ть. "Шуба синтетическая, коричневая, -- огласил прыщавый детина и запихал Эрикову шубу в целофановый пакет. -- Свитер шерстяной, машинной вязки, синий... Совсем раздевайся, голландская морда... чего стоишь?" Пять минут спустя Эрик стоял абсолютно голый -- вся его одежда была распихана по (трем) целофановым пакетам. Пометив что-то в справке о поступлении, детина без прыща унес конверт через боковую дверь, расположенную слева от входа. "Пшел", -- оставшийся детина указал на дверь справа. Эрик шагнул вперед, оказавшись в маленьком помещении -- сотни отверстий испещряли пол, потолок и стены. Дверь позади него захлопнулась. Несколько секунд не происходило ничего. Потом раздалось шипение, и со всех сторон ударили мыльные струи -- Эрик зажмурился, прикрыв руками чувствительные места. Примерно через минуту струи иссякли, но тут же ударили снова -- на этот раз, просто водой, без мыла. Еще минута, и струи иссякли окончательно. Впереди загремела дверь. "Выходи, голландская морда!" Эрик вышел. Детины уже ждали его в следующей комнате: "Вытирайся... чего стоишь? -- прыщавый кинул ему грязное мокрое полотенце. -- Какой у тебя размер штанов?..." -- пол был завален тюками с обувью и одеждой. Подгоняемый детинами, Эрик оделся в грубое дерюжное белье, черно-белый полосатый комбинезон и черные ботинки. "Становись! -- детина без прыща указал на белый экран, висевший на стене, и достал из стоявшего рядом шкафа фотоаппарат. -- Не шевелиться и не моргать, голландская морда!" Раздалась яркая вспышка, из фотоаппарата тут же вылезла фотография. "В профиль повернись!" -- приказал детина. Еще одна вспышка. Прыщавый вложил фотографии в коричневый конверт, отпер одну из (двух имевшихся) боковых дверей и махнул рукой: "Пшел!" Эрик шагнул вперед, дверь позади него захлопнулась. Он оказался в большом помещении, уставленном низкими деревянными скамейками. На скамейках сидели люди в полосатых комбинезонах. Было тихо, никто ни с кем не разговаривал. Эрик сел на свободное место и опустил голову. Ему хотелось подумать. Прошло пятнадцать минут. Ни один из десятка находившихся в комнате людей не проронил ни слова. "Слушай, друг! -- к Эрику подсел вертлявый человек средних лет с избегающими собеседника глазами. -- За что сидишь?" -- "Не знаю". -- Эрик отвернулся в сторону. "Не хочешь говорить?... Правильно! -- вертлявый понизил голос. -- Знаешь, сколько здесь стукачей?... Больше половины!" Эрик молчал. Вертлявый поерзал на неудобной низкой скамейке и вдруг толкнул его в бок: "Хочешь анекдот расскажу?" -- "Нет". -- "Да ладно тебе... чего так-то сидеть? Слушай: задают армянскому радио вопрос -- правда ли, что Маяковский покончил с собой? А армянское радио отвечает: конечно, правда! Мы даже записали его последние слова: 'Не стреляйте, товарищи!' Ха-ха-ха... Ха-ха-ха..." -- вертлявый затрясся в приступе притворного хохота. Эрик опять отвернулся в сторону, но вертлявый не отставал: "А ты про норвежское телевидение анекдоты любишь?..." Загремела дверь. В комнату вошел жилистый парень лет двадцати пяти и сел по другую сторону от вертлявого. Сквозь расстегнутый до пояса комбинезон виднелась татуированная грудь. "Здравствуй, друг! -- обратился к нему вертлявый. -- Ты тоже послушай. Задают норвежскому телевидению вопрос: правда ли, что половина членов ЦК идиоты? А норвежское телевидение отвечает: нет, половина членов ЦК не идиоты. Ха-ха-ха... Ха-ха-ха... Уп-п!" Не замахиваясь, татуированный ударил вертлявого по лицу -- со странным хлюпающим звуком, тот опрокинулся через скамейку назад. Тишина в комнате сгустилась до консистенции (давно исчезнувшего из продажи) сгущенного молока. Несколько секунд вертлявый лежал на грязном полу, потом вскочил и отбежал в сторону, из разбитой губы его текла кровь. "Ты чего дерешься, друг?! -- захныкал он. -- Я ж только анекдот рассказал!" Татуированный сделал движение, будто собираясь встать, и вертлявый, подвывая от страха, отбежал в дальний угол комнаты. Стало тихо. Прошло восемь или девять часов, в течение которых в комнату привели еще семнадцать человек. Стало душно. Хотелось есть. Думать Эрик больше не мог -- от голода и духоты путались мысли. Да и о чем думать?... Все было ясно. Позади загремела дверь, и в помещение, толкая тележку на колесах, вошел очередной детина в форме внутренних войск. "Жрать подано, граждане преступники!" -- голос охранника гулко резонировал в замкнутом пространстве комнаты. Люди, сидевшие на скамейках, зашевелились -- на тележке стояли жестяные тарелки с гречневой кашей. "Сидеть на местах! -- рявкнул охранник. -- Я сам раздам". Он прошелся по рядам и сунул каждому по тарелке гречки с воткнутой в нее ложкой. "А чай?" -- защищая интересы преступных масс, потребовал вертлявый. "Подождешь", -- презрительно процедил охранник и вышел. Из-за двери донеслись звуки запираемого замка. В комнате раздались звуки пережевываемой пищи. Прошло минут двадцать. Охранник раздал чай. Прошло еще минут десять. Снова загремела дверь. Охранник, толкая тележку на колесах, собрал тарелки, ложки и кружки. Как только он вышел, в комнату вошел другой охранник: "В две шеренги вдоль стены ста-ано-овись!" Арестанты построились двумя неровными рядами. "Граждане преступники! Чьи номера назову, -- охранник достал из кармана список, -- два шага вперед". Он отобрал пятнадцать человек и, ничего не объясняя, увел. Прошло десять минут, и процедура повторилась (на этот раз, охранник отобрал шестерых, в том числе -- татуированного). После ухода следующей группы в камере остались лишь Эрик, вертлявый и худощавый пожилой человек с пышными седыми усами. Наконец вызвали Эрика и седоусого (вертлявый остался в камере). Охранник провел их по коридору, завел в лифт и нажал кнопку с цифрой 114. Кабина поехала вверх. Выйдя из лифта, они пошли по коридору, вдоль цепочки металлических дверей с засовами. Было холодно и душно, по ногам дул ледяной сквозняк. У Эрика болела голова. Охранник отомкнул одну из дверей: "Пшли". Эрик и седоусый зашли внутрь. Позади загремел запираемый засов. Они оказались в большом помещении с двухэтажными нарами. С первого взгляда было видно, что камера переполнена: заключенные сидели на всех полках и даже на полу. "Эй, вы какой масти? -- окликнул новоприбывших лысый дядя, мочившийся в стоявшую в углу парашу. -- Воры есть?" -- "Нет", -- ответил седоусый. "Тогда лягай на пол, фраера, -- дядя указал на лежавшие стопкой у стены матрасы, подушки и одеяла. -- И быстро, еблом не щелкать, через десять минут отбой", -- он застегнул штаны и удалился вглубь камеры. Эрик и седоусый стали устраивать себе постели в проходе между стеной и нарами. К параше подошел другой арестант -- толстый благостный джентельмен, похожий на персонажа Диккенса. Эрик приготовил постель и направился к параше. "Подождите, молодой человек, -- остановил его седоусый. -- Вы ведь в первый раз в тюрьме?" -- "А что?" Благостный джентельмен закончил. К параше подошел парень лет двадцати с выступающим вперед подбородком и бритой башкой. "Вы, пока не освоитесь, лучше у меня спрашивайте..." -- "О чем спрашивать?" Парень расстегнул штаны, раскатисто пукнул и со вздохами наслаждения стал мочиться. "Обо всем, -- седоусый устало помассировал виски. -- К примеру, ходить в туалет перед отбоем вы имеете право только после воров". Парень с выступающей челюстью закончил, и вокруг параши пристроились сразу три арестанта. "Вот сейчас уже можно, пойдемте... я, пожалуй, составлю вам компанию", -- седоусый, кряхтя, поднялся со своего матраса. Минут через пять большинство заключенных уже лежало -- кто в койках, кто на полу. (Кроватей в камере было сорок, заключенных -- около пятидесяти.) Свет погас. Эрик закрыл глаза, но спать не мог: под тонким одеялом было холодно, на тонком матрасе было жестко, от слишком толстой подушки затекала шея. В голове проносились сегодняшние события -- от утра к вечеру и от вечера к утру. Где и когда он совершил ошибку?... Вот он звонит по больницам... вот читает письмо... вот возится с портфелем... вот спускается на лифте... Ну, да: выходит, значит, он из лифта, а вахтерша ему и говорит... у Эрика вдруг защипало в горле, а уголки губ неудержимо поползли в стороны. Нет, подожди, давай снова: выходит, значит, он из лифта... Его диафрагма сократилась, заставив судорожно вдохнуть, и тут же резко выгнулась обратно, причинив выдох со странным звуком "Ха!" А потом сократилась опять... А затем дернулась снова... И еще, еще, еще: "Ха! Ха! Ха! Ха!" Что такое? Он смеялся! Эрик уткнулся лицом в подушку и укрылся с головой, но сдержаться не мог -- скручивая внутренности, струя истерического смеха рвалась наружу. "Что с вами, молодой человек? -- спросил из темноты шепот седоусого. -- Вам плохо?..." Немыслимым напряжением воли Эрик заставил свои губы произнести: "Не беспокойтесь, это я смеюсь. Я вспомнил, что обещал вахтерше в нашем подъезде не хлопать больше дверью лифта!" Из темноты доносился скрип нар, смутная возня, тихие разговоры... "Обещал вахтерше?... -- удивился седоусый. -- И что же в этом смешного?" Прежде, чем ответить, Эрик прижал ладони к щекам, стараясь разгладить гримасу смеха. "Похоже, я... ха-ха-ха... ик!... -- он икнул, ударил себя кулаком по лбу и начал снова: -- Похоже, я это обещание сдержу!!" ____________________________________________________________________________ 29 декабря А иногда Эрик оказывался в каком-то южном городе с широкоми тенистыми улицами и чистым воздухом. Знойное солнце светило с бледного тропического неба, воздух наполняли запахи экзотических цветов. Где-то далеко, за крышами домов, виднелся край океана. Одетые по-летнему молодые женщины сидели в оплетенных вьюном беседках. Эрик не знал, что привело его в этот город, -- у него не было здесь никаких дел. Он просто шел, без цели и направления, по какой-то улице. Но вдруг в пестрой праздничной толпе мелькал серый лоскут. У Эрика опускалось сердце -- Человек В Сером Костюме был здесь! На солнце быстро наползала черная тень. В груди зарождалось ощущение тревоги. И тут же раздавался ужасающий грохот, а земля начинала колебаться. Дома рушились, вздымая тучи пыли. Люди с неслышными криками метались по улицам и гибли под обломками зданий. А потом становилось душно. Откуда-то появлялись клубы ядовитого пара. У Эрика начинало щипать в горле -- где же его респиратор? Люди вокруг корчились и падали в конвульсиях на землю. И в тот самый миг, когда судорога окончательно перекрывала горло, Эрик, задыхаясь, просыпался. * * * Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом открыл глаза -- взгляд его упирался в кирпичную стену. Невыносимо громко (казалось, прямо над ухом) звенел звонок. "Вставайте, молодой человек... -- увидав, что Эрик проснулся, седоусый перестал трясти его за плечо. -- До прихода охранников матрасы должны быть убраны". Эрик откинул одеяло и сел. Камера кишела людьми. Заключенные, спавшие на полу, складывали постельные принадлежности в три неаккуратные стопки у стены. Заключенные, спавшие на кроватях, выравнивали одеяла и клали подушки в середину изголовия. Человек пять-шесть мочились в парашу. Звонок издал заключительную трель и умолк. Камера утонула в равномерном гуле голосов. Потирая затекшую шею, Эрик встал и отнес постельные принадлежности к стопкам у стены. Потом сходил к параше и помочился (в проходе камеры заключенные поспешно строились в две шеренги). Загремел засов входной двери -- Эрик встал в строй. В комнату вошли трое детин в черной форме внутренних войск и один детина в синем милицейском мундире, с длинной резиновой дубинкой на поясе и какими-то конвертами под мышкой. "Ра-авняйсь! -- заорал черномундирный охранник с сержантскими погонами. -- Смир-рна!" Разговоры стихли. "Иванов Э.К. и Рябов Г.О. -- два шага вперед!" Вместе с Эриком из строя вышел лысый вор, спросивший вчера об их с седоусым "масти". "На выход, -- приказал сержант. -- Остальные к утренней перекличке при-иго-отовсь!" Эрик неуверенно посмотрел на седоусого, но тот лишь пожал плечами. Синемундирный милиционер-охранник -- грузный парень с бледной бабьей рожей -- сравнил Эрика и Рябова с фотографиями, рассовал последние по конвертам и махнул дубинкой в сторону двери. Коридор -- лифт -- коридор. Их привели в маленькую комнату -- дверь открыл человек лет тридцати атлетического сложения с арийским лицом, одетый в штатское. "Здорово, Гришаня... -- с угрожающей ласковостью обратился 'атлет' к Рябову, -- Говорил я тебе, что недолго будет твой дружок на свободе гулять?" -- он кивнул в сторону сидевшего на скамейке заключенного, в котором Эрик узнал вчерашнего татуированного. Рябов промолчал. "Вот сейчас третьего вашего кореша приведут, и поедем мы, -- атлет сделал многозначительную паузу, -- в следственный изолятор интенсивного режима в славном городе Щербицке. Слыхал про такой?" "Гришаня" без выражения смотрел сквозь атлета. "Сесть", -- приказал (стоявший у стены) охранник. Рябов расслабленно опустился на скамью и шепнул что-то татуированному. "Чего?" -- переспросил тот. "Еще раз пасть разинешь, -- вмешался охранник, подбрасывая и ловя дубинку, -- пожалешь, что на свет родился". Стало тихо, лишь нивесть как сохранившаяся с лета муха жужжала под потолком. Эрик заметил, что у охранника шесть пальцев на правой руке. Прошло минут пять. Атлет нервно прохаживался по комнате. Воры сидели, опустив головы, и внимательно рассматривали пол. В дверь постучали, атлет открыл. Под конвоем еще одного охранника-милиционера в комнату вошел здоровенный парень с лицом дефективного. "Ворон!..." -- ахнул он, увидав татуированного. "Молчать, -- рявкнул атлет и повернулся к остальным заключенным. -- На выход". Конвоиры вывели заключенных из комнаты. Длинный коридор -- лифт -- короткий коридор. Атлет шел впереди упругой спортивной походкой. На месте ковырявшего в носу ефрейтора сидел ковыряющий в носу сержант. "Нашли своих урок?" -- поинтересовался он, зевая. Ему никто не ответил. Один из конвоиров принес с улицы и раздал заключенным милицейского образца респираторы, шапки-ушанки и черно-белые, в тон комбинезонам, полосатые ватники. Потом достал из кармана две пары наручников и приковал правую руку Эрика к левой руке дефективного верзилы, а правую руку татуированного "Ворона" -- к левой руке Гришани. "А этого зачем забираете, товарищ лейтенант?... -- сержант ткнул пальцем в Эрика. -- Нидерландисты ж не по вашей части?" -- "Новый следователь по его делу попросил в Щербицк доставить". -- "А как же категория Б1?... -- лениво удивился сержант. -- Ежели его на интенсивный режим переводят..." -- "Категорию обращения изменить недолго", -- усмехнулся атлет и, надвигая на лицо респиратор, направился к двери. На сочно-синем небе блистало ослепительное солнце. Девственно-зеленый снег разбрасывал солнечные лучи мириадами бирюзовых искр. Пронзительно-ледяной ветер жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо выше респиратора. Эрик прищурился, опустил глаза и сунул свободную от наручников руку в карман. Транспарант "Коммунизм построен! Скажи, Партия..." раздулся, как парус, и хлопал под яростными ударами воздуха. "Мороз и солнце -- день чудесный..." -- неожиданно процитировал Рябов. "Ебло запахни, продует", -- ожиданно ощерился шестипалый конвоир. У крыльца стоял черный микроавтобус -- сквозь грязное ветровое стекло розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам, заключенные залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину рядом с водителем. "Вперед проходи... задние места для охраны!" -- прикрикнул на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких металлических скамейках вдоль стен воронка, конвоиры примкнули наручники к расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся. Через три минуты они выехали в город. В микроавтобусе стало теплее, воздух очистился -- встроенный в стенку кондиционер работал на полную мощность. "Снять респираторы", -- скомандовал атлет сквозь решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед ветровым стеклом болтался брелок -- маленький Романов-старший, указывающий путь. На приборной панели красовалось эротическое фото комбайнерши-стахановки Эльвиры Ракогоновой.) "Эти новые воронки с решетками получше старых будут, -- шестипалый конвоир выудил из кармана медицинского вида пузырек. -- Хоть, куда едешь, видать". Он неуклюже отвернул крышку, вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот -- на его бабьем лице с жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение. "Опять гормоны принимаешь, Ломакин? -- неодобрительно заметил атлет, обернувшись назад. -- Смотри, к сорока годам полтораста кило весить будешь". -- "А что мне делать, ежели без них у меня усы выпадают и член не всегда стоит?..." -- отвечал шестипалый жалостливым голосом. Второй конвоир обидно засмеялся, запустил руку под шинель и с остервенением почесал грудь. "Я тебе список целебных трав давал? -- раздраженно спросил атлет. -- От природной медицины вреда не будет, только польза!" -- "Не помогают мне травы, -- оправдывался шестипалый, избегая начальниковых глаз. -- А лишний вес я сгоню, товарищ лейтенант... честное комсомольское!" Рябов прислонился затылком к стене микроавтобуса и закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел сквозь перегородку и ветровое стекло на дорогу. "Не помогают?... Да ты, небось, отвар из трав с водкой мешал... Говорил ведь: ни грамма, пока курс не закончишь! Неужто четыре недели потерпеть не мог?" Шестипалый опустил глаза и стал ковырять пол носком сапога. Дефективный верзила повертел головой, будто не находя для своего шишковатого черепа приличествующего его размеру места, потом уставился перед собой и застыл. Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся. Некоторое время они ехали в молчании. Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус выехал на проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе. "А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система болезненная?... -- нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла. -- В нашей деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!" Некоторое время они ехали в молчании. "Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, -- продолжал Ломакин еще жалостливей, -- так, если даже какая и согласится, то все равно... -- он помолчал, подбирая необидную формулировку, -- ...пятьдесят на пятьдесят!" Второй конвоир обидно засмеялся. Некоторое время они ехали в молчании. "А в соседней деревне все иммунитетом маялись, -- по интонации чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать -- нет. -- Чуть где болезнь какая -- грипп или, скажем, ангина -- так все в лежку!" Некоторое время они ехали в молчании. "Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды да больные на Хабаровщине родятся!" -- "Замолчи, Ломакин, противно слушать! -- вмешался наконец атлет. -- Полную и окончательную дезактивацию в Хабаровском крае еще в 85-ом провели... там теперь здоровья -- на сто пятьдесят процентов!" Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще -- Эрик прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Интересно, способен ли он сейчас уснуть? Когда он проснулся, город остался позади -- шоссе с обеих сторон обступал лес. Белизна снега на деревьях говорила о том, что они отъехали от Москвы как минимум километров на восемьдесят. "...возраст -- 51 год, уроженец Харькова, -- говорил атлет, обернувшись назад, -- из семьи рабочих..." На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с личными делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. "Отец -- токарь-фрезеровщик, мать -- санитарка, сестра в ПТУ программирование преподает... образцовая семья! И как это, Гришаня, тебя на стезю порока занесло?" -- атлет издевательски усмехнулся, но вор даже не повернул головы. (Рябов и татуированный сидели, закрыв глаза, -- делали вид, что спят. Конвоиры спали с открытыми глазами -- делали вид, что бодрствуют. Дефективный спал и вида не делал.) "Та-ак, что у нас дальше, школа?... Посмотрим, посмотрим... ха! -- с притворным удивлением воскликнул атлет. -- Ты, оказывается, двоечником был, Рябов, и по математике, и по русскому, и по обществоведению..." -- "А вот ты, начальничек, первый ученик -- ментовскую инструкцию наизусть затвердил! -- Рябов открыл глаза и, кривляясь, процитировал: -- 'В начальной стадии допроса обсудить, с критической точки зрения, отметки в аттестате зрелости подозреваемого'". -- "Смотри-ка, Рябов, -- без обиды отвечал атлет, -- сколько ты всего про милицию знаешь... да только мы про тебя больше знаем!" -- "Откуда знаете, начальничек?" -- "От вашего же брата уголовника -- стукачей среди урок еще поболе будет, чем среди честных граждан". -- "На пушку берешь, мусор... -- вмешался в разговор татуированный. -- Кончай чернуху лепить, небось не с фраерами базаришь!" -- "Ну, если ты это говоришь, Петреску, -- многозначительно сказал атлет, -- то, значит, так оно и есть... Уж тебе-то все, поди, про стукачей известно!" -- "Ах ты, падло!..." -- вспылил татуированный. "Замри, Ворон! -- одернул его Рябов. -- Не видишь что ли, гражданин начальник тебя на понт берет?..." Эрик отвернулся в сторону, стараясь не вслушиваться в перебранку. Шестипалый конвоир достал из кармана маленький радиоприемник и щелкнул переключателем (шуршание атмосферных помех -- баритон Льва Левченко -- опять помехи). "Оставь его, пущай поет", -- второй конвоир сунул руку под шинель и с наслаждением почесался. "Хоккей хочу найти", -- отвечал шестипалый (помехи -- помехи -- помехи). "Говорили мне, начальничек, что совсем нервный ты стал, -- с притворным участием говорил Гришаня, -- и по службе одни неприятности..." -- "Да не бывает хоккея в девять утра... ты что, с коня упал, Ломакин? Вертай назад..." -- "И откуда тебе о моих неприятностях известно, Рябов?" -- "Я этого Левченко на дух не переношу, Кадлец, у меня от него зубы, как от лимона, ломит". -- "Слухом земля полнится, начальничек, в ментовке стукачи тоже имеются". -- "Ну ты и муда-ак, Ломакин!" -- "И что же тебе стукачи ментовские рассказали?" -- "Рассказали, как на предновогоднем балу в главном управлении ты какому-то капитану нос по пьяному делу сломал..." -- "Сам ты мудак!" -- "...а капитан тот оказался племянником генерала Пшебышевского!" Равномерно журчавшая -- как струйка воды в плохо спущенном унитазе -- беседа конвоиров резко оборвалась. "А еще рассказывали, что находишься ты из-за той драки под внутренним следствием, -- продолжал Рябов, -- и ежели найдет оно тебя виновным в беспричинном избиении боевого товарища, то вылетишь ты из доблестных ментовских рядов, как пуля из пистолета Макарова". -- "А вот тут, Гришаня, рассердил ты меня до невыносимости... -- лицо атлета побледнело от гнева. -- Зря ты это удумал... знаешь, что я теперь сделаю? Как прибудем в Щербицк, рассажу-ка я вашу банду по отдельным камерам, да запущу сук человек по пять... так что запоете вы все трое петухами после первой же ночи..." Непонятная угроза милиционера произвела впечатление: Петреску-Ворон искривился от ненависти. Конвоиры инстинктивно отодвинулись от заключенных и схватились за дубинки. Рябов остался невозмутим. Дефективный так и не проснулся. "Г-гад, мусор... -- прошипел Ворон сквозь блестевшие сталью коронок зубы. -- Ты у меня ножик скушаешь, подлюга!..." -- "Что, проняло?! -- нервно рассмеялся атлет. -- Теперь у нас с вами совсем другая песня пойдет..." -- "Ошибаешься, начальничек, -- перебил его Рябов. -- Никакой песни у нас с тобой не будет". -- "Это почему же?" -- "А потому что, как приедем мы в Щербицк, так тут же и попросим у дежурного офицера замены следователя по причине личной вражды с подозреваемыми". Атлет сложил черты своего лица в издевательскую улыбку: "И знаешь, куда тебя дежурный пошлет?" -- "Вряд ли он меня пошлет, начальничек! Мы, как-никак, уголовные, а не политические, -- Рябов усмехнулся, -- права имеем..." Лицо атлета искривила нервная гримаса. "Что ж, спасибо за предупреждение, -- сказал он с расстановкой. -- Считай, что принял я его к сведению". Он повернулся и нажал на приборной доске какую-то кнопку. Под потолком вспыхнула лампа дневного света, а спереди опустилась металлическая штора, наглухо отделившая салон микроавтобуса от кабины водителя. Конвоиры подобрались и схватились за рукоятки дубинок. Стало слышно, как атлет что-то вполголоса говорит, а шофер громко отвечает: "Будет сделано, товарищ лейтенант!" Шестипалый выключил приемник и сунул его в карман. "Проснись, Калач, замерзнешь!" -- окликнул татуированный сидевшего напротив дефективного и пнул его в колено. "Что?! Где?! -- всполошился тот, ошалело вертя головой. -- Ты чего, Ворон?" -- "Разговорчики! -- после секундного колебания окрысился шестипалый. -- Нешто хотите по еблу схлопотать?" -- "Замерзни, баба!" -- дерзко отвечал татуированный. Несколько секунд не происходило ничего... Вдруг второй конвоир, коротко размахнувшись, с оттяжкой ударил Ворона дубинкой по лбу. "Я это тебе запомню, мусор!" -- прошипел тот. "Запоминать можешь, -- ощеренный рот и торчавший вперед нос делали охранника похожим на волка, -- а ебало разевать -- нет. Понял, или повторить?" -- "Понял". Конвоир усмехнулся... и вдруг еще раз ударил татуированного дубинкой по лицу. "Я сказал -- ебало заткнуть! Понял?" Корчась от боли, как раздавленная змея, вор промолчал. Конвоир положил дубинку на колени, сунул руку под шинель и с остервенением почесался. Некоторое время они ехали в молчании. "А я и не знал, что Шимчак племянник Пшебышевского", -- как ни в чем не бывало, сказал шестипалый. "А что наш лейтенант под следствием, слыхал?" -- "Нет". -- "И я -- нет. Я думал, Шимчак за тот случай под следствие попал". Второй конвоир нерешительно посмотрел на Рябова (желая, видимо, спросить разъяснений), но так и не спросил. Некоторое время они ехали в молчании. Микроавтобус сбросил скорость и повернул. Конвоиры переглянулись. "А-а... чего там голову ломать! -- на лице шестипалого заиграла детская улыбка. -- Который из них под следствием, который -- нет... нам-то что за дело?!" -- "Верно! -- с воодушевлением согласился второй конвоир, а потом непонятно добавил: -- Зато разомнемся сейчас на свежем воздухе..." Он плотоядно посмотрел на заключенных и, снова став похожим на волка, рассмеялся. Шестипалый подбросил свою дубинку и ловко поймал ее за рукоятку. По тряске и качке можно было судить, что воронок едет по грунтовой дороге. Еще один поворот, и они остановились. Хлопнула дверца кабины, быстрые шаги обежали микроавтобус, загремел запор задней двери. "Граждане преступники, па-адъем! -- скомандовал шестипалый. -- Пожалте пиздюли получать... -- он залился идиотским смехом, -- ...в целях облегчения чистосердечного признания... ха-ха-ха!" Задняя дверь распахнулась, на пороге стоял атлет и нервно улыбался: "На выход!" Конвоиры отомкнули наручники от скамей и вытолкали заключенных из микроавтобуса, потом достали из кобур пистолеты. (Сияло солнце, стояла тишина, царило безветрие. На зеленых лапах елей лежал непривычно белый снег. Морозный воздух непривычно холодил губы. Под подбородком болтался ненужный здесь, за городом, респиратор.) "Не узнаю! -- удивился шестипалый, вертя головой по сторонам. -- А чего мы на обычное-то место не поехали?..." Ему никто не ответил. Воронок остановился на обочине узкой проселочной дороги. Противоположная обочина обрывалась оврагом, позади которого, сквозь негустые деревья, белела плоская гладь поля. Повсюду лежал нетронутый снег -- следы микроавтобуса были единственными. "С которого начнем?" -- деловито спросил шестипалый. "С этого", -- атлет указал на дефективного верзилу. "Этого-то чего? -- удивился второй конвоир, -- Может, лучше с Петреску?" -- "Младший сержант Кадлец! -- щека атлета дернулась в нервном тике. -- Рассуждения пре-кра-тить! Выполнять приказания!" -- он достал связку ключей и протянул конвоиру. Не давая обиде на грубость начальника испортить предстоявшее удовольствие, Кадлец передал свой пистолет атлету, взял ключи и отомкнул наручники, сковывавшие Эрика с дефективным. Шестипалый держал на мушке двух остальных заключенных. "Пристегни этого, -- лейтенант указал на Эрика, -- к дверце воронка". -- "Да знаю я, не впервой..." -- проворчал конвоир, возвращая ключи. Под ботинками звонко хрустел снег. Где-то неподалеку громко каркнула ворона. Беспричинно качавшиеся еловые лапы роняли белые пушистые хлопья. "Что, товарищ лейтенант, начнем?" -- шестипалый отдал свой пистолет атлету, переложил дубинку в правую руку и подтолкнул ее концом дефективного на середину дороги. Атлет отошел в сторону и взял на мушку двух остальных воров. "Руки по швам, равнение на середину!" -- пошутил второй конвоир, перехватывая поудобнее дубинку. "Вы чего?... -- удивился дефективный верзила. -- Пошто меня пиздить хочете?" -- он поднял руки, защищая голову. "А пошто ты сегодня умыться забыл?!" -- с шутливой укоризной поинтересовался Кадлец. "Стоять!" Произнесший это голос принадлежал Рябову. "Перестреляю, как собак, сукины дети!" Не веря своим ушам, Эрик повернулся -- в руке вора был пистолет. "Палки на землю, руки за голову! -- Рябов громко шмыгнул носом. -- Встать на краю оврага". С ладонями на затылках конвоиры медленно отступили к противоположной обочине. (Глаза шестипалого выкатились, на лице Кадлеца быстро таяло волчье выражение.) "Браслеты отомкни, лейтенант". Атлет достал связку ключей и стал возиться с наручниками Рябова и татуированного (по лицу последнего было видно, что изменение ситуации ошарашило его так же, как и конвоиров). Дефективный бессмысленно топтался на середине дороги. "Товарищ лейтенант! -- пролепетал шестипалый в безмерном удивлении. -- Товарищ..." -- "Вторую волыну Ворону отдай", -- приказал Рябов, и Атлет протянул татуированному пистолет. "Живем, Манюня! -- весело воскликнул Ворон, стряхивая с себя недоумение по поводу необъяснимого поворота событий. -- Что ж ты сразу не раскололся, что блатной?" -- он дружески хлопнул атлета по плечу. "Водилу наружу!" -- оборвал несвоевременные изъявления восторга Рябов. Татуированный открыл дверцу кабины и сделал приглашающий жест пистолетом. Из воронка вывалился шофер -- красномордый пожилой мужик в штатском -- и без приказания отбежал к переминавшимся с ноги на ногу охранникам. "Раздевайтесь!" -- скомандовал Рябов. Путаясь в рукавах, охранники и шофер стали стаскивать верхнюю одежду. "Быстрей! -- прикрикнул вор. -- Небось не в бане прохлаждаетесь, мусора!" -- "Шмотки куда?" -- поинтересовался водитель. "Клади перед собой", -- отвечал Рябов. На снегу выросла груда одежды. "Б-б-белье сним-мать?" -- зубы шестипалого громко стучали. "На хрена мне твое сраное белье?" -- усмехнулся Гришаня, пряча пистолет в карман. На мгновение все остановились: раздетые до исподнего конвоиры и шофер -- на краю оврага, дефективный -- посреди дороги, Рябов, татуированный и атлет -- у кабины микроавтобуса. Эрик стоял прикованный к ручке задней двери. Тяжело взмахивая крыльями, над заснеженными елями пролетела какая-то птица. "Ворон, замочи этих, -- Рябов кивнул на дрожащих конвоиров и шофера, -- и в овраг. Смотри только, чтоб кровищи на дороге не осталось!" Татуированный неприятно усмехнулся и направился к сгрудившимся на обочине фигурам. "В-в-вы чего, ребята?... -- шестипалый отшатнулся, прижимая руки к жирной безволосой груди. -- М-м-мы никому не скажем." Воры благодушно засмеялись. "Ей-Б-б-богу, не скажем!" Татуированный поднял пистолет. "П-п-подож..." Бах!... Взмахнув, как птица, синими сатиновыми трусами, шестипалый исчез в овраге. (Выстрел прозвучал неожиданно тихо -- будто сломалась сухая ветка. С деревьев посыпались мелкие комки снега.) "Слушай, начальник, а чего нас Кандидат не встречает? -- спросил Рябов, поворачиваясь к атлету. -- Ты ж говорил, его вчера должны были освободить..." -- вор покопался в кармане, достал мятую сигарету и закурил. Татуированный повернулся к шоферу. (Губы несчастного беззвучно шевелились, ноги и руки покрылись гусиной кожей.) "Кандидата в компьютерный отдел затребовали из-за какого-то старого дела..." -- отвечал атлет. Бах!... Судорожно загребая руками, шофер упал на колени (выстрел почему-то не опрокинул его назад), потом повалился набок. "В какой отдел?" -- переспросил Рябов. Из его рта вырвался клуб табачного дыма -- прямо в лицо атлету. "В компьютерный... по части ЭВМ значит", -- разъяснил милиционер, брезгливо отворачивая голову. Татуированный дождался, пока тело водителя перестало дергаться, и столкнул труп ногой в овраг. "Ебть! -- выругался Рябов, -- Нам без Кандидата никак нельзя..." -- "Так у тебя ж запасной програмщик на примете был..." -- в голосе атлета прозвучала нотка беспокойства. "Был, да сплыл, -- вор глубоко затянулся сигаретным дымом. -- Ладно, что-нибудь придумаем, -- он вдруг вскинул глаза и внимательно посмотрел на милиционера. -- А ты-то, начальник, чего хлопочешь? Я ж говорил -- мы тебе так и так заплатим". -- "Да я ничего... так просто", -- индифферентно отвечал атлет, пожимая плечами. Татуированный повернулся к бледному, как смерть, Кадлецу. "Ну что, мусор? Кабы человек ты был -- подох бы легко, а так -- извини-подвинься..." -- вор опустил дуло пистолета вниз и выстрелил охраннику в пах. Тот рухнул на снег и скорчился, схватившись обеими руками между ног. "И когда его выпустят?" -- спросил Рябов. "Кандидата?... В пятницу, не раньше", -- отвечал атлет. Татуированный присел на корточки и некоторое время рассматривал медленно шевелившегося на снегу Кадлеца. "Пощади..." -- прохрипел тот, суча синими от холода ногами. Стоявший спиной к происходившему Рябов выпустил из ноздрей две толстые струи дыма. Атлет поставил ногу на подножку микроавтобуса и забарабанил пальцами по крыше кабины. Ворон схватил конвоира за волосы, отогнул ему голову вверх и заглянул в глаза: "Не журысь, милок, на том свете яйца все равно ни к чему... в раю не поебешься!" Забытый всеми дефективный громко заржал. "М-м-м!... М-м-м!..." -- стонал Кадлец, странно причмокивая и вращая зрачками. Из уголка его рта текла струйка слюны, подкрашенной кровью от закушенной губы; на щеке таял прилипший к коже снег; на голубых ляжках алели кровавые брызги. "Эй, ты!... Кончай его скорее... чего тиранишь?" -- отвлекся от разговора с Рябовым атлет. "И верно, кончай! -- поддержал Рябов, не оборачиваясь. -- Времени нет!" -- он бросил недокуренную сигарету на снег. Татуированный отпустил волосы охранника и поднес к его лбу пистолет. За мгновение до того, как вор спустил курок, Эрик отвернулся. "Ворон! Я тебе чего говорил, падло?..." Воры и атлет стояли кружком над тем местом, где несколькими секундами раньше лежал Кадлец. "...Смотри, сколько кровищи натекло!" -- "Не базарь, Гришаня, сейчас снегом закидаем", -- миролюбиво отвечал татуированный (лицо его светилось благостным удовлетворением). Рябов повернулся к атлету: "Становись, -- он указал пальцем на край оврага. -- У тебя докудова бронежилет доходит?" -- "Погоди, -- в голосе атлета прозвучала тревожная нотка, -- ты когда остальные талоны отдашь?" Татуированный и дефективный нагребали ногами снег на кровавое пятно, оставшееся от Кадлеца. "Как договорились, -- сказал Рябов. -- Первую половину сегодня же по почте пришлем, а вторую -- после того, как на дело сходим, -- он сплюнул желтой слюной и утерся тыльной стороной ладони. -- Не боись, парень, не наебем!" -- "Хорош?" -- спросил дефективный. "Еще чутка нагрести..." -- подумав, ответил татуированный. "Как -- по почте?! -- неприятно удивился атлет. -- Вы чего, под монастырь меня подвести хотите?" -- "Да ладно тебе, -- успокаивающе произнес Гришаня, -- не хочешь по почте, так я через братана передам". -- "Через брата тоже опасно, -- раздраженно воскликнул милиционер. -- Я ж тебе объяснял: завтра, в полвосьмого утра положите в почтовый ящик 3-ей квартиры дома номер 5 по улице Долгих и Капитонова". Татуированный с дефективным закончили свою работу и подошли поближе. "Не кипятись... сделаем! -- Рябов хлопнул атлета по плечу. -- Ты лучше скажи, зачем тебе талонов столько... никак, бабу с запросами полюбил?" -- "Не твое дело!" -- резко ответил милиционер. "Чего базарим, Гришаня? -- татуированный толкнул Рябова локтем в бок. -- Когти рвать пора... сам же говорил!" Под неощутимыми дуновениями ветра качались лапы елей. Холодное солнце примерзло к темно-синему небосводу. На покрывавшем дорогу белом снегу желтел Рябовский плевок. "Ну что, запомнил?... -- атлет нетерпеливо, как племенной жеребец, переступил ногами. -- Завтра в полдевятого..." -- "Запомнил, запомнил... Становись". Милиционер шагнул на край оврага и повернулся к ворам. "Па-ани-ислась пизда по кочкам! -- весело воскликнул татуированный, поднимая пистолет. -- Куда тебя, гражданин начальничек?" -- "Погодь, -- вдруг вмешался Рябов. -- Дай я". Он встал перед атлетом на расстоянии двух шагов, вынул из кармана пистолет и прицелился милиционеру в грудь. Тот резко побледнел -- будто кто-то выключил цвет его лица. "По врагам революции крупным калибром а-а-агон-н-нь!!!" -- пошутил татуированный. Наступила пауза: несколько секунд Рябов держал пистолет на вытянутых руках... а потом резко направил атлету в лицо. Бах!... На месте левого глаза милиционера образовалась кровавая вмятина, голова дернулась назад, и он без звука повалился в овраг. "Ты чего, Гришаня?! -- оторопел татуированный. -- Он же твой кореш был!" На лице дефективного проступило привычное выражение тягостного непонимания. "Какой кореш? -- презрительно процедил сквозь зубы Рябов, -- Фраер он был... ни украсть, ни покараулить!" -- "Да хоть бы и фраер, -- не сдавался татуированный. -- Он бы нам еще не одну службу сослужил". -- "Слухай сюда, Ворон! -- окрысился Гришаня, -- Ты, как с Аннеткой спутался, совсем мудной стал. Ментяре, да еще скурвленному, доверять... -- он наклонился и стал копаться в одежде конвоиров и шофера. -- А ежели он передумает и завтра нас обратно в ментовку сдаст?" -- "А, может, не сдаст!" -- чувствовалось, что татуированный вот-вот даст себя убедить. "Может, не может... жизнью ведь своей рискуешь, дура! -- сокрушенно покачал головой Рябов. -- Базар прекратить! Переодеваться! -- держа под мышкой ворох одежды, он направился к микроавтобусу. -- Глянь, а нидерландист-то так прикованный и стоит!... -- вор указал свободной рукой на Эрика и в веселом изумлении хлопнул себя по ляжке. -- Про нидерландиста-то мы забыли!" -- он заржал, разинув желтозубую прокуренную пасть. "Ха-ха-ха-ха!" -- вторил ему татуированный. "Ха! Ха! Ха! Ха!" -- с пятисекундным запозданием подключился дефективный. "Кар! Кар-р!! Кар-р-р!!!" -- сердито отозвалась из-за деревьев невидимая ворона. "Ладно... -- утирая слезы смеха, сказал Рябов. -- Посмеялись и хорош, -- он повернулся к татуированному. -- Мочи его, Ворон, и в путь-дорогу!" Он бросил отобранную одежду на сиденье микроавтобуса и стал переодеваться. "Я сперва, Гришаня, в ментовский клифт прикинусь, -- татуированный расстелил одну из шинелей на снегу, снял ботинки и вст