Евгений Бенилов. Тысяча девятьсот восемьдесят пятый --------------------------------------------------------------- © Copyright Евгений Бенилов Оригинал этого файла расположен на домашней странице автора http://www.maths.ul.ie/benilov/rv2/ ║ http://www.maths.ul.ie/benilov/rv2/ --------------------------------------------------------------- 27 декабря Он появлялся всегда в одном и том же обличье: учтивый человек средних лет в сером костюме и белой рубашке с галстуком. Дверь, через которую он входил, непременно открывалась внутрь. Он всегда начинал беседу пожеланием доброго утра -- даже если была полночь. Затем делал паузу для ответного пожелания и вдруг, указав на книгу в руках Эрика, произносил: "Что это у вас такое?" И Эрик замечал, что на обложке книги стоит дата 1971! Или, может, 1953! А Человек В Сером Костюме доставал из серого кармана серую рацию и шептал в нее серые невыразимые слова, делавшие возможным (и даже вероятным), что через несколько минут придут сотрудники Комитета Политической Гигиены. Придут и скажут Эрику: "Вы арестованы". Скажут без выражения, не вкладывая в свои слова эмоций. Или наоборот -- трясясь от ненависти к стоящему перед ними врагу людей. А может, с чувстом удовлетворения от хорошо выполненной работы. Или со смехом радости по поводу нежданно подвалившей удачи. Люди из КПГ и их слова всегда бывали разными. Лишь Человек В Сером Костюме и его серый костюм всегда оставались одинаковыми. * * * Вздрогнув, Эрик раскрыл глаза и перевернулся на спину. Пружины в недрах кровати отозвались болезненным звоном. В комнате было холодно и душно -- сочетание, означавшее, что в кондиционере пора менять фильтр. Ветер и снег стучались в окно, светать еще не начинало. На дальнем конце постели неясной тенью возник кот по имени Кот и негромко мяукнул. "Один ты меня любишь", -- ответил Эрик. Сверкнув бездонно-зелеными глазами, зверек свернулся на одеяле в клубок и замурлыкал. С Садовой ровным потоком просачивался гул машин. Эрик нашарил под подушкой будильник и поднес к глазам. Стрелки тускло светились в темноте -- до звонка оставалось десять минут. Он положил будильник на кровать, медленно сел и спустил ноги на пол. Холодно... Гнусно... Куда подевались очки? А-а, вот они... Заранее зажмурившись, он зажег бра над кроватью. Сделав щелочки в веках, встал. Где одежда?... Эрик поежился от холода и побрел к стулу у окна... рваная рубашка, рваные тренировочные брюки... Теперь что?... Он пошел на кухню и переключил кондиционер на рециркуляцию воздуха. Поставил чайник на плиту и зажег под ним конфорку. Намазал последний кусок хлеба последними крохами масла и положил сверху последний ломтик сыра. Не дожидаясь чая, стал есть. Не забыть бы купить хлеб, масло и сыр в обеденный перерыв... и заодно мясо, овощи и фрукты... и рыбу для Кота... и новые носки... и запасной фильтр для кондиционера... ха-ха-ха... а еще сандалии на лето... Засвистел чайник. Эрик выключил газ. Если он доживет до лета. А ведь можно и не дожить. Ха. Ха. Ха. Не до конца задушенное радио шептало сводку о состоянии Романова-старшего и здоровье Романова-младшего. Эрик плеснул сегодняшнего кипятку во вчерашнюю заварку и налил чай -- в воздухе запахло веником. Потрескавшийся линолеум пола неприятно холодил правую ступню сквозь дырку в носке. Радио на стене перешло к самочувствию Романова-внука и настроению Романова-правнука. Неслышно ступая подушечками лап, в кухню вошел Кот. Снег и ветер кружились за окном в тщетных попытках проникнуть внутрь. Чаинки кружились в желтой металлической кружке с обколотой эмалью. Кот печально смотрел в свою пустую миску. "Тебе утром не полагается, серый, -- напомнил Эрик. -- Да и рыбы все равно нет". Выражение лица у зверька стало укоризненным, но он промолчал. Негромко гудел кондиционер, воздух в квартире стал чище и теплее. Было слышно, как в спальне надрывается оживший будильник. Радио на стене перешло к прогнозу загрязнения атмосферы в столице и пригородах. Вытащив из сумки вчерашний номер "Коммунистического Спорта", Эрик пошел в туалет. Затем в душ. Горячие струи били в плечи. Громко гудел кран холодной воды. Мыло выскальзывало из мокрых пальцев. Зеркало над умывальником покрылось туманом. Эрик вылез из-под душа и надел махровый халат. Вытер полотенцем волосы. Побрился. Бросил трусы в стиральную машину, а рваные носки -- в мусорный бак под кухонной раковиной. Радио на стене шептало программу телевидения на сегодня, 27 декабря 1985 года. Теперь что? Убрать постель. Одеться. Отнести халат в ванную. Собрать черновики вычислений, принесенные вчера с работы, и положить в сумку. Вставить свежий фильтр в респиратор. Что еще? Выбросить мусор. Эрик вытащил из под раковины бак -- Кот увидал его приготовления и подошел поближе. Эрик завязал узлом горловину мусорного мешка -- зверь принял охотничью позу: лапы полусогнуты, шерсть дыбом, хвост трубой. "Готов?" Резко открыв дверцу мусоропровода, Эрик бросил мешок внутрь. Бух... бух... -- было слышно, как мешок ударяется о стенки; бух-х-х! -- эхо пробежало по всем двенадцати этажам дома от подвала до чердака. Пока Кот расправлялся с двумя успевшими выскочить тараканами, Эрик загерметизировал мусоропровод липкой лентой. Потом замел на совок тараканьи трупы, отнес в туалет и бросил в унитаз. "Не забудь помыть лапы", -- напомнил он Коту, и тот послушно начал вылизываться. Утренние дела закончены. Можно уходить на работу. Эрик надел ботинки и шубу. Переключил кондиционер на малый забор внешнего воздуха и приоткрыл дверь в туалет (для Кота). Взял, но не надел, респиратор (в подъездах их дома имелись кондиционеры) и вышел на лестничную клетку. Кабина лифта пришла почти сразу. Он вошел внутрь, нажал кнопку первого этажа и стал читать последний антиникотинный плакат старика Бромберга из квартиры номер 5: Дым отечества нам сладок и приятен, А дым курильщика -- нет, НЕ сладок, НЕ приятен. Скрепя больным механизмом, кабина остановилась. "Пожалуйста, не хлопайте дверью лифта", -- попросила вахтерша, когда Эрик хлопнул дверью лифта. "Хорошо, не буду", -- легко согласился Эрик. Он достал из почтового ящика свежий номер "Коммунистического Спорта" и, совсем уже было закрыв дверцу, заметил небольшой белый прямоугольник -- письмо. Aдреса отправителя на конверте не было, адрес получателя напечатан, а не написан. Марка -- стандартный портрет Романова-внука. Помедлив несколько секунд, Эрик сунул письмо во внутренний карман шубы, надел респиратор, поправил на голове шапку и вышел на улицу. Декабрьская вьюга гуляла по пустынному двору. Вдоль тротуаров высились сугробы. Сквозь пелену бледно-зеленого снега тускло светили желтые фонари. Раздувшиеся от пассажиров троллейбусы с усилием ползли по заснеженной Садовой. Верхушка четырехсотметровой башни, пристроенной в прошлом году к Лефортовской тюрьме, терялась в мутных небесах. Через три минуты Эрик входил в метро. Очки немедленно запотели. Натыкаясь на прохожих, он спустился по лестнице. Достал жетон и опустил в турникет. На середине эскалатора сдвинул респиратор под подбородок -- дефицитные фильтры следовало экономить. На рукаве шубы таяли зеленые снежинки. Очки постепенно распотевали. Эрик вытащил из внутреннего кармана конверт -- это было первое неслужебное письмо, полученное им за последние пять лет. Он распечатал конверт; внутри лежал сложенный вчетверо листок бумаги с одной фразой, напечатанной в самом центре: Всевидящее око Комитета следит за тобой. Эрик скомкал листок вместе с конвертом и, сойдя с эскалатора, бросил в урну. Очевидно, это была чья-то шутка... довольно странная и неприятная шутка, не похожая ни на одного из его друзей. Станция блистала металлическими панелями и мозаиками ранней докоммунистической эпохи. Эрик отсчитал шестнадцатую колонну, дождался поезда и втиснулся в четвертую дверь четвертого вагона. До начала обязательной Утренней Программы оставалось одиннадцать минут -- телевизоры, подвешенные под потолком, смотрели на пассажиров слепо отсвечивавшими экранами. Эрик достал из висевшей через плечо сумки "Коммунистический Спорт" и, толкая соседей локтями, стал искать отчет о вчерашнем матче ЦСКА -- Спартак. Справа от него пожилой дядя в очках читал "Утреннюю Правду", слева от него хихикали две девчонки старшего школьного возраста. "Осторожно, двери закрываются, -- сказала механическая женщина из репродуктора. -- Следующая станция -- Горьковская". -- "Болельщики Спартака ждали этого матча с нетерпением", -- прочитал Эрик. "Не толкайся", -- недовольно пробурчал дядя в очках. "А он что?" -- спросила одна девчонка у другой. "Следующая станция -- Площадь Свердлова", -- настаивала женщина. "Отвечай, сволочь, когда тебе делает замечание пожилой и заслуженный человек", -- настаивал дядя. "Свенсон открыл счет на тринадцатой минуте", -- настаивал Эрик. "А я ему говорю (хи-хи-хи!), что с дураками не танцую..." -- настаивала девчонка. "Когда ты, сукин сын, еще в мамины пеленки срал, я уже в Афганистане сражался и кровь за Родину проливал..." -- "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новокузнецкая". -- "Второй период обе команды начали в неполных составах..." -- "Хи-хи-хи! Хи-хи-хи! Хи-хи-хи-хи-хи-хи!" Пересадка. Поднявшись с толпой по ступеням и спустившись по эскалатору, Эрик перешел на Калужско-Рижскую линию, дождался поезда и втиснулся в последнюю дверь последнего вагона. Стоявшая позади тощая женщина вонзила ему в спину костлявый локоть, впереди ерзал низкорослый толстяк средних лет в нелепых солнечных очках. До начала обязательной Утренней Программы оставались считанные секунды -- Эрик торопливо сложил "Спорт" отчетом о хоккейном матче вверх. И вовремя: экраны телевизоров под потолком вагона озарились ярко-голубой заставкой телестудии "Останкино": часы с секундной стрелкой, подползающей к числу 12. Три, два, один... фанфары. Все пассажиры, включая Эрика, подняли глаза. Раздалась воодушевляющая музыка и замелькали ободряющие кадры: крестьяне, сеящие хлеб -- рабочие, кующие метал -- ученые, доказывающие теорему -- врачи, анализирующие анализ. "Здравствуйте, товарищи! -- сказал лощеный диктор, источая твердую убежденность в успехе идей. -- Мы начинаем передачу репортажем из реанимационного оделения Кремлевской больницы. Последними новостями о состоянии Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарища Григория Васильевича Романова поделится Родион Свинарчук". В левой половине экрана появился молодой человек в черном костюме и розовом лице, стоявший в фойе Кремлевки. "Что нового, Родион?" -- спросил диктор, сместившийся в правую половину. "Хорошие новости! -- лучился Свинарчук. -- Лавинное отмирание нейронов в левом полушарии удалось остановить!" -- "А ослабление деятельности гипофиза?" -- "Гипофизом занимается группа академика Ватикяна, результат обещают послезавтра". -- "Отлично! -- обрадовался диктор, снова появляясь во весь кадр. -- А теперь новости из геронтологического отделения Кремлевки, где наблюдается Первый Заместитель Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарищ Василий Григорьевич Романов". Украдкой скосив глаза, Эрик опустил взгляд на зажатую в руке газету: "На четвертой минуте второго периода спартаковцы, наконец, вышли вперед и под сводами Дворца Спорта раздался клич..." "...Молодцы геронтологи! А теперь -- краткий обзор почечной недостаточности Второго и вялотекущей шизофрении Третьего Заместителей Генерального Секретаря ЦК КПЕС, товарищей Григория Васильевича и Василия Григорьевича Романовых". "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция -- Шаболовская". "...наш спецкор в Кабуле Мулдыкхан Размулдыев ознакомит нас с достижениями Афганского Республиканского Комитета Политической Гигиены. Раскрыт крупный антикоммунистический заговор!... Арестованы шестнадцать лиц голландской национальности!... Изъяты десятки книг, изданных до 1985 года!... Обнаружены сотни листовок, прославляющих великодержавный нидерландизм!..." "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция -- Ленинский Проспект". "Что ж, молодцы гигиенисты... Передаю слово спортивному комментатору Владимиру Тараторину... Здравствуйте товарищи. Болельщики Спартака ждали этого матча с нетерпением..." "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция -- Академическая". "...и заменили вратаря шестым полевым игроком, однако счет остался прежним". "...и заменили вратаря шестым полевым игроком, однако счет остался прежним", -- дочитав отчет, Эрик поднял глаза и стал слушать. "В заключение, погода. Кислотность снега 0.5%, диоксин в Москве-реке -- 3 условные единицы. Нервно-паралитическая компонента воздуха варьируется от 0.03% внутри Садового Кольца до 0.01% в районе Измайловского Парка. Аммиак -- 0.5%. Жителям северо-западных районов столицы синоптики рекомендуют сегодня носить защитные очки из-за повышенной концентрации в воздухе летучих цианидов, -- диктор испустил прощальную улыбку. -- Желаю вам хорошо поработать, дорогие товарищи". "Следующая станция -- Профсоюзная", -- вмешалась механическая женщина. Сунув газету в карман, Эрик стал пробираться к выходу. Над дверью вагона висел плакат No 4 из серии "Товарищ, бди! Антипартиец может оказаться твоим папой!" (пухлый румяный мальчик в клетчатых шортах указывает пальцем на худого мужчину с подлым извилистым лицом). Двери с шипением раздвинулись, Эрик вышел на платформу. В ноздри ему ударил резкий запах аммиака -- он надвинул на лицо респиратор (дышать незащищенными легкими на неглубоко расположенных станциях не стоило). Чудной толстяк в черных очках выкатился из вагона вслед за Эриком и, переваливаясь на ходу, стал карабкаться по ступенькам к выходу из метро. Они вместе поднялись по лестнице, прошли по подземному переходу и вышли на поверхность. По Профсоюзной улице мела поземка. Угрюмые люди в тяжелых шубах роились около автобусных остановок. Утопая по щиколотку в снегу, Эрик свернул на улицу имени античного революционера Красикова и поплелся в направлении маячившего вдали серого куба института п/я 534ц. Вдруг, повинуясь внезапному импульсу, он обернулся -- толстяк в солнечных очках тащился позади... Смешанный с ветром снег делал очертания пешеходов расплывчатыми. Мимо тек, протискиваясь по извилистым кишкам города, поток заляпанных грязью и изъеденных коррозией машин. Москва задыхалась в зловонии собственного дыхания, низкая пелена туч душила ее, как подушка на лице. Через четыре минуты Эрик вошел, преодолевая встречный поток воздуха, в фойе института. Толстяк в очках куда-то делся. Эрик снял шубу и повесил на вешалку в гардеробе (шапка, шарф и респиратор засунуты в рукав). Переложил черновики с вычислениями из сумки во внутренний карман пиджака и встал в очередь на проходную. Сзади пристроились два сотрудника отдела обеспечения. "Товарищу Товсторукову -- пламенный привет!" -- "Здорово, Разгребаев". "Следующий!" "Как дела?" -- "Не жалуюсь". -- "Про Кеонджанишвили слыхал?" -- "Нет". "Следующий!" "Говорят, сняли его". -- "За что?" -- "Не знаю. Я думал... "Следующий!" ... ты знаешь". -- "Не знаю". "Следующий!" Подойдя к перегородке, отделявшей вахтерскую от остального мира, Эрик нажал кнопку против своего номера. Бамс! -- было слышно, как его пропуск, вытолкнутый из ячейки, упал по ту сторону перегородки на стол. Из окошка, звеня медалями за победу в Афганистане, высунулось обрюзгшее тело Ивана Ильича. "Товарищ Иванов Э.К., -- с гнусной ухмылкой проблеял вахтер, -- позвольте сумочку вашу проверить: не несете ли опять секретных бумаг без разрешения Первого отдела!" Эрик молча раскрыл пустую сумку -- на лице вахтера отразилось сначала недоумение, потом мышление и наконец прорыв. "В карман переложил! -- догадался Иван Ильич. -- А ну, покажь карманы, тебе говорят!" -- "Не имеете права, -- скучным голосом отвечал Эрик. -- Согласно приказу No 778 от 15-го августа 1985-го года, только в присутствии замдиректора по режиму". Лицо вахтера искривилось от ненависти: "Ишь грамотный какой... все крючки-закорючки знает! Спасу от вашей нации нет!... Тебя как по батюшке-то величать -- Клаасович?" Эрик молча ждал. "И чего вам в Голландском Автономном Округе не сидится?... Как клопы в Москву лезете!" -- "Вы будете звать замдиректора, или я могу идти?" Ощерившись, вахтер сунул ему пропуск. "Следующий!" Эрик поднялся на 68 ступенек по пыльной боковой лестнице, прошагал 26 шагов по коридору и отпер дверь комнаты номер 452. Внутри было темно и душно -- он включил свет и кондиционер. Сел за свой стол у окна (оказавшись к остальной части комнаты спиной), выложил из кармана черновики и разложил по порядку. Позади хлопала дверь, шаркали ноги и звучали утренние приветствия. Карандаш и резинка лежали там, где были оставлены, -- в правом углу стола. "Кто будет пить желудин? -- раздался пискливый голос Оли Рюмкиной. -- Поднимите руки... раз, два, три, четыре..." Эрик подточил карандаш, придвинул к себе последний лист вычислений и приписал в его конце уравнение, следовавшее из предыдущего уравнения (следовавшего, в свою очередь, из предыдущего уравнения; следовавшего, в свою очередь, из предыдущего уравнения...). "А я тебе говорил, что Спартак выиграет! -- голос Коли Хренова источал жизнеутверждающую силу. -- Не могли они не выиграть при такой ситуации в турнирной таблице". Эрик приписал еще одно уравнение, но, не удовлетворившись тем, как написана альфа в первом и третьем членах (хвостик загнулся), стер все резинкой. "А если б Мотовилов на последний минуте забил? -- возразил Толя Редькин. -- Что бы ты тогда сказал?" Эрик переписал уравнение наново и стал обдумывать следующую строчку. "Куда ему забить... -- отвечал Коля Толе. -- Когда у него забивалка такая маленькая! Ха-ха-ха! Пусть он ее маленько поддрочит!... Ха-ха-ха-ха-ха!" Эрик стал каллиграфически выводить очередную формулу. "Мальчики, не пошлите!" -- кокетливо сказала армянская красавица Марина, временно носившая девичью фамилию Погосян (по первому мужу -- Морозова, по второму -- Жарова). Время шло. Звонок на обеденный перерыв застал Эрика в конце четвертого листа вычислений. С сожалением вырвавшись из потока мыслей, он встал, вышел из комнаты, сбежал по лестнице на первый этаж, отстоял очередь на сдачу пропусков (Иван Ильич наградил его обжигающим взглядом), торопливо оделся. Продуктовый магазин располагался рядом с институтом, и через три минуты Эрик уже стоял в очереди в рыбный отдел, притиснутый чьей-то бабушкой к чьей-то жене. Под закоптевшим потолком висела угрюмая тишина, нарушаемая лишь воплями продавщиц -- вделанные в респираторы микрофоны делали их голоса резкими, словно крик павлина. Толпы людей -- прижатых друг к другу, как кильки, и столь же покорных -- одетых в тяжелую, неудобную, темную одежду -- молча вдыхали затхлый холодный воздух... Через двадцать минут, преодолевая встречное течение стремившихся внутрь покупателей, Эрик вышел на улицу и торопливо направился к институту. Бившую по ноге авоську оттягивали продукты (молоко, сыр, масло, спинка минтая, тушка кальмара) на общую сумму четыре молочно-колбасных и пять рыбных талонов. Помимо даров моря, в рыбном отделе почему-то продавалось шампанское (три ликеро-водочных талона) -- что позволило сэкономить время на винном магазине... Эрик вдруг ощутил на затылке чей-то взгляд и обернулся: раздувая румяные щеки, позади торопился давешний толстяк в солнечных очках. С чувством неприятного удивления, Эрик ускорил шаг. Он вернулся в институт за шесть минут до официального окончания перерыва. Разгрузил добычу в (имевшийся в 452-ой комнате) холодильник. Спустился в кафетерий и встал в очередь. Очередь была короткая: не ходившие за продуктами, уже пообедали, а ходившие, в большинстве своем, приносили на работу домашнюю еду. Через двадцать минут Эрик вышел из кафетерия, унося в желудке тяжелый, как гиря, комплексный обед. Он прошел по тускло освещенному грязному коридору и постучал в дверь с надписью "Лаборатория No 6". За дверью раздался голос: "Сейчас!" -- и стало слышно, как кто-то возится с замком. Замок не отпирался. "Вы когда почините этот ебаный замок?" -- громко осведомился Эрик. "Ты об этом профессора Попова спроси", -- огрызнулся голос. Дверь, наконец, отворилась. "Так не запирайтесь тогда, -- сварливо потребовал Эрик, заходя, -- если не можете потом открыть!" -- "У тебя что, смерть мозга наступила, как у Романова-старшего? -- отвечал его друг Мишка Бабошин. -- Знаешь ведь, что нас на секретность второй категории перевели". Препираясь, они проследовали мимо обитой дермантином двери с табличкой "Зав. лаб. д.ф.-м.н. Попов З.С." и зашли в Мишкину клетушку, где все было готово для чая. "Эрька, привет! -- приветствовала Эрика их бывшая однокашница и общая подруга Лялька Макаронова, сидевшая с чашкой в руке. -- Где тебя носит?" На столе стоял давно обещанный Лялькой домашний пирог. "Спинку минтая для своего Кота покупал, -- ответил за Эрика Мишка. -- Ты что, не знаешь этого мудака?" Они сели, Лялька налила Эрику чай. "Эричка, -- она доверительно подалась вперед, -- а правду говорят, что ты со своим Котом живешь, когда у Светки менструация?" Эрик поднес чашку к лицу и с удовольствие вдохнул аромат натурального грузинского чая, купленного им для совместных чаепитий пару недель назад по счастливому случаю. "Конечно правда! -- опять влез Мишка. -- Недаром Кот со Светкой на ножах. Помнишь, как он ей колготки разодрал на эрькином дне рождения?" Эрик отрезал кусок Лялькиного пирога и положил себе на блюдце. "Бедный! -- пожалела Лялька. -- Ты лучше ко мне приходи, я тебя по старой дружбе всегда обслужу". Откинувшись на спинку кресла, Эрик осторожно поставил чашку с чаем и блюдце с пирогом на подлокотник и расслабился. "И не мечтай -- у него на тебя не встанет, -- не унимался Мишка. -- У него только на блондинок и котов, а больше ни на кого". -- "Ты за меня не переживай, -- вставил, наконец, слово Эрик. -- Ты, Мишка, лучше вспомни когда у тебя в последний раз стояло -- до того, как Романов-старший в кому впал или после?" -- "Да ты что, Эрька! -- всплеснула руками Лялька. -- Бабошин в этом смысле всем нам пример! Полная солидарность с вождем: раз Григорий Васильевич трахаться не может, то и никому нельзя". "Хорошо с друзьями!" -- подумал Эрик, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки. "Ладно, зубоскалы, -- уязвленный предательством союзницы, Мишка кардинально изменил течение разговора, -- а вот кто помнит, за сколько лет до официального наступления развитого коммунизма у Григория Васильевича случился второй аппоплексический удар?" Вызов был брошен, и Эрик стал вычислять. "Опять ерундой заниматься будете?..." -- разочарованно протянула Лялька, не любившая этой игры. "Тебе, беспамятная женщина, нас, высокоумных джигитов не понять! Ты диссертацию -- и ту только год назад защитила, -- высокомерно отвечал Мишка. -- Так что помолчи, смертная, пока уважаемый Эрик ибн Кирилл Иванов-задэ размышляет над заданным ему..." -- "За четыре, -- перебил Эрик, закончив вычисления. -- А на каком году Пятилетки Количества день расстрела отступника Горбачева объявили выходным?" -- "Ха-ха-ха! -- презрительно рассмеялся Мишка. -- Элементарно, Ватсон, -- на третьем". Бабошин закатил глаза к потолку и зашевелил губами, придумывая следующий вопрос. "Дурак ты Мишка! -- по тому, как у Ляльки опустились уголки рта, было видно, что она обиделась на 'беспамятную женщину'. -- Эти сволочи специально каждый год 85-ым сделали, чтобы у нас чувство времени отшибить, а такие дураки, как ты, им только на руку играют!" -- "Ты чего, мать?... -- опешил Бабошин. -- Мы ж, наоборот, точки отсчета восстанавливаем..." -- "Ты этими играми дурацкими только больше себя запутываешь... и хамишь еще при этом!" -- Лялька встала, отошла к окну и отвернулась. "Так вот ты чего на меня взъелась! -- наконец дошло до Мишки. -- Да я ж просто так, не со зла... -- он встал, положил Ляльке руку на плечо и проникновенно сказал: -- Прости, Лялечка, Мишку Бабошина, дурака глупого". Против своей воли, Лялька рассмеялась. "Хорошо с друзьями!" -- подумал Эрик, отпивая глоток чая. "Ладно, прощаю... -- сказала Лялька великодушным голосом, поворачиваясь к Мишке передом, а к окну задом. -- Прощаю, ежели на Новый Год у Вишневецких со мной три раза оттанцуешь", -- на ее длинных ресницах все еще блестели алмазики слезинок. "Хоть четыре раза, матушка! -- запричитал Мишка, лобызая Лялькины ручки. -- Хоть пять раз!... Всю жизнь с тобой, родная, танцевать буду!" -- "Так тебе и позволит Варвара со мной всю жизнь танцевать... -- поджала губы Лялька (называвшая почему-то Тоню Бабошину Варварой). -- Она меня скорее уда..." "Тихо!" -- перебил Эрик, подняв палец. Все трое замерли -- Мишка и Лялька у окна, Эрик -- в кресле. Бух-х... бух-х... бух-х... Скрипя расхлябанными половицами, тяжелые шаги приближались к Мишкиной клетушке... потом заскрипела дверь, и на пороге возникла могучая фигура д.ф.-м.н. Попова З.С. "Миша, -- сказал д.ф.-м.н. глубоким басом, игнорируя Эрика и Ляльку, -- когда закончишь расчет по теме X-33, зайди ко мне". Как всегда в присутствии Попова, Эрику захотелось уйти. "Здрасьте, Зосима Сергеич!" -- вылезла неустрашимая Лялька. "Здравствуйте, Алла, -- соизволил, наконец, Попов. -- Добрый день, Эрик Кириллович". -- "И как вы такую фигуру блюдете, Зосима Сергеич!" -- засюсюкала Лялька невыносимо фальшивым голосом. Эрик помертвел в ожидании неминуемого скандала, но Попов лишь приятно улыбнулся и вышел из комнаты. Бух-х... бух-х... бух-х... -- шаги командора проследовали до двери поповского кабинета, хлопнула дверь, и все затихло. "Ну ты даешь, Макаронова!" -- завистливо протянул Мишка, боявшийся Попова до дрожи в коленках. "Учись, пока я жива, Бабошин!" -- гордо сказала Лялька. "С чужим начальником каждый может, -- скептически заметил Эрик. -- Ты так попробуй со своим членмудом!" (Макароновский начальник член-корр. Узбекской Академии Наук Муддинов считал, что женщины глупее лягушек.) "И попробую! -- выпятила обильную грудь Лялька. -- Он м.н.с. Макаронову надолго запомнит!" Эрик выразил сомнение неуловимым движением бровей. "Ладно, ребята, -- трусливо залебезил Мишка, -- давайте поработаем чутка... а то Попов опять вонять будет". -- "Салага... -- презрительно процедила Лялька. -- Пошли, Эрька, пока Бабошин от страха в штаны не наложил!" Они вышли в коридор и направились в сторону лифта. Позади раздался лязг запираемого замка. "Слушай, Эрька, а ты большим человеком стал: Попов тебя уже по имени-отчеству величает! -- цокая каблучками, Лялька забежала вперед, чтоб не отставать. -- Докторскую когда защищать будешь?" -- "Какую докторскую? -- удивился Эрик. -- У меня ж мать -- враг людей... да еще голландка впридачу". На лице у Ляльки появилось расстроенное выражение: "Сволочная страна..." -- начала она, но осеклась (они вышли из коридора в фойе буфета, где все еще сидел народ). Лифт находился рядом. "Ладно, Эрька, я пешком пойду, -- она заботливо поправила ему воротник пиджака. -- На политсеминаре увидимся". Лялька повернулась на каблуках и поцокала в сторону лестницы. Эрик застегнул верхнюю пуговицу рубашки, дождался лифта и поднялся на четвертый этаж. Когда он вошел в свою комнату, там царило напряженное молчание -- даже Марина Погосян безмолствовала, царапая карандашом по каким-то бумагам. Причина трудового рвения обитателей 452-ой сидела за Эриковым столом -- Пьер Костоглодов, секретарь комсомольской организации и, по совместительству, почетный председатель совета молодых ученых. Черновики с вычислениями Эрика были бесцеремонно сдвинуты в сторону, а на их месте красовалась шахматная доска с расставленными фигурами. "Где тебя носит, Иванов? -- спросил Пьер грубым голосом. -- Я ж говорил, что сегодня шахматная тренировка будет!" -- "Я сейчас не могу", -- сухо отвечал Эрик, не особенно надеясь на успех. "А шляться неизвестно где можешь? -- залаял Костоглодов. -- То-то тебя в рабочее время на месте не сыщешь!" -- он демонстративно посмотрел на часы. Не вступая в дальнейшие пререкания, Эрик пододвинул стул вечно отсутствовавшей Натки Черняковой и сел. "Твои -- черные", -- сообщил ему Пьер, не объясняя почему. И сделал первый ход. Индийская защита 1. d4 Кf6 2. c4 e6 3. Кf3 b6 4. g3 Сb7 5. Сg2 Сe7 Пятый ход черных ведет к сложной маневренной борьбе. "Вот, например, я, -- сказал Пьер, будто продолжая давно начатый разговор. -- Из простой семьи -- а посмотри, как трудами своими вознесся высоко! А все почему? Потому, что у нас рабочему человеку завсегда дорога открыта!" 6. Кc3 0 -- 0 7. 0 -- 0 d5 8. Кf3-e5 c6 9. cd cd 10. Сf4 a6! Этот ход кажется безобидным, однако после 11... b6-b5 черные планируют перевести коня c6-a5-c4, откуда тот будет оказывать давление на ферзевый фланг белых. "А родился я, не поверишь, во Франции, в семье кулака! У отца с матерью сознания пролетарского -- ни на грош; ферму в Провансе держали, в пол Марсельской области. До четырех батраков приходилося летом нанимать! А зимой куда тем батракам деваться -- на паперти милостыню просить? А женам батрацким куда -- на панель? Телом невинным торговать, чтобы детям больным на камамбер заработать? Мал я был, а все одно помню, как социальное неравенство сознание жгло, за отца с матерью стыд глаза резал. Жили, не поверишь, в восьми комнатах, а всего-то нас -- пять человек: мать, отец да детей три брата. Однако богатство то счастья никому не принесло, а мне с братьями -- в особливости. Во-первых, заставлял нас отец по воскресеньям в церковь ходить, опиум для народа в душу брать. Во-вторых, язвы народные сердца наши так кололи, что никакая роскошь в радость не попадала. Выйдем, бывалыча, из церкви апосля службы, сушь, жара, горло пересохло -- равно, что песку нажрался. А отец, не поверишь, ведет в сельпо и пряники покупает... будто без запивки по такой погоде сласти в удовольствие идут! Однако нет худа без добра: я те пряники за отцовскою спиной детишкам батрацким раздавал. Дашь, иной раз, пряничек малютке чумазому, а у самого слезы на глазах наворачиваются... Погодь... то, кажись, ужо в армии было -- когда старослужащие у нас посылки отбирали!..." 11. Лc1 b6-b5 12. Фb3 Кc6 13. Кe5:c6 Сb7:c6 Белым удается сорвать план черных, лишь разменяв своего активно расположенного коня. "Дождалися мы, однако, в 85-ом году освобождения -- Красная Армия пришла и всех помещиков, капиталистов, попов да кулаков в расход пустила. Нашу-то семью поначалу пощадили: раскулачить -- раскулачили, а больше ничего, даже в старом доме жить разрешили. Да только отцу моему и братану старшому щедрость народная поперек горла встала: добыли где-то переносной запускатель ракет и ушли в белую банду, что в тех краях по лесам хоронилася. Ох, сколько вреда Отечеству они причинили! -- одних только красных бронепоездов четыре штуки под откос ушло. По локоть в крови те бандиты были... не поверишь, гильотину на грузовике возили, чтоб сельским коммунистам и активистам из комбедов половые органы рубить! Однако, долго ли, коротко -- а пришел кровавому их бесчинству конец: обнаружили банду краснозвездные вертолеты, да сожгли напалмом, к едреней фене, без остатка. А членов семей погрузили в теплушки и отправили Чукотку осваивать. Помню, плакали мы с братаном и матерью... да только кто нас спрашивал? Пришли два активиста с автоматами, да пинком под зад. И за то нижайшее им спасибо -- только так и удалося мне человеком стать! Одного жаль: меньшой братан в дороге от холеры помер, так Чукотки и не повидамши". 14. h3 Фd7 15. Крg1-h2 Кf6-h5! Черный конь оттесняет белого слона с активной позиции. "Привезли нас на Чукотку, выгрузили из теплушек всех 600 человек в чистом поле... ох, трудно поначалу было! Жилья никакого -- землянки долбить в вечной мерзлоте пришлося. Потом распределили нам наделы, роздали плуга, семена -- сеять приказали. Мать в плуг впрягалась, я пахал... дома вечером на солому повалишься -- аж до сортира дойти сил нет! А чего, с другой стороны, в сортире-то делать? Срать-то нечем -- мы об ту пору себе на хлеб еще не нарабатывали. Только заботами Григория Васильича и жили: по утрам брюквы вареной из передвижной кухни -- каждому по полкило, вечером -- кружка чая с поливитаминами". 16. Сf4-d2 f5! Черные подготавливают перевод коня h5-f6-e4. Чтобы отразить эту угрозу, белым необходимо продвинуть пешку по вертикали e. "Два года мы пробедствовали, а настоящего урожая на вечной мерзлоте добиться не удалося. И так, и эдак пробовали, и с удобрением, и с говном... да все никак. Только 37 человек к тому времени в живых осталося -- от того, верно, что при капитализьме люди изнеженно живут и к настоящим трудностям непривычныe. Посмотрело областное начальство на наши мытарства и порешило на животноводство перевесть: дали оленье стадо в 150 голов и чукчу-инструктора. Тут нам с мамкой и подвезло -- приглянулася она ентому инструктору, и взял он нас к себе в чум жить. Чрез то изменение в нашей судьбе все стало совсем по-другому: оленятина на столе каждый божий день, рыбка соленая... а иной раз картошечки родственники из области на вертолете подбросят. Жить можно, однако. Одно плохо: воняло от папы нового какой-то пакостью!... но тут уж ничего не поделаешь, однако, -- лишь бы человек хороший был!" 17. Фb3-d1 b5-b4 18. Кc3-b1 Сc6-b5 Черным пока удается предотвратить продвижение белой пешки. "Послала меня мамка в областную школу-интернат... ох, затосковал я там по родному чуму, да по ласке родительской! Ученье тоже поначалу не сильно пошло, особливо русский язык: ведь промеж себя, в дому мы все больше по-французски балакали. С новым папкой -- оно, конечно, по-русски... да только чрез него я одну лишь фразу и запомнил: 'Снымай штаны, Марыя-Люыза, ебатсы будым'. Но ничего... проучился я годок в интернате -- стал помаленьку по-русски говорить. А уж по обществоведенью и труду, даже языка не знаючи, сразу первым учеником стал -- на чистом пролетарском интернационализьме!" 19. Лf1-g1 Сe7-d6! Активно расположенный черный слон очень опасен. "Кончил я десятилетку и в армию пошел -- вот где по-настоящему попотеть пришлось! Старослужащие нас, молодых, во как держали... Бывалыча, мамка с отцом пришлют посылку с рыбкой соленой и пряниками, а деды отберут, да прямо при тебе и схавают... И чрез национальность свою я тоже страдал: фамилия моя хоть и русская, по приемному отцу, а имя-то -- Пьер... да и говорил я тогда с акцентом. Впрочем, не один я чрез то мучился: окромя меня, в нашем взводе два латыша служило, да португал с узбеком. Не подумай, что я супротив интернационального воспитания -- об том спору нет, чтоб русский язык красноармеец как следует должон знать... Ан все равно неприятно, когда тебя чуркой французской обзывают. Какой же я француз, ежели у меня в паспорте -- чукча? Словом, тяжело мне жилося -- до тех пор, пока не повстречался на пути моем замечательный человек, Индустрий Никитич Кобеляко. Замполитом в нашем полку служил. Вызвал он меня в кабинет и спрашивает: 'Как жить-то будем, рядовой Костоглодов, по-коммунистически или по-французски?' А я ему отвечаю: 'По-коммунистически, товарищ майор!' На том и сошлися: усадил он меня, стал про жизнь расспрашивать. Я ему, как на духу, всю правду-матку и выложил: и про кулацкое происхождение, и про отца-белобандита, и про то, как Сергиенко после отбоя в самоволку ходит. 'Непростая твоя судьба, Костоглодов!' -- только и сказал тогда замполит. А чрез два дня вызывает еще раз и обратно спрашивает: 'Как жить-то будем -- по-коммунистически или по-французски?' А я ему опять же и отвечаю: 'По-коммунистически, товарищ майор!' Тут протягивает он мне бумажки какие-то и говорит: 'Читай, Костоглодов, какая конфетка из твоей биографии вышла'. Смотрю я и глазам не верю: про меня вроде писано, а не оторвесси! (Ну, конечно, и от себя замполит добавил для убедительности -- скажем, про гильотину на грузовике, чтобы яйца коммунистам рубить... так ведь тем агитация и сильна, верно?) 'Что скажешь, рядовой? Одобряешь?' -- 'Всецело, товарищ майор!' Улыбнулся тут замполит и говорит: 'Доверяю тебе, Костоглодов, выступить с сообщением на годовщине добровольного вхождения западноевропейских республик в наш Евразийский Союз. Не подведешь?' Как я такое услыхал, так, не поверишь, слезы на глазах закипели... встал во фрунт, и одно только слово на губах трепещется: 'Слушаюсь!' На том и порешили". 20. e4 fe 21. Фd1:h5 Лf8:f2 22. Фh5-g5 Лa8-f8 За пожертвованного слона черные получают две пешки и перспективу атаки. "С той поры судьба моя круто переменилася. Во-первых, приняли меня в партию -- товарищ майор рекомендовал. Во-вторых, в звании повысили -- сначала в ефрейтора, а потом и в младшие сержанты. А, в-третьих, деды меня с той поры пальцем не тронули -- замполит у них быстро охоту отбил. Дальше больше: стали меня приглашать в другие войсковые частя с докладами -- всю Отчизну изъездил я вдоль и поперек! Хошь верь, хошь нет, а оставшиеся три года с половиною, как день один пролетели... Помню, прощался я перед дембелем с Индустрием Никитичем -- у обоих слезы ручьем лилися. Обнялися мы тогда в последний раз и рассталися навеки... Однополчане потом сказывали, что чрез два года церроз печени замполита безвременно в могилу свел". 23. Крh2-h1 Лf8-f5 24. Фg5-e3 Сb5-d3! После этого хода черных у белого ферзя почти не остается пространства для маневра. "Вернулся я апосля армии в родной чум -- аж страшно стало: грязь, вонь, невежество! Чукча вшивый мамку на оленячьих шкурах трахает... Дал я ему, неумытому, в рыло, мамку забрал, как ни плакала, да в Гранадскую область подался -- по комсомольской путевке в женской тюрьме надзирателем работать. Мамке тоже дело нашлося: в тюремной школе ритмику преподавать. Три года мы в Испании прожили и, прямо сказать, как у Христа за пазухой: климат теплый, воздух чистый -- один месяц в году респиратор носишь. А уж про девок и не говорю -- огонь девки... и вина красного -- хоть залейся. Началась, однако, в 85-ом году война с империалистической Океанией, и решил я поближе к сердцу матери-Родины перебраться от бомбежек подальше. А тут как совпало: разнарядку из центра спустили на воспитательные кадры -- комсомольский актив Академии Наук укреплять. Подал я бумагу в обком: так мол и так, прошу направить на самый важный участок идологической борьбы, в столицу Родины нашей Москву. Вызвал меня третий секретарь товарищ Родригес и спрашивает по-партейному: 'А справишься, Костоглодов?' -- а сам смеется. Ясное дело, апосля малолетних преступниц опытный воспитатель любого физика или химика одной левой сделает. Однако же, когда до дела дошло, оробел я маленько: Академия Наук, как никак, а у меня образования -- 5 начальных классов в империалистической Франции, да 3 класса в интернате на Чукотке. И точно: поработал я в институте с полгода, а как ученых трактовать, спонять не могу. Ты им слово -- они тебе пять. Уж совсем я, было, заотчаялся,