минании о матушке Амелии, Филипп загрустил, а на глаза ему навернулись слезы. Усилием воли он заставил себя вернуться к действительности и вновь сосредоточил внимание на портрете. Какой же она была в жизни - женщина, которая родила его? Отец безумно любил ее, до помрачения рассудка любил. Ради нее готов был разжечь междоусобицу в королевстве, возненавидел родного сына за ее смерть, двадцать лет растратил впустую, живя одними лишь воспоминаниями о ней. Во всех без исключения балладах о родителях Филиппа непременно воспевается изумительная красота юной галльской принцессы, да и старые дворяне утверждали, что герцогиня Изабелла была блестящей красавицей. А вот на портрете она неказистая простушка. И не только на этом портрете, но и на трех остальных - в спальне отца, в столовой и в церемониальном зале - она такая же самая, ничуть не краше. Быть может, предположил Филипп, его мать была красива той особенной красотой, для которой художники еще не изобрели соответствующих приемов, чтобы хоть в общих чертах передать ее мазками краски на мертвом холсте. Он уже сталкивался с подобным случаем. Как-то, без малого четыре года назад, дон Фернандо вознамерился было послать императору в подарок портрет Бланки, но ничего путного из этой затеи не вышло - все портреты были единодушно забракованы на семейном совете как в крайней степени неудачные, совершенно непохожие на оригинал. Некоторые мастера объясняли свое фиаско неусидчивостью Бланки, иные нарекали, что ее лицо слишком подвижное и нет никакой возможности уловить его постоянных черт, а знаменитый маэстро Галеацци даже набрался смелости заявить королю, что с точки зрения художника его старшая дочь некрасивая. Филипп был возмущен этим заявлением не меньше, чем король. Уже тогда он находился во власти чар Бланки, все больше убеждаясь, что она - самая прекрасная девушка в мире (после Луизы, конечно), и речи маэстро показались ему кощунственными. Тогда, помнится, он взял слово и сгоряча обвинил самого выдающегося художника современности в бездарности, а все современное изобразительное искусство - в несостоятельности... Филипп смотрел на портрет матери, а думал о Бланке. Он не мог понять, почему она отказалась стать его женой, почему отвергла план, предложенный падре Антонио. Одно время Филипп пытался утешить себя тем, что Бланка просто не посмела перечить отцу, но этот аргумент не выдерживал никакой критики. Она была не из тех девушек, которые безропотно подчиняются чужой воле, пусть даже воле родителей. Добро бы у нее не было выхода - но ведь выход был! Ведь Бланка знала, что Филипп хочет жениться на ней, знала, что он просил у короля ее руки и испрашивал разрешения Святого Престола на их брак. Также она знала, что отец выдает ее за графа Бискайского отнюдь не по государственным соображениям. Падре Антонио рассказал ей обо всем, объяснил, как обстоят дела, четко обрисовал ситуацию и предложил блестящий план, который наверняка сработал бы. Но она отказалась! Этого Филипп простить ей не мог. Он расценивал это, как предательство с ее стороны. Какими бы ни были причины столь нелогичного поступка Бланки, бесспорно было одно: она предпочла ему графа Бискайского... "Ну, почему? - в который уже раз мысленно вопросил Филипп. - Почему ты это сделала?.." - Ладно, - наконец отозвался герцог, нарушая молчание. - Мы отдали дань прошлому, теперь пришло время поговорить о настоящем и будущем. Присядем, Филипп. Подстроил ли так отец с определенным умыслом, или же это получилось невзначай, но, сев в предложенное кресло, Филипп почти физически ощутил на себе взгляд своего тезки и прапрапрадеда, маркграфа Воителя. Давно почивший славный предок сурово взирал с портрета на своего здравствующего потомка и, казалось, заглядывал ему в самую глубь души, угадывая самые сокровенные его мысли... Герцог устроился в кресле напротив Филиппа, положил локти на подлокотники и сплел перед собой пальцы рук. - Надеюсь, сын, ты уже догадался, о чем пойдет речь? - А после утвердительного кивка Филиппа продолжил: - Поэтому я не вижу необходимости во вступительном слове или в каких-либо напутствиях. Вскоре тебе исполнится двадцать один год, ты уже взрослый человек, ты князь, суверенный государь, и в твоем возрасте, при твоем высоком положении, тебе совсем негоже быть неженатым. По своему горькому опыту герцог знал, как подчас бывает больно слышать слово "вдовец", а потому сказал "неженатым". Филипп понял это и взглядом поблагодарил его за деликатность. - Полностью согласен с вами, отец. Признаться, я даже удивлен, что вы так долго выжидали с этим разговором. - Когда мне стало известно, - объяснил герцог, - что на следующий день после возвращения ты отправил к кастильскому королю гонца с письмом, в котором (но это лишь мои догадки, имей в виду) ты попросил у него руки принцессы Элеоноры, я решил обождать, пока ты не получишь ответ. - Ага, вот оно как... - пробормотал Филипп, краснея. - Понятно... Он умолк и в замешательстве опустил глаза. Он не знал, что и ответить. Лгать не хотелось, а сказать правду... Ему было стыдно, он был ужасно зол на себя - и не только на себя. Из чувства обиды и мести он всячески оттягивал свой брак с Норой, чтобы заставить дона Фернандо понервничать, а когда, наконец, решился, то получил отказ - и ни от кого иного, как от своего друга Альфонсо... - Ты уж извини, сынок, - прервал его мрачные размышления герцог. - Я понимаю, что не вправе рассчитывать на предельную откровенность с твоей стороны. Это по моей вине в наших отношениях нет той доверительности, которая в порядке вещей во всех благополучных семьях. Я обещаю сделать все, чтобы приблизить день, когда ты, позабыв обо всех обидах, а не только простив их, примешь меня как отца, как своего искреннего друга и соратника, а не просто как человека, который породил тебя, от которого ты унаследовал свое имя и положение. Этот день, если он когда-нибудь наступит, будет самым счастливым днем в моей жизни. Я буду терпеливо ждать его, а пока... Пока расскажи мне то, что считаешь нужным. Филипп тихо вздохнул и, потупившись, произнес: - Собственно, тут и рассказывать нечего. Если отбросить сантименты и говорить лишь по существу, то за минувшие полгода я, исключительно по своей глупости, потерял двух невест - сперва Бланку, а потом Нору. - Ага... И за кого же выходит моя младшая кастильская племянница? - За бывшего жениха старшей. - За императора? Так он все же добился развода? - Да, это самые свежие новости. На днях святейший отец должен расторгнуть брак Августа Юлия с Изабеллой Французской. Или уже расторгнул. - Ясно... - С минуту герцог помолчал, затем снова заговорил: - А жаль. Очень жаль. Я возлагал большие надежды на союз с Кастилией. Еще в отрочестве ты проявил непомерные властные амбиции, а с годами, как я подозреваю, они лишь усилились. В этом отношении ты не похож на меня. Гасконью, Каталонией и Балеарами ты явно не удовольствуешься, и я не ошибусь, предположив, что ты метишь на корону своего дяди Робера Третьего. Я от этого не в восторге, но не собираюсь отговаривать тебя или переубеждать. Для себя ты уже все решил, ты упрям, честолюбив, амбициозен, и ничто не в силах изменить твое решение. В конце концов, возможно, ты прав: Тулузцы слишком слабы, чтобы их род и дальше правил Галлией. - Я убежден в своей правоте, отец. Для такой большой страны нужна сильная королевская власть, в противном случае Галлия рано или поздно распадется на несколько крупных и десяток мелких государств. Уже сейчас ее лишь с натяжкой воспринимают как единое целое, а дальше будет еще хуже, особенно, если королева Мария все-таки родит ребенка. Пока я остаюсь наследником престола, пока жив Арман Готийский, пока Людовик Прованский находится под королевской опекой, положение Робера Третьего более или менее прочное. Но это - шаткое равновесие, оно может нарушиться в любой момент. Менее чем через год граф Прованский станет совершеннолетним, маркиз Арман уже стар и вряд ли долго протянет, а его внук, который корчит из себя странствующего рыцаря... - Филипп покачал головой в знак осуждения образа жизни, который ведет наследник могущественного дона Армана, маркиза Готии, графа Перигора и Руэрга. - Я познакомился с виконтом Готийским в Андалусии, где он примкнул к нашей армии во главе отряда наемников. - И какое впечатление он на тебя произвел? - Весьма противоречивое. Он загадочный человек, сущая серая лошадка. Никому не ведомо, что у него на уме, и я не берусь предсказывать, как он поведет себя, когда станет маркизом Готийским. Будет ли он, подобно своему деду, твердым сторонником сохранения на престоле тулузской династии, поддержит ли меня, или же переметнется в стан провансцев - вот вопрос вопросов. Что до савойцев, то с ними все ясно. Они либо примут сторону сильнейшего, либо - если увидят, что назревает грандиозная междоусобица, - быстренько выйдут из состава Галлии и попросятся под руку германского императора. Герцог кивнул, соглашаясь с рассуждениями Филиппа. - В свете этого у нас есть два варианта возможных действий. Первый, который избрал бы я: вне зависимости от того, будут у короля дети или нет, оказать безусловную поддержку ныне царствующему дому... - Такой путь для меня неприемлем, - решительно произнес Филипп. - В этом я не сомневаюсь. Хотя ты мой сын и, по идее, должен был бы подчиниться моей воле, я уступаю тебе инициативу и, так уж и быть, пойду у тебя на поводу. - Герцог вздохнул, затем продолжил: - Наш род могуществен, он самый могущественный среди галльских родов, однако нам будет не по плечу противостоять возможному союзу Прованса, Савойи и Лангедока. Следовательно, нам нужны могущественные союзники, чтобы по силе мы могли сравниться с объединенной мощью этой троицы. - И тогда равновесие мигом нарушится в нашу пользу, - заметил Филипп. - Думаю, что герцог Савойский и часть лангедокских графов переметнутся к нам. - Вне всякого сомнения, так оно и будет. Герцог Савойи, насколько мне известно, не в восторге от человеческих качеств молодого графа Прованского, и я рассматриваю их союз лишь гипотетически, как самый неблагоприятный для нас расклад, который, надеюсь, никогда не выпадет. Далее, виконт Готийский. Он и герцог Савойи - две ключевые фигуры в предстоящей игре, и от их позиции будет зависеть исход всей партии. А их позиция, в свою очередь, будет зависеть от нас, в частности от того, насколько удачно ты выберешь себе жену - предполагаемую королеву Галлии. Для этой роли как нельзя лучше подходили обе кастильские принцессы, особенно старшая, Бланка - ведь она еще и графиня Нарбоннская. Увы, не сложилось... А восемь лет назад король Арагона сделал мне весьма заманчивое предложение. Такое заманчивое, что с моей стороны было чистейшим самодурством отвергнуть его - и все же я отверг... Да ладно! Кто старое помянет, тому глаз вон. Филиппу, конечно, было интересно, почему отец так сокрушается по поводу того, что некогда отказался принять старшую дочь Хайме III в качестве своей невестки. Однако он решил не уводить разговор в сторону и умерил свое любопытство, отложив выяснение этого вопроса до лучших времен. - Что было, то было, отец. Коль скоро на то пошло, я тоже не безгрешен. Мой первый брак нельзя назвать удачным, и ваши упреки в тот памятный день были оскорбительны по форме, но совершенно справедливы по сути. Тогда я был безумно влюблен и поступил как обыкновенный человек, а не как государственный муж, не задумываясь над последствиями своего поступка. Друзья пытались образумить меня, даже Эрнан, и тот вынужден был признать... - Филипп не закончил свою мысль и махнул рукой, будто отгоняя от себя грустные воспоминания и тяжелые думы. - Но сейчас, - твердо продолжал он, - я намерен выбрать себе жену, исходя сугубо из государственных соображений, руководствуясь интересами всего нашего рода. - Вот исходя из таких соображений, - с готовностью отозвался герцог, - я предлагаю на твое рассмотрение два варианта: либо брачный и политический союз с могущественным европейским государством, либо брак с богатой наследницей, который позволит нашему роду стать не просто самым влиятельным, но и доминирующим во всей Галлии. - Богатая наследница, это Маргарита Наваррская? - догадался Филипп. - Да, она, - подтвердил герцог. - Дочь Александра Десятого. - Гм... Говорят, дикая штучка. - И очень выгодная для нас партия. Во всех отношениях выгодная. Правда... - Правда, - живо подхватил Филипп, - с добродетелью Маргариты... как бы сказать поприличнее?.. словом, не все в порядке. - Ты тоже не монах, сын мой, - с добродушной улыбкой парировал герцог. - Полагаю, что наследство - целое королевство, хоть и небольшое, - дает нам веские основания для снисходительности. Меня же волнует не сомнительная добродетель наваррской принцессы, а некоторые другие особенности ее характера. - А именно? - То, что ты сказал. Она дикая штучка. Филипп самоуверенно усмехнулся: - Ну, это уже моя забота. Я ей быстро когти обломаю. Герцог покачал головой: - Не так все просто, Филипп. Чтобы обломать ей когти, как ты выражаешься, нужно сперва жениться на ней. А с этим как раз и может возникнуть заминка. - Да, да, в самом деле, - произнес Филипп, ероша свои золотистые волосы. - Говорят, что Маргарита и слышать не желает ни о каком замужестве, а королю не достает решительности своей волей принудить ее к браку. - То-то и оно. С тех пор, как умер принц Рикард и Маргарита стала наследницей престола, дон Александр почти ежемесячно получает весьма заманчивые предложения - и все их отклоняет. Сначала он поступал так по собственной инициативе, дескать, его дочь еще юна, пусть подрастет немного, а потом уже заартачилась сама Маргарита: не хочу, говорит, замуж, и хоть ей что - видать, еще не нагулялась вволю. Всякий раз, как только отец заводит с ней разговор на эту тему, она устраивает ему бурные сцены - то с криками и руганью, то со слезами - в зависимости от настроения. Когда же король пытается настоять на своем, Маргарита и вовсе выходит из себя и либо закатывает истерику, либо учиняет форменный погром, разбивая все, что подвернется ей под руку. - М-да... Слыхал я, что характер у Маргариты не ангельский, однако не думал, что она сущая фурия. - Можешь не сомневаться, фурия, каких мало. В частности потому король и мечтает поскорее выдать ее замуж, надеясь, что тогда она остепенится. - Герцог скептически усмехнулся. - Блажен, кто верует. Лично я полагаю, что ее только могила исправит. Маргарита пошла в свою мать не только внешностью, но и нравом - такая же неуемная и сварливая, своенравная и капризная, без постоянных скандалов просто жить не может, как рыба без воды. Взять хотя бы ее последнюю выходку. - Какую? - Ну, с Инморте. - С Инморте? - переспросил Филипп. - А что между ними произошло? Герцог удивленно приподнял бровь: - Неужели ты ничего не слышал? - Да вроде бы ничего... Нет, все-таки слышал. Говорят, в марте наваррский король крепко поссорился с гроссмейстером иезуитов... Стало быть, и здесь не обошлось без Маргариты? - Ясное дело. В последнее время ни один громкий скандал в Наварре не обходится без участия Маргариты. А этот был особенно громким. Странно, что ты так мало слышал о нем. - Тогда я был на войне, - коротко ответил Филипп. - Ах да, конечно, - согласился герцог. - Как раз тогда ты воевал в Андалусии. - Вдруг он хитро прищурился и добавил: - Бои, а в часы затишья - хорошенькие мавританочки. Воистину, некогда было прислушиваться к сплетням. Филипп покраснел. "Вот те на! - изумленно подумал он. - Гастон-второй нашелся! Чудеса, да и только..." - А что до скандала, - герцог вновь принял серьезный вид, - то приключился он вследствие того, что Инморте попросил у дона Александра руки принцессы. Для своего сына, разумеется. - Ба! Для Хайме де Барейро? Герцог утвердительно кивнул: - Гроссмейстер обратился к королю с этим нелепым предложением во время официального приема, в присутствии многих блестящих вельмож и, что самое прискорбное, в присутствии Маргариты. Дон Александр, понятно, был возмущен... - Еще бы! Эка честь - породниться с самим Вельзевулом. - Не в том дело, Филипп. До сих пор наваррский король лояльно относился к иезуитам, чего я не одобряю. Однако он, как тебе должно быть известно, муж весьма набожный и благочестивый. - Чересчур набожный, по моему мнению, - заметил Филипп. - До смешного благочестивый. Вот уже третий год кряду он заказывает всем монастырям Памплоны еженедельные молебны во спасение души Маргариты, а еще постоянно натравливает на нее епископа Франческо де Арагона с его ханжескими проповедями. Герцог слегка усмехнулся: - Насчет молебна я того же мнения - это сверх всякой разумной меры. По мне, уж лучше бы он употребил свое благочестивое рвение на искоренение иезуитской заразы на наваррской земле. Будем надеяться, что недавний инцидент заставил его призадуматься, и он все же пересмотрит свое отношение к рыцарям Сердца Иисусова. Ну, в самом деле, где это видано, чтобы брака с принцессой, наследницей престола, добивался ублюдок воинствующего монаха и какой-то неотесанной крестьянки... - Дочери мелкого ростовщика, - внес уточнение Филипп. - В Толедо говорят, что мать графа де Барейро была наполовину еврейка, наполовину мавританка. - Тем хуже... Нет, подумать только, граф де Барейро! В свое время я воспринял это как пощечину, нанесенную Иннокентием Пятым всей европейской аристократии. Да простит меня Господь, но, по моему убеждению, папа Инокентий был не в себе, присваивая этому ублюдку графский титул. - Так что было дальше? - нетерпеливо спросил Филипп. - Что ответил гроссмейстеру король? - А ничего. - Как так? - Он просто не успел ответить, вместо него ответила Маргарита. Дон Александр собирался указать Инморте на дверь, но принцесса опередила его. - Представляю, что она сказала! - Пересказывать ее слова не буду. Однако слова еще полбеды. Кроме всего прочего, Маргарита отлупила Инморте. - Отлупила?! - рассмеялся Филипп. - Отлупила!.. О, это было незабываемое зрелище! - Да уж, точно. Во всяком случае, Инморте надолго запомнит свое сватовство. Взбешенная Маргарита выхватила из рук графа де Сан- Себастьяна жезл верховного судьи и не в шутку, а всерьез принялась лупить им гроссмейстера. - Ну и ну! - фыркая со смеху, произнес Филипп. - А что же Инморте? - Как ты понимаешь, он попал в весьма затруднительное положение. Стража и не помышляла вступаться за него, а вздумай он или его спутники применить силу против Маргариты, они были бы тут же изрублены в куски. Так что гроссмейстеру не оставалось ничего другого, как позорно бежать. И что уж самое занимательное, принцесса преследовала его на всем пути от тронного зала до ближайшего выхода из дворца, гналась за ним, задрав юбки выше колен, а когда начала отставать, что было силы швырнула жезл ему в спину. Филипп откинулся на спинку кресла и громко захохотал. Герцог подождал, пока он немного успокоится, а когда смех Филиппа перешел в тихие всхлипывания, продолжил свой рассказ: - После этого инцидента Инморте заявил, что расценивает случившееся как оскорбление, нанесенное в его лице всему ордену, и намерен объявить Наварре войну. - Ага! Теперь понятно, зачем ему понадобился этот спектакль со сватовством. Он хотел спровоцировать Маргариту к оскорбительной выходке, правда, недооценил ее бурного темперамента. И тем не менее она попалась на его уловку. - Мне тоже так кажется, - сказал герцог. - Инморте можно назвать кем угодно, только не глупцом. Делая это абсурдное, смехотворное предложение, он, безусловно, рассчитывал на скандал, который даст ему повод к войне. К счастью для Наварры, папский нунций в Памплоне ни на мгновение не растерялся и решительно предостерег Инморте от объявления войны, угрожая ему санкциями со стороны Святого Престола. Гроссмейстер был вынужден подчиниться, поскольку папа Павел не разделяет весьма благосклонного отношения своих предшественников к иезуитам и уж тем более не считает их передовым отрядом воинства Божьего на земле. Где там! По моей информации, Святой Престол очень обеспокоен стремительным ростом могущества ордена Сердца Иисусова, и папские нунции при всех европейских дворах получили тайное задание выяснить, какова будет реакция светской власти на официальное объявление иезуитов еретической сектой и наложение Интердикта[23] на все три области ордена - Лузитанскую, Мароканскую и Островную.[24] -------------------------------------------------------------- 24 Имеются в виду Азорские острова. -------------------------------------------------------------- 23 Интердикт - отлучение от церкви целой территории. В области действия Интердикта запрещены все виды богослужений, включая крещение и отпевание. - Это будет мудрое решение, - одобрительно произнес Филипп. - Хоть и запоздалое. Теперь иезуиты большая сила, и единственно лишь Интердиктом их не усмиришь. - Поэтому святейший отец направил особые послания тем владыкам, в резко негативном отношении которых к иезуитам он ничуть не сомневается... - И, разумеется, вы были в числе первых, кто получил такое послание. - Естественно. Папа предложил нам воспользоваться предстоящими празднествами по случаю восемнадцатилетия Маргариты Наваррской и направить в начале сентября в Памплону своих представителей, или же самим явиться туда, чтобы обсудить план совместных действий по ликвидации ордена иезуитов. - Вот это правильно, - сказал Филипп. - Давно бы так... Но вернемся к Маргарите. Вижу, она презабавнейшая особа. "И тебе под стать, - подумал герцог. - Два сапога пара". - И что ты думаешь о моем предложении? - спросил он. Филипп поднял к своему лицу сжатую в кулак руку. - При всех ее недостатках, Маргарита наследует наваррскую корону, - он выпрямил один палец. - Она знатного рода и имеет выдающихся предков, - второй палец. - Красива, - третий. - Умна, - четвертый. - Хоть и не добродетельна, но знает меру, весьма осмотрительна и, надеюсь, не будет так глупа, чтобы родить мне наследника от кого-то другого. - Филипп хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. - А что она вертихвостка и баламутка, это стерпеть можно. В конце концов, я тоже не ангел. - Итак, - подытожил герцог. - С одной кандидатурой мы разобрались. - А кто вторая? Кого вы имели в виду - внучку германского императора или Анну Римскую? - Принцессу Анну, конечно. Что касается Марии Геннегау, то я не считаю ее перспективной для нас партией. Ее дед слишком стар и недолго протянет, а ее отца, герцога Зеландского, вряд ли изберут германским императором. По всей видимости, преемником Карла Шестого станет эрцгерцог Баварский. - Значит, Анна Юлия, дочь Августа Двенадцатого и Изабеллы Французской, - задумчиво проговорил Филипп. - Но ведь она еще дитя. - Не такое уж дитя. Она одного возраста с Элеонорой Кастильской, даже чуть старше. В середине лета ей исполнится четырнадцать. - Это не суть важно, отец. Принцесса Анна менее перспективная невеста, чем Маргарита Наваррская. Брак с ней будет лишь политическим союзом, но ни на пядь не увеличит наши владения. - Точно так же, как и в случае с Элеонорой, - заметил герцог. - Однако ты был не прочь жениться на ней. Боюсь, ты опять поддаешься эмоциям. Тебя отталкивают некоторые странности Анны, все эти сплетни о ней... - Отнюдь, - живо возразил Филипп. - Дело вовсе не в том. И вообще, с недавних пор я не склонен доверять сплетням. Я по своему опыту знаю, как они бывают несправедливы... Вернее, по горькому опыту Бланки - ведь ее оклеветали совершенно безосновательно. - Даже так? - герцог посмотрел на Филиппа с таким недоверчивым видом, словно тот сообщил ему, что луна упала на землю. - Но... Впрочем, ладно, не будем уходить от темы нашего разговора. Ты сам, когда сочтешь нужным, расскажешь мне эту историю... и если сочтешь нужным. А пока вернемся к принцессе Анне. Почему ты считаешь политический союз с Италией малоперспективным? Филипп понял, что отец решил устроить ему небольшую проверку на способность трезво оценивать политическую ситуацию. - Один союз другому рознь, - уверенно заговорил он. - В случае моего брака с Бланкой или Норой Кастилия оказала бы безусловную поддержку моим притязаниям на галльский престол. Кстати, на моральную поддержку со стороны Альфонсо, как моего друга, я могу рассчитывать и сейчас. Но Италия - совсем другое дело. Итальянцы никак не могут оправиться от сокрушительного поражения в войне с галлами двести пятьдесят лет назад и до сих пор относятся к нам с опаской. Римский Сенат неизменно блокирует любые попытки императоров вмешаться во внутренние дела Галлии, и надо сказать, не без веских на то оснований. С тех пор как Карл Великий заявил о своих претензиях на роль всемирного самодержца и наградил себя титулом императора Священной Римской Империи, Германия и Италия находятся в состоянии перманентной войны. Рим немало поспособствовал преждевременному распаду империи Карла, в результате чего возникли королевства Наварра, Арагон, Франция, Хорватия и великое герцогство Австрийское, а также доминион Галлия под римским протекторатом. Образование в начале XIII века самостоятельного Галльского королевства произошло не без содействия Германского Союза, и после этого между Италией и Германией установился довольно шаткий мир, основанный на невмешательстве как той, так и другой стороны в дела Галлии, Австрии и Хорватии. А ежели Рим, в случае моего брака с Анной Юлией, паче чаяния окажет мне более осязаемую, чем просто моральную поддержку в борьбе за галльский престол, германские князья также не останутся в стороне и в пику Италии поддержат Людовика Прованского. Нет, на это ни Римский Сенат, ни император не пойдут. Хоть как бы Август Двенадцатый не любил свою единственную дочь, он ни за что не решится на разжигание новой войны с Германией - а вдруг она закончится претворением в жизнь планов Карла Великого о создании Священной Римской Империи. Герцог усмехнулся. - Ты совершенно прав, Филипп, - в голосе его слышалось облегчение. - Прости, что я подверг тебя этому маленькому испытанию, но мне хотелось выяснить, отдаешь ли ты себе отчет в том, на какую зыбку почву становишься, претендуя на галльский престол, и с какой осторожностью тебе следует выбирать союзников. Итак, решено - Маргарита Наваррская. - Да, отец. Я женюсь на ней. - Гм... Только не обольщайся раньше времени. Она девица очень вздорная и вполне способна отказать тебе. С нее станется. - Даже несмотря на галльскую корону, которую я предложу ей вкупе со своей рукой и сердцем? - Даже несмотря на это, - подтвердил герцог. - Маргарита властна и честолюбива, этих качеств ей не занимать. Но, насколько мне известно, ее честолюбие не безгранично, как у тебя, оно довольствуется существующими пределами маленькой Наварры. Год назад Хайме Арагонский просил руки Маргариты для своего сына, но она наотрез отказалась, хотя этот брак сулил ей не просто королевскую корону в будущем. При инфантильности принца Педро и его полном равнодушии к государственным делам, Маргарита в один прекрасный день могла бы стать единовластной правительницей Арагона. Однако ее это не прельстило. - И каков ваш план? - спросил Филипп. - Ведь у вас есть план, не так ли? - Да, есть. Я напишу королю Александру конфиденциальное письмо, получу от него предварительное согласие на ваш брак (а что он с радостью ухватится за наше предложение, я не сомневаюсь), и мы втайне от принцессы приступим к составлению брачного контракта - три месяца, полагаю, будет достаточно. А в сентябре, на празднествах по случаю дня рождения Маргариты, начнешь действовать ты. Постарайся очаровать ее, вскружи ей голову, влюби ее в себя. Ведь ты у меня опытный сердцеед, многие женщины говорят, что ты просто неотразим, тут тебе и карты в руки. Будем надеяться, что ты не оплошаешь. - Будем надеяться, отец, - улыбнулся Филипп той особенной улыбкой, какой он улыбался, предвкушая очередное любовное приключение. Но эта улыбка предназначалась вовсе не далекой Маргарите, а близкой и родной Амелине... Глава 14 АМЕЛИНА Пир по случаю коронации Филиппа, как, собственно, и все пиры, начался в торжественной и приподнятой обстановке, с напыщенными речами и изысканными здравицами в адрес нового принца Беарнского и его отца, герцога, а закончился грандиознейшей попойкой. Даже большинство женщин и почти все достопочтенные прелаты, кроме разве что архиепископа Марка и падре Антонио, были изрядно пьяны, не говоря уж о светских вельможах мужска пола, которые, за редкостным исключением, вроде Филиппа или герцога, давно потеряли счет кубкам выпитого вина. Всех присутствующих в определенной степени подзадоривал Эрнан де Шатофьер. Он и прежде не отличался умеренностью в еде и выпивке, еще будучи тринадцатилетним подростком мог заткнуть за пояс любого взрослого выпивоху, а по возвращении из Святой Земли и вовсе не знал себе равных за столом вообще и за выпивкой в частности. Именно по его инициативе, когда веселье было в самом разгаре, речь зашла о любовных приключениях Филиппа в Кастилии. Подавляющему большинству присутствующих эта тема пришлась по вкусу. Юные (и не очень юные) дамы строили обескураженному Филиппу глазки, а молодые (и не только молодые) господа наперебой рассказывали пикантные историйки с выдуманными и, разумеется, особо интригующими подробностями, то и дело бросавшими Филиппа в краску. В конце концов Филипп решил не обращать внимания на эту болтовню, тем более что ему было не привыкать к подобным сплетням, и в ответ, с такой же наглой откровенностью, с какой смотрели на него некоторые дамы, принялся глазеть на Амелину, не скрывая своего восхищения. Какая она все-таки красавица, его кузина! Какая у нее приятная молочно-белая кожа, какие роскошные золотистые волосы, какие прекрасные голубые глаза - будто чистые лесные озера в погожий летний день... Филипп вспомнил их встречу в парке, нежные объятия, жаркие поцелуи - и его вновь охватила такая пьянящая истома, что он даже пошатнулся и чуть было не опрокинул свой кубок с вином. - Ты будто бы и немного выпил, сынок, - удивленно прошептал герцог, сидевший рядом с ним во главе стола. - С чего бы... - Тут он осекся, увидев томную поволоку в глазах Амелины, и только грустно усмехнулся, вспоминая свою бурную молодость. А Симон де Бигор, который поначалу знай одергивал жену, наконец понял всю тщетность своих потуг и стал искать отраду в вине, благо Амелина не забывала следить за тем, чтобы его кубок не пустовал. Симон и был первым, кто напился до беспамятства. Пьянствовал он молча, лишь под конец, заплетаясь языком, грозно предупредил Амелину: - Ты-ы... это... смо... смотри м-мне-э... бе... бе... бес-с-сты- ыжая... - И, как подкошенный, бухнулся ей на руки. Двое слуг подхватили бесчувственного Симона и вынесли его из банкетного зала. Вместе с ним покинула зал и Амелина, и после ее ухода Филипп откровенно заскучал. Он чувствовал себя вконец уставшим и опустошенным и с большим нетерпением ожидал окончания пира. Однако значительная часть гостей, по всей видимости, собиралась развлекаться до самого рассвета, так что Филиппу, как хозяину и виновнику торжества, пришлось оставаться в зале до тех пор, пока все более или менее трезвые из присутствующих не разошлись спать. Только тогда, в сопровождении Габриеля де Шеверни, он направился в свои покои, подчистую проигнорировав весьма прозрачные намеки некоторых дам, которые были не прочь очутиться в его постели или же завлечь его в свою спальню. Филиппу совсем не улыбалось провести ночь с пьяной в стельку женщиной, к тому же сейчас все его помыслы занимала Амелина, и он мог думать только о ней... Войдя в свою спальню, Филипп с разбегу плюхнулся в кресло и вытянул ноги. - Ч-черт! Как я устал!.. Габриель опустился перед ним на корточки и снял с его ног башмаки. - Пожалуй, я пойду ночевать к себе, - произнес он. - Сегодня мое присутствие в ваших покоях было бы нежелательным. - А? - лениво зевнул Филипп. - Уже подцепил себе барышню? - Нет, монсеньор, никого я не подцепил. Напротив... Ну-ка, отклонитесь немного. - Он отстегнул золотую пряжку на правом плече Филиппа, скреплявшую его пурпурного цвета плащ. - Ба! Как это понимать? Напротив - это значит, что тебя кто-то подцепил? А какая, собственно, разница, кто первый проявил инициативу - мужчина или женщина? По мне, все едино. Габриель отрицательно покачал головой: - Быть может, я неправильно выразился, монсеньор... - Сукин ты сын! - раздраженно ругнулся Филипп. - Да что ты заладил, в самом деле: монсеньор, монсеньор! Сейчас мы наедине, так что потрудись обращаться ко мне по имени. Ты не просто мой дворянин, ты мой друг - такой же, как Эрнан, Гастон и Симон. Даже если на поверку ты окажешься педиком, я все равно буду считать тебя своим другом, ибо ты брат Луизы... Гм. Похоже, я шокировал тебя? Габриель молча кивнул, расстегивая камзол Филиппа. - Ну что ж, прошу прощения. Это мне так, к слову пришлось. Понимаешь, я терпеть не могу мужеложцев... - Он передернул плечами. - Брр... Какая мерзость! Мужчина, который пренебрегает женщинами, потому что ему больше по вкусу мужчины - ну, разве может быть что-то противоестественнее, отвратительнее, чем это?.. Другое дело женщины, что любят женщин. Я их не одобряю, но и не склонен сурово осуждать. В конце концов, их можно понять - ведь так трудно не любить женщин, особенно красивых женщин. - Филипп весело взглянул не сконфуженного Габриеля. - Впрочем, ладно. Оставим эту тему, чтобы случаем не пострадала твоя добродетель. Объясни-ка лучше, что означает твое "напротив". - Она касается вас, - ответил Габриель. Филипп встрепенулся, мигом позабыв об усталости. - Меня?! Ты думаешь, Амелина придет? - Уверен. - Она тебе что-то сказала? - Нет. Но она так смотрела на вас... - Я видел, как она смотрела. - Филипп с вожделением облизнулся. - Но с чего ты взял, что она придет? - Догадался. Она с таким рвением опаивала господина де Бигора, что на сей счет у меня не осталось ни малейших сомнений. - Гм, похоже, ты прав, - сказал Филипп, затем, после короткой паузы, виновато произнес: - Бедный Симон!.. - Да, бедный, - согласился Габриель. - Ты осуждаешь меня? - спросил Филипп. - Только откровенно. Габриель помолчал, глядя на него, потом ответил: - Не знаю. Мне не хотелось бы судить вас по моим меркам. А что касается госпожи Амелии, то... В общем, я думаю, что господин де Бигор сам виноват. - В чем же? - В том, что женился на девушке, которая не любила его. Вот я возьму себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить меня. Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной, а на его щеках заиграл лихорадочный румянец нетерпения. С помощью Габриеля он быстро разделся, и вскоре на нем осталось лишь нижнее белье из тонкого батиста, а вся прочая одежда была аккуратно сложена на низком столике рядом с широкой кроватью. Габриель протянул было руку, чтобы откинуть полог, но тут же убрал ее, едва лишь коснувшись пальцами шелковой ткани. Лицо его мгновенно покраснело до самых мочек ушей. - Вам больше ничего не нужно? - спросил он. - Нет, братишка, ступай, - ответил Филипп. - А впрочем, погоди! - Да? - Все-таки загляни к Амелине, и если она не спит, передай ей... Скажи ей, что я... Габриель нервно усмехнулся, еще пуще покраснев. - Это излишне. Она вот-вот должна прийти. - И потому ты так смущаешься? - Ну... Полагаю, госпожа Амелия не хотела бы, чтобы кто-нибудь увидел ее ночью в ваших покоях. - Твоя правда, - согласился Филипп. - В таком случае проверь, не вздумал ли какой-нибудь усердный служака встать на страже возле самого входа, а если да, то прогони его в конец коридора. За Гоше можно не беспокоиться - он вышколенный слуга, даже мне не признается, что видел у меня женщину... Пожалуй, это все. Будь здоров, братишка. - Доброй вам ночи, - кивнул Габриель и торопливо покинул комнату. С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и гадал, как долго ему осталось ждать Амелину и придет ли она вообще. Вдруг за его спиной послышался весьма подозрительный шорох. Он вздрогнул, резко обернулся и увидел, что из-за полога кровати выглядывает хорошенькая девичья головка в обрамлении ясно-золотых волос. Ее большие синие глаза встретились с его глазами. - Ну! - нетерпеливо отозвалась она. - Амелина... - пораженно прошептал Филипп. Теперь он понял, почему так смущался Габриель - в комнате пахло женскими духами! Амелина соскочила с кровати на устланный мягким ковром пол, подошла к обалдевшему Филиппу и взяла его за руки. У него томно заныло сердце. - Габриель угадал... - Я все слышала. Он будет молчать? - Будет, не сомневайся. - Филипп смерил ее изящную фигурку быстрым взглядом: она была одета лишь в кружевную ночную рубашку, доходившую ей почти до лодыжек. - Ты что, вот так и пришла? Амелина тихо рассмеялась. - Конечно, нет, милый. Хоть я и сумасшедшая, но не до такой же степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью. - Боже мой!.. Ты... - Да, - сказала она, страстно глядя ему в глаза. - Я уже все решила. Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И когда мы получили известие о твоем возвращении, я чуть не потеряла голову от счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы увидеть тебя, чтобы... чтобы быть с тобой здесь, в твоей спальне, чтобы принадлежать тебе... Ну, почему ты не целуешь меня, Филипп? Дорогой мой, любимый... Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем опустился на колени и обнял ее ноги. - Амелинка, родная моя сестричка... - Нет, Филипп, - твердо произнесла Амелина. - Я больше не хочу быть твоей сестричкой - ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой. Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло живого тела - такого соблазнительного и желанного. Амелина ерошила его волосы; ему было немного больно и невыразимо приятно, и он постанывал от наслаждения. - А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было. Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил свое решение. - Бедный лекарь, - с улыбкой произнес Филипп. - За правду пострадал. - А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня женщиной. Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги. - У вас есть сын, Амелинка. - Да, есть. Жаль, что не ты его отец. - Симон мой друг, - в отчаянии прошептал Филипп. - А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона. - Но ведь ты не возражала. - А с какой стати мне было возражать? Если бы ты знал, что я пережила, когда мне стало известно о твоей женитьбе на этой... на кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А Симон все утешал меня, утешал... И вообще, он такой милый, такой добрый, так меня любит... - Внезапное всхлипывание оборвало ее речь. Филипп тоже всхлипнул. - Но