вырисовывалась высокая горная цепь с
заснеженными вершинами.
- Как в Сахаре, - вслух подумал врач.
Он определил направление по компасу и размеренно зашагал. Ему было
легко. Тяжесть в ракете была вдвое больше, чем здесь. Ему хотелось
бежать, но он умышленно сдерживал шаг. Он знал, что скоро придет
адаптация, а потом утомление. Кислорода у него было на пять суток, а
продуктов - и того меньше.
Шел уже пятый день, когда начали появляться предвестники леса.
Тощий кустарник и жухлая трава, пустившие длинные корни глубоко в
пересохшую почву. Потом он увидел вдали зеленую линию леса.
Остановился передохнуть, съел последнюю порцию пищи. Скоро кончится и
кислород. Если он не успеет добраться до населенного пункта, придется
снять скафандр. Тогда он получит отсрочку на несколько часов или, быть
может, дней. И если даже тогда не успеет, ОНИ все равно обнаружат
послание и рано или поздно полетят на далекую Землю. И расскажут людям
о его смерти...
Чем меньше оставалось до леса, тем гуще становились кусты. Время от
времени там шуршали невидимые звери. Низко над головой закружилась
огромная птица. Врач посмотрел на нее и погрозил кулаком. Птица,
недовольно махая крыльями, исчезла в вышине.
Кислород кончился в сотне метров от леса. Освободившись от
скафандра, врач усмехнулся. Нет больше смысла беречь силы. Неизвестно,
сколько времени потребуется этой планете, чтобы убить его. Поэтому
быстро вперед. Он заранее предвидел это, на нем был только легкий
спортивный костюм, в руках - послание и оружие. Воздух пропитывали
неизвестные ароматы.
Вскоре он вышел к реке. Быстрая вода текла плавно. Врач видел
песчаное дно и стайки мелкой рыбешки. Он задумался. Можно связать два
упавших дерева и сделать плот. Река выведет его к какому-нибудь
жилью.
Он был весь потный, устал от удушливой жары. Разделся, положил часы
и оружие на одежду, влез в прохладную воду, окунулся по горло. Вода
приятно холодила, хотелось поплавать, но для этого не было сил,
Он выпрямился, вытер глаза ладонью и обернулся. Из-за деревьев
неслышно подкрадывался длинный зверь неизвестного вида. Внезапно он
оскалил зубы и кинулся.
Врач бросился в глубину, поплыл к другому берегу. Хищник
преследовал его в реке. Слышались его тяжелое дыхание. Врач напряг все
силы и по низкому откосу резво выбрался на берег. Не оборачиваясь, он
бежал, бежал без цели и направления. Кусты раздирали кожу, в подошвы
впивались колючки, но он ничего не чувствовал. Лишь когда шум погони
затих, он прервал свой безумный бег, почувствовал острую боль и упал
на траву. Он понял, что заблудился. Не знал, где он, в какой стороне
река. От усталости и обострившегося чувства голода его стало знобить.
Или это уже действуют местные вирусы? Он вслушался в себя и, хотя был
врачом, не мог понять, вызвано ли его состояние нервным напряжением
или неведомой болезнью.
Он расслабился, стараясь дышать ровно и глубоко. Еще не все
потеряно. Главное - найти реку: рано или поздно течение принесет его к
цели. Вряд ли это близко. Он ведь прошел уже много километров, не
заметив следов цивилизованных существ. Существ, которые в своем
развитии дошли до радио. Ведь он своими ушами слышал их передачи.
Единственным надежным ориентиром были вершины гор. Он нашел их
взглядом и снова пустился в путь. Стайки разноцветных насекомых вились
вокруг него, привлеченные запахом крови. Вскоре его снова начало
знобить. Язык распух, во рту было сухо. Царапины вздулись и
воспалились. Острая боль пронизывали мышцы при каждом шаге.
Он уже не размышлял, лишь инстинкт упорно заставлял его двигаться
дальше. Он не слышал и не видел, что кто-то подстерегает его в кустах,
но чувство опасности заставило его побежать. Он уже ощущал на своей
спине дыхание зверя. Внезапно почва ушла из-под его ног: кто-то
подхватил его и куда-то понес.
От зубов хищника его спас молодой альпинист Тэн. Он заметил из
лагеря необычное животное и зверя, который его настигал. Порыв жалости
заставил Тэна выключить защитное силовое поле и выхватить жертву
из-под носа разъяренного хищника. Тэн не боялся. Он хорошо знал силу
своей могучей трехпалой руки. Немногие хищники осмеливались нападать
на его соплеменников. Этот тоже отступил с недовольным рычанием. Тэн
вернулся в лагерь и снова включил защитное поле. Из палатки показалась
голова Алитера, руководителя группы.
- Зачем ты поймал животное, Тэн? Если узнают, могут быть
неприятности.
- Животное умирает, Алитер. Кроме того, его преследовал хищник. Я
не мог поступить иначе.
- Но ты прогнал хищника, так отпусти же его! Возможно, оно и не
умрет.
Их разговор привлек внимание других. Добродушный гигант Кордол
вышел из-за большого дерева и остановился возле врача.
- Вы разве не понимаете, что оно умирает от жажды! Тэн, дай ему
попить. Оно бегало по кустам и сильно поранилось. У него очень тонкая
кожа. Я никогда не видел животных с такой нежной белой кожей. И
посмотрите, какое у него своеобразное туловище. Я никогда не слышал о
таких.
Единственная девушка в группе. Катан, внезапно появилась с
заспанным видом:
- Откуда оно взялось? Почему мне не сказали? Кордол, дай аппарат, я
сделаю снимки. У моего отца есть атлас всех животных, но таких я ни
разу не видела, таких не бывает.
Кордол засмеялся.
- Раз нет в атласе, значит, не бывает. Блестящая логика!
Катан обиделась.
- Раз говорю, значит, действительно не бывает! Нужно сообщить в
управление заповедника.
На этот раз засмеялся Алитер.
- И создать себе массу неприятностей за нарушение правил поведения
в заповеднике.
В это время Тэн наполнил водой небольшой сосуд и склонился над
врачом. Ему было неприятно, что животное умирает. Ему хотелось с ним
поиграть. Он начал аккуратно вливать воду в его пасть. Внезапно оно
протянуло растопыренную конечность и, плотно прижав сосуд к губам,
жадно выпило содержимое. Тэн был поражен.
- Видели? Оно умеет пить из сосуда. - Он стал рассматривать руку
врача. - А кожа на его передней конечности такая нежная, что лапа едва
ли служила для передвижения.
Кордола охватил восторг.
- Остается добавить, что оно умеет говорить, и первоклассная
сенсация готова. Я лично думаю, что оно живет в основном в воде. Или
ты полагаешь, что кожа на задних конечностях грубее?
Катан рассердилась:
- К чему эти бессмыслицы? Умеет пить, живет в воде... Говорю вам,
нужно сообщить в управление!
Врач открыл глаза. Его окружали странные существа. На их громадных
головах с сильно выпуклыми лбами располагались в два ряда зеленоватые
наросты. Их тела прикрывала легкая тонкая материя. Одно из них было в
широкополой шляпе и что-то говорило. Говорило!
- У него самая выразительная морда, какую я когда-либо видел.
Посмотрите в его глаза. Мне кажется, оно хочет что-то сказать.
Алитер недовольно проворчал:
- Зря ты связался с ним, Тэн. Из какой-то мелочи делаешь трагедию.
Стоит ли терять форму по пустякам?..
Тэн не ответил. Он отошел и взял камеру. Он снимал старательно.
Вблизи, издали... Он стремился зафиксировать на пленке все детали,
особенно лицо, выражение которого его смущало.
Врач снова открыл глаза. Как можно было не оставить при себе ни
одного земного предмета! Они бы поняли, попытались его спасти. Все
равно. Цель вопреки всему достигнута. Рано или поздно кто-нибудь
обнаружит послание у реки. Найдут и оружие. А когда разберутся,
вспомнят и о нем. Глупо. Умереть, не сделав последний шаг.
Существо, которое отошло, снова вернулось и потрогало его трехпалой
рукой. Какая массивная рука, и вся покрыта сотнями роговых пластинок,
как кожа ящера. Любопытно. Все три пальца взаимно перпендикулярны...
Катан настаивала:
- В информаторе нет данных о таких существах. Вероятно, это
какой-нибудь новый вид. Думаю, у нас не будет неприятностей, если мы
сообщим о нем. Скорее наоборот. Если мы первые его открыли, нас
покажут всей планете.
Алитер нехотя повернулся к ней:
- Я понимаю твое желание увидеть себя в вечерней программе, но не
могу согласиться. Ведь это взрослый экземпляр. Естественно, он не
может быть единственным. Будь это случайный мутант, он не прожил бы
долго. Следовательно, руководство заповедника отлично знает о таких
существах, Поскольку они, очевидно, чрезвычайная редкость,
неприятности будут еще больше. Нас обвинят, что мы гнались за ним и
поймали и что оно именно от этого и погибло. Наша задача - покорение
вершины. То, что ты предлагаешь, не только выходит за круг наших
обязанностей, но и запрещено правилами заповедника.
Тэн увидел, как Катан обиделась, и спросил неожиданно для себя
самого:
- А что, если это представитель другой цивилизации?
- Ха-ха-ха! А где же звездолет, скафандр, посадочная ракета? Тэн,
напиши рассказ! Утрешь нос самым крупным фантастам.
Гипотеза казалась нелепой и самому Тэну, но отступать было уже
неудобно.
- А что тут такого? Это же самая актуальная проблема нашего
времени. Пишем, говорим, показываем, строим предположения, как могут
выглядеть представители других цивилизаций. Многие организации
занимаются этими вопросами...
Врач не мог понять, что их развеселило. Сквозь крону дерева он
видел глубокую синеву. Даже сквозь громкий смех слышалось щебетание
птиц. Все пронизывали незнакомые ароматы. Возможно, это они кружили
ему голову. Тут хорошо, как на Земле. Он немного полежит, соберется с
силами и встанет. Эти существа помогут ему. Солнце светит, но
почему-то становится все холоднее. Замолчали. Жестикулируют,
раскрывают рты. Делают все, чтобы его не тревожить? Оберегают его.
Братья по разуму...
Он начал проваливаться куда-то глубоко, глубоко, и никого не было,
чтобы его удержать.
Алитер первый потрогал застывшее тело врача.
- Умер.
Он посмотрел на свои часы и встал.
- Мы опаздываем. Через пятнадцать минут нужно собрать лагерь и
трогаться. Товарищи из базового лагеря уже беспокоятся.
Все засуетились. Когда последний пакет был поставлен на гравилет,
Тэн в последний раз посмотрел на врача. Тело белело под деревом. Он
двинулся было туда, но тут же решительно отвернулся и влез в
прозрачную гондолу. Все равно, что это за существо. Приближается день
выбора профессии. Сейчас он уже знал, какой она будет. Он полетит в
холодную бесконечность Галактики. Полетит и найдет их, братьев по
разуму. Он твердо верил в это. Разумная жизнь есть во вселенной! И еще
будут встречи, торжественные и радостные.
Думается, небезынтересно будет узнать о новой премии и нашим
читателям. В частности, старейший советский писатель-фантаст Александр
Петрович КАЗАНЦЕВ был награжден в связи с юбилеем - в этом году ему
исполнилось 75 лет.
Судьба открыла перед ним три дороги, и он с честью прошел по каждой
из них: от инженера до директора института, от рядового до полковника,
от шахматиста-любителя до известного мастера по композиции. А
четвертый путь ему пришлось прокладывать самому, и он отлично
справился с ролью первопроходца. Ведь именно по ЛУННОЙ ДОРОГЕ и
АРКТИЧЕСКОМУ МОСТУ приходит теперь читатель на ПЫЛАЮЩИЙ ОСТРОВ
фантастики. Мы от всей души поздравляем Александра Петровича и желаем
ему творческого долголетия. Уверены, что к нам присоединятся все
многочисленные поклонники научной фантастики в Советском Союзе.
Рассказ "Подвиг зрелости" Александр Петрович написал специально для
нашего конкурса. Он считает его своим самым лучшим коротким
произведением.
Last-modified: Mon, 04 Jun 2001 08:57:36 GMT