л мост от себя ко мне. "Тебе интересно, о чем говорят твои сны? Также точно ты смотришь и на вещи, окружающие тебя наяву, и задаешься вопросом, о чем говорят они? Ты и твои самолеты, куда ни глянь, ты везде видишь их". "Пожалуй, верно". Я мечтал о том, чтобы он хоть немного сбавил темп и перестал заваливать меня всем этим так сразу; тяжко поглощать новые представления с такой бешеной скоростью. "Что означает для тебя сон, в котором ты видишь самолеты?" "Свободу. Когда мне снятся самолеты, я ухожу от гнета реальности в полет и чувствую себя совершенно свободным". "Насколько четко ты хочешь это ощутить? Сон наяву - это то же самое, ты освободишься от всего, что привязывает тебя: рутины, властей, скуки, земного притяжения. Ты пока не смог еще осознать, что ты уже свободен, что ты всегда был свободен. А если у тебя воображение размером с несколько кунжутных зерен... считай, что ты всемогущий волшебник, творящий свою собственную сказочную жизнь. Лишь воображение! Ну и сказал же ты!" Официантка, протиравшая тарелки, время от времени странно поглядывала на него - кто он такой, чтобы говорить такие вещи? "Поэтому тебе никогда не бывает одиноко, Дон?" - спросил я. "Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья, в других измерениях, которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть". "Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Покажи, мне что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита... Я очень хочу этому научиться". "Это ты мне покажи", - сказал он. "Чтобы что-то пришло в твою жизнь, тебе надо представить, что оно уже там". "Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?" "Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала, что-нибудь попроще". "Начинать прямо сейчас?" "Да". "Отлично... Голубое перо". Он удивленно посмотрел на меня, ничего не понимая. "Ричард, какое голубое перо?" "Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче". Он пожал плечами. "Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе это перо. Увидь его - каждую черточку, края, кончик, хвостик, пушок около основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит". Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал четкий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый. Сияющее перо, плывущее во тьме. "Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации". Я окружил мое перо золотистым сиянием. "Сделал". "Отлично. Глаза можешь открыть". Я открыл глаза. "Где мое перо?" "Если ты его четко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе навстречу". "Мое перо? Пулей?" "В переносном смысле, Ричард". Весь день я ждал, когда же появится это перо, но все напрасно. И только вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я наконец увидел его. Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: "Упаковано компанией "Голубое перо", г. Брайон, штат Огайо". "Дон! Мое перо!" Он посмотрел и пожал плечами. "Я думал, что ты хочешь настоящее перо". "Новичку любое подойдет, ведь правда?" "А ты представлял себе только само перо, или то, что ты держишь его в руке?" "Только само перо". "Тогда все ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что притягиваешь, тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом сказать". Мне стало немножко не по себе. Все получилось! Я впервые сознательно притянул в свою жизнь нечто! "Сегодня перо", - заявил я, - "завтра весь мир!" "Будь осторожен, Ричард", - предупредил он, - "а то можешь очень пожалеть". 15 Истина, которую ты изрекаешь, не имеет ни прошлого, ни будущего. Она просто есть, и этого для нее вполне достаточно. Я лежал на спине под моим самолетом, вытирая масло с нижней части фюзеляжа. Почему-то сейчас из двигателя масла стало подтекать меньше, чем прежде. Шимода прокатил одного пассажира, а потом подошел и сел на траву рядом со мной. "Ричард, как ты можешь надеяться поразить мир, если все кругом работают, чтобы заработать себе на кусок хлеба, а ты целыми днями лишь совершенно безответственно летаешь на своем захудалом бипланчике и катаешь пассажиров?" Он снова проверял меня. "На этот вопрос тебе придется отвечать не раз". "Пожалуйста, Дональд. Во-первых: Я существую вовсе не для того, чтобы чем-то поразить этот мир. Я существую для того, чтобы быть счастливым в этой жизни". "Отлично. А во-вторых?" "Во-вторых: Для того, чтобы заработать себе на хлеб насущный, каждый волен делать то, что ему хочется. В-третьих: Ответственность - это способность отвечать за что-то, за тот образ жизни, который мы выбираем сами. И есть лишь один человек, перед которым мы должны держать ответ, и, конечно же, это..." "Мы сами", - закончил за меня Дон вместо воображаемой толпы искателей истины, незримо рассевшихся на траве вокруг нас. "Человеку вовсе нет нужды держать ответ даже перед самим собой, если ему это не нравится... в безответственности нет ничего плохого. Но большинству из нас интересней знать, почему мы поступаем так, а не иначе, почему мы делаем именно такой выбор - любуемся ли мы птицами в лесу, наступаем ли на муравья, или работаем ради денег, делая совсем не то, что нам хочется". Я поморщился. "Похоже получилось длинновато". Он кивнул. "Даже слишком". "Ладно... Как ты хочешь поразить мир..." Я закончил работу и удобно устроился в тени под крылом. "А как насчет: "Я разрешаю миру жить, как ему хочется, и я разрешаю себе жить, как я сам того хочу". Он расплылся в счастливой улыбке, явно гордясь мною. "Ответ достойный истинного мессии! Просто, ясно, легко запоминается и непонятно до тех пор, пока не поразмыслишь на досуге". "Задай еще вопрос". Какое же наслаждение наблюдать за работой собственной головы, решающей мировые проблемы. "Учитель", - сказал он. "Я жажду любви, я добр, я делаю другим то, что хотел бы получить от них, но, все равно, у меня нет друзей, я совсем одинок. Ну, что ты ответишь на это?" "Понятия не имею", - ответил я. "Ни малейшего". "ЧТО?" "Это просто шутка, чтобы оживить компанию. Просто безобидная смена темы". "Оживляя компанию, Ричард, будь очень осторожен. Ведь проблемы, с которыми люди к тебе приходят, им вовсе не кажутся забавными шутками, если, конечно, они не успели еще далеко уйти в духовном развитии, а те, кто уже ушел достаточно далеко, знают, что они сами себе Мессии. Тебе даются ответы, так что потрудись произнести их вслух. Попробуй только побаловаться с этим "Понятия не имею", и увидишь, сколько секунд толпе потребуется, чтобы поджарить такого шутника на костре". Я гордо выпятил грудь. "Страждущий, ты пришел ко мне за ответом, так внемли: Золотое Правило неприменимо. Что, если бы ты встретил мазохиста, воздающего окружающим то, что ему хотелось бы получить от них? Или человека, почитающего Бога-Крокодила, мечтающего лишь о высочайшей чести быть брошенным ему на съедение? Даже тот самый Добрый Самаритянин, с которого все и пошло... С чего он взял, что человек, лежащий на обочине, хотел, чтобы его раны омыли и залечили? А может, преодолением этого испытания он хотел излечиться духовно? Лежал себе в пыли и тихо наслаждался". Мне казалось, что я говорю очень убедительно. "Даже если изменить формулировку Правила на: "Делай другим то, что они хотят получить", мы ничего не добьемся - ведь мы знаем только то, что от окружающих хотим получить мы. На самом деле Правило значит: "Поступай со встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить" - и мы должны применять его с чистой совестью. Тогда тебе не придется стегать мазохиста его кнутом просто от того, что он об этом мечтает. И совсем ни к чему прикармливать крокодилов их почитателями". Я посмотрел на Шимоду. "Слишком многословно?" "Как всегда. Ричард, ты растеряешь девяносто процентов своих слушателей, если не научишься говорить кратко". "А что плохого в том, чтобы потерять девяносто процентов моих слушателей?" - спросил я в ответ. "Что плохого, если я потеряю всех моих слушателей? Я знаю то, что я знаю, и говорю то, что говорю. А если это плохо, ну что ж, ничего не поделаешь. Полет на биплане обойдется вам в три доллара наличными". "А знаешь..." Шимода встал, стряхивая солому с джинсов. "Что?" - недовольно спросил я. "Ты только что сдал выпускной экзамен. Ну и как тебе - быть Мастером?" "Разочарование и безысходность". Он посмотрел на меня с неуловимой улыбкой. "К этому привыкаешь". Очень легко проверить, окончена ли твоя миссия на Земле: Если ты жив - она продолжается. 16 Можно здорово устать, пока обойдешь магазин скобяных изделий, кажется, что полки тянутся и тянутся, исчезая в бесконечности. В Хэйворде, я отправился в подобное рискованное путешествие в поисках гаек, болтов и шайб для хвостового костыля моего "Флита". Пока я рыскал в полумраке, Шимода терпеливо разглядывал товары - ведь ему-то, уж конечно, в этом магазине покупать было нечего. Вся экономика может рухнуть, подумал я, если все, подобно ему, будут сами из воздуха и мыслеформ создавать то, что им надо. В конце концов я нашел желанные болты и отправился с ними к прилавку, где играла тихая музыка. "Зеленые рукава" - я полюбил эту старинную песню еще в детстве и всегда слушаю ее с удовольствием. Сейчас звуки лютни лились из спрятанных динамиков. Странно слышать ее в городке с населением в четыреста человек. Еще удивительнее было то, что никаких динамиков там не было. Хозяин магазина сидел за прилавком, откинувшись на своем стуле, и слушал, как мессия играл на дешевой шестиструнной гитаре, взятой с одной из полок. Музыка звучала просто прекрасно, я, заплатив причитающиеся за болты 73 цента, тихонько стоял, зачарованный мелодией. Может быть, все дело в том, что струны дешевого инструмента чуть-чуть дребезжали, но, казалось, что она доносится из далекой средневековой Англии, укрытой туманами. "Дональд, как здорово! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!" "Ты не знал? Значит ты думаешь, что, если бы Иисусу Христу дали гитару, он бы сказал: "Я не умею на ней играть?" Мог ли он так сказать?" Шимода положил гитару на место и вышел со мной на улицу, залитую солнцем. "Или ты думаешь, что найдется хоть один Мастер, достойный своей ауры, который не понял бы человека, заговорившего с ним по-русски или по-персидски? Или что Мастер не может разобрать трактор или, скажем, управлять самолетом, если захочет?" "Так ты действительно все это умеешь?" "И ты тоже. Просто я знаю, что я знаю все". "И я могу играть на гитаре так же как и ты?" "Нет, у тебя будет свой стиль, не похожий на мой". "Но как мне это сделать?" Я вовсе не собирался со всех ног бежать покупать гитару, просто мне было любопытно. "Лишь убери то, что тебя сдерживает, откажись от своей веры в то, что ты не умеешь играть. Возьмись за нее, как будто это часть твоей жизни, что на самом деле так и есть, в одной из твоих других жизней. Знай, что ты прекрасно можешь на ней играть, и пусть твое бессознательное "Я" завладеет пальцами и начнет играть". Я что-то читал об этом - обучение под гипнозом, когда гипнотизер говорит людям, что они - певцы и живописны, и они поют и рисуют, как нстоящие таланты. "Мне трудно, Дон, забыть то, что я не умею играть на гитаре". "Тогда тебе будет трудно на ней играть. Потребуются годы учебы, прежде чем ты позволишь себе заиграть, прежде чем твое сознание скажет тебе, что ты достаточно намучался и уже заслужил наконец право играть хорошо". "А почему же я быстро научился летать на самолете? Считается, что это очень сложно, но я схватывал все на лету". "А ты хотел летать?" "Больше всего на свете. Ничего другого просто не существовало. Я смотрел из кабины вниз на облака, на дым, поднимающийся по утрам из печных труб прямо в небо, и я видел... А-а, я тебя понял. Ты хочешь сказать: "К гитаре тебя так сильно не тянуло". "К гитаре тебя так сильно не тянуло". "Дон, у меня засосало под ложчкой, и это говорит о том, что именно так ты и выучился летать. Ты просто однажды сел в "Трэвэл Эйр" и полетел. Никогда не сидел в самолете до тех пор". "Надо же, до чего ты догадлив". "И ты не сдавал летных экзаменов? Подожди. Да у тебя и полетной книжки нет. Обычной полетной книжи с разрешением". Он странно посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, будто я поспорил, что у него нет книжки, а он знал, что она у него есть. "Ты говоришь о бумажке? Такое разрешение?" "Да, бумажка". Он не полез в карман и не достал бумажник. Он просто раскрыл правую ладонь, и на ней лежала полетная книжка, как будто он носил ее, ожидая, когда же я про нее спрошу. Она была совершенно новой, даже не сложенной пополам, и я подумал, что еще десять секунд назад ее вообще не существовало. Но я взял ее в руки и внимательно прочитал. Это было официальное удостоверение пилота, скрепленное печатью Министерства транспорта, выданное Дональду Уильяму Шимоде, живущему в штате Индиана, разрешающее ему управлять одно- и многомоторными самолетами, планерами и работать в качестве штурмана. "А допуск к гидросамолетам и вертолетам?" "Достану, если понадобится", - сказал он так таинственно, что я расхохотался еще раньше его. Парень, подметавший тротуар, посмотрел на нас и тоже улыбнулся. "Слушай, а мне?" - попросил я. "Я хочу допуск к авиалайнерам". "Свою полетную книжку будешь подделывать сам", - ответил он. 17 Во время радиопередачи Джефа Сайкса я вдруг увидел совершенно незнакомого мне Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и шла до полуночи. Мы сидели в крохотной комнатке, заставленной катушками с рекламными заставками, записанными на пленку, кругом было полно каких-то кнопочек и циферблатов. Беседу с нами Сайкс начал с того, что поинтересовался, не нарушаем ли мы закон, когда летаем по стране на старых самолетах и катаем пассажиров. Ответ был прост. Ничего противозаконного в этом нет, и наши самолеты так же тщательно проверяются полетной инспекцией, как и реактивные лайнеры. Они надежней и безопасней, чем большинство современных самолетов из металла, и для полетов достаточно лишь получить лицензию и разрешение фермера использовать его поле. Но Шимода сказал совсем иное. "Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф", - ответил он. Конечно же, он был прав, но в его ответе не хватало тактичности, а без нее не обойтись, когда выступаешь перед радиослушателями, интересующимися, с чего это мы тут разлетались на наших этажерках. Не прошло и минуты, как на пульте Сайкса замигал огонек телефонного звонка. "Нам звонят по линии один", - сказал Сайкс в микрофон. "Слушаю вас, мадам". "Я в эфире?" "Да, мадам, вы в эфире, а в передаче принимает участие наш гость, летчик Дональд Шимода. Говорите, пожалуйста, мы все вас слушаем". "Я хотела бы сказать этому парню, что вовсе не все делают то, что хотели бы, и что некоторым приходится работать, чтобы заработать себе на хлеб, и чувствовать ответственность, а не просто паясничать в воздушном балагане!" "Люди, работающие ради куска хлеба, делают то, что им больше всего хочется", - сказал Шимода. "Так же как и те, кто зарабатывает свой хлеб играючи..." "В Писании сказано: "В поте лица своего будешь ты добывать свой хлеб, и в печали будешь ты его есть". "Мы вольны поступать и так, если захотим". "Делай то, что можешь!" Мне надоели люди, вроде вас, твердящие: "делай то, что можешь!", "делай то, что можешь!". Из-за вас люди становятся совершенно необузданными, и они уничтожат мир. Они его уже уничтожают. Посмотрите только, что творится с растениями, реками и океанами!" Она по крайней мере раз пятьдесят давала ему прекрасную возможность для достойного ответа, но он ни разу ей не воспользовался. "И прекрасно, если этот мир будет уничтожен", - сказал он. "Есть миллиард других миров, которые мы можем создать, или выбрать для себя. До тех пор, пока люди хотят держаться планет, у них будут планеты, пригодные для жизни". Это вряд ли было расчитано на то, чтобы успокоить собеседницу, и я, совершенно сбитый с толку, посмотрел на Шимоду. Он говорил, имея в виду перспектву многих и многих жизней, использовал знания, которые доступны лишь Мастеру. Эта женщина, естественно, считала, что разговор относится лишь к реальности данного единственного мира, который начинается рождением и заканчивается смертью. Он знал это... почему он не делал скидок? "Так все, значит, распрекрсно?" - спросила она. "В мире нет зла, и вокруг нас никто не грешит? Вас, похоже, это не волнует". "А тут нечему волноваться, мадам. Мы видим лишь крошчную частичку единой жизни, да и эта частичка иллюзорна. В мире все уравновешено, никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными". От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она замолчала, а затем тихо спросила: "Откуда вы знаете все то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что все это истинно?" "Я не знаю, истинно ли все это", - ответил он. "Я просто в это верю, потому что это доставляет мне радость". Я прищурился. Он мог бы сказать, что все это он уже попробовал, и все вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало явью, - это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он промолчал. Почему? Этому есть причина. Сквозь узенькую щелку между веками я едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном. Он говорил прямо в лоб, не давая никакой воможности выбора, не прилагая ни малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его. "В истории мира, все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную роль, все, кто когда-либо испытал счастье, все, кто хоть что-нибудь подарил миру, были божественно эгоистичны, жили ради собственных интересов. Все без исключения". Следующим в разговор вступил мужчина. Время в тот вечер летело очень быстро. "Эгоисты! Мистер, а вы знаете, кто такой Антихрст?" На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Казалось, что он знал нового собеседника лично. "Может быть, вы мне сами скажете?" - ответил он вопросом на вопрос. "Христос говорил, что мы должны жить ради наших ближних. Антихрст говорит, будь эгоистом, живи ради себя, и пусть все катятся к чертям в ад". "Или рай, или туда, куда они сами захотят отправиться". "Вы очень опасны, вы знаете об этом, мистер? А что, если все наслушаются вас и начнут делать то, что они хотят? Что по-вашему случится тогда?" "Я думаю, что тогда наша планета стала бы самой счастливой в этой части Галактики", - ответил Шимода. "Мистер, мне не хочется, чтобы мои дети услышали ваши речи". "А что хотят услышать ваши дети?" "Если мы все свободны делать то, что захотим, значит, я могу прийти к вам на поле с моим дробовиком и прострелить вашу дурацкую башку". "Конечно, вы вольны это сделать". Было слышно, как трубка с грохотом упала на рычаг. Где-то в городе был по-крайней мере один рассерженный человек. Другие схватились за телефоны, на пульте ведущего разом замигали все лампочки вызова. События вовсе не должны были развиваться именно так; он мог бы сказать те же вещи иначе, и не задевая их самолюбия. Постепено меня охватывало то же самое чувство, которое я испытал в Трое, когда толпа рванула к самолету и окружила Шимоду. Пора, явно пора нам было отправляться в путь. "Справочник" там, в студии, мне совсем не помог. Для того, чтобы стать свободным и счастливым, ты должен пожертвовать скукой. Не всегда такую жертву принести легко. Джеф Сайкс рассказал всем, что наши самолеты стоят на поле Джона Томаса у дороги номер 41 и что мы спим там же, прямо у самолетов. Я чувствовал, что на нас накатывают волны злости, исходящие от людей, которые боялись за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня совершенно не радовало. До конца передачи было еще полчаса, а дела шли все хуже и хуже. "А знаете, мистер, я думаю6 что вы - обманщик", - сказал следующий. "Конечно, я - обманщик. Мы все обманщики в этом мире, все стараемся казаться не тем, что мы есть на самом деле. Мы - это вовсе не тела, разгуливающие по Земле, мы не состоим из молекул и атомов. Мы - идеи Абсолюта, которые невозможно уничтожить или убить, как бы сильно мы ни верили в смерть..." Он бы сам первым напомнил мне, что я волен уйти, если мне не нравятся его слова, он посмеялся бы над тем, что мне мерещатся толпы, ждущие с факелами у самолетов, чтобы тут же разорвать нас на клочки. 18 Не расстраивайся, говоря: "До свидания". Необходимо попрощаться до того, как вы можете встретиться вновь. А новая встреча, после коротких мгновений, или многих жизней, обязательно будет, если вы настоящие друзья. На следующий день, когда солнце стояло в зените, а желающих покататься еще не было, он остановился у крыла моего самолета. "Помнишь, что ты сказал, узнв о моих проблемах, ну, что никто не хочет слушать, сколько бы чудес я не совершил?" "Нет". "А ты помнишь тот день, Ричард?" "Да, день я помню. Внезапно, ты показался мне таким одиноким. Но я не помню, что тогда сказал". "Ты сказал, если я завишу от того, волнует ли людей то, что я говорю, то мое счастье зависит от первого встречного, а не от меня самого. Я пришел сюда, чтобы узнать очень простую стину: "Не важно, говорю я или нет". Я выбрал эту жизнь, чтобы рассказать людям, как устроен этот мир, но с тем же успехом я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Абсолюту не надо, чтобы я рассказывал всем о том, как устроен мир". "Это и так ясно, Дон. Я мог бы тебе об этом сказать давным-давно". "Ну, спасибо большое. Я нашел то, ради чего прожил эту жизнь, я закончил работу всей жизни, а он говорит: "Это и так ясно, Дон". Он смеялся, но в то же время, он был печален, и тогда я не знал отчего. 19 Твое невежество измеряется тем, насколько глубоко ты веришь в нсправедлвость и человеческие трагедии. То, что гусеница называет Концом света, Мастер назовет бабочкой. Слова, которые я прочитал в "Справочнике Мессии" накануне, были единственным предупреждением. День проходил как обычно. Я стоял на верхнем крыле моео "Флита", заливая бензин в бак, и с удовольствием поглядывал на небольшую толпу желающих прокатиться. Его смолет после посадки подрулил к ним и остановился, подняв своим широким винтом небольшой ураган. Но вследующую секунду раздался легкий хлопок, будто лопнула шина, и тут толпа сорвалсь с места и побежала. Шины на "Трэвэл Эйр" были в полной сохранности, мотор, как и за секунду до этого, тихонько урчал на холостых оборотах, но в матерчатой обшивке фюзеляжа у пилотской кабины зияла большая дыра, Шимоду отбросило к дальней стенке, его голова свесилась вниз, а тело казалось совершенно неподвижным. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что Дональда Шимоду только что застрелили, еще секунду, чтобы бросить канистру, спрыгнуть на землю и рвануть к нему. Все было похоже на киносценарий, на сцену из любительского спектакля - человек с дробовиком в руках, убегающий вместе со всеми - он пробежал так близко от меня, что я легко мог бы дотянуться до него рукой. Теперь я вспоминаю, что мне на него было наплевать. Во мне не было ни ярости, ни удивления, ни ужаса. Главное, надо было как можно быстрее добраться до кабины "Трэвэл Эйр" и поговорить с моим другом. Казалось, что у него в руках взорвалась бомба. Кожаная куртка и рубашка на левом боку были залиты кровью и свисали лохмотьями, видны глубокие раны, словом, алое месиво. Его голова упиралась в правый нижний угол приборного щитка, возле ручки зажигания, и я подумал, что, если бы он пристегивался в полете, его бы так сильно не швырнуло вперед. "Дон, ты в порядке?" Глупее вопроса не придумаешь. Он открыл глаза и улыбнулся. Его лицо было мокрым от крови. "Ричард, как все это выглядит?" Услышав, что он заговорил, я почувствовал огромное облегчение. Если он может говорить, если он может думать, то с ним все будет в порядке. "Слушай, приятель, если бы я не знал, кто ты такой, я бы сказал, что ты влип в историю". Он не шевелился, только чуть-чуть повернул голову, и внезапно я снова испугался, больше его неподвижности, чем этого кровавого месива. "Я не знал, что у тебя есть враги". "У меня нет. Это был... друг. Лучше, чем, если б... какой-нибудь возненавидевший меня бедняга... навлек на себя... всякие беды... убив меня". Сиденье и стенки кабины были сплошь залиты кровью - придется немало потрудиться, чтобы снова отмыть "Трэвэл Эйр", хоть сам самолет практически не был поврежден. "Должно ли так было случиться, Дон?" "Нет..." - тихо сказал он, едва дыша. "Но я думаю... мне нравится драма..." "Ладно, давай быстрее! Исцеляйся! Судя по размерам толы, нам сегодня придется много полетать!" Но пока я подбадривал его шутками, несмотря на все свои знания и все свое понимание реальности, мой друг Дональд Шимода упал на ручку зажигания и умер. В моей голове будто с грохотом что-то взорвалось, мир покачнулся, я соскользнул с крыла и упал в трву, залитую кровью. "Справочник Мессии" вывалился из кармана и раскрылся, ветер заиграл его страницами. Я поднял его6 не глядя. Неужели этим все и кончается?! - думал я, и все, что говорит Мастер, лишь красивые слова, которые не могут спасти его, когда на фермерском поле на него бросается какой-то жалкий бешеный пес. Мне пришлось прочитать трижды, прежде чем я смог поверить, что на этой странице было напечатано: Все в этой книге может оказаться ошибкой. конец Эпилог Когда пришла осень, я был уже на юге, улетел туда с теплыми ветрами. Подходящих полей там мало, но толпы с каждым днем становились все больше. Желающих прокатиться на биплане и раньше хватало, а в эти дни люди все чаще оставались поговорить со мной, посидеть у костра. Время от времени кто-нибудь, кто не был так уж сильно болен, вдруг заявлял, что от нашего разговора ему становилось лучше, и на следующий день люди начинали странно на меня посматривать и из любопытства придвигались поближе. Не раз я улетал на рассвете. Никаких чудес не случалось, хотя мой "Флит" стал летать лучше, чем прежде и расходовать меньше бензина. Масло больше не подтекало, а мошкара уже не разбивалась о пропеллер и лобовое стекло. Несомненно, это от того, что похолодало, или эти кроши поумнели и заранее улетали с моей дороги. Однако, одна река времени для меня остановилась в тот летний полдень, когда застрелили Шимоду. Подобного конца этой истории я не понимал и не мог в него поверить; это засело у меня в голове, и я тысячу раз переживал все заново, надеясь, что исход может каким-то образом измениться. Но он не менялся. Чему же я должен был научиться в тот день? Однажды поздно вечером, в конце октября, когда я, испугавшись толпы, улетел из какого-то городка в штате Миссиссипи, мне на глаза попалась крошечная пустая площадка, которой едва хватило, чтобы посадить мой "Флит"... Еще раз перед тем как заснуть, я принялся заново вспоминать ту последнюю секунду нашей встречи - почему он умер? Для этого не было причин. Если то, что он говорил, правда... Теперь уж не с кем было поговорить, как бывало прежде, не у кого учиться, не на кого напасть и завязать словесную дуэль, не об кого оттчивать мой новый светлый ум. Самому с собой? Можно, но с Шимодой это было в два раза интересней, он учил меня, постоянно выбивая меня из равновесия своими приемами духовного каратэ. Думая об этом, я уснул и увидел сон. Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр", там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве луга у его колена лежал рулон специальной авиаткани мари "А", стояла банка с авиалаком. Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом деле. "ДОН!" Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего лица, на котором смешались печаль и радость. "Здорово, приятель", - сказал он. Слезы застили мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной стоял мой друг. "Дональд!... Ты жив! Чем ты тут занимаешься?" Я подбежал и обнял его, он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки, слышал, как от моих объятий трещат его кости. "Здорово", - повторил он. "Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю эту дырку". Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не было. "При помощи заплатки и лака?" - удивился я. "Ты собираешься пришить заплатку...? Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно целым, представить, что все уже сделано..." Говоря это, я заслонил ладонью кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку - дыра исчезла. Перед нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без единого шва на ткани фюзеляжа. "Так вот как ты это делаешь!" - сказал он, в его темных глазах светилась гордость от того, что его не слишком уж блестящий ченик наконец-то научился творить реальность силой воображения. Сам же я своим способностям не удивился; во сне, именно так и надо было поступить. У крыла его самолета горел костер, над которым висела сковородка. "Ты что-то готовишь, Дон! Слушай, я никогда не видел, чтобы ты готовил. Что там у тебя на звтрак?" "Оладья", - ответил он сдержанно. "Я напоследок решил показать тебе, как их надо жарить". Он разрезал оладью пополам своим перочинным ножом и вручил один кусок мне. Когда я пишу эти строки, я все еще живо ощущаю ее вкус... словно опилки смешали со старым клейстером и разогрели в машинном масте. "Ну как тебе?" - поинтересовался он. "Дон..." "Это страшная месть привидения", - засмеялся он. "Я ее сделал из гипса". Он положил свой кусок на сковородку. "Это, чтобы напомнить тебе - если ты когда-нибудь захочешь пробудить в человеке тягу к знаниям, делай это при помощи твоего понимания мира, а не при помощи твоих оладьей, договорились?" "НЕТ! Дон, любишь меня, так полюби и мои оладьи! Это же хлеб насущный!" "Прекрсно. Но я тебе гарантирую, что если ты осмелишься кого-нибудь накормить твоим хлебом насущным, то первый же такой ужин станет твоей тайной вечерей, со всеми вытекающими последствиями". Мы посмеялсь, потом помолчали, я взглянул на него. "Дон, с тобой все в порядке, да?" "А ты, что же, думал, что я умер? Как не стыдно, Ричард". "И это не сон? Я не забуду, что вижу тебя сейчас?" "Нет. Это сон. Это другое пространство - время, а любое другое пространство-время - это сон для здравомыслящего землянина, каковым тебе остается пребывать еще некоторое время. Но этой встречи ты не забудешь, и это изменит твой образ мыслей и твою жизнь". "А мы еще встретимся? Ты вернешься?" "Не думаю. Я хочу выйти за пределы пространства и времени. По правде говоря, я уже вышел. Но между нами, между тобой и мной, и другими из нашей семьи остается связь: Если ты столкнешься с серьезной проблемой - засни, думая о ней, и, если хочешь, мы встретимся здесь, у моего самолета, и обсудим ее". "Дон..." "Что?" "Но к чему был этот дробовик? Почему это случилось? По-моему, в том, что тебе прострелили сердце из дробовика не было ни славы, ни проявления могущества". Он сел на траву у крыла. "Поскольку я не был всемирно известным Мессией, мне не надо было ничего и никому доказывать. А поскольку необходима тренировка в том, чтобы наш внешний вид не волновал нас... и не печалил", - подчеркнул он последние два слова, - "для тренировки можно разок и истечь кровью. И это меня, к тому же позабавило. Когда умираешь, испытываешь такое чувство, будто в жаркий день ныряешь в глубокое озеро. Вначале шок от обжигающего холода, но боль длится лишь секунду, а затем ты принимаешь свой истинный вид и купаешься в настоящей реальности. Но я проделал это уже столько раз, что даже шока почти не чувствую". Он помолчал, а потом поднялся на ноги. "Лишь очень немногих интересует то, что ты можешь им сказать, но это нормально. Запомни, что об Учителе судят вовсе не по числу его учеников". "Дон, я постараюсь, обещаю тебе. Но сбегу, как только это мне надоест". Самолета никто не касался, однако, неожиданно, его пропеллер завертелся, двигатель чихнул облаком сизого дыма, а затем ровно загудел. "Обещание принято, но..." - он, улыбаясь, смотрел на меня, словно чего-то не мог понять. "Принято, но что? Скажи. Вслух. Скажи мне. Что не так?" "Ты не любишь толпу", - сказал он. "Не люблю, когда она давит на меня. Я люблю поговорить и обменяться идеями, но когда вспоминаю, как они тебе поклонялись, и эта зависимость... Я надеюсь, ты не просишь меня... Считай, что я уже сбежал". "Может быть, я - полный дурак, Ричард, и может быть, я не вижу чего-то очевидного, что прекрасно видно тебе, и если так, то, пожалуйста, подскажи мн, но что плохого в том, чтобы записать это все на бумагу? Разве есть такое правило, которое запрещает Мессии писать то, что с его точки зрения истинно, что забавляет его, что помогает ему творить чудеса? И, может быть, тогда, если людям не понравятся его слова, они смогут просто их сжечь и развеять пепел по ветру, вместо того, чтобы стрелять в него самого. А если понравятся, то они смогут их заново когда-нибудь перечитать, или написать их на дверце холодильника, или воспользоваться идеями, которые им там приглянутся. Что плохого в том, чтобы их записать? Но, может быть, я - просто дурак". "Значит, написать книгу?" "А почему бы и нет?" "А ты знаешь, сколько надо труда... Я обещал себе, что в жизни никогда больше не напишу ни единого слова!" "А, вот в чем дело. Ну, тогда прости", - сказал он. "Ты, конечно, прав. Я просто этого не знал". Он встал на нижнее крыло и залез в кабину. "Ну, ладно. Как-нибудь увидимся. Счастливых полетов, и все такое. Смотри, чтобы толпа до тебя не добралась. Так ты уверен, что не хочешь написать книгу?" "Никогда", - сказал я. "Ни единого слова". Он пожал плечами и натянул летные перчатки, а затем потянул ручку газа, и мотор оглушительно взревел. Когда я проснулся под крылом моего "Флита", этот рев все еще звенел у меня в ушах. Я лежал в безмолвии, царившем над этим полем, укрытом изумрудным пушистым ковром. Новое ласковое утро пришло в мир. И тут, ради забавы, еще толком не проснувшись, я - один из почти пяти миллиардов мессий, живущих на этой планете, взял свой бортжурнал и принялся писать о моем друге: 1. И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата Индиана...