задумался вдруг: -- Ты, -- говорит, -- не Иван ли царевич будешь? -- Точно, -- отвечает ему Иван. -- Верно тебя, Кошей, проинформировали. -- А ты меня убивать не будешь? -- А зачем мне тебя убивать? -- удивился Иван. -- Мне с тобой, Кощей, поговорить надо, факты выяснить. -- Поговорить( -- призадумался Кошей. -- Ну, ладно, поговори. Раз убивать меня не будешь, тогда садись, будь гостем моим дорогим. Сел Иван за стол дубовый, поднесли ему чару вина доброго. Выпил ее Иван, потом и спрашивает: -- Слушай, Кощей, а чего это ты смерти так боишься? -- Как же мне, Иван-царевич, ее, лихоманки, не бояться-то? Я видишь какой хилый, робкий, тихий, знай себе в тереме сижу. А соседи у меня грозные, все туда-сюда войной ходят. Того и гляди, зашибут по дороге. Я-то ведь болезненный, полиомиелит в детстве перенес, куда мне воевать-то? Я ж и царем-то просто так называюсь, чтобы ворогам моим страшнее было. Сам суди: где уж мне народом целым править? Они у меня умные, сами управляются. Вече вон себе организовали, сами все решают, все делают: хорошо хоть вежливые, почтительные: меня всегда в известность ставят, что задумали. "Ну, дела, -- думает Иван, -- побольше бы таких царей -- тихих да робких, полиомиелитом переболевших!" А самому жалко Кощея стало до слез. Смотрит Иван, как Кощей все глазками по сторонам поводит, боится, как бы ему какого татя-душегубца не подослали. "Зря я, что ли, -- думает Иван, -- сюда из двадцать первого века, тридевятого царства, тридесятого государства прибыл? Помочь человеку надо. Вон он какой тихий, скромный, боязливый(" -- Слушай, -- говорит Иванушка, -- Кощей, хочешь, я тебе помогу? -- А как ты мне поможешь, Иван-царевич? Мне никто помочь не может. Я сроду такой. -- Ничего, -- говорят Иван, -- хочешь, я тебя неуязвимым сделаю? -- Как это -- неуязвимым? И для стрелы? -- И для стрелы. -- И для кистеня? -- И для кистеня. -- Не может такого быть, -- говорит Кощей. -- Может, Кощей, -- говорит Иван, -- для нас ничего невозможного нет. -- А сам думает: "У Кощея, наверное, просто от хилости его мания преследования появилась. Значит вылечить его надо". Вспомнил Иван как их в институте суггестопедии обучали, обрадовался -- в самом деле: наука, она все может, не даром же у нее гитик столько! -- А что я тебе за это должен буду? -- спрашивает у Ивана Кощей. -- Сказку мне одну найти поможешь. -- Сказку? Ладно. Я к вечу обращусь, попрошу, чтобы всех сказителей ко мне в терем прислали, найдем мы твою сказку. Только как ты меня неуязвимым-то, Иван-царевич, сделаешь? Задумался Иван. -- Скажи, -- говорит, -- Кошей, что у тебя есть прочное, чтобы сломать трудно было, и маленькое, чтобы спрятать легко? Теперь уж Кощей призадумался. Думал-думал, потом говорит: -- Подожди, Иван, пойду с дочерьми посоветуюсь. -- Иди, -- говорит Иван, -- советуйся. Ушел Кощей. Ждал его Иван, ждал -- заждался. Возвращается наконец. Иголку показывает. -- Вот, -- говорит, -- и крепкая, и маленькая. То, что нужно. Василиса присоветовала. -- Добро, -- говорит Иван. -- Будь по-твоему. Сядь сюда. Сел Кощей. Иван перед ним встал и давай его гипнотизировать. Загипнотизировал. Уснул Кошей. А Иван давай ему внушать, как в институте учили, медленно так говорят, тихо, вкрадчиво: -- Ты, Кощей, теперь неуязвимый. Вся твоя душа в эту иголку ушла. А телу что -- поранят -- заживет. Пока иголка цела, и ты жив будешь, ничего с тобой не случится. Слушай внимательно, запоминай старательно. Кончил внушать Иван, разбудил Кощея. Тот вскочил, обрадовался. -- Спасибо, -- говорит, -- Иван-царевич, ох спасибо! Чую я, что и в самом деле неуязвимым стал. Но уж раз начал ты дело, ты его и закончи, как водится. Схоронить теперь эту иголочку надо, чтобы никто вовек ее не нашел, не достал, не дотронулся. Взял Кощей со стола яйцо, проткнул скорлупу иголкой, да и запустил ее туда всю. Потом поваров своих кликнул. Засунули повара яйцо в щуку фаршированную, щуку -- в индейку, индейку -- в барана. Барана того потом в сундук за семью замками секретными положили. -- Отвези, -- говорит Кошей, -- Иван-царевич, этот сундук в море-океан, на остров Буян, да там и закопай под дубом. Пока ездить будешь, я аккурат всех cказитeлeй со своего царства соберу; вернешься -- вместе послушаем. Обязательно твою сказку найдем. -- Ладно, -- отвечает Иван. -- Будь по-твоему. А сам думает: "Время у меня еще есть, сказителей он мне соберет, а так что -- все равно здесь сидеть, ждать. Ведь оно всегда так: скоро сказка сказывается, а дело-то, ой как не скоро делается. Уж лучше я за это время еще поезжу, белый свет погляжу, себя покажу". И поехал. Долго ли, коротко ли ехал, добрался до самой границы царства Кощеева. Там на корабль сел. Отвез сундук на остров Буян, закопал под дубом. Возвращаться решил. Уже к самому городу Берендеичеву подъезжает, видит: навстречу ему странник идет, калика перехожий. Идет, слезами обливается, дивны речи говорит: -- О времена, о нравы! Эх, Кощей, Кощей, что с тобой стало?! Сошел Иван со своего киберконя, подошел к страннику, спрашивает: -- О чем это ты, калика перехожий, говоришь? -- О временах говорю, о нравах, о царе здешнем, Кощее, что Бессмертным прозываться стал. Хорошо в этом царстве жить было, да вишь -- уходить приходится. Решил с чего-то Кощей себя Бессмертным прозывать, власть я свои руки взять. Вече разогнал, колокол вечевой на деньги медные пустить велел, законы какие-то новые понавыдумывал, налогами нас всех обложил -- жить стало невмочь. Придется, видно, мне. старому, сирому, калике перехожему, в эмиграцию подаваться. "Ну, -- думает Иван, -- дела! Даже не верится как-то(" -- А что Кощей-то делает? -- спрашивает. -- Вестимо что: над златом чахнет. Пал Иван на своего доброго БУРКО, включил его на последнюю скорость и помчался в город Берендеичев. Едет он по главной улице. Вдруг слышит: гремят тулумбасы. Идет караул, встречных с дороги палками сгоняет. А за ним едет Кошей верхом на коне, зипун на нем парчовый, а в руках плеть, а по сторонам палачи идут-поют: Царя мы будем тешить -- Рубить там или вешать! Возмутился Иван. Подскочил к Кощею. -- Для того я тебя, что ли, неуязвимым сделал, от мании твоей излечил, чтобы ты тут своевольничать начал? Ты что же это, Кощей, делаешь, как тебе только не стыдно -- не совестно? А Кошей отвечает: -- Мне теперь -- что?! Мне теперь на все наплевать. Бессмертный я, бессмертный( Осерчал Иван, говорит: -- Я тебя, подлеца, неуязвимым сделал, я тебя и убью. -- Как это? -- спрашивает Кощей. А у самого уже в глазах испуг замелькал. -- А очень просто. Поеду на остров Буян, выкопаю сундук, достану иголку, сломаю -- и дело с концом. Тут тебе и будет кончение. Рассмеялся Кошей: -- Уж больно ты скор, Иван-царевич! А как это ты на Буян попадешь, когда я уже все порты закрыл, на все грузы эмбарго наложил? Так-то. Вот прикажу сейчас тебя взять да голову тебе отрубить и все. Мне нетрудно. Я теперь ничего не боюсь. Бессмертный я, бессмертный! Не стал Иван дожидаться, вскочил в седло -- только его и видели. Долго ли, коротко скакал, прискакал на берег моря. Видит -- правду сказал Кощей. Ни один корабль в море не выходит. Пригорюнился Иван -- младший научный сотрудник, закручинился. Сел на берегу, достал свою дудочку ультразвуковую и давай наигрывать мотивы грустные, печальные. Вдруг смотрит -- из моря дельфин высунулся. Поглядел он на Ивана да и говорит человечьим голосом: -- Здравствуй, брат по крови. Давно ми контактов ждали, думали еще этак лет с тысячу ждать придется, да вот ты объявился. Скажи, откуда у тебя дудочка ультразвуковая, слух наш ласкающая? -- В институте у себя сделал, -- отвечает Иван, а сам -- рад-радехонек. -- Слушай, -- говорит, брат-дельфин, сослужи мне службу! -- Ладно, -- говорит дельфин, -- ради первого контакта чего не сделаешь! Чего тебе надобно? -- Отвези меня на остров Буян. -- Только-то и всего? Садись, отвезу. Сел Иван дельфину на спину, и поплыли они через сине море. Доплыли они до острова Буяна. Выкопал Иван сундук, замки взломал, живность всю выпотрошил, яйцо разбил, иголку в корзно свое воткнул, кликнул дельфина, и отправились они в обратный путь. Скоро сказка сказывается, нескоро дело достается. Вернулся Иван в город Берендеичев, подъехал к терему Кощееву, пошел прямехонько в палаты, глядь -- а того там и нет. Долго искал -- нашел наконец. Сидит царь Кощей в подвале, золото и медь в сундуках пересчитывает. Подошел к нему Иван тихохонько да и говорит: -- Ну что. Кощей, будешь ты свое слово держать, сказителей мне собирать? -- А зачем? -- удивился Кощей. -- Как -- зачем? Обещал же. -- А мне-то что? Я ж теперь бессмертный! Тут Иван возьми да и покажи ему иголочку. -- Раздай, -- говорит, -- казну, у кого сколько брал, вече снова собери и вообще не резвись особо -- всю историю испакостишь. История тебе не что-нибудь, с ней обращаться бережно надо. А мне сказителей собери. Как я без сказки к себе в двадцать первый век, в тридевятое царство, в тридесятое государство вернусь? Говорит и видит: Кощей за грудь рукой схватился, сам все на иголку смотрит, постоял-постоял, а потом и грохнулся на пол. Лежит, не двинется. Понял Иван, что хватил Кощея инфаркт. Со страху, наверное. Пригорюнился младший научный сотрудник, закручинился, думает, что же теперь делать, как он без сказки вернется, -- будут его разбирать на диспетчерском, как пить дать. Да сделанного не воротишь. Вышел он из терема на крыльцо высокое, а перед крыльцом уже народ толпится-собирается, кричит: "Хотим Ивана-царевича царем иметь! Ивана на царство!" Отвечает им Иван: -- Не буду я царем. Мне к себе возвращаться надо. Да и к чему вам царь? Собирайте снова вече, и дело с концом. А уж ежели царя хотите, так посадите себе Василису Прекрасную, дочку Кощееву. Глупа она как пень. С такой царицей и жить спокойно будете. А править -- сами сумеете. Вскочил он на коня и поскакал. А народ кричит вслед: -- Спасибо, Иван-царевич, на добром слове! Так и сделаем! Быть посему! Не поминай нас лихом! Прискакал Иван -- младший научный сотрудник в лес Муромский, дремучий, где канал Темпоральный проходит, остановил попутную машину времени и вернулся в Терем ИФ. А там его уже встречают -- и доктор филологических наук Царев, и кандидат филологических наук Мудров, и старший научный сотрудник Симеон. Взяли они его под белы рученьки, привели в центральную бухгалтерию. А там и говорят: -- Что же это ты, Иван -- младший научный сотрудник, нас всех дураками считаешь? За казенный счет в прошлое прогуляться захотел? Конца он у сказки не нашел, видите ли! А это что? И показывают ему сказку -- ту самую. И первая страничка есть, и вторая есть, и третья есть, и четвертая есть, и пятая, и еще пять. И все там написано: и про иголку, и про то, как Кощей бессмертным стал, и про остров Буян. Понял Иван -- заколдованный круг получился. Но разве объяснишь кому? Все равно не поверят. Высчитали с него командировочные -- и суточные, и проездные. И еще заставили объяснительную писать: почему он столько времени прогулял, на работу не выходил. И на Ученом совете разобрать его недостойное поведение пообещали. Опечалился Иван -- младший научный сотрудник, закручинился. Пошел он в трапезную на четыреста посадочных мест и напился там с горя томатного соку. И я там с ним был, сок томатный пил -- по усам текло, я рот не попало. Тут и сказке конец. 1967 ОТЗОВИСЬ! В тот день я задержался на работе. Не то чтобы в этом была настоятельная необходимость, -- просто вечером я обещал заехать к друзьям, домой было не успеть, и потому торопиться не имело смысла. Я навел порядок на столе, поболтал по телефону, а когда в комнату вошла уборщица с ведром и щеткой, взял портфель и вышел на улицу. У ворот Иоанновского равелина стояли на скамейке прикрытые клеенкой дымящиеся корзины, и две женщины бойко торговали пирожками. Я сглотнул слюну: согласитесь, для здоровенного двадцатилетнего оболтуса выпитый в полдень стакан чаю и пара бутербродов -- отнюдь не много. И когда наконец в нашем КБ организуют столовую? Сколько лет твердим об этом на каждом профсоюзном собрании, а воз, как говорится, и ныне там( Я сунул руку в карман, на ощупь вытащил два двугривенных и протянул продавщице. -- Три с мясом, пожалуйста! Она дала мне пирожки и сдачу: трехкопеечную монету и два семишника. Это -- на телефон. Я сунул их в задний карман. Дожевывая последний пирожок, я вспомнил вдруг, что так и не позвонил Володьке. Пришлось забираться в телефонную будку. Там была истинная душегубка: кажется это называется парниковым эффектом( Хорошо бы оставить дверь приоткрытой, но трамваи так грохочут на повороте, что разговаривать станет заведомо невозможна Чувствуя, что медленно превращаюсь в бульон на собственных костях, я достал из кармана оба семишника, опустил один из них в щель автомата и набрал номер. Раздались длинные гудки. От нечего делать я стал крутить второй в пальцах. Монетка была новенькая, блестящая, словно не бывавшая еще в употреблении. Люблю такие. Сам понимаю, что это смешно, но люблю. Трубку все не снимали: опять его нет дома. Жаль( Продолжая разглядывать монетку, я дал отбой. И тут( Однажды, еще в школьные годы, мне повезло: в троллейбусе вместо гривенника мне дали на сдачу десятипфенниговую монетку. Как и большинство сверстников, я увлекался в те поры нумизматикой, и это было мне только на руку. Но такого( Я еще раз внимательно осмотрел семишник. На аверсе -- герб и надпись "СССР"; на реверсе -- в ободке из колосьев крупная, словно взятая из школьной прописи двойка и написанное строгим бруском слово "копейки". Две копейки. И ниже -- год. "1996". Да нет же! Бывает так, перепутываются в голове цифры. Однако это был не 1969, а именно 1996 год. Я вышел из будки в состоянии некоторого обалдения. Первым порывом было вернуться к тем продавщицам, но тут же я понял, что это бессмысленно. А что делать? Я вырвал из записной книжки листок, завернул монетку и убрал в бумажник, -- чтобы не потерять, не спутать случайно с другой. И поехал к друзьям, которые, я надеялся, помогут разобраться в этом темном деле. Конечно, мы заболтались, и я вспомнил про монетку только в самом конце, когда надо было уже уходить, если я хотел успеть на трамвая. -- Фальшивая, -- изрек Жора. -- Но сделано здорово, ей-ей! -- Брось ты свои детективные замашки, -- откликнулся Виктор. -- Обычный заводской брак. -- Он закурил и добавил: -- Чудеса: брак на "Монетном дворе"? Рассказали бы -- не поверил. -- Ее потерял Путешественник по Времени, -- подал из спальни голос Жоркин сын, десятилетний Герка. -- Ты почему это не спишь? -- поинтересовался отец. -- Уснешь тут, как же! И то правда: современные квартиры не для бурных дебатов. К единому мнению мы так и не пришли. Идея родилась у меня уже дома: надо позвонить Пуху. Уж он-то разберется. С этой мыслью я и уснул. На следующий день перед обедом я позвонил ему. -- Не смогли бы вытянуть на полчасика, Федор Феоктистович? Консультация нужна. Может, пообедаем вместе? -- С удовольствием, -- сказал Пух. -- Где? -- Ну хоть на проспект Добролюбова сходим, что ли( -- неуверенно предложил я: у них на "Монетном дворе" своя прекрасная столовая, и обедать оттуда никто не выходит. -- Ладно. Ждите у Ботного домика. Пух работал старшим технологом на "Монетном дворе". Познакомились мы с ним в крепостном буфете, куда он попал по какой-то случайности. С тех пор мы несколько раз встречались, болтали на самые разные темы, чему нимало не препятствовала разница в возрасте, -- был Пух без малого вдвое старше, -- хотя в дружбу наши отношения пока еще не переросли. -- Давайте сюда, -- сказал Пух, выслушав мой рассказ. -- Попробую что-нибудь сделать. Выясню -- позвоню. -- Спасибо, Федор Феоктистович! Очень вы меня обяжете: терпеть не могу, надо признаться, всяких таинственных историй. Он позвонил мне через три дня, в пятницу. И мы снова встретились на том же месте. -- Вот, -- сказал Пух, возвращая мне замшевую коробочку (я уложил монетку в футляр от обручального кольца), -- все что можно было проверить, мы проверили. Монета настоящая. Даже присадка радиоактивного изотопа в норме. Представить себе возможность изготовления такой фальшивки в кустарных условиях практически невозможно. Да и не стали бы тогда размениваться на двухкопеечники. Представить же подпольный завод -- еще сложнее, согласитесь. Не знаю уж, что еще сказать вам, Андрей. -- А брака такого не могло быть, чтобы вместо шестидесяти девяти отчеканили девяносто шесть? Пух молча пожал плечами, но потом все же снизошел до объяснений: -- Наша продукция идет большими сериями. Брак на одной монете невозможен, только на всей серии. А такого ОТК не прозевает. И, простите великодушно, мне лично сама эта мысль представляется более чем нелепой! Я согласился с ним. -- И вообще, -- сказал на прощание Пух, -- не напоминайте мне о ней больше, прошу вас! Голову на этом сломать можно. Если хотите доброго совета -- выкиньте. В Неву. Или позвоните кому-нибудь по телефону. Впрочем, добрые советы даются лишь для очистки совести, прислушиваться к ним вовсе не обязательно( И в этом Пух опять-таки был прав. Вечером я поехал к Севе Воробьеву, моему однокласснику, с которым мы когда-то вместе увлекались нумизматикой. Но я довольно быстро охладел к этому делу, а он так и остался ярым собирателем. Его коллекции неоднократно выставлялись, он даже писал какие-то статьи, выступал с докладами( "Уж он-то поможет," -- решил я. хотя бы ниточку даст. Но Сева только пожимал плечами. -- Откуда мне знать? Если ты говоришь, что ее подлинность проверяли( Эксперты там, конечно, квалифицированные. Так чего ты хочешь от меня? Если избавиться от нее, как тебе советовали, -- отдай мне. В моей коллекции она будет на месте. Или -- продай. -- Иди к черту! -- огрызнулся я. -- Стану я тебе продавать, торгаш несчастный! А отдать( Подумаю. Может быть, потом. Но не сейчас, извини. С тем мы и разошлись. Прошло две недели, но история эта не идет у меня из головы. Может быть, ты в самом деле есть, Путешественник по Времени? Бродишь сейчас где-то по Ленинграду и по ошибке употребил монетку твоего родного (или -- не родного?) 1996 года? Или -- ты еще только будешь? Быть может, Машина Времени уже сконструирована в каком-нибудь КБ или НИИ, и скоро ты отправишься в ней в будущее, -- первый в истории времяпроходец? Экипируя тебя для путешествия, отчеканили монеты года, в который ты отправляешься, и одна из них случайно попала мне в руки? Или( Не знаю, что думать. И потому решил написать этот рассказ. Если его напечатают, может быть, ты найдешь меня и заберешь свой семишник? Я сижу за столом и пишу. Рядом, тепло поблескивая в свете настольной лампы, лежит новенький двухкопеечник. Временами я смотрю на него -- лишний раз удостовериться, что все это не сон человека, начитавшегося фантастики. Сейчас я выправлю текст и завтра отнесу его в редакцию. И захвачу с собой монету, -- как вещественное доказательство. Конечно, хорошо бы еще приложить справку от психиатра, но я оптимист, и надеюсь, что как-нибудь обойдется. Если ты есть. Путешественник по Времени, -- отзовись! 1969 "ГЕНИАК" I --- Спасибо, -- Гранж улыбнулся. Улыбка у него была обворожительная. Брод тоже улыбнулся, но скупо, краешками губ. -- Пожалуй, это я должен благодарить вас за оказанную честь. -- Вы настолько верите в успех? -- Депо даже не в этом. Благодаря вам я попал в такую компанию( -- Брод снова пробежал глазами лежавший перед ним список. Список и в самом деле был внушительным. Пятьдесят имен, каждое из которых было достаточно весомым, чтобы украсить самый что ни на есть торжественный прием. Или возглавить исследовательский центр. Двадцать семь Норбертовских лауреатов, шесть Нобелевских( -- И все согласились? -- Не все, -- Гранж непонимающе повел плечами. -- Трое отказались. -- Почему? -- Брендон сказал, что не хочет рыть могилу самому себе. Кому понадобятся исследователи после рождения "Гениака"? -- "Гениака"? -- Да. В общем-то -- дань традиции, Гений -- это ясно, "ак" -- от тех, первых машин. "Что ж, -- подумал Брод, -- понять Брендона можно. Действительно, если в машине с фантастическим быстродействием и совершенно непредставимым объемом памяти совместятся творческие личности полусотни крупнейших ученых, -- кому тогда понадобятся они сами?" -- Но это значит, что Брендон поверил в реальность вашего проекта, -- сказал он, -- а это уже само по себе немало. -- Согласен. Акоста отказался, не объясняя причин. Дорти заявил, что считает работы по цереброкопированию недостаточно отработанными, а потому не хочет рисковать своей репутацией. Тоже понятно. Но как раз это-то Брода не смущало: цереброкопированием занимался институт Штамба, а в их работу он верил. Смущало совсем другое( В целом же, надо отдать Гранжу должное, проект был задуман с размахом. Мощный компьютер с объемом памяти, позволяющим вложить чуть ли не всю информацию, накопленную со времен Адама. Но это -- только хранилище, мертвое, как библиотека Конгресса. А затем -- затем в блоки памяти методом цереброкопирования переносятся личности крупнейших ученых века. Первоначально они записываются каждая в отдельный блок, и только потом между ними постепенно возникают связи, объединяющие их в единое целое -- "Гениак". Проект изящный. Но( -- Значит, остальные согласились, -- повторил Брод. -- Да, -- подтвердил Гранж. -- На разных условиях, но согласились. -- Мои условия будут скромными, -- сказал Брод. -- Я теряю день, пока вы будете снимать с моего мозга копию. Мой рабочий день в клинике стоит около десяти тысяч. Их вы мне и возместите. Гранж кивнул. -- Когда я буду вам нужен? -- Копирование -- процесс сложный и длительный, а нам нужно обработать сорок семь объектов. -- (Как легко это у Гранжа получалось, -- "объектов"! Ведь каждый из них -- человек() -- Думаю, вами мы займемся месяца через три. Точнее мы сообщим дополнительно. -- Только не позже, чем за три дня, -- сказал Брод и поднялся из-за стола, протягивая Гранжу руку. II Сперва Гранж позвонил ему по телефону. -- Простите, что беспокою вас во время уикэнда, профессор. Помните, что вы сказали мне тогда, после копирования? -- Да, -- ответил Брод. -- Помню, конечно. (Тогда, расставаясь с Гранжем, он не удержался и сказал: "Если у вас начнутся какие-либо( м-м( чудеса, сообщите, пожалуйста, мне. Хорошо?"). -- Так что у вас случилось? -- Скажите, вы не смогли бы приехать к нам в Центр? Брод подумал. -- В понедельник, в четыре, -- вас устроит? -- Спасибо, профессор, я вам очень признателен! И вот теперь они сидели друг против друга в кабинете Гранжа. -- Так что же у вас случилось? -- Если б я знал! Пока мы налаживали коммуникации между отдельными блоками и подсоединяли их к базовой памяти -- все шло хорошо Месяц назад этот этап работы был закончен. И тогда мы поставили перед "Гениаком" первую проблему. Какую -- нс суть важно пока, тем паче, что заказчик категорически против разглашения тайны заказа. Мы ожидали чего угодно, любого невероятного ответа. А получили( -- Получили? -- Мы сами не знаем, что получили. Вот уже месяц наши программисты пытаются декодировать ответ, но ничего осмысленного получить пока не удалось. Понимаете, если бы "Гениак" ответил, что дважды два -- пять, это могло бы быть или ошибкой, или открытием. Но когда он отвечает, что дважды два -- крокодилий хвост в полночь( Брод улыбнулся. -- Неадекватность реакции. Все правильно. -- То есть? --- Я хочу сказать, что примерно так и должно быть. -- Почему?! -- Вы хотели создать сверхинтеллект, Гранж. А создали( Знаете, что вы создали? Сорок семь личностей в одной -- это сверхшизофреник, Гранж! -- И вы знали это с самого начала? -- Знал?.. Нет, пожалуй. Предполагал -- это точнее. --- И все-таки молчали? -- В голосе Гранжа прорвались какие-то хриплые ноты. -- Вы даже не представляете, как пригодится ваш "Гениак" нам, психиатрам( -- удовлетворенно откинулся на спинку кресла Брод. 1969 НА ПОРОГЕ Чем больше времени проходит со дня, когда явилось вам "Усть-Уртское диво", тем чаше я вспоминаю и думаю о нем. Интересно: происходит ли то же с остальными? Как-нибудь, когда все мы соберемся вместе, я спрошу об этом. Впрочем, все мы не соберемся никогда. Потому что( Наверное, это я должен был пойти туда, но тогда у меня просто не хватило смелости. Да и сейчас -- хватит ли? Не знаю. К тому же это неразумно, нерационально, наконец, просто глупо, в чем я был уверен еще тогда, остаюсь убежден и сейчас. И все же( Если бы я знал, что "все же"! "Усть-Уртское диво"( О нем говорили и писали немного. Была статья в "Технике-молодежи", под рубрикой "Антология таинственных случаев", с более чем скептическим послесловием; небольшую заметку поместил "Вокруг света"; "Вечерний Усть-Урт" опубликовал взятое у нас интервью, которое с разнообразными комментариями перепечатали несколько молодежных газет( Все это я храню. В общем, не так уж мало. И в то же время -- исчезающе мало. Потому-то я и хочу об этом написать. Зачем? Может быть, в надежде, что, описанное, оно отстранится от меня, отделится, уйдет, и не будет больше смутного и тоскливого предутреннего беспокойства. Может быть, чтобы еще раз вспомнить -- обо всем, во всех деталях и подробностях, потому что, вспомнив, я, наверное, что-то пойму, найду не замеченный раньше ключ. Может быть, ради оправдания, ибо порой мне кажется, что все мы так и остались на подозрении( Впрочем, не это важно. Я хочу, я должен написать. * * * Как всегда, разбудил нас в то утро Володька. Хотя "всегда" это слишком громко сказано. Просто за пять дней похода мы привыкли уже, что он первым вылезает из палатки -- этакий полуобнаженный юный бог -- и, звучно шлепая по тугим крышам наших надувных микродомов, орет во всю мочь: -- Вставайте, дьяволы! День пламенеет! И мы, ворча, что вот, не спится ему, и без того, мол, вечно не высыпаешься, так нет же, и в отпуске не дают, находятся тут всякие джек-лондоновские сверхчеловеки, выбирались в прохладу рассвета. Но на этот раз нашему возмущению, ставшему, признаться, скорее традицией, принятой с общего молчаливого согласия, не было предела. Потому что день еще и не собирался пламенеть, и деревья черными тенями падали в глубину неба. -- Ты что, совсем ополоумел? -- не слишком вежливо осведомился Лешка и согнулся, чтобы залезть обратно в палатку. Я промолчал. Не то чтобы мне нечего было сказать: просто я еще не проснулся до конца, что вполне понятно после вчерашней болтовни у костра, затянувшейся часов до трех. Промолчали и Толя с Наташей -- думаю, по той же причине. Все-таки будить через два часа -- это садизм. -- Сейчас сам ополоумеешь, -- нагло пообещал Володька. -- А ну-ка, пошли, ребята! Хотя Володька был самым младшим из нас, двадцатилетний студент, мальчишка супротив солидных двадцатисемилетних дядей и тетей, но командовать он умел здорово. Было в его голосе что-то, заставившее нас пойти за ним даже без особой воркотни. К счастью, идти пришлась недалеко, каких-нибудь метров сто. -- Эт-то что за фокусы? -- холодно поинтересовался Лешка и пообещал: -- Ох, и заработаешь ты у меня когда-нибудь, супермен, сердцем чую( -- А хороший проектор, -- причмокнул Толя. -- Где ты его раздобыл? Действительно, первое, что пришло нам в головы, -- это мысль о проекторе. И естественно. Между двумя соснами был натянут экран, а на нем замер фантастический пейзаж я стиле Андрея Соколом. Четкость и глубина изображения вполне оправдывали Толино восхищение. Казалось, между соснами-косяками открылась волшебная дверь, ведущая в чужой мир, над которым багровое солнце заливало густым, словно сжиженным светом темный песок, волнами уходивший вдаль -- туда, где вычертились в изумрудно-зеленом небе горы, внизу неопределенно-темные, не то исчерна-синие, не то иссиня-зеленые, увенчанные алыми снежными шапками. Справа высунулась из песка густо-фиолетовая скала, отбрасывавшая изломанную, изорванную даже, пожалуй, черно-зеленую тень. Формой она походила на морского конька, только сильно стилизованного. И в этой тени неощутимо чувствовалось что-то: не то куст, не то щупальца какого-то животного. -- А впечатляюще( -- Наташа зябко передернула плечами. -- Молодец, Володька, днем бы это не смотрелось! -- Да при чем здесь я! -- Володька обиделся. -- Я из палатки вылез, отошел сюда, увидел -- и побежал вас, чертей будить! -- А проектор сюда Господь Бог принес? -- невинно осведомился Лешка. -- В самом деле, Володька, хватит, -- поддержал я. -- Поиграли -- и будет. Мы не в обиде, картинка великолепная. -- Дался вам этот проектор! Да где он? Где? И где его луч? Луча и впрямь не было -- сразу это до нас как-то не дошло. Мы переглянулись. -- Может, голограмма? -- неуверенно предположила Наташа. Никто ей не ответил: представления о голографии у нас были примерно одинаково смутные. Кто его знает( -- Или мираж( -- предположил я. -- Мираж? -- переспросил Толя с убийственным презрением. -- Где ты видел мираж ночью! Да еще с таким неземным пейзажем? -- Неземным? -- настороженно повторял Володька. -- Ты сказал неземным? Верно ведь! А если это( -- (мир иной? -- съязвил Лешка. -- Вогнуто-выпуклые пространства! Тоже мне, Гектор Сервадак! Робинзон космоса! -- А я верю, -- тихо проговорила Наташа; наверное, женщины больше нас подготовлены к восприятию чуда. -- Это действительно "мир иной". Только -- какой? -- Бред, -- бросил Лешка, помолчал, потом развернул свою мысль более пространно: -- Поймите вы, я сам фантастику читаю и почитаю. Но зачем говорить об иных мирах, когда мы еще не выяснили, не галлюцинация ли это? Не мираж ли? Не какое-нибудь ли наведенное искусственное изображение? Мы не видим луча проектора? Но ведь есть и иные способы создания изображения. Мираж ночью? А вы точно знаете, что ночных миражей не бывает? Мажете за это поручиться? Ты? Ты? Ты? -- Он поочередно тыкал пальцем в каждого из нас. -- Так зачем же зря фантазировать? Это всегда успеется. Возразить было трудно. Мы стояли, молча вглядываясь в картину. -- Стоп! -- сказал вдруг Володька. -- Сейчас мы все проверим. Я мигом, ребята! -- И он убежал к палаткам. -- А ведь это( "диво" появилось недавно, -- сказал Толя; так родилось это слово -- "диво", "Усть-Уртское диво". -- Часа три назад. От силы -- четыре. Когда сушняк для костре собирали, я как раз между этими соснами прошел, тут еще куст есть, я об него ободрался, о можжевельник чертов( -- Любопытно( -- Лешка закурил, спичка бросила блик на стекла очков. -- Знаете, чего мы не сообразили? Проектор, проектор( А экран? Мы ведь его только вообразили: есть проектор -- должен быть и экран. Ведь эта штуковина болтается в воздухе, как( Извини, Наташенька. Словом, висит. Правда, сейчас умеют создавать изображения и в воздухе, насколько я знаю. -- Возможно. -- Толя похлопал себя по карманам. -- Дай-ка сигарету, я свои в палатке оставил. Спасибо! Как вы думаете, почему оно не светят? Ведь -- там день, а сюда свет не попадает( Слушайте, а что Володька задумал, а? -- Увидим, -- коротко сказала Наташа. Лешка тем временем обошел сосну, ограничивавшую "диво" справа, и сразу же исчез. -- А отсюда ничего не видно. Только сгущение какое-то в воздухе. Сейчас я его общупаю. -- Давай вместе, -- сказал я и потел к нему. Уже начало светать, н мы ориентировались свободнее. Сразу же за деревом начиналось, как сказал Лешка, сгущение. Воздух быстро, на протяжении каких-нибудь двадцати сантиметров, уплотнялся, превращаясь в конце концов в твердую, идеально гладкую, прохладную на ощупь стенку, полукругом идущую от дерева к дереву. Дотянуться до ее верха мм не сумели, даже когда Лешка взобрался мне на плечи. Вернулся Володька в сопровождении Чошки. Чошка -- полугодовалый кобелек; если верить Володьке, карельская лайка. Их два брата одного помета -- Чок и Получок, это охотничьи термины, значения коих я никогда не понимал. Чок -- интеллектуал. При любой возможности он садится и продается размышлениям, уставясь в одну точку и сосредоточенно морща нос и лоб. Наташка утверждает, что это у него "наружные извилины". Володька притащил свою гордость и предмет общей зависти усть-уртских охотников -- скорострельный охотничий "маньюфранс", изящный, легкий, с полупрозрачным прикладом из какого-то пластика. В день восемнадцатилетия его подарил Володьке Трумин, сам заядлый охотник, купивший ружье во время не то конгресса, не то симпозиума в Лионе и потом два года сберегавший его для этого случая. -- Смотрите! -- Он показал на какую-то точку в зеленом небе "дива". -- Видите, птица, не птица, летает что-то такое, птеродактиль тамошний? Приглядевшись, мы убедились, что это не просто точка, а крохотный черный треугольник, по-орлиному пишущий в небе круги. Володька вскинул ружье, прицелился. Грохнуло. Полет треугольничка сломался, на мгновение он замер, а потом наискось скользнул вниз. Володька опустил ружье. -- Ну что, Лешенька? Мираж? Галлюцинация? Диапозитив? Лешка смолчал. -- Н-да, "диво"( -- раздраженно проворчал Толя. И вдруг мы вздрогнули от Наташкиного истошного: -- Чок! Чок! То ли, пошевелив "наружными извилинами", Чок решил принести хозяину добычу, то ли ему просто захотелось посмотреть поближе, что там такое, -- трудно сказать. По словам Наташи, он легко, одним прыжком проскочил между соснами -- туда, в экран, в картину, в "диво", -- на миг остановился обалдело и помчался вперед, оставляя ямки следов. -- Чок! -- заорал Володька. -- Чок! -- Он пронзительно засвистел, но пес проигнорировал все призывы: характерец у него всегда был более чем самостоятельный. В какой момент Володька рванулся вслед за ним, я не заметил. Только услышал сдавленное Лешкино: "Стой, кретин!" -- а потом меня сшибло, и мы оказались на земле -- все трое: Лешка, Володька и я. -- Держи его! -- скомандовал Лешка, и я рефлекторно вцепился во что-то, не то в руку, не то в ногу, успев предварительно получить хороший удар по скуле. -- Вот теперь вы и в самом деле ополоумели! -- Над нами стояла Наташа. И сказала она это так отчужденно, что мы враз остыли. -- Где мои очки? -- спросил Лешка, поднимаясь на ноги; вид у него был сконфуженный и обезоруженный. -- Никто их не видел? -- На. -- Наташа отвернулась, глядя в "диво". Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше, теперь оно стояло градусов под тридцать. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность; по мере удаления они становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозьи крылья. Чок потерялся в их зарослях. Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои. -- В герои-первопроходцы захотел? -- спросил Лешка зло. -- А? А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый? -- Чошка-то там дышал, -- возразил Володька. -- Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы и понятия не имеем( И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно? -- До чего? -- наивно спросил Володька. Лешка промолчал. -- Что ты предлагаешь, Лекс? -- поинтересовался я. -- Для начала -- пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет. Поминутно оглядываясь, мы молча зашагали к палаткам. За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся я город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только как притащить сюда "научную общественность"? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему -- как-никак, доктор исторических наук, профессор( И мы остались втроем. Володька весь день просидел перед "дивом", хотя кидаться в него очертя голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним? Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу( Солнце "дива" закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абcoлютнoй тьмы, кое-где пронзенный тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась( Как бы это сказать? Живой, что ли? Да, другого слова, пожалуй, не подобрать. -- Ноктовизор бы сюда, -- вздохнул Лешка. -- В инфракрасном посмотреть( Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение чуть-чуть спало, и мы понемногу разговорились потому что надо же было в конце концов, не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей "абалаковки" плоскую четвертинку коньяку: -- Черт с вами, поглощайте эн-зэ. Настоящий. Армянский ереванского разлива. Мы развели растворимый кофе, причем не в кофейной дозе, а в пол-литровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил: -- Между прочим, мне кажется, что мы сегодня не обедали, или в самом деле так? Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом. -- Вот теперь и выпить не грех, -- изрек Володька, бросив опорожненную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира. Мы по очереди приложились к бутылке. -- А кофе-то остыл, -- вздохнул Лешка. Он подумал, потом плеснул в кружку коньяку. Эх( Такой дар божий -- и из горла пить( Эстеты! -- Это называется "пить по-испански", -- сказал я. -- Гранды, между прочим, практиковали. Так что ты зря. Володька, слава Богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и, попыхивая зажатой в губах сигаретой, сказал: -- А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось "диво" нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее( -- Логично, -- согласился Лешка, -- хотя и не обязательно. -- А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю мнение. Votum separatum, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет? -- Есть, -- подтвердил я. -- Есть, Володечка, только ты на всякий случай плюнь через левое плечо. Володька поплевал. -- И все же что оно такое, наше "диво"? -- вздохнул я. -- Неужели действительно выход в какой-то иной мир, пресловутая нуль-транспортировка? -- Похоже. Во всяком случае, мне ничего другого в голову не приходит, -- сказал Володька. -- Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал? -- А ты уверен, что его кто-то создавал? -- спросил Лешка. -- Представь: прилетел на землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: "А где те, кто создал эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?". -- Спонтанное образование? -- удивился я. -- А почему бы и не