ями -- твой законный жених Иэрг".
"Ах-ах! -- подумала Яа. -- "Для всех нас" -- какая трогательная забота.
Лучше хотя бы из вежливости обрадовался, что я вернулась живою..."
К ночи снова был вызван дождь -- наступил сезон полива, но ветер
повернул в другую сторону, и струи дождя не бились в окно Яа. В наступившей
тишине она еще сильнее ощутила всю тягостность немоты и одиночества. Хотя бы
Ион вышел на связь и не оставлял ее надолго одну. Что с ней? Почему она
стала так чувствительна и сентиментальна? Это как дурной тон. Раньше такого
не случалось.
Выговор председателя
Октябрь наступил мягкий, солнечный. Лежебоке или соне могло и вовсе
показаться, что до зимы далеко. К полудню становилось так тепло, что иногда
над лугом у реки порхали робкие бабочки.
Пастух, хоть и перекочевал уже в деревенский дом и не выгонял стадо на
выпас, поднимался по привычке ни свет ни заря. На рассвете чувствовалось --
тепло истаивает на глазах. Солнце вставало раз за разом все позднее, в
ложбинах стлался туман, который был густ и прохладен, как будто проказливые
мальчишки растворили в воздухе молочное мороженое.
Пастух любил в эту пору ходить по грибы, он знал очень удачливые места,
но нынче грибов было так много, особенно маленьких черношапочных груздей и
ярких мухоморов, что даже не требовалось забираться в чащу. Однажды ему
попался красноголовик, иначе говоря -- подосиновик на крепкой, как ствол
березы, ножке. А ведь он считается исчезнувшим. Пастух, однако, верил в силу
и неутомимость земли, как и в то, что наступит время, когда на нее вернется
многое из утраченного. Ведь возвратились же в реки, стоило только на деле
захотеть людям, очень многие рыбы.
Прохладным октябрьским утром, едва пастух, вернувшись из лесу, выложил
грибы из лукошка в таз, он услышал, что возле дома застучал и замолк мотор
вездеходного мотоэлектротракторишки.
Обычно он работал бесшумно, как швейная машинка, но тут, видно, что-то
случилось, а запчастей на складе не оказалось. Пастух вышел на крыльцо.
-- Эй, пастух! -- крикнула ему секретарь правления колхоза, девушка
веселая и разбитная. -- Тебя председатель зовет. Подвезти или сам
доберешься?
-- Доберусь, не беспокойся! -- отозвался пастух.
-- Как знаешь! -- засмеялась девушка. -- А то бы подбросила! Мне как
раз по пути!
-- Спасибо, я сам, -- сказал пастух. -- Да и грибы разобрать нужно.
Целое лукошко собрал.
-- Была охота! В магазине готовые продаются. Шампиньоны. Как будто не
знаешь.
Девушка завела мотор и махнула на прощание рукой, потом заглушила
двигатель.
-- Ты бы, пастух, поставил наконец телефон. А то один без связи
остался.
-- Мне и без телефона хорошо. У меня своя связь.
-- Ну-ну, -- засмеялась девушка снова. -- Связист ты наш ненаглядный!
И она резко тронула с места.
Пастух вернулся в дом, разобрал грибы, спустил их в погреб, а затем
быстро собрался. Он знал нрав председателя -- тот терпеть не мог болтунов и
опаздывающих.
Поднимаясь по лестнице в кабинет председателя, пастух понял, что
колхозный голова давно на месте: пахло его любимым табаком сорта
"Особенный". Когда председателя спрашивали, где он достает этакую дрянь, тот
односложно и загадочно отвечал: "Из старых запасов" -- и гладил лысую
голову, довольно хмыкая. Запасам было, наверное, лет сто. Кто-то из бывших
колхозных курильщиков разведал, что такой сорт табака выпускался в
семидесятых или восьмидесятых годах прошлого, XX века.
Председатель восседал за огромным столом, изучая какие-то бумаги. В
уголке его рта застыла большая трубка. Что она большая, было видно даже на
фоне добродушного и просторного председателева лица.
-- О, пастух! Садись, друг любезный. Жду тебя. Молодец, шустро прибыл!
-- А что, бывали случаи? -- с ехидцей спросил пастух, зная, что
председатель не любит поддакивателей, чем он сильно нравился пастуху.
-- Нет-нет. Шучу. Ты у нас не опаздываешь, птичка ранняя... Кстати,
друг любезный, Ласка твоя любимая, говорят, опять захворала?
-- Это правда, -- огорченно сказал пастух. -- Уж и не знаю, что делать.
Беда. И то с хозяйкой делали, и это -- не помогает пока. Но ничего, поднимем
на ноги. Ласка у.нас существо нежное, но стойкое.
-- Ладно, думай, -- рубанул председатель рукой воздух и пыхнул трубкой.
-- Я-то по другому поводу вызвал. Тут, понимаешь, получил я на днях нагоняй.
Да что там нагоняй -- разнос настоящий!
Пастух удивленно взглянул на председателя. Тот продолжал:
-- Был я в районе, и там мне рассказали, что летом с тобой встречался
сотрудник космической разведки и ты его, между нами говоря, обвел вокруг
пальца. Мне-то, конечно, сказали иначе -- дезинформировал. То есть сказал
якобы, что какой-то конкретной ночью ничего подозрительного не видел и не
слышал. Но выяснилось, что специальные приборы -- их показания, правда, были
расшифрованы позже -- говорят о другом.
-- О чем о другом? -- спросил пастух, как бы ничего не понимая.
-- Ну, что в нашем районе находились инородные космические тела.
Зафиксированы отклонения в магнитном поле, а на лугу, недалеко от твоей
сторожки,, возле старого дуба, обнаружены продукты горения неизвестного
топлива.
-- И что же?
-- И то. Все вокруг тебя крутится. Вокруг избушки твоей на курьих
ножках. Пастух молчал, загадочно улыбаясь.
-- Что молчишь? Дезинформировал или не дезинформировал? Пастух сказал:
-- Не дезинформировал.
-- А что же тогда? -- пыхнул трубкой председатель.
-- Обвел вокруг пальца, -- с улыбкой ответил пастух. Председатель
вскочил с кресла, колобком выкатился в центр кабинета.
-- Я так и думал! Знаю тебя, друг любезный! -- Председатель заходил по
комнате, потирая руки. Пастух оставался спокоен.
-- Хорошо, что я так им и сказал, что не мог ты, простая душа,
дезинформировать. Если бы, сказал я, пастух что-нибудь видел -- не стал бы
юлить... Знал я, знал заранее, что покрыть тебя нужно!.. Поэт-стихотворец!..
Ночами ему не спится! Муза к нему прилетает!..
Голос председателя гремел весенним громом.
-- Ну и что? -- остановился он напротив пастуха. -- И как ты с
пришельцами общался? Стишата свои небось читал? Пастух молчал.
-- Ну, скажи, скажи, друг любезный. Мне-то скажи, -- пыхтел
председатель трубкой.
-- Хорошо общался, -- ответил пастух. -- Вежливо. Сказал, что хозяйство
наше передовое.
-- Ага, -- прервал его председатель. -- Говори-балакай. Так я тебе и
поверил... Я тебе не звездная разведка и не космометеопрогноз!
Он махнул рукой:
-- Ладно, иди. Жду от тебя к Октябрьским праздникам оду в честь
передовиков. Вон как люди-то работают! У соседей, смотришь, и там химия, и
тут речку отравили. А у нас -- и чистота, и хозяйство с прибылью!
-- Да, округу нашу вы бережете! За то любим и ценим, -- сказал пастух.
-- Ладно, говори-балакай, стихотворец! -- зашумел председатель,
улыбаясь. -- О черт, пора трубку выбить! Заходи просто так, скучаю без
тебя!..
По дороге домой пастух перебирал в памяти детали разговора. Смотри-ка,
доискалась космическая разведка -- не прошло и года! Но председатель,
спасибо ему, выручил. Словно сердцем почувствовал, что ничего важного пастух
не сообщил бы косморазведчикам. Не рассказывать же было про встречу с Яа.
Про их ночную прогулку: беседу у берез, про молоко. Тут бы и сам
председатель его не поддержал. "Как Яа? Какая Яа?.. Мало тебе красавиц в
колхозе? До сих пор холостым ходишь. Вон, например, секретарша у меня -- чем
не невеста? С высшим филологическим образованием. И компьютер освоила. И
машину водит... Свободный художник!"
Трудно даже представить шквал его ругательств...
Иногда пастуху казалось, что случившееся той летней ночью было не с ним
вовсе, а пригрезилось. Но ведь совсем не обман -- маленькая звездочка, что
мерцает на лоскутке живой переливчатой материи. Он положил эти памятные
вещицы на стол в тесноватой комнатке на чердаке, где зимой читал долгими
часами и писал стихи. Пастух в последнее время все чаще вспоминал Яа, и ему
казалось, что серебристая девушка с далекой планеты была не очень
счастливой. Он думал даже, что она была, как и он, совсем-совсем одинока. А
одинокий человек на чужой планете должен осознавать себя в тысячу раз более
одиноким, и только если понять это, можно понять и его. Наверное, он
немножко понял Яа, хотя тогда тем более странно, что она ушла, не
попрощавшись. Ведь если ты понял кого-то, он должен обязательно это
почувствовать. Обидно, что очень часто мы не понимаем даже тех, кто рядом с
нами, даже близких. Смотрим и не видим, считаем, что все у них
презамечательно, и скупимся всякий раз на ободряющее, доброе слово, а людям,
оказывается, плохо и одиноко, и для поддержки им нужно совсем немножко --
одно сердечное словечко. Но где, где оно?..
Стыдно признаться даже себе самому, но порой пастух мысленно
разговаривал с Яа: то жаловался на коровьи хворобы, то рассказывал, какой
красивой выдалась в этом году осень и какую изумительную паутину выткали в
лесу работяги-пауки, то сообщал, что в газетах информируют о новых
космических рейсах в пределах нашей Галактики... Пока нашей, Яа... Хотя --
пока или не пока -- он ведь даже не знает, откуда Яа...
Пастух усмехнулся. Расскажи он подобное председателю, тот наверняка
сказал бы: "Пойди-ка, друг любезный, хорошенько выспись. Работать, работать
надо, а не витать в облаках..."
Дома пастух повозился с часок в огороде, потом поднялся в комнату под
крышей. Лоскуток бирюзовой материи переливался все также весело, точно живая
морская волна, а вот звездочка... звездочка погасла. Она смотрела на пастуха
как ослепший глаз.
"Одумайся, Яа!"
Махолет поднялся с госпитальной аэроплощадки и взял курс на гряду Улу.
Собственно, слово "махолет" осталось в обороте с тех давних времен, когда и
хлеб был хлебом, то есть когда его выпекали и подавали на стол
подрумяненным, с душистой розовой мякотью, а не загоняли концентрат в
малюсенький тюбик, которого с лихвой хватало на неделю.
Так и махолет был лишен теперь каких бы то ни было лопастей, крыльев,
стабилизатора. Это был комфортабельный обтекаемый катер, формой напоминавший
чуть вытянутую сливу и окрашенный так же, как обычная слива, в
серебристо-пепельный цвет.
Но Яа любила махолеты. И такие небольшие, прогулочные, на каком летела
сейчас к гряде Улу. И крейсерские, которые брали по пятьсот пассажиров. В
последнее время их стали делать более тихоходными. В полете можно
рассмотреть землю -- реки, горы, поля, и даже услышать гул двигателей: его
усилили по просьбе пассажиров, чтобы иллюзия полета и возможных опасностей
была полнее. Кроме того, авиапассажирам раздавались всеми позабытые
замороженные фрукты в хрустящих стаканчиках и цветочные леденцы на палочках.
Дети ради этого просились в воздушные рейсы, топая ногами на родителей и
одурманенно сверкая звездочками, готовые на все.
Пилот махолета, на котором вылетела Яа, оказался далеко не молодым. Его
черные волосы стали почти полностью голубыми, лицо бороздили морщины,
серебристая кожа выцвела, посерела. Но он оставался по-юношески подтянутым,
темно-фиолетовые глаза смотрели озорно. Вел он махолет мастерски, и Яа, не
отрываясь, смотрела сквозь прозрачное днище на проплывавшую внизу землю. Чем
дальше на юг уносил их махолет, тем насыщеннее красками становилась она. Вот
проплыли гигантские поляны оргусов -- необычных цветов, растущих лишь здесь.
Их бутоны были ничем не примечательны на вид, но когда оргусы распускались,
то сорванным цветком можно было легко закрыть все лицо. Лепестки
переливались, искрились, словно изваянные из горного стекла, хотя были очень
нежны и каждый оргус жил лишь один день.
Много раз Яа видела эту картину, но восхищалась ею и теперь, хотя вдруг
ясно ощутила всю ее экзотичность, которая, продлись зрелище дольше,
наверное, надоела бы. Но ведь не случайно оргусы отцветают быстро!
Цветочный оазис сменила сплошная -- от горизонта до горизонта -- зона
лесов. Привольной синей лентой они, казалось, опоясали всю землю, навевая
покой и умиротворенность.
Полет увлек Яа.
"Эх, Ион, Ион! Друг, спаситель!" -- по-доброму вспоминала она
руководителя. Яа сразу разгадала потаенный смысл затеи с ее отправкой в Улу.
Ион хотел, чтобы в дороге и там, среди горных отрогов, возле быстрых,
норовистых горных речушек и водопадов, пронзительной ночной тишины, она еще
раз оценила красоту, единственность и неповторимость родной планеты. Земля
лечит. Не с тех ли стародавних времен, когда к ране прикладывали землю,
сохранилось это выражение?
Ион надеялся, что в Улу Яа отрешится от пережитого, успокоится, ведь
никакого психологического шока, как показали исследования, не было. Кроме
того, понимала Яа, ему не хотелось, чтобы перипетии с его личной
профессиональной судьбой лишний раз волновали ее.
Что же до Иэрга, то, если вдуматься, у Яа, пожалуй, не было оснований
считать его поведение из рук вон выходящим. Ведь это она не выполнила
задание в космической экспедиции, она приняла сан звездной немой и сейчас,
бросая вызов согражданам, добровольно обрекает себя на дальнейшую немоту.
Как должен поступить он? Ведь контакт с отверженной упрямицей мог повредить
удачно начавшейся карьере. И потом, может быть, своим резким неприятием Иэрг
просто подталкивал ее к операции, чтобы она стала как все? Как знать?
Наверное, не все так просто. Надо ли спешить его осуждать? Хотя прозревающим
сердцем Яа чувствовала: Иэрг больше думает не о ней, а о себе. Разве это не
предательство?
Ее размышления прервал пилот. Увидев, что Яа задумалась, он тронул ее
за локоть и глазами указал направо. Внизу в глубокой котловине лежало озеро,
совершенно круглое, как если бы один великан обвел гигантским циркулем круг
в горных кряжах, а другой не менее великий великан аккуратно выбил среди
громад круглейшую из самых круглых лунок. Но двум педантам-великанам, видно,
и этого показалось мало -- они разбросали по дну семена удивительных
растений и только потом накачали из глубоких недр чистейшую воду. Растения
прижились, размножились, и теперь озеро виделось при пролете над ним
подсвеченным изнутри пунцово-фиолетовым фонарем. Название озера -- Сиэн-мэ,
что значит "Вечная загадка". Нигде на планете не было фиолетовых озер, и все
попытки раскрыть его тайну были пока безуспешными.
Вскоре горная гряда стала сходить на нет, местность становилась более
лесистой -- показалась Дин-бэн, Большая дорога. О ней знал каждый. Она
опоясывала планету гигантским обручем с севера на юг, тогда как Дин-бэн-два
проходила с востока на запад. Трассы то бежали широкой лентой среди полей и
лесов, то уходили в тоннели, то выбегали к морям, где их продолжением были
скоростные паромы. Особенно впечатляли участки дороги, один из которых
видели сейчас пилот и Яа. Дин-бэн взметнулась среди сопок на высоких сваях,
укрытая от непогоды прозрачной сферической крышей. Пилот и Яа различали, как
молниями сновали навстречу друг другу белые, серебристые и синие машины,
управляемые системами, которые даже на самой большой скорости исключали
аварию, а разреженный воздух в тоннелях позволял выжать максимум. Дин-бэн и
Дин-бэн-два были главными и любимыми магистралями планеты. У тех, кто улетал
в космические экспедиции, была в ходу присказка: "Быстрей бы на Дин..."
Пилот взглянул на нее:
-- Я вижу, вам понравилось путешествие. Уверен, Улу вас тоже не
разочарует. Я преклоняюсь перед вкусом Иона. По мне для отдыха нет места
лучше, чем Улу. Конечно, для тех, кто не помешан на исследованиях глубинных
морских впадин. Да и полет на другие звезды, хоть на саму "Зеллу", тоже
хуже...
Он не знал, что у "Зеллы" погибли ее отец и мать. Она улыбнулась.
-- Вы знаете, Яа, -- застенчиво мигнул звездочкой пилот, -- я украдкой
наблюдал за вами... У вас удивительная улыбка. Я встречаю такие все реже...
Не знаю, как это передать. Она идет изнутри, это не маска, не пустая
любезность... Вас поразила немота, а я вам завидую... И потом, вы спокойны,
хотя должны быть как на иголках, ведь вы как бы вне общества... Я говорю
понятно? Яа кивнула и коснулась ладошкой его руки.
-- О, нам пора садиться, -- сказал пилот. Махолет мягко приземлился на
площадке среди небольшой горной долины. Их поджидал один из
смельчаков-зоологов, друзей Иона.
-- Ион передал мне, что желательно вас не тревожить, -- сказал он после
знакомства. -- Мы приготовили уютный домик на краю лагеря, у горной тропы.
Вам никто не будет докучать. Живите, сколько душе угодно. Там есть
прекрасная стена "Пятнашки". Наверное, Ион рассказывал?..
Пешком они дошли до ее нового жилища. Пилот и ученый попрощались с ней,
выразив надежду, что она не станет затворницей.
"Какие все-таки другие люди вдали от центров! -- думала Яа. -- Этот
периферийный пилот! Этот зоолог! Они видят меня, а не мои функции. Они
говорят то, что думают, а не то, что умно и беспрекословно... Ум так
скучен..."
Она приняла освежающий душ, подкрепилась порцией редчайшего деликатеса
-- цветочной пыльцы, настоянной на соке горной оливы, и прилегла отдохнуть.
Когда Яа проснулась, надвигались сумерки. Она немножко понежилась в
постели, а затем вдруг почувствовала жгучее желание поиграть в "Пятнашки".
Стена помещалась в пристройке к дому, в строении, которое своим видом
напоминало большой стеклянный короб, а не шар, как было принято на планете.
Собственно, название "стена" не являлось точным. Это скорее была лестница с
убегающими вверх широкими ступенями. Но это были не обычные ступени, а
своего рода клавиши. Вертикальные же ребра ступеней представляли собой экран
-- они изготовлялись из специального флюоресцирующего стеклопластика. Вверху
лестницы помещалось устройство, которое улавливало и конденсировало особые
лучи Большого светила.
Суть игры заключалась в том, что, ступая с клавиши на клавишу, человек
постепенно добивался от "стены" музыкального звучания, которое
сопровождалось радужной игрой цвета на экранах. В мерцании огней человек
словно становился частью цветомузыкальной какофонии. Секрет заключался в
том, что "стена" загадочным образом отражала в музыке душевное состояние
человека.
"Пятнашки" любили все -- и взрослые, и, конечно, дети. В последнее
время на игру поднялся настоящий "бум", словно у людей было все и не хватало
именно этого...
Сначала Яа с осторожностью ступала по клавишам нижнего регистра. Потом
ее потянуло выше. Крепнувшая, плывущая мелодия зазвучала высоко и грустно.
На нее откликнулись зеленый и желтый цвета экрана во всех оттенках, иногда
примешивался фиолетовый. В бликах света Яа металась по клавишам как
желто-зеленый лучик или трепетный зеленый росток, росток с другой планеты.
Если бы сейчас Ион или его друзья увидели Яа, они были бы удивлены и
мелодией, необычно напевной, и гаммой пульсирующего света. Ион заметил бы и
изменения в лице девушки -- черты его стали задумчивее, мягче. Но Яа была
обращена внутрь себя и, конечно, никому бы не призналась, что думает о
далеком простом и бесхитростном человеке, пасущем коров у реки.
Когда игра усладила, но и утомила Яа, она остановилась, вышла на улицу
и ступила на горную тропу, находясь еще во власти игры. И стена не могла
успокоиться, затухая, вспыхивала то зелеными, то желтыми всполохами.
Наступил вечер, но темнота пока не сгустилась, воздух был чист и свеж.
Тропа, то ныряя вниз, то поднимаясь, шла вдоль горного склона, а слева
журчал прячущийся в камнях ручей. За поворотом взору открылась среди гор
живописная долина. Ручей тут обернулся крохотным озером. Озеро было сверху
ярко освещено. На водопой пришли клетчатый длинношеий кежер, который, сделав
глоток воды, поднимал маленькую голову на шее-кране и смешно вертел ею из
стороны в сторону, пять или шесть пушистых, розовых и быстроногих зомов,
которые то и дело норовили боднуть друг друга маленькими синими рожками и не
стеснялись задираться к кежеру. Эти мне зомы! Им все нипочем! Не сразу
заметила Яа маленькую длиннохвостую и остроносую алису, которая устроилась в
ногах у кежера, время от времени бросая осуждающий взгляд -на шаловливых
зомов. Но откуда свет7 Серебрилась вода, каждый камешек на дне
был как на ладони.
Ах, вот что) Это зоологи использовали дедовский способ -- светильник на
воздушном шаре. И, конечно, Яа не знала, что звери долго привыкали к
освещению, побаивались: кто же опустил с неба ночное светило? Потом оно им
даже понравилось, а красавец кежер всегда чувствовал близость людей и
начинал задаваться -- крутил головой и весело фыркал, наклоняясь к воде.
Яа долго наблюдала за зверями...
Вернувшись в дом, она не захотела ни читать, ни смотреть живые объемные
картины -- здесь была целая картотека о жизни животных. Ей хотелось спать, и
она заснула легко и спокойно. Ей приснился сон: она, пастух и мама пьют из
кринок молоко под большим деревом, а отец на зеленом лугу кнутом сгоняет
коров.
Утром по видеосвязи она соединилась с зоологами и запиской
поблагодарила их за уют, вкусные гостинцы и великолепное зрелище у водепоя.
Она извинилась, что не сможет пока навещать их. Ну что же, ответил старший
зоолог, нет так нет, отдыхайте...
После завтрака Яа ушла в горы, а затем, вернувшись, немного поиграла в
"Пятнашки" и снова отправилась в горы, и так повторялось пять раз на дню. К
вечеру девушка бывала совершенно утомленной, и никто не смог бы сказать, что
она отдыхает, оградив себя от беспокойств.
Прошло несколько дней, и при очередной связи зоологи заметили ей, что,
очевидно, она чересчур увлекается игрой "Пятнашки", почти не отдыхает, хотя
выражение их лиц говорило: она просто измождена!
Спустя несколько дней Яа выглядела чуть посвежее, и ученые пошутили --
замечания мужчин иногда все же действуют. Яа улыбнулась...
Минуло много дней. Как-то забавный маленький кибер притащил ей письмо и
не отдавал, пока Яа не сыграла на стене мелодию модного танца. Видно, кибера
науськали зоологи. Тявкнув "спасибо" металлическим голосом на старом
звуковом языке, он убежал.
Письмо было от Иэрга. "Мне грустно сознавать, что ты безответственно
относишься к идее нашего брачного союза, когда-то одобренной нами обоими. Но
я все еще жду и надеюсь, у нас прекрасная программа на будущее -- я вновь
проверил ее на машине. Одумайся, Яа! Очень прошу тебя".
Письмо на этом не кончалось, может быть, дальше были новости из жизни
Центра, но Яа не захотела продолжить чтение. У нее другая программа, пусть,
возможно, и не такая прекрасная. Всезнающий кибер скорее всего назвал бы ее
полным сумасбродством... Однажды вечером зоологи вызвали ее на связь.
-- Милая Яа, -- просил старший. -- С вами жаждет побеседовать Ион. Не
заглянете ли к нам?
О, как она соскучилась по Иону! У нее сердце рвалось вон, когда была
нажата кнопка связи и на экране появилось объемное изображение улыбающегося
Иона, немножко постаревшего за это, видно, нелегкое для него время.
-- Яа, девочка моя, страшно рад тебя видеть! Кажется, прошла целая
вечность. Вижу, горный воздух тебе на пользу. А почему я не замечаю блокнота
для записей? Или ты собираешься только слушать? Или в Улу ты позабыла обо
всем на свете?
-- Нет, -- сказала Яа, точно боясь своего голоса, зазвучавшего на людях
впервые. -- Блокнот не понадобится. Я страшно соскучилась за вами и...
говорю об этом в полный голос.
Ион сжал руками перильца кресла. На лбу выступили капельки пота.
-- Как? -- недоуменно мигнул он звездочкой. -- Невероятно, что это
удалось! Я предполагал... Но в такие короткие сроки... Эх, сердце, глупое
сердце!.. Яа, девочка моя!
Даже если река подо льдом
-- Венька, а Венька! -- позвал зачитавшегося мальчишку пастух. --
Отвлекись!.. Дров принести надо. Сходи, пока картошку чищу.
Венька без всякой охоты оторвал глаза от книги, поправил очки и лишь
потом вышел из-за стола, снял с вешалки шапку, нахлобучил на голову.
-- Смотри, какой герой! Кожух, кожух надень! -- крикнул вслед ему
пастух.
-- Надену, -- буркнул Венька.
На крыльце остановился, застегнул пуговицы -- к ночи крепко
подмораживало.
Звезды проступали ясно. Одни казались очень далекими, другие были
ближе, одни мерцали ярким желтым светом, другие светили блекло, а некоторые
ты видел будто через запотевшее красноватое стекло. Венька давно заметил
это, правда, пастух подсказал. Но только сегодня, штудируя том
астрономической энциклопедии на букву М, он узнал, что секрет ясности или
неясности ночных светил во многом объясняется наличием межзвездной пыли.
Мальчишки в их классе считают, что пыль -- это ерунда, давно пора
соорудить космический пылесос и раз и навсегда покончить со всякой пылью.
Хм, не так это просто, хотя в межзвездном газе пыли всего лишь один процент.
Процент-то процент, но она поглощает свет, и поэтому мы почти не видим в
направлении на Млечный Путь тех звезд, которые расположены довольно близко
-- в каких-то 3 -- 4 тысячах световых лет от нас. Да и зачем, рассуждал
теперь Венька, пыль эту сосать? Проку-то много ли! И, опять же, нарушение
естественной гармонии.
Сзади Веньку шибануло дверью.
-- О, -- раздался голос пастуха. -- Давно не виделись! Я уж думал, на
тебя волки напали, помочь решил им твои косточки обглодать, а ты жив-здоров.
Ничто тебя не берет!
-- Звезды, -- указал Венька на небо. -- Млечный Путь. И пыли сегодня
мало.
-- Да, Млечный Путь, -- согласился пастух. -- И погода не пыльная.
-- Все бы тебе, пастух, шутить, -- обиделся Венька.
-- А как же!.. Скажи лучше, дрова где? Кто картошку жареную на сале
заказывал?
Венька, вздохнув, спустился с крыльца и побрел к сараю. Дров он решил
набрать побольше, складывал их на руки, но как только поленница вырастала до
подбородка, строение рушилось словно карточный домик. Наконец Венька
выстроил более-менее приличную поленницу. Надо идти, иначе пастух оставит
его без картошки или заставит декламировать стихи жившего чуть не триста лет
назад поэта Тредиаковского. А у того лексика -- язык сломать можно! Но
пастух любит старинные стихи, а больше других -- Пушкина. Веньке Пушкин тоже
очень нравится, однако предвидеть космическую эру он все же не смог. Пастух
на это говорит, что космос -- дело астрономии и других наук, дело же поэзии
-- душа, чей космос вечен, бесконечен и безмерен.
Венька поскользнулся, дрова посыпались вниз. Венька нагнулся, чтобы
собрать их, а тут соскочили очки, и он стал шарить руками по заиндевевшей
дорожке. Вот они) Хорошо, уцелели. Собрал дрова, поднялся на крыльцо, ногой
открыл дверь.
-- Ну, как там Млечный Путь? -- спросил его пастух, когда он вошел в
комнату. -- Бежит?
-- Бежит, -- веселее сказал Венька - -- уже пахло жареной картошкой и
очки на месте, скоро можно продолжить чтение. Они подбросили в печку дров,
Венька взглянул на пастуха.
-- Хочу спросить, -- начал с обычного захода.
-- Ну, ну, давай, не стесняйся.
-- Ты только не обижайся, пастух, но мы сегодня спорили о тебе в
классе. Этот рыжий Игорь все шумел, как пустое ведро: нашли мне поэта --
пастуха нашего! Да он стихи свои из всеми забытых книг сдирает! А сам --
деревенщина, коровам хвосты крутит... Кое-кто его поддержал. Почему,
дескать, если он поэт, то все в деревне да в деревне. Поле, речка, лес. Ни
поездок, ни путешествий. И так всю жизнь...
Пастух улыбнулся синими своими глазами.
-- Эх, Игорь, Игорь. Добрая ему корова Ласка молоко дает, а сам он
почему-то зол да и, наверное, не очень умен... Уж если поэт -- так сразу
небожитель? Или по крайней мере столичный житель. Знаешь, как Пушкин писал?
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, То среди всех
презренных света, Быть может, всех презренней он.
Поэзия, Венька, это не слова и строчки, а состояние души, ее озарение,
которое иногда дает возможность проникнуть глубоко в сердце и помыслы
человека. Только оно и может оживить слова. И от географии поэзия мало
зависит. Ей нужны мир, человек, мир человека, человек в мире, а это везде. И
в городе, и в селе, и в космосе. Везде, где люди. Красивые слова каждый
знает, хотя всякое слово красиво. Рифмовать научили даже ЭВМ. А вот
поэтическая строка -- редкость... Ой, Венька, кажется, картошка горит!
Но картошка не подгорела, она удалась на славу. Когда сели за стол,
Венька взял из тарелки соленый огурец и сказал:
-- Хочу спросить.
-- Ну-ну, давай.
-- Недавно я прочитал твои новые стихи. Два особенно запомнились. Про
планету, где леса сини, реки серебристы, дома круглы как шары, где люди
безъязыки, а дети не смеются. И про девушку Яа, чья походка легка, как
дуновение ветерка. Она хочет петь, а не может, хочет любить, а не
разрешается. Ты назвал стихи фантастическими... Мне кажется, пастух, что ты
был на этой планете, а Яа -- никакая не выдумка. Ты очень лукавый, я знаю...
-- Хм, -- сказал пастух. -- Конечно, я был на той планете, и Яа --
совсем не выдумка. Я был везде и видел все, о чем пишу.
Пастух был серьезен. Только с Венькой он мог быть таким, а обычно
оставался, как был, пастух пастухом -- молчаливым, красивым, молодым. Вдруг
он вскричал:
-- Эх, Венька, я совсем забыл про кислое молоко. Недавно вычитал
дедовский рецепт -- соленые огурцы в кислом молоке. Ну-ка, давай в погреб!
Они прошли в сени. Пастух поднял крышку погреба, Венька по лестнице
соскользнул вниз и, пока искал банку с молоком, чуть не расколол одну из
соседних. Она звонко звякнула.
-- Надо гостей ждать, -- заметил наверху пастух. Вернулись за стол.
-- Хочу спросить, -- начал Венька.
-- Ну-ну, -- сказал пастух. -- Дай только блюдо сооружу. Он нарезал
соленые огурцы в большую тарелку с кислым молоком. Зачерпнули деревянными
ложками.
-- Да-а, -- сказал пастух. -- Ничего!
-- Вкуснятина! -- причмокнул Венька.
-- Так что ты хотел спросить?
-- Я про черную дыру, -- чуть не поперхнулся Венька. -- Понимаешь,
пастух, я читаю об этом где только можно, но не могу толком представить.
Закрою глаза, но никак не вижу, какая она. Вроде ясно, что дыра эта может
появиться в результате сильнейшего сжатия какой-то массы. При этом поле
тяготения вырастает так, что не выпускает ни свет, ни любое другое
излучение, ни сигнал, ни тело. Что-то вроде огромной всасывающей воронки в
бездне космоса. Это представляю... Но дальше-то что? Что с той сжатой
массой? Ведь была звезда или планета. Может быть, даже с людьми? Страх! И
особенно страшно, что если попадешь в такой колодец, будь ты хоть на самом
наилучшем корабле, назад не вернешься!
Пастух не сразу ответил.
-- Да, чудеса... А видишь, Венька, ничто нас так не страшит, как уход в
безвестность, в никуда. Однако стоит представить, что встретишься в черной
дыре с живым существом, хоть с собачонкой звездной, уже не так страшно.
Нужно, чтобы кто-то рядом был, пока живешь. Так устроен человек. К добру
тянется, к общению, одному ему никак...
-- Наверное, -- согласился Венька.
В этот момент они услышали стук в дверь.
-- Кто бы? -- спросил пастух.
-- За мной, видимо, брата послали. Десять скоро. Пастух пошел
открывать. Распахнув дверь, впотьмах не сразу узнал гостя. Рука нашла кнопку
выключателя, вспыхнул свет.
-- Яа?.. Боже мой, ты совсем налегке! В такой мороз! Ты не замерзла?
-- Ты забыл, что у меня костюм с подогревом, -- сказала Яа по-русски
красивым мелодичным голосом.
-- Заходи же, быстрее! -- Пастух даже не удивился. -- Заходи!.. Венька,
Яа вернулась! Я же говорил, кто-то придет!
Венька оторопело смотрел на девушку в легком облегающем фигуру голубом
костюме. Как можно вернуться из стихотворения? Да еще в таком виде? Это все
равно что из черной дыры.
-- Венька, мигом чашку для чая!
-- Ты обещал порыбачить, -- вдруг сказала Яа, точно тот давний разговор
состоялся вчера. -- А река подо льдом. Я видела.
-- Мы устроим подледный лов. Это ничуть не хуже!.. Но при чем рыбалка?!
Главное -- ты вернулась! Я знал... Я так ждал тебя!..
Вот и все. Они встретились. А разве могло быть иначе, ведь они очень
этого хотели.
Б.Примочкин. Превращалка
Фантастический рассказ..
Из журнала "Юный Техник".
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
1. Ожидание.
На прогулочной площадке детского сада к вечеру поубавилось маленького,
непоседливого народа. Детей бойко разбирали родители; хотя сад и был
"пятидневка", почти никто не выдерживал полную неделю. Скучали.
Вот и Димку бабушка забрала. За Толькой приходит папа. Саша тяжело
вздыхает. Он готов отдать свои лучшие игрушки, только бы мама пришла
поскорей.
Ах, эти встречи детей и родителей! В эти минуты ясно видны незримые
мосты между маленьким и большим сердцем. Все неприятности дня рядом с этой
встречей выглядят для родителей комариными укусами: личико ребятенка
излучает высший восторг, ласковый свет и чистую радость.
И трудно им заметить, что рядом стоят другие дети, с другими глазами.
Тоскливыми, печальными, ждущими своей встречи. Но выпадают они им пореже. Не
поровну. Выходит разбаланс. Тут уж как кому на роду написано. Как будто две
футбольные команды. Одна -- заведомых счастливчиков-победителей. И другая --
проигравших.
В этой невеселой команде и был Саша Шамаев -- черноглазый, задумчивый
пятилетка на пятидневке.
Вообще-то он уже привык, не переживает. Уж тем более не завидует. Но
иногда подкатит... Тогда он отойдет в укромный уголок за беседкой и тихо
поплачет. Понюхает мамин платок. Вытрет им слезы, и вроде полегче станет.
Идет отбывать пятидневку дальше.
Когда же мама придет? Почему задерживается? Он с таким трудом добился
обещания, что она заберет его на день раньше, и вот до сих пор нет и нет. А
почему, Сашка, конечно, не знал.
Тяжело одной растить ребенка. Сашка в то утро как с цепи сорвался --
ревет и ревет. Пришлось соврать, что заберет. Хотя знала, не придет. Ведь
две работы. Машинисткой днем, а вечером -- уборщицей. Пока все этажи
вымоешь, домой придешь и сразу спать.
2. За оградой
Воспитательница Раиса Михайловна целый день говорила по телефону.
Видно, у нее были какие-то важные дела. Жизнь была посвободнее, чем обычно,
и Сашка даже не заметил, как оказался за оградой родного детсада. Калитка
открыта, манит, зовет. Это здесь, на "площадке молодняка", все знакомо,
облазено, проползано, а там неизвестное, интересное.
Сад находился на окраине. Асфальтовые щупальца города-гиганта еще не
дотянулись до этих мест, еще не покрыли своим наждачным, твердым плащом
землю. Лебеда, крапива, репейник росли густо, высоко, как дремучий лес в
сказках. За этим лесом проходила автострада. С голодным ревом по ней
проносились разномастные, разноцветные машины с черными клубящимися хвостами
от выхлопных газов.
Саша вышагивал по узенькой тропинке, стараясь не окрапивиться, не
уколоться среди пышных растений. Хотелось поближе посмотреть на чернохвостых
машинодраконов. Неожиданно переменился ветер. До автострады было всего
ничего, когда волна бензина, выхлопных газов, пыли окутала его с головой.
Саша даже присел на корточки и обхватил голову руками, чтобы не задохнуться.
Тут-то он и увидел в зарослях крапивы небольшой газетный сверток.
Бумага пожелтела под дождем и солнцем, растрепалась. Сверток лежал кряжисто,
непоколебимо. В нем явно было что-то весомое. Кусок газеты с одного бока
трепал ветер.
Саша осторожно потянул находку к себе. И вдруг -- укус. Ой, ожгла
крапива! Да больно как. Пока тер, дул и чесал ужаленное запястье, заметил
палочку. С ее помощью он и извлек из кусачей крапивы странный предмет.
3. Голоса
Он был похож на кубик Рубика. Весь в разноцветных квадратных кнопках. И
в то же время напоминал маленький магнитофончик, которые большие ребята
носят на груди и слушают в наушниках. Однажды, когда Саша гулял во дворе,
высокий парень дал ему послушать. Там была музыка. Сашка замер от
удовольствия. Потом парень снял с его головы маленькие тепленькие наушники.
Спросил, подмигивая: "Хорошая штука?" -- "Ага",-- отозвался Саша.
"Подрастешь -- достанешь. Плейер называется".
Эта коробочка была похожа на плейер. Но меньше, ярче, цветее. И не
такая уж тяжелая. Спокойно помещалась в карманы детской курточки. Можно
спрятать, чтобы тетя Рая не отобрала.
Нажимать или не нажимать? Саша вспомнил, как парень включал музыку.
Поколебавшись, он тоже надавил красную пуговку-кнопку.
-- Здравствуй, мой хороший,-- отчетливо раздался мамин голос.
От удивления Саша чуть не выронил находку из рук. Если бы это был
чей-то другой голос, он бы выронил. Но мамин не мог.
-- Ты меня прости,-- продолжал плейер,-- так случилось, но я не смогу
тебя забрать сегодня. Много дел. Не успею. Потерпи до завтра.
-- А ты кто? -- растерянно спросил Сашка.
-- Устройство: корректор-выправитель судеб отдельных индивидуумов. Так
сразу тебе и не понять. Проще говоря, помогаю маленьким детям, когда им
совсем грустно. Настраиваюсь на их желания и материализуюсь во всякие
предметы и явления.
-- А тебя у меня не отнимут?
-- Если ты меня спрячешь в карман, то никто не узнает, что я у тебя
есть. Давай-ка прячь меня в карман и беги в свою группу, Раиса Михайловна
тебя обыскалась. Хочет тебя наказать. Ишь разошлась! Обещает и ремнем!
-- Слушай, голос, а ты не волк из сказки про семерых козлят? Тот тоже
говорил голосом мамы-козы, а потом съел всех козлят.
-- Саша, а ты сообразительный, наблюдательный мальчик!
-- Нет, не очень, я скорее пугливый. Страшно мне стало. Вон ты как
говоришь маминым голосом и словами. Еще меня будешь ругать за что-нибудь!
-- Не трусь! Это я в роль вошел. Ну, в образ мамы. Я же слышу, как тебя
тетя Рая костит почем зря. Мне, как матери, это обидно. Подожди-ка, у нее
настроение изменилось. Теперь она молит бога, чтобы ты отыскался. Ты
потерялся в ее дежурство, значит, ей отвечать. Сейчас она только и мечтает,
чтобы ты объявился. Наказывать не будет. Можно спокойно выходить.
4. Превращения
Думать долго нечего. Похоже, коробочка, говорит правильно. Саша положил
ее в карман и побежал на зов тети Раи. Ее фигура в белом распахнутом халате
металась на другом конце крапивно-репейной "тайги". "Шамаев, голубчик,
откликнись. Ау-у-у!"
Встреча была бурной. Большие, сильные руки схватили, подняли, прижали к
груди...
Следующим утром Саша первым делом проверил, на месте ли необыкновенная
находка. Все было в порядке. Целехонькая лежала в кармане. После завтрака
ребята разбрелись играть.
Закадычный приятель Саши непоседливый Сережка Дубов, с которым они были
в ссоре, первым позвал его играть в "пожарников". Сказать нет, не объяснив
почему, было бы нехорошо. Тем более что Серега первым преодолел себя,
подошел...
-- Вот гляди, чего нашел.
-- Что это?
-- Голоса разные, как в магнитофоне.
-- Дай поиграть.
Саша, поколебавшись, медленно протянул коробочку другу. Тот повертел ее
в руках. Сказал разочарованно: "Вот если бы это был пистолет". Ткнул в одну
из желтых кнопок. И вдруг коробочка окуталась теплым белым дымком, а когда
дым рассеялся, в руках у Сереги был игрушечный пугач, о котором он только
что мечтал. Озираясь по сторонам, приятели отбежали в дальний угол, где
никого не было. И вместе нажали на курок.
Звук выстрела напугал ребят. Мимо сада проезжала машина, так что вроде
бы никто больше ничего не слышал. Только маленький Миша Лыков в этот момент
заплакал. Тут же они подумали, что попались с поличным. Но Раиса Михайловна
была занята. Разговаривала с подружкой и отвлеклась только на миг.
-- Саша, Сережа!
Ребята так и замерли. Неужели все-таки услышала?
-- Подойдите к Мишеньке, успокойте его.
От сердца отлегло. Это пожалуйста. Утешить Мишу было н