-- а для образованного белого, принадлежащего к высшему классу или, на худой конец, к высшей прослойке среднего класса. Если это его родной язык, то он наверняка белый; но и в противном случае -- если этот язык он выучил -- он навряд ли черный. Будь он негром, он бы обязательно научился говорить по-английски так, как говорят его чернокожие собратья, чтобы ничем не выделяться из их среды. Конечно, я мог и ошибаться в своих выводах, но с очень большой вероятностью дело обстояло именно так. Поборник Порядка, который объявился здесь пару минут назад, был белым мужчиной, принявшим облик негра... Но зачем? Этому могло быть только одно логичное объяснение: он жил в этом мире или часто бывал здесь и не хотел, чтобы кто-то из здешних знакомых увидел его в истинном облике за неподобающим для гражданина США занятием. Ну и ну! Как же Гаанна угораздило, будь он неладен! Неужели он не мог выбрать какой-нибудь другой мир?.. Стряхнув с себя оцепенение, я принялся складывать в корзину остатки нашей трапезы. Я понимал, что разумнее было бы тотчас дать отсюда деру, но привычка не оставлять после себя свинарник оказалась сильнее. К тому же я тешил себя робкой надеждой, что Гаанну удастся одолеть своих преследователей или оторваться от них, и он вернется за мной. Ничего подобного, конечно, не случилось. Но и Александр, слава Богу, не появился -- благо незнакомец забрал с собой перстень, и теперь он несется где-то по Тоннелю. Если Александр сумеет отыскать его, то нарвется на адепта Порядка в компании с Ангелом. Что ж, туда ему и дорога. Я взял корзину и направился к автомобилю. Правильно ли я поступил, не попросив незнакомца о помощи? Вероятность того, что он прикончил бы меня на месте, очень велика, но еще больше -- почти сто процентов -- вероятность, что я застряну в этом мире на всю оставшуюся жизнь. Я вовсе не был уверен, что такая участь чем-то лучше немедленной смерти. Хотя, с другой стороны, я опасался, что моя смерть может оказаться не такой уж немедленной и совсем не безболезненной. Пожалуй, это больше всех прочих соображений удержало меня от признания. В конце концов, надежда умирает последней, и у человека, пока он жив, всегда остается шанс... Я поставил корзину на заднее сиденье, обошел машину с другой стороны и сел на место водителя. Прежде чем начать разбираться в управлении этим допотопным чудом техники, я повернул голову и в нерешительности посмотрел на поляну. Если Гаанн вдруг уцелеет, то обязательно вернется сюда. Он непременно будет искать меня -- для него я представляю слишком большую ценность, и он так просто не откажется от возможности вновь стать полноправным членом Дома. Но как же он найдет меня, если я затеряюсь в этом мире? Вычислит через машину?.. Нет, ничего не получится. Мне придется бросить ее, и то как можно быстрее. По всей видимости, она краденная -- а мне только проблем с властями не хватало. Я вздохнул и склонился к приборной панели в поисках ключа зажигания. Гаанн должен что-то придумать. Да и мне не следует сидеть сложа руки. Если не ошибаюсь, в эту эпоху люди чаще всего разыскивали друг друга с помощью объявлений в газетах. Наверно, и я так поступлю. Скорее всего, это будет глас вопиющего в пустыне... но ведь надо же что-то делать. Разобраться в управлении машиной оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Лишь минут через десять мне удалось завести двигатель, но он тотчас заглох, когда я слишком резко отпустил педаль сцепления. С третьей попытки машина двинулась с места, проехала рывками метров пятнадцать и опять заглохла. Я завел ее снова и проехал еще метров двадцать. После третьего такого "броска", завершившегося, как и два предыдущих, остановкой, я услышал позади мерный рокот мотора. Раздался предупреждающий гудок, и мимо меня на приличной скорости пронеслась белая машина с открытым верхом, в общих чертах похожая на мою, но менее громоздкая и не такая неуклюжая с виду. За ее рулем -- насколько я мог судить по хрупкой фигуре водителя, длинным волосам и шляпке явно не мужского фасона -- сидела женщина. Проводив местного лихача (точнее, лихачку) взглядом, я хотел было вновь запустить двигатель, как вдруг в сотне метров от меня белая машина резко затормозила, затем, постояв немного, словно в нерешительности, развернулась и поехала обратно. Я тихо, но в сердцах выругался: сейчас недоставало только свидетеля, который мог бы опознать меня как человека, сидевшего за рулем краденого автомобиля. Оставалось надеяться, что Гаанн "позаимствовал" его в каком-нибудь городе за тысячу миль отсюда, а еще лучше -- в другом мире. Поравнявшись со мной, белая машина остановилась, и из-под кокетливой шляпки на меня посмотрели самые ясные из всех голубых глаз, что мне доводилось видеть за тридцать лет жизни. Сидевшей за рулем девушке было не больше двадцати, она была довольно мила, хоть и не красавица, ее длинные темные волосы приятно контрастировали с матово-бледной, совсем не тронутой загаром кожей, а немного курносый нос придавал ее лицу капризный вид. -- У вас какие-то проблемы? -- спросила она звонким мальчишеским голосом. Я замешкался с ответом, и тогда девушка распахнула дверцу и вышла на дорогу. Она была высокая, едва ли не выше меня, и худощавая. На ней был темно-красный жакет, надетый поверх белой блузки, и длинная синяя юбка, плотно облегавшая ее фигуру. -- У вас какие-то проблемы? -- повторила она. -- В общем, да, -- ответил я, тоже вылезая из машины. -- Двигатель барахлит. Чуть что, сразу глохнет. Даже не знаю, что делать. Теперь, когда мы стояли друг перед другом, я убедился, что девушка все же ниже меня. Просто в своем наряде она казалась выше, чем была на самом деле. -- Боюсь, что здесь я бессильна, -- ответила девушка, и в ее голосе прозвучало искреннее сожаление. -- Я совсем не разбираюсь в машинах, умею только рулить и нажимать на педали. Да и то не очень хорошо. -- Она лучезарно улыбнулась. -- Единственное, что я могу предложить, это подвезти вас. Правда, мой отец, если узнает об этом, будет рассержен. Он запрещает мне заговаривать с подозрительными незнакомцами. -- А я подозрительный? -- Ну... вы иностранец. Ведь так? -- Я француз. Меня зовут Морис. -- Очень приятно, Морис. А я Элизабет. -- Она состроила милую гримаску. -- Не повезло мне с именем, правда? -- Почему же? -- удивился я. -- Элизабет -- красивое имя. -- Но слишком длинное. -- Вы предпочитаете Бет? Она решительно мотнула головой: -- Ни в коем случае! Так говорит мой отец, а я терпеть этого не могу. Друзья называют меня Лайзой. Ее улыбка была так заразительна, что я тоже улыбнулся. Пару минут мы молча стояли посреди пустынной дороги, улыбаясь и разглядывая друг друга. Время от времени наши взгляды встречались, и тогда я словно утопал в небесной синеве ее глаз. -- Ну, ладно, -- наконец спохватилась Лайза. -- Мне пора ехать. Могу и вас подвезти -- милях в семи отсюда есть городок Норфолк, там вы наверняка найдете механика, который разберется с вашим двигателем. Согласны? Я без раздумий кивнул. А подумав, решил, что это действительно хорошая идея. Мне нужно избавиться от машины, и лучше сделать это сейчас. Лайза отвезет меня в ближайший город, там я пойду не к механику, а прямиком на железнодорожную станцию, если она есть, или найму какой-то транспорт с водителем, если станции нет, и... Да! Но у меня нет ни цента местных денег!.. А лежащая во внутреннем кармане моего пиджака кредитная карточка Пангалактического Банка здесь вряд ли имеет хождение. Вот я и влип... Стараясь ничем не выдать своего замешательства, я с благодарностью принял предложение Лайзы и, пока она разворачивала машину, внимательно осмотрел салон и заглянул в багажник своего автомобиля в надежде на то, что Гаанн, собираясь разыгрывать передо мной туземца, позаботился о необходимых для путешественника вещах и -- главное -- о деньгах. К счастью, моя догадка оказалась верна: в багажнике я обнаружил большой чемодан и вместительный кейс из коричневой кожи. Рыться в вещах, рискуя озадачить Лайзу, мне не пришлось: открыв первым делом кейс, я увидел на самом верху толстую пачку зеленых банкнот, знакомых мне по древним фильмам и по моим недавним экскурсиям в "викторианские" миры. Эти невзрачные на вид бумажки символизировали здесь успех и благополучие их владельцев. Мое настроение сразу подскочило градусов на десять. Судя по толщине пачки, этих денег мне должно хватить на несколько месяцев безбедного существования. Если Гаанн жив, к тому времени он обязательно разыщет меня; а если нет... Что ж, значит, такова судьба. В любом случае, я не пропаду. Во время моего первого "путешествия в прошлое" сотрудники Чернобыльского центра здорово поднатаскали меня, заставили вспомнить много полезных вещей из школьной и университетской программы, помогли мне систематизировать мои знания. С таким багажом полезной информации я смогу себя прокормить... Но я больше никогда не увижу свой родной мир, по которому так тосковал, томясь в подземелье Чернобыля; не увижу друзей и знакомых; не увижу отца и многочисленных родственников; не увижу Софи, которую я продолжал любить, несмотря на происшедший между нами разрыв. Едва лишь вернувшись на родину, я снова оказался на чужбине... Подавив горький вздох, я закрыл кейс, перенес его вместе с чемоданом в машину Лайзы, затем устроился рядом с девушкой на переднем пассажирском сидении. Когда я захлопнул дверцу, она спросила: -- Вы все взяли? Ничего не забыли? -- Нет, ничего. -- Тогда поехали, -- сказала Лайза и, прежде чем отпустить педаль сцепления, заметила: -- Что-то вы погрустнели. Это из-за машины? Или у вас другие неприятности? -- Проблем хватает, -- честно признался я. -- Но я надеюсь с ними справиться. В конце концов, этот мир не так уж плох, если в нем живет такая замечательная девушка, как вы. Она решила, что я шучу. А зря -- ведь я говорил совершенно серьезно. 8. ЭРИК ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА Шел двенадцатый год моего пребывания в этом необитаемом мире. На импровизированном кладбище позади дома насчитывалось девятнадцать холмиков, увенчанных крестами. Почему именно столько, я сейчас объясню. Как вы уже знаете, первые три жертвы Александра я похоронил в одной безымянной братской могиле. К следующим я проявлял больше внимания и хоронил каждого по отдельности. К тому же у них я всегда находил какие-нибудь документы, удостоверяющие личность, поэтому на всех крестах, кроме первого, были таблички, где я указывал имя, дату рождения и дату смерти по времени их родного мира -- ее я определял по показаниям хронометра в библиотеке, хотя и не был уверен, что он работает правильно. К трехлетнему "юбилею" Александр преподнес мне очередной сюрприз. Он привел с собой не троих, а шестерых человек. Пока первая троица делала мне очередную инъекцию, остальные выгружали из корабля какие-то ящики. Позже я обнаружил в них книги, видеозаписи, разнообразные пищевые консервы (что было излишне -- по моим подсчетам, имевшихся в доме съестных припасов мне хватило бы еще лет на десять), новую одежду (а вот это было кстати -- за три года мой гардероб порядком обветшал, особенно, что касается нижнего белья) и еще много всякой всячины. Этот садист, будь он проклят, прилежно заботился о том, чтобы я ни в чем не испытывал нужды -- кроме, разумеется, свободы и человеческого общения. Когда с разгрузкой было покончено, Александр хладнокровно убил всех шестерых. В ту годовщину мне пришлось вырыть, вместо трех, целых шесть могил и смастерить шесть крестов с табличками. Естественно, на всех табличках была указана одна и та же дата смерти. Через год Александр явился только с тремя помощниками. Я понял, что увеличение числа жертв вдвое следует ожидать лишь к завозу очередной партии обновок и продовольствия. Очевидно, по замыслу Александра, я должен был испытывать угрызения совести не только за то, что живу, но и за то, что ем, пью, одеваюсь, читаю книги и смотрю фильмы. Все, что бы я ни делал, должно было напоминать мне о людях, погибших из-за меня. И действительно -- напоминало. А в пятую годовщину я снова свалял дурака. Убедившись, что мое смирение не смягчает Александра, я решился на отчаянный шаг. И опять же -- совершил непростительную ошибку. Я не стал безропотно ждать, пока очередная троица смертников схватит меня и сделает эту гадкую инъекцию. Едва лишь они направились ко мне, я бросился бежать. Следуя приказу Александра, они погнались за мной. Однако я не собирался забиться в какую-нибудь нору и прятаться там. Это было бессмысленно. У меня имелся другой план. Я привел своих преследователей к кладбищу за домом и принялся сбивчиво объяснять им, какая участь постигла всех их предшественников. Говорил я по-английски: от Мориса мне было известно, что это четвертый по распространенности язык в Галактике после китайского, хинди и испанского -- но трех первых я не знал. Поначалу помощники Александра отнеслись к моему рассказу с полнейшим недоверием и, видимо, сочли его бредом сумасшедшего. Двое мужчин уже повалили меня наземь и закатали правый рукав, как вдруг женщина, достававшая из футляра пневмошприц, изумленно вскрикнула и замерла, уставившись на ближайший крест с табличкой, где было указано имя Рут Якоби. Потом она заговорила по-немецки (этот язык я, хоть и с большим трудом, но понимал) и сказала державшим меня мужчинам, что у нее есть знакомая с таким же именем, которая полтора месяца назад без всякого предупреждения была переведена "на другую базу". Указанная на табличке дата смерти совпадала с временем ее "перевода", а дата рождения приблизительно соответствовала ее возрасту. Я тут же вмешался и любезно предложил порыться в моих карманах. Мужчины последовали этому совету и извлекли на свет божий кипу удостоверений, среди которых была и карточка медсестры Рут Якоби. Женщина подтвердила, что на фотографии действительно изображена ее знакомая. Кроме того, мужчины опознали одного из спутников Рут Якоби, который тогда же, полтора месяца назад, был отправлен "на секретное задание", и еще четверых, загадочно исчезнувших в прошлом месяце. Наконец-то мне поверили. И, разумеется, меня отпустили. Ни о какой инъекции речи уже не было. Я принялся было излагать им свой план, который заключался в следующем: пусть двое скрутят мне руки и ведут к Александру, а третий идет следом, пряча за нашими спинами обрез, который я смастерил из лазерного ружья и предусмотрительно положил вон там, в траве, возле той могилы... Тут нервы одного из мужчин не выдержали. Он бросился к указанному мной месту, нашел обрез, схватил его и, одарив нас свирепой ухмылкой героя боевиков, бесшумно скрылся за углом дома. Второй мужчина и женщина, обменявшись взглядами, быстро спустились по склону к самому озеру, пробежали вдоль его берега метров тридцать, потом снова взобрались наверх и скрылись в зарослях леса. Судя по их скорости, проворству и умению мгновенно оценивать ситуацию, они были хорошо вышколенными бойцами, однако я знал, что никакая выучка их не спасет. Они не представляли, с кем имеют дело. А две или три минуты спустя из-за того же угла дома вышел Александр. В руке он небрежно поигрывал бластером. Я понял, что наш самозванный Рембо уже упокоился с миром. Чего и следовало ожидать. -- Ну что, гаденыш? -- презрительно произнес Александр. -- Все никак не угомонишься? Нарываешься на очередной урок хороших манер? И исчез. А через четверть часа вернулся с трупами обоих беглецов. Бросил их у крыльца и сказал: -- Если ты думаешь, что это урок, то ошибаешься. Это лишь маленькое вступление. Настоящий урок будет через год. Впрочем, я еще не прощаюсь. И вновь исчез. На сей раз вместе с кораблем. А через восемь дней вернулся с новой командой смертников. Я сам закатал рукав и подставил руку, чтобы они сделали мне укол. Но это нисколько не подействовало на Александра. Он убил их, а затем снова напомнил мне, что это еще не урок. Настоящий урок ждет меня впереди. Через год. Шестой год был самым гнусным из всех проведенных мной в этом гнусном мире. Я все гадал, что же теперь придумает Александр мне в назидание. В моем воображении возникали жуткие картины, но я боялся, что действительность превзойдет самые худшие ожидания. Ведь извращенность Александра не знала границ... Однако год истек, а Александр не объявлялся. Не было его и по прошествии месяца, двух месяцев, трех, четырех... Во мне затеплилась робкая надежда, а когда миновало полгода сверх установленного срока, я по-настоящему воспрянул духом. Видно, случилось нечто экстраординарное, раз Александр, прежде демонстрировавший завидную пунктуальность, не явился дать мне очередную дозу своего дьявольского зелья. Похоже, он все-таки нарвался на Кевина с компанией! И, небось, когда предпринял попытку похитить свою дочь. Молодчина, Кевин! Ты мне не нравишься, но я тебя люблю. Интересно, погиб Александр или только пленен? -- гадал я. Лучше бы его убили, так надежнее. Хотя, конечно, пленного можно допросить и вытянуть из него полезную информацию -- например, обо мне. Но все же я предпочел бы, чтобы он погиб. Пленным порой удается бежать из темницы, а мертвые не встают из могилы. Правда, частенько по ночам я просыпался в холодном поту. Мне снились кошмары, в которых Александр заявлялся ко мне и, гадко ухмыляясь, говорил: "Вот-вот, гаденыш! Это и есть мой обещанный урок. К тебе вернулась надежда, а тут пришел я -- и отнял ее..." Но закончился седьмой год, а Александра все не было. Нет, он не мог так рисковать ради какого-то урока. Ведь, если верить его словам, то два года -- гарантийный срок действия препарата. Разумеется, он мог и обмануть меня, с него станется, и, тем не менее, на седьмую годовщину я устроил грандиозный пир, нализался до чертиков, а утром проснулся с раскалывающейся головой и тяжелым, будто набитым камнями, желудком. И все равно я был счастлив. Такая мелочь, как жестокое похмелье, не могла омрачить моей радости. А на пятом месяце восьмого года у меня начал пробуждаться Дар. Первым его проявлением был слабый телекинез. Как-то раз, за послеобеденным десертом я уронил пирожное, но успел подхватить его прежде, чем оно упало мне на колени. И тогда мне почудилось, что на мгновение оно зависло в воздухе. Я принялся экспериментировать и убедился, что в самом деле могу усилием воли передвигать на небольшие расстояния легкие предметы. Правда, уже через десять минут у меня зверски разболелась голова, и я вынужден был прекратить свои опыты. Но я все равно был на седьмом небе от счастья -- мой Дар возвращался к жизни. В тот день я снова напился в стельку. Постепенно я обретал и некоторые другие утраченные способности, хоть и в очень ослабленной форме. Я мог слегка обострять свое зрение (но лишь на пару минут), чувствовал близость живых существ (зверей в лесу, когда выходил на охоту), заставлял загораться легко воспламеняемые материалы... Словом, восьмой год был для меня полон приятных сюрпризов. Зато девятый год стал годом разочарований. Я застопорился на примитивных приемах из арсенала фокусника-недоучки. Дальше дело не шло, ничего более серьезного у меня не получалось. Да и эти дешевые штучки давались мне потом и кровью, вызывая головную боль, общую слабость, сонливость, иногда даже -- тошноту и рвоту. А порой, сверх меры переусердствовав, я терял сознание. И со временем ситуация нисколько не менялась к лучшему. Способность видеть Формирующие я обрел еще на десятом месяце восьмого года, но был достаточно благоразумен, чтобы не бросаться с головой в омут. Если от одного лишь взгляда на Формирующие у меня раскалывалась голова, то ни о каком контакте с ними и речи быть не могло. Пять лет, проведенных во власти маньяка-садиста, научили меня быть терпеливым. Однако любому человеческому терпению рано или поздно приходит конец. Моего хватило ровно на год. На исходе девятого года я не выдержал и в отчаянии ухватился за ближайшую Формирующую... Лучше бы я ухватился за оголенный провод высоковольтной линии. Меня так долбануло, что я до сих пор удивляюсь, как мне удалось выжить. Я провалялся в полной отключке не менее полусуток, да и потом целую неделю почти не вставал с постели. А когда немного оклемался и стал здраво соображать, то понял, наконец, что со мной приключилось. Удивительно, что эта мысль не приходила мне в голову раньше! Меня поразил редкий недуг, известный, как анемия сакри, а в просторечии именуемый повреждением Дара. Эта болезнь не была смертельной и не была неизлечимой, вот только беда в том, что единственным средством лечения анемии сакри было время. Поврежденный Дар восстанавливался сам по себе в течение пяти - десяти лет, а в особо тяжелых случаях требовалось лет пятнадцать, а то и двадцать. Механизм повреждения Дара оставался загадкой для Властелинов (оно, с одной стороны, и хорошо -- иначе бы многие принялись штамповать соответствующие заклинания). В большинстве случаев этот недуг был результатом необдуманных и чересчур интенсивных манипуляций силами, но иногда поражал и без всяких видимых причин. Впрочем, со мной все было предельно ясно: мой Дар повредила та гадость, которую Александр на протяжении пяти лет регулярно вкалывал мне. И я боялся, что у меня случай из разряда особо тяжелых. Похоже, моего полного излечения придется ждать все двадцать лет. А может, и двадцать пять. Тогда я предпочитал не думать, что Александр предвидел такой результат. Позже, когда я осмелился думать об этом, то пришел к успокоительному выводу, что все равно он не стал бы так рисковать. Вряд ли у него было достаточное количество подопытных, чтобы получить статистическое подтверждение возникновения анемии сакри. Тем более что он, давая мне двухгодичную дозу своего зелья, для подстраховки делал это ежегодно. Следовательно, не был уверен в устойчивости действия препарата на протяжении всех двух лет. Итак, вопреки первым радужным надеждам и мечтам о скором возвращении к родным, мое заточение грозило затянуться надолго. Правда, я подсчитал, что даже при самом неблагоприятном исходе мой Дар восстановится максимум через год по времени Основного Потока. Но это мало утешило меня -- ведь по моим биологическим часам мне перевалит за пятьдесят, и я буду выглядеть, как пятидесятилетний простой смертный. С горя я снова напился. А на утро твердо постановил вести в дальнейшем исключительно здоровый образ жизни -- не пить, не курить, не обжираться до колик в животе, регулярно заниматься спортом. С курением, впрочем, я завязал еще в первый год -- без общения с Формирующими я не испытывал потребности в никотине. Да и вообще, здоровье у меня было отменное, а вдобавок Александр сделал мне кучу прививок, чтобы я раньше времени не загнулся от какой-нибудь болячки. На самый крайний случай в доме имелась полностью укомплектованная аптечка неотложной помощи, снятая с какого-то космического корабля. Так что у меня были все шансы дожить и до пятидесяти, и до шестидесяти лет без помощи Формирующих. Правда, если мое выздоровление затянется на такой длительный срок, съестных припасов мне явно не хватит -- но это не беда. В лесу водится полно дичи, а на деревьях и кустарниках растут вкусные и сочные плоды. Как-нибудь перебьюсь, лишь бы хватило соли и специй. А также кофе. Я произвел ревизию продовольствия и подсчитал, что соли и специй хватит с лихвой, зато кофе, если я и дальше буду пить его по три чашки в день, закончится через семнадцать лет. Поэтому я решил сократить дневную норму до двух чашек. Теперь я мог смотреть в будущее хоть и без особого оптимизма, но с надеждой на лучшее. Итак, шел двенадцатый год моего пребывания в этом необитаемом мире. С того дня, как я понял, что мой Дар поврежден, прошло чуть больше двух с половиной лет. Время не летело быстрокрылой птицей, как мне хотелось бы, но и не ползло, подобно хромой улитке, чего я боялся. Оно просто шло -- своим чередом. Каждый день я выпивал по две чашки кофе и два-три раза в неделю ходил на охоту -- пока что для развлечения, а не по необходимости. Иногда, разнообразия ради, я заменял охоту рыбной ловлей -- что тоже было приятно. И, добавлю, вкусно -- в озере водилась изумительная рыба. Кроме того, я всерьез увлекся рисованием -- не рискну назвать это живописью. Подобные творческие порывы находили на меня и раньше, еще до роковой встречи с Александром, но я стыдливо скрывал от всех свое увлечение и никому не показывал своих рисунков -- боялся критики, а еще больше боялся льстивых и неискренних похвал. Наверное, меня подавлял талант Пенелопы. Я с самого детства тесно общался с ней и с Дианой, и, как мне теперь кажется, они невольно внушили мне комплекс неполноценности. Я испытывал чуть ли не панический страх перед точными науками, прекрасно понимая, что мне не дано сравниться с Дианой. Я боялся взять в руки рисовальный карандаш или кисть, с содроганием представляя, каким смешным буду выглядеть на фоне Пенелопы. А напрасно. Мои рисунки, сделанные уже здесь, в течение первых семи лет, были далеко не шедеврами, но и не были они бездарной мазней. Придя к такому выводу, а также избавившись от кошмара ежегодных визитов Александра, я буквально наводнил дом рисунками. Работал я пока что с карандашом и бумагой, но в теории уже изучал технику живописи красками -- благо в библиотеке нашлась парочка подходящих книг. К десятилетнему юбилею я устроил собственную выставку -- для самого себя, разумеется, ибо других посетителей, увы, не предвиделось. Я отобрал полсотни самых, на мой взгляд, удачных рисунков и развесил их в холле. Затем целый вечер ходил вдоль стен с бокалом вина в руке и, изображая из себя придирчивого критика, рассматривал свои собственные творения. На всех без исключения рисунках были изображены люди. Я рисовал только людей -- знакомых, друзей, родственников, имелась даже парочка Кевинов. Но больше всего было портретов Софи... И странное ведь дело: я общался с ней не более четверти часа, а воспоминания о ней по сей день оставались такими яркими, такими сильными, такими живыми, что, закрыв глаза, я мог представить ее лицо вплоть до мельчайшей черточки. Я помнил, какие душистые у нее волосы, какая нежная и бархатистая кожа, какие сладкие губы... Влюбившись в Софи с первого взгляда, я не смог забыть и разлюбить ее даже за десять лет разлуки. Возможно, именно мысль о ней была тем спасательным кругом, который не позволил моему рассудку кануть в пучину безумия. Я должен был уцелеть, вернуться, вырвать ее из мерзких лап Александра и сказать ей три простых слова, которые не успел и не осмелился произнести в тот вечер: "Я люблю тебя..." Отметив таким образом десятую годовщину, я решил, что пришло время испробовать свои силы в настоящей живописи. Все необходимое для этого, кроме чистого холста, в доме имелось -- небось, Александр тоже пытался писать картины (каких он достиг успехов, я так и не узнал). А проблема холста решилась очень просто: когда я здесь поселился, в библиотеке, на самом видном месте, висел портрет бравого гроссмейстера рыцарского ордена Святого Духа -- если вы не знаете, то объясню, что Александр когда-то и был этим самым гроссмейстером. В первую же неделю я снял портрет со стены и спрятал его подальше в чулан. Трудно сказать, почему я не сжег его; может быть, уже тогда предвидел, что мне понадобится холст -- а холст был хорош. Не стану утомлять вас подробным описанием моих мытарств, скажу лишь, что над первой в своей жизни настоящей картиной я работал больше года. Трижды мне приходилось начинать все сначала, но я не отчаивался. В конце концов, мое упорство было вознаграждено, и портрет получился на славу. Портрет Софи -- я изобразил ее в полный рост, одетую в церемониальный наряд принцессы из Дома Света. Я уже мечтал о том, как представлю ее отцу в качестве своей жены. А про Мориса я предпочитал не думать, чтобы не портить красивую мечту суровыми реалиями жизни. В моем положении было бы верхом нелепости строить планы соблазнения жены моего друга... Когда краски окончательно высохли, я повесил портрет Софи в библиотеке, на самом видном месте -- там, где когда-то висел портрет Александра. Моя первая картина мне очень нравилась, и я мог часами сидеть в кресле, любуясь ею. Впрочем, любовался я все-таки Софи -- она получилась у меня как живая. Закончив портрет, я несколько месяцев отдыхал и гнал прочь любые мысли о следующей столь же масштабной работе. Во-первых, я истратил почти все краски, да и другой картины, чтобы использовать ее холст, в доме, увы, не было. Во-вторых же, я был искренне убежден, что не смогу создать ничего более прекрасного и совершенного, чем портрет Софи. Короче, у меня назревал творческий кризис. Без сомнения, так или иначе я бы разрешил его -- но тут привычный ритм моей жизни был неожиданно нарушен... Однажды днем, когда я собирался на охоту, с ясного неба послышался знакомый шум. До боли знакомый. И до дрожи. Тот самый шум, которого я надеялся больше никогда не услышать. Сердце мое упало. А сам я упал на колени подле охотничьего снаряжения и едва не разрыдался от отчаяния. Это конец, думал я. Вот, значит, обещанный Александром урок! Жестокий урок... Я взял лазерное ружье, затем отбросил его в сторону, достал обрез, бьющий не так прицельно, зато короткий, и вышел на крыльцо. На лужайку перед домом, на свое обычное место, садился тот же самый проклятый корабль. Когда он совершил посадку, я, сжимая в руке обрез, направился к нему. Я твердо решил, что больше не позволю Александру измываться надо мной. Сейчас он выйдет, я выстрелю в него (конечно же, вреда ему не причиню, но попытка не пытка), после чего выстрелю в себя -- вот зачем я взял не ружье, а обрез... Прощай, Софи. Теперь уж прощай навсегда. Жаль, что все так получилось. Я не успел сказать, что люблю тебя, и ты никогда об этом не узнаешь. Еще раз прощай... Прощайте, мама и папа. Прощайте, Дэйра и Радка. Прощайте Диана и Пенелопа, Колин и Бренда, Мел и Бриан, дядя Артур и тетя Дана, дед Янус и Юнона, Шон и Ди... Прощайте все, мои друзья, родные и близкие. Знайте, что я всех вас люблю. Даже придурка Кевина. Люк отворился, трап соскользнул вниз, и на верхней ступеньке, вместо грозного силуэта Александра, появилась стройная, изящная женская фигура. Я сразу узнал ее и от неожиданности выронил обрез. Я не поверил своим глазам... А потом поверил. И бросился к ней, на ходу выкрикивая ее имя... А потом понял, что ошибся. Я был прав, когда не верил своим глазам. Это была не Юнона... 9. ДЖЕННИФЕР В ПЛЕНУ У ОТЦА Александр взял спеленатого младенца из рук Джулии и сказал мне: -- Ты плохая дочь, Дженнифер, и будешь плохой матерью. Я сам воспитаю мальчика. Он станет настоящим мужчиной. И унес моего малыша... В чем-то Александр прав -- я действительно плохая дочь. Да и как я могла стать хорошей дочерью, если человек, которого я двадцать пять лет считала своим отцом, был грубым, эгоистичным скотом, а мой настоящий отец оказался и того хуже. Еще до встречи с Александром я знала, что он негодяй, и презирала его, хотя Кевин и остальные просили меня не ожесточаться: мол, какой ни есть, а он все же мой отец. Легко им говорить! А мне каково? Я вовсе не великодушна, я очень злопамятна и не умею прощать. За Александром водилось много грехов, о которых я знала и не знала, слышала мельком и догадывалась, подозревала и чувствовала, что здесь не обошлось без него. Возможно, я многое бы ему простила. Однако было три вещи, которых я простить не могла. Я не могла простить ему, что он соблазнил, а затем бросил мою мать. Не могла простить, что он похитил меня у этих милых людей, которые дали мне то, чего я прежде была лишена, -- настоящую семью. И, наконец, самое главное: я не могла простить ему, что он мой отец... Я понятия не имею, как Александр провернул мое похищение, а расспрашивать его я не стала. Сама я помню лишь, что дверь внезапно распахнулась, в комнату ворвался тесть Софи, сбил с ног Колина, оказавшегося на его пути, грубо схватил меня -- а потом наступила тьма. Очевидно, Франсуа де Бельфор был сообщником Александра, но это не объясняет, как ему удалось скрыться. Вполне возможно, что в это же самое время Александр организовал какой-то отвлекающий маневр, к примеру, нападение извне, и в возникшей суматохе Бельфор-старший незаметно ускользнул, прихватив с собой меня. Я очнулась в огромном особняке в горах у быстрой реки. Там я прожила два с половиной месяца. Вместе со мной жил Александр, а еще пожилая чета слуг, говоривших на незнакомом мне языке, который я так и не удосужилась выучить. Александр пытался наладить со мной отношения, однако я не хотела ни видеть его, ни слышать, ни тем более -- говорить с ним. Теперь я сожалею, что была такой бескомпромиссной. Мне следовало бы, немного поупорствовав, смягчиться, вести себя пай-девочкой, называть Александра отцом... Впрочем, я сомневаюсь, что смогла бы одурачить его. Из меня никудышная актриса. Дважды я пыталась бежать, но мне не удавалось добраться до ближайшего людского поселения. Возможно, таковых вообще не было; возможно, та планета была необитаема. Оба раза Александр находил меня и возвращал обратно. Потом он исчез почти на три недели. А вернувшись, забрал меня с собой. Больше я не видела ни того особняка, ни тех пожилых слуг, говоривших на незнакомом языке. Моим следующим узилищем стала вилла на берегу моря. Дом был большой и новый, лишь недавно построенный, а эта планета, по-видимому, тоже была необитаема. На вилле нас ждали четверо слуг и молоденькая женщина-доктор, гинеколог по специальности. Все они говорили по-итальянски, но на каком-то странном диалекте, который, впрочем, я без труда понимала. Оказывается, Александр нанял их еще три месяца назад для ухода за своей беременной дочерью -- то есть, за мной. Поначалу я была в недоумении, но затем сообразила, что, наверное, это был мир с быстрым течением времени. Возможно, с очень быстрым. Вскоре я подружилась с Джулией -- так звали женщину-доктора. Она была родом из мира, похожего на мой, только там было начало XXI века. Окончив университет, Джулия долго не могла найти постоянной работы и с радостью приняла предложение Александра, который не поскупился ни на обещания, ни на аванс. Она, конечно, подозревала, что дело тут нечисто, но согласилась, поскольку ей очень нужны были деньги. Я боялась, что Джулия еще горько пожалеет о своем опрометчивом поступке. (Впрочем, надежда, что для нее и для слуг все обойдется благополучно, была. По крайней мере, Александр не демонстрировал перед ними своих способностей, а когда отлучался, то не исчезал просто так, а использовал космический катер, который и Джулия, и слуги считали очень навороченным самолетом на воздушных подушках. Но, может быть, он просто не хотел их пугать...) Александр, кстати, еще не оставлял надежды склонить меня на свою сторону. Теперь он сменил тактику и уже не пытался предстать передо мной в наилучшем свете, а принялся обливать грязью всех членов нашей семьи за исключением Юноны. Это, пожалуй, была единственная положительная черта, которую я у него обнаружила -- он считал свою мать святой. Зато с остальными Александр не церемонился. Он поведал мне свою версию гибели Харальда, представив Артура этаким коварным злодеем, убийцей невинных младенцев. Рассказал о кровосмесительной связи Брендона и Бренды и о продолжающемся по сей день романе Артура со своей родной теткой Дианой. Он обвинил Эрика в уничтожении целой планеты и в вероломном убийстве принца Ладислава, пытавшегося воспрепятствовать исполнению этого чудовищного замысла. Я услышала о преступлениях Джо и о том, что он якобы действовал в сговоре с Артуром, Брендоном и Амадисом. Досталось также и Кевину, которого Александр уличил в стремлении поработить мой родной мир... Короче, он так нагло и бессовестно искажал факты, что у меня не было ни сил, ни желания возражать ему. Я просто убегала от него, а когда он запирался со мной в комнате, я зажимала ладонями уши и во весь голос распевала всякие дурацкие песенки, лишь бы не слышать его. В конце концов, Александр сдался и оставил меня в покое. Он исчезал на несколько дней, затем появлялся вновь, чтобы справиться о моем самочувствии и узнать, сколько времени осталось до родов, затем снова исчезал. Пожалуй, пока это было главной обязанностью Джулии -- как можно точнее знать, когда я рожу ребенка. Зачем -- она не понимала. Я тоже не понимала, и меня терзали дурные предчувствия. Вряд ли это понадобилось ему для проведения астрологических расчетов. Хотя он явно что-то подсчитывал, постоянно прикидывал в уме -- я видела это по выражению его лица. А однажды я расслышала, как он пробормотал себе под нос: "Так, разница в двадцать три дня. Отлично..." Что за разница? Почему отлично?.. Когда до родов оставалось шесть дней, Александр забрал меня из этого мира. Правда, ненадолго. Он сказал Джулии и слугам, что я захотела немного прокатиться на самолете, посадил меня в свой космический катер, запер в пассажирской каюте и взлетел. Где-то в стратосфере он вошел в Тоннель, потом вышел из него в глубоком космосе (я видела все в иллюминатор), пробыл там минут пять, потом снова вошел в Тоннель -- и мы вернулись обратно. Джулия и слуги были в панике. Особенно сильно волновалась Джулия -- оказывается, мы отсутствовали полных одиннадцать дней, и по всем ее расчетам я уже должна была родить. Александр велел слугам не суетиться и немедленно приступить к исполнению своих обязанностей, а в ответ на недоуменные расспросы Джулии грубо отрезал, что она ошиблась в сроках. Причем так грубо и бесцеремонно, что у нее пропала всякая охота возражать ему. После чего сел в катер и снова улетел, пообещав к родам вернуться. А Джулия отвела меня в свой кабинет, где была установлена самая передовая (по меркам ее мира) диагностическая аппаратура, и провела дополнительное обследование. Результат оказался тот же -- шесть дней. Она была так потрясена, словно на голову ей свалился метеорит. И тогда я решилась рассказать ей всю правду. А начала с того, что она видит в ночном небе незнакомые созвездия вовсе не потому, что мы находимся в Южном полушарии, на острове, принадлежащем чудаку-миллиардеру... Джулия мне поверила. Конечно, не во всем и не сразу, но в главном -- да. Я предложила более приемлемое для нее объяснение нарушения сроков моей беременности, нежели ошибка, допущенная ею вследствие профессиональной некомпетентности. Это же объясняло и много разных мелочей -- как, например, то, почему ей каждую неделю приходилось переводить свои наручные часы на восемь минут вперед. Ход всех остальных часов в доме, включая компьютерные, Александр, видимо, согласовал с длительностью здешних суток. Под предлогом того, что пора обедать, я прервала наш разговор, давая Джулии время над всем поразмыслить. За обедом она почти ничего не съела, пребывая в глубокой задумчивости. Я могла понять ее состояние -- ведь не так давно я тоже пережила подобный шок, когда в одночасье были опровергнуты все мои прежние представления о мироздании. После обеда мы вновь остались наедине, и Джулия растерянно сказала: -- Знаешь, все это как-то в голове не вкладывается. Тридцать второй век, межзвездные перелеты, освоенная человечеством Галактика... и могущественные колдуны. И множественность миров. Разные эпохи, различные исторические линии, разница в течении времени... Кстати, о времени. Твой отец явно подгоняет рождение мальчика к определенному сроку. Я уже давно знала, что у меня будет сын. До того, как Александр похитил меня, я не хотела знать это заранее,