о на сто процентов был бы теперь уверен, что ему ее прислал Андромедов. - Может быть, конечно, я не прав, Герман Петрович, многого не знаю, не понимаю. Может, это и противоречит науке, но ведь есть и те, кто доказывает обратное, есть! И если ваша точка зрения на этот предмет не совпадает... - Моя область - химия, газы. Это далеко от ваших хлопот. - Конечно, на первый взгляд тут много фантастического, даже, может быть, невежественного, я с вами согласен. Когда конкретные глубокие знания... Чтобы не дать Андромедову рассыпаться в новой тираде, Визин быстро спросил: - Откуда вам известно про повышенный гемоглобин местных, про устойчивость к эпидемиям и особую витальность? - Да это каждому тут известно. Суммировали наблюдения медиков, другие данные, потом в Доме культуры был доклад, потом даже областная газета писала. - И объясняли влиянием Сонной Мари? - Конечно, нет - это моя, личная идея. Они объясняли и объясняют хорошими природными условиями, здоровым климатом. Богатые леса, боры, чистый воздух, малый процент смога, незагрязненные водоемы... Можно было бы, конечно, без обиняков принять такое объяснение. Но ведь и в других, даже очень далеких отсюда районах - чистый воздух и незагрязненные водоемы, а лесов так и побольше. "И на этом детском бреде, на этом винегрете из кликушеского, темного невежества, завиральности и безграмотного, досужего фантазирования ты собираешься строить свое Новое Здание?" Визин тяжело вздохнул; ему было горько и стыдно, он чувствовал унижение, беспомощность и безоружность, и снова потянуло ехидствовать, и совсем не для того, чтобы отомстить Коле, выместить на нем досаду и оскорбленность, а единственно - из самозащиты и самооправдания. - А как с памятью у местных? Она тоже лучше, чем у соседей? - Не знаю, - серьезно ответил Андромедов. - Склеротиков я тут не встречал. И амнезиков. - Хороший гемоглобин, хорошая память... Хорошая память, Коля, не всегда благо. - Но ведь, может быть, Герман Петрович, особая витальность как раз от того, что забывается плохое, гнетущее? Разве не может такого быть? - Да! - мысленно призывая себя к спокойствию, проговорил Визин. - Да и да. Очень хорошо все... Только вот не совсем понятно, как такие ваши штучки согласуются с заготовкой кормов, агитбригадами да и со всем, что ваш редактор называет задачами районной газеты... Одно я знаю, пожалуй, точно: вам еще не раз будет перепадать. И выговоры, и прочее... - Ну это, знаете... Василий Лукич в общем-то добрый человек. Но он не всегда... Вот я раз об одной бабке написал - большая специалистка по лечебным травам, чудеса творит. Так шеф не пропустил - еще недавно, дескать, таких бабок за знахарство и шарлатанство ругали. А о ней потом в областной газете написали. Еще бы! - такой богатейший опыт, потомственные знания. Какое ж тут шарлатанство?.. Словом, Василий Лукич не всегда гибок, что ли... Он расстроился тогда. - Я, во всяком случае, понимаю вашего шефа. - Но почему не надо было писать, например, про Лестера? Ну, про того, который погоду предсказывает, я вам уже говорил, вы еще посмеялись, что у него, мол, кости к непогоде ломит. А он как предсказывает? По паукам. Арахнолог он. Да. У него есть комната, специально для пауков - он их там разводит. Сотни видов! Стоило бы посмотреть... Визина передернуло. - Вы тоже боитесь?.. Некоторые боятся, или отвращение испытывают. Но это, я думаю, одни предрассудки... Так вот Лестер все знает про них - так их изучил, что может по их поведению и всяким другим признакам предсказать погоду. И не только погоду! Сам Лестер, Иван Андреевич, старый уже, еле ходит, до пенсии зоотехником работал, но пауков своих бережет. Это, скажу я вам, клад! К нему председатели ездят, спрашивают, когда что сеять, какие виды на урожай, какая будет погода. Вот! Синоптикам не верят, а Лестеру верят... Почему об этом не писать?.. Или про те же валуны - тоже не пропустил! - Что еще за валуны? - По-моему, Герман Петрович, это тоже явнон. Такой они необычной формы, симметрия и так далее - и большие, и малые. Шестнадцать штук. И - друг возле друга по дуге. - Тут, разумеется, не без инов, да? - Может быть, и не без них. - Андромедов покачал головой, повертел пивную кружку. - Вот мы живем, сами видите, на отшибе истории, если так можно выразиться, в стороне от больших магистралей. И - ну почему не пофантазировать? Что тут такого-то? И занятно, и людям интересно читать. Тем более, что - честное слово - я ничего не выдумываю... Про валуны все-таки прошло: Василий Лукич в отпуске был, а его зам газету подписывал, а тот покладистее. Но вышли одни неприятности. Пересуды какие-то, споры, звонки, письма... А потом - выговор... Есть люди, которым совсем не хочется вокруг себя посмотреть... Ну ладно - ины ни при чем, никаких инов. Допустим. Но может, история при чем, а, Герман Петрович? - Что ж, история - это уже существенно. - Вот именно! Валуны эти, может, с каким-нибудь нашествием связаны. Может, со времен крестоносцев тут лежат. - Каких крестоносцев, Коля! - Визин терял терпение. - Может быть, японских, а? До японцев отсюда, вроде, ближе! - Ну, значит, японских. Или шумерских. - Андромедов не был нимало смущен. Отвалившись на спинку стула, Визин зажмурился. Ему представилось, что нелепый этот разговор слышит кто-нибудь из его бывших сотрудников. Что бы они подумали, что решили? Не иначе, они решили бы, что он, бывший завлабораторией, доктор наук, профессор, воитель против паранаук, рехнулся или досрочно впал в детство. Но смеху было бы, смеху... Однако, как противоядие, тут же припомнилась Лина, история в самолете, отключенный телефон... А что, если этот странный, перекрученный, умышленный человек, сидящий перед ним, - одно из звеньев этой фантастической цепи?.. Невозможно ведь, никак невозможно так причудливо и неистово забавляться. - Вы, Коля, явно решили меня доконать... - Извините, Герман Петрович, я разболтался, правда, мелю вам... Откровенно говоря, меня иногда заносит - что верно, то верно. Особенно, когда радость, возбуждение... - Я есть хочу, - несчастно проговорил Визин. - Надоело ваше пиво... Они ели жареную рыбу с рисом, затем Андромедов принес еще и яичницу. На улице стало совсем мрачно, туча затянула все небо; дул сильный ровный ветер; дождя все не было, только изредка крупные капли тяжело шлепались об окно, оставляя большие разлапистые пятна, которые сразу высушивались ветром. "Нужно найти с ним стиль поведения, - сосредоточенно размышлял Визин. - Пусть болтает, черт с ним. Если что-то покажется стоящим - отметить про себя, и все. А так - пусть. Собака лает - ветер носит..." - Поскольку, уважаемый Киля, меня сюда занесло, и поскольку со времен Шлимана допустимо и даже модно проверять легенды на момент достоверности, так сказать... 8 Первая повесть Андромедова Дело было так. Поехал он прошлым летом в Рощи. По редакционным делам, разумеется. И совсем случайно услышал эти слова - "Сонная Марь". И, как говорится, потерял покой. И от самого такого странного словесного сочетания, от звучания, и от рассказов про Марь - одним словом, от разыгравшегося воображения. А единственный выход вновь обрести покой - до всего докопаться. И он стал докапываться, и вот что выяснилось. Сонная Марь - это, вроде бы, некий источник, горячий, скорее всего, потому что вроде бы, пары над ним, и не просто там пары, а особенные, пахучие, воздействующие на человеческий мозг. Но лучше бы, сказали ему в Рощах, добраться до Макарова - деревушечка такая, там-то наверняка больше знают. И он решил добраться до Макарова. Он вышел из Рощей на северо-запад, вглубь тайги, куда вел заброшенный петлистый проселок, и за все тридцать с лишком километров ему не попался никакой транспорт, к чему он был готов, потому что знал: сюда только несколько раз в году наведывается подвода за медом, а отсюда - за провизией в Рощи; мед - колхозу, провизия - макаровцам, - "так и хочется назвать их островитянами". Погода стояла неплохая, спешить было некуда, так что с передыхом и плесканием в ручье, через шесть часов он увидел, наконец, деревню, и если бы не буйство комаров и мошкары, то путешествие это можно было бы считать не только сносным, но и приятным... Макарове было уже, конечно, не деревней, и даже не полдеревней, и даже не четвертью - стояло всего пять старых изб, и того бы, может не осталось, если бы не пасека - очень, выходит, там медоносные угодья, что вполне можно объяснить благотворным влиянием Сонной Мари хотя бы потому, что опровергнуть это нельзя. Так вот - Макарове. "Мы, - шутили селяне, - живем в Макарове, где Макар телят не пас". А селян этих - тоже пять: пасечник с пасечнихой, их дочь-горбунья да еще две старухи - все при пасеке, ею живут, ею кормятся. Вот что такое Макарове, которое к Сонной Мари, вроде бы, поближе. Он со всеми обстоятельно переговорил, всех расспросил, да еще раз там побывал потом, уже осенью. И вот оказалось, что никто из них на Сонной Мари не был. Слышать, конечно, слышали, как не слышать - от отцов и дедов еще слышали, - а бывать не бывали. Никто из пятерых не бывал. И дорога к ней тоже никому не известна. Вот так. Есть, правда, тропочка, в глухомань ведет, старая, еле приметная, но до конца никто из нынешних макаровцев ни разу не дошел, да и невозможно дойти до ее конца, так как она теряется в тайге. Но, вроде бы, вела она когда-то аж до самого болота, до которого километров тридцать пять, сорок. А болото - огромное: ни конца, ни края. "Да, - говорят макаровцы, - есть конечно, Сонная Марь, точно есть где-то там, за болотом", и машут рукой в сторону заката. Вот что ему удалось выведать. И еще одно. Жила там когда-то бабка Варвара Алексеевна Лапчатова, - знахарка, травами и заговорами лечила, - и умерла через несколько лет после войны. Так вот она, эта бабка, бывала на Сонной Мари - говорят все в один голос, что бывала. Но что она там делала, как туда добиралась, никто в Макарове не ведает. Как не ведают и того, кто первым узнал о существовании этой Мари, - может быть, тот самый охотник Макаров, который сто лет назад пришел в те края и поставил зимовье, возле которого потом и образовалась деревня. С тем Андромедов и вернулся в цивилизованный мир. Вернулся, так и не насытив своей любознательности, не утолив, так сказать, жажды. И беспокойные сны продолжались, и выстраивалась "идея о благотворном влиянии"... Визин сидел тихо и прислушивался к ветру за окном. Ему становилось тоскливо. Все только что услышанное он, в сущности, уже знал: это содержалось в андромедовской статье, в тех абзацах, где Коля вильнул от непосредственной темы в сторону обожаемых им материй. Только в статье все было менее разбавлено, и потому более загадочно и маняще. Обед был давно съеден; пена в очередной кружке пива осела и засохла по краям. - Говорят, - медленно произнес Визин. - Вроде бы. Вроде бы говорят. Вы не слышали? Говорят, будто кур доят. - Вы разочарованы, - упавшим голосом произнес Андромедов. - Да я ведь и не был очарован, Коля. Ученому неприлично так вот очаровываться - всякими красотами, поэтическими формами, фольклорными прелестями, - когда речь о деле. - Разочарованы, не верите... - Ну, посудите сами. Странная ведь ситуация получается. С одной стороны, вам целиком доверяют в газете и вы лично утверждаете, что ничего не выдумываете. А с другой, - все у вас держится на том, что где-то там, как-то и что-то вроде бы говорят. Разве это серьезно? - Не только на том, Герман Петрович. - А на чем же еще? - Я, например, точно знаю, что доктор Морозов тоже был на Сонной Мари. Визин выпрямился на стуле, посуровел. Этот мальчишка что, дразнить его собирается? Что за выверты? - Какой еще Морозов? - Так я же вам говорил позавчера, Герман Петрович. Ну, когда в ресторане сидели. - Андромедов опять оживился. - Вы, может быть, как раз задумались и прослушали. Или забыли. Но я говорил. Между прочим, он первый и начал собирать данные про гемоглобин и долгожителей. Визин не помнил, он решительно ничего такого не помнил. Не помнил, или Коля сочиняет, что рассказывал. В нем начало подниматься раздражение. - Хотел бы я знать, с какой целью вы меня морочите. - Я?! - Удивлению Андромедова не было предела. - Морочишь. Разыгрываешь. Забавляешься. Или черт "тебя знает что! - Визин не заметил, что перешел на "ты". - Или сразу выкладывай все, или... В конце концов, я старше тебя! - Да, я знаю, на семнадцать лет... - И это позавчера в ресторане выяснилось? - А где же еще, Герман Петрович? Визин встал и решительно замаршировал к выходу. И как только он вышел, сразу же хлынул ливень. Время, наконец, рванулось и понеслось, все вокруг затрепыхалось, закувыркалось, зазвенело, наполнилось шумом и плеском; все заблестело; потекли ручьи; люди побежали, закрываясь плащами, зонтами, коробками, газетами, смеясь и крича; помчались, разбрызгивая лужи, мопеды и мотоциклы. Оказавшийся рядом Андромедов, схватил его за локоть и повлек за собой; хватка его была сильной и цепкой, руке стало больно; наверно, со стороны это было смешно видеть - как невысокий, тонкокостный молодой человек тащит большого и солидного дядю. - Ой, Герман Петрович, да вы же совсем промокнете, а джинсы так долго сохнут... - Да отпустите, наконец... Отстань! - крикнул Визин. - Сюда, сюда, Герман Петрович! - Андромедов будто и не слышал его, не замечал его разгневанного вида, а тащил куда-то, целеустремленно и упрямо. Они оказались между двумя ларьками - пивным и еще каким-то, - поставленными впритык друг к другу, так что крыша одного находила на крышу другого. Вокруг шумел водопад, а здесь было сухо, сумеречно и паутинно; под ногами шуршали сухие листья, комья бумаги, окурки, битый кирпич... Они стояли лицом к лицу - рыжий и мокрый Андромедов виновато и преданно смотрел снизу вверх на тяжело дышащего и тоже мокрого Визина. Галстук Андромедова покачивался, как маятник. - Еще чуть и совсем бы промокли. А тут - пожалуйста! - никакой дождь не страшен. Очень удачно поставили эти ларьки. "Спокойно, спокойно, брат Визин, коллега. Ну что ты психуешь-то? Ведь мальчишка, сопляк... Еще полчаса назад ты так остроумно подумал "собака лает - ветер носит", а тут вдруг... С чего ты вскочил-то и вылетел под дождь? Может, и в самом деле в ресторане были разговоры и про этого Морозова, и про многое другое... Что ты запомнил-то? Тебе потом просто казалось, что ты все восстановил в памяти... Но почему же он утверждает, что все там было в рамках? Если бы "в рамках", то не перезабыл бы всего... Но все равно - спокойно! Давай, сбавляй обороты..." - Ну? Что там еще было в ресторане? Что я намолол спьяну, что заспал, как последний алкаш? - Я говорил вам, Герман Петрович. Да и не было ничего особенного. - Не было, не было... А вон какие провалы выявляются. Ладно... Между прочим, ты свой термос у меня на столе забыл. - А, ерунда. Отдайте Тоне, я у нее потом заберу. - Он мне не мешает, - сказал Визин. На воле плескало и шумело вовсю, а сюда, в эту щель, долетали только крохотные брызги. - А пауки-то тишь и благодать предсказывали. Знаменитые пауки знаменитого, как его, Лестера, что ли... - Не тишь и благодать, а кратковременный дождь, Герман Петрович. - Ага. У тебя на все - готовые ответы. Просто поразительно... Вот и Морозов какой-то объявился... - Визин уже не смущался своим тыканьем, даже упорствовал в нем, чтобы самоутвердиться перед Андромедовым, показать ему свою самостоятельность и невысокое мнение о том, чем наполнена его, андромедовская, голова; его трясло, надо было унять нервы, и тыканье, как оказалось, помогало в этом... Вторая повесть Андромедова Короче говоря, жил-был в Долгом Логу доктор, врач то есть, Сергей Игнатьевич Морозов. Не всегда жил, а прислали тут же после войны. И как только он стал работать, сразу же пошла о нем слава как о замечательном докторе, и скоро народ валил к нему валом. В общем, стал известен и уважаем. Но когда услышал про Сонную Марь, то его будто подменили: замкнулся, закрылся, затих - словом, заболел Марью. Никто не мог понять, что с ним происходит, всякие разговоры пошли. А тут он и сам подлил масла: взял да и перебрался поближе к Макарову, то есть - в Рощи; и перебрался бы, скорее всего, и в само Макарове, да там лечить было некого. Но туда все же ходил и довольно часто, потому что еще жива была Варвара Алексеевна Лапчатова, та самая бабка, что знала дорогу к Сонной Мари. Вот Морозов и подружился с ней - врач со знахаркой, - и она его водила в тайгу, за болото. Откуда это известно? От младшей Варвариной сестры, Анны Алексеевны, которая тогда жила в Рощах, а Морозов был у нее постояльцем. Жаль, что в прошлом году Анна Алексеевна уехала к дочери в Архангельскую область. Зимой 1952 года бабка Варвара умерла. А летом 54-го доктор Морозов ушел в тайгу и не вернулся. Поиски были напрасны. И было ему к этому времени тридцать три года. - Так, - произнес Визин и почувствовал, что может говорить спокойно. - Бабка Варвара умерла, доктор Морозов пропал, бабкина сестра уехала за тридевять земель. Что остается? С одной стороны - вроде бы да кабы, с другой - все разъехались. Со сколькими же неизвестными данное уравнение? - Остались мы с вами, Герман Петрович! - уверенно заявил Андромедов. - Вы и я. - Ты один остался. - Визин смотрел на него с прискорбием. - Был у меня, Коля, чисто научный интерес. Пойми же ты, черт побери, в конце концов. А теперь у меня вообще больше нет никакого интереса. Вот и все... А ты - пиши. Пиши свои заметки, корреспонденции, статьи, свои сплавы сенокосов с пауками, свои уборочные с валунами. И смотри, не прозевай чего-нибудь этакого, научно пока не объяснимого. Всяческих тебе успехов "и поменьше выговоров. И хватит тут торчать, твой Лестер - волшебник: лило всего пятнадцать минут. - Но ведь все правильно, Герман Петрович! Кратковременно, и грозы не было. Правильно ведь! И с Марью правильно... Визин выбрался из щели и пошел, обходя лужи, с пустого базарного двора. Андромедов понуро шлепал за ним, шмыгая носом и мямля, что Сонная Марь не выдумка, он ручается, что если бы она была в более доступном месте, ее бы давно открыли и объяснили, а то и санаторий бы уже построили... А Визин шел и думал, что все, что было возможно, он узнал и, следовательно пора избавляться от Андромедова. "Не хватало мне еще такого хвоста! Он же растрезвонит на всю ивановскую, житья не станет. Кто-нибудь тут помнит этого Морозова получше его, да и в Рощах не должны бы забыть..." - Конечно, никого из медперсонала, кто работал с Морозовым, тоже уже нет здесь? - Нет, к сожалению... - В общем, Коля, передай своему шефу мои глубочайшие извинения: выступить у вас в редакции не смогу. Увы! И нигде не смогу. Скажи ему - всем можешь сказать! - у великого, мол, ученого и артиста Г.П.Визина неожиданно поменялись планы. У них, мол, у великих, у корифеев и звезд, всегда так - не поймешь зигзагов гениального ума. - Василий Лукич уехал на всю неделю. Вообще в редакции пусто - все по колхозам: страда. - Вот видишь. Все при деле, а ты маниловщиной занимаешься. Ладно! Спасибо. Всего хорошего. Дальше я - сам. Андромедов одиноко стоял на мокрой дороге; фигура его была перекошена - большой черный портфель оттягивал руку; золотистый галстук тускло поблескивал. Визину было жаль его, но поддаться сейчас жалости означало, что от Андромедова и всего андромедовского уже не отвяжешься и это неизвестно к чему приведет. 9 В холле гостиницы, в кресле, опираясь на палку, сидел седоусый заступник Екатерины Кравцовой; рядом, на газетном столике лежала его соломенная шляпа, с нее натекала лужица, подбираясь к газетам. - Непогода к нам загнала! - Визин направился прямо к нему. - Здравствуйте! - Здравствуйте, - ответил старик. - Так я и знал, что мы с вами еще встретимся. - Ну, тут такая вещь - дважды два! - Визин хохотнул. - Тут все по одной дороге ходят. - У вас паутина в бороде, - сказал бывший председатель. - А. - Визин снял паутину; подумалось: вот, значит, в каком виде ты отчитывал Колю, а он ничего не сказал, стервец. - Спасибо. Это я от дождя прятался. В укромном местечке. - Понятно. Визин сел напротив, поперебирал газеты; взвинченность, кажется, в самом деле оставила его. - Я вот шел сейчас и думал про вас. Да-да! Хорошо бы, думал, встретиться и задать один вопросец. - А что за вопросец? - Вы ведь тутошний старожил, так? - Так. - И наверно, знали врача Морозова... - Все ясно! - усмехнулся седоусый. - Конечно, Андромедов наш уже постарался. Вот ведь натура! Никого не пропустит, чтоб со своей Сонной Марью не пристать. - Действительно, - чуть-чуть смешался Визин от прозорливости экс-волюнтариста. - Мы с ним познакомились, и что-то... - Да уж факт, факт, что там. Факт, что выложил все свое. Не отступится ведь, пока не выложит. Это ж теперь, как говорят, хобби его, Марь эта. Он же тут такую деятельность развернул, что только держись. И журнал необъяснимых явлений, и друзья инопланетян, и пятое-десятое... А уж напора ему не занимать! А где она, Марь-то эта? В одном она только месте помещается: у него в голове. Он вам не рассказал, как пожарников уломал? - Нет. При чем тут пожарники? - Он, знаете, умудрился им доказать, что они на весь мир прославятся, если сделают, ни много, ни мало, аэрофотосъемки этой самой Мари. Понимаете?! - Сделали? - Сделали, представьте. Взяли свой вертолет и сделали. - И что? - А ничего. Снимать нечего было. Всю тайгу облетали, а Марей никаких так и не обнаружили, Теперь, если брандмайору нашему хочешь испортить настроение, напомни про те аэрофотосъемки. - Сам, что ли, брандмайор летал? - Нет. Годы. Но визу-то наложил. Вдруг, мол, прославлюсь! - Стало быть, не подтвердилась легенда? - Как же она могла подтвердиться? Ребенку же понятно, что россказни есть россказни. Все мода. Когда россказням хотят значение придать, серьезную базу подвести. "Он не из тех, кого огненные круги озадачат, - подумал Визин. - Но что бы он почувствовал, если бы у него зазвонил отключенный телефон? Сказал бы, что этого просто не может быть, потому что этого быть не может? Не из тех он, не из тех долгологовцев, которые тут эту особую атмосферу образуют, заставившую тебя напружиниться. У него - своя атмосфера. Но он, кажется, одинок, этот пострадавший из-за любви упрямец... Да, но пожарники-то ничего не нашли! Они ничего не нашли, а Андромедов упорствует. А доктор Морозов, может быть, нашел. А волюнтарист не верит. А телефон-то был все же отключен..." - ...ему россказни - как мед на душу, - неторопливо продолжал старик. - Такую вам убежденность выкажет, что не хочешь, а проникнешься. Он же потом и к геологам подлаживался. Только тем-то не захотелось прославляться, наслушались... - Не рискнули, выходит... - У серьезных людей, знаете, серьезные заботы. А не... Пускай уж россказни детишкам рассказывает - прямому адресату. - Детское живет в человеке до седых волос, - вспомнил Визин один из вопросов мэтровского кроссворда. - Может быть. Но седые-то волосы тоже что-то значат... Вот. А ваш вопросец... Что ж. Знал я Морозова. Толковый был человек, врач, светлая голова - тут, как говорится, шляпу долой. Но попала заноза... Нагородили, наплели, смутили... И - все кувырком. Как подменили человека. Пошел в тайгу и пропал. Наверно, заблудился. Такое тут бывало... - А как вы считаете, почему он, образованный, ученый человек поверил в легенду? - Трудно сказать. По-моему, есть такой сорт людей. Романтики, что ли, чудаки - уж бог его знает, как назвать. Чему обычные люди не придают никакого значения, то у них почему-то на первом плане... Или, может быть, у человека случился какой-нибудь надлом... - У вас случался надлом? - спросил Визин. Старик очень внимательно и, по-всему, затронуто посмотрел на него, и Визин понял, что коснулся какой-то больной точки в его душе. - Да, - сказал он, - случался. Но я, молодой человек, не потерялся в сомнениях и неопределенностях, которые, как известно, в таких случаях возникают. Я сказал себе, что обязан пережить надлом - все человеческое во мне это сказало. Визина давно уже не называли "молодым человеком"; он отвел глаза и произнес: - Простите. - И помолчав, вернул разговор к главному. - Но Морозов ведь был на Сонной Мари. - Кто это подтвердит? - Есть свидетельства. - Какие свидетельства? Телеграфное агентство ОБС? - Что такое ОБС? - Одна Баба Сказала, вот что это такое... Я до сих пор удивляюсь, как может серьезный человек, серьезный специалист тратить силы и время на безделушки? Чему его в высшем-то учебном заведении учили? Науке? Но неужели она так слаба, наука? Где тут логика? Учили науке, выходит, для того, чтобы он потом встал ей поперек дороги! - И все-таки иногда легенды оказывают науке солидные услуги. - Ох, вижу, уже сагитировал вас наш Андромедов. Визин отметил, что уже второй раз тот говорит "наш Андромедов", и усмехнулся. Седоусый закурил. Светлана Степановна зашевелилась в своем окошечке, покашляла со значением, но промолчала. - Не знаю вашего профиля, - сказал старик. - Знаю, что - ученый, это тут уже все знают. Но вот если бы я, к примеру, имел какое-то отношение к Большой Науке, я бы... Ну, для начала собрал бы народ, молодежь в первую очередь, и хотя бы прочитал настоящие лекции про всякие россказни и домыслы, про завихрения разных таких Андромедовых, чтобы не использовали серьезные печатные органы для своих фантазий. - Нет, - сказал Визин. - Я бы не стал читать таких лекций. Теперь бы уже не стал. Пусть себе фантазируют. Циолковского, между прочим, в свое время тоже называли фантазером. И печатные органы ему отказывали. - Циолковский - это, насколько мне известно, расчеты, обоснования, доказательства - наука, одним словом. А не любительство, не игрушки. - Ну, современникам его именно и казалось, что - любительство и игрушки. Игрушки ненормального. - Не знаю, не знаю. Так ли уж все и казалось... - К тому же, любительство - вещь тонкая, - продолжал Визин. - Сегодня - любительство, а завтра - наука. Да и басня, как мы знаем, ложь, да в ней намек. - Проговорив это, он подумал; "Послушал бы меня сейчас Коля!" - Точно, - вздохнул седоусый. - Завербовал вас Андромедов. Вы ведь имеете отношение к Большой Науке, извините за назойливость? - То, чем я сейчас занимаюсь, как раз граничит с любительством, а то и шарлатанством, - ответил Визин. "Ах, послушал бы Коля!" - Разыгрываете меня, - опять вздохнул старик. - Нет. Я, если хотите, работаю над проблемами суеверий. - Так ведь это то, что надо! - Для чего надо? - Для той самой лекции. - Видите ли, я как раз и думаю, что такие лекции - проявление откровенного суеверия. - Я вас не понимаю... Получается что-то вроде того, что научная позиция - суеверие, а андромедовщина - нет, так что ли? - Я этого не сказал. Я вообще не знаю, что такое андромедовщина. - Вы не подумайте, - печально заявил вдруг старик, - что я какой-то там ретроград, враг мечтаний, дерзаний... - Ради бога, я не думаю так. - Уж если говорить вашими словами, то мое, выходит, суеверие в том, что я за то, чтобы сперва навести порядок на земле. И первая задача, чтобы мир не шатался, не делился, чтобы никаких угроз. А потом уж можно по-серьезному и за оболочку нацелиться. - Он показал глазами в потолок. - Суеверие? - Суеверие, - сказал Визин. - Что ж тогда, по-вашему, не суеверие? Наука - суеверие, мир на земле - суеверие... Где несуеверие-то? - Несуеверие в трезвости. - Визин отодвинул газеты, потому что вода со шляпы седоусого уже подбиралась под нижнюю, и край ее посерел. - Не нужно ни из чего делать жупела. Когда говорят "наука всесильна" - это жупел. Когда утверждают, что она ни черта не может, - тоже жупел. Перестаньте лезть в небо, пока на земле чехарда, - опять жупел. Таково мое мнение. Ориентировочно. Ну, а мир на земле - тут уж извините, тут я вам не говорил, что это - суеверие. Стоящие вещи можно делать только тогда, когда нет драки - здесь двух мнений быть не может. - Интересная у вас позиция. - Во взгляде старика появилось любопытство. - Когда ее не было, драки-то? - Бывало. Жаль, что редко и непродолжительно. Было бы чаще и дольше, люди, может быть, и не потянулись бы к какой-то Сонной Мари. - Ну, а Марь суеверие или нет? - Не знаю. Может быть. - Что может быть? Да или нет? - Я - не знаю. А может быть все. - Визин встал, поклонился. - До свиданья. Если встретите Екатерину Кравцову, скажите ей, пожалуйста, что один человек, специалист по суевериям, увидел ее в галерее лучших людей и запомнил. Как запомнил и ваш рассказ о ней и ее специальности. Уходя, Визин чувствовал спиной озадаченный, грустный взгляд. 10 Визин стоял у окна и смотрел на вечереющий ландшафт. Туча давно уплыла, опять было тихо, озеро было зеркальным; солнце садилось ясно, погоже. "Пауки, - думал он. - Иван Андреевич Лестер. Дима Старовойтов. Волюнтарист. Аэрофотосъемки. Доктор Морозов. Тысяча и одна ночь. Пора оживать. Видно, этот ураган не случайно занес тебя сюда". От озера потрусила стайка ребят; они что-то кричали и размахивали руками; у некоторых были удочки. Потом они рассыпались. Вспомнились те двое, что сегодня утром у автостанции пожирали глазами юношу на костылях - Дима для них был, конечно, героем. "А потом они соберутся где-нибудь в скрытом от взрослых глаз местечке и, возбужденные, сжигаемые жаром мечты, станут фантазировать. И полетят шары, и повиснут в небе огненные круги, и засеребрятся тарелки, и спустятся к ним с небес ины, и откроется Чудесная Страна... Да ведь про инов-то, может быть, догадались прежде всего именно они, дети. Догадались, а потом увидели. А за ними - и взрослые. И все у инов хорошо, все мудро, прекрасно, благородно... Но почему? Неужели потому, что действительно лишь там хорошо, где нет нас?" Солнце уже наполовину ушло за лес; озеро потемнело, отливая розоватыми пятнами; во всем была какая-то стройная, уверенная мелодия... Да, не такой закат изобразила на своей картине Тамара. И дело не в том, что она изобразила не то озеро и не то время года - нет, не в том. Конечно, у нее был колорит, была палитра и другие искусные штуки, о которых со знанием дела говорили ее приятели. Но там не было мелодии, - пусть не этой вот, теперешней, пусть! - там не было никакой мелодии. Во всяком случае, Визин, вспоминая картину жены, не чувствовал мелодии и не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал; картина была безголосой. И ему стало жаль, что это так, и в оправдание жены он подумал, что все дело в том, что он теперь здесь, в Долгом Логу, и что с ним происходит то, что происходит, и если бы подобное происходило раньше, то он бы, возможно, и услышал мелодию в той картине... Тоня пришла поздно ночью. Одета она была уже по-новому: темно-синее торжественное платье, как будто она собралась на высокий прием; прическа - а-ля-Матье, делавшая ее старше и строже. Сейчас только несмыкающиеся губы и длинные неуверенные глаза напоминали ту, которая всего лишь позавчера утром появилась в его номере, потому что "Светлана Степановна послала узнать..." Опять, конечно, ее никто не видел, пока она к нему пробиралась, и опять дома было сказано, что она будет ночевать у бабушки. Визин начал собирать на стол, и она, помедлив, принялась помогать ему. - Завтра я уезжаю, - сказал он. - Ага. - Она почему-то старалась не смотреть на него. - В Рощи, - сказал он. Опять "ага". - Потом дальше. Он еще что-то говорил: об обстоятельствах, которые сложились так, что мешкать ему нельзя, что невозможно сказать ничего определенного о том, сколько продлится его поездка, что задачи, стоящие перед ним, осложнились, - говорил коротко, телеграфно, репликами, следя за тем, чтобы получалось все спокойно и деловито, и она все так же односложно отвечала, либо кивала или вздыхала сдержанно. Так продолжалось долго, они уже сидели за столом, и он ухаживал за ней чуть-чуть небрежно, как будто они хорошо и давно знали друг друга, и ему и ей было все исключительно ясно, детали не имели значения. И он думал, что это правильно, не должно быть никаких эксцессов, сцен, никакой, словом, театральности, потому что и в самом деле все ясно, ничего не убавить, а также не прибавить к тому, что было и есть между ними, а разметка будущего - это стало бы напускным ребяческим щебетом, в лучшем случае, а скорее всего - пошлым притворством. - Ты кассиршу с автостанции, Полину, знаешь? - Знаю. - Что она за человек? - Человек как человек. - Замужем? - Нет пока. - Пока? - Вроде, переписывается с кем-то. Ждет. Давно. - Сколько ей лет? - Постарше меня... - Тонин мимолетный, но выразительный взгляд сказал ему, что расспросы эти не худо бы объяснить. - Понимаешь, мне показалось, что я ее встречал. Там, дома у себя. Дважды. - Мало ли одинаковых лиц, - со вздохом проговорила Тоня. - Да, конечно... Атмосфера их встречи стала угнетать его. Даже разговор о Полине, - хотя в глазах Тони и отразилась тень ревности, - казался уверткой, сознательным уходом от главного. Во всем была натянутость, даже в новом наряде Тони; все было похоже на молчаливый сговор двух игроков; вся эта спокойность, невозмутимость, внешняя деловитость обнаруживали позу - то есть без театральности все-таки не обходилось. Безропотность и покорность Тони, ее кивки, вздохи, взгляды, даже ревность к Полине казались ненатуральными - в них угадывался упрек ему, и он понимал его обоснованность, и это его тяготило. - А Лестера Ивана Андреевича ты тоже знаешь? - Его все знают. - Он правда по паукам погоду предсказывает? - Ага. Он наконец, не выдержал, взял ее за руки, повернул к себе. - Ты понимаешь, что происходит? - Ага, - ответила она еле слышно. - Происходит, что я оставляю тебя! - Он проговорил это нервно, резко и достаточно громко. Она испуганно сжалась, быстро посмотрела на дверь, попыталась освободиться из его рук. - Не надо... - Я же оставляю! Оставляю! - Я понимаю... - Ты считаешь, что все в порядке вещей? - Не знаю... - Она всхлипнула, отвернулась. Это было совсем неожиданно. Он обнял ее; она уткнулась в его плечо. - Прости меня... Сам не знаю, почему... Я объясню... Она кивала, всхлипывая. Потом она пошла в ванную приводить себя в порядок. "Идиот", - сказал он себе. ...Потом он убедительно и разгоряченно толковал ей, что если очень хорошо пораскинуть мозгами, то никакой поездки ему ни черта не нужно, все - блажь, вывих, и по-настоящему только ее одну, милую и добрую Тоню, ему, может быть, и нужно - с чистым сердцем он может заявить, что таких, как она, не встречал... А спустя несколько минут, уже доказывал, что и это, скорее всего, блажь, потому что разве он нужен ей, разве может быть нужен, ведь она о нем не имеет никакого представления, не знает, что он за птица, какая каша у него в голове... Он устал, выдохся, измаялся, видя, что так ничего и не смог ей объяснить; но молчание было еще мучительнее, и он вдруг заявил, что не удивится, если после всего, что он тут наплел, она встанет и уйдет, - это было бы закономерным, справедливым, поистине "зачем зря пустоголубить"... И почти без перехода он стал уверять ее, что ему все-таки не хочется, чтобы она уходила, хоть он и наплел и хоть ехать надо так или иначе. И еще он уверял ее, что после поездки вернется и, может быть, вообще больше не уедет из Долгого Лога. Мало-помалу оба успокоились. Он сказал, что вчерашнее платье шло ей больше - в нем она была непосредственнее. Она не согласилась; "Ну да, как деревенская дурочка". И он увидел, что это - просто отговорка, и когда стал искать, зачем ей такая отговорка, догадался, что она сегодня не хотела перед ним молодиться, а стремилась выглядеть старше, чтобы больше подходить ему, то есть чтобы не бросалась в глаза, не смущала его разница в их возрасте. Когда такая догадка осенила его, он уставился на нее, как будто увидел в первый раз, и подумал, что, может быть, ему и в самом деле не следует никуда ехать, что на его месте уехал бы разве круглый болван. "Чего ты ищешь, чего тебе еще искать?!" Она дотронулась до его бороды. - Не могу привыкнуть... Так щекотит... - И то ли опять всхлип у нее вырвался, то ли это был смешок. - Привыкнешь, - сказал он. - Не обещайте ничего, - прошептала она. - Хорошо? - Хорошо. - Надо было менять направление разговора, и он спросил про доктора Морозова - это было запланировано. - Слышала, - ответила она. - Что ты слышала? - Что был такой. Давно. Пропал в тайге. Бабушка рассказывала. Очень хороший, говорит, был врач. - А что бабушка еще рассказывала? - Да ничего, вроде... Ей самой рассказывали. - А что он на Сонную Марь ходил, ты слышала? - Нет. - Так, - сказал он. - Ехать надо во что бы то ни стало. - Как вам надо, так и делайте, - сказала она. Он подумал, что Тамара никогда бы так не ответила. И никогда бы она не стала приспосабливать свой наряд к наряду или состоянию мужа. И никогда в ней не было ни тени кротости или безропотности, она всегда была "творческой личностью", и это было для нее главным. "Знаешь, Герман, можно или сполна любить, или сполна творить..." Как будто ученый - "не творческая личность"... Да, она всегда была слишком занята собой... - Она вам понравилась? - Кто? - Полина. - "Понравилась" - не то слово. - Он чувствовал, что может быть совершенно откровенным. - Она меня заинтриговала. Давно. С первой встречи. Еще там, дома. Тоня тихо засмеялась. - Так это ж была не она. - Может быть и не она, не знаю. То, что с ней связано, не укладывается в нормальные рамки. - По-моему, она колдунья. У нее такой взгляд. - Тоня продолжала смеяться. - Не зря про нее говорят, что она взглядом может остановить автобус. - Кажется, скоро я в это безоговорочно поверю. Ты говорила, что она переписывается с кем-то. Что тут особенного? Мало ли кто с кем переписывается. - Ну да, ничего вообще-то особенного нет. Но у нее получается особенное. У нее все особенное. Переписывается-переписывается, потом - раз! - и поехала куда-то. Вот нет ее, нет несколько месяцев, а то год и больше, потом - опять появляется, и опять - письма. Странная она... "Много странного, - подумал он, - слишком много странного в последнее время. А Долгий Лог - прямо-таки средоточие странностей. Тут Андромедов прав, хотя он говорил про "интересных людей", - что для него "интересно", то для обычного человека не может не быть "странно". Ну разве не странно, что я сейчас обнимаю Тоню? Кто она, откуда, как, почему - невозможно ответить. Еще неделю назад я в себе и предположить не мог этих готовностей... Может быть, я сам стал _не таким_, странным, оттого и видится все, как в кривом зеркале... Но я ведь в своем уме! Просто поменялся угол зрения. А отчего он поменялся?.. Ах, оставим... С Андромедовым надо бы все-таки как-то урегулировать отношения... И с Тоней... Как же быть с Тоней..." - Я чувствую себя первоклашкой... Решаю уравнение с одним неизвестным; и ничего не выходит... Или я сам не знаю, что решаю? - У меня по арифметике было пять. - А у меня три... А по грамматике два... А еще у нас было чистописание, так тут - тушите свет... - А у меня по истории тоже было пять... Вот только по физкультуре... - Прыгать-скакать не умела? - Умела. Но стеснялась... Он всегда так смотрел на девчонок... Ну знаете, как смотрят иногда... - Кто? - Да физкультурник... - Морду б ему набить... - А ему в прошлом году и набили. Уволился. - Кто же это такие молодцы? - Да Николай Юрьевич! В газете пропесочил так, что... - И тут успел... Откуда он здесь взялся-то? - Приехал года три назад. По