произнес пристыженный Диего. - Я уже давно подозревал, что этот... сеньор дон Фелипе соблазнил нашу сестру, а сегодня мы выследили его. Он был... был... - Старший брат запнулся. - Где он был, по нему видно. - Тон кастильского принца оставался суровым, однако чувствовалось, что комизм ситуации начинает его забавлять. - И что же вы требуете? - Наказать бесчестного развратника, вот что! - вмешался двенадцатилетний мальчишка, младший из братьев. - Дабы другим неповадно было. - Даже так? - Дон Альфонсо вопросительно поглядел на Филиппа. "Ай, какой красавец! - подумал он. - Неудивительно, что женщины наперебой цепляются ему на шею". Филипп с вызовом смотрел на него - смущенный, но не растерянный. "Если мне удастся заманить его в Толедо, многие наши дамы по гроб жизни будут благодарны мне за эту услугу, - решил дон Альфонсо; очевидно, он неплохо знал столичных дам. - Гм... Зато от их мужей я благодарности не дождусь". - Итак, вы утверждаете, - он опять повернулся к братьям, - что дон Фелипе обесчестил вашу сестру. - Да! - ответил ему хор в девять глоток. - И наш дом, - добавил Диего. - О доме пока речь не идет. Разберемся сначала с сестрой. Она жаловалась вам на дона Фелипе? Диего де Сан-Хуан изумленно вытаращил глаза. - Что-что? - сиплым голосом переспросил он. - Жаловалась ли она, повторяю, что дон Фелипе наглумился над ней? Братья были ошарашены таким толкованием их обвинения. - Нет, ваше высочество, не жаловалась, - первым опомнился Диего. - Боюсь, вы превратно поняли нас. Он не глумился над ней... То есть, на самом деле он наглумился, но он не... - Так что же он сделал, в конце-то концов? - Он... э-э... Сестра сама... э-э... - Ну! - Тереза... то бишь наша сестра... она добровольно... э-э... - Полно вам мычать! - прикрикнул дон Альфонсо, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. - Вы хотите сказать, что она по своей воле спала с ним? - Ну... - Так да или нет? - Да, ваше высочество. Но... - Тогда я ничего не понимаю, господа. - Дон Альфонсо скривил забавную гримасу, которая должна была означать безграничное удивление. - Какие у вас могут быть претензии к дону Фелипе? Он вел себя как истинный кабальеро, в чью обязанность вменяется всячески угождать даме, исполнять любой ее каприз. Диего громко застонал, сообразив наконец, что ни о каком правосудии речи быть не может. Королевская Фемида повернулась к нему спиной, а его семья, кроме всего прочего, стала объектом язвительных острот со стороны первого принца Кастилии. - Но ведь он соблазнил ее! - воскликнул младший де Сан-Хуан, еще не понявший, что над ним смеются. - Он обесчестил нашу сестру, наивную, неопытную, доверчивую... - Ладно, - как от назойливой мухи, отмахнулся от него дон Альфонсо. - Я сам займусь этим соблазнителем, - он кивнул в сторону Филиппа. - А вы ступайте разбирайтесь с сестрой. Боюсь, ее ожидают весьма неприятные минуты. - Но... - Никаких "но"! Прошу освободить замок, господа. Я уже сказал вам, что сам разберусь с доном Фелипе. Вы чем-то недовольны? Разумеется, братья были недовольны. Тем не менее возражать сыну своего короля они не осмеливались и лишь бросали на Филиппа злобные взгляды. Когда они, подталкиваемые пиками хохочущих стражников, убрались восвояси, и ворота замка за ними захлопнулись, дон Альфонсо, весело посмеиваясь, подошел к Филиппу. - Рад познакомиться с вами, дон Фелипе, - сказал он. Филипп сдержанно поклонился: - Я весь к вашим услугам, дон Альфонсо. Почту за большую честь, если вы согласитесь воспользоваться моим скромным гостеприимством. - Пожалуй, так я и сделаю, - с серьезной миной произнес кастильский принц, но глаза его продолжали смеяться. К ним приблизился падре Антонио. Шел он медленно, с некоторым трудом переставляя ноги и шаркая сильнее обычного, а левую руку прижимал к груди и тяжело дышал от волнения, однако лицо его выражало глубокое облегчение. - Да благословит Бог ваше высочество, - сказал он. - Если бы не вы, эти дикари затеяли бы бойню. Само Провидение привело вас в наш дом. - Ну, если вы считаете моего отца Провидением, - улыбнулся дон Альфонсо, - то так оно и есть... И между прочим. Как раз перед тем, как начался весь этот сыр-бор, нас пригласили к столу. Надеюсь, ужин еще не остыл. Ужин прошел почти без разговоров. Лишь после того, как подали десерт, дон Альфонсо, потягивая небольшими глотками вино, хитровато прищурился и сказал, обращаясь к Филиппу: - А вы весело проводите время, как я погляжу. И часто вы попадаете в такие истории? - Да нет, - смущенно ответил Филипп. - Это впервые. - И, небось, только потому, что остолопы, вроде братьев де Сан- Хуан, большая редкость в этих Богом забытых краях. Если я не ошибаюсь, скоро исполнится год, как вы перебрались сюда из Сантандера. Вам здесь еще не наскучило? Филипп нахмурился и промолчал. Тогда дон Альфонсо попытался подступиться к нему с другой стороны: - И вообще, я не могу понять, как вам удается управлять графством из этой глуши. - И все-таки удается, - немного оживился Филипп. - Притом весьма успешно. Сейчас дела в Кантабрии обстоят как никогда хорошо. Можете сами убедиться. - Он повернулся к падре, который молча слушал их разговор: - Дон Антонио, каков был общий доход графства за прошлый год? Хотя бы приблизительно. И в галльских скудо[7], пожалуйста. -------------------------------------------------------------- 7 Галльский скудо (в отличие от римского) - золотая монета, равная по достоинству двенадцати серебряным сольдо или двадцати четырем динарам. - Тридцать три тысячи восемьсот пятьдесят один скудо и девять сольдо, - тот же час ответил преподобный отец. - Позавчера я просматривал отчеты, поэтому помню с точностью до динара. На лице дона Альфонсо появилось выражение искреннего удивления. - Тридцать три тысячи скудо? - переспросил он. - Да этого быть не может! Мои личные владения, а они почти вдвое больше Кантабрии, даже в лучшие годы не приносили такой прибыли. Правда, Астурия не самостоятельное графство, как ваше, а удельное, и определенная часть общего дохода изымается королевской фискальной службой, минуя мою казну, но тем не менее... - Тем не менее таков мой доход за минувший год, - с самодовольной улыбкой констатировал Филипп и вновь обратился к падре: - А бенефиции[8]? -------------------------------------------------------------- 8 Бенефиции - от лат. "beneficium", расположение, благоволение; отчисления из церковной казны в пользу светского владыки. - Бенефиции от епископства Сантандерского, дарованные вашему прадеду, дону Эстебану Кантабрийскому, папой Иоанном XXIV в году 1398-ом, по состоянию на первое января сего года составили почти три тысячи скудо. - Благодарю. Теперь, какая часть этой суммы была истрачена на содержание замков, войска, чиновников и слуг, снаряжение кораблей, расширение хозяйства... ну, и на все прочее? - Ни единого динара, монсеньор. - Как же так? - Вы забыли, что еще с позапрошлого года в вашей казне оставалось не востребованными свыше пятнадцати тысяч скудо. Из них семь я ссудил под проценты евреям Шимону из Мадрида и Ицхаку из Сантандера, а оставшиеся восемь тысяч пошли на уплату налога в королевскую казну и на текущие расходы. Две недели назад был получен первый взнос от упомянутых мной ростовщиков. Вот на эти деньги мы сейчас и живем. - Таким образом, - произнес Филипп, с улыбкой глядя на озадаченного дона Альфонсо, - в данный момент активное сальдо моей казны превышает тридцать шесть тысяч скудо - целая гора золота, которая лежит в моих сундуках в неприкосновенности... Э, нет, преподобный отец качает головой. Видимо, нашел еще несколько евреев, чтобы дать им ссуду под грабительские проценты... Нет?.. Ах, да, вспомнил - пряности. По подсчетам дона Антонио эти вложения через два года принесут, по меньшей мере, полтораста тысяч чистой прибыли. Правда, на мой взгляд, это довольно рискованное предприятие. Южный морской путь в Индию еще мало исследован и наверняка полон опасностей, но в моем распоряжении имеются новые добротные корабли с опытными экипажами и капитанами, которые знают свое дело. Все-таки заманчиво вложить пятнадцать тысяч с тем, чтобы спустя два года получить в десять раз больше - и это как минимум. По-моему, риск оправдан... Гм, я сказал что-то смешное, дон Альфонсо? Кастильский принц действительно украдкой ухмылялся, и это не ускользнуло от внимания Филиппа. - Прошу прощения, - немного смущенно произнес дон Альфонсо. - Я просто подумал, что вы чертовски ловко перевели разговор со своей персоны на хозяйственные дела. Знаете, дон Фелипе... Да, кстати. Мне кажется, что мы чересчур официальны. Девять лет не такая большая разница в возрасте, чтобы помешать нам называть друг друга кузенами. Филипп улыбнулся ему в ответ: - Полностью согласен с вами, кузен. В конце концов, мы троюродные братья. А как утверждает мой друг, граф Капсирский, троюродные братья - все равно что родные. - Значит, договорились, - удовлетворенно произнес дон Альфонсо. - Отныне мы просто кузены, без всяких "сеньоров" и "донов". Далее, дорогой мой кузен Аквитанский, я просил бы вас не притворяться, будто вы не догадываетесь о настоящей цели моего визита. Мой отец уже трижды писал вам, лично приглашая вас в Толедо. На первое письмо вы ответили, что ваша жена ждет ребенка, и вы намерены приехать к нам после его рождения. Два следующих приглашения вы проигнорировали, сославшись на якобы плохое состояние здоровья. Не скажу, что это было очень вежливо с вашей стороны, тем более что к тому времени в Толедо уже стало известно о ваших похождениях. Филипп в замешательстве опустил глаза и ничего не ответил. А дон Альфонсо после короткой паузы продолжил: - Отправляясь к вам, я получил от отца указание во что бы то ни стало вытащить вас из этой дыры и привезти с собой. Между прочим, преподобный Антонио тоже считает, что вам пора переменить обстановку. Филипп нахмурился. - Право, я очень тронут такой заботой обо мне со стороны вашего августейшего отца, кузен, но... - Никаких возражений я не принимаю, - категорически заявил дон Альфонсо. - Я не позволю вам быть преступником. - Преступником? - удивленно переспросил Филипп. - Да, да! В ваши-то годы, при вашем-то положении, с вашим-то богатством прозябать здесь, в глуши, ублажая неотесанных провинциальных дам и девиц, это и есть самое настоящее преступление! Вы не приняли предложение короля Робера поселиться в Тулузе, где ваше место как первого принца Галлии; что ж, я понимаю, у вас были для этого веские основания, вы не хотели ставить своего дядю в неловкое положение, ухудшая его отношения с вашим отцом. Но у вас нет причин отказываться от переезда в Толедо - ведь вы еще и граф Кантабрийский, гранд Кастилии, то есть вы о б я з а н ы наравне с другими вельможами принимать участие в управлении всем нашим государством... Короче говоря, - подвел итог кастильский принц, - отец велел мне без вас не возвращаться. И я исполню его волю, хотите вы того или нет. Уж поверьте мне на слово, я умею убеждать... Дон Альфонсо действительно умел убеждать, и спустя неделю после этого разговора шестнадцатилетний Филипп Аквитанский, граф Кантабрии и Андорры, младший сын герцога и внук галльского короля, отправился вместе со своим кастильским кузеном на юг - в столицу объединенного королевства Кастилии и Леона, Толедо. Юноша, которому впоследствии было суждено золотыми буквами вписать свое имя на скрижалях истории, перевернул следующую страницу своей бурной биографии. Глава 2 ПРОИСХОЖДЕНИЕ Филипп был единственным ребенком герцога от его второго брака с Изабеллой Галльской, дочерью короля Робера II; единственным его ребенком, рожденным в любви. Однако появление на свет Божий третьего сына не принесло радости в дом герцога - но только скорбь и печаль. Герцогиня была еще слишком юна для материнства, по правде говоря, она сама была ребенком, хрупким и болезненным, так что известие о ее беременности отнюдь не привело герцога в восторг, а главный придворный медик семьи Аквитанских с самого начала был полон дурных предчувствий. И опасения эти, как оказалось впоследствии, полностью оправдались. Изабелла все же выносила дитя весь положенный срок и в надлежащее время разрешилась младенцем мужска пола - но это было все, на что ее хватило. При тяжелых и мучительных родах она скончалась и лишь каким-то невероятным чудом не забрала с собой в могилу ребенка. Новорожденного второпях окрестили, ибо боялись, что он не жилец на этом свете, и без ведома герцога нарекли в честь отца - Филиппом. Вопреки всем опасениям, ребенок выжил и рос, хоть и хрупким с виду, но к удивлению здоровым и крепким мальчуганом. Случилось так, что с первых же дней жизни Филипп приобрел могущественного и грозного врага в лице собственного отца. Герцог так сильно любил свою вторую жену, так скорбел по ней, что люто возненавидел Филиппа, считая его виновником смерти Изабеллы, чуть ли не ее убийцей. На первых порах он даже отказывался признавать своего младшего сына и приходил в дикую ярость при малейшем упоминании о нем. Вот так, в день своего рождения Филипп потерял не только мать, но и отца. По счастью, Филипп не рос круглым сиротой, лишенным материнской ласки и не ведавшим уюта домашнего очага. Отвергнутого отцом младенца взяла к себе, фактически усыновив, родная сестра герцога Амелия, графиня д'Альбре, у которой несколькими днями раньше родилась прелестная девочка с белокурыми волосами и большими голубыми глазами. Малышку, двоюродную сестренку Филиппа, как и мать, звали Амелия, но позже, чтобы избежать путаницы, все стали называть ее Амелиной.[9] В детстве Филипп и Амелина были поразительно похожи друг на дружку, как настоящие близнецы, и может быть поэтому Амелия Аквитанская не делала между ними никакого различия и относилась к своему племяннику и приемному сыну с такой же нежностью и теплотой, как и к родной дочери. В отличие от большинства знатных дам того времени, графиня кормила своих детей собственной грудью, и вместе с ее молоком Филипп впитал глубокую привязанность к ней. Он называл ее мамой, любил ее как мать и долго не мог понять, почему окружающие называют его матерью другую женщину, которую, к тому же, он ни разу не видел. Со временем ситуация прояснилась, но для Филиппа это ровным счетом ничего не меняло. Амелия все равно оставалась для него мамой, малышку Амелину он считал родной сестрой, а сын Амелии, Гастон, граф д'Альбре, парень довольно циничный, но чуткий и в общем добрый, всегда был ему за старшего брата. -------------------------------------------------------------- 9 Амелина (Amelina) - уменьшительное от Amelia. Отец же и оба сводных брата оставались для Филиппа чужими. Хотя с годами ненависть герцога к младшему сыну поутихла, боль за утратой жены не проходила, и он по-прежнему относился к Филиппу крайне враждебно, временами даже на вид его не переносил. А что до братьев, Гийома и Робера, то они ненавидели Филиппа за сам факт его существования, за то, что он был рожден другой женщиной и назван в честь отца, за то, что он был любимцем своего двора, за то, наконец, что герцог просто ненавидел его, тогда как их обоих презирал... Если Филипп был горьким плодом несчастной любви, то Гийом и Робер родились в результате банального брака по расчету. Их мать Катарина де Марсан, последняя представительница и единственная наследница угаснувшего рода графов Марсанских, умерла в 1427 году еще при жизни своего свекра, герцога Робера Аквитанского. Эта красивая и невероятно безмозглая женщина, несшая на себе печать вырождения всего своего семейства, оставила мужу двух сынов, которыми он, даже при всем желании, никак не мог гордиться. Оба сына Катарины де Марсан унаследовали от матери не только красоту, но и ее непроходимую глупость, злобный нрав и патологическую жестокость ее предков. Особенно преуспел в последнем Гийом. С детства он просто обожал публичные наказания и казни, он умудрялся присутствовать при всех допросах с пристрастием - зрелище чужих страданий доставляло ему поистине садистское удовольствие. Когда Гийому исполнилось шесть лет, он устроил в заброшенном флигеле бордоского замка, где тогда обитало семейство Аквитанских, камеру пыток и успел замучить и казнить дюжину кошек и собак, прежде чем его разоблачили. Эта история ужаснула даже старого герцога Робера - человека, хоть и не жестокого, но весьма далекого от сантиментов. А два года спустя король Франции, Филипп-Август II, наслышанный о камере пыток и прочих "детских шалостях" наследника Гаскони, расторг предварительную договоренность, согласно которой его внучка Агнесса, по достижении соответствующего возраста, должна была выйти замуж за Гийома Аквитанского. Так были похоронены надежды двух герцогов - Робера I и его сына Филиппа III - восстановить посредством брака дружественные отношения со своим северным соседом и мирным путем вернуть в состав Гаскони часть потерянных во время войны с Францией территорий. С тех пор герцог никак не мог подыскать для старшего сына подходящей партии, и Гийом Аквитанский дожил до двадцати пяти лет, не имея ни жены, ни детей, и даже ни с кем не помолвленный, что по тем временам было чем-то из ряда вон выходящим. Нежелание могущественных соседей породниться с Гийомом объяснялось не только его садистскими наклонностями, но также и тем, что у герцога было три сына, и младший из них, Филипп, при всей нелюбви к нему со стороны отца, многим представлялся наиболее вероятным претендентом на наследование родового майората... Впрочем, об этом, с позволения читателя, мы подробнее поговорим в следующей главе. На девятом году жизни Филиппа постигла тяжелая утрата: умерла его тетка Амелия, женщина, заменившая ему мать, первая женщина, которую он любил, и единственная - которую он любил целомудренно. По прискорбному стечению обстоятельств, в это самое время Филипп находился в Шалоне, куда отправился вместе с Гастоном д'Альбре за его невестой, Клотильдой де Труа, племянницей графа Шампанского. А когда они вернулись домой, то застали только траур во дворце, новое надгробие в склепе аббатства Святого Бенедикта и плачущую навзрыд Амелину. В общем, невеселая получилась у Гастона свадьба, и тогда Филипп в первый и последний раз видел в глазах у кузена слезы. Сам же он никак не мог поверить в происшедшее, все это казалось ему каким-то диким, кошмарным, неправдоподобным сном. И только на следующий день, проснувшись и не увидев склоненного над ним лица графини Амелии, которая обычно будила его по утрам, он, наконец, осознал страшную истину, понял, что больше никогда не увидит с в о ю м а м у , и горько оттого разрыдался... А год спустя ушел из жизни еще один близкий родственник Филиппа - родной брат его матери, Людовик VI Галльский. Король Людовик царствовал недолго и умер бездетным, и после его смерти Филипп, как единственный потомок Изабеллы Кантабрийской, первой жены короля Робера II, унаследовал графство своей бабки и стал одним из богатейших и могущественнейших феодалов Испании. Таким образом, девятилетний Филипп Аквитанский, третий сын герцога, заметно повысился в своем общественном статусе. Он стал грандом Кастилии, а кроме того, поскольку новый король Галлии, Робер III, был еще молод и не имел детей, Филипп, пусть и временно, получил титул первого принца королевства и наследника галльского престола. Придворные, слуги, горожане и крестьяне стали именовать его не иначе, как "ваше высочество", и делали это, несомненно, в пику Гийому и Роберу, к которым, несмотря на их титулы монсеньоров, обычно обращались просто "сударь". Старшие братья, понятно, неистовствовали, снедаемые завистью и досадой. Герцог же воспринял известие о том, что его семья обзавелась первым принцем Галлии, с полнейшим безразличием, как будто это его вовсе не касалось, как будто Филипп не был его сыном. Со смертью дяди Филипп обрел материальную независимость от отца. Будучи человеком рассудительным и зная о враждебном отношении герцога к младшему сыну, Людовик VI назвал в числе своих душеприказчиков Гастона д'Альбре, поручив ему управление Кантабрией до совершеннолетия Филиппа. Гастон исполнял обязанности опекуна добросовестно и регулярно передавал в распоряжение своего подопечного часть прибыли от графства, а оставшиеся средства, все до единого динара, вкладывал в развитие хозяйства, по-братски оплачивая издержки из собственного кармана. Благодаря такой предусмотрительности со стороны покойного короля, Филипп уже в десять лет стал вполне самостоятельным человеком и даже смог организовать при дворе отца небольшой собственный двор. Это внесло заметное оживление в размеренную полусонную жизнь Тараскона - древнего родового гнезда маркграфов Испанских, куда герцог переселился из Бордо вскоре после смерти второй жены, надеясь укрыться здесь от жизненных невзгод, желая обрести покой и умиротворение... А Филипп был юн, жизнь била из него ключом, он не любил уединения и большую часть своего времени проводил в обществе сверстников и молодых людей на несколько лет старше. У Филиппа было много друзей, но еще больше было у него подруг. С малых лет он, что называется, вертелся возле юбок - это была его страсть, его любимое развлечение. Разумеется, он также любил читать интересные книги, беседовать с умными, образованными людьми, заниматься музыкой, играть в разные спортивные игры - однако серьезную конкуренцию всему вышеперечисленному составляли девчонки. Филиппа интересовало в них все: внешность, строение тела, поведение, образ мыслей, как они одеваются и особенно - как раздеваются. Какой-то могущественный инстинкт пробуждался в нем в присутствии этих удивительных созданий, до предела обострял его любознательность, призывал к активным исследованиям. Зачем, не единожды задавался он вопросом, Господь создал их такими отличными от мужчин? Почему в мире существует два столь разных типа людей? Что в женщинах такого особенного, что влечет его к ним с непреодолимой силой? Наставники давали Филиппу хоть и докладные, но, по его мнению, слишком упрощенные разъяснения, большей частью акцентируя внимание на явлении деторождения. Он этим не довольствовался и продолжал самостоятельные наблюдения. Со временем все становилось на свои места, и к десяти годам Филипп в общих чертах получил представление, что такое женщины и с чем их едят, а чуть позже (но гораздо раньше, чем большинство его сверстников) он почувствовал настоящее физическое влечение к противоположному полу. В свою очередь, и подружки Филиппа не оставались к нему равнодушными. Уже тогда он был писаным красавцем и выглядел старше своих лет, и многие барышни были чуточку влюблены в него, а некоторые - совсем не чуточку. Среди самых рьяных поклонниц Филиппа, как ни странно, оказалась Амелина д'Альбре. Едва лишь став девушкой, она напрочь позабыла, что росли и воспитывались они, как родные брат и сестра, и страстно возжелала стать его женой. Филипп был очень привязан к Амелине, она была его лучшей подругой, и он нежно любил ее - но только как сестру. Это обстоятельство, впрочем, не мешало ему хотеть ее как женщину и помышлять о близости с ней - и все же что-то в нем препятствовало осуществлению подобных желаний. Возможно, ему просто не хотелось терять в лице Амелины сестру, в которой он так нуждался. Осенью 1444 года Гастон, крупно повздорив с герцогом, вынужден был покинуть Тараскон и переселился вместе со всей семьей в одно из своих беарнских поместий. За два месяца разлуки Филипп так сильно истосковался по Амелине, что, в конце концов, не выдержал и тоже приехал в Беарн, где приятно провел всю зиму и первый месяц весны в обществе кузины, кузена, его жены и двух его маленьких дочурок. Гастон почти не сомневался, что по ночам Филипп тайком спит с Амелиной, но не предпринимал никаких шагов, чтобы пресечь это. В мыслях он уже давно поженил их, однако, зная упрямый характер Филиппа, не пытался форсировать события и терпеливо выжидал. И если Гастон заблуждался насчет отношений его сестры с Филиппом, то виной тому была вовсе не неуступчивость Амелины или недостаток настойчивости с ее стороны... Филиппу шел четырнадцатый год, но выглядел он на все пятнадцать, и за ним уже прочно закрепилась репутация неотразимого сердцееда. Он был красив, общителен, остроумен, он прямо-таки излучал обаяние, и женщины находили его не просто очаровательным, но о б в о р о ж и т е л ь н ы м . Их влекло к нему, как бабочек на свет фонаря; а юные, не умудренные опытом девушки, сверстницы Филиппа, порой и вовсе теряли голову в его присутствии и позволяли ему делать с ними все, что он пожелает. В таких случаях Филипп уводил очередную жертву своих чар в какое-нибудь укромное местечко, и там они целовались, нежно и невинно, по-детски неумело лаская друг друга... Постепенно Филипп приобретал опыт в поцелуях, его свидания с девушками носили все более затяжной и интимный характер, а его ласки уже нельзя было с полной уверенностью назвать неумелыми, а тем более невинными. Филипп понимал, что с неизбежностью восхода солнца наступает пора следующего этапа познания женщин - познания их в прямом, библейском смысле этого слова. Однако в решающий момент всегда такой смелый и настойчивый Филипп ни с того, ни с сего терялся и робел. Сердце его уходило в пятки от ничем не объяснимого, панического страха, и он поспешно ретировался. А однажды, когда оставалось сделать один шаг (буквально один шаг - с пола на кровать к Амелине), он попросту бежал, сгорая от стыда и последними словами проклиная свою робость. И всякий раз, немного успокоившись после очередной неудачи, Филипп делал один и тот же вывод: "Видно, я не люблю ее как женщину... Но что же это такое - любовь?" Глава 3 НАСЛЕДСТВО По мере того, как взрослели сыновья герцога, в среде гасконского и каталонского дворянства зрело недовольство двумя старшими, в особенности Гийомом, который был наследником родового майората - Аквитании, Беарна, графств Испанской Марки и Балеарских островов. Ранее мы уже упоминали о некоторых дурных наклонностях Гийома; а с годами они лишь усугублялись и приумножались, что не шутку тревожило здравомыслящих и рассудительных вельмож, коих среди подданных герцога было немало. Их отталкивали не только и даже не столько его многочисленные пороки, как сочетавшаяся с ними умственная недоразвитость, граничащая с дебилизмом. Полная неспособность Гийома справляться с государственными делами была очевидна. То же самое относилось и к Роберу, который был не намного лучше старшего брата, а при своей бесхарактерности и склонности поддаваться дурному влиянию со стороны - пожалуй, еще хуже. Разумеется, многие бароны были бы не прочь воспользоваться грядущей слабостью княжеской власти для укрепления собственного могущества, поэтому здоровые силы общества стали искать альтернативу неизбежным в таком случае смутам и междоусобицам. Трудно сказать, когда и кому впервые пришла в голову мысль, что наследником Гаскони и Каталонии должен стать Филипп; но это, в конечном итоге, не так уж важно. Главное, что к тому времени, когда Филиппу исполнилось тринадцать лет, большинство гасконских и каталонских землевладельцев - кто сознательно, а кто по наитию, - видели в нем своего будущего сюзерена. Это относилось не только к подданным герцога, но и к его соседям. Так, к примеру, король Хайме III Арагонский, учуяв, откуда ветер дует (он всегда отличался необычайно острым чутьем), предложил герцогу обручить Филиппа со своей дочерью Изабеллой Юлией,[10] однако получил категорический отказ. И, по всеобщему убеждению, причиной отказа было вовсе не то, что арагонская принцесса была старше Филиппа на два с половиной года. Скорее, герцог опасался, что, породнившись с арагонским королем, его младший сын (ненавистный сын!), и без того весьма значительная персона, благодаря своему положению первого принца Галлии и гранда Кастилии, станет слишком опасным претендентом на родовой майорат. -------------------------------------------------------------- 10 Юлия (Julia) - родовое имя. По логике, в данном контексте следовало бы употребить его в арагонской транскрипции - Хулия (коль скоро король назван Хайме, а не Иаков); однако автор намеренно допустил это несоответствие, чтобы подчеркнуть принадлежность Юлиев Арагонских (Los Julios de Aragon) к младшей ветви рода Юлиев Римских. В начале лета 1444 года группа молодых вельмож, друзей и родственников Филиппа, собралась обсудить сложившуюся ситуацию вокруг проблемы наследования. Инициаторами этого тайного собрания выступили Гастон д'Альбре и Эрнан де Шатофьер - два самых близких друга Филиппа, а Эрнан, к тому же, был его сверстником. Он очень рано потерял родителей и находился под опекой дяди, но с малых лет проявил такой решительный характер, незаурядный ум и немалые организаторские способности, что самостоятельно справлялся с хозяйственными делами, не нуждаясь ни в каком надзоре, и постепенно опека над ним со стороны родственников превратилась в чистую формальность. По мужской линии род Шатофьеров происходил из Франции. От их прежнего родового гнезда, замка Шато-Фьер, остались одни лишь развалины где-то на востоке Шампани; в память о них прапрадед Эрнана, первый граф Капсирский из Шатофьеров, построил в Пиренеях новый замок, который, по его замыслу, должен был стать возрожденным Шато-Фьером и который его потомки не замедлили переименовать на галльский лад - Кастель-Фьеро, сохранив в неизменности свое родовое имя.[11] -------------------------------------------------------------- 11 Франсийское Chвteau-Fier (Chвteaufier) соответствует галльскому Castel-Fiero. Вот в этом самом замке, что в двух часах езды от Тараскона, и держали свой тайный совет заговорщики. По их единодушному мнению, пассивно дожидаться смерти герцога, не предпринимая никаких решительных шагов, было бы крайне неосмотрительно, и чтобы избежать в будущем затяжной борьбы за наследство, необходимо начать действовать прямо сейчас. Приняв такое решение, молодые люди затем разошлись во мнениях, с чего же именно следует начинать. Горячие головы предлагали радикальное средство решения всех проблем - организовать убийство Гийома и Робера, и делу конец, однако большинство заговорщиков с этим не согласилось. Не отрицая, что старшие сыновья герцога вполне заслуживают смерти и в предложении об их немедленном физическом устранении есть свой резон, они все же отдавали себе отчет в том, что на этом этапе предпочтительнее дипломатические средства, а излишняя горячность может лишь навредить. Бурные дискуссии продолжались целый день, только к вечеру молодые вельможи пришли к согласию по всем принципиальным моментам и разработали план дальнейших действий. Они выбрали из своего числа десятерых предводителей, среди которых естественным образом оказались Гастон д'Альбре и Эрнан де Шатофьер, и возложили на них руководство заговором. На следующий день все десять предводителей отправились в Тараскон. Накануне с подачи Эрнана было решено поставить Филиппа в известность о существовании планов по его возведению на герцогский престол, не раскрывая, впрочем, всех своих карт. Осведомленность Филиппа, пусть и ограниченная, позволяла заговорщикам в случае необходимости выступать от его имени, что, естественно, придавало заговору больший вес и даже некоторую официальность. Филипп выслушал их, внешне сохраняя спокойствие и невозмутимость. За все время, пока Эрнан и Гастон попеременно говорили, излагая соображения заговорщиков, он ни взглядом, ни выражением лица не выдал своего внутреннего торжества: наконец случилось то, о чем он так мечтал на протяжении нескольких последних лет, пряча эту самую сокровенную мечту глубоко в себе, не поверяя ее никому на свете - даже Богу... Когда Эрнан и Гастон закончили, Филипп смерил всех собравшихся приветливым и вместе с тем горделивым взглядом и сказал: - Друзья мои, я свято чту кровные узы, законы и обычаи наших предков, и считаю, что лишь исключительные обстоятельства могут оправдать их нарушение. К сожалению, сейчас в наличии эти самые исключительные обстоятельства. И если я окажусь перед выбором - мир, покой и справедливость на землях, вверенных моему роду Богом, или слепое следование устоявшимся нормам, - тут в его голосе явственно проступили металлические нотки, - то будьте уверены: я не колеблясь выберу первое. Думаю, и Бог, и люди поймут и одобрят мое решение. Таким ответом он расставил все по своим местам. И если кто-нибудь из предводителей, направляясь к Филиппу, воображал, что оказывает ему большую честь, предлагая то, что по праву принадлежит его старшему брату, то он со всей определенностью дал им понять, что м и л о с т и в о соглашается принять отцовское наследство - единственно ради их же блага и только потому, что Гийом оказался недостойным высокого положения, доставшегося ему по рождению. Эти слова лишний раз убедили молодых людей, что они не ошиблись в выборе своего будущего сюзерена. Когда все предводители, кроме Шатофьера и д'Альбре, ушли, Филипп покачал головой и задумчиво произнес: - Ошибаются те, кто отказывает Гийому и Роберу в каких-либо талантах. В некотором смысле они даже гении. Ведь это еще надо суметь пасть так низко, чтобы настроить против себя решительно всех. - Да уж, гении, - ухмыльнулся Гастон. - Но я предпочел бы не иметь таких гениев среди своих родственников. Перед людьми стыдно. Эрнан молча смотрел на друзей и думал о том, что воистину неисповедимы пути Господни, если от одного отца рождаются такие разные дети, как Филипп и Гийом... Упомянутая нами в предыдущей главе ссора между герцогом и Гастоном д'Альбре имела самое непосредственное отношение к вышеизложенному. Гастон однажды попытался прозондировать почву и намекнул герцогу, что, возможно, его подданные хотят видеть наследником Гаскони и Каталонии не Гийома и не Робера, а Филиппа. Герцог тотчас пришел в неописуемую ярость и наговорил племяннику много обидных слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого ему не оставалось ничего иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей и уехать из Тараскона. Позже, задумываясь над столь странным поведением герцога, Гастон находил этому только одно объяснение: он явно был не первый, кто намекал ему на такую возможность. А между тем Гийом и Робер, будто нарочно, делали все, чтобы облегчить труды заговорщиков. Они собрали в своем окружении самые отборные отбросы общества, что уже само по себе вызывало негодование респектабельных вельмож, и бесчинствовали в округе, наводя ужас на местных крестьян. Среди множества гнусных развлечений братьев было одно, производившее на Филиппа особо гнетущее впечатление. Со своим романтическим отношением к женщинам он всей душой ненавидел насильников - а Гийом и Робер были самыми что ни на есть настоящими насильниками... Глава 4 СМЕРТЬ Это случилось 2 мая 1445 года. Утро было прекрасное, но чувствовал себя Филипп не под стать погоде прескверно. Он разгуливал в одиночестве по дворцовому парку, проветривая тяжелую с похмелья голову. Вчера он впервые в своей жизни по-настоящему напился и теперь горько жалел об этом и клятвенно обещал себе, что впредь подобное не повторится. Поначалу Филипп не собирался напиваться, но вчерашняя пирушка получилась не очень веселая, скорее даже тоскливая. Эрнан де Шатофьер уехал в Беарн и должен был вернуться лишь через несколько дней, прихватив с собой Гастона д'Альбре и Амелину, благо герцог уже перестал сердиться на своего племянника. По той или иной причине отсутствовали и другие близкие друзья и подруги Филиппа; так что ему было немного грустно, и он выпил больше обычного. Затем ему в голову пришла мысль, что если он как следует напьется, то, глядишь, наберется смелости переспать с какой-нибудь из присутствовавших девушек. Мысль эта была не слишком умная, здравой частью рассудка он это понимал и, тем не менее, с достойным лучшего применения усердием налег на вино, стремительно пьянея от непривычки. После изрядного количества выпитого зелья его воспоминания о вчерашнем вечере внезапно оборвались. Проснулся Филипп сам, однако не был уверен, провел ли он всю ночь один, или нет, и эта неизвестность мучила его больше, чем головная боль. Было бы обидно, до слез обидно потерять свою невинность в беспамятстве... Филипп вздрогнул от неожиданности, услышав вежливое приветствие. Он поднял задумчивый взгляд и увидел рядом с собой Этьена де Монтини - симпатичного паренька девяти лет, служившего у него пажом. - А-а, привет, дружище, - рассеянно ответил Филипп и тут же сообразил, что может расспросить его о минувшем вечере. В отличие от слуг и других пажей, Монтини умел при необходимости держать язык за зубами. - Послушай... мм... только строго между нами. Что я вчера вытворял? Этьен в недоумении взглянул на него своими красивыми черными глазами, затем вяло улыбнулся. - Вы ничего не вытворяли, монсеньор. Все было в полном порядке. - Когда я ушел?.. И с кем? - В одиннадцатом часу. Вы пожелали всем доброй ночи и ушли. - Один? - Один. - Точно? - Точно, монсеньор. Я еще удивился: обычно вы исчезаете незаметно, и вместе с вами недосчитываются одной из барышень. Но вчера все барышни были на месте - я это специально проверял. Филипп облегченно вздохнул: - Вот и хорошо... - Он внимательнее присмотрелся к Монтини и спросил: - Ты чем-то взволнован? Что произошло? - В замок привезли девушку, - ответил Этьен. - Мертвую. - Мертвую? - Да, монсеньор. На рассвете она бросилась со скалы в реку. Двое крестьян, которые видели это, поспешили вытянуть ее из воды, но уже ничем помочь ей не могли. - Она была мертва? - Мертвее быть не могла. Она упала на мель, ударилась головой о камни и, наверное, тотчас умерла. Филипп содрогнулся. Его нельзя было назвать слишком набожным и богобоязненным человеком, порой он позволял себе подвергать сомнению некоторые положения официальной церковной доктрины, одним словом, он не был слепо верующим во все, что проповедовали святые отцы, - но к самоубийству относился однозначно отрицательно. Сама мысль о том, что кто-то может сознательно лишить себя жизни, заставляла его сердце болезненно ныть, а по спине пробегал неприятный холодок. С трудом подавив тяжелый вздох, Филипп спросил: - А кто она, эта девушка? Монтини пожал плечами: - То-то и оно, что никто не знает. Поэтому ее привезли в замок - она явно не здешняя. - А как она выглядит? - С виду ей лет четырнадцать-пятнадцать. Определенно, она не из знатных девиц, но и не крестьянка и не служанка. Скорее всего, она из семьи богатого горожанина, правда, не из Тараскона, потому что здесь ее никто не узнал... - Тут Монтини замешкался, потом добавил: - Впрочем, это не совсем так. - Что не совсем так? - Что ее никто не узнал. Кое-кто ее все же узнал. - Стоп! - сказал Филипп. - Не понял. Ведь ты говорил, что ее никто не знает. - Это верно, монсеньор, ее никто не знает. Не знает, кто она такая. Но вчера ее видели неподалеку от Тараскона. Дело было вечером... - И что она делала? Монтини поднял голову и по-взрослому пристально посмотрел Филиппу в глаза. Взгляд его был хмурым и грустным, в нем даже промелькнуло что-то похожее на ярость. - Вернее, чтч с ней делали, - уточнил он. Сердце Филиппа подпрыгнуло, а потом будто провалилось в бездну. Они