который мог бы сдунуть письмо на пол, также не было. Я проверил. Я осмотрел все вокруг, удивляясь чем дальше тем больше. Но тут, когда я уже почти сдался, зазвонил телефон. Звонил Гарри Норрис из Бостона. Голос его, когда он произносил слова приветствия, звучал несколько натянуто. И вскоре я узнал почему. Тремя минутами раньше, когда он как раз собирался лечь спать, письмо, которое я уже счел пропавшим, влетело к нему в окно, зависло на мгновение в воздухе под его взглядом и упало на пол. Около полудня Гарри Норрис приехал в Нью-Йорк. По телефону я пообещал ему, объяснив предварительно про эльдорадскую марку, не трогать остальные, только убрать их в надежное место. Очевидно, в том, что произошло, повинна была марка. Каким-то образом она перенесла письмо из моей библиотеки к ногам Морриса примерно за три минуты. Подобное, конечно, поражает воображение. Гарри протянул мне конверт, и я тут же увидел, что марка оказалась погашенной. Рядом стоял четкий бледно-фиолетовый штемпель. На круглом, как у нас, штемпеле значилось: "Эль Дорадо", и в центре круга, где обычно ставится дата гашения, стояло просто "четверг". -- Сегодня четверг,-- заметил Гарри.-- Ты наклеил марку после полуночи? -- Сразу после,-- сказал я.-- Странно, что эти эльдорадцы не придают значения часам и минутам, а? -- Это только доказывает, что они живут в тропической стране,-- предположил Гарри.-- В тропиках время почти ничего не значит. Но я имел в виду другое. Отметка "четверг" свидетельствует, что Эль Дорадо в Центральной Америке, как ты и предполагал. Если ' бы эта страна находилась в Индии или еще где-нибудь на востоке, в штемпеле была бы "среда", согласен? Из-за разницы во времени. -- Или пятница?--спросил я неуверенно, поскольку не особенно разбираюсь в этих вещах.-- В любом случае мы можем легко узнать. Нужно только посмотреть в атласе. Как я раньше не догадался? -- Конечно,-- просиял Гарри.-- Где он у тебя? Оказалось, что атласа у меня в доме нет, даже маленького. Пришлось нам позвонить в один из книжных магазинов на окраине города и заказать на дом последнее издание самого большого атласа, что у них есть. Ожидая доставки, мы снова осмотрели конверт и принялись рассуждать о том, каким образом письмо могло быть доставлено. -- Скоростная почта! -- воскликнул Гарри.-- Еще бы1 Да авиапочта ей в подметки не годится. Слушай! Если за время, прошедшее от того, как ты его хватился, до момента, когда оно упало у моих ног, письмо пропутешествовало не просто отсюда до Бостона, а сначала побывало в Центральной Америке, было погашено, отмечено и только потом попало в Бостон, тогда его средняя скорость будет... Мы сделали приблизительный расчет и получили что-то около двух тысяч миль в минуту. Тут мы посмотрели друг на друга. -- Бог мой! -- наконец проговорил. Гарри.-- Эль Дорадо, может быть, и тропическая страна, но здесь они определенно нашли что-то новое. Интересно, почему мы никогда раньше об этом не слышали? -- Может, это держится в тайне? -- предположил я.-- Хотя едва ли такое возможно: марки пробыли у меня уже несколько лет, а до этого они были у отца. -- Что-то здесь не так,-- мрачно констатировал Гарри.-- Где остальные марки, про которые ты говорил? Думаю, пока мы ждем атлас, можно проделать с ними кое-какие эксперименты. Я принес неиспользованные марки и передал их ему. Надо упомянуть, что Гарри, помимо всего прочего, был неплохим художником, и при виде чудесной работы на марках он восхищенно присвистнул. Затем он внимательно обследовал каждую миниатюру, но, как я и думал, трехдолларовая особенно привлекла его внимание. Та самая, где была изображена туземная девушка, помните? -- Господи,-- громко сказал Гарри.-- Какая красота! Гарри застыл в задумчивом молчании. -- Я думаю,-- наконец сказал он, поднимая глаза,-- нам следует использовать одну из марок и отправить что-нибудь еще. Почему это не пришло мне в голову раньше, я просто не представляю, но когда Гарри высказал свое предложение, оно сразу показалось мне разумным. Единственное, что оставалось решить, это что послать и кому. Вопрос задержал нас всего на несколько минут. У нас не было никого, с кем бы мы хотели в данный момент делиться тайной. А послать что-нибудь друг другу оказалось невозможным, поскольку мы оба находились в одном месте. -- Придумал! -- воскликнул Гарри.-- Мы пошлем что-нибудь - прямо в Эль Дорадо! Я согласился, но как случилось, что мы решили отправить не письмо, а Томаса, моего сиамского кота, я, право, уже и не помню. Возможно, это казалось нам славной шуткой. Томас спал под диваном. Я отыскал картонную коробку подходящих размеров, и мы наделали в ней дырочек для воздуха. -- Теперь,-- произнес задумчиво Гарри,-- стоит вопрос, куда его адресовать? Он взял ручку и быстро написал на коробке: "Мистеру Генри Смиту, 711, авеню Елисейских Полей, Нирвана, Эль Дорадо". Ниже он добавил: "Обращаться осторожно!" -- Но...-- начал было я. Гарри меня перебил: -- Конечно, я не знаю никаких адресов там. Я его выдумал. Но ведь люди в почтовом ведомстве этого не знают, правильно? -- А что будет, если...-- опять начал я, и снова он ответил, даже не успел выслушать вопроса: -- Посылка попадет в отдел недоставленной корреспонденции, я полагаю,-- сказал он.-- И о коте наверняка позаботятся. Марки создали у меня впечатление, что у них там не особенно тяжелая жизнь. Вопросов у меня не осталось, поэтому Гарри взял марку номиналом в пятьдесят центов, лизнул ее и плотно приклеил к коробке. Затем убрал руку и сделал шаг назад в мою сторону. Мы внимательно следили за посылкой. Какое-то время прошло, и ничего не случилось. Но затем, когда на лице Гарри Норриса уже стало появляться разочарование, коробка с Томасом медленно поднялась в воздухе, повернулась, словно стрелка компаса, и, набирая скорость, поплыла к открытому окну. У самого окна коробка двигалась уже со скоростью беговой лошади. Когда она вылетела на улицу, мы бросились к окну и увидели, как она, поднимаясь, движется на запад над линией домов. А затем прямо на наших глазах очертания ее начали таять, и через мгновение коробка пропала из вида. Но посылка быстро вернулась. Она повисела некоторое время возле окна, затем медленно двинулась в комнату, совершила небольшой разворот и легко опустилась на стол, откуда отбыла меньше двух минут назад. Мы с Гарри бросились к коробке и уставились на нее выпученными от удивления глазами. Потому что на посылке стоял штемпель и почтовая отметка, так же как и на письме. А в углу большими фиолетовыми буквами кто-то написал: "Возврат отправителю. По указанному адресу получатель не проживает". -- Ну и дела,-- выговорил наконец Гарри. Не очень содержательно, но больше в тот момент нам ничего не приходило в голову. Затем из коробки донесся голос Томаса. Я разрезал веревки и снял крышку. Томас выпрыгнул из коробки с живостью, которую не демонстрировал уже долгие годы. Вывод был очевиден: короткое путешествие в Эль Дорадо не только не повредило ему, а, напротив, похоже, изменило его к лучшему. Гарри Норрис удивленно вертел коробку в руках. -- Что самое странное,-- заметил он,-- так это то, что там действительно есть адрес: "711 по авеню Елисейских Полей". Клянусь, я его выдумал. -- Более того,-- напомнил я,-- посылка вернулась, хотя мы даже не указали обратного адреса. -- Действительно,--согласился Гарри.--Они знали, куда ее вернуть. Он задумался на минуту и поставил коробку на стол. -- Я начинаю думать,-- произнес он со странным выражением лица,-- что это далеко не все. Тут скрыто нечто гораздо большее. И подозреваю, что правда гораздо интереснее, чем мы предполагаем. А что касается Эль Дорадо, у меня есть теория... Но он так и не закончил про свою теорию, потому что в этот момент трехдолларовая марка шоколадного со слоновой костью цвета снова привлекла его внимание. -- Боже мой! -- прошептал он, разговаривая скорее с самим собой, чем со мной -- иногда это с ним случалось.-- Она прекрасна! Небесное существо! Такую девушку я мечтал найти всю жизнь. Чтобы встретиться с ней, я отдал бы... Отдал бы почти все на свете... -- Боюсь, для этого придется отправиться в Эль Дорадо,-- предложил я в шутку, и Гарри вздрогнул. -- В самом деле! Я действительно готов пойти на это. Слушай! Марки свидетельствуют, что Эль Дорадо удивительная страна. Что, если нам вместе нанести туда визит? Нас обоих здесь ничто не держит, и... -- Хорошо. Мы отправимся первым же кораблем. Но когда мы туда прибудем, как мы найдем девушку? -- С помощью логики,-- парировал Гарри.-- Исключительно с помощью логики. Девушка позировала художнику, так? И главный почтмейстер Эль Дорадо должен знать, кто художник, так? Мы отправимся прямо к нему. Он поможет нам разыскать художника. Художник скажет нам имя и адрес девушки. Что может быть проще? И знаешь что,-- тут его осенила новая мысль,-- я отправлюсь в Эль Дорадо почтой! Я был несколько ошарашен, пока до меня не дошло, насколько это гениально и просто. Гарри тут же заметил, что Томас перенес путешествие и вернулся без вреда для себя, а если кот выжил, то и человек сможет. Единственное, что нам оставалось, это выбрать адрес. Было, бы довольно глупо отправиться туда только для того, чтобы нас бесславно вернули обратно из-за неправильно указанного адреса. -- Это я тоже понимаю,-- сказал Гарри, когда я поделился с ним своими сомнениями.-- Первым, кого я собираюсь там повидать, будет главный почтмейстер. Уж он-то точно существует. Почту, адресованную ему, будет доставить легче всего. Так почему бы не убить одним выстрелом двух зайцев и не отправить себя прямо ему? Теперь к делу. У нас осталось три марки в сумме на девять долларов. Этого должно хватить. Я чуть легче, а ты, я смотрю, за последнее время набрал вес. Мне хватит четырех долларов -- один и три. Пять остаются тебе. А адрес мы напишем на бирках и привяжем их к запястью. У тебя есть багажные бирки?.. Ага, вот нашел пару в столе. Давай ручку и чернила. Пожалуй, это подойдет... Он надписал бирки и протянул их мне. На обеих был совершенно одинаковый текст: "Главному почтмейстеру. Нирвана. Эль Дорадо. Обращаться осторожно!" -- А теперь,-- сказал он,-- мы привяжем ее на руку... Но тут я струсил. Не смог справиться с собой. Несмотря на восхитительные перспективы, обрисованные моим другом, идея отправки самого себя почтой в полную неизвестность подобно тому, как я отправил Томаса, насторожила меня. Я сказал, что присоединюсь к нему позже. Первым же самолетом или пароходом. И встречусь с ним в главном отеле города. Гарри был разочарован, но нетерпение помешало ему уговорить меня. -- Ну хорошо,-- сказал он.-- Если по каким-то причинам ты не сможешь добраться пароходом или самолетом, ты воспользуешься последней маркой? Я твердо пообещал. Он протянул правую руку, и я привязал к ней бирку. Затем он взял долларовую марку, облизал ее и прилепил к бирке. Взял трехдолларовую, и в этот момент зазвонил дверной звонок. -- Через минуту,-- сказал Гарри,-- или меньше я окажусь в самой прекрасной стране, которую только может вообразить себе человек. -- Подожди секунду,-- крикнул я, бросившись открывать дверь. Не знаю, услышал он меня или нет. Когда я отвернулся, он как раз подносил к губам вторую марку, и больше я его не видел. Когда я вернулся в комнату с пакетом в руках -- приходил посыльный из книжного магазина с заказанным атласом,-- Гарри уже не было. Томас сидел, приподняв голову, и смотрел в сторону окна. Занавески все еще колыхались. Я подбежал к подоконнику, но Гарри исчез из вида. Я решил, что он наклеил вторую марку, не заметив, как я вышел из комнаты. Мне представлялось, как в этот самый момент он опускается на пол перед ошарашенным главным почтмейстером. Потом я подумал, что не мешает все-таки узнать, где находится это Эль Дорадо. Сняв с присланного тома оберточную бумагу, я принялся листать страницы атласа. Пролистав до конца, я долго сидел молча, поглядывая на стол, где лежали бирка с .адресом и непогашенная марка. И наконец решился. Я встал, принес саквояж Гарри. К счастью, было лето, и он захватил в основном легкую одежду. К ней я добавил из своих вещей то, что, решил, может ему понадобиться. Затем расстегнул ремни, прицепил к саквояжу бирку, добавив над адресом имя: "Гарри Моррис", и наклеил на нее последнюю эльдорадовскую марку. Через мгновение саквояж поднялся в воздух, подплыл к окну и, набирая скорость, скрылся вдали. Я надеялся, что он окажется на месте еще до того, как Гарри покинет кабинет главного почтмейстера, и, может быть, Гарри пришлет мне открытку или письмо с сообщением о получении. Но он не прислал. Очевидно, не смог... Моркс замолчал, словно закончил свой рассказ. Никем не замеченный Малькольм отошел от группы слушателей за несколько минут до этого и теперь вернулся с огромным атласом в руках. -- Вот, значит, что случилось с твоей редкой серией!--произнес он с плохо скрываемым сарказмом.-- Очень интересно и увлекательно. Однако я бы хотел прояснить один момент. Ты говорил, марки выпущены в Эль Дорадо? Так вот я только что посмотрел атлас, и такого государства на свете нет! Моркс взглянул на него совершенно спокойно. -- Я знаю,-- сказал он.-- Именно поэтому, просмотрев в тот день свой атлас, я не сдержал обещания, данного Гарри Моррису, и не воспользовался маркой, чтобы присоединиться к нему. Теперь жалею. Однако, наверно, нет смысла сожалеть о том, что я сделал или не сделал. Я просто не мог. По правде говоря, у меня сдали нервы, когда я убедился, что Эль Дорадо нет. На Земле, я имею в виду. Он умолк и покачал головой. -- Как бы мне хотелось узнать, где мой отец взял эти марки,-- пробормотал он едва слышно, словно разговаривая с самим собой, и снова погрузился в задумчивость. Перевел с английского А. КОРЖЕНЕВСКИИ Рисунок О. ТАРАСЕНКО 0x01 graphic Рэй Рассел. Ошибка профессора Фэйрбенка Сборник "Практичное изобретение" библиотеки Зарубежной фантастики, 1974 OCR: Благовест Иванов - Первым пришел Хаскелл, филолог, специализировавшийся по английской литературе елизаветинского периода. Профессором он стал всего месяц назад, но уже отращивал волосы, курил трубку, носил костюм из твида и принимал рассеянный вид, как полагалось по роли. Трубка постоянно гасла. Раскуривая ее с громким чмоканьем и сипением, он сказал: - Хэлло, Фэйрбенк, я не рано? - Как раз вовремя, - ответилхозяин. - Остальные что-то запаздывают, но, наверное, сейчас прибудут. Помогая Хаскеллу снять пальто, он спросил: - Что будешь пить? - Ирландскую, пожалуйста. Разбавьте чуть-чуть, но без льда, - ответил тот, неумело пыхтя трубкой. Заслуженному профессору Маркусу Фэйрбенку, вдовцу, давно уже отошедшему от дел, минуло семьдесят, он был на добрых тридцать лет старше Хаскелла и поэтому не обращал внимания на его причуды. - Присаживайся, я приготовлю питье. Вскоре собрались почти все. Вейсс, композитор, живший неподалеку, Грейнер, историк, и Темпл, художник, который был глух как пень. Все они занимались преподавательской деятельностью, но ни на ком, кроме Хаскелла, не лежал такой налет академизма. Темпл скорей походил на мясника, и это сходство еще больше усиливалось из-за пальцев, испачканных чем-то красным. Вейсс был похож на стареющего актера - любимца публики, а Грейнер выглядел вечно недовольным брюзгой, каким он и был на самом деле. Все они в минувшем году присутствовалина похоронах жены Фэйрбенка. - Будет кто-нибудь еще? - спросил Темпл, наливая себе пива. - Только Мак, - ответил Фэйрбенк. - Билл Макдермот?! - воскликнул Вейсс. - Я его не видел целую вечность. Он задолжал мне пятерку. Я, пожалуй, выпью виски, Маркус. Преподобный Уильям Макдермот появился две минуты спустя, чопорно извинившись, сказал, что выпьет джина, и с мрачным видом отсчитал пять бумажек в протянутую руку весело ухмылявшегося Вейсса. - Ты выиграл пари, старый пират. "Богему" действительно написал Леонкавалло. Я проверил. Получи свои презренные деньги, но я еще подловлю тебя, помяни мое слово. Повернувшись к Фэйрбенку, священник спросил: - В чем дело, Маркус? Какого черта ты нас всех тут собрал? - Я собрал вас для того, чтоб вы были свидетелями,- ответил Фэйрбенк. - Вы будете присутствовать при историческом событии. Вот твой мартини, Мак. А теперь, друзья, не пройдете ли вы со мной? С напитками в руках гости Фэйрбенка гуськом последовали за хозяином по узкой лестнице, ведущей в подвал, оборудованный под мастерскую. Фэйрбенк щелкнул выключателем. Перед большим, накрытым не то чехлом, не то покрывалом предметом полукругом стояло несколько стульев. Преподобный Мак спросил: - Что это за штука? Гроб? - Или пианино? - добавил Вейсс. Фэйрбенк улыбнулся композитору. - Ты почти угадал. Садитесь. Рассаживаясь, они обратили внимание на стену позади накрытого покрывалом предмета. В нее с большим искусством был вделан экран, напоминавший телевизионный. Грейнер пробурчал: - Надеюсь, ты притащил нас сюда не для того, чтобы смотреть телевизор? - Это не телевизор, - успокоил его Фэйрбенк. - Я использовал принцип катода, но на этом сходство кончается. - Я сгораю от нетерпения, - сказал Хаскелл. Фэйрбенк встал перед экраном и по многолетней привычке лекторским тоном начал: - Дорогие друзья! То, что вы сейчас увидите,- он обернулся к экрану, - есть результат адского десятилетнего труда. .. - Прости, Маркус, - прервал его Темпл, - я не понял последней фразы, ты повернулся ко мне спиной. Фэйрбенк встал к нему лицом и, четко выговаривая слова, чтобы глухой художник мог читать по губам, повторил: - Я сказал, что перед вами результат адского десятилетнего труда. Адского не только потому, что много времени я шел по ложному пути - а это означает прекрасные идеи, рухнувшие под напором упрямых фактов, исследования, то и дело прерывавшиеся из-за недостатка средств, неудачи, следовавшие одна за другой, - но и потому, что сейчас здесь нет Телмы, делившей со мной горести и радости этого изнурительного труда, его... жертвы, которая по заслугам должна была бы разделить этот триумф. Он на минуту запнулся, охваченный воспоминаниями, затем, взявшись за угол покрывала, окутывавшего загадочный предмет, сказал: - Вы первые, кто видит, - и, рывком сдернув покрывало, закончил: - световой орган Фэйрбенка! Взорам гостей предстал любопытный инструмент. На первый взгляд он ничем не отличался от обычного электрического концертного органа - орех под красное дерево, - который можно свободно купить в любом магазине музыкальных инструментов. Но при более пристальном рассмотрении можно было заметить в нем некоторые отличия от обыкновенного органа. У основания извивались толстые черные провода-змеи. Педали были сняты. Один из регистров целиком заменен множеством выключателей и всевозможных транзисторов. Надписи над клапанами и рычагами исчезли. На рычагах - переключателях гармоник - виднелись обозначения тысяч, миллионов и миллиардов, "медленная вибрация" и "частая вибрация" были заменены на "медленная смена изображения" и "быстрая смена изображения", "басы низкие" превратились в "общий план", а "флейты" в "крупный план", "арфы" стали "остановкой изображения". Вместо "банджо", "маримба", "гитара" и других стояли какие-то колючие закорючки, а магическое сокращение "беск" - бесконечность - было коряво нацарапано над тем, что когда-то было "переключателем диапазонов". И наконец, ко всему этому был присоединен экран. - Черт побери! - пробурчал Вейсс. - Ты что, хочешь сказать, что еще раз изобрел световой орган? На экран во время исполнения музыкального произведения проецируют разные цвета? Скрябин говорил об этом много лет назад, но даже у него ничего не вышло. Фэйрбенк покачал головой. - Ничего подобного. Хотя за основу взят действительно подержанный электроорган. Но это лишь потому, что конструкция его как нельзя лучше удовлетворяет нашей цели. Скамья для сидения, обширное место для приборной панели, переключатели в удобных местах и легко переделываются. Но этот орган не играет, он молчит. Профессор щелкнул выключателем слева от клавиатуры. Под ногами гостей зазвучал басовитый гул и слегка за вибрировал пол. - Я бы этого не сказал, - заметил Грейнер. - Это домашний генератор, - пояснил Фэйрбенк. - Но как вы можете... - начал Хаскелл. - Смотрите, - прервал его хозяин. - Смотрите, на экран. Он нажал несколько кнопок, покрутил один из дисков, затем взял молчаливый "аккорд" из трех черных клавиш. Экран запульсировал. Сначала чисто белым цветом, затем огненно-красным, темно-синим, золотисто-желтым, и наконец все смешалось в пляске. - Абстрактное искусство? - спросил Темпл. Цвета разделились, снова смешались, и неожиданно появилась картинка. Это было очень размытое движущееся изображение самого Фэйрбенка и его пяти друзей. С напитками в руках они сидели перед органом. Профессор тронул диск, и изображение стало четким. - Домашнее телевидение, - хмыкнул Грейнер, оглядываясь в поисках скрытой телекамеры. - Подождите, - Сказал преподобный Мак. - Это мы, верно, и комната эта, но не сейчас. Смотрите, орган еще закрыт покрывалом. Это то, что происходило здесь пять минут назад! На экране Фэйрбенк, произнося неслышные слова, срывал с органа покрывало. - Ну и что? - возразил Грейнер. - Видеомагнитофон. Прокручивается сделанная запись, - Нет, - ответил Фэйрбенк. - Повторяю, я пригласил вас сюда не для того, чтобы смотреть телевизор, пусть домашний, видеозапись или еще что-нибудь в этом роде. Пожалуйста, прошу внимания. Он нажал другой клапан и осторожно потянул один из рычагов. Изображение мигнуло, исчезло и вновь появилось. На этот раз на экране была белая дверь. - Так это же входная дверь вашего дома, - сказал Хаскелл. Грейнер вздохнул: - Я все же не вижу... Фэйрбенк щелкнул выключателем "общий план". Изображение Двери отодвинулось, на экране появился дом целиком. Он стоял один, вокруг были пустые участки. - Да это шесть-семь лет назад! - воскликнул Вейсс. - Тогда еще здесь никто не построился! - Верно, - кивнул преподобный Мак. - Маркус первым во всем квартале построил свой дом. - Кино, - буркнул Грейпер. - Любительское кино. Фэйрбенк улыбнулся. - Именно зная твой скепсис, я и позвал тебя, Грейнер. Хаскелл, Вейсс, Темпл и Мак - романтики. Они захотят поверить. Их легко облапошить, но если мне удастся убедить тебя, если я не оставлю у тебя никаких сомнений, тогда я буду знать, что световой орган можно показывать всему миру. Он устроился поудобнее на скамье, и его руки забегали по клавишам и кнопкам. На экране поплыли непонятные абстрактные изображения. - Проблема управления еще полностью не решена, - заметил Фэйрбенк. - Почти половина изображений - случайные, наудачу, и только, вторая половина - то, что я хочу получить. Но я надеюсь, что решу эту задачу, если доживу. На экране постепенно возникла другая картина. - Ага, - сказал Фэйрбенк. - То, что надо. Зрители увидели толпу. Мелькали солдаты в синих мундирах. Все слушали человека, стоящего на заднем плане - долговязого, с бородкой, в высокой, похожей на печную трубу шляпе. - Ну, как, Грейнер, - спросил Фэйрбенк, - во время Гражданской войны было кино? Да еще цветное? А? - Очень занятно, - ответил Грейнер. - Кусок из какого-нибудь голливудского исторического фильма Рэймон да Масси, Генри Фонда или еще кого-нибудь. - Да? Но ведь этот период истории - твоя специальность. Ты - эксперт, признанный авторитет. Стены твоего кабинета увешаны фотографиями, сделанными Мэтью Брэди. Из всех нас именно ты, и никто другой, можешь отличить загримированного актера от... Он дотронулся до кнопки "крупный план". Экран заполнило печальное, бородатое лицо. Грейнер медленно приподнялся и едва слышно произнес: - Господи боже, Фэйрбенк! Это не актер, не подделка. Это же... Он что-то говорит! Звук, дай же звук, черт побери! Темпл впился глазами в губы человека на экране и как бы прочел: "Сорок семь лет назад..." Фэйрбенк щелкнул выключателем. Изображение исчезло. - Постой! - крикнул Грейнер. - Я хочу еще посмотреть! - Ты увидишь все это,- сказал Фэйрбенк.- Столько раз, сколько захочешь. Общий план, крупный план, ускоренная или замедленная съемка и даже стоп-кадр. Жаль, конечно, что нет звука, но это уже следующий этап. Пока достаточно и того, что удалось решить проблему света. Фэйрбенк теперь повернулся ко всем. - Что такое свет? Волны различной длины, перемещающиеся с огромной скоростью - сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду. Это знает любой школьник. Но что же происходит со светом? Куда он девается? Исчезает как дым? Превращается во что-то иное? Или же просто... продолжает перемещаться? Да, именно так. - Элементарно, дорогой Ватсон, - ухмыльнулся преподобный Мак. - Не сомневаюсь. Но позвольте мне остановиться кое на чем, не таком уж элементарном, чего не знает любой школьник, чего не знал и о чем не подозревал никто до тех пор, пока мы с Телмой не сделали этого открытия. Там, высоко вверху, за тысячи миль от поверхности земли существует странное явление, о котором вы, наверное, слышали даже не будучи физиками, как я. Пояса Ван Аллена. Их природа, их свойства и качества - об этом мы имеем туманное представление. Но одно из свойств мне известно,- это ловушка, ловушка света. Свет, ушедший с нашей планеты, а значит и изображение всего на ней происходящего, схвачен там лишь на мгновение, перед тем как уйти и кануть в глубины космоса. И именно в этот момент свет, изображения как бы навсегда записываются или копируются заряженными радиоактивными частицами поясов Ван Аллепа. Учтите, джентльмены, записано все, что когда-то было видимым. - Вот ключ, - кивнул он в сторону органа, - который открывает сокровищницу поясов Ван Аллена. Орган, который доносит до вас не музыку, а... историю... предысторию, играет величественную и безграничную симфонию прошлого. В подвале воцарилась тишина, нарушаемая только гудением генератора. Наконец преподобный Мак спросил: - Как далеко в прошлое ты можешь заглянуть? - В те времена, когда уже были пояса. В сущности, можно увидеть самое начало. Вот например... Он повозился с переключателями и кнопками. На экране появились все, кто был сейчас в подвале, но одетые в черное. Они находились в комнате наверху. - Так это же день похорон Телмы! - воскликнул преподобный Мак. Фэйрбенк кивнул. - Но это не то, что я хотел вам показать. Аппарат явно стремится воспроизводить события, имевшие место здесь в недавнем прошлом. Именно в этом доме. Чтобы это преодолеть, нужно больше работать с машиной, особенно если хочешь увидеть очень далекое прошлое. Ага! Смотрите! На экране проплывали влажные непроходимые джунгли, поднимались густые испарения, кое-где даже били струйки пара. Среди зарослей показалась огромная голова, похожая на голову ящерицы, за ней длинная змеиная шея, позволявшая животному легко доставать высокие зеленые побеги деревьев. Голова и шея принадлежали гигантскому туловищу на слоновьих ногах, заканчивавшемуся длинным хвостом, который тянулся по земле. - У бронтозавра на завтрак салат, - улыбнулся Фэйрбенк. Изображение заколебалось, затуманилось и исчезло. - Еще одна проблема - устойчивость, - пробормотал ученый. - Изображение может произвольно появляться и исчезать. - Фэйрбенк, как вы думаете, Шекспира можно уви деть? Например, его репетиции в "Глобусе"? - Я его видел, - ответил профессор. - Увидишь и ты. Ты, Вейсс, увидишь Баха, а ты, Темпл, - Микеланджело, расписывающего Сикстинскую капеллу. Не какого-нибудь модерниста, а Микеланджело. Но не сегодня. Прибор быстро перегревается, и его придется выключить. Завтра... - Маркус, подожди, - преподобный Мак умоляюще взглянул на Фэйрбенка. - Пока ты еще не выключил аппарат, не мог ли бы ты показать... Фэйрбенк заколебался, потом ответил: "Конечно" и повернулся к клавиатуре. Через несколько секунд на экране появилось четкое изображение. Они увидели валявшиеся на земле черепа, толпу людей под мрачным небом, три пыточных столба в виде буквы "Т". Фэйрбенк взялся за переключатель, и средний столб медленно приблизился. Все молчали. Преподобный Мак, пораженный и потрясенный, опустился на колени, его губы тряслись: "Мой бог",- прошептал он. Изображение запрыгало и пропало. Преподобный Мак поднялся с колен. Принужденно откашлялся и произнес тоном, несколько не вязавшимся с только что пережитыми им эмоциями: - По-моему, Маркус, здесь возникает некая нравственная проблема. Этот орган, это великое чудо, может показать нам все, что когда-либо случалось на Земле? Фэйрбепк кивнул, - Он может заглянуть даже в закрытое помещение? - Да. Свет проникает всюду, его не удержишь. - Ты можешь, например, показать нам, как Джордж Вашингтон ухаживал за Мартой? - Без труда. - Тогда ты должен спросить себя, Маркус, имеешь ли ты, мы или кто-то другой право видеть Джорджа и Марту в любой момент их жизни. Фэйрбенк нахмурился. - Кажется, я понимаю, куда ты клонишь, Мак, но... Священник перебил его: - Сейчас мы много слышим и читаем о вмешательство в личную жизнь. Если этот орган попадет в грязные руки, не будет ли он использован для самого грубого вмешательства в личную жизнь, какое только можно себе представить? Бесстыжее подглядывание за великими людьми и за простыми смертными, живыми и мертвыми, заглядывание в их спальни и ванные комнаты? - Вы кое в чем правы, святой отец, - начал Хас келл, - но даже... - Кстати, о ванных комнатах, - вмешался Вейсс, указывая на экран. Все подняли глаза. Фэйрбенк забыл выключить орган, и на экране появилась ванная комната в доме Фэйрбенка. В ванне спокойно сидела седая женщина - Телма Фэйрбенк. - Выключи, Маркус, - мягко сказал преподобный Мак. Фэйрбенк шагнул к органу. - Постой, - Грейнер схватил профессора за руку. - Это надо посмотреть. Хаскелл взорвался: - Послушайте, Грейнер, что вы за человек... - Помолчите и смотрите. Вы что, не помните, от чего умерла Телма? На экране в комнату вошел Фэйрбенк и остановился возле ванной. Охваченные ужасом, гости смотрели, как он погрузил голову жены под воду и держал ее там, пока на воде не перестали появляться пузырьки воздуха. Женщина не сопротнвлялась. Казалось, прошла вечность. Фэйрбенк на экране выпрямился и отвернулся от ванной. Экран потемнел. Живой Фэйрбенк дрожал крупной дрожью, в ужасе пятясь от органа. Первым пришел в себя преподобный Мак: - Да простит тебя господь, Маркус, Из горла Темпла вырвался лишь хриплый вопль: - Почему? Фэйрбенк стал как-то меньше ростом, он стоял посередине подвала, подавленный, уничтоженный, среди пораженных друзей, на лицах которых было написано презрение и осуждение. Вейсс повторил вопрос Темпла: - Почему ты это сделал, Маркус? Несколько секунд царило молчание . - Это все из-за денег, понимаете? - Голос ученого был еле слышен.- Мы были уже так близки к завершению нашей работы... к нашему успеху... но кончились деньги. Мы не могли ждать, мне было почти семьдесят, Телме - шестьдесят пять, мы не могли позволить себе роскошь ожидания. Тогда она вспомнила о своей страховке. Двадцать тысяч долларов! Более чем достаточно, чтобы закончить работу. Она сказала: "Я уже стара, Маркус. Позволь мне сделать это. Ради тебя, ради нас, ради нашей работы". Но я не мог согласиться. Фэйрбенк повернулся к священнику: - Ну хоть ты-то понимаешь, почему я не мог позволить ей сделать это, а? Ведь, по-вашему, самоубийство - смертный грех! Тогда грех на себя взял я и совершил убийство. Он закрыл лицо руками, его сухонькое тело сотрясали конвульсии. Наконец он отнял руки от лица, бормоча что то непонятное. Он звал дьявола. Повернувшись к священнику, он спросил, как выглядит дьявол. Он указывал на орган, и голос его вдруг поднялся до визга. Он кричал, что дьявол похож на это, на машину с ее проводами, шкалами и переключателями, что дьявол смеется, показывая ему свои зубы - клавиши... что это он соблазнил его, во имя святой Науки... что он заставляет придумывать благородные оправдания для свершения грязных поступков... даже убийства. Потом, выкрикивая что-то нечленораздельное, словно безумный, Фэйрбенк набросился на орган. - Дьявол! - кричал он. - Будь ты проклят! Будь проклят! С исказившимся лицом он рвал провода, разбивал лампы, вырывал соединения. - Маркус! - крикнул священник. - Не надо, не ломайте! - бросился вперед Хаскелл. Но в этот момент вслед за ослепительной вспышкой пока зался сноп ярких искр, на мгновение всех просто ослепило; едко запахло горелой резиной. Фэйрбенк был мертв. Позднее, когда ушла полиция, пятеро друзей, потрясен ные, сидели в ближайшем баре. Преподобный Мак осипшим голосом спросил Хаскелла: - Ваш друг Шекспир что-то говорил на эту тему, не так ли? - Гм? - Хаскелл пытался раскурить свою потухшую трубку. - Убийстване скрыть, - процитировалсвященник. - А-а, да, - зачмокал Хаскелл. - Я понял вас, но это неточная цитата. На самом деле Шекспир сказал так: "Убийство выдает себя без слов, хоть и молчит". Владимир Сухомлинов. Пастух и девушка. Фантастический рассказ. Из журнала "Юный Техник". OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru) Жил-был пастух в деревне. Конечно, скажешь ты, в деревне. Где же еще жить пастуху? Не в городе же. Правильно. Хотя и не совсем. Летом пастух покидал свой маленький дом на тихой вишневой улице, сбегающей к лугу, и перебирался в березовую рощу. Роща, стояла и стоит у реки, и там, среди берез, пастух построил себе летнее жилище. Это был шалаш, поднятый над землей на четырех высоких, метра в два, стойках. У шалаша имелось как бы два этажа. На нижнем отдыхал пастух, а на верхнем, под камышовой крышей, хранилась его скромная провизия. Картофель, капуста, лук, а также кринки с молоком и хлеб, которым пастух запасался в деревне впрок. У подножия шалаша было кострище, где пастух, когда хотелось, готовил на огне еду. Каждое утро, еще до петухов, пастух шел в деревню и собирал по дворам хозяйских коров. На целый день он выводил их на выпас, а к вечеру пригонял обратно пыльным душистым проселком. -- Спасибо! -- сердечно благодарили пастуха женщины и старухи, а он только улыбался в ответ, да и то не губами, а своими синими-синими глазами. Женщины знали, что пастух никогда не возьмет угощения, словно это ему вовсе и не надо. Пастух был молчаливый, красивый и молодой. И в школе, когда учился, он был молчаливым и тихим мальчишкой. Всем ребячьим забавам он предпочитал рыбалку на пескарей и красноперок. А еще любил забрести в луг, где у какой-нибудь одинокой копны сена, куда пролетом заглядывали лишь пчелы да бабочки, мог часами читать книгу. Его родители умерли рано, он остался совсем один и после восьмого класса попросился в пастухи. С той поры минуло немало лет, а он все оставался пастухом. Но он был не совсем обычный пастух. Он сочинял стихи. Сначала он слагал их для себя, и об этом никто не знал и не догадывался. Но однажды он переложил их на бумагу и послал в город. Вскоре из города приехал в деревню человек, зашел к председателю колхоза и попросил о встрече с одним сельчанином. Председатель удивился -- зачем вдруг в столице кому-то понадобился их скромный и молчаливый пастух. Аль натворил что? Еще больше удивился городской человек. Как оказалось, он был из книжного издательства и ожидал увидеть перед собой сельского учителя или еще кого-то, кого угодно, только не пастуха. Но пришел пастух. Пришел как был -- в пыли, с кнутом, а глаза синие-синие. Я не был при том разговоре, не знаю, но рассказывают, что человек из города спросил пастуха: -- Это ваши стихи? -- Да, -- просто ответил пастух. Гость еще больше удивился и произнес: -- Это очень хорошие стихи. -- Не знаю, -- сказал пастух. -- Какие уж получаются. -- Мы хотим издать их книжкой, -- сказал городской человек. -- Пожалуйста, -- согласился пастух. -- Как хотите. Горожанин уехал к себе, а пастух пошел пасти буренок. Вскоре вышла книга пастушьих стихов. Их повсюду хвалили, а потом вдруг взяли и начали переводить и печатать в разных других странах на разных других языках. Никто не верил, что их написал обыкновенный пастух с синими глазами. В стихах он путешествовал в далекие страны и в звездные галактики и даже куда-то дальше -- туда, где никто никогда не бывал из людей, живущих на Земле; рассказывал и о березах, рядом с которыми жил, и всем казалось, что это их собственные березы, характер и каждое пятнышко на стволе которых хорошо знакомо; а то и просто описывал, что переживает его душа, и людям казалось, что именно так переживают и они сами, и после чтения его стихов на душе у каждого становилось светлее и легче. Точно проходился по ней свежий березовый ветерок... Потом вышла вторая книга и третья. В деревню нагрянули корреспонденты, очень хотели поговорить с пастухом, взять интервью и сфотографировать, но он этого не захотел и сказал, что ему надо пасти свое стадо и без него коровы закручинятся и разбегутся. Корреспонденты уехали ни с чем. Приезжал в деревню и старый красивый седой человек, всемирно известный поэт. Он направился от председателя один прямо в березовую рощу к пастуху, там долго беседовал с ним, а вернувшись, только и сказал председателю: -- Не согласился. Удивительный... Не согласился! А что?.. Сел на черную быструю машину и уехал. Деревня стала знаменитой, но пастух по-прежнему пас как ни в чем не бывало свое стадо, а холодные вьюжные зимы проводил в отчем домишке по-прежнему одиноко и замкнуто... Однажды на пороге лета, когда ночи еще прохладны, а росы жгучи, он долго не мог заснуть в своем шалаше над землей. Все ворочался под теплой и мягкой овчинкой, еще дедовой, а перед глазами его ясно раскрывалась какая-то далекая планета, маленькая, как четвертинка земного шара, который он часто видел в своих мыслях весь от края до края -- со всеми его океанами и материками, горами и реками, пустынями и саваннами, со всеми его разноязычными людьми, которые протягивают друг другу руки и никак не могут дотянуться. Так вот, на той неведомой маленькой планете текли прямо, точно по земным меридианам, серебристые, как слюда, реки, кроны деревьев в густых богатых лесах были синими, как небо над Землей, а трава вымахивала оранжевая, точно кожура привычных землянам апельсинов. Цветы же вырастали огромные, как арбузы, с лепестками, которые переливались всеми цветами земной радуги с немыслимым множеством оттенков. Их запах был крепок и терпок, как ни у одного из имевшихся на земле благовоний. Если бы тебя или меня направили на планету-малютку, мы бы при встрече с этими цветами обязательно расчихались... Были там и города. Дома в них строились круглыми и разноцветными, и сверху могло показаться, что на сине-оранжевую эту землю просто опустились после какой-то праздничной спортивной манифестации десятки, сотни преогромных воздушных шаров. Эти города были легки и праздничны на вид, а по их улицам сновали белые машины, которые питались энергией светила, похожего на знакомое всем солнце. Машины двигались бесшумно, не касаясь дороги, а при желании могли подняться высоко вверх, к облакам, или, оказавшись на берегу слю