Евгений Филимонов. Мигранты
---------------------------------------------------------------
© Copyright Евгений Филимонов
Email: fili@kharkov.ukrtel.net
Date: 13 Jul 2003
---------------------------------------------------------------
(новая фактография)
Автору этих текстов выпала сомнительная удача жить на стыке двух эпох.
В смутные времена, полагает он, уместнее всего именно такая форма подачи
недостоверного материала.
Очевидное достоинство книги в том, что ее можно начинать с любой
страницы - восприятие в целом нисколько не пострадает.
Данную подборку сюжетов следует считать подлинным документом нашего
времени.
Примерная датировка этого конгламерата - 1980-2000 гг.
г. ХарьковЧасть I (1980-1991)
Если правда оно, ну хотя бы на треть -
остается одно: только лечь, помереть!
(В.Высоцкий)
Некоторые пояснения
Так уж получилось, что истоки этих сюжетов уходят в достаточно
отдаленную по времени случайную встречу, вернее, импровизированную такую
вылазку одной компании, образовавшейся, как потом выяснилось, непроизвольно,
стихийно, как в те незрячие годы многое делалось. Несвязность этой компании,
очевидная бесцельность и анархия поездки только оттенялись чудесной
местностью, где решено было разбить табор, палаточную стоянку на два-три
дня. Не стану описывать абсурды и нескладуху, присущие таким разнородным
сходкам, не хочется также припоминать с натугой подробности затяжной и в
меру пристойной пьянки - обычной, типовой, скажем так, для той поры, -
отмечу лишь, что когда все разъезжались по домам, на лицах гуляк отмечалось
явное облегчение. Нет нужды говорить о том, что компания эта в таком составе
больше никогда не собиралась, и при редких встречах участники пикника
ощущали друг к другу что-то вроде неприязни и смутного стыда...
А ведь, если разобраться, многие из них были людьми не совсем обычными:
к примеру, тамада вылазки мог нагреть любой металлический предмет в своей
ладони - буквально докрасна! Я сам "для интересу" отдал ему свои ключи и уже
через минуту перебрасывал раскаленную связку из руки в руку под общие
аплодисменты. На ключах до сих пор следы окалины.
Там же одна девушка, совсем юная с виду, специализировалась на
человеческих связях - на нитевидных тяжах, которые, по ее словам, оплетают
каждого человека, проникают в душу и мозг, уходят часто за горизонт, через
континенты, а иногда даже туда.
- То есть? - вяло поинтересовался я (шел второй час ночи, многие уже
разошлись от костра по палаткам).
- Туда, - неопределенно махнула девушка в сторону звезд.
Был еще там один необщительный спортсмен, который на спор, подобно
кроту, мгновенно зарывался в землю и тут же эффектно выкарабкивался из
соседнего склона. Он также практиковал кунг-фу и какое-то экзотическое
восточное мировоззрение, что не мешало ему пить "как лошадь". Заинтриговала
также всех длинноволосая брюнетка, внешне не особенно примечательная,
которая, знакомясь с мужчиной, производила возле его плеча неуловимый пасс.
"Для страховки", - так объясняла она. Дело в том, что на ней тяготело
проклятье неизбывной, смертоносной любви, и она, как могла, старалась
уберечь людей от этого.
Еще там обретался человек, ничем особенно не примечательный, он лишь
время от времени сдержанно стонал. Его непрестанно мучила совесть. Он
изрядно омрачал и без того не особенно буйное веселье. Говорили, правда, что
он мучился в основном за других.
Надо сказать, что почти все собравшиеся обладали даром предвидения, но
пользовались им крайне неохотно и старались развивать у себя обычное,
свойственное простому человеку представление о будущем, как о целом наборе
возможностей.
Повторяю, погода стояла чудесная, и любитель визуальных наводок мог с
блеском демонстрировать свое искусство в прозрачном воздухе; но, опять же,
это не вызывало особого интереса.
Как уже говорилось, все эти необычайности могли так и сгинуть,
проявившись лишь на миг, уйти в забвение, подобно другим, куда более важным
вещам, если бы не моя возможность (самая, пожалуй, малозаметная на фоне
красочных качеств прочих) - это способность улавливать потенциальные
сообщения, воссоздавать их прямо-таки из двух-трех случайно оброненных слов
и затем излагать их, по мере возможности сохраняя стиль и особенности
каждого повествования. Со временем к этим сюжетам, записанным наскоро после
той встречи, добавились другие, подобные, а еще и случайные тексты
объявления, вырезки, записки, вырванные страницы, развеянные архивы (если
приглядеться, бумажный смерч окружает нашу кренящуюся Вавилонскую башню), -
которые мне показалось уместным объединить в этой подборке. Сдается порой,
что эти странные и на первый взгляд абсурдные отрывки, встречающиеся на
каждом шагу в море обыденной информации, помогают как-то понять собственно
нашу, не такую уж реальную реальность.
Почему подборка названа "мигранты"? Никакой связи с термином, имеющим
хождение в Прибалтике; просто мне все эти люди показались тогда как бы не
имеющими корней палаточными кочевниками, бродягами по своей сути, несмотря
на то, что большинство имело пресловутую прописку и довольно хорошее жилье.
Два-три интеллигентных бомжа не в счет, тем более, что они сами избрали
такой образ жизни. Но все без исключения представляли собой человеческий
транзит в чистом виде; их коренные интересы находились где-то очень далеко,
вне сферы обитания.
Проблема наследования
Часто думаю: в наше скверное время могли бы родиться какие-то сказки,
легенды, притчи, коих множество возникало и циркулировало в эпохи куда как
худшие (а ведь были худшие, чего там, возьмем хотя бы татар, или же
опричнину - хоть ту, хоть недавнюю)? А вдруг нынче, в связи с деградацией и
повальным избиением прессы, из слухов и сплетен опять возродится фольклор?
Как бы, к примеру, выглядела общеизвестная версия о престарелой коронованной
чете, озабоченной проблемой наследника?
...Жили король с королевой, и всего у них было в достатке, однако
Господь не даровал им детей. Престарелые супруги, одолевая стыд, куда уж
только ни ходили - и к сексопатологу, и к эндокринологу, к экстрасенсу, к
знахарке - все тщетно, пока - как это водится в сказках - совершенно
случайно не прознали о чудодейственном заморском средстве, гарантирующем
результат. Нет нужды расписывать те мытарства и полупреступные ситуации, в
каковых обставлялись их поиски, каждый из нас может легко представить себе
все эти улещивания нужных лиц, звонки, очереди, подворотни, торопливые
воровские переговоры с нужными людьми (по виду сущими подонками), уловки и
комбинации на подступах к драгоценному препарату, который, как у нас
водится, завозился тоннами и скармливался вельможным парам чуть ли не как
вермишель (хотя обычно это порода плодится без затруднений, подобно
кроликам, безо всяких там пилюль). И вот, наконец, долгожданный миг - в
подвальном коридоре престижной клиники чернявый ординатор, опасливо зыркнув
туда-сюда, сует в королевскую руку стеклянный цилиндрик, в котором, подобные
крупной дроби, перекатываются зеленые глянцевые шарики пилюль... О, радость!
Монархи вмиг забывают обо всем, но ординатор стоит, всем видом своим
показывая, что дело еще не окончено. Король, спохватившись, сует в карман
белого халата увесистую пачку, и ординатор тут же деловито удаляется - не
принято у нас унижаться и благодарить за королевские подарки.
...И тогда проглотила королева горошину и враз забеременела - так, что
ли, в первоисточнике? Нет нужды живописать тихую радость пожилой пары, ведь
она, само собой, омрачена тревогами, подготовкой к родам, и без того
непростым в наших условиях. Наконец, в срок, в нужном роддоме (гнусный
советский термин), с помощью задаренной снизу доверху акушерки появляется
малыш. Мальчик! Король в ожидалке родильного дома заливается слезами под
недоуменными взглядами молодых отцов, для каковых рождение сына лишь еще
один повод надраться в стельку. Не успевает он толком успокоиться и вникнуть
в свое счастье, как санитарка возглашает еще более ошеломительную новость -
двойня! Король потрясен, он понимает это как награду свыше за тусклые годы
бездетности, и даже мысль об усложнении института наследования его пока не
посещает. Он передает благой вестнице огромный веник из хризантем,
называемый у нас "букет" и, счастливый до опустошения, падает в кресло.
Молодые отцы в противоположном углу пьют водку; один провозглашает:
- За того многодетного деда!
И как в воду глядел. Санитарка с выпученными глазами сбегает с
лестницы, пальцами изображая "три"! "О, Боже!" - бормочет король. Он не
знает, как на это реагировать, его эмоции обесточены, ощущение чего-то не
вполне благополучного возникает в его потрясенной душе, поэтому известие о
том, что на свет произошли четвертый и пятый отпрыски всего лишь повергает
его в ступор (а нормально последовал бы инсульт). И дальше сюжет развивается
уже не по сказочной канве - до самого финала, где она неожиданным образом
вновь появляется.
Итак, покуда король в прострации переваривает сообщения о все новых
своих сынах и дочерях, родильный дом, это обычное предприятие по
производству граждан, постепенно становится на уши. Весь персонал сгрудился
возле стола королевы, которая с интервалами в полминуты производит
очередного младенца. Уже не хватает каталок (на десять новорожденных каждая,
заметьте!), весь коридор и столовая завалены королевичами, а горшочек
продолжает варить (тут к слову подвернулась другая сказка). Прочие роженицы
брошены на произвол судьбы и вопят там и сям в закутках огромной больницы,
пока не разрешаются, как говорят в народе, самопалом. Наконец, и до
главврача, человека тупого и корыстного одновременно, доходит, что положение
в роддоме авральное, и он трезвонит городским властям о помощи.
Королева-мать (да еще какая мать, куда всем прочим матерям) изнемогает от
усталости, выталкивая в свет все новых и новых принцев. На третьи сутки
полусвихнувшийся король уходит домой - ему сказали, что конца родов пока не
предвидится.
Не стану развивать дальше эту посылку, она может вертеться в любом
направлении - меня интересует в данном случае, как пошла бы судьба короля.
Нет сомненья, что он вскоре постиг бы - как человек достаточно разумный, что
конец его жизни скомкан этим изобильным хроническим плодоношением супруги,
которое теперь он склонен рассматривать как недуг, навсегда приковавший
королеву к ложу. Он не может проникнуться чувством отцовства к множеству
одинаковых детишек, заполонивших городские приюты; к слову, детишек вполне
здоровых и нормальных. Взять бы к себе хоть одного - но которого же? Король,
как многие люди рутинного склада, не особенно стоек в потрясениях. От общей
необычности положения и отсутствия женского надзора в натуре короля
происходят необратимые изменения, возникают странности. Он еще навещает
жену, еще общается с друзьями, привычно ходит, скажем, на футбол, но он уже
не жилец.
Его разновозрастная поросль кишит вокруг, встречается ему повсеместно.
Молодые люди, неотличимо похожие друг на друга и на короля в юности,
приветствуют его, не прерывая разговора. Они все дружны, как бывают дружными
лишь близнецы, никто им не нужен, кроме братьев и сестер, даже отец.
Выживающий из ума король бродит бесцельно по улицам, ядовито упрекая себя за
исконно королевскую страсть к наследнику, что обернулась таким абсурдом. И
лишь у самого конца, когда сознание его на миг проясняется и он видит над
собой склоненные лица медиков (конечно, это все его дети, ибо прочее
население города за тридцать лет полностью вытеснено его клонами), - король
понимает, что и в самом деле произвел наследника - это целый народ, и,
возможно, он еще будет удачлив среди прочих народов. Да и вообще, помереть
среди родных - это, по нынешним временам, великая редкость и удача.
Вот так бы я завершил теперешнюю версию известной сказки. Во все
времена есть нужда в утешительных концовках.
Служба ордена
Служба Ордена, - собственно, функционеры, - в результате долгого
пристрастного отбора получают характерную внешнюю патину, ощутимый налет;
человек посторонний это с ходу замечает и довольно быстро свыкается с такими
особенностями служителей и даже жрецов Ордена, ну а ежели он внедряется (его
внедряют) в толщу управления, - и сам, неизбежно, приобретает упомянутый
колорит.
По мере прохождения иерархических ступеней функционер грандиозно
растет, как бы вспучивается и одновременно подвергается выветриванию, если
можно так назвать этот процесс. Еще и по сей день на равнинах Ордена
встречаются огромные фигуры причудливых очертаний; подобно грозовым тучам,
они медленно, ощупью (они слепнут очень быстро) бредут через бесплодные
пространства, сопровождая каждое свое движение речитативом цитат и
донесений. В выветренных глазницах и пустотах грудной клетки посвистывает
ветерок. Но этой стадии достигают немногие.
Гораздо занятнее начальные проявления этой окаменелости (окаменелости,
кстати, вовсе не порицаемой, наоборот - поощряемой Орденом.) Это и
возникающая исподволь кажущаяся (а потом и действительная) ненатуральная
безукоризненность костюма, будто бы сработанного первоклассным портным из
нержавеющей стали, это и жесткая волевая складка у рта - именно отсюда
начинается окаменение, это и своеобразный взгляд одновременно и
лунатический, и прозорливый, к тому же и весьма свысока из-за непрестанного
роста. Словом, есть на что посмотреть.
Новый выдвиженец Ордена как раз теперь проходит стадию интенсивного
роста, он уже превысил трехметровую отметку и настолько раздался в ширину,
что при входе в Управление открывают ему обе половинки высоченных дверей.
Занятно смотреть, как его - новичка - подспудно тревожит увеличение
собственного веса, как иногда он, подобно человеку, идущему по трясине,
проверяет исподтишка ногой прочность перекрытия. Осторожность вполне
понятная, но напрасная: конструкции дома Управления рассчитаны на немыслимые
нагрузки.
По слухам, этот деятель раньше вовсю практиковал интерес к простому
люду, что выражалось в эпизодических контактах с обслуживающим персоналом.
Учитывая, что персонала этого в доме Управления немного, может показаться не
столь сложным придерживаться такого амплуа, тем более, что выдвиженец
обладал феноменальной памятливостью. Он и сейчас поражает лифтеров и
машинисток тем, что помнит даты свадеб, имена и возраст детей их, всякого
рода домашние трудности - но теперь все чаще адресует эти сведения не тому,
кому следует, к примеру, справляется о здоровье парализованного дяди не у
электрика, а у курьера; они, как люди деликатные, заминают такие моменты.
Возможно когда-то в далеком будущем им приведется где-нибудь на пикнике
внезапно встретить своего бывшего высокопоставленного благожелателя -
башнеподобную фигуру странных контуров, перебредающего, содрогая всю округу,
с холма на холм, вперив незрячие очи в ему лишь доступные горизонты. И
вполне понятно будет желание пенсионера-буфетчика, или же швейцара
гардеробной, стариканов тоже не без маразматических вывихов, пообщаться по
старой памяти с монстром былых времен.
- Евграф Лукич! Евграф Луки-ич! Добрый день, это Приямков.
- К-к-кто? - шамкающий рокот сверху.
- Приямков, шофер! Возил вас...
"Пока возить можно было", - додумывает непочтительный внук, а дед,
задрав трясущуюся голову, всматривается с искательной улыбкой в темный
силуэт.
- Эт-то у к-которого д-двойня? - доносится наконец.
- Почти что так, - радуется старик, удостоенный беседы, - дочь у меня,
Галина, помните - никак от соски отучить не мог...
Долгое молчание; во всем облике окаменелого деятеля мучительное усилие
воспоминания.
- А-а, в-вот это кто... Н-ну что, отучил т-теперь?
- В тот же год, Евграф Лукич! А вы как?
Но этот вопрос, устремленный почти что в небеса, вязнет в еще большем
недоумении. Покряхтев неопределенно, гигант поворачивается и с гулом
продолжает путь, а счастливый ветеран все смотрит ему вслед из-под ладошки,
пока видение не исчезает за дальним лесом.
Реминисценция
Когда-то в года замшелые появился в одном журнале небольшой рассказик.
В ту пору для наших фантастов зарубежье, фон зарубежья были как бы
испытательным полигоном для всяких там псевдонаучных гипотез, которые нельзя
было приложить прямиком к социализму без возможных репрессий в дальнейшем.
Рассказик был именно такой. Там выведен был один отчаявшийся безработный, он
рыскал по городу - все безрезультатно, нигде не брали, - и вдруг удача, его
берет в качестве подопытного кролика реакционный профессор. Этот профессор
создал такой идеальный пенистый сироп, плавая в котором человек ни в чем не
нуждается - ни в еде, ни в питье, ни в одежде, само собой. На безработном
проверялось качество этого сиропа. Планировалось в огромных резервуарах,
типа океанария, поместить целые населения, они бы там плавали беззаботно от
рождения до старости, словом, предполагалась всеобщая нирвана. Автор разве
что упустил из виду такую придумку, как поглощение индивидуумом из этого
сиропа еще и духовных ценностей. В традициях того времени был также
евнухоидный пуританизм, но читатель и с небольшим воображением легко мог
представить, что в этом океанарии с женщинами тоже не возникло бы особых
проблем.
Ну, в соответствии с описанными традициями, безработный в итоге с
гневом отказал профессору. Он, само собой, предпочел классовую борьбу. А
вообще-то задумка превосходная, кто бы отказался поплавать, ну хоть с
недельку...
Из жизни прыгунов в высоту
Д., профессиональный прыгун в высоту, обнаружил как-то случайно, что у
него есть душа. Надо сказать, что Д. не был ни неврастеником, зацикленным на
собственных переживаниях, ни экзальтированным жизнелюбом, каким иной раз
представляет себе спортсмена широкая публика - нет, он по сути своей был
обычным атлетом-трудягой и примерно лет с пятнадцати понимал себя в целом
как аппарат для прыжков в высоту, ни больше, ни меньше. Д. занимался этим
давно и свое место в мире определял только как результат спортивной
конкуренции. Если рассматривать все человечество как совокупность аппаратов
для прыжков в высоту, то Д. занимал там блистательное место, далеко опередив
несколько миллиардов человек: но на самой вершине, состоявшей из
двадцати-тридцати прыгунов, положение Д. выглядело заурядным, более того -
сомнительным, ибо он вот уже полтора года не улучшал свои показатели.
Его квалификация, рейтинг, как у них говорят, понижалась от выступления
к выступлению, хотя прыгун упорно тренировался, регулярно наращивая
нагрузки. Возможно, тщета этих усилий способствовала появлению у Д.
признаков "души".
Д. прыгал в распространенной технике, которая со стороны выглядит так,
будто спортсмена могучая невидимая рука за ухо перетаскивает через, опять
же, невидимый намыленный каток.
Лицо его мучительно искажено, тело, извиваясь, переволакивается через
планку, и лишь внизу, на горе тюфяков, когда невидимая рука оставляет его,
этот каторжанин спорта приходит в себя и впивается взглядом в колеблющуюся
реечку, еще не веря своей удаче. Д. повторял эту процедуру сотни тысяч раз.
Однажды ему показалось, что высота 2.27 - это пик его возможностей.
Пришло это ощущение внезапно, когда он завис над планкой в мертвой точке,
где дальше уже полет переходит в падение. И - удивительно - Д. почувствовал
остановку, полную неподвижность и отрешенность. Он, словно князь Болконский
под Аустерлицем, обозревал перистую облачность, вполне безразличную к его
потугам, и - странное дело - будто и сам разделял это безмерное равнодушие
природы, ощущал чуть ли не отраду от такого вот мимолетного момента покоя. В
следующий миг он собрался и рухнул на маты.
- Два двадцать семь, - буркнул тренер.
В самом деле, зачем спортсмену душа? Понятно, когда подлинному борцу за
победу необходим адреналин, стероиды (в известных пределах), оптимальное
давление крови, мышечный тонус, эластичность тканей, наконец, специальная
обувь, заказанная где-нибудь в Италии. Но душа? Когда Д. рассказывал
коллегам о странном ощущении - а оно изредка повторялось, они понимали это,
как перетренировку. Или же советовали как-нибудь трансформировать его в
боевой дух, волю к победе, второе дыхание - у спортсменов есть с десяток
терминов, обозначающих не что иное, как сочетание крайней усталости и
остервенения. Но Д. уже убедился: на отметке 2.27 не было ни остервененья,
ни усталости. Был покой.
Интересно, что такое случалось лишь в облачные дни: под ярким солнцем у
него, как и всегда до этого, душу заменяли стероиды и прыжковки, а высота
2.27 была лишь досадным препятствием, которое нужно во что бы то ни стало
преодолеть, потому что за ней откроется высота 2.28. В солнечные дни шла
спортивная борьба, в серые деньки - левитация.
Д. казалось, что его экстатическое зависание над планкой - это лишь
субъективное ощущение, а для всех прочих он, как всегда, в одну секунду
взвивается и падает на тюфяки. Но это было не так. Однажды тренер заметил
хмуро:
- Вместо этих штучек-дрючек поприседал бы со штангой лишний раз.
Глядишь, к концу сезона и выпрыгнул бы сантиметра два-три сверх.
А коллега-соперник по команде (тоже аппарат для прыжков в высоту, 2.29
в прошлом месяце), среагировал просто: освобождай снаряд, не тебе одному
прыгать надо. И очнувшийся Д. рухнул на маты.
Зачем душа механизму? Имеет ли она какое-то раздельное от него
проживание и вселяется в такие вот минуты страшного напряжения? А может, это
вообще великая иллюзия? Д. был уверен, что смысл его жизни, как существа,
состоит в преодолении высоты 2.27, а затем и других высот; он предпочел бы,
чтоб непонятная сила, удерживающая его в невесомости над планкой, добавила
ему скорость разбега или же увеличила прыгучесть - но, когда он замирал над
планкой, под огромным облачным сводом, все эти соображения уходили.
Во время соревнований в горном местечке Нисе Д. окончательно утвердился
во мнении, что высота 2.27 является для него абсолютным пределом. На языке
механики Д., как аппарат для прыжков в высоту, был рассчитан в пределах 0 -
2.27, и большая высота просто превышала его возможности. Д. решил выступить
в Нисе и покинуть спорт, занявшись чем-нибудь другим. По сути он, как
аппарат, был вполне исправен и еще долго мог бы показывать свое высшее
достижение, но Д. понимал, что это бы уже никого не интересовало. Чем может
заниматься вполне исправный аппарат помимо прямого назначения? Д. задумался,
хотя не любил и не умел думать.
Наутро в ясный серый денек маленький стадион в Нисе, заполненный едва
ли на четверть (не так уж любят у нас атлетику, как это представляется),
наблюдал последнее выступление Д. Тот разбежался как обычно, легко набрал
свои 2.27 и улегся над планкой.
На этот раз его зависание было особенно долгим, даже публика
забеспокоилась; те, что сидели далеко, не могли понять, в чем дело, а
находившиеся рядом подозревали какой-то трюк, словом, по трибунам прошел
шумок, засвистели. Д. продолжал висеть, и лицо его (так говорят очевидцы)
было спокойно-сосредоточенным. Тогда конкурент (2.29) что-то сердито крикнул
со своей скамьи. И Д. очнулся, однако на этот раз не рухнул вниз, как
обычно, а слегка помедлив и оглядевшись, поплыл наискось над стадионом,
становясь на виду у всех прозрачным и подсиненным на фоне неба. Тренер, не
отводя взгляда от исчезающего в зените Д., махнул рукой прыгуну 2.29, чтобы
тот занял исходную позицию.
Заметка в "Футболе"
...таким образом, товарищеские матчи между командами обоих городов
стали неотъемлемой традицией спортивной жизни региона. Однако участившиеся
потасовки болельщиков, нападения на игроков и судей все более омрачали
каждый новый праздник спорта; дошло до того, что в памятной встрече 1986
года количество избитых превысило семьсот человек, а северная трибуна
стадиона была почти полностью уничтожена пожаром и хулиганами. И тогда
организаторы матчей решили в корне поменять систему встреч, обратившись к
практикуемой в ряде стран "закрытой" кубковой схеме. В соответствии с ней
команда города-побратима в специальном автобусе с пуленепробиваемыми
стеклами завозится прямиком в спортзал объединения, где ее уже ждет
тщательно подобранная делегация местных болельщиков. После традиционного
обмена приветствиями болельщики начинают жестокое избиение прибывших
футболистов и судейской коллегии, после чего главный арбитр (если он еще в
состоянии) объявляет результат матча. Как правило, это убедительная победа
хозяев поля. Затем следует ответный визит.
Такая организация встреч, несмотря на огромные выплаты страховок и
неизбежный тяжелый травматизм, гораздо в меньшей степени разрушительна и
убыточна, чем предыдущий порядок.
Объявление на столбе
Интеллигентный бомж неопределенного возраста с вредными привычками ищет
спутника жизни из среды набираемых по лимиту, можно с дефектами в психике и
телосложении, который помог бы скоротать четыре-пять лет оставшейся ему
жизни в условиях полной свободы поведения. Бомж напоминает, что свобода
долгое время являлась самоцелью многих исторических движений.
Жилплощадью обеспечен повсеместно. Внешность, пол и возраст значения не
имеют. Лица известной национальности могут не беспокоиться. Текущий адрес:
горсвалка N_12, восточный угол, участок битой тары.
Инструкция
Кипятильник бытовой КБ-310/06 для использования в бытовых и технических
целях. Оптимальное применение - кипячение водопроводной воды любого
качества, вплоть до фекальных стоков. В случае контакта кипятильника с
молекулами тяжелой воды имеется вероятность (1:21) начала неуправляемой
ядерной реакции синтеза.
Запрещается использование кипятильника в качестве сварочного аппарата,
микрофона, массажера кожи, миноискателя, электрогриля, противозачаточного
средства и для лечения ночного недержания мочи, а также как орудия пыток,
т.к. после 0,5 минут работы вне жидкой среды кипятильник взрывается,
уничтожая жертву. В случае нормального обращения гарантия исправной работы -
18 мес. со дня приобретения.
Мировоззрение республики Комодо
У нас, полуинтеллигентов, всегда в ходу такая мечта или устремление, не
знаю как точнее, что если б, скажем, мне, незнайке, удалось перескочить
одним махом через один-два социальных порога, все б тогда увидели, на что я
способен! Представлению такому способствует, кстати, то, что на вершинах
общества царят как раз полуинтеллигенты, если не хуже. Значит, это и вовсе
вопрос удачи.
Вот такую удачу вроде бы однажды и схватил за хвост один мой приятель,
с которым у меня поддерживались спорадические, но тесные контакты, обильно
сдобренные национальным напитком и скепсисом. Вдруг приятеля, назовем его
условно С., отправляют по контракту в какую-то дружественную крохотную
страну, какое-то там восточное Комодо, бывшая французская колония. С.,
конечно же, немедленно отставил в сторону скепсис и выпивку и, словно
одержимый, натаскивался в Киеве по-французски с целым общежитием подобных
счастливцев. Там я однажды его и обнаружил, когда, гонимый очередными
злоключениями, блуждал по древнему граду бесприютно, пока не наткнулся в
записной книжке на его телефон. Должно быть, среди этих маньяков успеха я
выглядел особенно невезучим, а потому и вызывал всеобщую опеку. С. в ту
встречу показался мне как бы затуманенным, подернутым перспективой этой
дальней страны, откуда он, без сомнения, должен был явиться совершенно в
новом качестве.
Об С. долгое время не было ничего слышно, кроме того, что он поставлен
во главе какой-то присланной в дар грязелечебницы (хотя, мне помнится,
защищался он по трубопроводам; надо думать, в грязелечебнице тоже есть
трубопроводы).
И вот, спустя два с лишним года, С. мне позвонил, и я со вздохом стал
готовиться к встрече. Я прекрасно знаю свое место в жизни, но не люблю,
когда мне показывают дистанцию, тем более бывшие однокорытники. Надо
сказать, даже ресторан-варьете, что он предложил как подходящее место, меня
пугали - я там ни разу не был, а что, если там в ходу какие-то светские
вывихи, скажем, стриптизерка обнимает тебя, или же певица пригласит на
вальс, а ты сидишь пень пнем в своем заурядном свитерке и неловко тычешь
вилкой в салат из крабов (да еще и не той вилкой!), а твой приятель,
заморский джентльмен, деликатно прячет улыбку сожаления... Словом, свои
комплексы. Поэтому я несказанно удивился, обнаружив, что и С. чувствует себя
не совсем по-свойски среди накладной роскоши этого злачного места. Он нервно
бренчал вилкой по столу, дергался некстати, заискивал с официантом, словом,
никакого лоску в нем не появилось, даже костюм был какой-то убогий, как
выяснилось потом - отечественный. Тут я впервые по-настоящему обрадовался
его возвращению и приналег на еду и напитки. С., между тем, я это видел, все
никак не мог расслабиться и войти в прежний тонус - то его испугал ударник,
внезапно грянувший в свои кастрюли, то он заметил на стене декоративный
рельеф в виде огромного голого зада и зачарованно на него уставился, - в
общем, далек был от образа бывалого космополита.
- Жопы не видал? - спросил я у него. - Там, на островах, такого добра,
небось, навалом?
С. спохватился и выпил. Постепенно, рюмка за рюмкой, он разговорился,
так что, когда на сцену выскочили полуголые девочки и пронзительно запели,
мы с ним уже вполне постигли, что все это - наша обычная туфта,
деньговыжималка, мешающая нормальному разговору. И покинули этот вертеп в
разгар веселья, когда на площадке уже вовсю отплясывали лезгинку воры и
таксисты. Тогда-то, блуждая по пустым темным улицам, С. и поведал мне
основные пункты философии Комодо.
- С первого взгляда, - рассказывал С., - жители Комодо выглядят, как
обычные туземцы, разве что без побрякушек в ушах и ноздрях. Одеты они (ежели
вообще одеты) куда хуже, чем жители нашей глубинки, но не так, как они,
озабочены этим фактом. И так во всем...
Поначалу С. предположил, что туземцы просто глубоко неразвиты. Он
беседовал с ними, насколько позволял его скверный французский, и убедился -
да, таки-так, жители Комодо чудовищно невежественны, они знают лишь Комодо,
лесистую полоску в океане, да и то не всю - обычно знание ограничено
деревней. Более того, они считают, что весь мир, в принципе, такой - незачем
ездить и смотреть. С. рассказывал, как он был удивлен и уязвлен. Переубедить
туземцев было невозможно. Особенно тяжко ему приходилось с жителями лесной
глуши - мори-мори, - которые не знали французского даже на его уровне.
- Представь, - говорил он мне в свете уличных фонарей, - наша
агитмашина где-нибудь в джунглях, в селе. Показывают слайды про нашу жизнь.
Не ахти что, но более-менее приличное, например, кухня новосела, счастливая
хозяйка, и так далее... Сперва надо растолковать им, что это такое, почему
такое гладкое и блестящее, зачем, скажем, краны или горелка. Удивляются
вежливо, без восторга, показывают на свой костер, на ручеек рядом, на
долбленые тыквы для воды - а, вот, мол, о чем речь! Или вот автомобили. Во
всем мире по автомобилям с ума сходят, они тоже видели автомобили, не любят
их: автомобиль - значит, надо далеко ехать. Им лучше, когда все рядом.
"Не им одним", - подумал я, но промолчал, чтобы не сбить повествование.
С. между тем перешел на взаимоотношения полов у этих лесных жителей. Вопреки
нашим обычным представлениям, поведал он, у комодян не видно было следов
особой озабоченности этим предметом.
- Что, не увлекаются? - удивился я.
- Когда как. Но главное, понимаешь, у них нет понятия
"мужчина-женщина". У них "мори-мори" значит - человек, и это относится ко
всем, а скажем, мори-мори-хани - значит человек, способный родить, и это у
них не такое уж радикальное отличие.
С. поискал различие.
- Ну вот, у тебя глаза голубые, у меня карие. Различие на таком уровне,
примерно. Считается, что груди у женщин - это всего лишь млечные железы,
которые имеют многие мори-мори, а ноги вообще служат лишь для ходьбы любому
человеку. Потому я так уставился на задницу в том кабаке. Здесь ведь это -
культ... Отвык совсем за два года.
Заинтересованный этим странным лесным народцем, С. вконец забросил свою
грязелечебницу в столице (ею, кстати, никто так и не пользовался, все топи в
лесах Комодо полны были той самой грязи) и стал вплотную изучать культуру и
язык. Оказалось, что фундаментальным принципом мори-мори является
безусловное совершенство мира!
Тут даже я не выдержал:
- Но как же?!
- В том-то и дело. Я и сам им толковал, как мог: какое ж совершенство,
вон, буйвол забодал младенца, а президент Комодо получает в миллион раз
больше, чем все село, а они мне что-то вроде - вот и прекрасно, это же
равновесие полярных интересов (они так, конечно, не изъясняются, это я так
интерпретирую). А когда президента повесили, это также было воспринято как
гармония в своем развитии. Само собой, - еще раз уточнил С., - у них нет
понятий таких - гармония, диалектика, у них вообще нет многих понятий. К
примеру, у них нет понятия, ну, скажем, "благосостояние".
- Нищие, - поддакнул я, как оказалось, невпопад.
- В том-то и дело, что понятия "нищий, неимущий" тоже нет. Ежели по их,
то и Форд какой-нибудь, и последний придурок в пальмовой лачуге имущественно
равны, то есть, имеют то лишь, что у них в данный момент в руках, скажем,
банан. Все остальное - фикция, считают эти самые мори-мори.
Я никак не мог взять в толк, смеется ли С. над жителями Комодо, или что
другое, одно было ясно - до Форда ему и теперь было еще куда как далеко.
- Нет понятия смерти...
Я махнул рукой - суеверные людоеды. Но снова дал промашку. Допустим,
мори-мори заболел холерой. Это значит, что холерные вибрионы просто
перехватывают у него эстафету жизни и несут ее дальше, скажем, трупным
червям, те - землеройкам, землеройки - свиньям, свинью поедает какой-нибудь
мори-мори-хани с зародышем - и вот тебе готовый круговорот жизни в жизни.
Мори-мори поэтому чувствует себя в родстве со всем живым, по крайней мере в
округе, а также вечным. Отсюда эта неприхотливость.
- Бедные, да счастливые, - снова угодил я пальцем в небо. Ибо,
выяснилось, народность мори-мори не испытывала никакой радости, или там
просветления от этакой потрясающей аскезы, самоотказа, наоборот - туземцы
явно завидовали заморским жителям, подымающим такой ажиотаж вокруг жизненных
благ. Но зависть была, объяснял мне С., не насчет благ, а относительно той
счастливой иллюзии белого человека, называемой "количество собственности". И
сожаление отравленных, так сказать, принципами мори-мори людей, что такая
стадия людского наивного счастья им уже недоступна - как, скажем,
разуверившийся скептик Вольтер при всем желании не смог бы проникнуться
верой во Благой дух. Ко всему, мировоззрение мори-мори переходчиво и
неотвязно, как любое тропическое поветрие...
Тут я начал уяснять, сквозь хмель, что с моим другом С. вовсе худо: из
республики Комодо его забрали, потому что грязелечебница была запущена
вконец, дома он теперь вряд ли прижился бы с таким заскоком, а разбогатеть
ему явно не удалось - имеет лишь то, что сейчас в руках, потертый дипломат с
барахлом.
Мы встретились еще раз, спустя полгода. С. превратился в оборванного
спокойного бомжа, он собирался на товарняке - знакомый деповец устраивал
куда-то за Усть-Илим, где, по слухам, влачило существование в таежной глуши
какое-то племя, духовно вполне подобное мори-мори. У меня он взял
спутниковую карту этой местности (есть доступ к такому добру, эх, мне бы
перескочить через два-три поста, и...), дедовы валенки с галошами и компас.
А вообще-то зря. Мори-мори, если разобраться, живут повсюду.
Протоген
Людей, которым впрыснули протоген, мало осталось. В пору нынешней
бесконтрольности не то что отдельных людей - целые народы будто корова
языком слизывала, хотя в случае с протогеном, как говорится, имеются темные
места даже на фоне тех безобразий. Темные места! Это в самую точку.
Откуда взялся протоген - первая тяжелая загадка. Наркоманы, рыцари
шприца, короли подвалов. Зашкалит его - впрыснет азотную кислоту. Возможно,
кто-то из этих уродов. Либо медик-шарлатан, или ученый-маньяк, окостеневший
в какой-то своей лжетеории, - все может быть. Лжетеория, если в нее как
следует уверовать, становится материальной силой.
И еще - звучание. Двойной, тройной смысл. Протоген. Тут и автоген -
что-то сияюще-режущее, и продагент с кобурой, в кожанке, герой-каратель, и
протоген в прямом смысле, т.е. предшественник гена, нечто первичное в
жизненном коде. Опять тайна неизреченная. Словом, те, кто его всосал впервые
в цилиндрики шприцев с тем, чтоб через секунду погрязнуть в нирване,
некоторым образом получили жаждуемое.
Первые - ночные шкалики. Так назвали спеленутых мужчин ростом со
средний тополь, они мирно летели цугом (за ветром, как потом установили), в
окрестностях одного дачного местечка, названия которого не хочется
упоминать, чтобы не бросить тень на непричастных жителей. Явление
наблюдалось глубокой ночью из электрички работниками третьей смены. Шкалики
проплыли, слегка флюоресцируя, возле моста через речку Мжа: они, как
показалось большинству, были одеты в плотные макинтоши, не дававшие им
возможности двигать руками-ногами, зато (другие показывают) эти невесомые
существа переговаривались низкими негромкими голосами. Содержание разговоров
в изложении свидетелей не стоит приводить, настолько это лишено смысла и
логической связи, хотя отмечены и отдельные малопонятные фразы, вроде: сучий
кот этот Скибин, перегадил весь кворум. Тут думайте, что хотите.
Плюс ко всему, возле подстанции один шкалик задел провода высокого
напряжения, вспыхнул и сгорел, распадаясь на пылающие части, словно
цеппелин. Интересно, что его спутники не обратили внимания на инцидент и
вскоре скрылись из виду, увлекаемые южным ветром (это показания уже других
свидетелей).
Теперь вот, недавно - явление женщины-вамп. Женщина-вамп, примерно
такой же надувной конструкции, что и шкалики, однако самоуправляемая,
замечена была возле озера Солитер, в разгар пикникового заезда
автомобилистов. Великанша розовой полупрозрачной консистенции внезапно
взмыла из-за прибрежного сосняка и тут же принялась хватать обомлевших
мужчин. При этом она вовсе не охотилась за простертыми на солнцепеке отцами
семейств, нет - надувная бестия облюбовала бронзовых
спортсменов-волейболистов, что прыгали, красуясь, вокруг мяча. Пойманных она
совала себе за бюстгальтер и в трусы, что, само собой, определило ее уровень
в глазах отдыхающих, хотя совершенно безосновательно - у нее просто не было
другого места для хранения мужчин, ибо руками она все время совершала резкие
гребки, как при плавании брассом. Остается только гадать, как намеревалась
использовать плененных волейболистов женщина-вамп (напоминаю: рост -
приблизительно 40 метров, объем груди и бедер соответственно), потому что
обходивший свой участок лесник Б. послал вдогонку ей заряд дроби - чисто
символически, чтобы выразить свое к этому отношение, не надеясь на успех, -
однако женщина-вамп упала в камыши со страшным шипеньем, и, когда сбежались
любопытные и спасатели к вылезающим из трясины спортсменам, от нее осталась
на тростниковых метелках лишь тончайшая розовая пленочка. Ее сейчас
исследуют, находят, что это неизвестным образом препарированная
органосинтетика на биооснове - но тут всем ясно, что без протогена не
обошлось. Спасенные были немногословны, как подобает спортсменам, лишь у
одного вырвалось: "Ох, это было волшебно!"
Надо сказать, что в тот сезон посещение Солитера удвоилось. Такая вот
нестандартная реакция населения.
Или же случай, всполошивший городок Термоядрево, что возник недавно в
напрочь обезлюдевшей области. Городок обступают разрастающиеся леса и
плавни, сообщение с миром исключительно по вконец разбитой шоссейке, потому
возникшая под вечер быстро надвигающаяся туча встревожила горожан:
распутица, отрыв от центра, от снабжения. Но туча-то опять же состояла из
этих эфирных персонажей, что последнее время возникают там и тут, словно
грибы. Туча - она же толпа - рокоча прошла над Термоядревом, и люди с улиц и
балконов могли видеть, что состоит она из великого множества этих созданий,
как мужчин, так и женщин, поглощенных какой-то своей всеобъемлющей сварой.
Снизу, конечно же, трудно было уловить все перипетии этой свалки гигантов,
однако, время от времени наблюдалось, как отдельные неудачники выдавливались
общей массой под "днище" тучи, а другие, наоборот, вероятно, выскакивали
наверх, словом, вся эта сражающаяся армада прошла над городом минут за
двадцать, не оказав ему никаких знаков внимания, разве что младенец,
размером с кита, зацепился, позабытый, за громоотвод телевышки, да так и
висел всю ночь, оглушительно ревя, а наутро его уже не было - то ли отцепила
спохватившаяся мать, то ли унесло ветром, то ли лопнул от собственного
вопля, кто знает...
Протоген! Протоген, бич наших дней. Впрыснувшие его проходят быстрый
метаморфоз от плотных белковых образований, каковыми мы и есть, до
газообразной ранней зачаточной субстанции протожизни. А что такое
протожизнь? Не читайте схоласта Опарина, не верьте примитивному вздору
насчет белковых колб природы возле гейзерных спринклеров, все это
сталинистское волхвование у подсохшего древа материализма. Протожизнь это
газовые амебоподобные существа, живущие непосредственно за счет энергии
Солнца, их не коснулась эволюция, им нет необходимости жрать друг друга,
чтобы как-то перебиться, им также не грозит состариться и умереть. Как у
поэта - "Тучки небесные, вечные странники..."
Вот именно - вечные странники, вот кто эти легковесные ездоки,
easy-riders, по-простому. Представляете контраст: наш типовой современник и
это эфирное создание (пусть в тысячу раз больше, это же вследствие
разуплотнения тканей, перехода в газовое состояние, в подлинную
невесомость)! И интеллект, вроде, сохраняется. И некоторые одежды, если их
предварительно обработать, тоже обеспечивают чудовищную растяжимость - это
для особо стыдливых, что не хотят витать голышом. И - наконец - никаких
забот! Вечность (ежели только об пик Тенериф не заденет, или молния не
шваркнет), людские козни я не беру во внимание, люди, по всему видать, народ
на земле временный и вечному существу мешать долго не будут),
гарантированная вечность! Небожитель, воистину...
И вот, представляете, вбегает наш загнанный недотепа в ближайший
подвал, извлекает, задыхаясь, эту коробочку, какую-то минуту медлит - образы
детства, лицо любимой, товарищи-друзья, то-се, - но, преодолев себя, дрожа,
извлекает заветную ампулу, набирает полный шприц, делает глубокий вдох,
тычет себя неумело в локтевой сгиб, наконец, после долгих мук, впрыскивает
(тут специфика - немедленно после этого нужно выбежать из помещения,
протоген действует очень быстро, и через минуту-две уже не выбраться ни в
двери, ни в окно), вводит себе весь объем и - и неизвестность... Ведь как
приобретают снадобье - с рук, у всякого жулья, оно и понятно - пусти такое в
открытую продажу, полстраны, буквально, взлетело бы на воздух, в общем,
разумная мера - но последствия! Ведь в ампуле, как правило, сильнейший
наркотик, - и выскочившему на улицу кажется тут же, что он, так сказать,
приятно раздувается, растет, лопаются на нем опостылевшие всевозможные плащи
и штаны, он становится бочкообразным, тугие, словно мяч, конечности
оттопыриваются в стороны, и главное, заветный миг - он подскакивает на бегу
все выше, выше, взлетает веселый такой Моби Дик над спящей унылой
окраиной...
А на самом деле он подыхает, бедолага, среди мусорных баков, под аркой
трущобного дома, распростертый в подмерзающей луже, и здоровенные бурые
крысы, снующие по двору, уже начинают алчно посматривать в его сторону.
Злоключение
Делопроизводитель Чеботарь, идя куда-то по службе, попал однажды в
незнакомый район города, причем как-то постепенно заблудился, следуя в
густом потоке пешеходов без особой цели, как бы гуляя, хотя имел вполне
определенное поручение. Чеботарь сперва просто приглядывался к незнакомым
остовам обшарпанных зданий, затенявших извилистую улочку, затем уже,
несколько встревоженный, стал высматривать в просветах между домами
какие-либо ориентиры - телевышку, старый собор - но ничего такого не
мелькнуло, а спросить, как на грех, было не у кого - толпа, окружавшая его,
будто целиком состояла из иностранцев, скорее всего это были
студенты-азиаты, в долгополых бурнусах, девушки-негритянки, почему-то
скованные попарно, и какие-то ряженые-кирасиры с мушкетами через плечо.
"Угораздило, - сообразил наконец Чеботарь, - это же какой-то костюмированный
праздник, как теперь отсюда выбраться?" Участник карнавала в доспехах
легонько подтолкнул его пикой, чтобы держался ближе к середине процессии;
Чеботарь с натугой улыбнулся, дабы не нарушать мир и добрососедство, и тут
же с облегчением вздохнул - так ведь вон она, телебашня! Он сделал ручкой
карнавалу и попытался юркнуть в открывшийся переулок - не тут-то было!
Конный стражник вымахнул из подворотни и напер на Чеботаря своим страшным
жеребцом, а субъект в латах, ощерясь, несколько раз вытянул его плетью.
Чеботарь завопил от боли и недоумения. Вокруг захохотали, с верхнего этажа
плеснули в него чем-то, лишь скованные попарно девушки даже не подняли глаз.
Чеботарь как-то сразу все понял и немедленно и навечно смирился. И дальше,
по мере того, как процессия приближалась к просторному форуму с дощатым
помостом, он постигал, он проникался тем неизбежным, что ему сейчас выпадет
- то ли рабство, то ли каторга - ведь в глубине своего существа Чеботарь
всегда ожидал чего-то подобного, то ли заточенья по навету, то ли расстрела
из-за угла (что было в порядке вещей не так уж давно), - словом, он уже не
пытался выбраться из густой колонны обреченных, больше того - он будто
всегда брел в толпе каторжан, под кнутами конвоя.
В просветах меж островерхих крыш сверкнула, опять выказалась телевышка,
но делопроизводитель уже был поглощен другим: если галеры, то многое зависит
от напарника по веслу, а если этап вглубь страны, то нужно позаботиться
насчет обуви - в этих сандалиях далеко не уйдешь...
Реклама жвачки "Маленький политикан"
В отличие от Демосфена современные дети-ораторы упражняются не с
галькой во рту, а используют для этой цели специальную разновидность нашей
продукции из серии "Лелик", в состав которой уже введены так называемые
речевые стимуляторы и заложен экстракт из десятка хрестоматийных текстов, в
частности, классическое "Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим
терпением", отрывки из фултонской речи премьера Черчилля, а также наиболее
труднопроизносимые пассажи в исполнении неповторимого Л.И.Брежнева.
Начинающий оратор, пройдя все эти сложности в порядке, так сказать,
приятного с полезным, выдувая пузыри вперемежку с бессмертными цитатами,
научается с раннего возраста естественному пребыванию в атмосфере активной
политической дискуссии.
Диктатор
В этой подборке много случаев с исчезновением. Для каждого из нас
исчезновение - событие уникальное, так сказать, был - и нет, а разобраться -
что может быть банальнее? Значит, один лектор, немолодой уже, изрядно тертый
пьющий мужчина, проснувшись однажды с похмелья, обнаружил (в какой-то момент
бритья) небывалое свое, даже пугающее сходство с покойным фюрером. То ли
мокрая челка так упала на лоб, то ли усы, которые он решил подкоротить с
целью внешнего омоложения - но налицо было ужасное подобие, прямо-таки живой
слепок. Можно представить себе, что это за ощущение, когда из привычного
облупленного зеркала, как бы мгновенно наложившись на столь же привычную,
потертую, свою физиономию, вдруг, словно тарантул, выскочил сам Шикльгрубер
и уставился плоскими (с перепою) гляделками прямо в глаза марксистского
лектора! Тот сначала просто оцепенел и лишь тупо следил, как в зеркале на
морщинистой шее Адольфа возникает, расплывается, а затем вяло ползет книзу
алая капелька (он, таки, сильно вздрогнул от внезапного потрясения и
порезался). И в эти мгновения в душе лектора произошло некое преломление,
толчок, который можно было расценить как намек судьбы.
Кто не знает этих лекторов, этих самовоспламеняющихся краснобаев,
вскормленных в неволе орлов пожилых, этих петухов, намертво оседлавших
идеологическую кучу? Была выращена целая порода лекторов, изворотливых,
словно ужи, материалистических шаманов - и вот, нынче все они куда-то
рассосались, расползлись, переквалифицировались, а жаль - хоть парочку не
помешало бы оставить на расплод, для любопытных потомков, а может (кто
знает, как оно обернется) и для прямой надобности в будущем. Хотя, следует
сказать, этот лектор вовсе не был ни фанатиком, ни перерожденцем, на занятие
свое взирал с легким отвращением, как, впрочем, большинство из нас относится
к своей работе, словом, по этой части все как бы в норме. Но сходство с
диктатором - уловленное сходство! - как оказалось, ни для кого бесследно не
проходит.
Нашего человека, разуверившегося во всем, как ни странно, легко убедить
в чем попало прочем, а тем паче лектора, положившего годы и годы на
воспевание картонных миражей. Он-то ведь тоже человек и, стало быть,
нуждается в кумире. И есть ли неотразимей кумир, чем воплотившийся в
собственной личности?
Можно представить, как пошел развиваться этот феномен: лектор, сперва с
опаской, с предубеждением, а затем, когда внутренние затворы упали, с
увлечением углубился в материалы, имеющиеся у нас по великому вражине, залез
в архивы (благо имел доступ), обзавелся ксерокопией "Моей борьбы", стал
изучать немецкий с помощью очаровательной наставницы, носившей, по смешной
случайности, фамилию Браун, словом - зациклился. Неясно даже, чем
руководствовался лектор. Вероятно, где-то вдали вырисовывались смутные
возможности пустить в ход этот политический капитал - (ведь сам же годами
вкручивал насчет реваншистов, недобитых гитлеровцев) а если уж на то,
обретаясь постоянно в горниле фанатизма, он-то уж знал его притягательную
силу и, вполне резонно, рассчитывал там на известный спрос. Но, вживаясь в
хрестоматийный образ, он все более утрачивал бдительность, к примеру,
посреди лекций о трех источниках, трех составных частях марксизма вдруг
непроизвольно переходил на немецкий с характерными истерическими
интонациями, или же, гуляя вечерами одетым под фюрера (имели слабость
великие душегубы к полувоенному одеянию), любил внезапно возникнуть перед
группкой мирных пенсионеров-сталинистов, вызывая у них шок, переходящий в
инфаркты... Разумеется, природнее, да и насколько удобней обернулось бы
сходство с другим усатым, с нашим отечественным пугалом, и внутренне,
пожалуй, не понадобилось бы никакой ломки, перестройки. Если уж на то,
одетый под генералиссимуса, лектор имел бы не меньший успех (в смысле
оцепенений и инфарктов) во время упомянутых прогулок. Но - об этом уже
говорилось - в бесцветной, типично нечерноземной внешности его не
просматривалось ни крупицы от нашего восточного махараджи. А возможно, все
бы пошло по-иному. Кто знает, как реагировала бы верховная власть на
появление фантома в легендарном белом кителе, с трубкой, в пресловутых
сапожках? Но, будучи материалистом, применяешься к обстоятельствам.
Уже начал он потихоньку, с помощью все той же Браун, собирать
свидетельства насчет своей этнической немецкости (настолько убедительные,
что дня через два и сам в них поверил), уже присматривал тару для скрытной
провозки реликвий, что насобирал за последнее время - каска, железный крест,
кортик со свастикой и тому подобный военный хлам, до сих пор нередкий в
стране - и тут внезапно исчез. Нельзя сказать, что это прошло незамеченным,
к тому времени лектор стал в районе приметной фигурой, и на его выступления
сходилась тысячами бритоголовая молодежь, однако по времени пропажа его
совпала с мыльным кризисом, на него устремился весь интерес общества, а
уголовный розыск тогда же приступил к расследованию куда более мрачной
тайны: во дворе исполкомовской канцелярии были обнаружены два полусожженных
тела - мужчины и женщины, - опознать которые до сих пор не удалось.
Следствие предполагает, что это - обычное сведение счетов между работниками
торговли; слабую ниточку дает извлеченная у мужчины золотая пломба с
крохотным клеймом латинскими буквами.
Убийца седьмого отдела
Вполне рядовая обстановка: огромная многоэтажная контора, занимающаяся
черте-чем, половина ее отделов засекречена, другая в постоянной
мобилизационной готовности - то ли ее сократят завтра вдрызг, то ли
наоборот, на ее основе, будто саркома, вспухнет, отпочкуется еще один такой
канцелярский монстр, словом - контора как контора, и в ней отдел. Отдел,
клеточка этого огромного, не вполне здорового образования. Нищие духом
сотрудники, вечно голодные бабы, хищные молодцы, попирающие друг друга при
восхождении на эту навозную кучу... Само собой, в этих тлетворных миазмах
всякое может возникнуть. А тут еще череда незапланированных смертей, таких
вот странных кончин от сущего вздора, вроде капельки туши из
графопостроителя, попавшей в бронхи (кто знал, что тушь на цианистой
основе?), или же странная гибель на рабочем месте с калькулятором в руках и
блаженной улыбкой на сером лице... Да, и еще какой-то дух убийства - не
доказательства как раз, не свидетельства преступления, а именно дух
убийства, сопровождающий все эти нелепые кончины - от затянутых в лифтовую
шахту до отравленных в столовой, от выбросившихся из окна до найденных в
туалете. И ниточки слухов, надо сказать прямо, все сбегаются в этот отдел,
ведающий, опять же, какими-то неясными, но облаченными в статистическую
цифирь и бумажную внушительность пустяками.
И будто отсюда и шел тот самый трупный душок. А народ, что был занят в
отделе, вовсе ничем не выделялся из общей кучи, боевой, кипучей. Там не было
ни мрачных маньяков, ни бледных женщин со стилетом под шалью, ни просто
ублюдков с кастетами - отдел как отдел. Однако под влиянием таких вот веских
подозрений сотрудники отдела все чаще присматривались друг ко другу со
вполне понятной опаской. К тому же, в конце концов, контора к тому времени
утвердилась во мнении, в легенде, так сказать, что именно в нем, в этом
отделе и обретается гиблая персона, вурдалак, упырь, зомби назовите как
хотите этот персонаж, - ответственная за все эти безвременные трагические
переходы в мир иной.
Молодой и ушлый до необычайности расчетчик Белаш один не поддавался
общему психозу, но когда его приятеля Каленкова обнаружили в пожарном ящике
с головой, засунутой в ведро - как-то сразу уверовал в зомби и вплотную
занялся этим делом. Белаш знал про себя, что он самый хваткий парень в
округе, и держался твердо того мнения, что к пятидесяти годам он, как
минимум, станет во главе описываемой конторы. А то и выше... То, что он
страдал падучей в легкой форме, не снижало самомнения Белаша (а
Достоевский?). Можно обалдеть иной раз от упований и целей многих и многих
людей.
Задача Белаша облегчалась тем, что он, как и покойный Каленков, работал
как раз в отделе с черной репутацией. Надо сказать, что череда кончин к тому
моменту слегка поубавилась, и на таком фоне случай с Каленковым прозвучал
достаточно. Прыткий Белаш решил персонально прощупать каждого сотрудника и,
разоблачив, добиться, чтобы его с треском уволили с работы, или даже
посадили по какой-либо статье - должна быть в Кодексе статья насчет упырей,
ведь сколько можно терпеть! - а самому занять его место. Дело в том, что
Белаш сначала был уверен, что зомби - это зам. начальника отдела и
разоблачить его будет пара пустяков. Действительно, зам внешне выглядел
именно так, будто его только что доставили сюда из морга, и теперь,
потревоженный в своем вечном покое, он не остановится ни перед каким
мщением. Однако близкое знакомство с замом разочаровало Белаша - тот
оказался человеком, полных жизненных сил, оптимистом и спортсменом, и в
молодости даже где-то отхватил приз за лучшее исполнение уан-степа.
Уан-степ, думал Белаш, глядя на зама, это, скорей всего, танец упырей, иначе
как он сподобился такой чести. К тому же зам имел полное алиби; он
практически не покидал рабочее место, а в момент случая с Каленковым
находился за рубежом, где достойно представлял нашу страну.
Вторым по очевидной принадлежности к загробному миру был ветеран отдела
пенсионер Кастрига, который периоды старческого сна за рабочим столом
перемежал демонстрацией жутковатой деловой активности. Кастрига был уже на
грани разоблачения, когда сам пал жертвой очередного случая (а может,
собственной дряхлости), что, естественно, полностью оправдало ветерана в
глазах Белаша. Тогда он обратил внимание на роковую женщину (в любом отделе
есть своя роковая женщина, женщина-вамп, хуже-лучше, но есть) на которую
указала ему Люся, юная секретарша шефа. Вамп, разведенная брюнетка 36 лет,
буквально терроризировала мужчин отдела (да и женщин), разделяя его
поочередно на сторонников и ненавистников, и в обстановке беспрерывной свары
подстерегала свои жертвы. Надо сказать, что роковая женщина моментально
обнаружила происки Белаша и закатила ему страшный скандал, но это был
незначительный эпизод в ее бурной жизни, нисколько не повлиявший на
спровоцированный вскоре вампиркой перевод ее в другой отдел, куда она тут же
перенесла свою разрушительную работу, но никак уже не могла повлиять на
очередные потери. Тогда Белаш переключился на целую группу сослуживцев,
которые отдельно - люди как люди, вместе тут же уподоблялись банде
заговорщиков-кровососов, то и дело уединяющихся по углам для тайных
совещаний, откуда лишь сверкали очки да слышались глухие возгласы. Удалось
даже на первых порах выявить лидера, которым вроде бы выступал некто
Приймак, но тут вся группа террористов-упырей попала в автокатастрофу по
пути на садовый участок, где они планировали противозаконно выбить еще
делянку, помимо квоты. Теперь уже Белаш мог, наконец, более-менее спокойно
осмотреться вокруг. Надо сказать, в результате всех этих гекатомб состав
отдела изрядно проредился, вакансии не заполнялись - волокита с секретными
допусками - все стали, так сказать, на виду. Из уцелевших вряд-ли кто мог
серьезно претендовать на роль зомби. К тому же Белаша сильно отвлекал
развившийся в ходе совместных расследований роман с Люсей.
И вдруг Белаша осенило, прямо-таки ударило по темени, будто яблоко
Ньютона: да ведь зомби, скорей всего, он сам! Иначе, откуда это чувство
исключительности, откуда эта прозорливость и вообще все эти качества, не
свойственные рядовому человеку? Кроме того, Белаш был как-то органически
уверен в собственном бессмертии, что, согласитесь, возможно лишь для
существа, которому смерть уже не угрожает. Белаш был потрясен этим
открытием, мистическая сила прямо-таки переполняла его. Он обозрел коллектив
конторы новыми глазами - все были в его власти!
Одно сомнение - каким образом акты ликвидации не отмечались раньше его
сознанием, не оставались в памяти? В этом, видно, была такая особенность
психологии зомби, такое уж ее качество. А может, виной эпилепсия - кто
знает... Но это уже подробности, механика процесса, а главное - все в его
руках! Белаш упивался новым чувством; он как-то очень быстро и радикально
пересмотрел свое прежнее отношение к упырям и наметил вчерне список
ближайших жертв - то были его старые недруги, или же потенциальные соперники
на пути к вожделенному директорству. Первой в списке значилась роковая
женщина. Белаш прикинул программу своей будущей деятельности и положил
проводить такую вот санитарную чистку конторы регулярно, обновляя личный
состав минимум на треть ежегодно. Затея требовала больших усилий и нервов,
однако Белаш ею заранее увлекся.
О своем самооткрытии, а также обо всех связанных с ним возможностях
Белаш рассказал (не терпелось поделиться!) своей новой возлюбленной Люсе,
будучи приглашенным к ней в первый раз на чашечку кофе. Белаш был в ударе,
говоря о своей потусторонней сущности, он наблюдал свое отражение в большом
зеркале-трюмо в углу Люсиной комнатки и находил свой вид вполне
демоническим. Девушка, видимо напуганная этой новостью, поглядывала на гостя
как-то странно, но Белаш не считал, что таким образом он уронил себя в ее
глазах, во всяком случае полагал, что любовь Люси к нему - могучее чувство,
которое будет выше таких вот особенностей любимого. Кроме того, змеилась
такая мыслишка, неплохо бы и подружку превратить в упыря, у них вроде так
принято... Когда Белаш потянулся к ней, Люсенька, вся дрожа, прижалась к
нему. "Моя!" - решил довольный Белаш и поволок любимую к дивану. Люся
самозабвенно целовала его в шею; когда Белаш почувствовал, как острые клыки
прокусили артерию, было уже поздно.
Объявление в "Вечерке"
Ручной самец по кличке Илья потерялся в толпе на привокзальной площади
7 ноября при первых залпах фейерверка. Приметы: окрас бело-серый, подпалины
на брюхе, на ягодице маленькая татуировка в виде черепа и костей, взгляд
хитрый, ноги кривые, торс волосатый. Походка виляющая задом.
Нашедшему просьба не беспокоиться с возвращением, т.к. упомянутый Илья
уже выработал свой ресурс и подлежит утилизации на сельхозработах, куда его
как раз и везли. Патент на использование Ильи от __ числа _______ г. считать
недействительным.
Записка девочки
Светка! Приходи! Этот маленький с крыльями шо мы с тобой подобрали
помниш Возле базара видно с дома Малютки выкинули как урода такой оказался
развитой мальчик как для годовалого. Купидом фамилия он меня утром штрикнул
таким острячком с футляра, говорит это стрелы любви ну паразит Я сперва
обиделась но потом увидела Леню Сопело помниш домушник с нашей улицы и сразу
к нему пошла Оказалось нет человека лучче приходи я и тебя познакомлю с
домушниками этот Купидом оказался с Венеры представляешь черте где а он к
нам в Горловку на базар умора Маленький а так складно разговаривает я свой
лук говорит починю я тут всех в жопу перестреляю будет царство любви.
Приходи скорее Света посмеемся пока мать не выгнала его снова на помойку
Клава.
Задачник мутантов (страничка)
221. У Додика пять рук, а Зоя, Павел и Макс - тройные сиамцы.
Спрашивается, сколько килокалорий потребуется на вечерний ужин, если к ним в
гости придет микроцефал Артур с наружным расположением желудка? Следует
учесть, что синтетические корнеплоды содержат такое количество фенольных
соединений, которое лишь на 0,24 условных единиц отстоит от границы НМП
(необратимых мутационных преобразований).
222. Какова должна быть скорость полета рукокрылого человека над ночной
тундрой при температуре -45С и среднем количестве мышеподобных 10,73 особи
на 1 км^2, при условии, что на свечение пуповидного фонаря уходит 0,33
мышечной энергии и лишь каждая двенадцатая атака результативна?
223. Гуманоид В. и околоид Ж., считающие друг друга инопланетными
жителями, объясняются знаками, а также пользуются усредненной символикой,
основанной на двоичном коде. Каково общее время взаимных встреч и бесед, в
результате которых они придут к выводу, что являются единоутробными братьями
своей общей матери К., если учесть, что емкость взаимной информативной базы
630 единиц, а продолжительность жизни среднего мутанта не превышает 46 лет?
Корабль. Чета
Говоря "корабль", поневоле обращаешься к первооснове понятия, к
вычурному сооружению из бревен и канатов, к дощатой скорлупе, увлекаемой
вздувшимися сегментами парусины, словом, к деревянному вместилищу на воде.
Этот корабль целиком растительного происхождения, он весь - волокна, ветви,
стволы, и даже в момент катастрофы ведет себя по-свойски - трещат мачты,
летит щепа, рвутся конопляные жилки, словом, гибнет организм, и это
приемлемо (как гибель) для древесной конструкции, это, пожалуй, самая
подходящая ей кончина. Кораблекрушение...
Иное дело - наш корабль, если его можно вообще назвать кораблем. Моя
супруга Хана (на мой взгляд, прекрасное имя - Хана, вслушайтесь - Хана!),
так вот, она до сих пор уверена, что это самый заурядный довольно старый
кирпичный дом этажей так в семь (или восемь - не так-то просто определить
этажность изнутри, особенно при такой, с выкрутасами и странностями,
лестничной клетке). Есть, правда, лифт, но он всегда на ремонте, хотя я
трижды - за время жизни в корабле - видел, как за ржавой сеткой проплывала
старомодная остекленная кабина, полная каких-то суровых мужчин, по виду
чернорабочих. Хана предположила, что это, скорей всего, жильцы, наши соседи
даже - однако я на это резонно возразил: а видела ли она когда-нибудь хоть
одного обитателя, скажем, квартиры напротив? Встретила она кого-нибудь, хоть
болонку, на лестнице за все то время, что мы здесь живем (тут заковыка: ни
я, ни Хана толком не можем вспомнить, когда мы здесь оказались и по какому
поводу).
Меня все это начинает беспокоить, и вот почему: если нам в самом деле
не суждено выбраться отсюда, хотя бы из-за того, что наружная дверь
замурована, забетонирована, а другая дверь в полуподвале - это уже
кочегарка, о которой я еще скажу, так вот, если мы с Ханой почему-то взяты
как пассажиры, то как понимать нашу полную неосведомленность насчет целей и
характера экспедиции, или там опыта, не знаю, как лучше... На свой страх и
риск я однажды пробрался на чердак, чтобы определить истинное наше
положение; когда я распахнул слуховое окно, сразу стало ясно - это космос,
мрачная чернота, заполненная исполинскими звездными облаками, настоящее
царство исчезновения. Что нужно заметить: из наших окон виден лишь участок
стены противоположного дома, глухой, безоконный, да еще оголовок бетонного
столба, от него к стене по изоляторам зеленого бутылочного стекла идут шины
высокого напряжения. Да, еще крышка дефлектора. Из узенького проемчика в
стене торчит колено трубы с дефлектором наверху.
Я и Хана часами стоим у подоконника, созерцая все это и пытаясь постичь
его сокровенный смысл. Наш быт вообще монотонен, как у любой пожилой четы,
но с тех пор, как мы перебрались сюда (как же это, все-таки, произошло?), он
стал еще однообразнее, хотя, говоря по правде, жаловаться на плохое
снабжение или там на обслугу не приходится. Каждый месяц нам приносит пенсию
неразговорчивая женщина-почтальон, а купить все необходимое можно на первом
этаже, где разместилась крохотная домовая кухня; там распоряжается балагур -
заведующий, продавец, приемщик, повар, словом, человек за все, который ни
разу не ответил еще серьезно ни на один вопрос.
- Петро, - (так он сам себя называет), - Петро, как по-вашему, что это
за дом?
- Дом как дом. Образцового быта.
- Сказал тоже - образцового! Тут и быта всего лишь я да Хана. Он что,
режимный?
- Почем я знаю, - ухмыльнулся Петро. - От люди! Сами тут живут и
спрашуют у постороннего человека - что за дом... Берите от эти пончики,
свежие, тока завезли.
- Ну хорошо, а сам ты где живешь?
- Так я вам и сказал, - и Петро орудует, накладывая пончики деревянной
лопаткой, жуликовато взглядывая из-под замызганной поварской шапочки. - То в
одной, то в другой... Казак, чего там.
- Понятно... Петро, а можно пройти через твою подсобку на улицу?
- Та вы шо? - делает страшные глаза. - Там же стерильно все, там
пищеблок... Идите как все люди, через подъезд.
- Но дверь же - заложена кладкой?
- А-а, вот как... - и водит тряпкой по кафельной стене, улыбается. -
Тогда, конечно, хуже... Возьмите сметанку, не пожалеете. Сметанка сегодня, -
как на выставку!
Теперь о кочегарке. Войдя туда, нужно спуститься еще на три-четыре
ступеньки и пройти мимо широкого рабочего стола - середина его расчищена от
железок и завернутых в бумагу остатков снеди, здесь постоянно идет игра в
домино. Насколько я понял, у стола собирается смена, дежурные техники
электрик, слесарь, еще какие-то - и дни напролет стучат костяшками,
сосредоточенно и страстно, не реагируя на меня никак, разве лишь, когда я
потяну за рычаг заслонки, чтобы взглянуть на адские ослепительные струи в
топке, истопник, не отрывая взгляда от костяшек, бросит:
- Ну че? Фурычит?
- Еще как... Смотреть страшно...
- Всесоюзная кочегарка, о чем речь!
Я вижу, как исполинский столб пламени хлещет отсюда в черные глубины,
гоня нас все дальше и дальше, будто проклятье.
Огромная эта печь пожирает топлива не меньше, чем средняя домна, но
зачем такая мощь - непостижимо. От ее работы вибрирует и гудит все здание.
Глубокой ночью иногда возникает ощущение, предчувствие, что ли, что вот
сейчас, сию минуту все разлетится прямо в полете, и нас вышвырнет наружу в
груде кирпичной пыли, среди погнутых балок и обломков мебели, барахтающихся
в простынях... Кораблекрушение.
- Хана?
Она молчит, тяжело дышит во сне.
- Хана, ты спишь? Хана, что с нами будет?
Хана молчит, я слышу лишь, как гудит, разрывается топка в подвале и как
наверху кровлю обтекает со свистом стремительный звездный поток.
Очки "ню"
Еще один случай, который мне чем-то напомнил визуального фокусника
помните, в начале? Так вот, некто Валерий Кроль однажды имел неосторожность
одолжить крупную сумму маклеру Шиманскому, человеку вполне сомнительному. И
не то, чтобы Кроль был наивен до того, что сущность маклера не видна была
ему с самого начала во всей своей неприглядности, не то чтобы он был так уж
широк и щедр, или же действовал под настроение нет, ничего такого и близко
не было, просто так получилось. Необъяснимо, но бывает. Валерий Кроль списал
эту сумму по статье фатальных утрат, полагающихся, очевидно, каждому
человеку по какой-то житейской статистике, смирился и даже не докучал
Шиманскому напоминаниями.
Маклер, по-видимому, встревожился столь непривычной реакцией. Возможно
он опасался скрытой мести, или чего еще, во всяком случае с некоторых пор
Валерий Кроль стал получать переводы от Шиманского в счет погашения долга.
Более того, встревоженный маклер стал время от времени делать ему
подношения, этакие мужские пустячки, вроде экзотической зажигалки или
несессера, сопровождаемые заверениями в скором и окончательном расчете.
Прошлым летом он одарил Кроля очками - занятным зарубежным изделием с
пикантным свойством: очки позволяют видеть человека без одежды, нагишом.
Любопытно, что такие вот плотоядные натуры, вроде Шиманского, как правило
страдают недостатком воображения - не ситуативного воображения, где они
прямо-таки чемпионы в вариациях типа продать-надуть-заработать, а в своих
представлениях о ближнем, иначе с какой стати дарить такую, не весьма
пристойную игрушку интеллигенту Кролю, который сперва даже не понял
истинного назначения очков и видел в них лишь средство солнцезащиты.
Как раз поэтому Валерий Кроль обнаружил это качество очков лишь на
пляже. Он поднял глаза от книжки и обнаружил внезапно, что за четверть часа
пустой пятачок возле его топчана заполнили нудисты, где там пятачок, весь
пляж оказался нудистским, и Кроль в смущении тут же ретировался к выходу.
На улице его смятение усугубилось, и лишь когда он снял очки, чтобы
протереть их - все вокруг приобрело благопристойность.
Кроль описывал впечатление первичного шока от зрелища голой толпы,
медлительно фланирующей вдоль набережной. Он говорил, что поначалу не мог
противиться импульсу, возникавшему ежесекундно - срывать очки, прятать их в
футляр, - и другому непобедимому желанию снова водружать их на свой
породистый нос.
Интересно, что его мало интересовала сексуальная, так сказать, сторона
дела (он этим не увлекается), Кроль признавался, что грациозные нимфетки и
женщины в соку оставляли след куда меньший, чем общее потрясающее
впечатление нагого стада.
- Будто огромное племя людоедов! - восклицал потрясенный Кроль, - будто
дикари, забавы ради пародирующие цивилизацию. Скоты! Йэху! Скоты!
По его словам, он тогда хотел завопить это вслух - но, опустив взгляд,
узрел собственные тощие голени, пупок среди венчика волос, гениталии,
болтающиеся при каждом шаге - и, само собой, промолчал.
График Пирожко
Стоит художнику помереть - и широкая публика тут же обращает свой
интерес к его творчеству, наследию и к малозначительным подробностям
загубленной жизни. Такова уж вековая традиция, тут ничего не попишешь.
В случае с Пирожко все наоборот, вернее, не все укладывается в эту
простую схему. Существование Пирожко у всех на виду, всем известны его
скандальные выступления по разным поводам, а его интимная жизнь не содержит
никаких тайн и проходит, как правило, прилюдно. Еще раз: никаких загадок для
грядущих биографов жизнь Пирожко не представляет, им не надо выдумывать
бедственного положения и нищенства процветающего (несмотря на долги)
художника и прикидывать, сколько теперь дадут коллекционеры за его самый
крохотный экслибрис. Большинству ясно - интерес к Пирожко немедленно
угаснет, стоит лишь тому спьяну влететь в автокатастрофу, или же - более
спокойный вариант - загнуться от цирроза печени.
Пресса часто нагнетает вокруг Пирожко и его творчества прямо-таки
истерический гвалт, при этом, как ни странно, за пределами ее внимания
остаются собственно работы графика. Больше того, если внимательно вчитаться
в критические материалы насчет Пирожко, станет ясно, что под флером
снисходительных похвал и подбадриваний в адрес "нашего актуальнейшего
бытописателя" скрывается абсолютное неуважение и полное непонимание
магической силы его творчества. Внимание публики концентрируется на в самом
деле бездарных, больших (в масштабах графики) работах, тогда как подлинные
шедевры игнорируются, о них пишется вскользь и неохотно. А ведь они есть -
всего несколько вещей, зато каких!
Во-первых, небольшой офорт "Речная улица", казалось бы ничем особо не
блещущий на выставочных стендах. Пейзаж выполнен приблизительно, неряшливо
стилизован, о композиции говорить нет смысла, но - если случайно подойти к
работе ближе, чем того требует простое рассматривание, - произойдут
удивительные вещи. Прежде всего - низкий звук работающего буксирного
двигателя, он сразу заполняет уши, но, стоит озадаченному зрителю
отшатнуться - эффект тут же пропадает. Когда же заинтригованный посетитель
вторично приникает к офорту, звуковой ряд не только размножен, не только
насыщен галочьим граем, репликами прохожих, дальней музыкой, но и сам офорт
как бы расширяется, приобретает воронкообразное обрамление и, еще секунда -
затянет неосторожного в сырые вечерние просторы этого, пропахшего тиной,
предместья. Самое интересное - в эффекте присутствия вовсе нет той
привлекательности, очарования, которые, вроде бы, художник привносит в любой
сюжет, нет - это обычный мир, враждебный человеку, в лучшем случае
безразличный к нему, но подлинный до жути.
Завистники обвиняют Пирожко в склонности к банальным сюжетам и к
расхожим стилевым обработкам. Действительно, художник часто выражает средний
(а значит, плохой вкус) и буквально плодит штампы, с каждым оттиском из-под
своего пресса. Но вот литография "Полдень". Здесь изображено на диво
пустынное место, высвеченное до самой последней трещинки стоящим в зените
солнцем. Это какая-то стальная равнина, и следы рубчатых колес на
проржавелом металле с острыми блестками царапин выполнены превосходно. В
отдалении за коричневой дымкой (ощущается немилосердная жара) видны контуры
свернутых набок то ли орудийных башен, то ли выпотрошенных мусорных баков;
но основное в этой вещи - это чувство непосредственной опасности, настолько
острое, что нужно изрядно себя контролировать, дабы не завопить и не
броситься в укрытие, куда-либо за угол. Причем эта угроза не фокусируется в
чем-то отдельно взятом: ни в детской шапочке, почему-то валяющейся на этом
несокрушимом металле, ни в разбросанных там и сям пожелтевших бумагах с
печатями, ни в распоротой подушке, над которой еще вьется облачко пуха - но
в целом гравюра прямо-таки дышит убийством.
Служители выставочных залов ведут негласную статистику. "Полдень" уже
вызвал восемнадцать инсультов, из них семь - фатальных. Повешенные рядом
всякие там "Букеты флоксов" и "Ранние осени" - это обычная типовая
продукция, коей изобилие в любой периферийной гостинице, но, возможно, они
как-то фокусируют смертоносное жало "Полдня".
Еще одна работа Пирожко - "Олимпия", сериграфия - может сперва
представиться невинной попыткой не особенно умного мастера дать свой
парафраз прославленной вещи. Примерно та же композиция, схожая цветовая
раскладка... Большинство посетителей проходит мимо, задержавшись максимум на
десять секунд.
Но того, кто вгляделся в оттиск, ждет неожиданная награда - это лицо
голой путаны, которая и в первообразе, и у Пирожко полулежит на покрывале и,
вроде бы, не дает никаких особых авансов для своей идеализации. Но вот поди
ж ты - чем дольше всматриваешься в эту вульгарную подкрашенную морду, тем
привлекательнее становится девица, и под конец неотрывное ее созерцание
оказывается неодолимой потребностью: часто возле сериграфии стоят два-три
человека в совершенно окостенелых позах с остановившимся, блаженным
выражением, и стоит потом немалых трудов увести их отсюда к моменту закрытия
экспозиции на ночь. Это та самая любовь к мертвому объекту, неотвязная, как
чесотка, это - порча.
Гвоздь программы, конечно же, "Лето", и не зря экспонат забран в
пуленепробиваемый колпак, а желающие посмотреть его (таковых, кстати,
немного) должны для осмотра пользоваться чем-то вроде перископа, потому что
(установлено) непосредственное созерцание каким-то образом скверно
отражается на сетчатке. Странно, но до сих пор никто не смог дать связного
описания "Лета"; те немногие, кто посмотрел "Лето", автоматически попадают
под тайный надзор - и не зря. От них потом можно ожидать самых странных
проявлений: попыток угона лайнеров, самоубийств, сколачивания
террористических групп, в конце концов, просто импульсивной склонности к
внезапному бытовому преступлению, истязанию ближних, и все это может
проявиться спустя много лет; поэтому даже подвергалась сомнению прямая связь
эксцессов с просмотрами "Лета", - но связь эта подтверждалась всегда.
Несколько слов о личности Пирожко: это среднего роста неряшливый
мужчина, достаточно пожилой, плотный, с полными щеками, которые обрамляют
широкие пряди выгоревших длинных волос; говорит он быстро и не особенно
складно, что не редкость у художников. Вещи свои трактует вполне шаблонно,
однако не прочь прихвастнуть, правда, кичится он вовсе не упомянутыми
шедеврами (пожалуй, даже стесняется их), а именно теми, что понравились
невежественной критике. Похоже, что у него нет ни своего мировоззрения, ни
программы, он, скорей всего, не понимает собственных достижений. Меры
предосторожности вокруг "Лета" его забавляют ("Что там особенного, картинка
как картинка"), или же ("В броню запрятали, что она - Джоконда"?) - такова
его реакция. Может показаться, что здесь нередкий случай, когда произведение
оказывается выше создателя.
А потому истинные знатоки его творчества с нетерпением ждут, когда же
проявится подлинная демоническая натура Пирожко, замаскированная так умело
под личиной невинного обывателя, и которая иной раз выпархивает из его
простецкой внешности резко и пугающе, подобно летучей мыши из окна дачи; это
когда он внезапно и, судя по всему, невольно, парализует оппонента взглядом,
когда под смех друзей выдыхает после стопки клуб черного дыма, (все считают,
что это его фирменный необъяснимый фокус), причем дым не рассеивается, а
повисает, словно рой, где-нибудь в углу и темнеет, колышется там во все
время застолья, и, наконец, - когда кто-нибудь, обычно малознакомый
случайный человек пытается подшутить над Пирожко (а тот, казалось бы, дает
столько поводов для насмешек)! Бедняга обречен, тут уж ничего не
поделаешь...
Право, нет более зловещей фигуры, чем график Пирожко, в современном
искусстве нашем, и без того не особенно радостном. Но что особенно потрясает
- наша реакция на все это, до того житейская, до того бытовая, что диву
даешься этому нашему повседневному остолопству - а-а, мол, Пирожко, чего еще
от него ждать! - будто речь идет о каком-то заурядном алкане или же местном
идиоте. Так хочется крикнуть иной раз - люди, проснитесь! Вы что, не
понимаете, с кем имеете дело?
Похлеще фантастики
А ведь, если на то пошло, нам и самим привелось жить внутри сказки,
видеть весь ее деревянный, стоеросовый механизм, больше того - быть в
матрешках величайшего, на весь мир, кукольного представления. Прелесть
существования в вымысле как раз в том и есть, что волк, выходящий из чащи,
это не мальчик из соседнего подъезда в пластиковой раскрашенной маске, это в
самом деле олицетворение ночного ужаса, и знакомые полосатые штанишки никого
не должны ввести в заблуждение. Напротив, фея - это фея, независимо от ее
реального обаяния, возраста, даже пола. Действо идет по отыгранному до
блеска (до затертости, я имею в виду) сценарию, и слаженность игры
обеспечивает общий результат - полную определенность и стабильность мира,
чувство упоительное; но - не последнее в этом комплексе подпсихических
установок - маячащее на дальнем горизонте сознания соображение о
сказочности, невсамделишности происходящего.
Опять же, одно дело быть статистом, зрителем, или же характерным
актером полюбившегося спектакля, другое совсем - попасть за кулисы, того
хуже, в неразбериху скрипучих колес и шкивов, хотя, полагаю, и там не
уходила, может, даже усиливалась атмосфера абсурдного вымысла. И там, внутри
сказки.
Колеса останавливаются, свет включен. Щурясь с непривычки, выходим
наружу, смотрим на игрушечные башенки, на грубо размалеванные декорации,
сваленные в углу, неловко посмеиваемся, ведь это не так уж нормально
разыгрывать всерьез, десятилетиями один и тот же сюжет, у многих на это ушла
вся жизнь. Резкий, безжалостный свет, пустые скамьи (зрителям уже надоело,
разошлись), статисты бесцельно бродят меж деревянных остовов. И какое-то
общее бормотанье, в театре называемое "говор толпы", когда все произносят
вразнобой "а что говорить, если нечего говорить", но здесь кое-что
прорывается внятно: а ведь могли бы! Или же: надо было верить. Все вместе,
такой подъем!.. Окрыленно... И, главное: идея сказки была правильной...
Нет возврата в вымысел. Вышвырнутый из мифа поневоле становится
реалистом. А мы все оглядываемся на пожухлые картонные купола, дворцы из
папье-маше, среди которых прошло детство.
Абзац из "Военного вестника"
Развитые Вооруженные силы непременно должны иметь что-то вроде
предохранительного клапана, ибо огромные набираемые мощности разрушения
требуют хоть какой-то реализации, пускай даже символической. В малой степени
этому служат испытания и маневры. Идеальным было бы для сверхкомплексов
иметь приложение в каком-то отдаленном конфликте (к примеру, Вьетнам, или
Афганистан). В связи с тем, что сверхкомплексы инстинктивно избегают прямого
столкновения на своих плацдармах, в будущем таким отвлеченным предлогом (и
полем боя) могла бы стать Антарктида.
Вполне удобным со всех точек зрения может быть использование с этой
целью нашего естественного спутника: невозможно придумать лучшей
тренировочной груши для любителей супервооружений.
Могут сказать, что и малочисленные, и даже вовсе зачаточные Вооруженные
силы тут же ищут арену действий. На это нечего возразить. Очевидно, таково
врожденное, импульсивное стремление любого воителя, что бы там ни сжимала
его рука - древко топора, или пресловутую рукоятку рубильника в
стратегическом центре.
Эффект Допплера
В обыденной психологии есть такой термин "предсонное состояние", это
когда на внутреннем экране засыпающего в ускоренном темпе проскакивают как
бы кадры, самые яркие картины прошедшего дня, которые можно еще
контролировать разумом и нормально интерпретировать. Затем, в следующий миг
сознание безвольно падает в руки демонов сна, влекущих его в морок абсурда,
ужаса и эротики. Но речь сейчас не об этом.
Некто Збых, программист по профессии, в таком вот предсонном состоянии
с детских лет видел одно и то же: участок дощатого настила с простым
ограждением из рейки. Этот внутренний образ стал настолько привычным, что
Збых просто отождествлял его с моментом засыпания, освобождения от дневных
забот. И то правда: мелькнувший на миг помост (обычно в солнечных пятнах, в
зеленоватой теплой тональности, как будто свет, освещение пропущено сквозь
молодую листву), - тут же снимал любое напряжение и сигнализировал усталому
программисту о наступающем долгожданном покое.
Насколько Збых помнил, в детстве этот предсонный кадр был не особенно
отчетлив и почти лишен цвета. С годами он обрастал подробностями, впрочем,
лишь за счет увеличения четкости внутреннего снимка, так сказать; к примеру,
он теперь видел, что темное пятно на стойке перил - это большой сучок, а
тень в правом углу картинки отбрасывает дощатая скамья (раньше она
представлялась размытым контуром с края). Збых привык к этому слайду. Так
привыкают и смиряются с укоренившимися особенностями своей натуры, скажем, с
нервным тиком.
Надо сказать, что жизнь у программиста сложилась, по общим нашим
канонам, вполне удачно. Он делал успешную карьеру на теперешнем
информационном буме и к моменту рассказа возглавлял службу программирования
в довольно большой и предприимчивой конторе, распустившей свои щупальца по
всей стране. По делам службы Збых часто мотался из одного города в другой,
укореняя связи настырного предприятия в косной периферийной почве. В одной
из поездок Збых, обычно не спавший в поезде, на этот раз крепко заснул. Сон
был, само собой, предварен описанным кадром, отличавшимся разве что лишь
интенсивностью зеленого колорита, каковую программист списывал на
переутомление.
Из-за каких-то дорожных неполадок поезд шел страшно медленно, с долгими
остановками на каждом разъезде. Збых уже подумывал, не дать ли ему
телеграмму насчет возможного опоздания. Состав подползал к перрону,
предстояла остановка на узловой. Он выглянул из тамбура, чтобы определить,
где вокзал и почта, и обомлел - он сразу узнал эту площадку дощатого
перрона, со всеми ее подробностями и - к чести его - сразу понял, что она
означает для него, воплощенная в явь. Он вернулся в купе за вещами.
Но - вот ведь таинство человеческой души - пока он собирал свой
дорожный скарб и совал его в кейс, пока давал инструкции ошеломленному
спутнику, его заместителю, и втолковывал ему (и самому себе) насчет
необходимости сойти здесь, все время фоном шла одна мысль, словно зуммер
тревоги - опомнись, что ты делаешь! Ну, пускай, судьба и в самом деле
сигнализировала тебе всю жизнь об этом месте, - но это же не значит, что
здесь наверняка удача и счастье, возможно, как раз наоборот (Збых был уверен
в обратном, но почему-то не глушил эти соображения). Более того, вела дальше
мысль, от добра добра не ищут. Чем тебе сейчас худо? Да ведь из сотен
сограждан мало кто так устроен, как ты - преуспевающий, еще не старый житель
столицы. А жена, а сыновья! И как он, трезвого склада человек, программист к
тому же, останется сейчас на этом пустом перроне, в чужом северном
городишке, не зная даже куда направиться? Необъяснимая дурь!
В глубине души Збых был уверен, что это не так, но внешняя
неоспоримость мысли выпирала. Он задумался и медленно закрыл кейс. Состав
дернулся и поплыл вдоль перрона. Прошла - ну точно как перед сном - та
площадка со скамьей под липами, будто залитая зеленым солнечным
полумраком-полусвечением. Еще вполне можно было сойти, спрыгнуть... Но ведь
можно заглянуть сюда и в другой раз! - подсказало Збыху услужливо. И он -
умница и реалист - вдруг ухватился за эту вздорную идею: да, можно заглянуть
в это забытое Богом место в более подходящий момент, скажем, в отпуске,
должным образом экипированным для странствий в захолустье, именно с целевым
настроением - выяснить в конце концов, что же скрывалось всю жизнь за этим
навязчивым слайдом (хотя не сомневался ни на миг, что такие вещи бывают раз
в жизни)... Словом, Збых остался в поезде, выполнил все по службе и вернулся
домой.
Долгое время картинка с помостом не появлялась перед глазами
засыпающего программиста, когда же вновь мелькнула, она была почти такой же
четкой, но в совершенно другом - оранжевом колорите. Человек, мало-мальски
знакомый с физикой, может истолковать это лишь с помощью Допплеровского
эффекта, когда, к примеру, сирена мчащегося нам навстречу автомобиля звучит
совершенно иначе, лишь только машина нас минует. Збых понял происшедшее
именно так - он миновал свой пункт. Но - в свете вышесказанного - старался
не слишком горевать по этому поводу.
Авария
В нормальном режиме авианосец использует одну из двух
взлетно-посадочных полос, пересекающих по диагонали его широченную палубу -
этого достаточно для старта и посадки 30-40 самолетов за минуту. Однако
предусмотрен режим, по коду "альфа-пик", в котором задействованы обе полосы
с минимальным интервалом, это когда кораблю необходимо почти мгновенно
выметать в небеса весь свой крылатый арсенал. Понятно, режим этот
обеспечивается компьютером, и немногие, кому привелось такое узреть,
твердят, что нет зрелища более поразительного, чем разлет двух-трех сотен
машин за полминуты практически. Очевидцы сходятся на том, что это более
всего напоминает взрыв, извержение, мгновенное заполнение чистого
пространства над океаном роем ревущих, увешанных ракетами, торпедами и
глубинными бомбами чудищ.
Большей частью компьютер справляется со своей задачей безукоризненно,
хотя и случаются сбои, да и где есть гарантия от сбоев, когда в кабине так
или иначе живое существо, человек. И, пусть даже ручное управление
блокировано, всегда существует возможность, что хотя бы один из трехсот
окажется психопатом, неврастеником, и с криком "Нет, хватит с меня этого!!"
шваркнет кулаком по блоку предохранителей, по пульту интегральной связи, и -
заминка маневра, сбой. Либо вещь обычная, скажем, авария подачи топлива,
отказ двигателя. На этот случай компьютер уничтожает самолет, практически
аннигилирует его прямо на полосе, а летчика швыряет вверх катапультирующее
устройство.
Конечно, человек - высшая ценность и все такое, но, сами понимаете,
кому придет в голову искать летчика за бортом, когда того и гляди, от самого
этого стального айсберга через миг останется лишь облачко металлической
пудры? А потому капсула, в которую обращается кабина с летчиком после
катапультирования, снабжена нехитрым ракетным двигателем с резервом хода
примерно в десять минут. Предполагается, что летчик, мгновенно очухавшись
после падения и выскочив, словно пробка, на поверхность, тут же припустит
вслед за авиаматкой и, догнав ее (скорость капсулы позволяет), вскочит в
сачок - захватное устройство, что специально выпускают с одной из нижних
палуб.
Надо сказать, что лейтенант Пичуга не был психопатом (в дальнейшем это,
правда, подвергалось сомнениям); во всяком случае сбой произошел без его
вмешательства, об этом есть официальное заключение. Несмотря на перегрузки
от выброса, Пичуга совершенно ясно увидел сверху многоэтажную громаду
надстройки, увенчанную фонарем диспетчерской, клуб дыма над второй полосой -
это, он тут же сообразил, были останки его перехватчика - и безостановочное
вихреподобное мельтешение взлетающих машин. Возможно тогда, на пике
катапультной параболы, лейтенант осознал всю свою незначительность в общей
картине мира.
Затем - то ли от неудачной строповки, то ли от чего еще - капсула
оторвалась от раскрывшегося парашюта и с высоты шестидесятиэтажного дома
рухнула в воду. И когда Пичуга пришел в себя, его капсулу, словно люльку,
ласково покачивало в широченном кильватерном следе авианосца, тянувшемся аж
до горизонта, а сам корабль казался крохотным серым силуэтом, окруженным как
бы роем мошек - это запустили под занавес и вертолетную группу.
Здесь придется сделать небольшое отступление и сообщить, что по
внутренней своей сути случай этот того же порядка, что и предыдущий, с
программистом, и приводится лишь для того, чтобы показать несущественность
антуража. В этот момент, как позднее признавал Пичуга, можно было догнать
авиаматку, на худой конец оказаться хотя бы в поле зрения вертолетчиков, но
его охватила какая-то непостижимая апатия - не апатия отчаяния, собственно,
чего отчаиваться, дадут отбой режиму, и спецслужба подберет неудачника, так
уже сто раз бывало - но какое-то отстраненное спокойствие. Стоял штиль.
Волны мягко плескали в стекло кабины, вода была на удивление прозрачна.
Слева Пичуга заметил большую медузу...
С каждой секундой уходила возможность настичь корабль. Лейтенант
откинулся на сиденье и некоторое время лежал неподвижно, глядя в вечереющее
небо. Затем отключил связь и пеленг и, неожиданно для себя, уснул.
Он проснулся поздно ночью и засмотрелся на массы звезд, медленно
проплывавших, круживших над ним. Вероятно, капсулу захватило и несло куда-то
мощное океанское течение. Пичуга почему-то окончательно уверился в том, что
с ним не произойдет ничего плохого и снова задремал.
Рассвет, холодный и пасмурный, застал капсулу с летчиком дрейфующей
вдоль гряды плоских, безжизненных на вид островков. Пичугу разбудил стрекот
вертолета: две машины прошли низко над морем, из-за ряби они не смогли
различить капсулу. Дело в том, что капсула, при всей своей миниатюрности
довольно тяжелое и глубоко сидящее в воде плавсредство (военный термин), над
водой практически лишь прозрачный колпак кабины, капсула выходит на
поверхность только на время своего десятиминутного глиссирования, но -
Пичуга опять не усмотрел необходимости не только в глиссировании, но и в
самой элементарной связи с командой поиска. Он проводил взглядом вертолеты.
Начал ощущаться голод, и лейтенант спокойно употребил на завтрак почти весь
аварийный запас еды. Жуя, он посматривал на проходившие мимо островки; суша
не вызывала симпатии.
Наконец, когда течение, омывавшее гряду, повернуло на юг за
оконечностью длинной каменистой косы, и капсулу понесло почти назад, с
обратной стороны архипелага летчик обнаружил то, что бессознательно как-бы
ожидал увидеть: заливчик, окруженный холмами, сплошь покрытыми высокой
травой, купы корявых сосен на взгорье и под ними - длинный белый дом с
террасой. Пичуга утверждал, что течение само внесло его в челноке-кабине на
зеркальную гладь залива и приткнуло капсулу у берега, между черных, обросших
тиной камней. Лейтенант отстегнулся, открыл колпак и выпрыгнул на валун; он
почувствовал утренний холодок и услышал откуда-то издалека блеянье овец и
собачий лай. И тут на прибрежной тропке возникла девушка в спортивной одежде
(возможно она завершала обычную свою утреннюю пробежку. Девушка уставилась
на Пичугу с веселым изумлением; затем, перепрыгивая с камня на камень
добралась до него и протянула руку (чтобы помочь перейти на соседнюю глыбу),
она смеялась и что-то спрашивала на чужом языке...
- Нас разделял какой-то метр, - впоследствии вспоминал Пичуга. Он
колебался лишь мгновение. Столь же рефлекторно, как и все, что он делал с
момента аварии, Пичуга вскочил в кабину, задраился и включил дотоле
бездействовавшие двигатели. Капсула, наращивая белый бурун, вылетела в
открытое море, где служба поиска довольно быстро обнаружила ее по
включенному пеленгу и ракетам. Случай с Пичугой рассматривала офицерская
коллегия, которая рекомендовала списать лейтенанта на берег. Здесь начался
его быстрый спуск.
- Понимаешь, - говорил он очередному собутыльнику в
харчевне-забегаловке, - я даже не заметил, хороша она, или нет. Я просто не
сомневался, что это Она, что дом на берегу - для нас, и что здесь я буду
счастлив - все вело к этому, начиная со взрыва... Дары судьбы иногда бывают
чрезмерны, не по росту... Я не был, как бы это лучше сказать, натренирован
на счастье, я не выдержал, я бежал...
Заметка в "Прорицателе", (фрагмент)
...Многозначность (поливариантность) формулировок, традиционная
ахиллесова пята почти каждого предсказания, в этом случае особенно наглядна.
Клиент З. в тексте предсказания прочел буквально следующее: "В течение
наступающей декады Вам следует опасаться высоких деревьев и всего, что с
ними связано". Естественно, З. прекратил бегать трусцой по парку, где
таковые деревья имелись, избегал вылазок в лес и потому счел себя
более-менее гарантированным от опасности такого рода. Результат: перелом
голени и двух ребер при падении с карликовой яблони на своем садовом участке
(З. производил обычную подрезку кроны).
Налицо недостаточная расшифровка символов, полученных предсказателем. В
данном случае показателем опасности являлась высота падения (2,5 метра), а
наличие дерева просто обусловливало причинность падения.
В упомянутом примере мы имеем дело с продукцией средней руки.
Предсказатель рангом ниже предложил бы З., ничтоже сумняшеся, избегать в
течение декады всего, что так или иначе связано с деревом, чем полностью
парализовал бы жизнь этого осторожного человека.
Вамп
Перефразируем слегка известное изречение: человек сконструирован для
благополучного существования как журавль в небе, или же синица в кулаке. Я
не знаю, что такое благополучное существование. Я представляю, что мое
биополе - такая, скажем, мощная оранжевая аура, облекающая меня, словно
кокон, - должна быть отчетливо видна повсеместно, и своей зловещей яркостью
и цветом должна сразу настораживать, отпугивать всех прочих, у которых аура
голубоватая, прилегающая почти к самому телу.
Много лет назад я однажды увидел под микроскопом эритроцит в действии и
еще тогда отметил сходство; да, моя аура нападает так же быстро,
целенаправленно и беспощадно, совершенно независимо от моей воли. Мне не
следует любить и даже привязываться, за мной будто тянется смертоносный
оранжевый шлейф. Когда-то моя любимая (в ту пору я еще влюблялся), утром,
перед зеркалом, смеясь, припудривала маленький пунцовый кровоподтек на шее.
- Будто спала с вампиром...
И траурные тени под глазами предсказывали близкую развязку.
Да, это так, моя аура, кокон, даже только задев другую, обрекает ее, а
что уж говорить о поглощенной. Обладай все моей способностью видеть и
знанием последствий знакомства со мной - большинство бы в ужасе разбежалось
врассыпную, словно от радиоактивной глыбы. Но ведь они не видят, не знают,
они смеются, поддерживают знакомство, соблюдают приличия...
Очевидно я - создание огромной разрушительной силы, которое природа да
природа ли? - положила на ей лишь известное употребление, но я пока не нашел
своего применения в этом плане. Разве для того, чтоб губить десятками таких,
в целом безобидных и ординарных жителей, было индуцировано откуда-то это
адово оранжевое излучение, этот потусторонний отсвет, что остается на всех
лицах после моего прохождения неподалеку. Еще пример: однажды в хронике
показывали, как где-то на задворках полигона уничтожали, резали газовой
сваркой великолепный, вполне исправный (на мой взгляд), боевой самолет. Он
так и не повоевал, не побывал в атаке, не выпустил в цель всю свою начинку,
он всего лишь морально устарел и теперь попросту уничтожался, чтобы уступить
дорогу еще более страшному крылатому монстру.
Может, меня готовили к схватке с кем-то, мне подобным? За свою жизнь я
встречал таких: их оранжевое сиянье, неуловимое для обычных людей, было
заметно иной раз аж из-за горизонта; однако при сближении и встрече мы не
проявляли особого интереса или неприязни друг к другу. У меня даже возникло
впечатление, что эти другие вампиры тоже как-то тяготятся своим смертоносным
свойством.
Мне все равно, что журавль в небе, что синица в кулаке - любое живое
существо пропадает, угодив в сферу моего действия. Изменить тут что-либо
никто не в силах. Мне остается лишь обретаться в среде людей - поскольку я
сам наделен их обликом - пореже, стараясь по мере сил вести жизнь
отшельника, сообразовываясь с их догмами и постулатами, скажем, таким вот,
пошлым, но запавшим глубже всего в душу:
"Человек создан для счастья, как птица для полета".
Сомнамбула
Вообразим себе не вполне ординарное семейство: глава, назовем его
условно Панчук, угрюмый массивный человечина лет за 50, его жена (тут лучше
термина "никакая" вряд ли что подойдет), и удочеренная ими после гибели
сестры этого Панчука девятнадцатилетняя племянница. Семья живет в запущенном
старом районе города, в бывшем доходном доме; пожилая чета работает на
чулочной фабрике неподалеку, племянница закончила школу и болтается праздно
уже второй год. Нужно добавить, что по мере взросления племянницы между нею
и Панчуком возникло и сформировалось взаимное чувство страстной ненависти.
"Никакая" жена Панчука - единственная слабая преграда между ними. Дело
доходит до того, что оба врага категорически против разъезда (однажды
предоставился случай), и ситуация в момент, когда мы ее рассматриваем,
накануне срыва. Панчук близок к психозу, теряет сон.
И вот именно тогда он обнаруживает, что племянница подвержена
снохождению. Раз или два он застает ее глубокой ночью блуждающей по коридору
в типичном облике сомнамбулы: глаза закрыты, руки вытянуты вперед, как у
слепой, что-то бормочет вполголоса... По какому-то еще неясному для него
самого побуждению Панчук скрывает этот факт от жены, наделенной как раз
абсолютно здоровым сном, и прикидывает, какие преимущества может ему дать
недуг племянницы. Дело в том, что до сих пор в их единоборстве силы
распределялись уж очень несправедливо. Да и вообще, трудно противостоять
молодой самоуверенной и жестокой красотке любому мужчине, не говоря уже об
ординарном, заезженном жизнью неудачнике. А может, из-за пустоты и
бесцельности жизни Панчука ненависть к племяннице становится почти что
главным ее содержанием? Возможно, это какая-то патология чувств, может та
самая любовь-ненависть, неизвестно. Удивительно здесь, что племянница
отвечает ему взаимностью, а ведь ей, казалось бы, проще заполнить
существование хотя бы в силу возраста, но вот поди ж ты возникновение
чувства необъяснимо.
Так Панчук обнаруживает уязвимое - но зато какое! - место у заклятого
врага. Он начинает следить за ней. Он убеждается, что племянница не
ограничивается коридором, она довольно часто вспрыгивает на балюстраду
лоджии, спокойно проходит по ней (на высоте четвертого этажа) и затем,
переступив на карниз, опоясывающий весь дом по периметру, идет по нему,
тускло белея над провалом ночной безлюдной улицы, и затем скрывается за
углом дома. Отсутствует она долго и, когда возвращается - как правило, не
позднее пяти часов заполночь - ее спящее лицо сомнамбулы томно улыбается,
будто за спиной осталось прямо-таки страна блаженства. Панчук пытается
проследить ее путь целиком, но это невозможно снизу, хаос дворов не
соответствует четкой планировке крыш и чердаков; многие ночи он проводит в
тщетной гонке за лунатичкой - а к этому времени его неврастения и
переутомление углубились до того, что иной раз он засыпает в своих тайниках
и засадах, не дождавшись ее возвращения, а проснувшись на каком-нибудь
чердаке долго не понимает, где он и как сюда попал. За время ночных бдений
тайный замысел Панчука вырисовывается все четче: ему нужны свидетели недуга
племянницы, скорей даже не свидетели, а врач и санитары из психушки, которым
надо лишь показать эту фигурку, бредущую по свесу крыши, и они тут же ловко
и умело скрутят ночную красавицу и навеки упекут ее в сумасшедший дом.
Неясно, откуда у Панчука такое представление о курировании снохождения,
может, это просто упоительные мечты о том, как приятно будет навещать
племянницу, дичающую среди кретинов, но "скорые" и впрямь частые гостьи на
улицах в позднее время. Однако незадача - когда Панчук их останавливает,
девушка то уже скрылась за трубой, то спрыгнула в чье-то окно и исчезла
внутри чужой квартиры, в общем, под ворчанье шофера машина уносится дальше
по своим мрачным делам, а Панчук, истомившись в ожидании, снова засыпает
где-нибудь возле лифтовой шахты.
И вот везенье - "скорая" подруливает к их подъезду в тот самый момент,
когда племянница как раз вышла на карниз, на пятно света, и ее сейчас видно
отовсюду - кажется, будто вся улица приникла к окнам, - но Панчук-то
понимает, что врачи - народ странный, и кроме собственного вызова, их мало
что может интересовать. А потому, бросившись чуть ли не на радиатор, он
кричит, воздевши руки вверх... Он кричит - и пробуждается от собственного
крика на карнизе дома в трех метрах от своего балкона. Внизу у подъезда - он
еще успевает заметить - и в самом деле стоит "скорая", а племянница в
пальтишке, наброшенном прямо на ночную рубашку, что-то втолковывает
санитарам, пристально глядящим на него снизу вверх.
Выписка из приказа
14.11. Прииск "Воля". Сметную стоимость мираж-объекта N_18.2, согласно
Указу от февраля с.г., считать реальной. Деятельность в районе приисков
шамана Николая Эвченге всячески поощрять, ограничивая дозу 0,75 л. за один
раз, т.к. при больших дозах мираж-объект теряет качество. Отгрузку
появляющихся ценностей осуществлять в общем порядке под усиленной охраной.
Продолжают иметь место случаи обращения песка и слитков в экскременты
неизвестного животного, о чем завсклада т.Аноху серьезно предупреждаю. Нач.
вооруженной охраны капитану Дедко обеспечить отстрел неизвестного животного.
Царица Теодора
Из окна ванной комнаты, выходящего в глухой закуток двора, с некоторых
пор можно по утрам наблюдать ее - полную даму с дымчатым цуцыком на поводке
(то ли шнауцер, то ли пудель, я не разбираюсь в собаках), словом, во всех
подробностях представлена эта часть ее утренней прогулки. Как правило, она
совпадает по времени с моим бритьем - слегка скосив глаза, вижу в зеркале за
своими плечами миниатюрную вытоптанную площадку с тремя корявыми кленами и
на ней - подвижную дюймовочку. Так выглядит отсюда эта пышная женщина,
сопровождаемая вроде бы букашкой. Я делю свое внимание между нею и
собственной намыленной щекой, и мысли мои в этот ранний час медлительны и
отвлеченны, к примеру - почему в пору великого энтузиазма так часты были
несуразицы в проектировании жилья, вроде того же окна в ванной, или же, что
по этой даме можно гораздо точнее, чем по метеосводкам, предсказывать
погоду. Не далее как в среду она появилась в бордовых брюках и сиреневой
ветровке, а шнауцер (или как там его) был облачен в оранжевый непромокаемый
комбинезон. И что же - вот уже третьи сутки сеет беспрерывный дождь.
Вообще-то эта собаковладелица может возникнуть на прогулочном пятачке в
чем угодно, вплоть до халата, или пеньюара. Тогда, в июле, она разминалась
под окнами в шортах и майке, что было вполне по сезону, но при этом то ли
забыла снять, то ли намеренно оставила короткий кухонный передничек,
придававший ее крупной фигуре слегка цирковой, клоунский колорит. В ее
курчавых темных волосах что-то ритмически вспыхивало, в такт упражнениям.
Заинтригованный, я наспех добрился, и, прихватив цейссовский полевой бинокль
(подарок дяди, военный трофей) вернулся в ванную. Украшенье в волосах
оказалось небольшой златой на вид короной - да-да! размерами и формой
подобною чайной чашке-пиале. Я еще раз подивился экстравагантности дамы и
поспешил на службу. Удивительно, как это я не обращал до сих пор внимания на
это характерное посверкивание в ее буйной прическе. Было над чем задуматься.
Со стороны что особенного: ну, ядреная экстравагантная психопатка с легкой
манией величия, с эксгибиционистскими наклонностями (в самом деле, я, можно
сказать, уже видел ее всю нагишом, правда, по частям, этому способствует и
отрицание бюстгальтера, распашонки, разрезы до пояса, да и тот случай, когда
она, уподобясь своему пуделю, непринужденно присела на миг за кустиком,
откинув полу халата и обнажив широченный зад - обширную двояковыпуклость
сметанной белизны, зад, который вполне мог бы принадлежать прародительнице
всего живого на земле, так вот, что особенного, ну еще одна примета нашего
шизоидного времени)... Но коронка!
Дело в том, что по роду занятий своих я как раз и специализируюсь в той
области декоративного искусства, что занимается геральдикой и ее воплощениям
в канонизированных формах предметов монаршего культа. С помощью
телеобъектива я вскоре получил несколько отчетливых цветных слайдов короны
(это из целой кипы испорченных снимков), на двух даже видно клеймо мастера,
и теперь я окончательно убедился - это или сама корона легендарной
властительницы германиков, или же ее факсимильная копия.
Подлинная корона была то ли похищена, то ли уничтожена в 1915 году,
когда артиллерийский обстрел вызвал пожар и разграбление крыла замка, где
хранилась раритеты; таким образом, корона зафиксирована лишь на трех
черно-белых фотопластинках, где, кстати, нет многих деталей, обнаруженных
мною на слайдах. Но - идентичные царапины, сдвижка клейма, характерная
обработка зубцов и лепестков - все говорит о подлинности.
Теперь пораскинем умом. Элементарно просто - заявиться к самой даме и
прямо сообщить о своих предположениях. Но одно лишь соображение о чудовищной
стоимости короны (ведь даже факсимильная копия должна потянуть не меньше чем
на полмиллиона) заставляет меня тут же отбросить такую мысль. Это смертельно
опасно. Хотя, если в дело вовлечены мощные преступные силы, зачем такая
открытая демонстрация? Или же все-таки невежество нуворишей, не соображающих
толком, что завладели сказочным достоянием?
Второе - уголовное расследование. По чести, мне, как искусствоведу,
претит начинать с доноса и грубого силового дознания женщины, не сделавшей
мне никакого вреда и вообще-то даже чем-то симпатичной. Скорее всего, она по
природному своему легкомыслию просто воспользовалась своим доступом к
сокровищнице банды, чтобы пощеголять (хотя бы во дворе) в роскошном уборе.
Вот так.
Но тогда почему она время от времени иронически посматривает на мое
окно - именно мое, я не ошибаюсь, - демонстрируя заодно глубокое декольте?
Почему я еще ни разу не видел ее где-либо помимо собачьей площадки - а ведь
здесь я знаю всех соседей наперечет. И вообще, откуда она появляется в этом
уединенном местечке? За все время я ни разу не видел самого процесса ее
появления или ухода, всегда либо она уже здесь, либо ушла.
Недавно Теодора (с некоторых пор я называю ее так) долго и, как бы я
сказал, нарочито возилась с ошейником своего шнауцера (присев возле него, с
оголенным до ягодицы бедром, само собой), пока я не вооружился цейссом и не
вгляделся в эту собачью сбрую. Заметив меня с биноклем, она тут же оставила
это занятие и побежала трусцой вокруг двора, я же вновь был сбит с толку.
Ошейник тоже оказался исторической реликвией поры галльского похода,
обширная документация по нему хранится у меня, более того, он (ошейник)
вовсю фигурирует в моей диссертации, как свидетельство стилевого родства
двух отдаленных эпох. Насколько мне известно, никто больше этим ошейником не
занимался.
Значит, ошейник мне показали, зная обо мне...
Вот он, простор предположений для аналитика: если они так явно
предлагают для опознания эти экспонаты, то, видимо, уверены в какой-то
единственной, так сказать, безусловной, рефлекторной реакции на эту
демонстрацию. Возможно, прореагировав так, я тут же буду уничтожен, за
ненадобностью в дальнейшем. А может быть, дело обстоит иначе, и я нужен им
всего лишь как эксперт, чтобы удостоверить воров в подлинности приобретения?
Хотя зачем, ведь продать эти вещи практически невозможно... К тому же я не
думаю, что к эксперту (после выполнения его функции), они отнесутся иначе,
чем к нежеланному свидетелю.
Я на острие! В один миг я из наблюдателя, из детектива-любителя, так
сказать, мгновенно обратился в объект чужого действия, в марионетку,
реакциями которой манипулируют, в картонную фигуру, от каковой ждут вполне
определенных вещей. На что меня вызывает мафия? Где гарантия, что как бы я
ни "сработал" в этой непростой игре, то останусь цел? Может ли спасти
бездействие?
И еще соображение - царица Теодора подлинный персонаж, иначе зачем
такая сложная и длительная интродукция, этот ритуал прогулок с собачкой,
ставящий всю ситуацию с раритетами на грань нелепого. Но, предположим
Теодора. Оказавшись здесь (уж не знаю, каким образом), на кого же еще ей
рассчитывать, как не на знатока той эпохи, способного персонально
удостовериться в ее царственной подлинности, по сравнению с которой корона и
прочие атрибуты - мишура, регалии суверена, всего лишь вещественные
доказательства ее властительной сути. И в награду за признание - любовь
царицы, ведь не зря же она демонстрирует себя так изобильно, и, кроме того,
пора варварства, надо полагать, была эпохой раскованной. Итак Теодора или
мафия. Надо что-то делать, на что-то решаться.
Обо всем этом я мрачно размышляю нынче в пасмурное осеннее утро, когда
свежая после сна румянощекая бандитка в короне и в красном нейлоновом трико
(на этот раз) энергично вращает своим торсом посреди площадки, тогда как ее
спутник в экзотическом ошейнике сосредоточенно и угрюмо гадит в углу.
Прогноз экологов (листовка)
...В результате непредвиденных мутаций, а также ускоренного
(черезфазного) эволюционного развития, чем погибающая биомасса пытается хоть
как-то противостоять индустриальной агрессии, мы вскоре (на памяти
одного-двух поколений) увидим зачатки совершенно иной живой природы. Это
будут деревья с металлизированной корой, стойкой не только лишь к ножам
хулиганов, но и к скребкам бульдозеров. Это будут рыбы, утилизующие мазут,
пресноводные скаты, оводы и осы с цианидами в жалящих органах, это будут
травы с режущей, словно бритва, кромкой и парализующим соком. Полчища
бездомных собак и кошек не уменьшатся, напротив, благодаря эволюционному
уплощению (подобно камбале), эти животные станут практически неуязвимыми для
колес автомобилей и смогут успешно блокировать автотрассы.
Предвидится возникновение живых (и неживых) форм, использующих
электромагнитный, высокочастотный и радиационный фон. Совершенно особым и
ускоренным путем идет эволюция микроорганизмов, результаты которой мы можем
лишь смутно представлять. Однако биологическая эволюция человека выглядит
даже в этом ряду достаточно радикально. Предвидится разделение человечества
на ряд специализированных подвидов, из которых "человек хищный" и "человек
исполнительный" могут иметь тенденцию к доминированию, тогда как "человек
разумный", возможно, будет окончательно вытеснен. Постинтеллектуальное
общество, если можно будет употребить это понятие, станет существовать на
принципах, нам пока неясных.
Еще листовка
Серые люди произвели цветных людей.
Серые люди до этого были дальтониками, они вкалывали, трудились,
пахали, рожали, любились, раскулачивались, воевали, отсиживали, выпивали и
веселились - в сером.
Цветные люди открыли им глаза, они показали озадаченным серьмягам, как
танцевать на ушах, как любить в разные места, как штамповать розовые
червонцы из воздуха, как подкрашивать жизнь коноплей, как разъезжать на двух
колесах, как разгораживать мозг на два отделения - одно для цветных, второе
- для серых.
Серые люди так ничего и не поняли и теперь медленно вымирают. Цветным
окружающее все еще видится пестрым.
Пункт стеклотары
Исполнитель желаний - самая расхожая придумка любой сказки, взятая без
особых переделок в фантастику (разве что ассортимент поболе), - в
действительности существует. Ибо ничем иным, кроме исполнения желания, волею
жить объясняется существование человека, дерева, травинки, ужа, плесени,
спирохеты и т.д. Но, и это ясно даже дебилу, функционирует исполнитель
желаний на удивление избирательно. Любая живая особь потенциально может
наплодить себе подобных чуть ли не миллиарды - но вот поди ж ты, исполнитель
желаний реализует куда как малую часть. Избирательность - это его основная
функция. Можно предположить, что, когда живое существо уже, так сказать,
укоренилось более-менее в реальности, стало так-сяк самостоятельным,
исполнитель желаний теряет к нему интерес, как бы выводит из-под своей
опеки. Но это не так. Каждому из нас случалось в трудных обстоятельствах
взмолиться - о, чтоб мне сию минуту было то-то! И тут же вожделенное то-то
появляется. Это чаще всего любимая женщина - по моему опыту, у других,
может, иначе. Куда чаще то-то вообще не возникает, но эти случаи не
запоминаются. Они, так сказать, в порядке вещей.
Безотказная работа исполнителя желаний впечатляет даже в таком вот,
неупорядоченном виде. А случаи фокусировки исполнителя становятся источником
сенсаций, красочных чудес. Но вот примеры действия исполнителя - вполне
целенаправленного и длительного - могут, при всем том, остаться совершенно
незамеченными и необъясненными.
Была одна женщина. Если бы ее кратко охарактеризовать, включая и
внешний, и внутренний аспект, то наименование ее занятия - "сборщица посуды"
- при всей своей примитивности вполне исчерпывало бы нашу потребность в
образе. Именно - сборщица посуды. У каждого на памяти такая безликая
потертая женщина, интересующая окружающих лишь по роду деятельности, самой
этой утилитарной. Та, о которой пойдет рассказ, полностью укладывалось в
схему - сухопарое быстрое существо с хватательными руками, с приплюснутым
личиком, с неизменной грязной торбой на плече, в которой всегда позвякивает
стеклотара - не та добропорядочная чистенькая посуда, что скапливается на
полке у домохозяйки для сдачи в свой срок, а грязные пьяные бутыли из
подворотен и мусорных ящиков, из-под кустов и лавочек, иногда с дождевой
водой или с недопитой дрянью, словом, гадость, за которой мы с вами и не
нагнемся; а ведь это единственное, что обеспечивает бедной тетке прожиточный
минимум! Парадоксы бытия, одним словом...
Именно эта сборщица посуды волею судеб наткнулась на редкостное место,
на фокусировку исполнителя желаний - в довольно глухом углу парка, под
одичалым разросшимся кустом сирени. Подобно Кювье, мы можем воссоздать канву
событий, пользуясь сущими пустяками - ибо сборщицы уже нет, волшебное место
недоступно (об этом ниже), - и домыслами, каковые иногда бывают весомее
улик. Словом, сборщица давно отметила этот угрюмый уголок, как особо
удачный, где всегда, в любую пору года, в любой день найдутся три-четыре
бутылки. Надо думать, она ревниво охраняла эту свою тайну от конкурентов,
подобно заядлому грибнику, держащему грибное место в секрете ото всех и
подсознательно жаждущему затереть все тропинки, ведущие туда. Можно
предположить также, что долгое время, скажем, несколько лет, исключительные
свойства сиреневого куста только и проявлялись, что в производстве пустых
бутылок разной емкости; думаю, целевая установка сборщиков посуды довольно
узка. Можно предположить, что время от времени сборщице случалось поднимать
с утоптанного пятачка возле куста помимо бутылок еще и смятые купюры (до
десятки, выше ее устремления не поднимались), а то и тощенькие портмоне с
мелочью. Так или иначе, симпатия и признательность сборщицы к заветному
месту росли, а это, как мы теперь понимаем, способствовало установлению
обратной связи (проще всего назвать это так), то-есть, исполнитель желаний
вошел в резонанс со сборщицей. То, для чего Фаусту пришлось заложить душу и
разум, теперь давалось убогой женщине "на дурняк", а она этого все еще не
понимала. Хотя к тому времени она уже не обшаривала все зловонные закутки, а
прямиком шла со своей тележкой (мечтой сборщицы была тележка из старой
детской коляски, какую она и получила от исполнителя в один прекрасный день)
к своей куче бутылок под кустом. По-видимому, исполнитель желаний,
руководствуясь подсознанием сборщицы, отпугивал других собирателей тары: все
прочие - дети, пенсионеры, пьяницы и проститутки - беспрепятственно
обретались возле благословенного места и, возможно, получили свою дозу
утоления желаний, не связывая это никоим образом с кустом.
Так вот - на самом пике продуктивности исполнителя, сборщица пропала.
Можно предположить всякое. Наиболее реально - мужчина, не принц,
разумеется, но зрелый осанистый дядька, малопьющий, с халупой в пригороде,
"можно с небольшим физическим недостатком", как это пишут в объявлениях
отчаявшиеся вдовы, - вот такой мужчина возник перед нею однажды под кустом,
и - о диво, - он отвечал всем ее скромным требованиям. Возможно, после
первого знакомства он попросил ее бросить это малопочтенное занятие? Кто
знает... Тайна ее исчезновения, быть может, вообще не связана с исполнителем
желаний; скажем, следуя к пункту сдачи посуды, сборщица переходила со своей
коляской (наобум Лазаря, как у нас принято) проспект Пятидесятилетия, в
результате чего попала под автобус. Горка битого стекла на асфальте да ворох
окровавленного тряпья - вот и все, что осталось в результате редкостного
взаимодействия.
Но - и не следует это сбрасывать со счетов - итог может быть совсем
другим. Откуда нам знать, что скрывалось за плоским лобиком сборщицы. Что мы
вообще знаем о внутреннем мире сборщиков посуды, этих санитаров леса? Почему
предполагаем высокие устремления свойственными лишь себе, а за малыми сими
числим лишь поползновения (не желания даже). Во всяком случае, у
новоявленного пункта стеклотары (некто предприимчивый соорудил уже возле
куста ларек, ибо стеклянная гора росла день ото дня), так вот, возле этого
ларька время от времени появляется этакая парковая пичуга, девушка лет
пятнадцати, веселое нескладное созданье, она стрекочет с подружками,
взглядывая иногда на ободранную будку, словно пытаясь вспомнить что-то. Она?
Кто знает, кто знает...
Певец из Гомеля
Теперь, наверное, уже мало кто помнит оперного певца Петра Дунаева
(сценический псевдоним, настоящая фамилия Скиба), и не только потому, что
любители оперы того времени, да и вообще любители оперы, изрядно повымерли с
тех пор, а и по той еще причине, что в пору повального интереса к уходящему
жанру Дунаев-Скиба вовсе не был фаворитом. Звезда его блуждала по
периферийным, губернским и уездным городкам и ни разу не озарила столичные
подмостки - разве что где-нибудь в окраинном театрике, да об этом никаких
упоминаний в тогдашней прессе... Фотография поры бенефиса дает представление
о певце Дунаеве: это рослый стареющий дурак в костюме Пьеро, который
подчеркивает начинающиеся изменения в фигуре; пышное жабо оттеняет мятую
алкогольную физиономию с мало подходящим ей выражением аристократической
спеси. Несмотря на всю эту напыщенность и декоративное величие, снимок
оставляет печальный осадок.
Как уже говорилось, не будучи ни Карузо, ни Шаляпиным, ни Собиновым,
Дунаев-Скиба по всему должен был безымянно унавозить тощую почву
отечественной культуры, как на это до него, да и во все времена обречены
сотни посредственных дарований, фон для настоящих светил. Не тут-то было!
Один биограф, весьма крупный музыкальный критик, ни с того, ни с сего
заинтересовался давно почившим певцом. Что его толкнуло - неизвестно:
возможно, он вырос как раз в том периферийном поясе, что попал в сферу
культурного обслуживания труппы Дунаева, возможно, первые детские
музыкальные впечатления сформировались у критика именно под его блеющий
тенор, так или иначе, этот критик с чудовищной дотошностью и трудолюбием
воссоздал жизненный путь певца. Была издана толстая монография с приложением
- гибкой пластинкой с перезаписью не то трех, не то пяти Дунаевских партий в
разных операх. Я их не слышал, да и сенсации эта перезапись, судя по всему,
не произвела.
Но вот что прошло мимо внимания критика, увлеченного лишь вокалом
личная жизнь Дунаева-Скибы. Перечень корреспонденции в конце книги дает
слабое представление об интенсивности и обширности связей певца. Переписка
почти не затрагивает сценическую жизнь маэстро, это исключительно любовные
письма и записочки. Именно поэтому автор монографии с некоторым раздражением
объединяет письма в пачки, например: "1911, август, Полтава, 1 - 2718,
письма личного характера", и больше к ним не возвращается. А зря.
В основном это любовные признания, почти в каждом - предложение
следовать за кумиром хоть на край света. Пылкие короткие записочки: "Завтра
там же - Н.", "Видела вас сегодня во сне. Приходите, я сегодня одна. -
Цецилия Фохт", "После этого ты мой навсегда. Соня", и т.п. Повторные
послания от тех же корреспонденток настигают любвеобильного Скибу, как
правило, в другом городе; обычно это смятенное, короткое, а то и на
нескольких страницах сообщение о том, что роман их не остался без
последствий.
Неизвестно, что отвечал Скиба, но огромный его архив (труппа в конце
концов ради смеха отвела здоровенный сундук под корреспонденцию Скибы, этот
сундук возили с декорациями и прочим реквизитом и он чудом уцелел во время
всех пожаров и социальных переворотов), архив его дает такие вот
ориентировочные цифры за тот же 1911 год:
Январь, Ревель - 1673.
Февраль, половина марта, Брест-Литовск - 1027.
Март - апрель, Могилев - 2114.
Май, упомянутая уже Полтава - 754.
Итого за половину сезона 4568 внебрачных детей Дунаева-Скибы. Сразу
отметим - 1911 не был особо продуктивным для него годом. Предположим, что
всю вторую половину сезона Дунаев вел абсолютно целомудренный образ жизни,
отдаваясь лишь "божественному искусству" (тогда в ходу были такие
выспренности, теперь-то мы знаем, что все это работа как работа). Более
того, примем явно заниженную цифру в 6000 наследников Дунаева за любой год
его, так сказать, сценической деятельности (а таких годов набралось без
малого сорок). Отбросим случаи двойни и повторных набегов певца на уже
опустошенные (вернее, заполненные) ареалы, а также последствия его
контактов, не подтвержденных письменно - а ведь большая часть населения была
неграмотна, - и все равно цифра потрясает воображение - свыше двухсот тысяч
прямого потомства!
В начале этой подборки сюжетов рассматривался похожий случай; возможно,
что предания о немыслимой плодовитости библейских пращуров таки имеют под
собой почву. А потому не станем особенно зацикливаться на результате,
зададимся лишь извечным вопросом - как? Как удавалось ему управиться с таким
объемом чисто технически, как он умудрялся избежать контактов и столкновений
соперниц (по письмам, их набирались толпы, колонны, а ведь ни одна из них не
упоминает о сопернице, нет даже обычных женских подозрений, каждая записка
так и пышет уверенностью - мой, только мой! И почему нет неизбежных в таких
случаях (уже постфактум) горьких упреков, или требований? Нет, и все тут.
"Петичка здоров, уже есть зубки". "Серж наконец признал Машеньку. Она так
похожа на тебя!", и т.д.
Даже при нынешней беглости связей и ничтожности общественного мнения,
обработать (результативно!) в течение месяца 200, да что там - 50
претенденток, - при всей с их стороны благосклонности - не представляется
возможным. То есть принимать прямое объяснение чрезвычайной мужской
продуктивности Дунаева-Скибы нельзя без огромных натяжек. Таким образом,
возникновение в начале века на просторах империи целого племени, народности
Дунаевых-Скиба остается необъясненным феноменом, тайну которого унес с собой
этот весьма средний певец, скончавшийся от голода в Самаре в 1921 году. Хотя
накопившиеся с тех пор материалы касательно массовых внушений позволяют
предположить, что Скиба, сам о том не подозревая, был одним из величайших
медиумов своего времени, реализовавшим свои внушения (опять же ненамеренно)
посредством любовных арий, которые воспринимались большинством женщин
бессознательно, в виде полнокровного романа с вполне реальным зачатием.
Большинство корреспонденток Дунаева - это замужние женщины, но из писем
известны факты беременности и родов у многих вдов и гимназисток. Ссылаться
тут на одну лишь силу внушения трудно, остается предположить, что за каждые
гастроли Дунаев-Скиба осуществлял 2-3 убогих интрижки, где-нибудь в
задрипанных меблированных комнатах, с вечной оглядкой, с громким скандалом и
мордобоем накануне отъезда.
Убеждает в этом еще и тот факт, что пока не обнаружено ни одного письма
самого Дунаева к какой-либо его обожательнице.
Посланница
Веткин получил задание - взять интервью у женщины из упрятанного в
лесной глуши городка, с некоторых пор объявившей себя "посланницей"
неизвестно кого и неизвестно откуда. Веткин слетал в эту тмутаракань, и вот
что он писал по горячим следам, уже возвращаясь, в кресле самолета:
"Она живет в темном бревенчатом домишке, который зато расположен почти
в центре городка. Домик ничем не примечателен, однако соседи (за стеной
живут совладельцы домика, семья Н.) говорят, что иногда им невозможно выйти
на улицу - не потому, что дверь заклинило, заперта снаружи, или что-то
подобное - а просто невозможно. Они не могли толком (малоразвитые
простолюдины) описать это состояние. Получалось так, что жизнь их внешне шла
совершенно нормально, они спали, завтракали и обедали, занимались по дому,
беседовали - однако что-то как будто не давало им не то что выйти из домика,
но даже помыслить об этом, хотя снаружи их ждала куча неотложных дел. Через
сутки-двое наваждение проходило, и семья Н. обретала свободу. По сравнению с
этим такое небольшое затруднение, как разная высота крыльца - крыльцо то
парило над дорожкой сантиметрах в двадцати, то снижалось до последней
верхней ступеньки, - их уже не особенно смущало. Однажды, внимательно
вглядевшись, глава семейства обнаружил, что крыльцо парит не само по себе, а
вместе со всем домом; вследствие полного отсутствия любознательности, он
оставил этот примечательный факт без внимания".
Репортер отвлекся и глянул в окошко, за которым простиралась облачная
равнина, освещенная луной - совершенная картина небытия. Он вспомнил, что
главный редактор, настаивая на этой поездке, очевидно, предвидел, что
публикация будет сомнительной и вызовет скандал. Веткин состоял во фракции,
враждебной редактору, и активно выживался. "Не привыкать", подумал он и
продолжал:
"Жители городка вообще мало чем интересуются, кроме спирта и картошки.
Лицо Ангелины - так назвалась ему женщина - в этой сумрачной, всегда
загазованной округе отлично ото всех, оно как-бы слегка освещено изнутри,
это нездешнее восковое свеченье. "Ангина" - упрощенный местный вариант
имени, под которым ее знают жители, ибо им трудно выговорить слово,
содержащее больше трех слогов. Ангелина внешне очень миловидна и приветлива,
потому, наверное, ей пришлось на первых порах несладко от молодцов,
намеревавшихся урвать свое от возникшей ниоткуда тронутой крали - а что она
тронутая, в этом мало кто сомневается. Ангелина всем сразу заявляла о своей
сути".
Веткин откинулся на спинку и закрыл глаза. Еще вчера Ангелина, источая
все то же легкое свечение, объясняла ему себя:
- Я на самом деле не являюсь своей собственностью, я себе не
принадлежу, - она легким, очень домашним движением взяла у него пустую чашку
и наполнила ее из электрического чайника. - Есть, знаете, автоматы с
дистанционным управлением - знаете, да? - так вот, если б они могли себя
ощущать, они бы чувствовали подобное... Вы понимаете, что я говорю?
- Пытаюсь.
Веткин сменил кассету в диктофоне, который нисколько не смущал
Ангелину; вообще, ее, очевидно, мало что смущало. Она расхаживала по комнате
в легком халатике, под которым явно ничего не было. Немудрено при таких
повадках, что окрестная шоферня на первых порах так и прыгала на нее.
- Они ведь не понимали, что имеют дело с автоматом, - смеялась
Ангелина. - В это мало кто верит. Иногда я сама сомневаюсь.
Да и Веткин, глядя на Ангелину, был вовсе не уверен в ее нездешней
сущности, тем более, что катившееся как по маслу интервью все больше
отдавало бредом, но бредом в очень приятном исполнении. Вот что было на
пленке:
"Я плохо представляю себе, как я устроена и откуда взялась здесь. Хотя,
думаю, не очень отличаюсь от прочих. Что смущает, по правде, так это полная
неуязвимость. И еще - никогда не хочу есть, хотя могу есть и все прочее,
если придется. И никогда не устаю. Не сплю вообще."
Репортер вспомнил, как Ангелина пыталась заставить его, хотя он и
противился, ударить ее - пускай вполсилы - разливальной ложкой. Всякий раз в
самый последний момент его будто что-то дергало изнутри, и ложка отлетала со
звоном.
- Как вы это делаете?
- Не знаю, - искренне созналась женщина. - Это делается само, без меня.
Я думаю, что создана как связное устройство, но вот с кем связаться и зачем
- не имею понятия. А такая защита - это примерно то же, что изоляция у
кабеля.
- Ну, это грубое сравнение.
- Да уж куда грубее. И вот еще что - иногда я получаю приказ.
- То есть?
- Не послание, а приказ действовать. Выйти наружу, кого-то встретить.
Мощный такой, короткий импульс.
- Импульс, занятно... И что же вы?
- А ничего как раз... - Ангелина улыбнулась - Пока ничего больше. Вели
ОНИ мне что-то конкретно, я бы... я бы здесь камня на камне не оставила!
Она все так же улыбалась, но Веткин поверил на миг, что красотка в
халатике могла одним махом снести весь этот невзрачный городок на сопках.
- За что вы их так не любите?
Ангелина помедлила с ответом.
- Ну, уж сразу - люблю, не люблю. Вообще, я сюда направлена не затем,
чтобы любить, такое у меня есть ощущение.
- А зачем же? И почему тогда вы такая - привлекательная?
- Зачем - понятия не имею, это, видать, не в моей компетенции. А
хорошенькая - просто качество инструмента. Для большей контактности, скорей
всего...
И такого вздора накрутило четыре кассеты. "Может, она просто
шизофреничка, - размышлял Веткин, задремывая. - С мощным телекинетическим
полем, такое сочетается, я слышал... Сама не понимает, чего хочет, мается в
этой глухомани от избытка сил - а какой нормальный человек здесь не взвоет?"
Уже в полусне он прикинул, что в таком ключе, пожалуй, будет уместнее
всего подать этот сомнительный материал, - и вражеская фракция с редактором
во главе будет посрамлена.
...Веткин резко вздрогнул и очнулся. Что-то произошло. Облачное поле за
окном проносилось с жуткой скоростью в обратном направлении, самолет несся
вперед хвостом! Веткин все понял и заскрежетал зубами от бессильной злости -
ведь тогда еще, сразу по приезде в городишко он смутно ужаснулся - а что,
если отсюда ему уже не выбраться...
Столик под абажуром был все так же накрыт, и вся нехитрая сервировка -
от сахарницы с отбитой ручкой до плетеного из соломки овального блюда с
пирогом - узоры, подробности, которым, без сомненья, надлежало уже сейчас
начать постепенный, но быстрый процесс выветривания из памяти гостя, до
абсолютного исчезновения через неделю-две - торчали перед ним во всей своей
жуткой вещественности.
- Импульс? Они приказали кого-то встретить?
Ангелина улыбнулась его враждебности.
- Вас, именно вас. Вы понадобились.
- Чтобы... уничтожить?
- Вряд ли, - тряхнула волосами посланница. - Не совсем, если уж на
то... Скорей всего - переделать, так я их поняла.
Веткин теперь лишь ощутил, прямо-таки телесно, всю неотвратимость
своего преображения, и понял - в те мгновения, пока еще мог понимать - что
он в стане врага, по сравнению с которым все его прежние враги, от редактора
до уличного налетчика - всего лишь елочные паяцы. Он поднял взгляд.
Некоторое время человек и автомат смотрели друг на друга, как бы прикидывая,
кто на что способен.
Из учебника логики
Каков логический выбор выпускника учебного заведения, готовящего
дипломатов в тиранической стране с господствующим представлением о
зарубежье, как о безусловно злокачественной среде, даже помыслив о коей
человек подписывает себе смертный приговор:
а) немедленно по получении диплома явиться с повинной, или тут же
принять яд;
б) получив назначение, прибыть в страну Т. и подорваться вместе со всем
посольством;
в) прибыв в страну Т., затеряться в аэропорту, сменить внешность и до
конца своих дней сапожничать в захолустье:
Правильный ответ: Исходные данные противоречат курсу т.н. прямой
логики. Задача имеет простое и изящное решение в категориях логики фетишей
(см. данный курс, часть II).
Выводы общества "Санация"
...Движение в поддержку перехода к инстинктивному поведению
определилось как реакция на провал т.н. рациональных мотиваций человеческой
деятельности, в результате которых возникали многочисленные эксцессы в виде
войн, погромов, загрязнения среды, разрушения семейных основ и т.п.
Внедрители инстинктивных типов социального реагирования исходили из того,
что в ряде случаев таковые радикально предотвращают саморазрушение социума.
С тех пор, как был найден биологический агент, способный воспроизводить
(точнее, пересаживать) некоторые виды инстинктов, наблюдаемых у животных, на
человека, определились такие результаты:
- инстинкт, называемый условно "трудолюбие", хотя лучше подошел бы
термин "постоянная занятость". Носитель взят у подвида тропических муравьев.
Подопытная группа населения, неявно подвергнутая действию биоагента, в
настоящее время образовала ядро нового экономического района. Промышленный
бум, тем не менее, сопровождался рядом накладок и затруднений, вызванных
спонтанным и логически необъяснимым массовым рытьем траншей, хроническим
перетаскиванием различных тяжестей и общей хаотической беготней, что
поначалу воспринималось, как трудовой энтузиазм. К побочным эффектам следует
отнести также и частые случаи инфарктов - прямое следствие такого образа
жизни;
- инстинкт "единобрачие", носитель заимствован у галок, отличающихся
исключительной в животном мире верностью партнеру. Городок, в котором был
проведен тест, ныне является центром баптистской общины. Недочетом в
эксперименте явилось то, что инстинкт "единобрачие" оказался совершенно не
сопряженным с инстинктом продолжения рода, что привело к постепенному
омертвлению эмоциональной жизни городка и неуклонному постарению его
средневозрастного показателя. Тем не менее, следует отметить дальнейший
приток фанатиков в общину - помимо всякого воздействия биологического
агента;
- инстинкт "не убий". Агент изымался как у волков, так и у змей.
Известно, что эти образцовые хищники ни при каких обстоятельствах не убивают
себе подобных. Таким образом, были вакцинированы целые районы, издавна
подверженные этническим конфликтам. Во время массовых беспорядков боевики
разных группировок лишь рычали друг на друга, или же подставляли шеи (в знак
подчинения), но не пускали в ход камни и палки, как было принято до сих пор.
Осложнения: в случае применения "волчьего" биоагента, у мужчин (самцов)
возникает неукротимое желание метить контролируемую территорию по собачьему
способу; при этом хозяин территории то и дело выясняет отношения с
"нарушителем", каковых, при городском многолюдье, всегда предостаточно. В
районе вакцинации типичны сцены, когда двое претендентов на одну и ту же
территорию часами рычат друг на друга возле условной границы, тогда как
подошедший пришелец неподалеку уже метит (орошает) спорный кордон.
Сходные, либо нейтральные результаты получены при испытаниях биоагентов
"информбалет" (имитировались танцы пчел), "навигация" (ряду пилотов вводится
биоагент перелетных птиц), "интерстар" (телекоммуникация по принципу
паутины)
Обобщая данные этого широкоохватного эксперимента, общество "Санация"
пришло к выводу о нецелесообразности прямого заимствования биологических
агентов животных и концентрации усилий в дальнейших разработках на
синтезировании универсального биоагента с наперед заданными социальными
реакциями.
Телерепортер
...Вот так и двигаться вместе с ними в сомнамбулическом трансе,
двигаться с ними в сомнамбулическом трансе, в сомнамбулическом трансе.
Оттого, что смотришь лишь под ноги, в зрении, вроде бы, и надобности особой
нет, да и в прочих органах чувств; есть лишь странная воля откуда-то извне,
воля к неспешному непрерывному движению тысячных толп. Вот так, наверное,
идет половодье леммингов по тундре к студеному побережью. Да, надо этим
проникнуться, но работа остается работой, и пора "мотать ленту", как
говорят, гнать запись.
Комбинезон застегнут наглухо, шлем задраен, телекамера на плече
привычной ношей - и теперь можно панорамировать всю долину - от взявшегося
коркой сухого дна до дальних пологих склонов, уходящих к горизонту, усеянных
вереницами идущих. Прекрасное освещение от низкого солнца, яркая цветная
одежда, длинные тени поперек холмов - все это будет неплохо выглядеть на
экранах, в миллионах зашторенных гостиных, далеко отсюда. Но главное - это
интервью.
- Ощущаете радиацию?
- Не-а! - засмеялся добродушный пузан. - Жир защищает... Да вы ведь в
костюме, чего вам бояться.
- Я телерепортер.
- Вижу, вижу... Вы не с нами, значит.
И отходит немного в сторону, впрочем, без враждебности. А рядом
молодожены, сухощавый брюнет и плотная белокурая девушка, тугая, словно
пружинка - от них так и веет счастьем, будто каким живым излучением,
наперекор радиации.
- А вы-то почему здесь?
Так спрашивать запрещено, есть на этот счет особая инструкция; юноша
нахмурился, но девушка тут же выпалила, сияя:
- А когда же еще? Лучше, чем теперь, нам уже не будет, так ведь? А
вечного ничего нет...
Это уже к спутнику. Он приобнял ее за плечи, парочка не спеша двинулась
дальше. Затем привратница, старая, изможденная, неизлечимо больная (ну тут
уж все ясно), дальше семейка, у которой небольшая неприятность - малыша лет
пяти стало вдруг тошнить (излучение чем дальше, тем яростней), отец
озабоченно смотрел, как жена, присев у обочины, тщательно вытирает личико
сына, приговаривая: ничего, ничего, теперь уже недолго. И следом - желчный
лысоватый тип лет пятидесяти с полным рюкзаком за спиной, как у обычного
пешего туриста. Все прочие идут налегке.
- Почему рюкзак? - этот вопрос, похоже, его окончательно разозлил. А
как с ними иначе? Что я, не знаю эту контору?
- Да здесь-то разве могут надуть?
- Не валяй дурня - могут! Когда что у них было в срок? Нескладуха,
обычное дело... Прошлая партия, знаешь, сколько стояла на этой корке?
Почва в самом деле напоминает спеченную шлаковую кору.
- ...сутки с лишним! Нескладуха. Когда пыхнуло, половина уже разошлась.
- Отчего, как вы думаете?
- Расхотелось! - прошипел "турист" в микрофон. - Перебудь в давке, в
голом поле, под радиацией целую ночь - тут и загнуться раздумаешь. Хотя...
они пока стояли, столько нахватались, что долго не протянут теперь...
И двинул дальше, работая посохом. Его спина, как он уходит, как
оборачивается, что-то ворча, и вот в кадре миловидная женщина лет тридцати
пяти, с ней говорить - одно удовольствие.
- Это, мне кажется, своего рода слабость. Такой - веселый Апокалипсис.
Свободный выбор, знаете, имеет свои крайности... Все сразу, мгновенно - в
пар.
Видно, что для нее затруднительно разговаривать, не видя лица
собеседника за толстенным светофильтром шлема.
- ...не наедине с собой, не под операционной лампой, не в маразме
старческом - а вот так, чуть ли не в гуще карнавала...
Действительно, кое-где бряцали гитары; бородатые угрюмые барды, да и
молодые компании.
- ...а сказать так, что здесь личная драма, отчаяние - нет. Просто,
такое чувство, что все необходимое мною выполнено, теперь можно спокойно
удалиться. Думаю, это лучший способ...
Она улыбнулась наугад в стекло шлема. Ее лицо, волосы, бежевый
спортивный костюм - все теперь на ленте, три-четыре витка. Теперь - надо
показать это - появились вешки с черно-желтыми нумерованными флажками, это
рубеж зоны, за которой гарантировано полное исчезновение - вот оно, вот чего
ждут эти толпы - исчезновения без остатка. Где-то здесь располагался вход в
укрытие для наблюдателей. Спрошенный об этом паренек на костылях охотно
указал место и заковылял дальше. Затылок его между плеч, задранных
костылями, спины, лица, толпы плывут в кадре, словно рыбы в аквариуме.
- Сколько там? - буднично спросил мужик бывалого вида с обшарпанной
пропитой мордой.
- Еще восемнадцать минут, если все точно по распорядку.
- Ладно, я пошел за флажками. Меня там приятель ждет - не разлей вода,
дружба на всю жизнь!
- Где ждет - за флажками?
- Иди ты - за флажками! - внезапно обиделся мужик. - Где надо, там и
ждет. Прыгай лучше в свою кастрюлю, живой труп. Тебе еще долго гнить!
Может ли оскорбить человек, который вскоре станет дымком? Толпа все
гуще, сплошной гул от шагов по раскрошенной пемзе, и вот - нашелся, какое
облегчение - колпак входа, весь будто окаменелый бугристый волдырь. Люк,
покрытый чудовищной окалиной, термоокно и спасительный узкий тоннель вниз, в
прохладный лабиринт ходов под испытательным полем. Можно считать, что
нелегкий репортаж на пленэре завершен. Пальцы на кнопки радиоключа - и будто
открылся пуп земли за бугристой толщей люка - стерильная чистенькая
ячейка-вход. Кое-кто из пришедших сюда глянул в эту сторону с недоумением,
но большинство уже находилось далеко... Где-то затянули песню. И тут словно
общий вздох прошел долиной - в вечернем зените, в густеющей голубизне
обозначилась яркая точка.
- Везут! Пунктуальные на этот раз...
Это давешний бродяга-турист, он устало сбросил поклажу наземь и,
сощурясь, уставился в небо. Можно взять еще несколько сцен - вот так, по
пояс в укрытии, словно танкист из башни, можно всосать через объектив эти
обреченные толпы, опустевшие, сразу будто ставшие одинаковыми лица, можно
еще остановить кадр на подростке, глядящем в небо с истинно детским
любопытством, но непобедимая жуть ерошит волосы и нужно успеть задраиться и
сбежать вниз, на приличную глубину, хотя...
- К-р-р-рак!
Как? Уже? Раньше, чем намечалось? Звон в ушах, болит плечо, где камера,
и что же это было? Что? Но кому интересен рухнувший внезапно на землю
человек с телекамерой; все глаза - в небесах, на желтом, канареечного
оттенка парашюте.
- Ах, негодяй!
Да, это он, тот самый мерзавец с рюкзаком, именно от него следовало
ожидать такой гнусности - выдернуть ничего не подозревающего репортера из
укрытия и спрятаться туда самому. Его рожа смутно белеет за полуметровой
толщей термостекла, не поймешь, что на ней - издевка, или боль. И незачем
теперь ломать ногти об шершавую корку намертво захлопнутого люка, не надо
вопить, не стоит барабанить кулаками в окошко со смутно маячащим там
ублюдком, хватит тщетно нажимать радиоключ... Нужно в эти две минуты, пока
будет еще опускаться парашютик, успеть пройти все то, что согнало сюда это
людское море, - и смириться.
А потому - полная воля на эти две минуты! Шлем в сторону, перчатки
долой. Телекамеру за ремень - и вдрызг об валун (жаль, правда, запись,
хороший мог получиться репортаж). Комбинезон - вжик вдоль живота - упал за
спиною тяжкими складками, в светлом бельишке, легкий, выбрасываешься на
осенний ветерок, как в детстве - кожа в пупырышках, зябко, и будто перед
прыжком с обрыва в реку, куда подбегаешь как бы помимо своей воли, с
предвкушением ледяного ожога...
Он расставил руки, будто собираясь взлететь.
Меню столовой эвакопункта
Аспарагус железистый................................. - 3.70
Икра многоразового употребления.............. - 0.16
Эмбрионы заливные сх.................................. - 4.18
Хлопья кактусовые в соусе "индиго"........... - 0.93
Седло гамадрила............................................ - 5.60
Отбивная из вырезки (самонарастающей) - 9.04
Салат-каналья............................................... - 1.12
Пиво "Цусима", 0,33 л................................... - 2.45
Черное и белое
Мне думается, все еще помнят этот тип деятеля, начальничка средней
руки, что с первыми лучами солнца уже вовсю озабоченно сновали из кабинета в
кабинет, с завода в райком, а то и вовсе из города в село, на задрипанном
брезентовом вездеходе по буеракам нашей действительности - с неизменной
папочкой в руках, такие вот безликие (они и в самом деле лишены физиономии),
- агенты державы, ее, так сказать, датчики. И где они брали эти макинтоши,
чуть ли не хрущевского кроя, откуда эти шляпы ведром, как у бюрократа из
"Волги-Волги" - неразгаданная тайна. Будто орден меченосцев поклялся в веках
выдерживать бессмертный закон, срисованный с верховного узурпатора! Так что,
когда в селе появлялся такой вот представитель, его уже ни с кем не спутали
бы.
Этот, надо сказать, повел себя необычно. Вместо того, чтобы прямиком из
газика, минуя омытые дождем фанерные стенды (шел тогда дождь) зайти степенно
в правление и скрыться там как бы навечно, он заспешил по слякоти к фермам -
к дальнему второму участку, где с утра давно уже поревывали телки в загонах.
Бдительная секретарша усекла через окно этот необычный маневр и доложила
председателю - тот оторвался от бумаг и обозрел мельком удаляющуюся нелепую
фигуру.
- Хто такой - ума не приложу... Може, мелиоратор с Орджоникидзовки? Так
он бы сюда шел... Чи шабашник якой?.. А, нехай блукает, меня ему все одно не
миновать.
Но человека в макинтоше будто вело какое-то чутье: скользя по размокшей
глине, придерживаясь за колья и столбы, он перебирался через навозную жижу
загона, к длиннющему унылому бараку телятника. Встретившийся ему заика
Стасик отвернул круто свою тачку с бидонами - так одержимо шагал городской
визитер.
Будь Стасик хоть на пятак умнее, он бы обратил внимание на
поразительное отсутствие мимики (это при бегающих - неподвижных! глазах), на
невнятное бормотанье и возгласы, но он лишь отметил с тупым изумлением, что
следы пришедшего дымились.
- Где, где это? - спросил он, ни к кому особенно не обращаясь, у
скотниц, занятых уборкой, и тут же двинулся вдоль стены, изукрашенной
потеками.
- Кирилыч, вон пришел какой-то, - позвали женщины зоотехника. Тот
обернулся на гостя и посуровел: зоотехник опасался санитарной инспекции.
Ощупывая стены, стойла, поилки, районный человек сновал по ферме.
- Вам кого? - спросил Кирилыч, подойдя.
- Все сущее подлежит уничтожению, - непонятно ответил посетитель и
зыркнул из-под шляпы. От этого взгляда зоотехник на миг оледенел.
- Здесь! Это здесь, знаю! - неопределенно махнул макинтош по сумрачной
ферме. - Основной закон мира - уничтожение, друг скотник... ("Я вам не
скотник, я..." - успел рявкнуть Кирилыч), но гость вдруг поднял руку -
блеклую руку бухгалтера, можно бы так сказать, если бы не ноготь на мизинце,
неуместный у бухгалтера длиннющий ноготь блатного фата - и звякнул им по
ободку поилки. И поилка исчезла - осыпалась, что ли - по самую подводящую
трубу, оттуда полилась жиденькая струйка. Тут, как потом объяснял зоотехник,
он сразу понял, с кем имеет дело. Не санинспектор, ясно.
- Это! Не порть инвентарь! - крикнул. Но тот, с когтем, ухмыльнулся и
царапнул по бетонному столбику стойла. И снова - лишь квадратная дыра в
грязном полу, ни пыли, ни копоти...
Подошли женщины и два бича, что подрядились выгребать навоз за харчи,
все зачарованно смотрели на приезжего. А тот продолжал свое представление:
- Ничего - это космический принцип, вот как... - он тыркал мизинцем то
в гвоздь, то в бидон, то в ватник, и все пропадало на глазах, окончательно
пропадало - это как-то сразу все поняли. - По одному протону в год - как вам
понравится? (кирпич в столбе, по которому он цокнул, испарился с легким
пшиком) - Все, все - на кончик пальца! Чтоб - один огромный ноль... Из ноля
уже ничего не получится, а, работники? Учили, небось?
Взгляд маньяка безостановочно шарил вокруг.
- Ноль - абсолют, с ним ничего не поделаешь... Но что-то мешает! Здесь
это, здесь!
- Шальной, не трожь контейнер! Ты ж все перепалишь!
- Нинка! Звони в контору!
- Рано или поздно, вам не все ли равно? - он полоснул взглядом и снова
взвыл. - Но где? Где?
Кирилыч - так уж получилось - оказался здесь старшим и туго соображал,
что бы такого предпринять, но - будто застила мгла сознание. Слонявшийся по
ферме пятнистый кобель, любимец бичей, обнюхал полы макинтоша и заворчал.
- Абсолют - ничто... Хватит делать, хватит! Надо - наоборот.
- Как это - наоборот? - Кирилыч спросил лишь затем, чтоб отвлечь аспида
от этой непрестанной порчи, он кожей чуял - над всеми нависла жуть. "Вилами
его, что ли - а что ему вилы, когда он мизинцем ферму завалит..."
- Наоборот? Вот так, это просто, - тут маньяк почесал собаку за ухом, и
пес исчез - ни звука, ни паленого душка, ничего. - Просто! Уничтожать по
сути своей проще, чем создавать, против этого не попрешь, так ведь,
скотоводы? Лишь это - помеха, стопор... Это здесь, рядом, я сейчас найду!
Блеснула улыбка. Лучше б он не улыбался - так, наверное, открывается
печь крематория. И тут вперед вышел бич.
- Ты, гнида, куда собаку подевал?
Странно - всех оплели страх и безволие, один этот бич растолкал баб и
вышел перед "санинспектором". Он стоял немного враскачку, видно, перебрал
накануне. А визитер прямо-таки расцвел - (если можно так выразиться
применительно к нему) - при виде бича.
- Вот оно, нашлось... Я представлял предмет, что-то более
долговечное... Контрагент, а? Ну, что ж...
Он весь подался к бичу, взгляд свой, неуловимый и неотвратимый, как
бормашина, совсем воткнул в серые гляделки бича, но бич не дрогнул, только
качаться перестал.
- Ты мне ответишь за собаку, паскуда!
Кирилыч утверждал потом, что пришелец мгновенно чиркнул ногтем.
Скотницы, наоборот, что поднес палец к бичу медленно, не торопясь, как бы по
ритуалу какому. Он ткнул бича в широченную прореху на груди, и того в
мгновение ока охватило зеленоватое неживое свечение. И тут же сошло. Бич
стоял как стоял, только голый, в чем мать родила (все обноски его сожрал
зеленый огонек), и недоуменно озирался. А этот, весь белый, опять прижег его
ногтем. И снова вокруг бича заструилось зеленое и сбежало.
- И знаете, - рассказывал потом Кирилыч, - он вроде стал, как бы
сказать, кремезнее, налился, - а бичи, они ж, известно, дохлые, - а этот
хмырь его опять - тырк под ребро. Тот снова же - глазом не моргнул, но,
вроде как штангист, раздался, и, понимаете, металл! Такой отлив, вроде
серебряный на коже появился. А этот бандит кинулся бежать...
Кинулся бежать - слабо сказано. Он вылетел из ворот и мчал по полю,
петляя, словно заяц, перепрыгивая через скирды, огромными прыжками, поднимая
фонтаны грязи. В мгновение ока он скрылся за горизонтом. Тогда все
уставились на бича. Но бич - или кем он теперь стал, - не обращая ни на кого
особого внимания, вышел наружу, оглянулся вокруг и уверенно, тяжко зашагал в
ту сторону, где за дальней посадкой скрылся гость. Дождик, орошая его
массивный торс, тут же испарялся с шипеньем, поэтому он двигался как бы в
туманном облачке.
- Не догонит, - усомнилась какая-то женщина. - Тот вон какой прыгучий,
верткий.
- Ну и сдохнет на пятом километре. Язык высунет. Тут и бери его голыми
руками.
Бич, словно движущаяся хромированная статуя, спустился в долинку и
скрылся из виду. Дождь наподдал. Они еще немного постояли у входа, затем по
одному вернулись к прерванной работе.
Из вводной главы учебника "Техника жизни"
...Эта книга создавалась как практическое руководство для любого живого
существа - от капустной тли до слона с острова Борнео, от восточного деспота
до инфузории, обитающей в коровьем дерьме, при условии, конечно же, что тля,
инфузория и деспот смогли бы воспринять данный текст. Если на то пошло,
коллегия авторов не так уж категорична в распространенном уничижительном
мнении насчет простейших, но этот коллективный труд преследует иную задачу -
сформулировать единые принципы выживания в среде, где основной модус вивенди
- это потребление в том или ином виде других существ. Углубленному анализу
подвергнуто положение о симбиозе с антагонистами в среде с исчерпанными
жизненными ресурсами. Любопытно, что завершающая глава обращает внимание
читателя на эстетическую сторону жизненного процесса, которая, вроде бы, уже
никого не интересует.
Учебник рассчитан на широкий круг интересантов, практикующих жизнь в
той или иной форме.
На заданной клетке
Один налетчик, известный в своей среде как Эдик (настоящее свое имя он
уже и сам стал забывать), был задержан оперативниками в областном центре П.
при рейдовой облаве на рынке, где Эдик, как и полагалось чужаку, вовсе не
пытался работать по специальности, а, подобно обычным клиентам, гулял,
развлекался, наблюдая со стороны работу коллег в гуще клокочущей
купли-продажи. Эдик недавно вышел и пока что был совершенно безупречен,
перебиваясь достаточно безбедно на свой страховой фонд, сохраненный верной
подружкой. Нормально его должны были сразу отпустить, или, на худой конец,
отправить в родной город под надзор. Но этого не произошло. Эдика интенсивно
допрашивали, совали в камеру подсадок, устраивали какие-то абсурдные
опознания, словом, к концу второй недели он уже не сомневался на него вешали
(грубо, неряшливо, в явной спешке) дело по нескольким ограблениям с
убийствами. Прошлой ночью Эдика уведомили, что слушанье его дела назначено
на пятницу. В исходе суда он не имел сомнений.
В четверг Эдика неожиданно повели к следователю. Здание следственного
изолятора в П., как это нередко случается, включало в себя старую, еще
прошлого века, постройку и новый корпус, связанные переходом. В месте
сопряжения корпусов коридор делал коленце, угол, в виде обрешеченного окна,
выходил на внутренний двор тюрьмы. Эдик, погруженный в свои страхи, не сразу
заметил, что створки решеток сняты с окна и прислонены к стене рядом. Он
подходил все ближе и с изумлением убеждался - да, не только решетки, но и
сама оконная рама приоткрыта вовнутрь. - Эй, вахта! - не отводя глаз от
вожделенной полоски вольного воздуха окликнул Эдик. Непорядок! - Но сзади не
было отклика. Эдик обернулся (что запрещено), и обнаружил, что конвоир как
сквозь землю провалился. И немедленно внутри Эдика вспыхнул холодный белый
огонек действия.
Он отвел створку окна и осторожно выглянул на улицу: двор был пуст, под
окном двумя этажами ниже на крыше пищеблока лежала стопа прессованного
утеплителя из стекловаты. Эдик выпрыгнул, стараясь попасть в середину матов
утеплителя, и зарылся, исчез в колкой куче. Сразу руки зазудели, зачесались
от мельчайшей стеклянной пыли; стараясь уберечь глаза, он отодвинул кромку
трухлявого пласта и глянул вверх, на окно. Створки уже были задраены, окно
будто и не отпиралось десятки лет (а, наверное, так оно и было). Эдик
отшвырнул мат, и, не особо скрываясь, перебежал по крыше к брандмауэру, за
которым - он видел это сверху - была уже улица. Так и есть - за кирпичным
выступом, умело закрепленная в кладке, покачивалась на ветерке капроновая
тесьма. Каждый миг ожидая сирены, Эдик перекинул тесьму через парапет,
подтянулся на руках, и, обжигая пальцы о тесьму, соскользнул на асфальт. В
узком переулочке никого не было; у противоположного тротуара стоял
заляпанный грязью белый "Москвич". Эдик обошел машину, распахнул дверцу и
плюхнулся за руль; он весь трясся и еле сдерживался, чтобы тут же не дать
газ и не рвануть куда глаза глядят. Баранка была еще теплой от чьих-то рук,
ключ торчал в замке.
Эдик уже понял: этот побег, "стелька" - так именуют хорошо
подготовленную и очень дорогую процедуру - не для него. У Эдика не имелось
ни таких связей, ни таких денег. Чья бы то ни была оплошность, но
рефлекторно он воспользовался чужой "стелькой", и теперь оставалось лишь
продолжать. Наблюдая за улицей - спереди и в зеркало, - он полез в
"бардачок", нашарил там пистолет (он не стал его даже вынимать), термос,
пакет с чем-то съестным и плотный листок бумаги с набросанным от руки
маршрутом. Рассматривая грубый чертеж, Эдик включил двигатель, развернулся и
быстро выкатил из проулка. Эдик доверял своему огоньку, сиявшему белым
жестоким светом, он еще никогда не подводил налетчика в самых крайних
обстоятельствах. Огонек твердил: Эдик не должен следовать маршруту, город П.
смертельно опасен, нужно убираться отсюда поживей. Безошибочный инстинкт и
мгновенная реакция - вот что до сих пор всегда выручало Эдика; навык был
лишь приложением. Он мчал по широченному проспекту в районе новостроек, он
был сейчас само зрение и слух, и все же верил лишь этому внутреннему чутью.
Подъезжая на красный к перекрестку, он ощутил что-то вроде излучения от
голубого микроавтобуса впереди и, не раздумывая, свернул направо. За спиной,
чуял он, уменьшалась, исчезала враждебная эманация. Пару кварталов он
проехал спокойно, зато дальше его кошачье зрение уловило блеск патрульной
мигалки, и снова пришлось вильнуть в переулок. Единственное, что утешало -
он все дальше уходил от центра. Еще раз издали Эдик засек мигалку и снова
вовремя сделал скидку вбок, все дальше внедряясь в паутину пригородных
улочек. Он чувствовал границы своей безопасности почти физически, огонек
уверенно вел его вглубь спокойной зоны, хотя этого района он совсем не знал.
Пока не было смысла бросать машину (тем более наступала темнота), прежде
хотелось бы убраться достаточно далеко, пока не опомнились и те, и другие.
Эдик больше страшился других и надеялся, что достаточно далеко отошел от
предложенного маршрута.
Вот так, петляя в уже совсем дачных переулках в поисках радиальной
трассы, он снова наткнулся на голубой микроавтобус, припаркованный возле
особнячка с мансардой - и в тот же момент сзади, вполне отчетливо в осенних
сумерках заискрилась мигалка, донеслось взлаивание сирены. Эдик ткнул машину
в придорожные заросли, схватил пистолет и выскочил наружу. Ему показалось,
что он уже бывал в этом месте. В свете наплывающих фар он различил
полуоткрытые ворота усадьбы и бросился туда, пригибаясь за стриженым
кустарником. Он бежал по подъездной аллее, на ходу соображая, как быть:
наверняка они уже дали команду оцепить квартал, и теперь его шанс лишь в
том, чтобы захватить заложника и выторговать себе отход. Огонек в его груди
все так же полыхал, чуть не выхлестываясь наружу с жарким дыханием.
Эдик взбежал на ярко освещенную веранду и сразу увидел хозяина
худощавого старичка в домашней фланелевой одежде, который немедленно
обнаружил поразительную прыткость и самообладание - он тут же отпрыгнул в
боковую дверь и затопотал вверх по лестнице. "Игорь, Игорь!" - вопил он.
Игорь? Это усложняло дело. В минутной нерешимости Эдик застыл в дверях, и
тут кухонная портьера слегка качнулась. "Стреляй!" - взвизгнул огонек, и
Эдик выпалил трижды в дюжего парня с обрезом - тот принял заряды с каким-то
нечеловеческим бесчувствием и уверенно заправил Эдику "под вздох" свой
отдарок, который вмиг погасил белый пылающий язычок его воли. Уже засыпая
навек в растекшейся луже возле другого трупа, Эдик успел смекнуть коснеющим
разумом - огонек зажгла чужая рука, и она же твердо вела его к этой усадьбе
- крестик на карте, - где сейчас свелись чьи-то счеты. "Стелька" на побег
была именно ему, и тот, кто ее готовил, прекрасно знал взрывчатую рефлексию
налетчика и на нее безошибочно рассчитывал.
Переступив через тела в проходе, старичок - хозяин усадьбы - вышел на
крыльцо и махнул преследователям, мол, все в порядке. Было уже совсем темно.
Рапорт
Начальнику гарнизона г.Антрацит
генерал-майору Алычко С.М.
командира 60 ОМСБ м-ра Пухова К.Р.
В связи с имевшим место в части смертным случаем имею сообщить
нижеследующее:
Двухгодичник ст. лейтенант Петличко Г.Ф. был призван в армию по
окончании Одесского университета, ист.фак., отделение восточных культур. Еще
в процессе образования Петличко вошел в группу студентов и аспирантов,
практиковавших медитацию в русле прямого приложения идей дзен-буддизма. В
разговорах со мной Петличко утверждал, что в совершенстве освоил технику
отделения сознательной субстанции (души) от телесной и обратного их слияния
еще в то время. Именно эта его способность, как он говорил, не позволила ему
впасть в отчаяние при распределении в такую дыру, как Антрацит, и в
дальнейшем позволяла безболезненно переносить все тяготы и лишения
гарнизонной службы. То есть, при очередном разносе после смотра и, наоборот,
перед каким-либо праздничным загулом, Петличко (по его утверждению) с
помощью определенной процедуры и соответствующего психического усилия
расставался со своим телом, покидал его, устремляясь в виде бесплотного
сгустка сознания туда, куда его издавна влек научный интерес - в Шумерскую
эпоху, или же к околицам Солнечной системы, где он ощущал наибольшую степень
гармонии мира. Тем временем тело его в лейтенантском мундире вышагивало по
плацу или же безобразно напивалось в ресторане Дома офицеров. Мало кто из
сослуживцев замечал, что в таких случаях имеет дело с бездушным чурбаном,
фактически с зомби, живым трупом.
Жизнь в Антраците ведет к деградации, армейская - тем более.
Возвращаясь из неописуемых далей, Петличко с омерзением заставал свою
телесную оболочку во все более скверном состоянии. Он признавался мне, что
сливаться с ней ему удавалось теперь не сразу, тем более, что после
отождествления с телом его тут же начинали одолевать муки похмелья, либо
совести - за все, содеянное им в виде зомби. Очевидно, что и в последний
раз, когда тело Петличко безуспешно пытались откачать в реанимации, еще был
шанс возвращения лейтенанта к жизни, были даже проблески сознания, однако,
на мой взгляд, Петличко-духовный, витавший незримо под потолком
реанимационной, в конце концов махнул рукой на всю эту возню и со вздохом
облегчения воспарил в свои дали.
Полагаю, что в ближайшие дни подлинный (бессмертный) Петличко найдет
способ как-нибудь материально подтвердить мою догадку (что-то вроде записки,
магнитной записи, т.п.). Должен прибавить к этому, что ст. лейтенант
Петличко успел научить своей методике еще троих офицеров батальона, в том
числе и меня. Так что во вторник на разборе Вы будете иметь дело не вполне
со мною, а всего лишь с бесчувственным зомби в мундире.
М-р Пухов К.Р. (подпись)
Орест и Форнарина (отрывок из сказки)
"...Таким образом, будучи оставлен пиратами на берегу, Орест не имел
иного занятия, кроме как горестно оплакивать свою долю и участь Форнарины,
захваченной злыми разбойниками. Между тем, на вопли его и стенания из-за
прибрежной скалы появилась..."
Что может быть прекраснее такого вот эпизода, равно простертого в
неизвестность прошлого и полную неопределенность будущего, да еще в толще
чьего-то вымысла! Отчего же нас так интересует развязка, хотя и без того
ясно, что все кончится хорошо?
Ночная смена
Заполночь возникает особый род тишины, тишины многотысячного
успокоения. Зато некоторые звуки, днем неразличимые в городском фоне, к
примеру, тишайший стрекот вентилятора из-за вытяжной решетки - царят в
безмолвии надо всей округой и создают, благодаря этому, утонченный ночной
колорит.
- Животных много, - сказал газовщик. - Животных, прямо скажем, даже
слишком много...
Его кисти сложились, словно клешни омара - из-за костяшек домино,
зажатых в мясистых ладонях. Он выставил одну, деликатно прислонив ее к
хвосту расхристанной композиции. И тут же сосед-электрик пришлепнул свою
рядом.
- Смотря каких. Крыс в самом деле многовато.
Слесарь поднял глаза к лампе, возле которой металась крупная моль. Он
считался неважным партнером - пропускал ходы, придерживал не те кости.
Виртуозом игры слыл смотритель теплопункта, завсегдатай дежурки, молчаливый
потертый кудряш.
- Я б их стрелял, - в контрасте со сказанным, он мирно пристроил свою
пятерку-дубль поперек. - Когда слышу, как их нужно беречь-размножать, так бы
схватил автомат...
- ...и по телевизору! - завершил электрик. Самый молодой в четверке, он
и выглядел соответственно; синий, в обтяжку комбинезон щеголевато посвечивал
заклепками.
- Чего там, правильно. Много они видели в своих заповедниках. Мне тоже,
к примеру, белочки нравятся...
Газовщик откинулся на спинку стула и пыхнул зажигалкой.
- Им бы плоского скорпиона показать...
Электрика передернуло.
- Не говори об этом, - буркнул он и смешал костяшки. Ему не везло
сегодня. В зарешеченное окно полуподвала бил сноп света от уличного фонаря.
Окрестные дома стояли черные, потухшие.
- Мне попался вчера, - вдруг подключился слесарь. - Шел в тоннеле на
Садовой, смотрю - на стенке будто краска отстала. А потом вижу - он хвост
уже выгнул. Сантиметров тридцать. Тонкий, как бумажка, сволочь.
- Мало им животных, - повторил газовщик. - Меня такой полоснул раз, по
ботинку пришлось, чуток до кожи не хватило. Я его сваркой припалил
скрючился, гад, и, знаете, окалиной такой пошел. А мелочь разбежалась.
- Мелочь неопасная, пока мелочь, - сказал смотритель теплопункта и
выложил пустышку. - А я вот не могу с этими белыми ужами.
- С ужами? Они ж, вроде, безвредные.
- Оно понятно, безвредные, но - не привыкну и все тут. Приду к себе,
они с труб свешиваются, под котлом ползают - тьфу! Шуровкой гонять станешь,
так шипят, бросаются... Причем года три назад не водились.
- Тогда у тебя крыса жила, - сказал электрик, и все засмеялись. Еще
помнили, как бедствовал смотритель с гигантской крысой.
- Не знаю, как кому, - поднял очки слесарь, - а мне хуже всего, когда
трупный скворец.
- Точно. Они ведь когда появились - когда теплотрассу проложили через
пятое кладбище. До того не было. Выбросы были, но это ж совсем другое дело.
- Что за выбросы? - спросил электрик. Его недавно стали назначать в
ночные дежурства, он многого не знал.
- Ну, это бывает, - охотно объяснил слесарь, - это если разрыв
подающей, например, возле коллектора в том году. Идешь по каналу, вода
парит, ну и всякое... возникает.
- Возникает?
- Ну да. К примеру, в тот раз возле меня собралось душ восемь.
- Душ? Как это?
- Ну, такие... туманные личности. Подходят и смотрят, что ты там
делаешь. А фонариком посветишь вдоль - их там тысячи!
- Это пар, - сказал электрик убежденно.
- Может быть, может быть... - равнодушно согласился слесарь. - Но тоже
неприятно. Ты себе работаешь, а они все подходят и подходят. Нервирует.
Зазвонил телефон - как всегда в ночи неожиданно, пронзительно. Газовщик
взял трубку и принял вызов. Потом вернулся к столику.
- По твоей части. Выбило предохранители на эскалаторе в подземке.
Кто-то хотел запустить, самовольно.
- Ладно.
Электрик отодвинул домино и легко поднялся. Должно быть, ему уже
надоело здесь. Он натянул куртку, подмигнул оставшимся. В свете фонаря они
еще видели, как снаружи уменьшается, уходя, его силуэт с чемоданчиком.
- Смотри-ка! - воскликнул слесарь.
Все трое уставились в угол, где дотоле спокойно спала на коврике птичка
- странным образом для птички, свернувшись, словно котенок, упрятавши голову
чуть ли не под хвост. Как только электрик ушел, существо забеспокоилось,
вспрыгнуло - резко, но беззвучно - и быстро забегало вокруг стола. Мгновение
спустя темное пятнышко пробежало снаружи в полосе света.
- Видали? - сказал газовщик. - Скворушка...
- За ним. Тут уж ничего не поделаешь.
- Мне так лучше уж скорпион.
- Не говори. Этот вроде и старается на глаза не попадаться, бегает себе
сзади, но все равно тревожит. Особенно, когда передразнивает...
- Это хуже нет, что и говорить.
- Мысли повторяет, ну и там всякое... Нервирует, словом. Можно
пораниться в таком состоянии, когда под руку...
Моль, наконец, влетела под колпак лампы, послышался треск сгорающих
крыльев и отдаленный, как бы уменьшенный истерический взвизг. Слесарь
прислушался к нему, покачал головой; затем достал свой термос, снял очки и
неторопливо принялся за еду.
Луна-парк (проспект)
Заходите к нам в Луна-парк; вы приятно и поучительно проведете время.
Для удобства посетителей наш Луна-парк открыт круглосуточно. Он
раскинут на пустыре, где раньше и бродячие собаки не рисковали бегать; а
теперь вся округа кишит народом.
Издали он похож на кучу цветного тряпья, раздуваемого ветром: кружат
карусели, вертятся колеса, мечутся крохотные электромобили, время от времени
из недр Луна-парка всплывает огромный шар и тут же скрывается вместе с
пассажирами в низких тучах.
Не думайте, что сюда просто попасть: вход в Луна-парк - это тоже
аттракцион, входной турникет действует по принципу рулетки, и если выпало
красное, то скорей проходи дальше, а если черное - хлопот не оберешься,
посадят в Черный ящик - так называется устройство, куда входит один человек,
а выходит совсем другой, и что с ним там было - не может рассказать, а
только неловко улыбается; оно и понятно - какой спрос с постороннего
человека?
Первым делом вы проходите улицу Стрелков. По обе стороны улицы стоят
тиры, там непрерывно трещат выстрелы и вопят раненые. Можете подойти к
барьеру и взять винтовку с оптическим прицелом (на той стороне в зеркале ваш
двойник сделает то же самое), затем как следует прицельтесь и стреляйте в
него. Изюминка аттракциона в том, что совершенно неизвестно, кто из вас
отражение!
Интересно отметить, что зеркало еще ни разу не разбилось.
Дальше идет район Лабиринтов, но люди робкого десятка обходят их
стороной, тем более, что в их глухие стены часто стучат изнутри - это
заблудившиеся. Есть мнение, что оттуда еще никто не появился, но это не так,
хотя бы в отношении пяти-шести личностей. Удивительно, но они как две капли
воды похожи на людей, в свое время попавших в Черный ящик, однако тоже
ничего не помнят. Думаете, в Лабиринт идут редкие смельчаки - как бы не так!
Дети, старики с чемоданами, веселые туристы с разноцветными палатками,
влюбленные, спелеологи, ученые, отшельники, беглые преступники, да мало ли
кто... Посетите наш Лабиринт.
Неплохо также поставлено дело с автоматами, предсказывающими будущее.
Если вам выпала карточка с язвой двенадцатиперстной кишки - не
расстраивайтесь, бросьте еще монетку, и вам выпадет совсем другая болезнь,
скажем эпилепсия, а предыдущее пророчество аннулируется. Наши автоматы
гарантируют исполнение прогноза.
В комнатах смеха лучше смеяться как следует, иначе придется худо. Людям
без чувства юмора там делать нечего, однако их почему-то так и тянет туда,
хотя на табличке черным по белому написано предупреждение. Смотрите, как
ходуном ходит комната смеха - будто там носится табун взбесившихся жеребцов!
А вот наш андрарий, где в двенадцати клетках представлена эволюция
человека от обезьяны к нему самому. Экспонаты все время меняются, содержание
самое лучшее, однако за барьер заходить не стоит - всякое бывает. Место Хомо
Сапиенс все еще вакантно.
Постоянно открыт конкурс на его замещение, это веселая, молодецкая
забава. Претендент должен в нескольких словах раскрыть сущность теории
относительности, спеть популярный сонг и толкнуть ядро на определенное
расстояние (для женщин - упражнение с мячом). Еще никому не удалось сделать
все это безукоризненно, так что участвуйте в конкурсе, вы можете оказаться
Человеком Разумным.
Дальше Чертово колесо. Надо сказать, оно также не вполне обычно.
Вращается оно под землей, и, судя по выходящей на поверхность части, диаметр
его огромен. Это самое большое Чертово колесо в мире. Садитесь в кабину, и
плавное вращение тут же понесет вас в раскаленные земные недра. Острому
ощущению невыносимого жара сопутствует чувство многократного увеличения веса
- следствие приближения к земному ядру, а в самой нижней точке колеса все
это усугубляется оглушительным ревом, будто продуваются колосники всемирной
топки; впрочем, так оно и есть. Тут же включается остроумное устройство,
имитирующее адские крики грешников, а кабинка вдруг начинает сжиматься,
словно испанский сапог... Жаль тех, кто еще не прокатился на Чертовом
колесе.
Наше знаменитое кабаре со стриптизом не нуждается в зазывале.
Красивейшая девушка мира Эвелина Пэ, ежедневно с десяти до часа ночи.
Любопытно, пока она снимает чулки, бюстгальтер и трусики - все в восторге, а
лишь начнет вылезать из кожи и все остальное - непривычные посетители
воротят нос. Это тот самый снобизм, бич нашего общества; чтобы поддразнить
таких, Эвелина бросает в зал свои внутренности, которые расхватываются
клиентами как сувениры (серия последовательных снимков).
Новинка - игра "Детектив". По вашим отпечаткам пальцев и вашему
словесному портрету вас неопровержимо уличат в любом преступлении. Наказание
- в строгом соответствии с законом.
А на этом снимке вы видите то, что может произойти с каждым, кто
вздумает пройти через воротца с надписью "выход". Надпись "выход" сделана в
шутку. Как уже говорилось, людям без чувства юмора здесь приходится туго.
Веселье и смех - вот чего добиваются от посетителей во всех аттракционах;
вон какой гогот стоит - вороны не могут усесться на гнезда с самого дня
открытия Луна-парка!
В этом перечне нет, казалось бы, главных достопримечательностей парка -
зала Ужасов, зверинца, океанария и прочих объектов, посетить которые
стремятся иной раз ценою жизни - и поверьте, оно того стоит, - но есть мера
любой рекламе. Почему наши аутодафе - иллюзорные, разумеется, привлекают
орды фанатиков? Почему сафари на людоедов так популярно среди молодежи? Как
это зал самурайской рубки на мечах, с чудовищной пропускной способностью - и
не справляется с наплывом? Почему контрольная полоса - а Луна-парк окружен
со всех сторон настоящей границей - каждодневно подвергается нарушениям с
той и другой стороны, со всеми вытекающими последствиями?
Одни говорят, что ответы следует искать в национальной психологии, в
трудной истории края. Другие - в изнанке быта, невыгодно контрастирующей с
карнавальной суетой. Третьи вообще ничего не говорят, лишь улыбаются со
стиснутыми зубами, беря винтовку в зеркальном тире... Но мы-то не теоретики,
вопросы не по нашей части. Давайте, наконец, веселиться! Мы заработали свое
веселье такими годами, по сравнению с которыми любой Луна-парк - детская
забава. Добро пожаловать в наш Луна-парк!
Директор Луна-парка - (подпись, улыбающееся фото)
Дворец ожидания
Мой спутник, благообразный мужчина в просторном светлом плаще, указал
вдаль со словами - а вот и он!
Действительно, под темно-синим небосклоном, глубоким и недвижным в этот
предвечерний час, лучился массивный купол, который я уже знал по открыткам.
К самому дворцу надо было идти еще квартала три-четыре. Это был район
развалюх и серых, источенных непогодой заборов. Я удивился тому, что дворец
упрятан в таком захолустье; по открыткам этого было не понять. На глянцевых
цветных отпечатках набережная чернела гранитом, а по виадуку, огибавшему
дворец, катился пестрый поток машин.
Когда мы подошли ближе, стала видна фигурка на куполе. Бронзовый бегун
лишь кончиками пальцев касался пьедестала, весь он был как порыв ветра, как
простая летящая радость стремительного движения. Ахиллес... На фронтоне
главного входа виднелась и черепаха, ее медный панцирь позеленел от времени,
короткие ноги, казалось, бессильно скребли мрамор...
- Ахиллес никогда не догонит черепаху, - сказал мой спутник убежденно.
- Ну вот, мы и пришли.
Гигантский портал отбрасывал длинную косую тень на ступени входа, на
них у подножья огромных колонн, тронутых цвелью, кучками сидели посетители.
Ласточки с визгом метались под мощными лепными карнизами. Войдем? -
предложил спутник.
Я оглянулся вокруг. С высоты двадцати ступеней предместье, окружавшее
дворец, выглядело, как нагромождение ржавых крыш среди темной густой листвы.
Над сонной рекой торчали вдали две заводских трубы и отсвечивало разбитыми
стеклами приземистое здание складского вида. Пожалуй, я был немного
разочарован.
Разочарование мое усилилось еще больше, когда мы вошли.
Дворец, такой роскошный, хотя и несколько обветшалый снаружи, внутри
состоял из череды сравнительно небольших помещений, связанных извилистым
запутанным коридором; грубая коричневая панель масляной краски шла по стенам
коридора, тяжелый вокзальный дух стоял там - запах черствой пищи и окурков.
Молчаливые люди слонялись вдоль коридора, украдкой поглядывая друг на друга.
В приемной у входа сидел человек с портфелем, нервно постукивая ногтями по
защелке; возле окна что-то торопливо жевал офицер, то и дело поглядывающий
на часы. Тут я вспомнил, что на фронтоне дворца имелись еще и куранты,
квадратный циферблат в лепном орнаменте, с вяло повисшими стрелками: часы
стояли.
Под колючей пальмой веером были расставлены скамьи, там сидели люди с
пожитками, возились дети, спал солдат, задравший огромные сапоги прямо на
поручень.
- Непорядок, - заметил я. - Солдат спит, а служба идет.
Мой спутник растолкал солдата и заставил сесть.
- Что и говорить, народ здесь самый разный.
- И все ждут?
Пока мы поднимались на второй этаж по широкой замусоренной лестнице,
сопровождающий с энтузиазмом рассказал мне об этой, новой для меня, области:
- Ожидание - это своего рода статус, фундаментальное состояние. У нас
не смотрят на ожидание как на временную, преходящую фазу бытия. Оно
постоянно, так гласит постулат нашего теоретика Стефана Куки. Мы исследовали
этот вопрос всесторонне, в основном психологически и социологически. Цифры
оказались потрясающими: на двадцать ожидающих лишь два и восемь сотых
результативных.
Видимо, специальная терминология. Я переспросил.
- Результативный - это тот, кто дождался желаемого. Чего - неважно:
поезда, квартиры, любви, прибавки к жалованью, телефонного звонка... А что
прикажете делать с остальными ждущими?
Преувеличение, подумал я. Не может быть, что столько ожидания идет
впустую. Тем временем мы достигли лестничной площадки, где в ободранном
кресле дремал, свесив голову, седовласый старичок. Скорее всего, он ожидал
естественного конца.
- Все остальные, - вел дальше мой спутник, - продолжают ожидание под
нашей эгидой. Они делятся друг с другом своими чаяниями, надеются и грустят
вместе. Мы помогаем им, устанавливаем тип ожидания и его порядок. Занимаемся
прогнозированием надежд, их вероятностью. В случае обращения к нам
результативность становится больше на восемьдесят четыре сотых процента - в
среднем. Поэтому у нас так много клиентов.
Коридор второго этажа также кишел людьми, однако здесь чувствовался
больший порядок, а вдоль правой стены стояла длинная спокойная очередь,
уходящая за поворот. Тут я заметил, что масляная панель на стене во многих
местах протерта до штукатурки, а подоконники и скамьи исписаны всякой
ерундой, какую пишут люди лишь от смертельной скуки.
- Дело новое, знаете, не все это понимают. Вот, с трудом отвоевали
старое здание под дворец. Все пришлось реконструировать, зато теперь есть
что показать.
Он с нескрываемым удовольствием обозрел замызганный коридор. В хвосте
очереди происходила какая-то возня. Мы подошли ближе.
- Чего ждете?
Никто не ответил, будто не слышали. Миловидная женщина рядом с нами
потупилась, улыбаясь. Разбитной парень подмигнул нам:
- Так они и скажут! Те, - он показал вперед, - знают точно, мы только
догадываемся. Ничего вы от них не добьетесь.
Мы отошли. Тут же возня возобновилась, мелькал лист-список с фамилиями.
Мой сопровождающий пояснил.
- Очередь - это вопреки правилам, это уже некоторый хаос. Они ждут чего
попало, что бы ни подвернулось, лишь бы дождаться. Будь по-ихнему,
какая-нибудь старушка, скажем, могла получить юного жениха, вполне здоровый
футболист - протез. Однако мы на то и поставлены здесь, чтобы нейтрализовать
хаос.
Хитроватая улыбка показала стальные зубы.
- Эта очередь идет по всем этажам, по всему зданию. В нее записываются
и с того конца...
Тут я заметил, что стемнело, во всяком случае под потолком зажглись
длинные ребристые плафоны, излучая неяркий дрожащий свет. Мне стало неуютно
и как-то по-особому несвободно. Следовало также как-то распроститься с
провожатым - мелким служащим дворца, - не обидев его невниманием. Он показал
себя как рьяный гид.
- Без сомнения, это очень интересно, - начал я издалека. - Объединить
ждущих, жаждущих, надеющихся, придать смысл их бесцельному ожиданию,
скрасить эти пустые часы хотя бы общением с товарищами по судьбе...
Тут я заметил, что спутник мой скрылся за какой-то дверью, дав мне знак
немного повременить. Здесь коридор образовывал расширение, в углу под
тусклой лампой двое шахматистов передвигали на маленькой доске крохотные
дорожные шахматы, молодая женщина восточного вида, с ребенком на руках
расхаживала туда-сюда, негромко баюкая малыша. Я отметил, что в местах
ожидания непременно бывает женщина с младенцем; я все еще смотрел на
ожидающих со стороны, будто забыв известное изречение Стефана Куки: нет
людей, которые ничего не ждут.
Я подошел к окну. За ним светлела широкая полоса виадука, там катили
вереницы машин, огни подфарников и стоп-сигналов двоились сквозь неровное
стекло. Оперся на высокий подоконник, размышляя о дворце ожидания. Была
какая-то нелепая, вздорная даже дерзость в самой мысли - сконцентрировать
бесплодные устремления и надежды, свести воедино гигантскую массу времени,
растрачиваемого впустую, локализовать само ожидание, сотворить из него
священный процесс, ритуал, мировоззрение. Основатели учения полагали даже,
что ожидание в ряде случаев может выступать полноценным заменителем жизни.
Великая бесцельность гуляла по бесконечным коридорам, от подвала до чердака
дворца, под вздохи ожидающих и стрекот пишущих машинок, в дуновениях
промозглого, пахнущего пылью сквозняка.
Мой спутник все не появлялся. Машинально я стал разбирать имена, в
изобилии покрывавшие мраморный подоконник. Меня почему-то неприятно поразило
мое имя, выцарапанное чем-то острым, скорее всего шилом, и уже почти
затертое. Мало ли однофамильцев, да и дата... Я наклонился поближе и
всмотрелся в черные угловатые цифры - сегодняшний день! Шлепнул ладонью по
мраморной доске и решительно подошел к двери. За ней открылся такой же
длинный многолюдный коридор. Я стремительно прошел его и спустился вниз. В
полутемной прихожей сидел человек с портфелем, нервно барабаня ногтями по
защелке, и офицер метался по комнате, время от времени взглядывая на часы.
Ждали служителя с ключами от входа.
Сколько еще предстоит мне пробыть в ожидании, в облезлых коридорах, под
засохшими пальмами, на скамейках, исчерканных множеством имен, в хвосте
бесконечной очереди под высокими плафонами, источающими дрожащий мертвенный
свет?
Из характеристики
Вьюнов Б.В., из детоприемника им. А.Коллонтай, пол скорее всего
мужской, возраст 12 лет, конечности в зачаточном состоянии, образование
никакое, других особых примет нет. За время пребывания в специальном детском
доме N_18 проявил себя как с хорошей, так и с плохой стороны. При похвальной
обычной малоподвижности, послушании и умеренности в удовлетворении жизненных
потребностей, неоднократно обнаруживал такие качества, как злоязычие (будучи
по медицинскому заключению немым), недопустимую эрудицию и противоправную
вездесущность. Последнее качество проявлялось в нежелательном присутствии
Вьюнова Б.В. на различных мероприятиях, а также событиях личной жизни
сотрудников спецдетдома N_18, как в служебных помещениях, так и по месту
жительства сотрудников. При этих своих появлениях Вьюнов Б.В. демонстрировал
ложный феномен так называемого "чтения мыслей" сотрудников, из-за чего в
коллективе возникали склоки и неоднократные ревизии хозяйственных органов.
Повторные и настойчивые внушения педколлектива о недопустимости такого
поведения воспитанника не дали ожидаемых результатов.
Вывод: Необходима немедленная изоляция Вьюнова Б.В. от других
воспитанников спецдетдома, т.к. он распространяет свое влияние (и умение) на
других детей, что может иметь необратимые последствия.
Приписка от руки: Насчет того, что воспитатель Труцкий вроде избивал
ребенка-калеку с целью предотвращения подобных выходок - все обвинения
ложные, т.к. Труцкий сам болезненный и нервный человек, а Вьюнов к боли
совершенно нечувствителен, в чем персонал неоднократно убеждался.
Свидетельства Вьюнова о хищениях неправомочны, т.к., согласно справке, он
слепой, немой, лишен подвижности, вообще ненормальный. Заберите его от нас,
ради Бога! (подписи)
Камер-таймер
Спелеолог Клембикп, по дальнему происхождению своему из
немцев-колонистов, что, правда, не имеет прямого отношения к описываемому
эпизоду, интеллигент во втором поколении, аспирант, заядлый турист и фанатик
казачьего хорового пения, - так вот, этот самый Клембикп в одно ненастное
июньское утро спустился, ассистируемый двумя помощниками, в воронку
карстовой полости на краю безлюдного плоскогорья в окрестностях крохотного
селения Амбы-таш. Здесь он бывал раньше - в юности, когда только-только
открыл в себе жутковатую, неодолимую, подобную некрофилии тягу к склизким
беспросветным, бесконечным полостям в земной тверди, и еще раз, совсем
недавно, когда подыскивал подходящее место для установки темпорального
датчика. Датчик этот - металлический увесистый ящичек некий институт
намеревался с помощью Клембикпа поместить в наиболее глубоком кармане
пещеры, с тем, чтобы примерно раз в три месяца снимать с его помощью (через
геодезический спутник) величину временной составляющей, чтобы, сопоставив ее
с нормалью, действующей на поверхности, судить об общем изменении временного
поля. Такая вот задача, кажущаяся непосвященному сплошным вздором.
Клембикпу отводилась в этом деле всего лишь роль доставщика, которую
он, тем не менее, выполнял с высоким тщанием. Срок установки приурочен был к
ближайшему прохождению спутника.
Спустившись на глубину 280 метров на дно воронки, он первым делом
установил компактный антенный отражатель, с которого в дальнейшем сигнал
должен был идти на спутник и обратно, и, потихоньку разматывая антенный
кабель, двинулся вниз по тоннелю к облюбованной им в прошлый раз нише.
Пещера была уникальна по красоте и нетронутости. Клембикп оценил в который
раз такое качество, как малодоступность; мало кому из любителей экзотики по
душе спуск на сотни метров вниз, в полной темноте, на раскачивающемся
канате. Для этого нужно иметь весьма редкий строй натуры.
Ниша идеально подходила для установки - сухая, укромная, окруженная
рядом тонких сталагмитов. Клембикп поставил ящичек на специальный пружинный
поддон и включил его, как ему показали в институте.
Тут же он оказался в полной темноте, хотя, как потом вспоминал, фонарик
погас не обычно, а как бы с паузами, как бы стробоскопически. Человек
опытный и вовсе не слабонервный, спелеолог не видел в этом ничего такого;
сперва он лишь легонько встряхнул фонарик, на случай плохого контакта, затем
уже полез в карман за спичками. И тут - рассказывал Клембикп - он ощутил как
бы движение воздуха, и кто-то мягким, но неодолимым движением закрыл ему
сзади глаза. Клембикп, забыв о спичках, стоял потрясенный, ощущая лишь
прикосновение холодных ладоней. Затем низкий женский голос произнес:
наконец-то!
Некстати, пожалуй, в этой кульминации отвлекаться на поверхностные
умствования, к примеру, о природе восприятия. Мы все негласно условились:
происходящее проверяется нормой, то-есть массовым опытом.
Но какой массовый опыт может учитываться в лишенной звуков подземной
глубине, в такой тьме, будто человека запрессовали в пласте угля, и к тому
же - вот ведь особенность момента - еще и мазнули по темени мощным лучом со
спутника, прошедшего как раз над карстовым провалом в своей космической
выси? И запустившего тем самым темпоральный датчик, от которого, думается, и
сами его создатели не знают, чего ожидать?..
Когда Клембикпа, спустя восемь дней, обнаружили казахи-чабаны за
двадцать верст от селения, и несколько подлечили в скверной районной
больнице, он смог кое-как изложить происшедшее. Любопытно, что версии
случившегося варьировались аспирантом до неузнаваемости; людей, знавших его
как человека вполне правдивого, это ставило в тупик. Он рассказывал, что
"неизвестная" (он выговаривал это слово с ужасом и одновременно со странной
нежностью) повернула к себе лицом ошеломленного Клембикпа, и он вдруг
ощутил, что его целуют! В сухом лексиконе спелеолога не нашлось
соответствующих слов, чтобы описать этот поцелуй, что ощутил он - жуть, или
сверхъестественное блаженство - не удалось никому понять. Так или иначе, он
отключился, ушел в глубокий обморок, и, когда очнулся, не вполне хорошо
соображал. По одной версии, он и его новая знакомая - это была странная
девушка монголоидного типа, почти голая, если не считать замшевой юбчонки и
многочисленных ожерелий, - долго бродили по ночной ветреной степи и
беспрерывно разговаривали, прямо таки взахлеб, за исключением тех моментов,
когда обнимались. Тут Клембикп терялся, заводил глаза к потолку и мучительно
вспоминал, о чем же шла речь, но ни единого слова беседы вспомнить не мог.
В другом варианте он блуждал по пещере, вовсе не видя спутницы (та все
время была рядом, молчаливая, надежная, будто альпинист в связке), она
помогала Клембикпу в кромешной тьме преодолевать подземные провалы и щели,
пока не вывела его к узенькой отдушине на склоне глинистого откоса, где они
и расстались (здесь Клембикп утверждал, что так и не видел ее лица). По его
словам из темной расселины донеслось лишь - значит, ты не вспомнил?
В дальнейшем, по мере выздоровления Клембикп предпочитал рассказывать о
том, как он заблудился под землей и почти неделю в полном одиночестве искал
выход. Видно было, правда, что ему теперь больше хочется отвести подозрения
в сдвинутой психике. Но желание выговориться однажды возобладало. Однажды
ночью он подозвал добродушную няньку и рассказал ей красочно, с
подробностями, - все, что с ним приключилось, на своем родном языке. Йа, йа,
- поддакнула нянька в конце рассказа. Она оказалась соплеменницей Клембикпа.
Зародышем этого инцидента можно считать мимолетный эпизод, случившийся
с юношей-Клембикпом еще в первый его спуск в воронку Амбы-таш, когда он, в
восторге от подземных красот, заметил на ближайшей стенке наплыв,
удивительно подобный девичьей фигурке - обобщенной, почти без деталей, как
бы изваянной каким-то отечественным эпигоном Родена. Клембикп не имел о
Родене никакого понятия, он просто любовно погладил барельеф и сказал что-то
вроде (за давностью он не помнил точно), что-то такое:
- Девочка, подрасти немножко и станешь моей невестой!
Или похоже, в таком тяжеловато-юмористическом ключе. Драма в том, что
именно эти слова он должен был вспомнить, блуждая по ночной степи с той
девушкой, так было необходимо, но вот же - это выплыло слишком поздно, уже в
разговоре с нянькой. Тем не менее, случай со Клембикпом имеет на диво
благополучную концовку, отнесенную от спуска в пещеру на целых четыре года.
Как раз тогда спелеолог отбывал что-то вроде образовательной повинности: он
проводил какую-то лекцию с показом слайдов в клубе часового завода, где, как
водится, персонал почти полностью женский. Вдруг его проектор погас -
примерно так же постепенно, как фонарик, - и аспирант даже зажмурился,
ожидая, когда прохладные пальцы... но свет опять появился. Однако справа от
него, на пустом до сих пор месте, теперь сидела раскосая девушка, пристально
глядя на экран...
Теперь они вместе. Жена Клембикпа, родом из волжских татар, никогда не
бывала в Амбы-таше, а уж затащить ее в пещеру - и вовсе немыслимо. Но
Клембикп уверен, что это она.
Реферат по сводной истории (отрывок из вступления)
...Основная же трудность сведения даже нескольких взаимоисключающих
исторических курсов состоит в том, что письменные или фактографические
свидетельства вероятности того или иного события больше не могут служить
критерием его достоверности. Хрестоматийные примеры: египетские пирамиды, в
соответствии с авторитетным историческим курсом, являются лишь граничным,
так сказать, пунктирным завершением китайской стены; по другой, не менее
авторитетной и распространенной версии, они - часть огромного культового
комплекса, охватывающего почти весь материковый массив под тропиком
Козерога, от храмов Борободура до пирамид в Паленке.
В каждом случае мы имеем вполне достоверный исторический материал.
Парадокс: в свете альтернативного метода такие сомнительные в прошлом
свидетельства, как эпизод с Атлантидой (на грани мифа), становятся наиболее
достоверными, т.к. практически не влияют ни на какое историческое изложение.
Альтернативная история, вообще говоря, имеет вполне определенные слои
потребителей, сторонников внутри вполне образованных кругов. С принятием
такого (множественного) исторического видения исчезает антагонизм между
группами, исповедующими противоположные версии одного и того же события.
Начало второй мировой войны для советских - это известный эпизод у местечка
Глейвиц. Для поляков - это нападение Гитлера и Сталина на Польшу. В Сводной
истории обе эти версии содержатся в виде двух смежных глав, обильно
подтвержденных документами.
Отдельно в приложениях помещены крайние, экстремистские интерпретации
событий, в частности отрицательного, аннигилянского толка. Как правомочная
приведена событийная цепь из истории Франции, начисто исключающая Революцию
и последующую деятельность императора. Следует отметить, что нынешняя
историческая наука все чаще и активнее выражает сомнения в самом
историческом факте существования таких фигур, как Эхнатон, Перикл, Кай Юлий
Цезарь, Фридрих Барбаросса, Жанна д'Арк, Ян Гус и т.п., а соответствующая
дисциплина - психология масс, рассматривающая свой предмет в историческом
аспекте, вообще определяет их как "фантомы массовой истерии". Одно из
крайних мнений, также нашедшее место в настоящем сводном курсе - это
предложение вовсе аннулировать предмет истории. Согласно такому взгляду,
история - это лженаука, занимающаяся прошлым, т.е. одним из видов
несуществующего, и на этом основании должна влиться в куда более широкое
интеллектуальное русло, базирующееся как раз на несуществующем во всех его
видах, и получившего наименование "нонэкзистенционализм".
Любимая Тита
Человек с редким именем Тит (хотя, если разобраться, какое оно редкое,
ведь еще в начале века это самое обычное имя среди простолюдья), так вот,
этот самый Тит внезапно обнаружил, что его возлюбленная сумчатая. До нее у
Тита долго тянулась связь с грудастой блондинкой-костюмершей, однако с ней
пришлось расстаться, она оказалась на удивление тупой и неряшливой. А
следующая, у которой обнаружилось такое, сперва показалась Титу воплощением
всех его желаний - стройная, подвижная, с темной челкой, с раскосыми
светло-карими глазами и - главное, что Тит особенно ценил, - с прекрасным
низким голосом, как бы свободно проникавшим внутрь его существа, вдобавок
более образованная и сведущая, чем он, словом, не удивительно, что Тит был
вскоре совершенно пленен, тем более по контрасту с недавней костюмершей.
Не мешает уточнить вот что: все свои знакомства и любови Тит заводил
вовсе не из-за врожденной игривости, напротив, он сложился как серьезный и
основательный мужик, главным в этих делах был для него поиск настоящей
спутницы жизни, но так уж вышло, что поиск этот приобрел постельный
характер. Он прямо-таки возликовал, предположив, что искания его, наконец,
окончились; но тут-то и произошла осечка.
В очередную их встречу, уже поутру, когда оба торопливо одевались
(будний день, работа), Тит обратил внимание на отсутствие у любимой пупка,
легкую складочку на животе - и сразу все выяснилось. К ее чести, не было
никаких запирательств и недомолвок - да, вот мол такой факт. Тит, вне себя
от изумления, глядел на девушку во все глаза, еще не понимая, что это
открытие перечеркивает все его планы; она же, свободно откинувшись в кресле,
распялив колготки на ладони, вроде бы изучала их узор, время от времени
взглядывая на Тита холодно-испытующе. Тит вскочил.
- Как это получилось? - задал он глупый вопрос. Но ответ получил
исчерпывающий. Впервые она обнаружила эту свою особенность еще в детском
приюте, куда была подкинута неизвестной матерью; еще тогда она детским
инстинктом поняла, что такое лучше скрывать. Однако феномен, отличие не
давало ей покоя. По мере взросления она узнавала все больше о сумчатых и
пришла наконец к выводу, что все многообразие вида сумчатых, имеющих как бы
дублеров чуть ли не у каждого млекопитающего, неполно без человека, более
того, люди-сумчатые должны скрытно существовать в человеческой среде, она
тому живой пример. Эта мысль вдохновила ее на поиски себе подобных, и она с
гордостью сообщила Титу, что вскорости обнаружила таких - трех женщин и двух
мужчин. Дальше - больше.
- А как ты определила мужчин?...
- По отсутствию пупка, - ответила любимая, не углубляясь, и продолжала
рассказ. В скором времени ей удалось выйти на общество, чуть ли не союз
сумчатых, в котором, как и в любом другом союзе, были свои группировки,
теоретики, программы, экстремисты, "ну, словом, все как у вас" - здесь Тит
впервые понял, что она понимает его, Тита, как существо другой породы, и
только теперь почувствовал отчуждение. По ее словам, экстремисты-сумчатые
предрекли скорый конец эре плацентарных - тому множество причин, все их
знают, - и в конце концов воцарялись в мире, как подвид, созданный природой
именно для кризисной поры. Сущность преимуществ - в процессе вынашивания
детеныша...
И она принялась обстоятельно растолковывать Титу особенности
существования своего вида в обычной человеческой диаспоре. Тит уже не
старался вдумываться - он просто внимал ее изумительному голосу, идущему
непосредственно в душу, впивал глазами округлую смуглоту, дремучесть
распущенных волос, в общем - прощался навсегда. Никогда прежде не было так
тяжко.
- Ну, а зачем ты связалась со мной?
- Зачем, - она задумалась, морщинка взбежала на лоб. - Ну, опять же,
искала себе подобных...
- А дальше? Ведь это стало ясно в первый же вечер!
Любимая нахмурилась и закрутила на палец длинную прядь. Тит обожал ее в
этот момент. Боже, если б не это!
- Ну... ты мне понравился.
- А теперь? - вопросил Тит потерянно.
- Теперь - еще больше... А, не обращай внимания. Я хочу жить с тобой.
Улыбка, прыжок, и вот она уже у него на коленях, и лицо Тита в джунглях
тугих каштановых волос - но теперь, вместо чувства безбрежной отрады, как
раньше, вдруг с острым холодком втекла в душу странная тревога и ощущение
животной чуждости этого ладного, всегда желанного тела. Даже запах волос
будто отдавал слегка зверинцем... Тит отстранился и встал. Она смотрела на
него снизу из кресла. "Кенгуру", - подумалось с острой тоской.
В то утро они еще не расстались и даже назначили новую встречу, но Тит
- да и его любимая - ясно понимали, что произошло. Он смотрел вслед стройной
фигурке в долгополом пальто, бегущей по заснеженной набережной (Тит жил
тогда возле канала), и сотрясался от внутренней муки. Когда же девушка
скрылась за углом, его вдруг вырвало прямо в канал, еле успел добежать до
парапета. На миг Тит уподобился какой-то мифологической бестии, коих не
счесть у Петергофских фонтанов; затем медленно выпрямился, отер лицо снежком
с чугунной ограды и поплелся в сторону метро.
Из дневника пенсионера
...У нас во дворе обосновалась стая человекообразных макак. Слухи о них
ходили и раньше; кто говорил, что они опасны, кто - забавны, но главное,
никто не видел их в глаза. И вот они здесь - пестрая группа на детской
площадке, на окрестных деревьях, а мы незаметно, из-за гардин наблюдаем за
ними. Интересно - для них, вроде бы, не существует ничего, кроме стаи. Все
их время проходит либо в сосредоточенном пожирании какой-нибудь ерунды,
вроде конских каштанов, в повальной спячке на солнцепеке, либо в хронических
визгливых сварах, драках и погонях, которые обращают наш мирный двор в
орущий содом. Но ко всему привыкаешь.
Когда они в очередной раз затеяли скандал, и цветные тела макак
помчались по деревьям, по балконам и антеннам, я вышел в лоджию покурить
перед сном. И тут макака в голубой нейлоновой безрукавке вскочила на
ограждение. Я рассмотрел ее подробно, между двумя затяжками: это был молодой
самец с довольно приятной, если можно так сказать, мордочкой, хотя
мгновенные изменения мимики и характерная неспособность глядеть человеку в
глаза сразу говорят о бестии. Руки, худые и мускулистые, покрыты мелкими
шрамами - свидетельство непрекращающейся вражды и соперничества в стае.
Запястье животного украшали новехонькие электронные часы, вообще оно
выглядело полным сил, отнюдь не несчастным - взрослеющий юниор, исполненный
хищного любопытства и взрывчатой агрессивности, нервозный до истерии, этакий
рядовой, шестерка стаи.
Я смотрел и курил; не спуская глаз с моей руки, макака схватила банку
маринованных овощей (места мало, кое-какие припасы хранятся в лоджии), и
мгновенно скрылась. Спустя секунду я мог видеть, как вся стая с визгом
устремилась за голубой безрукавкой, пытаясь отнять добычу.
Подумать только, и с этим зверьем мы состоим почти что в кровном
родстве! - вот какая мысль пришла мне в голову, когда я щелчком сбросил
окурок вниз и смотрел, как он, тлея, угасает на захламленном газоне...
Сиделка
В. страдает редким заболеванием, - оно как-то связано то ли с земным
магнетизмом, то ли с ориентацией неких статических полей местной
локализации, - но в результате недуга он вынужден всегда держать голову в
одном положении, строго вертикально, причем ни на дециметр выше или ниже
некоего незримого уровня, диктуемого этими злосчастными полями. В., который
сперва, естественно, очень страдал и отчаивался, теперь, спустя два года,
немного пообвык и даже нашел в своем состоянии известные плюсы.
В. живет в крохотной квартире на первом этаже, где его трижды в неделю
навещает престарелая тетка, снабжающая его всем необходимым. Больной
вынужден был отказаться от пешего передвижения, потому что нормальная ходьба
связана с малозаметными приседаниями на каждом шаге (понаблюдайте со
стороны), а это вызывало у В. нестерпимые боли. Для перемещений по комнате и
прогулок в окрестностях дома В. приобрел кресло на колесах; снабженное
нехитрой автоматикой - поддержание определенной высоты сиденья и
сигнализация на случай внезапного обморока - кресло это почти освободило В.
от обычной неволи инвалида.
Но вот случилось так, что миниатюрный моторчик, приводивший кресло в
движение, вышел из строя; какой-то приятель В., принимавший в нем большое
участие, взялся его починить, да так и сгинул вместе с моторчиком, а
больному пришлось обратиться к наемной сиделке. В. рассказывает: это наглая,
крикливая особа, привыкшая безжалостно третировать умирающих, она тут же
уяснила своеобразие болезни В., и, прогуливая его в кресле обычным вечерним
маршрутом, нисколько не считается с ограниченным полем зрения больного,
которое не поднимается выше подвальных окон и мусорных урн. Обычно именно
это сиделка и демонстрирует несчастному В., быстро минуя его любимый газон с
розовым кустом; если же В. пытается возражать, она становится перед ним и
костит его на всю улицу, даром, что больному видны лишь ее стройные голени
да ступни в босоножках, гневно притопывающих по ходу перебранки. Интересно,
что В. еще ни разу не видел свою сиделку целиком, так сказать, во весь рост,
по правде говоря он даже никогда не лицезрел ее, и может лишь представить
облик девушки, успешно ли, нет ли, отождествляя его с голосом, - но это
занятие для утонченных натур.
Казалось бы, чего проще - отказаться от нахальной девицы, но в том-то и
сложность положения В. - он чувствует себя совершенно от нее зависимым и не
представляет иной своей жизни теперь. Все его дни отныне проходят в
переживании прошлых стычек с сиделкой и предвкушении новых. В. мнится
иногда, что его логика берет верх над вульгарным хамством красавицы (а В.
уверен, что сиделка очень красива), и ему каждый раз представляется, что он
может переубедить, преуспеть в единоборстве. Он даже ведет что-то вроде
дневника конфликтов. Единственное, что подтачивает радость В. от полноты
этих дней, это неясные слухи о том, что движок кресла потихоньку
ремонтируется, и скоро больной совершенно избавится от своего временного
ига.
В глубине души В. считает свой недуг лишь свидетельством того, что
мощные космические силы избрали его как бы передатчиком, контактором, что
ли, с какими-то им лишь ведомыми намерениями, и, когда б не противодействие
сиделки, все бы уже давно прояснилось. Но вот поди ж ты, прогнать сиделку В.
теперь уже никак не в состоянии.
Мигранты
Ева Чижик, моя давняя симпатия, всем сезонам предпочитает осень, и даже
не просто осень, а самую позднюю, совершенно ностальгическую пору обнажения
и смерти. Я не могу представить ее иначе, как в окружении ледяных ноябрьских
туманов и свирепых предзимних заморозков, когда невинный парковый газон
становится жухлым и жестким, как щетина покойника. Ева Чижик, на мой взгляд,
даже не прочь померзнуть до известной степени, во всяком случае в дощатой
мансарде, где мы иногда снимаем комнатку для встреч, она частенько
выскакивает из-под одеяла - как я ее ни удерживаю и стоит у окна на фоне
угрюмой сизой облачности, пока у нее от холода не окаменеют пунцовые соски.
Ева любит осенний стиль. Ей к лицу все эти балахоны, плащи, капюшоны,
зонты, сапоги-мокроступы, непромокаемые пуховые куртки, стеганые шапки с
козырьком. Обычно она поджидает меня, укрывшись за решетчатым витражом
вокзала от резкой ледяной сечки, полосующей лужи. Ей идут холода, она
по-особому свежа и упруга, словно - не подберу другого сравнения - банан из
холодильника. Надо сказать, она никогда особенно и не разогревается, даже
после самых жарких ласк Ева на ощупь прохладна, словно наяда.
Как всякая подлинная женщина, Ева хочет, чтобы однажды понравившееся
оставалось с нею всегда. Поэтому вся жизнь Евы проходит в скитаньях, в
миграциях за зоной осени, смещающейся от севера к югу и наоборот. Иной раз
мне думается, что Ева Чижик избрала такую вот кочевую жизнь лишь потому, что
по великой случайности ей как-то выпало одеться впору именно для осени -
бывают иногда такие удачные заходы в универмаг, - а дальше она решила просто
поддерживать этот стиль, не рискуя обновлять гардероб полностью для лета,
или же для зимы, попросту дрейфуя вместе с сезоном по пространству нашего
края. Ева - кочевник, постоянный обитатель аэропортов и гостиниц, где из-за
туманов и нелетной погоды она проводит почти все время. Сумка через плечо,
маленький замшевый ридикюль, чемоданчик на роликах, зонт в футляре - и в
порывистых объятьях ощущение девичьего тела под напластованиями
синтетических одежек.
Жаль, что мы встречаемся так редко, лишь однажды в год, но у меня свои
привязанности. Каждый год с наступлением зимы я перемещаюсь в летний пояс,
где с компанией себе подобных коротаю время до разгула летних дней в наших
широтах.
Дом свиданий
Еще о любви, или о том, какой вид принимает порой это неистребимое
чувство. Фаина, любовь Смирина - ладная шатенка с очаровательным бледным
личиком. Сначала он даже не верил, что такая женщина может обратить на него,
во всех отношениях заурядного мужика, какое-то внимание, и первые дни их
связи были омрачены именно этим его скепсисом, подозрительностью и
высматриванием скрытых целей. В дальнейшем все растворилось в чувстве. Фаина
звонит Смирину:
- Привет. Ты сегодня как обычно?
- Да, белка.
- Тогда я тебя жду. Записалась заранее - восемнадцатая.
- Ого! Умница, как тебе удалось? Ведь открывают в десять.
- Была рядом, вот и заглянула по пути... Так придешь?
- Считай, что я уже там.
- Ну, пока. Целую.
Остаток дня у Смирина как в тумане - Фаина застит ему взор, он видит ее
короткую прическу, ее брови, ее рот - крупноватый, пожалуй, но чудесной
формы, - вырез блузки, мочку уха с сережкой, словом, все, что удается
увидеть сквозь захватанное пальцами, толстенное стекло в комнате свиданий.
Может показаться, что основное неудобство Дома свиданий - это присутствие
множества других пар по обеим сторонам перегородки, но влюбленных тяготит
другое - микрофонная связь, она сделана уж очень по-дурацки. То, что
предназначается собеседнику, воспроизводится громкоговорителем по эту
сторону, причем, чем тише сказанное, тем громче звук, и самые нежные
перешептывания огромные динамики превращают в грохот обвала. Напротив, то,
что говорит Фаина, еле доносится сюда, и Смирин, словно глухонемой, пытается
разобрать слова по движениям губ.
- Соскучилась, - говорит Фаина.
- Что? - переспрашивает он (Что? Что? Что? - вопят динамики, и люди
поглядывают недовольно в их сторону).
- Соскучилась по тебе! Я не могу без тебя больше, - кричит Фаина.
- Прелесть моя! Я тебя обожаю! - надсаживается Смирин, но из-за гнусной
этой акустики, слова его не доходят до любимой.
- Что ты говоришь? - переспрашивает она в свою очередь.
Стоит гвалт. Вдоль строя влюбленных похаживает служащая в форме, она
засекает время и урезонивает чересчур раскричавшихся - сейчас она вежливо
теснит к выходу заплаканную девушку. Проходя мимо Смирина, басит:
- Закругляйтесь, мужчина.
- Ну, мне пора, любимая - (Любимая!! ...бимая! ...бимая!) - До завтра!
- орет Смирин на прощанье. Фаина молча машет рукой, они оглядываются, идя к
выходу, каждый на своей стороне.
Едучи к себе, Смирин в который уже раз отмечает эту невероятную удачу -
ведь Дом свиданий расположен как раз на полпути по дороге домой, в точке
пересечения их ежедневных маршрутов, и, значит, эти свидания, эта любовь
могут продлиться вечно. Вечно, - шепчет Смирин, глядя в запыленное окно
рейсового автобуса.
Шоссе
Неподалеку от моего жилья проложили дорогу, шоссе - удивительную
дорогу. Она настолько широка, что никому и в голову не придет двигаться
вдоль по ней, разве что перейти ее поперек, но это практически невозможно:
во всю ширину трассы движется транспорт, и оттуда холодно поглядывают на нас
- столпившихся у перехода - обитатели машин. Конечно же, здесь есть светофор
с кнопкой, как и во всех подобных местах, однако он не действует - то ли
неисправен, то ли никто не догадывается включить - и вот мы простаиваем
здесь часами, да и на противоположной стороне, отсюда видно сквозь дымку
выхлопных газов, тоже собралась толпа. Я уже давно приметил там молоденькую
блондинку в темных очках и несколько раз делал ей знаки; она, вроде, мне
тоже симпатизирует, но плохо то, что начинает смеркаться, а в темноте вряд
ли кто рискнет форсировать этот ад. Другой бы уже давно плюнул и вернулся
домой, но - странное дело - то ли блондинка, то ли азарт удерживают меня у
бровки ревущей трассы - а вдруг перейду?
И так, наверное, думает каждый, пока мы стоим здесь, у мчащегося шоссе,
в густеющих сумерках, под черной покосившейся крестовиной неисправного
светофора...
Корнет Троекуров
Как там у нашего крестьянского гения:
Друзья, друзья! Какой раскол в стране!
Какая грусть в кипении веселом!!
Да, именно так, разве что кипение не веселое, а, скорее, неизбывно
мрачное, безысходное клокотание черной вселенской хляби... А потому
перевернем страницу, сменим тембр. Побудем в ином звуковом ряду, нынче,
пожалуй, нам уже недоступном. У другого светоча:
"В 179* году возвращался я в Лифляндию с веселою мыслию обнять мою
старушку-мать после четырехлетней разлуки. Чем более приближался я к нашей
мызе, тем сильнее волновало меня нетерпение. Я погонял почтаря,
хладнокровного моего единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об
удалой русской езде. К умножению досады, бричка моя сломалась. Я принужден
был остановиться".
И тут же - наждачная шершавость, обкатанная в валуны недавняя
словесность наших свежезамороженных лидеров:
"Чего хотят здоровые силы Маврикия, так это насущных, глубинных перемен
во всем полуколониальном укладе страны, над которой опять, в который уже
раз, повисла когтистая лапа транснациональных корпораций. Но стяг Фронта
освобождения, уверенно развевающийся..." И т.д.
По контрасту - арабские сладкоречивые нашептывания-сказки, где на
каждом шагу из-за тугого стана одалиски, подобный змеиному язычку, может
вымелькнуть кинжал! Эти плаксиво-страстные стоны, замешанные на вожделении,
вероломстве и гашише:
"Клянусь Аллахом, госпожа моя Мириам, записал Калам то, что судил
Аллах, и люди сделали со мной хитрость, чтобы я тебя продал, и хитрость
вошла ко мне, и я продал тебя".
Еще, как бы искаженная расстоянием в тысячелетие, родная речь:
"В лето 6454. Ольга с сыномъ Святославом събра вои многы и храбры, и
иде на Деревьскую землю. И изыдоша Древляне противу; и снемъшемася объма
полкома на купь, суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье лете въсквози
уши коневи и удари в ногы коневи: бъ бо въльми дътеск. И рече Свенгельдь и
Асмудъ: "князь уже почалъ; потягнемъ, дружино по князи". И победиша
Деревляны".
Малолетний Святослав не смог толком бросить копье, но победил. Это
как-то ободряет даже теперь. А может, именно теперь.
И вот так, по методу контрастной бани, окунаясь то в один, то в другой
речевой поток, возможно, мы и сами не заметим, как окажемся вовсе не там,
где есть, вовсе не с теми, кто рядом, а может и вовсе не в тех местах, где б
нам хотелось быть. Ибо, ведь теперь-то, надеюсь, ясно стало, что речь,
рассказ, повествование - это неуправляемая стихия, и куда стихия выносит -
заранее неизвестно...
Прогноз по Киеву
Запад фонит 0,03-0,04, пик на вечерние часы. Видимость в тоннелях метро
нулевая. Тем, кому необходимо выйти на улицу, советуем держаться теневой
стороны.
Возможны налеты татаро-монголов из Керчи, которой возвращено древнее
название Тмутарахань. Горение поверхностных вод Днепра, благодаря
северо-западному ветру, перекинулось на левобережные районы, где, к счастью,
почти не осталось жителей.
Назначенный на четверг традиционный ход мучеников по Крещатику под
сомнением в связи с приближающейся пыльной бурей.
Реминисценция
Любой мало-мальски наделенный воображением человек, полагаю, в тот или
другой момент жизни своей мог представить себя этаким губителем Вселенной,
на худой конец пилотом, что ли, "Энолы Гей", взявшимся за рычаг бомбосброса
и глядящим с непостижимым чувством на четкие кварталы приморского города
сквозь легкую августовскую дымку. Тут закрутка такая, что самому
Достоевскому не снилась: нормальному человеку, не фанату, не истерику,
потенциально образцовому семьянину и честному работнику вдруг дано право и
подтверждено всячески разными уставами и представлениями убить одним махом,
за секундную вспышку сотни тысяч таких же, как он! Ведь, небось, в машине
едучи, пилот этот затормозит, юзом пойдет по дороге, спасая кошку на шоссе,
ведь племянницу свою трехлетнюю с нежностью тетешкает у себя на коленях (а
внизу таких племянниц - тысячи), и все же... И все же дергает рычаг!
А может, как раз загвоздка в том, что у него воображения этого самого,
фантазии нет ни грамма, и лишь потом, из газет узнавши и снимков
насмотревшись, он хлопает себя по лбу: да что ж это я? Да как же вышло, что
именно я?!
В микроскопической степени что-то подобное я ощутил раз летом, когда по
ходу жизни возникло у нас на чердаке и вскоре разрослось до фантастических
размеров осиное гнездо. Обычно осиное гнездо - это окружностью с железный
рубль невесомое такое упругое образование с десятком, не более, сотовых
ячеек. А тут выросло разлапое, ни на что не похожее страшилище, овеваемое
ежесекундно тучами ос и гудящее, как трансформатор. Женщинам стало страшно
забираться на чердак, и обратились ко мне.
О насекомых хоть и знаем достаточно, но мир этот для нас изнутри
абсолютно закрыт. С собакой, иной раз, контакт больше, чем с другим
человеком, да что там - с курицей, с мышью ручной - но вот с элементарным
сверчком запечным? С пчелой, наконец, хотя известно, что пчеловода она не
жалит и вроде признает, но признание это какое-то спиритическое,
потустороннее, как к мертвому непостижимому объекту. Словом, нет у нас
чувства биологического родства даже к самым симпатичным насекомым. А тут
осы.
И вот, закрыв лицо марлей, с баллончиком "Примы" в руке, подобный
бомбардировщику "Энола Гей", я приближался к гнезду. А оно все так же ровно
гудело, влетали и вылетали сотни ос, и, судя по всему, могучий этот доминион
осиного мира был в самом расцвете. У нас (людей) представляется, что такие
вот насекомые коллективы, вроде муравейников, роев, как бы не имеют
личностного начала, в отличие, скажем, от индивидуальной мухи, живущей сама
за себя. Они там всего лишь часть целого, ничтожная часть. Об этом думал я,
осторожно поднимая баллончик и нацеливая его в самый эпицентр химеры.
Б-ж-ж-ж-ж! Ядовитое облако окутало Хиросиму. Я дал еще несколько залпов
по окрестностям, чтобы расширить аэрозольную завесу и пресечь подлет новых
полчищ. Также беспокоило - не набросятся ли на меня уцелевшие. Но где там!
Мощный гул гнезда будто схлопнулся в один миг; очумелые осы выбирались
из его лабиринтов и градом сыпались вниз, влетавшие в облако также гибли.
Весь этот строй сложнейших (внутри гнезда) и, наверное, еще более
причудливых пространственных связей гнезда с миром вовне, простиравшихся на
многие километры вдаль, в один миг был порушен, и осы, бывшие дотоле всего
лишь винтиками этого государства, теперь умирали индивидуально. Если
перевести эту трагедию с насекомого на человеческий, если возможен такой
перевод, то, скорее всего, это выглядело так:
Оса, ошпаренная "Примой", тут же прекращает свою суету в гнезде. Этим
коротким замыканием она выбита из своего рабочего цикла, выключена, словно
реле огромного автомата. На пять секунд оставшейся жизни ей дано каким-то
чудом (человеческое допущение) индивидуальное сознание, отъятое от сознания
роя. Оса в эти пять секунд понимает себя как существо, как отдельную особь,
обреченную сейчас погибнуть возле непостижимой (теперь) развалины гнезда,
рядом с другими, совершенно чужими ей осами. "Что это было? Зачем это было?"
- вот такие вопросы пронеслись бы в ее гаснущем сознании, в человеческой
транскрипции всеобщего бедствия, наверное, как-то доступной даже осе...
Я поставил опустевший баллончик и направился к открытой двери в
фронтоне, к сияющему проему, в сторону океана, слегка покачивая крыльями.
Письмо
Нина, пишу тебе наспех, выпала лишь одна (несколько слов неразборчиво).
Возможно, ты не поверишь мне, но это сейчас не так уж и важно. Сразу о деле.
Помнишь, года два назад над нашей околицей появлялась в сумерки та
светящаяся чечевица; поначалу все очень взволновались, а потом привыкли и не
обращали внимания. С нашего балкона хорошо было видно. У нас тогда шли
нелады, скандалы, словом, не до того. Однажды ночью лежал я без сна и все
смотрел на эту штуку. Подумалось: ежели они такие всемогущие, чего б им
стоило уладить все наши с тобой дела - и квартиру, и любовь, и заработки,
словом все. А уж я б им...
(Целый абзац жирно, непроглядно замазан)... словом, когда это
выяснилось, предпринять что-то было уже невозможно. Я оказался полностью в
их власти, в этих подземельях, которым вроде и конца-краю нет. Это не в иных
мирах, это по сути рядом с тобой, но - недостижимо, и все время страшное
ощущение полной потери себя. Фатальный вздор - представлять их посланцами
издалека, это обычные бесы, они просто регулярно меняют приманку и облик. Но
не это главное - Ниночка, тот, кто живет с тобою теперь, это вовсе не я,
знай! Это изделие, кукла, Буратино с тремя-четырьмя датчиками, он еле умеет
говорить, да и на меня не очень-то смахивает, но им сходство и не важно, они
заряжают внушением, и тебе, за исключением очень уж грубых несуразиц, все
кажетсянормальным. Нинок, я пропал окончательно, но ты еще можешь выбраться.
Эта иллюзия, нынешнее верование в "серебристых людей" из пространства
оборачивается уже теперь многими жертвами; расскажи об этом, где надо,
подключи контрразведку. Здесь много тех, что числятся пропавшими без вести.
Этого Буратино можно уничтожить, нужно только (несколько строк
зачеркнуто) и тогда все станет на место. Тогда - но это почти несбыточно, -
может быть, ты вызволишь и меня. Главное, пока не позволяй ему (зачеркнуто),
не подписывай ничего в его присутствии, не смотри в глаза они читают по
взгляду, не эта кукла, конечно, а те, кто пользуется им, как биноклем; на
него действуют, как это ни смешно, лишь заклятья, те, что я перечислил.
Нина, про... (тут письмо обрывается на полуслове, внизу страницы
длинный росчерк, будто писавшего куда-то вдруг поволокли).
Все против всех
Столетье назад - теперь это видно - тогдашний широкий всеохватный
гуманизм напитан был крепчайшей убежденностью, что мировой вектор событий
несомненно к лучшему, "из мрака" - так тогдашние прогрессисты обзывали свою
чудесную пору. И огромный хрустальный массив той убежденности лишь нынче,
похоже, осел, растрескался, обратился в стеклянный бой. Но жить без такой
вот эпохальной веры в лучшее - это ведь вовсе уподобиться хряку, что сегодня
повизгивает, жрет, плодится, а завтра, глядишь, его уже потрошат на заднем
дворе. И все же этой славной людской традиции, блистательной перспективе
вдали, по всему видать окончательно пришел конец. А потому и биологическая
природа наша, чувствительная к таким вещам как сейсмограф, меняется на
глазах.
Как водится, плебс первый нутром ощутил перемену, и случаи
четвероногого хождения, всего лишь пяток лет назад бывшие сенсацией, теперь
никого особо не удивляют. А массовая регистрация лекарями (их, правда,
теперь по-старинке именуют ведунами), случаев атавизма? Не далее как
позавчера встретился нам в подземном переходе экземпляр дымчато-серый,
волчьей масти юноша, что куда-то мчался, держа в зубах (!) дамскую сумочку.
Да, именно волосатость - вот первое, что бросается в глаза, волосатость и -
следствие - отказ от одежды. Еще симптом: женский бюст (у молодежи это
особенно заметно), явно смещается книзу, ближе, так сказать, к коровьему
варианту, а верхние два ряда желез остаются недоразвитыми. Посему новое
поколение так потешается над классическими, еще кое-где уцелевшими
мраморными торсами, потешается на свой лад, усевшись в кружок прямо на
грязный пол возле монумента, закатив глаза и раскачиваясь на седалищах,
хохочут они - но это уже не совсем людской хохот, скорее какой-то визгливый
кашель - до тех пор, пока заводила стаи не вспрыгнет на плечи злосчастной
Венере и серией ужимок не доведет своих приятелей до окончательного
изнеможения.
Почему мы ходим по улицам с дробовиками? Ведь патроны к ним давно уже
вышли, и в обыденной жизни гораздо сподручнее стальной прут, или монтировка?
Тут сказывается, на мой взгляд, возрождающееся мистическое отношение к
огнестрельному оружию, из тусклого родового воспоминания об огненной
смертоносной трубке, их опасаются чем дальше, тем больше, помимо всякой
логики. Не понятно также, как ориентируются враждующие стаи в потасовках,
как они различают друг друга - по масти? По запаху?
Что впечатляет по сравнению с недавним, так это молчаливость нынешней
жизни.
Вопли и крик - лишь в момент крайнего возбуждения, драки, насилия, в
прочее же время мои соплеменники (могу ли с полным правом теперь их так
называть?) быстро и безгласно снуют по своим делам, обмениваясь друг с
другом знаками угрозы, или приязни, в зависимости от характера встречи. То
там, то здесь возникает внезапно людское скопление, куча, короткий визг и,
подойдя туда (с дробовиком, разумеется), находишь на опустевшей площадке
затоптанное тело, или же изнасилованную, с воющим плачем собирающую
разбросанные манатки.
Кое-кто думает, что нынешний образ жизни - дело преходящее, голод,
эпидемии, нашествие дальних врагов вскорости вынудит к нормализации, хочешь
того или нет. Однако ж надежды на такое держатся лишь на благих
предположениях; ожидаемого голода нет уже который год, ибо слабый, но
постоянный ручеек продовольствия неизменно течет сюда из какого-то дальнего
таинственного источника; эпидемии здесь как-то не отмечались даже грипп, -
но это и понятно, любой занемогший завтра же будет пришиблен
недоброжелателем, или первым встречным, и эпидемия пресечется на корню. Ну а
завоеватель, если он только не клинический дебил, наверняка сто раз
прикинет, нужно ли ему вообще заполучать этот рассадник убийц. То есть, даже
надежда на агрессора отпадает.
К слову, способ транспортировки женщин в клетках на колесиках (это
обычно грубое сопряжение овощного контейнера и тележки из универсама),
похоже, стал общепринятым. С той же целью применяются железные бочки,
которые легче катить. Это не гарантирует полностью, что жену не отнимет
встречная разбойная ватага, но создает какую-то видимость защиты, и два-три
перекрестка с таким буксиром вполне можно пробежать беспрепятственно.
Надежнее все же содержать своих женщин в малодоступных, скрытых полостях
домов - бывших ванных, кладовках и погребах, вместе с припасами. Вообще,
нынешний образ жизни способствует домоседству обремененных женами и детьми
отцов, и напротив того, бродяжничеству и хищничеству молоди, начиная от
наводящих жуть несметных подростковых толп до малочисленных шаек зрелых
холостяков, действующих наверняка. Целые кварталы контролируются группами,
на первый взгляд вовсе ничем не спаянными изнутри, склочными, ежечасно
конфликтующими - и, тем не менее, по сигналу тревоги все это войско
мгновенно запруживает улицы; разномастное, мохнатое, урча и повизгивая, то и
дело переходя на четвероногий галоп, они стремительно перетекают из
подворотни в подворотню в поисках врагов. И горе тогда злосчастному меняле,
расположившемуся на подстилке у входа со своим нехитрым товаром (старый
комбинезон, тыква, чугунок проса), прохожей старухе, либо даже клыкастому
патриарху, всего лишь выглянувшему на шум.
И тут поневоле вспоминается, приходит на ум невероятная длительность и
стабильность пещерного периода, с его устойчивым людоедским укладом. И
недоумение, отчего, мол, кроманьонец, по всем статьям нам подобный, столь
долго практиковал сугубо крысий образ жизни, потихоньку улетучивается. А
восторженная вера во всеобщее движение по спирали и вверх к издавна
предопределенному сиянию вспоминается уже без досады, без умиления, без
ностальгии, просто как очередной обольстительный вывих чистого разума.
Переходя через улицу, посмотри сперва налево, потом направо, потом
опять налево, и снова направо, и так все время. Опасность может нагрянуть с
любой стороны.
"Новейшая геральдика", выпуск 3 (фрагмент)
...На зеленом поле в обрамлении, отдаленно имитирующем оковку щита
белый орлоконь, вставший на дыбы, увенчанный миниатюрным колечком рубинового
цвета с жемчужным шариком (распространенный в то время символ искусственного
спутника Земли, однако есть мнение, что кольцо в равной степени может
отображать орбиту электрона в атоме, как ее тогда представляли). Над щитом,
в месте, где традиционно помещалась корона, или же рыцарский шлем - рельеф
Галактики, на фоне которой Х-образный сюжет, выполненный в той же технике
значковой эмали - белая рука в позиции, так сказать рукопожатья, держит
значительных размеров коричневый фаллос, что, надо полагать, символизирует
популярный в то время лозунг насчет дружбы рас. Отсутствие желтой руки (или
такого же фаллоса), по-видимому, говорит о том, что дружба эта не
распространялась в тот момент на монголоидов.
Орлоконь - фигура малоизученная в геральдике, и разные исследователи
трактуют ее каждый по-своему. Ближе к истине, надо думать, представление,
что в этом образе пытались соединить такие черты, как неукротимая
воинственность, с поистине лошадиным терпением, что вполне согласуется с
историческим портретом страны в ту эпоху.
Однако же наибольшее недоумение знатоков вызывает вовсе не эта сама по
себе нетрадиционная композиция герба, а как раз не особенно бросающаяся в
глаза деталь, именно: внизу под щитом, где зачастую помещают девиз, голубеет
миниатюрный овальчик с надписью "Ford". В эмблематике этот символ достаточно
изучен и знаменует собой всего лишь вид распространенного некогда экипажа, в
работе которого использовался принцип колеса, а также тепловой бензиновый
двигатель. Каково назначение этого знака в данном гербе - сказать трудно.
Рассказ десятника
Проснулся затемно, а Работники уже шумят. Выглянул - у ворот под
фонарем толкутся, бочки перегружают. Я там для них специально штабель бочек
устроил, чтоб, когда делать нечего, возились себе. Ясное дело, Работникам
без работы невозможно.
Другие возле кормушки стоят, ждут, когда я им тюри набуровлю. Рано еще,
постоите. Оделся, сапоги натянул - и во двор. Взял с собой двух Работников,
один нивелир несет, второй рейку, на дамбу двинулись определить, чего нынче
делать надо. Позавчера Строитель дал мне задание насыпать дамбу через
долину. Сам велел, чтоб тут было озеро. А заодно по дамбе дорогу проложить.
Вернулся, как раз шесть пробило. Открыл кран, напустил им тюри. Бочки
бросили перетаскивать, к еде потянулись. И я тем временем перекусил. Жую, в
окно посматриваю на улицу.
А там Солдат полно, танков, кухонь походных, Командиров. Все прет на
выход из человейника. В форме, в касках, при оружии. Не понравилось мне это
- опять, значит, войну объявят. Грузовик прокатил с Красотками для Солдат.
Солдат - это тебе не Работник бесполый какой-нибудь, он всегда до баб лютый.
Красотки все черненькие, одинаковые, щебечут, как пташки. Второй грузовик с
блондинками. Пекутся о Солдатах у нас в человейнике, всеобщая, так сказать,
любовь к армии.
Кончили Работники тюрю, раздал я им тачки, ломы, лопаты - и на дамбу.
Рассказал, показал, закипела работа - любо-дорого глядеть. Раньше все это
машины делали, да Ученые подсчитали, что Работники дешевле. И то правда:
Работника держать гроши стоит - ест тюрю из тыквы, спит в ящике 200х40х60, а
работы за день переделает, что твой трактор. Тихие, не то что Солдаты ни
баб, ни скандалов. Говорил мне знакомый, Десятник, как и я: мол, хотели и
Солдат сделать бесполыми, да не вышло. Солдату свирепость нужна, а
получились Солдаты кроткие, как волы.
Роют мои волы ложе под дамбу, а тут по селектору войну объявили. Третья
уже война с начала года. Сам, говорят, войнами решил ускорить естественный
отбор. Наш человейник, пятый, объявил войну третьему. Оно и правильно,
третий человейник уж очень пакостный, хотя бы то одно, что там все рыжие. Да
и прочие человейники рядом не лучше. Один наш приличный, несмотря на такое
окружение. Но - некстати эта война для нас, ужас как некстати. Дамбу не
успеем к сроку, как пить дать.
Принялись они тут же нас бомбить. Загнал я Работников в убежище,
воткнул телевизор, стали смотреть войну. Сперва наши насели на третий,
только дым повалил. Часа не прошло, как уже вражеский инкубатор подступили
штурмовать. Солдаты остервенились вконец - шутка ли, три месяца не воевали.
Они там в казармах друг другу чуть глотки не перегрызли. К трем, однако,
наших от инкубатора отогнали, а там и вовсе рядом с нами стрельба пошла.
Надо выглянуть - как там дамба? За дамбу я кому хочешь ломом голову снесу.
Вышли наверх, я и пятеро Работников. Мать твою, что творится! Наши
окопались у дамбы, а те их достают из минометов. А там инструменты,
инвентарь сложен! Бросились мы туда, железки свои хватаем; тем временем
рыжие устремились в атаку, рукопашная пошла. Один подскочил ко мне,
нацелился - хорошо, наш Солдат бросился под пулю, заслонил, хоть сам и
погиб. Такая уж его доля - жизнь класть за мирных тружеников...
Спрятались опять в убежище, смотрим, а нашим приходит конец по всем
статьям. Дерутся уже в нашем человейнике; рыжие захватили Родительниц,
Производителей порубили, сейчас начнут инкубатор грабить. Я в сердцах и
телевизор выключил, хоть кое-кто из Работников заворчал.
По селектору объявили отбой и результаты войны. Сам сказал, что наш
человейник сливается с третьим до следующей войны. А хоть с десятым, тудыть
вашу... Наше дело строить дамбу для озера, и чтоб дорога сверху была.
Опять взялись мои Работники за тачки, за лопаты - только начали,
появляются ихние Солдаты и угоняют половину Работников разбирать подбитую
технику и закидывать убитых в самосвалы. Я только зубами скрипнул, глядя,
как рьяно они поволокли мертвецов. Что делать? Инструменты нужны, да и какой
я Десятник без быдла? Сел в грузовик, поехал в человейник. По пути туда
снова увидал давешних Красоток - сидят на коленях у этой рыжей солдатни,
хохочут, дуры стерильные! Наши Солдаты все геройски погибли так уж они
устроены, в плен никто не может попасть. Теперь, чтобы оправиться месяца в
четыре, наш инкубатор должен выделывать одних солдат. Да только они этого не
допустят: к нашим Родительницам приставят своих Производителей и живо забьют
наш инкубатор своим рыжим сырьем, станут гнать своих Работников, Солдат,
Десятников, Строителей, Красоток, Начальников, Ученых... От злости глаза на
лоб лезут!
Проехал мимо инкубатора. Там все еще штампуют нашу продукцию Няни в
фартушках, однако всех младенцев в картонной таре загружают в трейлеры и
увозят куда-то рыжие. Ладно, меня это теперь не касается, мне главное дамбу
выстроить. По дороге набрал полный кузов ничейных Работников, большинство с
инструментами в руках. Известное дело, им на радость трудиться, делать
что-нибудь.
Подъезжаю к дамбе - что такое? Стоит ихний рыжий Строитель и с ним
бригада Проходчиков, все слепые, как кроты. И толпа Работников ихних.
Оказывается, Сам велел поскорее сделать озеро, а дорогу по дамбе пустить
сквозь гору по тоннелю. Словом, дела хватит на всех.
Вечером застрекотал вертолет, Сам прилетел. Все, как водится,
простерлись, кто где стоял. Сам вышел, потоптался по свежей глине. Дал нам
знак: хватит, мол, лежать, работайте. Зажглись прожекторы, каждый впрягся в
свою тачку, а тут еще Водители привезли две цистерны тюри. Что еще Работнику
надо? Повкалывают часиков до одиннадцати в охотку.
Мне один Строитель говорил, что когда-то, давным-давно такое называлось
"каторга", и все этого боялись, избегали, как могли. Работать никто не
хотел, а дела, как всегда, было невпроворот. Тогда Общественники занялись
этим. У них конек был - воспитание. Мол, внушить надо, что это праздник
труда. Но тоже осечка, не до всех доходило... Разве что теперь вот, в
человейниках проблема разрешилась; иногда и сдерживать приходится.
Из рецензии
...Известно, таким образом, несколько вполне жизнеспособных областей,
население которых образовано было сплошь преступниками в отдаленном (по тем
временам) краю, к примеру, на Сахалине, или, того более, в Австралии. Однако
же ни там, ни сям не произошло становление власти в ее подлинном,
криминальном варианте. Монумент призван увековечить именно такой
исторический казус.
Скульптор, по всему видать, вдохновлялся прообразом конного памятника,
столь популярного в прошлом; но, возможно из-за отсутствия натуры (лошадей в
этой приполярной области не держат), замысел его осуществлен был
приблизительно, так сказать, инсценирован. Коня, якобы бегущего рысью,
изображают два узника, особым образом взявшиеся друг за друга, а на них уже
восседает основатель державы - легендарный Ведро (подлинное имя диктатора
так и осталось неизвестным). В отличие от заключенных, изображающих коня и
образующих различные группы у пьедестала - все они в обычной арестантской
робе, - Ведро изваян в костюме, при галстуке. Очевидно, таково было
верховное требование.
Группы на цоколе и опоясывающий его барельеф отображают быт каторжан и
ключевые эпизоды захвата власти Ведром; здесь масса персонажей, от
адвентистов до стукачей, от надзирателей до педерастов, все они даны с таким
знанием подробностей, что не оставляет сомнения - создатель памятника был из
их среды.
Монумент высится над округой - безлесой топкой местностью, почти всегда
закутанной в морозную дымку. Внешне материал памятника очень напоминает
старую бронзу, однако старожилы утверждают, что скульптор использовал в
работе исключительно традиционный жеваный ржаной мякиш. Проверить это никто
из группы искусствоведов не отважился.
Многие находят, что глава государства в такой интерпретации - это
типичный пахан, убийца и камерный тиран (так оно, пожалуй, и есть), но, за
исключением его, так сказать, верховой позиции, ничто не обличает в Ведре
сугубого зверства, напротив - ассоциация с доброжелательным начальником
среднего калибра приходит на ум сама собой. Думается, такова была заданная
трактовка образа; не угодив ей, скульптор бы многим поплатился.
При созерцании этой своеобычной группы из мякиша поневоле вспоминается
череда не таких уж давних по времени официальных памятников, где главный
персонаж, согласно канону, изваян стоящим в открытом лимузине из
полированного черного мрамора, с малахитовым торсом, с лицом и кистями рук
из червонного золота - и результаты сравнения нет нужды пояснять.
Реклама снадобья (этикетка)
Словно легендарные буденновцы, из-за куста вылетающие на трусливого
Врангеля;
Как Анка-пулеметчица, что целыми шеренгами валит подлую белогвардейскую
нечисть;
Будто пламенный Павка, своей шашкой косивший врагов направо и налево,
ради нашего сегодняшнего счастья:
Так действует аэрозоль "Но пасаран!" на вшей, блох и прочих паразитов,
расплодившихся на наших согражданах за время перманентного кризиса. Вниманию
дам: направленная струйка аэрозоля проникает сквозь любую одежду, вплоть до
ватника, так что им можно пользоваться в обществе, не раздеваясь!
Элегантный баллончик "Но пасаран!" спроектирован лучшими дизайнерами
страны.
Настройщик мыслей
Клиент хочет одного, поймите. Клиент выходит от психоаналитика с
заполненной картой, где указано направление реконструкции внутреннего мира,
карта эта - плод целой серии наблюдений и бесед, стоит она немалых трудов и
денег, особенно если производилась ретроспектива генеалогического древа. И,
ясно, клиент хочет за свои денежки максимум удовольствия - он хочет иметь
комфортабельный, приличный, надежный внутренний мир, хочет, наконец-то,
заполучить уютное гнездышко, чудесный интерьер для своей души. Клиент всегда
прав.
И вот, представьте, сидит он перед вами и весь светится от предвкушения
обещанной благодати, что сейчас на него снизойдет, войдет в него и пребудет
там без особых изменений не менее пяти лет (гарантийный срок)! А внутри у
клиента - сплошной пепел и пыль, да какие-то побрякушки из жести, и все это
оплетено немыслимой брехней о себе и окружающем, которую клиент успел
наработать за время сознательной жизни. И с таким материалом извольте
работать!.. По мне, иной раз уж лучше выгребать натуральное говно - из него,
по крайней мере, никто не подумает лепить дворцы.
А он выйдет отсюда как новая копеечка. И тут невежды представляют дело
так, будто мы продуваем память, заполненную трухой, корректируем брехню в
соответствии с реальным положением дел, оттесняем, что нужно, в
бессознательное, приближаем "идеал-Я" к типу, свойственному клиенту - и
порядок. Если б так, мы бы растеряли всю клиентуру, а прошедшие такой курс
скорее всего быстро свихнулись.
Когда я только начал практиковать, ко мне заявился грузный фельдфебель
в отставке, лет пятидесяти с лишком. Аппарат его внутреннего видения был
превосходен и по разрешающей способности не уступал орлиному глазу. Орлы,
как известно, видят в десять раз лучше нашего, с высоты нескольких
километров могут обозревать до мельчайших подробностей ландшафты потрясающей
красоты. В этих ландшафтах, надо сказать, их интересует лишь пожива. Так
вот, моего фельдфебеля интересовало только то, что имело отношение к
военному делу. Это был образцовый служака. Я погружал его в состояние транса
и вместе с ним созерцал невыразимо конкретные предметы солдатской амуниции.
Оружие в собранном и разобранном виде, смазанное и вычищенное. Перед нами
проплывали абзацы уставов, составленные будто из словаря в пятнадцать слов,
и, тем не менее, не расшифровываемые здравым смыслом. Кстати, у многих вера
заменяет здравый смысл.
Однажды он пришел ко мне подвыпивши, в прекрасном настроении. Я начал
сеанс, и немедленно он развернул передо мной самое красочное зрелище, на
какое способен был его мозг. То был парад. В центре находился Маршал; в
бронированном открытом лимузине, по периферии сознания - стройные колонны
войск, все студенистое вещество его мозга чуть ли не содрогалось от
многоголосого "ура", бушевавшего под сводами черепа. Маршал пискляво
выкрикнул команду и поехал дальше по отведенной ему извилине, а я оставил
фельдфебеля в этом блаженном состоянии, отошел к окну и задумался.
Дело в том, что клиент до недавнего времени был вполне благополучен.
Интроверт по натуре, он предрасположен был к порядку, воплощение какового
видел в армии. Недавно он опрометчиво сблизился с компанией
ветеранов-выпивох, а где выпивохи - там и философы, а где философы, там и
пацифисты. Пацифисты задурили голову бедняге фельдфебелю, и он усомнился на
миг в прочности своего "Я", сердцевину и оболочку которого сформировала
военная служба. Усомнившаяся часть его души выглядела, как пустая казарма.
Я понял, что стоит мне хоть пальцем тронуть эти миражи цвета хаки, и
мой фельдфебель станет вещью, негодной к употреблению. Его внутренний строй
превосходно гармонировал со структурой армии; сомнение в ее необходимости
было для него тем же, чем для многих католиков поры Реформации было
отрицание верховной роли папы, не меньше. И я сделал то, что и полагалось
сделать, вы меня поймете. Я стимулировал сомневающуюся часть души, возродил
ее, наполнил пустую казарму молодыми здоровенными солдатами, назубок
заучившими устав. Я предъявил клиенту потенциального супостата, дающего
единственный смысл существованию военной машины во всем ее ужасающем
величии. К супостату я незаметно пристегнул и могущих еще встретиться
пацифистов...
Мой фельдфебель ушел вполне удовлетворенный. Внутри него пиликали,
ухали, громыхали походные марши.
Есть мнение, что особую пикантность нашему делу придает возможность
заглядывания, так сказать, на внутренний экран, озвучивания мыслей
(насколько их можно иной раз озвучивать, да и вообще отождествить с чем-то,
имеющим смысл). Думают, будто мы, как завороженные, прильнув к чему-то вроде
объектива, высматриваем сокровеннейшие тайники памяти, совести, и т.п., так
оно, пожалуй, и есть, кроме объектива, конечно. Мы попросту отождествляем
свое сознание и сознание клиента, пользуясь особой, весьма сложной
методикой. К этому полагается иметь некоторые врожденные качества (в старину
таких называли ясновидящими, затем эта отрасль знания бурно развилась).
Так вот, шаря по закоулкам сознания и подсознания, с грустью отмечаешь
их досадную похожесть, подобие, будто это приемники с одинаковой схемой,
только по-разному сломанные; то есть весь тот треп о неповторимости личности
развеивается после первых же сеансов. Наш клиент, как правило, конформист, и
его глубоко запрятанные порок и позор будто отштампованы на одном и том же
прессе, из скверного цветного пластика, что тут же трескается, расползается,
теряет форму, сохраняя, однако же, невредимым остов. Мысленный прототип
клиента возобновляет раз от разу минувшие ситуации, порою и вовсе давние - и
тут ему в подмогу появляется самоцензура, вытеснение, направленное
искажение, словом, весь иммунный механизм психики работает на создание
позлащенного собственного образа; так сказать, индивидуальный соцреализм для
внутреннего употребления. Ясно, при создании этого идолища, без придумки не
обойтись, клиенту приходится прибегнуть к помощи фантазии. Участок фантазии
у большинства в зачаточном состоянии, он то и дело отказывает, осекается, а
когда вдруг начинает работать по назначению - выдает совершенно
неправдоподобную продукцию. Отличительное качество хорошей фантазии, даже
самой вычурной правдоподобие, знайте это. И клиенты, даже самые легковерные,
поражаются, видя в своих обжитых апартаментах невероятных чудовищ. Тут уж
недалеко до сдвига. Они обращаются к нам; могу сказать по секрету -
квалифицированный специалист первым делом намертво блокирует область
фантазии, оставляя лишь самые утилитарные функции. К примеру, клиент, увидев
в окне тучу, может захватить с собой зонт; на большее простому человеку
фантазии не полагается. Если б вы знали, сколько неприятностей бывает из-за
неверных предположений!
Небось, думаете: толкует со мной, а сам уже высмотрел всю мою срамоту,
переворошил всего, как вор. Нет, дражайший, на это к вечеру уже недостает
желания и сил. Даже говорить о работе затруднительно. А публика видит лишь
плюсы нашего умения, о нас рассказывают небылицы, забывая об естественных
трудностях нашего опасного занятия, опасного потому, что, ежедневно вливая
собственное сознание в чужое, подгоняя его до малых деталей, ты часто
утрачиваешь самость, ощущение себя самого. Твоя душа, будто ртуть, способна
немедленно перелиться в любую подставленную оболочку, и, кто знает, сможет
ли возвратиться в собственное вместилище. Ведь бывают случаи, правда
исключительно редкие, когда клиент вдруг раскрывает свой мир, словно
цветущий благоуханный луг, и ты, опытный, циничный даже психохирург, мнешься
в смущении, боясь нарушить эту чистоту, боясь, что твоя усталая амеба (так
называем мы наше орудие проникновения), не захочет возвращаться оттуда, как,
скажем, никому не пришло бы в голову уйти из страны детства. Не знаю, как
другие, а я в таких случаях говорю озадаченной девушке - только у юных
девушек бывают эти солнечные луга, говорю ей "спасибо" и направляю в кассу,
где ей вернут взнос. Она еще придет ко мне, и неважно, что возникнет на
месте безмятежного цветенья, бурелом, или грядки жирного чернозема, такого
уже не видать.
И вот постепенно из этих десятков тысяч снов наяву, кошмаров, эротики,
иллюзорного насилия и бутафорской самоотверженности, скрытого страха и
психического допинга, из драм и фарсов, неслышно разыгрывающихся в черепных
коробках - передо мной, будто на недодержанной пленке в слабом проявителе
оконтуривается сущность человека вообще, и я близок к тому, чтобы объяснить
ее на основе обширнейших наблюдений, в строго научных параметрах. На это
уйдет весь остаток моей жизни, и жаль мне лишь одного, представьте, одного
лишь, что я так и не узнаю, кем был я сам.
Тайна метрологии
Когда спускаешься в московское метро, не всегда возможно из-за суеты и
толкотни проникнуться как следует тем иррациональным пафосом, которым
прямо-таки пропитаны станции и переходы первой очереди строительства; при
этом не так уж и важна чрезмерная изукрашенность циклопических подземелий,
обвешанность скульптурой и мозаикой, как общая, отчетливо шизофреническая
система связей, имеющая, при всем том, структуру паутины; радиальная ловчая
сеть, упрятанная из каких-то соображений глубоко под землю. Каганович,
неутомимый гомункулус той воспаленной поры, вполне явил, овеществил свой
бесовской параноический потенциал в вековой промозглости московского
плывуна. Можно даже представить, восстановить по содеянному, как разряды
безумных прикидок, то и дело вспыхивавшие в кипучем разуме сатрапа, тут же
подхватывались одержимыми ордами и с ходу осуществлялись, в чугуне, мраморе
и позолоте, среди исконного мрака земных недр.
Местечковый уроженец, обуянный энергией, в другие времена успешно
сфокусированной на коммерции, и не подозревал, конечно, что в своем апофеозе
вполне приблизился к возможностям повелителя тьмы, возводившего за ночь
дворцы. Скорее всего, он думал, что всего лишь пробудил энергию масс.
Долгое время после этого преисподнего конвульсивного триумфа, от
которого за версту разило вытаращенным безумием, среди черни ходила легенда
о подземных дворцах. В самом деле, если попробовать вообразить дворец зла,
какое-то парадное преддверие ада, то ничего лучше и придумать нельзя, тем
более с сонмами грешников, увлекаемыми на эскалаторах в самое пекло, где в
закрытом для нас пока что раззолоченном нефе давно уже затаился вселенский
паук.
Исповедь ветерана
Друзья мои, полвека прошло с тех пор как мы, три юных гена встретились
в только что оплодотворенной яйцеклетке, в крохотном эмбриончике. Как
молоды, как неопытны были мы тогда! Что делать, с чего начать?.. Помнится,
все были немного растеряны. И тут Первый встал и с горящими глазами, пылко
жестикулируя (как сейчас помню его вдохновенный облик), произнес небольшую
речь. Помню ее дословно, как сейчас:
Мы, - сказал он, - начинаем огромное сложное дело - создание нового
человека. Велика ответственность, что ложится на нас, но велика и честь. Так
давайте же приложим все силы, чтобы человек наш стал самым лучшим, самым
благородным, самым даровитым в мире. За работу, друзья!
И работа закипела. Начинали, как говорится, с пустого места. Все
приходилось делать заново: не было ни системы кровообращения, ни
пищеварения, ни органов дыхания, ни мозга, ни сердца. Пол - и тот был под
вопросом. Но в тот момент было не до того. Материалы! Белки! Гемоглобин,
глюкоза! Со всем перебои, везде трудности... Недосыпали, надоедали, все на
посту, постоянно в напряжении. И наш зародыш рос потихоньку, развивался, и
вот стало уже возможно различить его контуры - руки, ноги, торс. Помню, как
горячи были наши споры о поле будущего человека. Третий радел о женщине, я
колебался, а первый и слышать не хотел ни о ком, кроме мужчины. И он таки
победил, составив нужную комбинацию хромосом.
Рос наш парень, мужал на глазах. Мы заведовали все более сложным
хозяйством. Все модернизировалось, усложнялось. Особенно туго стало после
родов - ни о какой помощи извне уже не приходилось думать. Ставка
исключительно на собственные силы.
И тут пошло... Непрекращающиеся интервенции микробов - организуем
антитела, службу иммунитета. Неправильный обмен веществ - налаживаем
регулирование. Малокровие - бросаем все силы на кровообразование... В этой
повседневной кутерьме и хлопотах мы незаметно отдалились друг от друга. Я
возглавил отдел службы печени, Первый, это и понятно, занял почетное место в
коре головного мозга, а третий получил скромный, но ответственный участок -
сфинктер мочеиспускательного канала. Мы стали общаться реже. У нас появились
много помощников - молодые гены, нейроны, лейкоциты - с такими горы можно
своротить. Шли годы, богатырь наш взрослел.
И теперь, друзья мои, на пороге пятидесятилетнего юбилея, я все чаще
задумывались - где же мы допустили ошибку? Ведь набор хромосом был
великолепный. Наследственность - превосходная. Все системы, все службы
работали нормально, на совесть. Нельзя грешить и на нас, генов - мол, в
чем-то недосмотрели, допустили брак, а там поехало. Ничего подобного, все
хотели как лучше.
Как же получился у нас этот ожирелый недоумок? Как могли мы, державшие
все задатки в руках, вырастить такого огромного, вульгарного обывателя?
Этого скучного хама, что пользуется своим прекрасно сконструированным мозгом
лишь для того, чтобы думать о жратве, о выпивке, бабах и деньгах! Или
составляет хитроумные комбинации, чтобы обжулить кого-нибудь. И Первый, наш
светоч, участвует в этом. Иной раз мне хочется, чтобы там, наверху, поскорей
разразился инсульт.
Я вижу, как апатия, безразличие охватывают моих коллег по
пищеварительному тракту. Всюду царят упадок и разложение. Где тот былой
энтузиазм поры начала? Работают без огонька, спустя рукава, перерождаются,
жиреют, думают лишь о собственном благополучии, забыв, что от состояния
всего организма зависит судьба каждой отдельной клетки. И такое везде.
Третьему, пожалуй, проще всех - знай открывай да закрывай сфинктер, эта
однообразная, отупляющая работа помогает как-то отвлечься, забыться. Хотя и
там нарастают неполадки, простатит, то-се. Третий, между нами говоря, звезд
с неба никогда не хватал, это честный исполнительный труженик. Я думаю, что
и он в глубине души страдает от нашей неудачи, возможно, корит себя...
Хотя - за что?
А я? С тех пор, как вырезали желчный пузырь, работы заметно
поубавилось, и я по свободе все думаю, думаю. Такие возможности, такие
многообещающие предпосылки... Ночи провожу без сна. Этот алкоголик не
бережет ничего, что создавалось с таким трудом, печень вконец разрушена,
цирроз. Я с грустью вспоминаю, как тщательно выращивали мы каждую клеточку,
чтобы получить лучшую в мире печень - и она была такой, могу поклясться.
Единственная надежда на нашу смену, на гены, созревающие в этом
ублюдке, провалилась; он может плодить лишь даунов. Мы потерпели страшную
катастрофу, неизвестно в какой день - то ли когда он впервые напился, то ли
когда начал бесконтрольно врать, а может, когда связался со своей первой
женой, с ее непобедимым укладом наседки-хищницы. Мы оказались бессильны
против его окружения. Сделанное нами изнутри представлялось безупречным,
снаружи, однако, оказалось страшно уязвимым. Почему?
Ведь иммунитет, спорт, общая здоровая конституция...
Нам остается лишь медленно перерождаться в жировую ткань и погибать в
этом тучном, заживо разлагающемся организме. В чем же наша вина, что
просмотрели мы, чего недоучли?..
Некролог
С нормальными чувствами сообщаем о случившейся на днях своевременной и
достаточно заслуженной кончине магистра Пиотровского А.Г.
Как известно, магистр подвизался на поприще псевдонаучного ответвления
фундаментальной академической дисциплины, именуемой популярно "стогастика" и
занимающейся, в основном, вопросами нематематических преобразований. В сферу
стогастики, таким образом, входят идеальные объекты, в принципе
неформализуемые и не обладающие явным количественным выражением. Магистр
Пиотровский, имея дело с умозрительными сущностями, такими как "совесть",
или же "абсолют", весь свой немалый, надо признать, потенциал сосредоточил
на прохождении заведомо тупикового пути, а именно: определении объема, так
сказать, и формы этих сугубых условностей, представлении таковых в наглядном
виде, скажем, на экране дисплея, и вообще рассматривал последние как
оперативный материал. В представлениях покойного магистра гипотетическая
область воображения занимает чуть ли не главенствующее место, обнимая собою
целый космос, а часто и далее. Основной принцип его, не раз опровергнутый
ведущими стогастами страны, звучит так: все сущее - воображено,
следовательно, воображенное, химера есть все то, что мы привыкли полагать
твердой реальностью. Пиотровский утверждает (заблуждаясь, разумеется), что
мир был воображен однажды верховным существом и населен субъекто-объектами
этой вселенской фантазии (это мы с вами!), способными, в свою очередь, на
автономное воображение, т.е. на создание иллюзии внутри иллюзии. Выражение
"искра Божья", по магистру следует толковать буквально, как вторичную
частицу изначального творения.
Гроб с останками покойного будет помещен в боеголовку ракеты и
выстрелен в пространство.
Ураган Джино
Перед этим Шкляр помнит немногое - вечереющая улица, по которой спешили
они с женой, обремененные какой-то ношей, покупками, снедью, вроде помидор,
а почему спешили - рядом совсем, за флагштоком горсовета громоздилась туча,
темная до трупной фиолетовости, и оттуда рокотала, близилась немолчная
канонада грома, но - без молний, что необычно. И еще помнил, жена еще
воскликнула, оглянувшись - о, ураган! И после этого впечатления Шкляра
недостоверны.
В частности, откуда взялась столешница, в которую он вцепился смаху, в
момент проваливания - ведь сперва показалось, что они ухнули в какую-то
шахту под брусчаткой и камнем летят ко дну, в кромешной тьме, в куче хлама и
обломков - когда вдруг его на какой-то миг вытолкнуло из этой шахтной
черноты, и в ошеломленном сознании запечатлелись громады сизых туч, а в
просветах - кварталы уходящего вниз, убывающего, уменьшающегося города. И
снова - совершенно однородная, непроницаемая толща тумана, и в ней как-то
захребетно это ощутилось - кружило его, закручивало по гигантской дуге, так,
что дух спирало и не было сил даже заорать. Шкляр перевалился набок на своей
столешнице (она дрожала и гудела от напора воздуха, словно бубен), и,
вцепившись в ее края, будто распятый, несся в этой тьме, среди адских
завихрений, то швырявших в неисповедимые низины, то опять взметавших его
вверх, подобно камню из пращи. К тому моменту до Шкляра дошло, что их
захватил вихрь, смерч, они попали в смерч.
Меж тем постепенно светлело и развиднялось вокруг, и тут лишь
выяснилось, каким бешеным движением был Шкляр окружен и заверчен. И
удивительно в этот момент - ужас и чувство неминучей гибели сразу как-то
улетучилось. - Покой, - сказал он сам себе, хотя все вокруг, повторяю,
неистовствовало. Облачные массы, скручиваясь в жгуты, завивались вверх, где
в зените редкие облачка, сбившись в кучку, вертелись грациозно, мирно,
словно пенка в кофейной чашке. Но вот, вылетев на периферию, они (Шкляр и
столешница), оказались под темно-синим чистым небесным куполом, высоко над
облачным морем. "Сейчас замерзну насквозь, за считанные секунды, - подумал
он, - и оземь грохнется мертвая ледяная глыба. Самый, вроде, безболезненный
переход в тот мир (это Шкляр соображал насчет замерзнуть), но никогда не
думалось, что так... своеобычно, что ли". Но холода не ощущалось,
чувствовалась чуть ли не жара, как из духовки, этот смерч, видать, захватил
гигантские объемы нагретого воздуха. Шкляр мчал на своем плотике-доске по
направлению к заходящему солнцу, но его все время сносило к центру тайфуна,
к пресловутому "глазу бури"; спустя некоторое время Шкляр понял, что
описывает гигантскую спираль, радиусом в десятки километров. Розовые
закатные громады вспучивались там и сям, творили все новый небесный
ландшафт.
"Здесь должны водиться ангелы", - подумалось. Он взглянул вниз, в
блеклую темень облачности, объявшей все под доскою, уходившей за горизонт, и
лишь теперь заметил, сколько разного добра вознеслось в небеса с этим вихрем
- прямо таки целые реки и скопления всякого скарба проносились под ним, от
цветных полотнищ рваных очертаний до шкафов и диванов, издали, вроде,
неповрежденных, но при ближайшем рассмотрении искореженных до
неузнаваемости. Масса побитых мелких предметов, неопределимых издалека. И,
как венец всего, подобная гигантской летучей мыши, кружила над тучами
огромная железная кровля, вместе со всем своим стропильным остовом. Там,
похоже, копошились люди.
- Эй! Э-э-э-э-э-й! - послышалось Шкляру.
Кто мог тут кричать? Он глянул туда-сюда и заметил вдали трепыхавшийся
зеленый лоскут, в котором с большим трудом признал жену. Жена? Он начисто
забыл о ней с момента катастрофы, и теперь с изумлением, будто заново
узнавая, смотрел, как она стремительно приближается к нему по пологой дуге,
сноровисто пользуясь распяленным подолом, работая руками (мы, так уж
повелось, обречены на какую-то роковую смехотворность в самых невиданных
обстоятельствах).
- Уф-ф...
Она, наконец, ухватилась за край столешницы и подтянулась. Воздушное
течение занесло ей ноги вбок, и Шкляр, поймав жену за локоть, с трудом
втащил ее наверх. Столешница накренилась; видимо, ее аэродинамика не
рассчитана была на двойной вес. Надо же - совершенно забыл о жене! А
бедняга, видать, за эти считанные минуты (Шкляр глянул на часы и отметил,
что прошло уже никак не меньше двадцати минут) и вовсе сдвинулась - на ее
простоватом, обычно вяло-безучастном лице сейчас полыхал красными пятнами
экстаз.
- Вот это да! Вот так влетели!
Шкляр глянул на жену с опаской.
- Рита! Что с тобой? Мы сейчас разобьемся, ты это знаешь?
- А-а, чепуха... Какая красота, посмотри только!
- Рита... а дети?
Рита глянула мельком, и Шкляр понял, что это не безумие, а просто,
может быть, какая-то конечная стадия просветления, в которой такие вопросы
уже не важны. Ветер начал спадать, и они явственно подались вниз.
- Вить, как мы жили? - вдруг спокойно спросила жена. От ее недавней
экзальтации и следа не осталось. Шкляр немного подумал.
- Неважно, - признался он наконец.
- Вить, а мы виноваты?
- Не знаю... В чем-то, наверное, да.
- А что с нами будет?
Шкляр снова изумился - что за вопрос, но тут же до него дошел смысл. И
все же он попытался увернуться.
- Ну... шансов мало. Километров десять, как-никак.
- Я не об этом, - со скрытой страстью прервала жена. - С меня хватит
тридцати метров. Я о том, что дальше?
"Боже, если б я знал", - подумал Шкляр. В облачных просветах под ними
сверкнуло. - Внизу море, - сказал он вслух.
- Так что же? - не отставала жена. Вдруг резко полоснуло холодом; они
явно выходили из круга теплого воздушного выброса.
- Ну, откуда мне знать...
- Ты всегда был у нас самый... - жена искала слово и не заметила
обмолвки "был", - осведомленный. - Вить, для чего все было?
- Ах, оставь! Почем я знаю...
- Сейчас, наверное, все выяснится, - с надеждой сказала жена. Шкляр же
лишь крепче вцепился в кромки снижающейся, почти пикирующей столешницы. Он
подумал, что за жизнь свою столько раз оказывался в таких вот страшных и,
вместе с тем, унизительных позициях; нынешняя, пожалуй, еще не худшая.
Распятый на доске, с безумной женою в изножьи, Шкляр стремительно влетел в
пурпурную тучу, горой высившуюся над облачной пустыней. Внутри шел теплый
ливень. Шкляр подставил ладонь и оплеснул лицо.
- Все будет хорошо, Рита, - сказал он жене, - все самое плохое уже
позади.
Из протокола опознания
...Неизвестный, по свидетельству фарцовщика Бугаева П.С., имевшего с
ним постоянный контакт на почве мелкой перепродажи, рассказал однажды, что
еще во время оккупации, будучи в критических обстоятельствах, срочно сжег
свою униформу и документы (неясно, советские, или аусвайс, равно как и
форма). Для большей надежности, видимо, опасаясь пыток в случае поимки,
неизвестный обратился к гипнотизеру, который за небольшую плату (ведро
картошки) вытеснил из памяти неизвестного всю его биографию, предшествующую
сожжению документов. Таким образом, этот человек с практически чистым
сознанием начал новую жизнь безо всякого официального укоренения.
Бугаев П.С. показал, что неизвестный никогда и не стремится к получению
какого-то другого удостоверения личности, или же узаконенного места
жительства, он избрал бродячий образ жизни, поскольку был для этого
достаточно умел и экипирован. Необычность этого бомжа, по его собственному
признанию, была в том, что после акта сожжения бумаг у него будто оборвался
внутренний временной фактор; возраст его как-бы стабилизировался. Свидетель
Бугаев сам признает, что неизвестному на вид всегда было лет 45; свидетель
познакомился с ним, занявшись спекуляцией в сравнительно молодом возрасте,
затем, в результате естественного взросления Бугаева, они как бы стали
ровесниками, а спустя некоторое время свидетель ощутил себя уже значительно
старше неизвестного. Занятый всегдашними проблемами перепродажи, Бугаев не
обращал особого внимания на такие качества коллеги, хотя тот время от
времени похвалялся своим здоровьем.
Вскрытие тела показало своеобычную особенность его организма, а именно
- древовидное строение конечностей и туловища, с четкой кольцевой структурой
ствола, если можно применить такой термин. Число годовых колец в поясничном
срезе 90-92, что примерно должно соответствовать возрасту неизвестного, если
принять его версию. Существенное следствие: такого рода органические
особенности ставят под сомнение первоначальный вывод медэксперта - летальный
исход вследствие переохлаждения (замерзание) на неотапливаемом чердаке.
Возможно, это была просто стадия зимней окоченелости, каковую ежегодно
проходят все деревья нашей климатической полосы.
Вывод: Установление личности неизвестного крайне желательно, ибо
упомянутый ключевой факт его биографии (сожжение документов) может получить
полярное истолкование: либо мы имеем дело с героем, участником подполья,
либо же, наоборот, с предателем, заметавшим следы. В каждом случае ему
полагается соответствующее захоронение.
Рекламка
Человек, всегда готовый к худшему - это не обязательно боевик,
выходящий на звонок в прихожую с автоматом наизготовку; не тот, кто запасся
рыцарскими доспехами, или импортным противогазом; не тот, который
предусмотрительно застолбил себе местечко на трех-четырех кладбищах города,
а тот, кто вживил себе в тело капсулу-пеленгатор!
Капсула-пеленгатор, испуская строго индивидуальный регулярный сигнал,
позволяет нашим службам держать клиента под контролем практически постоянно.
Возможные похитители не способны экранировать капсулу (так она
сконструирована), пеленг будет идти даже после сожжения тела, спустя сотни
лет...
Язык животных
Язык животных... Кто этим не интересовался? Попугаи, дельфины, макаки,
собаки, воробьи, кузнечики, ластоногие, скрытощележаберные, корытообразные,
яйцекрадущие, двоякоживущие - все они, оказывается, без умолку общаются
между собой - по-своему.
Аспирант Невалящий с детства фанатически увлекся этим, а затем
увлечение приняло такой тяжкий характер, что ему пришлось закончить биофак
(специальный курс зоолингвистики) и защитить диссертацию. К концу обучения
молодой ученый стал так здорово понимать живые существа, что иной раз
воспринимал достаточно свободно даже речь растений.
Надо отметить, что здесь в ходу такая теория - чем ближе к человеку
существо, тем больше оно от него набирается. Комнатная герань, к примеру,
знает тридцать-сорок слов из лексикона домохозяйки, георгин с парковой
клумбы - и того больше, но там есть и матерщина, а вот колхозный огурец
слышит обычно лишь два слова: "Будь здоров!", и то, когда им уже закусывают.
Мечтой Невалящего было попасть в нетронутый край лопухов, допетровский,
так сказать, где сохранился еще древний диалект растений, свободный от
всяких современных включений. Хотелось нетронутой, подлинной глубинки.
Чего-чего, а это добро у нас в дефиците никогда не значилось, можно
подобрать на любой вкус. Нашлось такое сельцо со старинным названием
Укромина, в каковом не видели приезжего со времен, пожалуй, Александра
Македонского. Да и то - ежели б всемирный диктатор во главе своих армий
появился здесь однажды и окинул взором бесконечные гряды лысоватых холмиков,
поросших кое-где невзрачным кустарником - нетрудно представить его реакцию.
- М-да... - сказал бы полководец неопределенно и махнул войскам:
заворачивай, мол, бойцы, в Мессопотамию, тут завоевывать нечего. Край этот
отродясь слыл неперспективным, то есть.
Но кандидат Невалящий вовсе не разделял мнение Македонского; он пришел
в восторг от мохнатого диалекта простецких елок и растрепанных берез.
Ночевал он в палатке и дни напролет бродил по окрестностям Укромины со своим
портативным магнитофоном, подсаживаясь то к тому, то к иному кустику,
записывая и собеседуя, он опомнился лишь, когда его съестные припасы подошли
к финишу. Надо отметить, что Укромина была полностью покинута жителями ввиду
всесторонней ее неперспективности, лишь на отшибе в двух избушках
размещалась небольшая метеостанция, регулярно сообщавшая в центр о погоде в
этой забытой местности. Невалящий доел последнюю банку ставриды, и взоры его
обратились туда. "Небось, тоже люди, помогут", решил он оптимистически.
В самом деле, на метеостанции хозяйничала молодой метеоролог Анастасия;
увидев ее, аспирант на миг позабыл о цели своего визита. Возможно, и
Македонский тоже изменил бы свое решение, хотя, как утверждали многие
метеорологи, ничего особенного в Анастасии и не было; но, опять же, каждый
из них не прочь был провести вдвоем с ней зимовку где-нибудь на Новой земле.
Причина, по которой возле девицы не кишели коллеги по профессии, выяснилась
позднее, пока же Невалящий бессознательно отметил этот факт. Он осмотрел
просторный двор, где квохтали куры, бегал цепной пес, принайтовленный к
длинному тросу, хрупала траву корова на огороженном лужку - а посреди этого
благосостояния улыбалась ему очаровательная Анастасия.
Конечно же, она накормила голодного аспиранта, естественно, что они
вспомнили студенческие годы, само собой выяснилось, что они из одного
города, и вполне понятно, что рядом с метеостанцией аспирант Невалящий
обнаружил множество говорящих растений, но - удивительное дело - говорили
они ему только об Анастасии. Да, теперь, беря интервью у обшарпанной осинки,
Невалящий следил одним глазом, как Анастасия грациозно, словно Диана,
заполевавшая борова, возится с воздушным шаром-зондом, как она,
обворожительно щурясь, заносит в журнал показания самописцев, как опрятно
выметает двор, или задает корм птичью. Ничего подобного, оказывается,
аспирант не видел в жизни.
К концу недели, что прожил аспирант возле метеостанции, он почти
утратил дар общения с "зеленым другом", как популярно называют у нас
растительность, зато в голове его созревало и крепло определенное решение,
выражалось оно в форме летучих мыслей, похожих на белоснежные
облачка-барашки. Шли они обычно чередой и выглядели так: ...А почему бы
нет... сходство интересов и характеров... оба как-то в науке... должна
оценить мой уникальный дар... прелесть, просто-таки... И много подобных
облачков.
Откуда бралась такая уверенность аспиранта? Очевидно, его преследовало
распространенное убеждение, заблуждение скорей, насчет того, что женщин
неотвратимо влечет какое-то уникальное качество избранника, расцениваемое
ими как талант. В среду Невалящий, оставив без внимания тянувшуюся к нему
всеми листочками и что-то лепетавшую крапиву, решительно приступил к
обольстительной вещунье погоды.
- Анастасия!
Девушка потупилась, предвидя неизбежное. И в этот миг - словно конница
в классических фильмах - на авансцену, то есть на середину двора, выскочил
персонаж, странный, но чем-то обычный для нашего северного Нечерноморья,
этакий мужчинка при бороде, в выгоревшей синтетической куртке, в
отечественных джинсах, заправленных в сапоги. Не обращая внимания на
приветственные возгласы Анастасии и радостное поскуливание пса, он молча
бросился на ученого, вмиг догадавшегося обо всем, - и сжал его в объятиях.
- Невалящий! Тот самый?
Аспирант, еще не оправившись от пережитого испуга, кивнул
утвердительно. Мужик радостно захохотал.
- Это ж надо! Только по газетам и знал. А мне в райцентре говорят
Невалящий в Укромине! Я все бросил - и домой.
Словно вихрь сдул все облачка Невалящего, и самым лучшим, думалось ему,
было бы сейчас сразу откланяться и уйти, но - где там! Пришедший, Борис
Густопсоев, да, был он мужем прелестного метеоролога и хозяином изобильного
подворья, уже соображал скромное застолье. Анастасия летала по двору, из
погреба в клеть, на кухню, бросая на Густопсоева обожающие взоры. Угрюмая
скука ни с того, ни с сего окатила молодого ученого. "К растениям, к
растениям!" - только это спасительное желание брезжило над растоптанными
мечтами, и потому аспирант почти не вслушивался в увлеченную речь
Густопсоева. Тот как раз ухнул первую стопку.
- Э... это ж... прямо-таки сенсация будет. Ваше мнение нужно позарез...
Знание языка насекомых. Аттракцион "Дерзанье"!
Невалящий отодвинул тарелку и вяло поинтересовался:
- Что ж это за аттракцион?
- Цирковой! - чуть не хором выпалила чета. - Впервые в мире.
Дрессированные скарабеи!
- Чего? Скарабеи? Навозные жуки?
- Ну да, так их по-простому, - Густопсоев объяснял, сметая рукавами
закуску. - Знаете, что меня вдохновило - шарики! Они же шарики катают из
говна, инстинкт такой. Отсюда и замысел - фосфоресцирующие шарики, две
команды скарабеев - одни черные, как есть, других я покрашу серебрянкой.
Уловили идею?
Вытаращенное лицо одержимого было прямо перед Невалящим, борода почти
касалась его носа. "И что в нем нашла Анастасия?" - опять возник мучительный
вопрос. Алкоголь не брал аспиранта.
- Признаться, не уловил...
- Борьба света и тьмы! - Густопсоев торжествующе откинулся на табурете.
- Светлые - добро, черные - зло. Отнимают друг у друга светящийся шарик -
символ мечты...
Анастасия внимала самозабвенно.
- ...в самый напряженный момент - барабаны трещат! - я и Настя, в
костюмах космонавтов, подхватываем шарик и летим под куполом цирка. Контакт
миров! Дерзание! Ничего подобного не было еще.
- А жуки? - напомнил Невалящий.
Густопсоев задумался.
- Да, жуки... Это верно замечено, свежий взгляд, он всегда... надо
как-то эффектно закончить с жуками... - он надолго ушел в мышление, глаза
его остекленели. Вдруг мгновенное просветление отпечаталось на физиономии
Густопсоева, как оплеуха свыше. - О! Настя! Контрномер, знаешь, когда
укротитель кладет голову в пасть льву...
- Нет! - крикнула Анастасия. - Только не это, у тебя нет никакого
инстинкта самосохранения.
- Балда ты, Настя, - улыбнулся Густопсоев аспиранту. - Я же сказал
контрномер. Я загоняю жуков к себе в пасть, в рот, то-есть. Под барабанную
дробь. Все замирает, все смолкает вокруг, нервных тошнит. Затем литавры...
- ...и жуки выбегают с обратной стороны - из задницы! Оркестр - марш! -
неожиданно для самого себя выпалил Невалящий.
- Ерунда, профанация, - отмел с ходу энтузиаст, а жена его (в первый
раз за все время) глянула на гостя с неприязнью. - Жуки выбегают на
сверкающее блюдо, и мы с Настей, подняв его на вытянутых руках, идем в лучах
юпитеров по арене. Публика неистовствует...
Невалящий все глядел на Анастасию и будто видел, как огни грядущих
триумфов вспыхивают в ее зрачках. Так вот на чем поймал ее странный
мужчинка! Да, какой бы вздор ни громоздил избранник женщины, однако, если
там есть юпитеры, радужные эффекты - это беспроигрышно. И что по сравнению с
этим какие-то разговоры лопухов, паучьи травки, язык животных? Ах, почему же
он никогда не мечтал в детстве стать жонглером, клоуном на худой конец? Что
за призвание - толковать с иван-чаем? Ха!
Прощаясь на подворье, Густопсоев еще распространялся на любимую тему.
- Здесь нам прозябать уже недолго. А потом - куда-нибудь южнее, и сразу
отрабатывать номер. Тут ведь, в Укромине, и скарабеи настоящие не водятся...
Вечерело. Вся округа жила напряженной животной и растительной жизнью, и
многоязычная речь ее была ясна аспиранту как день:
- Ку-ку-ру-зы! - требовал с забора огненный петух.
- Че-куш-ку! Че-куш-ку! - умолял под стрехой дикий голубь, ну вылитый
алкан возле только что закрытого ларька.
- Хамы! Хамы! Хамы! - клеймил их дворовый кобель, носясь вдоль троса на
цепи, словно троллейбус с ополоумевшим водителем. И над всем этим что-то
умиротворенно шамкала старая лиственница, но никому это уже не было
интересно.
Страничка из дневника
...Другой бы на моем месте пропустил такой пустяк безо всякой реакции.
Я же вышел из ванной и внимательно осмотрел плечо на свету, возле окна.
Этакий синеватый, весьма четкий крестик, черточки-поперечинки примерно в
сантиметр. Попробовал стереть его - не вышло, крестик был выполнен (я тут же
убедился) в технике татуировки. Ну, тут уж и недоумок сообразит - мета!
Меня пометили!
В нашу славную эпоху не тратят время на то, чтоб выяснить, к примеру,
почему человека метят. Ведь пока разберешься и докажешь, что ты не еврей, не
гомосек, не тайный агент по сбыту оружия, не сепаратист, не доносчик ГБ, не
завмаг, не подпольный парторг - с тобой уже разберутся и быстро свезут в
мусорном контейнере на городскую свалку. Потому действовать следовало
решительно. С поры Варфоломеевской ночи ни у кого нету загадок насчет таких
крестиков, все знают, чем тут пахнет. Меня даже не особенно заинтриговала
техника этого клеймения, хотя есть над чем подумать, - как можно на живом
человеке вытатуировать (и качественно!) такую вот, хоть и миниатюрную,
штучку, и без всякой реакции с его стороны? Во сне? Под наркозом? Словом, не
знаю и знать не хочу уловки этих людоедов.
Нужно было спасаться, и срочно. Сразу признаюсь - я не был оригинален,
просто применил уловку Али-бабы. Итак, принцип Али-бабы: метят всех
окружающих подряд.
Я довольно быстро изготовил свой инъектор; это миниатюрное клеймо,
напаянное на замке браслета наручных часов. Оно набрано из множества
кончиков игл для шприца и в нормальном положении скрыто под хромированной
пластинкой, крохотный резервуар с тушью и обезболивающим также спрятан в
толще браслета. На некоторое время мне - интроверту и нелюдиму - пришлось
стать до омерзения общительным и дружелюбным (рубахой-парнем, душой общества
- какие там еще термины для вечно осклабленного, пышущего приязнью кретина)?
Я то и дело с кем-то обнимался, хлопал собеседника по спине, фамильярно
тискал знакомых дам (и незнакомых, при случае), шлепал девчонок по попке;
все это шумно, с утрированием, по-клоунски иной раз на что не пойдешь, чтобы
лишь отвлечь внимание от легкого укола. Теперь почти все мое окружение
перемечено, и если террористы чего задумали, у них будут затруднения.
Смущает лишь то, что вскорости я должен покинуть родной город и чуть ли не
на месяц с лишком отправиться по делам службы в П-ск; это совершенно
некстати, тем более, что у меня есть основательное подозрение, что крестик
мне посадили именно в П-ске, в мой предыдущий визит.
Из путевых записок
12.IV с.г.
Прокус, наконец-то мы на месте, друг мой. Дорога была сносной, лишь раз
у железной трубы на нас напали хулиганы и перевернули дилижанс. Мой
камердинер и возница получили синяки, лопнул пластик откидного верха;
остальные пассажиры, в том числе и я, пристегнутые к сиденьям поясами
безопасности (здесь, как ты знаешь, свято чтут старинные традиции и все, что
связано с преемственностью культур), - не пострадали. Высвободившись из
ремней, мы кое-как поставили карету на колеса и продолжали путь. Дорога в
Срон столько раз описана в путеводителях, что не хочется повторяться, но все
же вековые отвалы мусора, среди которых она прихотливо вьется, производят
неизгладимое впечатление. Эти горы все время дымятся, друг мой Прокус, а
тысячи тысяч лоскутьев прозрачной пленки сверкают на солнце так, что слепит
глаза. Мы катили уже с полчаса по этому каньону, и я не уставал восхищаться
все новыми и новыми его ракурсами - как вдруг возница сделал знак, и мы тут
же бросили вертеть педали. "Крысы", - затаив голос, сказал он нам, указывая
кнутовищем куда-то вдаль. Действительно, впереди по дороге мелькнули два
грациозных силуэта и скрылись среди ржавых цистерн. Мы смотрели на них во
все глаза. Мой сосед после этого все мурлыкал шансоньетку: "Пуглива, как
крыса, строптива, как крыса, как крыса прелестно дика..."
Оказывается, этих вымирающих животных завезли сюда из Полуденной Супы,
где они еще изредка встречаются. Появление крыс у всех нас подняло дух,
пошли разговоры о возрождении животного мира и о том, какие меры принимает
Властитель в этом отношении. Возница божился, что видел однажды в этих
местах ворону: "Вот так близко, не сойти с этого места!", - однако, мнится
мне, это извечные сказки аборигенов, всего лишь.
Солнце поднялось повыше, зловоние и чад усилились. Мы, погруженные в
дурман и грезы, еле крутили маховик. Возница, поощряя изредка кнутом
нерадивых, включил первую передачу, ибо рытвины и тряска стали невыносимы -
и тут, за очередным поворотом внезапно открылась прославленная панорама
Срона - песчаная равнина, над которой высятся его знаменитые развалины и
хрестоматийно известный самый длинный в мире пляж - черный от мазута и
глянцевый, словно рояль, а за ним слабо волновалась безбрежная бурая ширь...
Океан! Мы снова остановились, потрясенные этим зрелищем, и вдруг, как по
команде, принялись вертеть маховик с новой энергией - нам не терпелось
поскорее попасть в столицу.
Срон, как знаешь ты, мой благородный друг, вот уже полстолетья слывет
Меккой живописцев, ваятелей, поэтов, мыслителей. Мы мчались туда во весь дух
по прекрасной бетонке, вдруг возникшей из-под отбросов; возбужденные
предстоящими впечатлениями, мы весело переговаривались. Мой визави по
рычагу, кавалер Ромаш, персона большой учености и отменных манер, любезно
поведал мне о положении театра в этом благодатном краю. Оказывается, здесь
уже давным-давно подвизается труппа под названием "Акме" - совершенно
неуловимый театр. Они дают представление в мгновение ока и в мгновение ока
исчезают; не успеют еще патрульные стражи оцепить здание, как
разгримированные актеры уже сидят среди зрителей. Диктатор в затруднении:
его собственные театры, укомплектованные невольниками, пользуются гораздо
меньшим успехом. Актеры, как известно, близки с нечистой силой, добавил
кавалер, среди них не редкость оборотни, это облегчает им вживание в образ.
Кавалер Ромаш показал мне талисман, который всегда берет с собой в
путешествия, это маленький капроновый рычажок от какого-то старинного
механизма. В знак ответной любезности я предъявил ему свою ладанку. За этими
разумными и пристойными речами мы незаметно подкатили к околицам Срона.
В Срон, как известно тебе, мой друг, ведет пять дорог - подумать
только! - и не зря он зовется пятивратным. Мы подъехали к вратам N_3, где
оборванный, зато отменно вежливый писец без особых проволочек нас
зарегистрировал и тут же предупредил, какие районы города пользуются особо
дурной славой. Вот это - столичный сервис, любезный Прокус! У нас в Цуцыке
никому такое и в голову не придет, мы - культурная окраина; с болью в сердце
я еще раз посетовал на свою родину.
И мы с благоговением вступили на улицы этой цитадели искусств, наук и
добродетелей. Дражайший Прокус, развалины Срона...
Восковой двор
Этот двор, скорее анфилада дворов, начинается суровым оштукатуренным
порталом, неотличимым особо от прочих заездов на улице Верхней (ныне
Гвоздикова), и завершается в распаханном бульдозерами переулке, впадающем
непосредственно в Горбатую, с ее всем известным мостом. Отсюда, с этого
крутого места уже отчетливо видна медлительная речка внизу, забранная с
одной стороны в гигантские плиты набережной, с другой - все еще в дикой
поросли кленов и тополей. Двор сразу обнаруживает свою восковую сущность.
Когда-то, в пору очередной кампании по подъему села, у всех на слуху
был такой агрономический термин - "молочно-восковая спелость", относился он
к кукурузе, разумеется. Примерно такова полупрозрачная, молочно-восковая
субстанция, из которой и состоит все вокруг - дома, деревья, люди,
автомобили. Я достаточно свободно вижу сквозь стены обитателей домов -
молочно-восковых персонажей, представленных большей частью в ключевые
моменты жизни: невесты, с фотогеничной улыбкой под негнущейся ажурной
вуалью, пенсионеры с костяшками домино в просвечивающих под солнцем восковых
ладонях, покойников - ну, они-то уж подлинно восковые - на составленных
вместе столах, под навощенными цветочными гроздьями...
В воротах среднего двора ключевая эффектная сцена образца 1946 года:
вооруженный паренек с подножки синего трофейного "опеля" выпускает
стеариновую, безвредную на вид пулю в грудь своего приятеля, сидящего на
закраине детской песочницы. Возле песочницы - другая композиция: куча-мала,
составленная из малолетних босяков, многочисленная и сложно построенная. В
гуще тел, если вглядеться, детский ботинок примерно 21-го размера, это все,
что я могу различить у себя самого, заваленного ворохом шпаны. Есть еще два
сюжета, посвященных мне - это композиция у приямка подвального окна, где я,
пойманный и плененный как чужак, испуганный и злой, окружен стеариновыми от
вечернего освещения туземцами - наглыми, издевающимися, - и над всем этим
вовсе уж неразличимая почти фигурка девочки под козырьком входа, вроде бы
сочувственно на меня посматривающей. К последней композиции с моим участием,
размещенной уже на Горбатой, нужно пройти через другой двор, где на искусно
выщербленном постаменте крыльца фигурка моей юной жены в мини-платьице, с
жемчужными висюльками на уровне груди. В окне кухни (рядом, бельэтаж) ее
приветствует моя престарелая тетка - кремовой, дряблой рукой, со стынущей на
лице морщинистой, гостеприимной гримаской. В глубине квартиры смутно
различим открытый рояль с наспех вылепленным на клавишах черным котенком,
большим любителем по ним бегать; а дальше, за спинкой кресла угадывается
молочно-восковая лысина дяди, погруженного в чтение. Этажом выше из
балконной открытой двери фестонами обрывки песен Лещенко, развешанные
гирляндами по всему двору, а на балконе он сам - полуфигура в цыганском
жилете, прилизанный красавец-брюнет с гитарой, в простреленном жабо.
Поодаль, на равных расстояниях друг от друга, находятся ипостаси всех (или
почти всех), мужей моей кузины, самой же ее я почему-то не обнаруживаю. Муж
N_1 голубоглазый студент-еврей с томиком Есенина под мышкой; когда я прохожу
мимо, он приветливо смотрит сквозь меня... Муж N_2, летчик, алкоголик в
кожанке, с подернутым водкой взором. И так далее... У генеральского дома
отставной полковник с палочкой и лощеная, тщательно изваянная автомашина;
ясно вижу ее бампер, решетку, но никак не могу сообразить, что за
автомобиль. Бьюик? ЗИМ?
Сразу за этим домом - также проницаемым для зрения, населенным стоячими
персонажами и трупами - высятся великолепные дубы с черными сказочными
стволами, с кривыми ветвями, на вид прямо-таки чугунными, но, опять же, если
вникнуть в толщу ствола, можно легко различить тонкий стебелек трехсотлетней
давности. И вот, в конце излучины шикарного некогда въезда, уже на Горбатой,
патетическая сцена - моя мать в женской униформе Соединенного Королевства
(благотворительная посылка) и малец в широких коротких штанах, она с
яростью, он с азартом - кричат что-то немо разверстыми ртами в широкий
провал улицы, собственно, уже в речную долину, где, сколько я ни напрягаю
глаза, не могу ничего различить.
Этот паноптикум озаряет металлическим свечением четверка расположенных
в зените мужских, как бы налезающих друг на друга профилей, которым
анонимный ваятель придал черты неотразимой добродетели. Все они, от пары
впередсмотрящих бородатых патриархов, от головастого лысого трибуна до
усатого озабоченного осетина, выглядят на диво надежно и положительно, зато
Хрущев, с широкой и мягкой, словно ягодицы, физиономией, представлен
неуважительно - его лик выпирает, подобно тесту, из округлого экрана
допотопного черно-белого телевизора с ножками на колесиках. В отличие от
прочих, недвижных персонажей, телевизор довольно резво разъезжает по цепочке
дворов, ловко виляя меж восковых групп.
Само собой, здесь много лиц, каких я даже не берусь угадать, есть и
такие, что знакомы смутно; некоторые, вроде бы, знают меня куда лучше, чем я
их, обращенная ко мне приветливость озадачивает и вызывает неловкое чувство.
Хотелось бы узнать, кто эта девочка в матроске, с ранцем за спиной, или же
этот, с волчьим лицом, чахоточный в берете - но внимание опять отвлечено,
отторжено на какую-то внезапно обнаруженную невидаль - гигантских размеров
самолет прямо над глухой стеной соседнего корпуса, или явлением лошади -
подумать только, лошади! - в наборной сбруе, отчетливой масти, но опять же,
почему в этом заповедном дворе каурый битюг?
К тому же вощаному подворью относится и вовсе материальный,
топографически весьма отдаленный и не особенно, казалось бы, вяжущийся со
всей этой тающей конструкцией - барочный шпиль. Удивительно появление этого
шпиля в моем городе бедной архитектуры - он будто вырастает на углу, на
выступе обычного жилого дома постройки годов 30-40-х; не столь
утробно-утилитарной, как дома нашего времени, он больше всего напоминает
старомодное, потертое, но все еще пристойное пальто - и вот на нем-то этот
совсем неуместный шпиль, такой себе шестигранный гвоздь абсурда, нацеленный
в пустоту. Я не нахожу ему объяснения и потому правомочно смещаю его сюда.
Здесь все такое.
Можно представить себе, что наше лихолетье отодвинуто куда-то отсюда
безмерным - по самый небосвод - колпаком силовой защиты, сквозь который
видна лишь в огромном удалении матовая полупрозрачная кремлевская башня;
взглянув на нее более пристально, убеждаешься, что это и в самом деле
увеличенный до невозможности флакон одеколона "Красная Москва", торчащий на
многие километры из северной дымки. И тотчас же знакомый с младенчества
аромат победоносно провеивает сквозь купол силовой защиты, несокрушимый даже
для атомного взрыва. И здесь, в конце кирпичного тупика, я нахожу Ксению.
Возможно ли вылить любовь, как знахарки выливают из воска, опять же,
"переполох", и по этой странной разлапой фигурке определить ее исток? Ее
будущее? Возможно ли вообще какое-то будущее в восковом дворе, обращенном
внутрь? Я не знаю, я лишь стараюсь ничего не упустить: Ксения в
прямоугольном, с рельефной строчкой, пружинистая отроковница; выпускница в
сером пальто; Ксения - курсистка, быстрая и дерзкая, со статью танцовщицы;
Ксения усталая и подавленная небытием; Ксения - восковой персонаж,
достопримечательность этих мест, по которым я стараюсь проходить, не
задумываясь. Но лишь теперь я заметил, глядя в ее серые, обожаемые, но
невидящие глаза, я ощутил, какой меланхолической стужей, словно поземкой,
здесь овевает ноги, подбираясь все выше, захватывая уже заиндевевшие колени,
бедра и постепенно обесцвечивающиеся, все еще куда-то простертые восковые
муляжи рук.
Ведет под елку дед Мороз
снегурочку Каплан,
он в белом венчике из роз,
она прошла Афган.
(Иртеньев)
Противотуманки
Что же с нами произошло, что стряслось? И снова дымы, снова стрельба и
русский воин - юноша, вчерашний школьник в камуфляжной униформе, в круглом
шлеме, обтянутом тканью - вглядывается во враждебную даль сквозь прицел
Калаша. И над неприятельскими ущельями стрекочут боевые акулы с витязями у
рукояток, и жесткая ратная речь звучит от горизонта до горизонта:
- Вижу цель. Делаю заход, прикрой...
Часто думаю - а как же вот такие изобретатели, вроде сержанта
Калашникова, не тяготятся ли они этими горами добычи, отстрелянного
материала, не думают ли, что в эту вот секунду наверняка где-то в Анголе, в
Македонии, а верней всего на хищном Кавказе работает, сечет кого-то его
юношеская придумка?
В полдневный жар, в долине Дагестана... Так уж повелось у нас, что
пасть вот здесь, на кромке вековой вражды, это чуть ли не национальная
традиция. Отплывая, отходя вдаль, эти годы будут отмечены легко уловимым
пороховым душком. И ведь все напрасно, и молодые жизни, положенные здесь,
будут бездумно списаны слабоумными властителями, а крепости, взятые
вчерашними школьниками, сданы без боя. Что же с нами произошло?
И есть ли какая-то отрада при взгляде назад?
Вообще, по мере удаления от нас, по мере иссякания в памяти годы,
уплощаясь и обращаясь как бы в пожелтевший газетный лист, еще и обретают
такой неизбывный печальный колорит - я бы определил его как цвет крепкого
чая, который постепенно заволакивает все предметы - одни раньше, другие
позже, но все, все... И даже самые бравурные, развеселые дни, к примеру,
какой-нибудь солнечный Первомай с голубым ветерком, ширяющим в цветущих
вишневых садах, с маршами и парадами, с яркими молодками при флажках и
белоснежными спортсменами в колоннах - все это, ниспадая и отодвигаясь будто
затягивается туманом непреодолимой грусти. Зрительно это как бы привычный
нам вечерний смог, в котором уже не различишь подробностей, а фонари еще не
зажглись, томительное заревое освещение - и запоздалый автомобилист, борясь
с нахлынувшей на него беспричинной тоской, включает противотуманки. А что
могут высветить эти верные фары - разве что придорожный хлам, жуть окружения
нашего, случайного бродягу или собачью стаю?
Но другого средства нет в нашем распоряжении. Не знаю занятия более
бесплодного и более тяжкого психологически, чем вот такое вглядывание в
предвечерний сумрак, в непроницаемую толщу времени, спрессованного на дне
своем (так мне представляется) до абсолютной черноты.
Включаем противотуманки.
Постфактум
- Без меня народ неполный!..
Вот как великолепно определился наш соотечественник Андрей Платонов, и
мы (каждый!) подпадаем под это определение. Так что ежели я в дальнейшем
буду там и сям говорить "мой народ", то это не от самомнения, или претензий
на самодержавность, просто тот самый случай, когда одна часть народа
обращается к другой, куда как большей.
Так вот, когда мой народ опротивел сам себе и захотел стать другим - я
вроде бы разделял эту точку зрения. То-есть, я и сам время от времени
становлюсь себе глубоко неприятен и пытаюсь это исправить по мере сил. Чаще
всего не удается. Но вот стать другим... Этого, признаться, никогда не
хотелось, даже в самые тяжкие моменты. Вычеркнуть все и начать с чистого
листа, этаким плясуном-счастливчиком Майклом Джексоном - нет, даже и в
голову не приходило. Не смог бы, честно.
Мой народ прожил почти век поражений, начиная с Цусимы. Великим
поражением была катастрофа 17-го года. Неизжитой по сию пору бедой было
уничтожение крестьян. Поражением обернулась война с фашистами (а вот то, что
из этого поражения, из этого торжествующего блицкрига возникла Победа -
другой разговор, об этом не здесь). Великим поражением стало послевоенное
надругательство над краем, над его плотью, в результате которого страна
изуродована. И нынче она заходит в пике очередной катастрофы.
Дело в том, что до сего времени народ мой занимался совершенно
фантастическим трудом - он воплощал умозрительную химеру, придуманную
пышнобородым бездельником берлинским графоманом и подхваченную энергичным
маньяком-заговорщиком из Симбирска. К тому времени, когда семена химеры
проклюнулись на российской почве, там все было готово для ее восприятия,
восторженные толпы с красными бантами самозабвенно горланили:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут...
Пророческая песня... Теперь, оглядываясь, видишь, какие вихри и какие
силы. Но - то, что нас должно больше всего интересовать, именно
фантастический элемент химеры, как-то выпадает из внимания на фоне бедствий.
Никак нельзя было представить, что такое возможно. А ведь нелепая,
громоздкая конструкция заговорщиков осуществлялась, да еще как - весь мир
трепетал перед растущей стенобитной машиной. Тем временем мы населяли эту
самую антиутопию и жили в ней без особых проблем - разве что штаны похуже,
да меню однообразнее. Рдея знаменами, дымя заводами и время от времени
постреливая, громада переплывала из десятилетия в десятилетие. Однако
стальную башню, внешне совершенно неприступную, точили изнутри невидимые
червячки - сомнения в расчете конструкции, да и вообще в ее принципе
действия, тем более что неподалеку в чистеньком и отлаженном мире клерков
благополучно, без очевидного надрыва возводили свое. А вот что у них
получалась тоже химера - для многих и по сей день не ясно.
Западная химера взяла превосходством дизайна, да большим диапазоном
удовольствий для немногочисленного (сравнительно с остальным миром)
населения избранных стран. Тамошнее мировоззрение настроено на товарное
изобилие, удобства, моду и личное преуспеяние, хотя это также приводит в
конечном счете к катастрофе. Вот и мой народ тоже захотел стать народом
клерков и приказчиков, преобразиться из себя нынешнего, подобно бабочке из
ватного бесформенного кокона, расправить нейлоновые крылья...
Не продолжаю абзац - трансформа длится. Эту часть книги отделяет от
предыдущей незримая, но непреодолимая черта - граница катастрофы. То, что
там лишь рисовалось в предчувствиях, здесь уже идет на фоне свершившегося.
Что выработалось за эти годы, да и за предыдущую историю, так это
иммунитет, стойкость к крахам. И если где-то там бесчинствуют и поджигают
столицы из-за падения валюты на 15%, то у нас такие пустяки вызовут лишь
снисходительную улыбку. Поистине мой народ весьма жизнестойкий, только б не
вымер напрочь.
Но почему-то нет воспламененных толп, поющих что-нибудь вроде:
На берег Влтавы, на штурм Варшавы -
Марш, марш вперед, челночников сброд!
То-есть, нет пламенных гимнов, воспевающих свободный рынок. Странно.
Вроде бы, так рвались к нему, как в прошлом к социализму... И еще
удивительно - нет естественного отвращения к фантастике, которое должно бы
возникннуть, словно оскома, у народа моего, столько положившего ради
фантасмагории. Нет, смотрят, читают запоем ужасный вздор, какой могли бы
написать "существа с воображением дятла".
Да ведь в целях социальной профилактики полагалось бы эту братию,
фантастов, определить навечно в какие-нибудь мордовские концлагеря -
чего-чего, а лагерей пока хватает! Разве не убедились с тех пор на
собственной шкуре - ВСЯКАЯ ФАНТАЗИЯ ОСУЩЕСТВИМА! И те же носители бреда
снуют посейдень в народе, вываривая в кипящих мозгах своих адово варево,
брызгая вокруг злокачественными замыслами... Но - мой народ незлопамятен, и
потому позволяет расхаживать на воле носителю какого-либо очередного
социального рака. Ну, раз так, пришла пора выступить в противовес и мне,
реалисту-передвижнику конца (начала?) века.
Самое главное, ничего не надо особо придумывать-изощряться - реальность
новой жизни затмевает всякие там "Наутилусы" и "Туманности Андромеды".
Новый русский лексикон
- Двести сорок кусков. Оптом, безнал.
- Треть обналичка и эндээс, за один раз не потяну.
- Тогда к Слону, он банкует.
- Пролет. Слон пустой, поршака растаможил.
Хроники гуингмов
Гуингмы (Whingms), разумная непарнокопытная раса, впервые описанная
Свифтом, обнаружившем ее следы на острове-заповеднике. Описание грешит
известной антропоморфностью, переложением чисто человеческих черт на вполне
аутентичный образ жизни. Средний читатель отождествляет гуингма с
интеллигентной лошадью.
Как известно, гуингмы первоначально были единым народом. Однако,
обретение разума немедленно вырвало их вперед из животного царства, тогда
еще необычайно многообразного, и сразу ребром встала проблема - какой путь
избрать. Насколько можно судить (из той давней поры дошло очень мало
свидетельств), гуингмы, народ в целом мирный и незлобивый, в большинстве
своем склонялись к так называемому органическому образу жизни, когда
дарованный им разум лишь подключается к восприятию картины мира, не
претендуя на разработку планов по его преобразованию. В то же время
выявилась более активная, так называемая "прогрессистская" группа, которая
деятельно предлагала инструментальный метод, сводившийся к тому, что
гуингмы, будучи как никто в живой природе наделены мощным разумом, должны в
силу этого получить все необходимые преимущества. Теперь лишь выясняется,
что тогдашние споры гуингмов велись в основном вокруг этих самых
преимуществ. "Органисты" исходили из того, что все вокруг и так хорошо,
живи, мол, и радуйся. "Прогрессисты" же делали упор на недостатки и лишения,
в частности на засухи и обилие хищников. На что "органисты" вполне резонно
отвечали, что наступающий после засух период дождей именно потому и
воспринимается как праздник, что ему предшествовала великая сушь, и не будь
ее, не было бы и праздника. А в адрес хищников показывали увесистое копыто.
Как водится, ни те, ни другие не могли убедить друг друга, но,
поскольку гуингмы не были по природе своей агрессивны и назойливы, у них не
дошло до кровопролитных войн, просто сторонники различных мировоззрений
разделились и стали жить особо, придерживаясь каждый своего направления.
Прерии были обширны, места хватало всем. От тех времен еще остались кое-где
невысокие земляные гряды - остатки насыпей, возведенных "прогрессистами" в
целях защиты от волков и прочей хищной сволочи. "Органисты" же продолжали
традиционный порядок существования - табуны с необременительной иерархией
старейшин, с коллективной ответственностью за порядок и безопасность.
Контакты между двумя этими группами не прерывались, но становились от года к
году все прохладнее - известное дело, живя по-разному, трудно подыскать
общие темы для разговора.
Общались гуингмы телепатически, как принято у многих животных, но их
сообщения были содержательнее.
Первое упоминание о йеху (yahoo) приходится на вторую треть
четвертичного периода, когда в среде гуингмов - сторонников естественной
жизни стали шириться идеалистические настроения и возникла ощутимая
потребность в братьях по разуму ("прогрессисты" не в счет, хоть и свои, их
разум вывернут наизнанку). Тогда же возникли слухи о невзрачных существах,
обитающих в пещерах. Взаимная симпатия, как говорится теперь,
комплементарность, возникла после того, как гуингмы воочию убедились в
сверхестественных способностях пещерных жителей - те владели даром пускать в
полет неодушевленные камни и время от времени появлялись в ночной степи,
держа в руках куски огня. Так об этом говорится у летописца-гуингма;
летопись, само собой, телепатическая.
Контакт братьев по разуму состоялся уже в ту пору, когда у гуингмов
сформировалось вполне устойчивое представление о том, что йэху - демоны
пещер, обладающие разумом вполне сравнимым с лошадиным. Большинство гуингмов
относились к йеху с боязливым уважением - кстати, это отношение сохранилось
до сих пор. Идеологи "органистов" склонялись к тому, чтобы заручиться
покровительством этих существ; какова же была радость первого табуна, в
который заявился долгожданный пришелец, а также гордость той пегой кобылки,
на которую в знак дружбы вскарабкался гость. И сидя верхом на ней, этот йеху
произнес речь, сущность которой сводилась к следующему:
- Вместе мы - сила!
Надо отметить, что с тех пор все речи политиканов, обращенные к
публике, проводят эту мысль и ничего более.
Впервые гуингмы ощутили себя силой, это было новое чувство. И в табунах
этих сторонников естественной природы стало стремительно формироваться
представление о том, что йеху как бы посланы им свыше, с гор, чтобы
гармонически дополнить приземленный разум гуингмов мистическими
способностями потусторонних существ. На теперешнем языке, гуингмы готовы
были делегировать свои полномочия демонам пещер.
А как на все это реагировали технари, "прогрессисты"? Надо сказать, им
было не до того; признать следует, что гуингмы так и не додумались до
орудий, инструментов, удобных для копыта, а машинная цивилизация еще только
смутно представлялась наиболее прозорливым из них. Некоторые даже считали,
что прогресс зашел в тупик.
И "органисты" всем стадом предались йеху.
Дальнейшее нет необходимости описывать, все зафиксировано в курсе
истории. От боевых лав Атлантиды, от кавалерийских полков Хефрена до Первой
конной армии Буденного - это ужас и мрак лошадиной истории, это непрестанная
гонка вскачь одержимых (по лошадиным понятиям конь со всадником одержим
демоном, вполне наглядно), это массовые убийства гуингмов, и что толку, если
при этом гибнут также и йеху. А в редкие мирные передышки участь обманутых
становилась лишь ненамного лучше: это либо буксировка громоздких устройств,
куда зачем-то набивалось множество йеху, либо и вовсе утонченное
издевательство - волочение за собой по почве заостренного окованного крюка,
постоянно тормозящего движение. Надо сказать, что пещерные демоны оказались
на удивление изобретательны по части подобных измывательств: вспомним
лошадей, вертевших ворот в шахте, вспомним лошадок, везших Скотта по
ледникам через Антарктиду... Кнут и удила - вот что могли бы изобразить
гуингмы на своем гербе, если б имели склонность к символике.
Несколько тысячелетий господства йеху, при всей их невообразимой
жестокости, никак не отразились на характере обращенных в рабство гуингмов -
это были все те же миролюбивые покладистые существа. Нельзя сказать, чтобы в
обращении йеху с гуингмами присутствовало одно лишь зверство - нет,
отмечались и случаи взаимной симпатии, особенно в среде простолюдинов-селян,
владельцев одной-двух лошадок. У властьимущих йеху такие случаи доходили до
гротеска - все помнят Буцефала, а также намерение Калигулы ввести своего
коня в сенат. Но и в этих исключительных обстоятельствах их седлали и на них
ездили. Исключение - конь великого князя Олега, отправленный на почетную
пенсию суеверным властителем.
Лишь однажды за все время истребительных войн, а именно в пору
рыцарства предпринята была единственная попытка хоть как-то защитить,
оградить самого гуингма от действия всевозможного вооружения,
предназначенного строго говоря для уничтожения именно йеху. Боевых коней
стали облекать в панцири, подстать всадникам, и это несколько уменьшило
травматизм гуингмов, говоря теперешним слогом. Однако гений Возрождения
изобретатель Леонардо предложил в качестве противодействия страшную штуку -
что-то вроде косилки с четырехлопастным огромным серпом, который бы
буквально "косил" вражескую конницу по ногам. Само собой, буксировать эту
жуть предполагалось четверкой гуингмов.
Леонардо до сих пор слывет одним из величайших гуманистов.
Развитие огнестрельного оружия свело на нет преимущества доспехов, и
гуингмы снова стали терпеть почти такой же урон, как и их верховые хозяева.
Однако потребность в них все увеличивалась, и к началу нашего века
численность порабощенных гуингмов была сравнима с численностью самих йеху.
Хотя параллельно шел процесс вытеснения гуингмов другими существами, еще
более адской природы чем сами йеху - сверкающими созданиями из металла, с
камерами сгорания вместо души. Йеху казалось, что они ими повелевают, этими
исчадиями. Йеху, вообще-то, и сами весьма недалекие и несчастливые существа.
Но душа у них есть.
И вот, когда в их среде наконец-то стали появляться первые настоящие
сторонники гуингмов - вспомните, в России хотя бы - "Холстомер", "Изумруд",
когда общества защиты животных (гуингмов они относили к животным),
негодовали насчет жестокости извозчиков, когда, наконец, горлан революции
Маяковский написал "Хорошее отношение к лошадям", последнее свое
человеческое стихотворение, за которое ему многое простится - гуингмы,
то-есть лошади стали исчезать в массовом порядке. Так что вскоре некого
стало и защищать от жестокостей, тем более что и самим защитникам
приходилось то и дело от них уворачиваться...
Напрашивается заключение: а вот технари-"прогрессисты", которые были
предусмотрительнее... Ничуть не бывало: остров с "прогрессистами" сразу
после Свифта посетил восьмидесятипушечный фрегат Ост-Индской кампании,
который перебил местных йеху, а гуингмов-островитян отдал в пользование
колонистам.
Мораль истории гуингмов додумайте сами.
Заблуждение
Распространенное: "J & you", что обычно у простонародья переводится
пошло-сентиментально, на самом деле есть кодированный карточный посыл "Даю
червонную масть". Партнер может ответить: "Don't &, hold &", что значит - не
пикуй, придержи бубну, или же: "Get &, no &", то-есть - давай трефу, хватит
червей. То-есть вполне определенные карточные символы или же замаскированная
воровская переписка через Интернет.
Вообще, обращение наше к пиджин-инглиш бывает совсем необоснованно. К
примеру, хоровое распевание возле юбиляра чего-то вроде "хеппи перденс тую"
раньше решалось куда мелодичнее и понятнее, безо всяких туев: "Как на Олины
именины испекли мы каравай, каравай-каравай..." И так далее, многие еще
помнят.
Особенно странно выглядит английская матерщина, активно вторгающаяся в
нашу стенописную культуру. Обычно исполнители надписей на заборах стараются
оскорбить какой-то враждебный им социальный слой. Но тут цель не
достигается, большинство не знает чужого языка, особенно старшее поколение.
Матюки пропадают втуне. Более того, обычное для английского обращение на
"вы" в данном случае неуместное фраерство. У нас в таких случаях говорится
исключительно "ты".
Огорчают также грамматические ошибки. Так полюбившийся подросткам
глагол "fuck" они зачастую пишут через "а", что лишает высказывание всякого
смысла. Что может подумать об украинской молодежи какая-нибудь Мерилин
Олбрайт, прочти она такое во время визита? И вообще, человек, не особенно
уверенно пользующийся родным русским должен где-то в районе селезенки иметь
такое предостерегающее ощущение.
Представляю, как они все это станут излагать на украинском, если только
он когда-то привьется у нас! Кстати,
Из истории Украины
Украина в процессе воссоздания замышлялась на будущее по меньшей мере
как тысячелетний Рейх. А потому и ее историческое предшествование должно
было оказаться необычайно монументальным. Летописцам новоявленного
государства хотелось бы какой-то фундаментальной точки отсчета, ну если не
от сотворения мира, то хотя бы от основания первых цивилизаций. Потому
довольно-таки приемлемой показалась эпоха шумеров, в каковую
предположительно и произошел грандиозный переход древнеукраинского народа с
территории теперешней страны (которую он всегда заселял) на Индийский
полуостров и обратно. В сравнении с этим всем известный исход евреев
выглядит пионерской вылазкой. Когда у создателей этой мифологемы спрашивали,
для чего потребовалось столь сложное построение в обратной исторической
перспективе, те в конце-концов сознавались, что такая предпосылка создавала
все условия для утверждения, будто первые арии произошли от украинцев. В
доказательство приводился санскрит, где множество слов оказывались
заимствованными, или же очень близкими по смыслу и звучанию к украинским. В
частности, слово "Украина" на санскрите означало "великолепная, благородная,
прекрасная", и т.п. Недостойное предположение, что это слово польских
корней, обозначавшее не так уж и давно окраинную и дикую периферию Речи
Посполитой, изничтожалось таким образом напрочь.
Другая группа ученых старалась провести свою генеалогическую линию
через Элладу, и не просто Элладу, а именно Олимп, откуда во всем блеске
древнегреческого Пантеона и сошли на землю прародители украинского народа.
Трудности в построении этого мифа состояли в том, что первоисточник, так
сказать, был достаточно проработан - до самых ничтожных нимф опускались иной
раз греческие сказители, и трудно было втиснуться туда, в эту полуголую
ватагу еще и колоритному запорожцу в малиновых шальварах. Сколько нибудь
приемлемой версии не находилось во всем огромном олимпийском архиве, и
великий слепой бандурист Гомер тоже ни словом не обмолвился о наших
предшественниках. Зато термин "козак" получал оттуда весьма солидное
обоснование; он также весьма искусно связывался с грациозной козой, будто бы
олицетворявшей неизменную склонность к изяществу казачьего сословья.
По более серьезной версии первые украинцы появились на Украине в конце
мелового периода (кто говорит в начале, но это уже явный перебор) и сразу же
стали играть ведущую роль в тогдашней жизни. Некоторые связывают вымирание
динозавров именно с появлением украинцев. Следы тех колоссальных побоищ
обнаруживаются еще и теперь там и сям, а предание о Покатигорошке навечно
зафиксировало в народной памяти те славные годы борьбы с летающими ящерами и
наземными тиранозаврами. Непредвзятый исследователь может себе живо
представить традиционный украинский пейзаж с белой мазанкой (в меловом
периоде не было проблем с мелом), с плетнем и горшками на кольях, с
черешнями вокруг, и на фоне всей этой пасторали - угрюмое стадо игуанодонов,
перебредающее к водопою.
Множество окаменелостей свидетельствует в пользу этой версии.
Вот с какой весьма отдаленной точки отсчета следует исчислять историю
Украины. Нужно ли говорить о том, что извечные соперники украинцев, так
называемые русские, тогда еще и мечтать не смели о том времени, когда они
наберутся наглости произойти от каких-нибудь ханты-марксистских обезьян.
Из газеты РЫН-О.К!
Царица базаров г-жа Савская Нонна Михайловна собирается в ближайшее
время навестить известного магната теневой экономики, так называемого "царя"
- Соломона Яковлевича Фильшина, чтобы набраться от него мудрости,
необходимой в текущих операциях. Визит затрудняет лишь то, что
местонахождение г-на Фильшина в настоящий момент неизвестно никому, включая
ближайших членов семьи.
Показания Соломона Яковлевича, известные в юридических кругах под
обобщающим термином "притчи", хранятся в сейфах спецхрана МВД и подлежат
квалифицированной расшифровке. Эксперты полагают, что это весьма изощренные
рецепты по уклонению от налогов, своего рода инструкции для местных филиалов
г-на Фильшина.
Известный шлягер "Песнь песней" на слова выдающегося олигарха в прошлом
году стал хитом отечественной попсы (группа ГОМОСОЦИУМ).
Казалось бы в ореоле такой популярности совершенно невозможно "царю
Соломону" (кликуха) скрыться от любопытных глаз хоть на секунду. Но вот поди
ж ты - как в воду канул...Никакие расследования на этот счет, включая
интервью с применением детектора лжи (электроутюга) - результатов не дали.
Спусковой крючок
Один такой специалист по баллистике (назовем его условно Б., чтобы не
раскрывать государственной тайны), от всех наших бедствий решил окончательно
бросить якорь в Иллинойском технологическом институте, где он уже не раз
бывал после устранения железного занавеса и куда его при каждом случае
зазывали. Нельзя сказать, чтобы он был так уж очарован страной равных
возможностей (это лишь подростку видится, что там лишь гоняют с пистолетами,
да заваливают красоток, на самом деле большинство занято монотонным
муравьиным трудом), как раз именно наш разгильдяйский образ жизни был ему
более по душе, но жизнь дала понять Б. - специалисты по баллистике нигде в
мире больше не нужны, разве что возле озера Мичиган.
Б. перебрался туда, благо это оказалось не так сложно для холостяка, и
довольно быстро втянулся в деятельность небольшого отдела в этом огромном
заведении. Его непосредственный руководитель, некто Моррисон, поначалу
внимательно опекал новичка и старался предупредить его возможные промахи;
так, когда наш земляк решил было по неопытности поселиться во вполне
доступном по деньгам и прилично выглядевшем районе, тот вовремя решительно
отговорил Б. Дело в том, что облюбованный Б. district, дотоле вполне
приличный, быстро терял репутацию из-за появления там нескольких
негритянских семейств. И такое случалось не раз.
Из этой опеки в дальнейшем возникло что-то вроде дружбы (понимание
дружбы у них и у нас весьма разное). Что касается Б., то ему попросту больше
не с кем было общаться - разбросанные там и сям новые иммигранты были ему
большей частью незнакомы. Интересно, что и Моррисон был человеком достаточно
одиноким, что не редкость в этой вроде бы крайне общительной стране.
Когда Б. посещал высящийся неподалеку мегаполис, то вместо ожидаемого
расслабления после изнурительной работы, (где собеседником ему был лишь
безмолвный экран дисплея), он возвращался домой с чувством, будто только что
чудом выскользнул из гигантских стальных внутренностей непостижимого
механизма, активно перерабатывающего человеческую массу. Он часто названивал
на родину через океан, но там не разделяли его пустяковых переживаний на
фоне катастрофических российских проблем.
Моррисон таким образом стал отдушиной. Однажды он пригласил своего
вконец захандрившего друга Б. на какую-то большую студенческую сходку, где
молодые люди, как у нас говорится, могли оттянуться по-настоящему. Должно
быть шеф нашего баллистика предполагал, что атмосфера непосредственного
юношеского буйства должна как-то встряхнуть нового гражданина, напомнить ему
о его оставленной родине, которую Моррисон искренне считал огромным мировым
заповедником алкоголизма. Однако Б. не проникся; он безучастно блуждал среди
танцующих и шалящих в рамках закона студентов, и лишь только один элемент
праздничной программы развлек его ненадолго. Это было громадное сооружение
изо всяческой ерунды, начиная от костяшек домино до каких-то черпачков,
мутовок, пенальчиков, громоздящееся чуть не до потолка большого зала, да и
по полу занимало оно почти всю его площадь. Полгода инициативная группа
студентов и аспирантов собирала эту неустойчивую громаду, и вот теперь при
большом стечении народа и под телекамерами ее должны были разрушить.
Баллистик не уяснял цели действа.
- Понимаешь, - объяснял ему Моррисон, - у наших лоботрясов очередное
увлечение, строительство таких вот чудищ. Интерес здесь в том, что спусковая
костяшка, trigger, вызывает последовательное обрушение всей конструкции.
Можно наблюдать как бы рисунок разрушения...
Б. поник еще более: он приехал из края, где разрушению не виделось
конца. Тем временем аспирант в смокинге, вдохновитель всей затеи легким, но
торжественным движением прикоснулся к триггеру. И дорожка падающих,
заваливающихся элементов стремительно побежала по этой ажурной горе, под
нарастающий смех и аплодисменты, особенно когда в процесс включался
какой-нибудь половник, или клизма - у американцев вообще юмор весьма
плоский, без второго слоя.
- Смотри! - хохотал Моррисон, - шарик прямо в морду маске!
Мгновение спустя все было кончено. Народ с улыбками и бокалами
приступил к триумфатору, большинство же потянулось в другие комнаты, где
длилось веселье. К уплощившейся бесформенной груде уже деликатно подступали
уборщицы, а Б. все продолжал рассматривать останки катастрофы.
- Идем, Б., выпьем чего-нибудь! - самоотверженно предложил Моррисон, не
терпевший спиртного. И вот тогда баллистик произнес роковую фразу.
- Я думаю, - сказал он, - что это была универсальная модель. Иными
словами, этот самый триггер, всемирный триггер где-то без сомнения есть. И
стоит его тронуть - без намерения даже...
И махнул рукой. С нашей точки зрения это была обычная в подпитии игра
ума, мрачное советское макетирование обыденности, где любое действие вроде
бы способно вызвать крах. За этим предположением вполне мог последовать
уморительный анекдот - к сожалению, там не въезжают в наши анекдоты. Б. и
сам не придал никакого значения этой своей декларации, он, так сказать,
работал на местную публику, воспринимающую выходцев из погибающей страны как
случайно уцелевших зомби. А местной публикой на тот момент оказался лишь
коллега Моррисон.
Нельзя сказать, что Моррисон был такой уж впечатлительный и легковерный
субъект, он и сам через несколько мгновений забыл горькую сентенцию своего
нового друга, но вот где-то в закоулках памяти, в той самой, сложной и
непостижимой области сознания его затаилось это нигилистическое
представление - подобно черной нерасшифрованной точке. Время от времени это
представление возникало у него - то когда он глядел на свой родной город и
вдруг начинал соображать, в каком порядке должны валиться друг на друга
многоэтажные конторы, чтоб не осталось ни одной незатронутой, то возле
какой-нибудь большой автостоянки, где (так ему виделось), стоит лишь ни с
того, ни с сего подкоситься колесам у крайнего автомобиля как волна его
падения пробежит по всем бесчисленным сверкающим рядам, пока
заасфальтированное поле не станет сплошь покрыто сплющенными жестянками...
Словом, невинная гипотеза стала зародышем развивающейся мании.
В отличие от холостяка Б., Моррисон имел довольно большую семью
(американе по плодовитости уступают разве что лишь нашим бывшим
соотечественникам узбекам), и конечно же мог расслабиться и отвлечься под
кровом своего десятикомнатного вигвама - но и тут он с тревогой стал ловить
себя на совершенно необычных ощущениях: то ему казалось, что стопа тарелок в
раковине на кухне вот-вот обрушится (а за ней все остальное), то средний сын
начинал свои упражнения на тренажере с таким азартом, что Моррисону казалось
иной раз, будто вся округа входит в унисон с его колебаниями, ну а тут, сами
понимаета, недалеко и до всеобщей беды. Ко всему, жена его, поглощенная
обычной в той среде дамской общественной активностью, нисколько не
проникалась его нарастающими фобиями.
Следует добавить к этому еще такую накладку - общеамериканский
психический комплекс, состоящий во все обостряющемся чувстве ответственности
за судьбы мира. Когда-то и нам он был свойствен, однако распад империи сразу
освободил нас от этого угнетающего представления. Моррисон был ему подвержен
издавна, еще с тех пор, когда решил всерьез заняться баллистикой. В те годы
считалось (и справедливо), что та страна, у которой лучшие специалисты по
баллистике - та и хозяин положения, она всегда набьет морду стране с плохой
баллистикой. Лучшие баллистики, скажем, Б. и Моррисон в то время были
поровну распределены между двумя странами. Но, как только освобожденный от
ответственности за судьбы мира Б. перебрался в отдел Моррисона - это чувство
с удвоенной силой навалилось на американца.
Само собой, психический разлад пытались корректировать психоаналитики,
коих там пруд пруди - но, хотя под Эдипов комплекс и кишащие во всех углах
призраки инцеста можно подогнать что угодно, ухудшение прогрессировало.
Фрейд, сочинивший человеческую душу из подглядываний и пещерных желаний,
вряд ли мог себе представить расстройство от предвидения мировой катастрофы.
Так прошли полтора года. Стоит ли фиксировать внимание на отдельных
ступенях этой лестницы, ведущей вниз?..
Теперь Б. изредка навещает Моррисона в клинике на побережье. Внешне его
бывший шеф совершенно не изменился, это все тот же благообразный седеющий
джентльмен, да и в беседе с ним не видно никаких отклонений, пока не
коснется его конька.
- Гальку бросает мальчишка! Смотри, Б., он бросает камешки! А вдруг ТОТ
бросит...
И его всего ведет от ужаса.
Поздним вечером Б. возвращается домой по сравнительно свободному шоссе
и думает о том, что его одиночество еще более усугубилось. В его районе
обосновалась мексиканская семья, но это ему уже безразлично. А тот
аттракцион на студенческой вечеринке совершенно изгладился из его памяти.
Инструкция в лифте
В случае внезапного отключения электроэнергии пассажиры лифта обязаны
соблюдать элементарные приличия. Не допускается распитие спиртных напитков,
инъекции наркотиков, изнасилование, людоедство и тому подобное
антиобщественное поведение. Для отправления естественных надобностей и
передачи пищевых продуктов в полу лифта имеется специальное отверстие.
Катапультирование только при крайней необходимости.
Браки, заключенные в кабине лифта, считаются действительными при
наличии по меньшей мере двух свидетелей из числа пассажиров. Напротив того,
кончина в лифте не является официальной вплоть до возобновления подачи тока
и выгрузки пассажиров на нужном уровне. Потому весь личный состав кабины
считается живым, вплоть до прибытия судмедэксперта.
Ребенок, родившийся в лифте, автоматически получает гражданство страны,
независимо от гражданства роженицы.
Нежелательно разрушение кабины лифта, а также стенок лифтовой шахты.
Это вряд ли кого спасет и только увеличит общий развал коммунального
хозяйства.
Из протокола допроса.
Следователь: В каком возрасте вы были, когда впервые совершили что-то
подобное?
Допрашиваемый: (задумывается на минутку) Дайте вспомнить... Да, точно -
еще во втором классе начальной школы! Такая была девочка-одноклассница,
сейчас помнится смутно, но знаю - из простой семьи, с обычным славянским
личиком... Как бы это описать... Словом, при взгляде на такую немедленно
становится ясно - таким можно довериться во всем, сразу и навсегда.
С.: У вас что, уже во втором классе выработалось такое знание людей?
Д.: Нет, просто со временем это только подтверждалось... Славное такое,
круглое, немного застенчивое личико, очень обаятельный, чистый тип. На
Западе из таких выращивают красавиц, у нас - домохозяек. Но я отвлекся...
Так вот - эта малышка имела несчастье влюбиться в меня.
С.: Как вы узнали? Она что, сказала вам?
Д.: Где там - сказала! Просто, такое чувствуется безошибочно и в восемь
лет, и в сорок восемь. Теперь я вспоминаю с поздней болью, как трогательно
она пыталась это скрыть и как раз от разу приоткрывалась - безо всякой
надежды на что-то и вряд ли сама понимая толком, что с ней такое происходит.
Да вы сами по себе должны помнить, какой это ужас, какой океан неведения -
ребенок в восемь лет.
С.: Не припоминаю. Я наверное был не такой. Ну, и что дальше?
Д.: Да-а... Так вот, меня это вдруг стало раздражать. Или начали
подсмеиваться одноклассники? Не помню... Только я решил все это прекратить
одним махом, тем более, что как раз тогда мне приглянулась местная звезда,
недоступная отличница с великолепным бантом. Я тоже не понимал, почему меня
тянет к этой отличнице. Замедленное взросление, типичное для тех лет.
С.: Ну, и что же вы предприняли?
Д. (долго молчит): Я... Вы не поверите - я просто отколотил эту
девочку, влюбленную в меня. Я побил ее, и довольно жестоко. Все это
происходило прилюдно, в кольце сверстников, и с самого начала этой процедуры
я понимал, что делаю что-то ужасное. Представьте - сельская школа, класс,
комната такая с деревянным столбом посредине, темная группка детей и в
центре ее - эта экзекуция! До сих пор оторопь берет...
С.: И как реагировала она?
Д.: Благородно. Сперва пыталась представить это как шутку, как дурацкое
развлечение - насколько хватило ее маленьких сил. Затем расплакалась, голову
в руки, на парте. И в этот момент я был настолько растоптан где-то внутри
себя, что возникшая вдруг и наказавшая меня учительница была как спасение из
этого позора. Видимо тогда впервые возникло понятие вины и греха.
С.: Дальше.
Д.: А вот дальше - провал, не помню ничего. Но история эта имела свое
продолжение. Лет через двадцать-двадцать пять после этого я вдруг случайно
наткнулся на свою... как бы сказать получше? Избранницу не подходит... Нет у
нас краткого термина для нелюбимых любящих.
С.: Отвергнутую?
Д.: Тоже неточно. Словом, на нее. И надо сказать, мы тут же друг друга
узнали. Я это понял по тому облачку досады, что пробежало по ее лицу - мол,
к чему эти ненужные напоминания, - а у меня этот миниатюрный силуэт
заурядной женщины с кошелкой мгновенно наложился на тот облик, тут же
воскресший в душе, я узнал ее и обрадовался, что она стала именно такой,
какой и должна была стать - миловидной, спокойной, усталой, отважно
одолевающей каждодневные трудности. Да, еще кажется какой-то ребенок был при
ней, но я не обратил внимания. Мы стояли и смотрели друг на друга.
С.: Встреча та еще. Не особенно, я бы сказал, зрелищная.
Д.: Да, но внутренний драматизм возник, вы уж мне поверьте. Ничего не
было сказано, да и взаимное созерцание длилось не больше десяти секунд. И
скажи я ей в этот момент что-нибудь вроде: "Ба, да ведь мы вместе учились
когда-то! Ну, как сложилась с тех пор ваша жизнь? Моя - так, средне...
Знаете, когда-то я вас обидел - по детской дури, дети ведь бывают очень
жестоки - и с тех пор не могу забыть этого. Снимите камень с души, простите
меня".
С.: Ну, и кто вам мешал это сделать?
Д.: Никто. Замедленная реакция, иначе не назовешь. Спустя секунду она
отвернулась и пошла с дочуркой вдоль прилавков. Я смотрел вслед и еще не
понимал, что упускаю возможность освободиться от этого жернова, который на
моей шее с детских лет. И - главное - я бы и ее освободил!
С.: От чего, хотелось бы знать? От давнего мордобоя?
Д.: Ну как же! Незаслуженная обида, оскорбление вообще не забываются, а
тут еще от кумира, так сказать. Словом, тремя словами, без сомнения, я бы
стер этот шрам на ее памяти. А, что там говорить...
С.: Ладно, к этому эпизоду больше нечего добавить?
Д.: (после долгой паузы) Нет...
С.: Тогда дальше. Надеюсь, больше вы не обижали одноклассниц?
Д.: Нет, скорей они меня. Я был в отрочестве очень неудачлив в своих
привязанностях. Это усиливало ощущение ущербности и незначительности...
Хотя, был еще небольшой эпизод.
Адвокат (дотоле сидевший безучастно): Какой же?
Д.: Однажды, уже на пороге школьного выпуска, мне объяснилась моя
сверстница. Тогда еще было принято объясняться, во всяком случае иногда.
С.: Ну и?
Д.: Я был сконфужен. Никаких таких чувств в свой адрес ни с чьей
стороны я не предполагал. Я стоял как болван.
А.: Подробнее, пожалуйста.
Д.: Деталей, опять же, не помню. Глубокие сумерки, все вокруг
заснежено, оттепель... пожалуй, оттепель. Темные впадины глаз, какой-то
платок, стоит в шубейке прямо передо мною, слегка покачиваясь, как бы
недоумевая - упасть мне в руки, или уйти бесприютно в эту темную оттепель. Я
тоже стоял, молча.
С.: Она что, была невзрачна? Что-то отвращало?
Д.: Вовсе нет. Синеглазая блондинка, может полноватая слегка, но тогда
это еще не развилось, вьющиеся волосы, франтиха, насмешливая, веселый нрав.
Непонятно, чем я мог ей приглянуться. Но вот, произошло... Минуту постояв,
она сказала тускло: "Ладно, забудем", и мы снова пошли рядом по тропке, как
ни в чем ни бывало.
А.: Словом, вы не воспользовались, говоря грубо, по-мужски.
Д.: В этом никакой моей заслуги. Дело в том, что она абсолютно не
совпадала с моим внутренним эталоном, смутно и тепло тлевшим в душе. Этот
тайный образ был довольно неуклюже скомпилирован из Джейн, подруги Тарзана,
революционерки из "Максима", а также некоей девочки Томы, встреченной
однажды. Нет, не могла она тягаться с ними тремя.
А.: Ну вот, видите!
С.: Он же сам говорит, что отказался от нее из-за юношеских глупых
стереотипов. Небось попозже не упустил бы своего?
Д.: Не знаю... Скорей всего да, не упустил бы.
С.: Ладно, дальше. Кто там ваша очередная жертва?
Д.: Сейчас... Юля Панченко.
А.: Имен можно не называть. Они нам и так известны.
Д.: Мне просто приятно его произнести - Юля Панченко. На удивление
женственно звучит. И она соответствовала ему полностью - стройная,
молчаливая, сокровенная, красивая такой, знаете, устойчивой красотой,
которая с возрастом только меняет облик. Мы начали сближаться - не быстро,
ведь оба замкнуты. Потом... Потом получилось так, что я долго отсутствовал,
был в других краях. И когда вернулся...
С.: Юля стала уже чьей-то!
Д.: Ничего подобного. Я встретил ее случайно, и будто не было этих лет
разлуки; с Юлей ничего не надо было говорить, все понималось и так. Тип
Лопухиной, спокойная русская красота в современных одеяниях...Но вот почему
я не дал себе влюбиться в нее - до сих пор загадка!
С.: Так что, говорите толком, произошел разрыв? Сближение?
Д.: Нет, я попросту не пошел с нею на концерт, куда она меня позвала. А
после даже не извинился, и помню, как она изумленно на меня смотрела,
встретив однажды. Трудно было продолжать после этого. Надеюсь и для нее этот
эпизод прошел без особой боли, всего лишь тяжелое недоумение - вот, мол,
каким оказался человек.
С.: В преступлениях против любви нет пустяков, потому они и караются
строже прочих. Бог есть любовь - надеюсь, вы помните основной принцип? Бог
есть любовь! Дальше.
А.: Вы заметили, уважаемый следователь, что представленные случаи
нельзя полностью классифицировать как обоюдную любовь, что рассматривается
особо?
Д.: Я тоже это знаю, потому рассказываю только легкие, сравнительно,
случаи. Имею право не разглашать особо тяжкое?
С.: Само собой, только за это вдвойне. Ну-с, поехали дальше. Кто там у
нас по списку?
Д.: Клара Минчук. Здесь даже и намека на любовь не было, просто
взаимная симпатия. И это несмотря на то, что Клара Минчук была поразительно
красива. Она как-бы вышла вперед из окружения хорошеньких сверстниц и
определила собой: вот отныне к такому образцу должны по мере сил
приближаться женщины нового поколения. Я не берусь ее описать, все будет
бледно. Потому и знакомство наше проходило совершенно безоблачно - я и
думать не мог, что Клара посмотрит как-то на меня в этом аспекте, а ей из
омута тяжких страстей, непрестанно вихрившихся возле нее, повидимому было
просто отрадно иметь хоть одного приятеля, не разевающего алчную пасть.
Однажды, помнится, мы встретились на каком-то бутафорском многотысячном
действе, что время от времени устраивали власти - какого-то диктатора долой,
какому-то негру свободу! - отделились от многофлажного шествия в уютный
скверик и долго трепались в свое удовольствие. В отличие от
закомплексованных красавиц Клара оказалась чудесным собеседником, как бы
лучащимся навстречу. Было великим наслаждением просто находиться в ауре этой
красоты. Даже подумалось в какой-то миг - а может?
А.: Не вижу состава преступления. Ведь у вас не было (углубляется в
досье), ни романа, ни связи?
Д.: Спустя много лет мы с женой остановились у придорожного магазинчика
и зашли посмотреть. Что-то потребовалось. А может просто из интереса. За
прилавком, за весами стояла она, Клара - обрюзгшая продавщица-алкоголичка в
засаленном белом халате и отпускала какую-то дрянь - камсу, что-ли? - черпая
ее рукой в эластиковой перчатке прямо из бадьи. Мы взглянули друг на друга -
это было не то длительное рассматривание и узнавание, как в первом случае, а
мгновенный и грозный разряд. Она будто сказала: Ну и как? - затем опять
перевела взгляд на стрелку весов. Я тут же вышел наружу и сел в машину.
Будто током ударило.
Мне стало не по себе. Что-то непоправимо хрустнуло в мироздании, раз
над красотой можно так надругаться. Что-то вроде святотавства произошло на
моих глазах, и я никак не мог этому помешать.
А.: Верно. Тут я не вижу никакой вины.
Д.: Вина конечно же есть, но неявная. Жизнь ослепительных красавиц
редко бывает безоблачной даже в стране клерков, а что уж говорить о нашей.
Можно представить, в какие тиски, в какие жернова попадала Клара, меняя
мужей, дома, семьи, кочуя от Риги до Владивостока, сползая по слабости
характера (а красоте не всегда сопутствует сильный характер и ясный ум), с
уровня на уровень, пока я не застал ее у этого прилавка.Что-то я должен был
предпринять, что-то человеческое, но вот - что?
Жена вышла и, усевшись за руль, спросила: Там что, была Клара Минчук?
Мне показалось - она...
И не было в ее голосе никакого женского торжества, а только лишь
горечь.
С.: Раз уж вы сами упомянули жену...
Д.: Ни в коем случае. Мы уже оговорили это - имею право молчать. Скажу
лишь, что мои полные, разделенные любови, все до единой были мною преданы и
завершались в муках и унижениях. Так что спрашивайте лишь насчет связей.
Полулюбовей, что ли - ведь ими, вроде бы, довольствуется большинство.
С.: Говорите только о себе, так лучше... Хорошо. Лара. Лариса Ф.
Д.: (отворачивается) Не хочу... Ну ладно, но только очень коротко, без
предыстории - мы расстались, и я уехал. Мы были как бы обручены.
А.: Кто такая эта Лариса? Не нахожу в досье... А-а, вот.
Д.: Уральская горожанка, миниатюрная, слегка монголоидна - черные
волосы, узкие глаза при белой коже. Смешливая, переменчивая, серьезная когда
надо. Самоотверженная. Я ее выставил спустя полгода, когда она приехала.
С.: Почему? У вас завелась другая?
Д.: Я ей так и сказал, чтоб было хоть какое-то объяснение. На самом
деле никого у меня не было на тот момент. И я боялся, что опять к ней
привяжусь, это было легко.
С.: Тогда почему вы ее... сдали, так сказать? Почему вы их всех
сдавали, ваших прекрасных женщин - вон их сколько в списке! Прямо-таки
комплекс Иуды какой-то...
А.: Коллега, прошу без давления и личных оценок.
Д.: Я скажу. Вот почему - (так мне кажется теперь), - мы в молодости
иной раз бываем просто поведены на "свободе" и прочих ложных фетишах. Не
знаю приманки более обманчивой... Еще был такой - "самореализация". В моем
случае оба эти фетиша как-то совпали и раздавили миниатюрную раскосую Ларису
Ф.
С.: Ну да! Они давили, а вы просто стояли рядом.
Д.: Да, я стоял рядом у стенки вагона, перекрестил ее, когда поезд
тронулся. Потом приятель из столицы сообщил, что она тяжко переживала.
А.: А вы?
Д.: Я как раз нет. Быстро забылось, пошла веселая пора, девушки
ненадолго. А саднить это стало куда позже. Оказывается, то место в душе, где
ты поселил кого-то, так вот, оно не может быть занято другой женщиной, оно
просто пустует - сколько бы ты там ни страдал по поводу другой, - и когда
сердце успокаивается, вдруг видишь этот милый пустой оттиск.
С.: У вас, я вижу, до фига этих милых оттисков.
Д.: Не так уж много, но хотелось бы поменьше. Мне кажется, что у меня
всегда было какое-то реле запаздывания в совести - и это помогало
переступать через них. А теперь, когда ясно, что можно было и не
переступать, что не было никакой необходимости... Я что, тяну время?
А.: Да нет, ничего, это наша работа.
С.: Вообще-то да, тянете. Тем более, что там все придется повторить,
так что наш разговор - чистая проформа.
Д.: (набираясь духа) Если бы это могло что-нибудь исправить, ну хоть
какой-то пустяк! Ведь нет же? Нет? Им-то хотя бы станет легче?
А.: Понимаете, преступления против любви караются так потому, что они
особенно бесчеловечны. Убийство и то более постижимо, там чаще всего никто
никого не любит. А вот когда убивают любовь...
Д.: Да-да, я понимаю. Теперь понимаю.
С.: (некоторое время смотрит на Д.) Что ж, тогда пойдемте...
Все вместе они выходят в бесконечно длинный коридор, по которому
движется к выходу множество людей.
Письмо в Интернете
Электронный адрес
(........................................................................)
Дорогая миссис Шиллер!
Вы спрашиваете, как мы проводим наши уик-энды. Этот вопрос интересует
не только Вас, но также и многих наших. Дело в том, что некоторые абсолютно
не помнят, как и где они провели уик-энд.
Прежде чем описать Вам особенности национального уик-энда, не мешает
уточнить само понятие. Русское выражение "уик-энд" возникло из того звука,
которым обычно сопровождается икота, особенно частая в субботы и
воскресенья. Обычно икающий говорит "энд" после ика, который кажется ему
последним. Ваши простодушные соотечественники переводят такое созвучие как
"конец недели".
Итак, с самого начала. Обычно мы просыпаемся, и те из нас, кому это
удалось, тут же принимают стакана полтора-два водки. Мера это
профилактическая, и она часто предотвращает последующие развлечения
уик-энда, о которых речь впереди. Здесь, на Украине с этой целью
используется также "горилка" - напиток, производимый гориллами местной
породы, издавна славящимися своим искусством.
Немного выждав, пока этот нектар впитается организмом, мы берем автомат
или двустволку и выходим на улицу. Здесь нас уже поджидают колоритные цыгане
с медведями, плясками и балалайками; заодно они предлагают нам широкий выбор
наркотиков. При советской деспотии этот талантливый народ вынужден был
перебиваться мелким воровством и ворожбой, теперь же его расцвет ничто не
ограничивает.
Как Вы знаете, страна наша крайне отсталая и автомобилей практически
нет. Мы вынуждены ездить на собаках (верхом), и это даже представляет
определенные удобства: бесхозных собак развелось видимо-невидимо, и ничего
не стоит, выйдя из подъезда, оседлать первую попавшуюся. После этого
говоришь ей адрес, и умное животное галопом мчится в нужном направлении.
Бывают и казусы. Иной раз, подъехавши к дверям корейского ресторана, седок
тут же отдает повару-корейцу свое транспортное средство, чтобы тот
приготовил чего на свой вкус. Вы скажете, что это негуманно, а что делать -
зарплату не платят месяцами, экономика в упадке...
Передвигаясь таким образом, нужно всегда быть начеку. Дело в том, что
от помойки к помойке кочуют свирепые стаи одичавших вконец таежных медведей
и степных волков. Вот тут-то и пригождается двустволка! Многие сцены из
ваших ковбойских фильмов, как говорится, не канают в долю: трудно
представить, скажем, Клинта Иствуда верхом на таксе, отстреливающегося на
всем скаку от этой наседающей со всех сторон клыкастой братии.
В эту зимнюю пору у нас в ходу традиционные развлечения: к примеру, мы
активно лепим снежных баб (и не только снежных), бросаемся снежками, которые
стараемся вылепить в форме лимонок, а некоторые шутники так маскируют и
настоящие лимонки. То-то смеху бывает! Культивируются также и массовые
кулачные бои, в которых активное участие принимают женщины. У них появляется
легальная возможность набить морду мужчинам, досаждавшим им в течение
недели. Однако, древнее украинское развлечение, которое называется "гонения
на евреев" (вспомните обоих Тарасов, Бульбу и Шевченко), от года к году
приходит в упадок. Дело в том, что почти все наши евреи переехали к вам, и
теперь, чтобы устроить такую потеху, нужно выбираться в какой-нибудь
заповедник, где еще сохранились два-три семейства... Вянет казацкая удаль!
Иногда, когда уже совсем невмоготу, когда все запасы "горилки"
исчерпаны, мы достаем из запасников боевые красные знамена и выходим на
улицы, скандируя:
Кучма! Кучма!
Не довольно ль вертеться, кружиться,
Не пора ли мужчиною стать?
Нашего президента, чтоб Вы знали, называют Кучма, что это значит -
никто не имеет понятия. Но он не обижается.
Так вот, народ наш крайне раздосадован, что бывшая полтавчанка Манька
Ливинская устроила весь этот фейерверк в ваших краях, а не здесь, где люди
тоже хотят посмеяться, отвлечься от мрачных дум. Кроме того, есть
подозрение, что наш неспособен на такие вот уморительные выбрыки. Дошло до
того, что идет тайный сбор средств на строительство отечественного Овального
кабинета, снабженного зрительскими трибунами тысяч этак на пять мест, там
все выяснится. Такое представление, конечно, украсит любой уик-энд.
Но все это омрачает одна мысль: а ведь в понедельник опять становиться
к Клаве, то-есть к key-board, по-вашему, упираться рогом в монитор. И с этой
думой засыпаешь под неустанный вой волков и треск автоматных очередей на
улицах...
На этом заканчиваем наше письмо. Спите спокойно и Вы, уважаемая миссис
Шиллер, если, конечно же, сможете заснуть после таких сведений.
С приветом и массой лучших пожеланий
коллектив анонимного совместного предприятия
(множество неразборчивых подписей)
Головоломка
Ple-khan-off
Call-on-tie
Or-Johnny-Kid-the
There-Jeans-key
Le Nine
Loon-are-tzar-ski
Mall-or-thaw
Through-shоw
Boo-khar-in
Berry-yah
Gore-but-chuff
Присмотритесь к этому ряду внешне совершенно бессмысленных односложных
цепочек и вы убедитесь, что каждая из них созвучна фамилии какого-либо
деятеля, в то или иное время влиявшего на судьбу нашей страны. Задача
состоит в том, чтобы из этого небольшого набора символов вывести
универсальный лозунг, кратко и энергично формулирующий наше движение в
бездну при вдохновенном содействии этих властителей. Правила: слоги не
разделяются, могут лишь объединяться в слова; знаки пунктуации любые,
полученный текст должен содержать смысл.
Из-за несоблюдения этих элементарных правил в начале века наша история
пошла под откос.
Полонез Огинского (ориентальная версия)
Во-от наступил прощанья час,
Вербовщики нахлынули,
Из милых джунглей вытесняют нас,
Чтоб в тесных городах им собирать с утра и до утра
Процессоры и прочую нуду - клавиатуры, мониторы и мышей,
Винчестеры, видухи, телевизоры, косилки, мотоциклы, кофемолки,
фруктотерки, морозилки, крохоборки, унитазы, авторучки, пылесосы, вездеходы
Espero,
Что с детства ненавистны доупаду вольным индонезам,
Ин-до-не-е-езам...
(тю-рю-рю, рю-рю!)
Что с детства ненавистны были вольным индонезам...
Но! (пурум-ба, пумба), Мы! (пурум-ба, пумба), Хрен! (пурум-ба, пумба),
С тем! (та-ля-ля-ля), Смиримся! (туру-туру), Вот, тебе, зараза! Вот,
эксплуататор!
Наш ответ красноречивый вот тебе!
Из рук перекрещенных жест тебе покажем!
(тю-рю-рю, рюрю!),
Вот такенный жест! (турум-ба-па)!
(дальше идет известное музыкальное сопровождение, в такт которому
свободолюбивые туземцы оскорбительно покачивают правой рукой, положенной на
левую, в адрес транснациональных корпораций. После чего возвращаются к
сборочному конвейеру).
Дальнее эхо
Эй, ветераны, откликнитесь! Кто еще помнит позывные радиостанции
"Волга", когда-то регулярно теленькавшие над родиной Бетховена и Баха, по
всем нашим бесчисленным гарнизонам, стоявшим там! Казалось же - навеки
втемящится в память, а вот теперь не могу даже вспомнить, от какой мелодии
урвали кусок... "Волга-Волга"? Или же - "Далеко-далеко степь за Волгу ушла"?
Так вот, в один такой давний летний вечер прошлись в очередной раз над
немецкой землей, над закатными соснами и черепичными кровлями казарм эти
самые позывные, и в полках скомандовали отбой. А здесь, в дежурке медсанбата
на втором этаже штабного здания старлей Чиж снял повязку со стершейся
надписью "Дежурный по части" и убрал ее в ящик стола. Сказал помдежу:
- Схожу домой на полчасика, если чего - скажешь: "На территории".
Помдеж, младший сержант видел сверху через открытое окно, как Чиж,
тоненький, щеголеватый прошел в ворота мимо козырнувшего патрульного,
закурил на ходу и неспешно двинул в сторону офицерских коттеджей. В
медсанбате все знали его хорошенькую жену, и то, что старлей время от
времени устраивает ей внезапные проверки. Дзинькнуло и Эдита Пьеха запела
басом из динамика на Доме Офицеров: "Если я тебя придумала..." Было светло и
безлюдно, как обычно бывает в позднее время в июне, лишь вдоль по шоссе,
сразу за забором части, проносились время от времени автомобили.
Помдеж сидел, уперев локти в стол, и от нечего делать разбирал надписи
на столешнице. Чего тут только не было: слева в углу темнела выполненная
шариковой ручкой свиная физиономия в офицерской фуражке, посредине виднелась
схематическая женская фигура с большими грудями, неподалеку изображен был
демобилизованный с чемоданом. Демобилизованный был вырисован особенно
любовно, с подробностями. Но основное место занимали надписи: До Приказа
полгода! Чунарев, Ялта. А мне служить, как медному. Днепродзержинск, Иван
Малый. Галка, ты меня ждешь? Борис. Хлопцы, служба пройдет! Краснодар,
Скоробогатов.
Были имена из Баку и Архангельска, из Питера и Коломны. Kaunas, написал
скромно какой-то литвин латинскими литерами. Многие снабжали свои подписи
подробными датами. Помдеж, хоть и питал к знакомой до последней кляксы
столешнице вполне понятное отвращение, все же прикидывал, где бы и ему
оставить свой автограф, и смущало его вовсе не отсутствие места, а то что
комбат Власенко время от времени приказывал выскабливать стол добела,
улавливая (и совершенно справедливо) в свиной морде известное сходство.
Итак, младший сержант уже снял колпачок с ручки и еще раз испытующе окинул
исписанную плоскость, что вроде бы навеки запечатлилась (а ведь все
выветрилось из памяти, все!), но тут снизу от ворот просигналил патрульный.
Помдеж выглянул. Рядом с патрульным, все еще давившим на кнопку звонка,
стоял офицер из медчасти соседнего автобата, а за воротами виднелась
грузная, округлых очертаний воинская санитарная машина с красным крестом в
белом круге на боку.
- Давай, сержант, вызывай дежурного врача. Тело привезли.
И офицер уселся на скамеечке перед входом.
Помдеж показал патрульному, мол, открывай ворота, сам же позвонил в
хирургическое отделение, где должен был находиться дежурный врач. Машина из
автобата заехала и остановилась тут же, напротив приемного отделения. Решил
еще послать кого-нибудь из наряда за Чижом, мало ли что, не каждый день
мертвых привозят. Тем временем офицер из автобата рассказывал появившемуся
старшине, фельдшеру приемного отделения как было дело:
-...уже отстрелялись все взвода, построились домой. Старшина ему
говорит: давай на столбик, сними табличку.
- Какую табличку?
- Не знаешь, медицина? Обычная табличка "Идут стрельбы", чтоб больше
никакое подразделение не совалось в сектор, пока не отстреляются. Ну, он
полез на этот столбик, снял табличку и тут же свалился. Прямо в грудь, в
сердце! Нарочно так не попадешь...
- Да как же?..
- Вот так. Три стрельбища палят в эту гору Эйх, вроде бы друг друга не
перекрывают, а тут шальная чья-то и пришлась с той стороны горы. И стрелок
скорей всего никудышный, раз вот так пальнул в воздух...
- Никудышный, а попал.
- То-то ж. Где бы в мишень...
Подошел дежурный врач капитан Абдуллаев; офицер из автобата
отрапортовал и стал в сторонке. Два автобатовских солдатика с натугой
вытащили из задней двери машины носилки с телом, накрытым простыней, и
скрылись в приемном со своей ношей. Следом прошли фельдшер и Абдуллаев. В
проеме все еще открытых ворот показался старлей Чиж, озабоченно глянул на
чужую машину.
- Помдеж, что тут у нас происходит?
Узнал в чем дело и явно отлегло - не тревога, не марш, не визит
дивизионного, чисто врачебная процедура. Не стал и докладывать комбату -
вдруг только что заснул. Завтра доложим. Был весь еще полон этим
незапланированным соитием со своей красавицей, и не хотелось нарушать
гармонию мира какими-то случайными смертями. Нет, она верная ему,
Людмила-девонька, это она бесится от безделья, а переедем в Союз - тут же
угомонится. Пьеха все еще пела из Дома офицеров, целый концерт Пьехи шел в
записи.
Где-то есть город, тихий как сон,
С крыш до заборов в снега занесен...
Звякнул телефон, трубку взял Чиж и коротко переговорил. Затем сказал
сержанту:
- Особисты интересуются.
- Так тут же никто не виноват! Чистая случайность.
- Служба у них такая - все выяснять. Проведут экспертизу стрелкового
оружия, скорей всего... А дело, конечно, заводить не станут. Вообще никому
ничего, разве что начальнику полигона - взыскание. Придержат звездочку на
полгода...Ну ладно, сходи развейся ненадолго, я тут возле телефона
пободрствую.
Помдеж спустился вниз, пересек асфальтовую подъездную аллею и вошел в
приемное отделение. Навстречу шел Абдуллаев с офицером из автобата.
-...и вскрытия не надо, какое вскрытие! И так все ясно.
- Да нет, полагается, - возражал Абдуллаев. Оба вышли. Помдеж заглянул
в открытую дверь кабинета: на столе горбом громоздилось тело, прикрытое
простыней, лишь босые ступни торчали врозь из-под покрова. На полу валялась
окровавленная гимнастерка. В углу у раковины фельдшер мыл руки.
- Хочешь взглянуть? - спросил он у помдежа. Они были в приятельских
отношениях.
- Да нет, зачем?
Вместе вышли из приемного под сосны, высившиеся там и сям на всем
участке медсанбата. Погожий вечер стоял. Уже почти стемнело, лишь на шоссе
изредка проносились фары.
..................................................................................................................
Сколько же пробежало с того вечера? Ни "Волги", ни Группы Советских
войск в Германии, ни самого Союза! И будто и не осталось следа тех миллионов
военных, что когда-то чеканили шаг на бывших гитлеровских плацах. Все
кануло. Куда, вообще, все исчезает, ведь где-то же есть это место? Где-то
есть город, тихий как сон...
Бухгалтер Семиоков тоже немало претерпел за смутное время и так же
бедствовал и терзался душой, особенно в пору смены царств - и это несмотря
на профессиональную, так сказать, подстраховку племени бухгалтеров от
тотальной безработицы. Очень понадобились пройдохи-счетоводы и виртуозы
отчетного дела в новой ситуации, да вот Семиоков не удался таким быть. И
дочь его от первого брака Анастасия (не любила, чтоб просто "Настя"),
дивилась ему и про себя считала дураком. Сама она, несколько подобная щучке,
умудрялась процветать при всех властях, хоть и красой не блистала. Зато дети
от второй жены, Кати, нисколько не сторонились отца-неудачника, что
маленькая Сонька, что восьмиклассник Борис. Жили они в пригороде, в домике,
доставшемся Кате после родителей, и как-то сводили концы с концами. Второй
брак Семиокова, хоть и поздний, но сложился удачней первого.
Семиоков еще захаживал иной раз в свое заводоуправление, куда пришел
двадцать три года назад, по распределению Семипалатинского техникума ИТР, и
все эти годы на работе были как один серый бланк, разграфленный на строки и
колонки. И когда он пытался прокрутить в памяти этот бланк, заполнить хотя
бы вчерне, ничего не получалось толком. 1976 - прочерк, 1980 - Олимпиада, но
его это не касалось, 1986 - прочерк, 1990 - ушел главбух в фирму, но
Семиокова не повысили, дальше пошла неразбериха и общее ухудшение. Но как
покажешь в отчетности общее ухудшение, нет такой графы... Еще захаживал в
свою контору, но атмосфера запустения угнетала, да и работы особой не
требовалось, и не платили. И стал промышлять бывший бухгалтер на ближней
толкучке, приторговывая всякими там муфтами-прокладками (тут он был знаток).
К тому времени и общественное отношение к лоточникам изменилось в корне, и
если при коммунистах те автоматически подпадали под жулье, то теперь это
были просто обнищавшие соотечественники, каких полстраны.
И еще появилась отдушина у пожилого человека - это садик, полоска
песчаного грунта у дома, где можно было и картошку растить, и помидоры, и
укроп - столько всякой всячины узнал он про огород с тех пор, как занялся
участком! А какие изысканные имена давались любовно всем этим семенам и
саженцам, будущим яблонькам и баклажанам! "Де-Барао", "Черный Принц"
(помидоры), "Доктор Люциус" (груши), "Снежный Кальвиль", "Джонатан"
(яблони)! И - ясное дело - нельзя было к именованным так растениям
относиться просто как к дереву или траве, нужно было чуть ли не как к
личностям. Да и с точки зрения домашней бухгалтерии выгодно было.
И вот осенним днем возился Семиоков на своем участке, сгребал опавшие
листья и сухую ботву (дети в школе, жена у зубного), и вдруг пришло ему в
голову, что ничего больше и не надо - лишь бы вот так, мирно подгребать кучу
прелых листьев да менять подгнивший кол изгороди на новый. Тянуло дымком
костра откуда-то, и время от времени жужжала стремительно электричка, совсем
рядом, за облетевшей посадкой. И хорошо было ему в старом ватнике и в
сапогах (еще армейских, смотри-ка ты, как прочно все делалось в Советской
армии!), неспешно так ладить какую-то свою работу в этот серенький день. И
тут снова за его забором появилась женщина.
Почему снова - Семиоков вспомнил, что вчера он тоже встретил ее, выходя
на утреннюю электричку, чуть не столкнулись лоб в лоб, и она глянула на него
как-то особенно. Этакая пожилая женщина в потертом плаще, шляпка еще
какая-то допотопная - ну да теперь как еще одеваться людям в летах? Семиоков
спешил к электричке и тут же забыл про женщину, а вот теперь сразу узнал. И
понял - не местная, не с их улицы. Женщина стояла и глядела на него поверх
забора.
- Вам кого? - спросил Семиоков, подходя. Он вообще-то был по натуре
доброжелательным.
- Вас, - ответила женщина не сразу. Вблизи она выглядела гораздо
старше.
- По какому же делу?
Смотрела на него пристально, без улыбки. Долго молчала.
- Привет вам передать от сына. Вы ведь служили в Германии?
- Служил. Верно... - слегка растерялся бухгалтер. От службы в Германии
остался у него в памяти только этот факт - служил. Ни друзей, ни каких-то
особых воспоминаний не вынес Семиоков из того периода своей жизни. 1968-1970
- прочерк.
- Ну-ну, интересно, - только и нашелся что сказать он. - Да вы
заходите, вон калитка.
Женщина двинулась вдоль забора и вошла в калитку. Шла она тяжело, как
очень усталый человек. Семиоков приглашающе показал ей на вход в дом, вытер
руки ветошкой - вдруг придется обменяться рукопожатьем. Но женщина руки не
подала.
- Да лучше нам вот здесь расположиться, - указала она на беседку,
увитую виноградом (лишь два года было винограду, зимовал без укрыва,
надежный сорт). В беседке стоял столик и скамья. В самом деле, можно было и
здесь побеседовать с матерью неизвестного друга. Семиоков надеялся, что
разговор будет недолгий, и он снова примется за работу. Кто ж такой,
недоумевал он. Все фамилии однополчан начисто вымело из его памяти.
Они уселись. Женщина положила на столик свою сумочку с ветхим ремешком,
истрепавшимся до нитяной основы. Семиоков с выжидательной полуулыбкой
смотрел на нее.
- Вы - Семиоков Николай Семенович, так ведь? - начала та утвердительно.
- Фамилия такая - Фоменко - вам ничего не говорит?
Семиоков напряг память. Фоменко, Фоменко? Распространенная украинская
фамилия, может кто и был в роте. Все забыл, никуда не годится голова...
Женщина тем временем достала какие-то снимки.
- Вот, гляньте! Ничего не вспомнилось?
На фотографии стоял у какой-то колонны рядовой в сбитой набок пилотке.
Веселое скуластое лицо. По всему - довольно высокий.
- Нет. Не припоминаю, - честно сознался Семиоков.
- А вот здесь?
Еще несколько армейских снимков - возле казармы, а вот и в Берлине. У
самого Семиокова были такие снимки, похожие. Вообще все солдатские снимки
будто с одного негатива.
- Его не Петром звать? - спросил с надеждой. Был у них в роте такой
фотограф Петр (всплыло имя), да только никакой особенной дружбы не
наблюдалось.
- А вот это?
Здесь скуластый солдат был и вовсе в цивильном, при галстуке и в
хорошем костюме. Такие снимки делались к выпускному школьному вечеру.
Семиоков молчал.
- А вот этот снимок? А вот здесь?
И тут на столик выпал целый веер фотографий, где мелькнули и совсем
детские, чуть ли не в коляске. И эта женщина там была, только куда моложе.
Семиоков все молчал, тяжелое недоумение росло в нем.
- Жаль, - сказал он наконец, - но никак не могу припомнить. А он что,
ничего не написал мне? Легче было бы вспомнить...
Женщина собрала снимки со стола, аккуратно сложила в черный пакет
из-под фотобумаги и спрятала опять в сумочку. Затем подняла глаза на
Семиокова.
- Не мог написать. Его нет.
- Вот как, - машинально ответил Семиоков, - жаль. Что же случилось?
- Его застрелили, - готовно ответила женщина, глядя в глаза
собеседнику. И тут Семиоков отметил в ее взгляде какую-то жуткую
одержимость. Да уж не тронутая ли?
- Да что вы! А кто же?
В нынешние времена не редкость, когда людей подстреливают.
- Вы, - сказала женщина, не отводя взгляда.
Да, он попался, это была одержимая, с манией. Он начал было вставать.
- Нет-нет, я в порядке, - успокоила гостья, - сидите. Сперва прочитайте
вот это...
И она достала из той же сумочки ксерокопию какого-то документа - свежий
белый лист, увенчанный гербом уже распущенной державы и чернильным штампом
наискосок "В архив". Акт Особого отдела войсковой части полевая почта
такая-то. Пока Семиоков читал, вникая в страшный смысл, женщина монотонно
сообщала:
- Он у меня был один. Наверное не лучше других и не хуже, но главное -
один. Я тогда ничего не могла поделать, но, понимаете - дала клятву, что
найду того, кто убил. С чего мне одной такое нести - пускай и тот
почувствует хоть мало-мальски...
Помолчала.
- При Союзе это было невозможно - Министерство обороны, неприступная
крепость. Теперь вот я купила эту бумагу у одного офицера из военного
архива, еще и не так много запросил. А найти вас было куда трудней.
Семиоков как бы обледенел.
- Это давно произошло. И теперь бы я уж ни за что такое не взялась, но
тогда была моложе... Теперь сижу вот с убийцей сына, смотрим фотографии,
беседуем. Перегорело. Не до конца, сами понимаете, но не как сперва.Что ж,
теперь и я могу уйти.
Она будто старела на глазах - а может только та ее одержимость и давала
силы. По всему из каких-нибудь служащих с периферии. Почтарка, библиотекарь.
Выговор не местный.
Семиоков обрел дар речи.
- Но ведь вы же понимаете! Никакого умысла... Чистая случайность.
- Конечно. Понимаю.
- Я сам мог бы оказаться на его месте...
- Но оказались на этом.
Смотрела на него сухими глазами. Спросила:
- И что вы сейчас чувствуете? Когда узнали.
- Ничего! - взорвался Семиоков. - Абсолютно ничего! Я не убийца по
существу, мне, вон, кошку отшлепать и то трудно. Я не виноват!
- Ну да! Убил - и не виноват, вот как... Не бывает такого, - заметила
почти добродушно. - Ладно, мне пора. Еще ехать домой, почти полсуток.
Семиоков соображал. Сквозь ужас пробивалось что-то житейское.
- Как, а вы ведь чего-нибудь хотите? Какой-то компенсации?
В сад выглянул из дома Борис (пришел из школы), увидел что отец
беседует с какой-то поношенной теткой, опять скрылся. Еще детям доложит, с
такой станется!
- Чего хочу? Хочу, чтоб знал! На, держи!
И подсунула ему копию акта. Семиоков схватил его и разорвал на клочки.
Женщина усмехнулась.
- Чего там, это теперь у вас в душе выжжено. Дальше будете жить с этим,
я эстафету передала.
Встала, оправила плащ, спросила не глядя:
- Сын это был?
- Сын, - подтвердил нехотя Семиоков. Еще проклянет ни в чем не
повинного Борьку, с нее станется. Но та лишь стояла молча, затем
зашевелилась.
- Ну что ж, теперь знаете, как бывает иногда с сыновьями. Прощайте,
Николай Семенович!
- До свиданья, - рефлекторно ответил бухгалтер. Он все так же сидел,
опершись на столик. До него стало доходить, что жизнь его непоправимо
изменилась, а вот почему - не понимал. Отставил ненужные грабли и вышел на
улицу, но женщина уже скрылась.
- Я же не виноват, я же не виноват! - твердил он вечером в ознобе,
подбирая с карманным фонариком клочки в беседке (а вдруг дети нашли бы и
собрали воедино!). Надо добавить, что бухгалтер перед этим крепко выпил,
удивив домашних, и теперь вышел будто бы проветриться. И странным отдаленным
рефреном этой его возни в туманной осенней ночи звучало в дальних закоулках
памяти забытое, но тем вечером такое отчетливое и звучное, такое... На всю
Германию, по радиостанции "Волга".
Он отошел к яблоньке, уткнулся лицом в развилку.
- Где-то есть город, тихий как сон...- пела Пьеха.
Незабываемое
На этот раз пустяк, но зато абсолютно незабываемый. "В лесу родилась
елочка", - небось, все помнят? Милое такое, невинное новогоднее тиликанье,
под которое и у черствого заматерелого мужика шевельнется в душе что-то
теплое. А ведь у этой крохи монофонической своя история.
Написала ее в далеком 1916 году молоденькая девушка, чуть не курсистка
консерватории. По песенке можно ее представить - на мой взгляд, приветливая
сероглазая блондинка из большой семьи (тогда почти все семьи были большие),
из тех, кто весело и упорно делает свое дело при всех обстоятельствах.
Страна уже несколько лет воевала, и хоть твердо держали позиции миллионы
деревенских парней, в тылу по столицам и губернским городам уже перебегали
там и сям голубые дымки разложения. Через год все рухнуло (теперь-то мы и
сами знаем, как может в одночасье рассыпаться могучая страна), и тут же
стало не до елочек. Куда подевалась курсистка в ту еще смуту - неизвестно. А
песенки затребованы были другие - про пулеметчиков, тачанки, паровозы,
сабли, винтовки и прочую железную амуницию ненависти.
Какие песни, такая и жизнь. Под это лязганье чего только не
вытворялось! Но вот году в 36-м, что-ли, великий махараджа в белоснежном
кителе вдруг высочайше восстановил Новый год, да не просто нерабочий день, а
чтоб все как полагается у людей, вплоть до елки. Надо сказать, что к тому
времени народ, одичавший от всяческих лишений, с трудом вспоминал, как он
там, бывало, плясал в хороводах под разукрашенным деревцем, а новая
пионерская детвора так и вовсе диву давалась. Но - воля махараджи закон,
елочки засветились, и затренькала робко та самая мелодийка, навеки, казалось
бы, канувшая. И дальше чуть не полвека она только и делала, что набирала
аудиторию, привычно озвучив хвост декабря, каким бы он мрачным ни казался.
И уж совсем недавно, когда по стране опять потянулись голубые дымки,
вдруг обнаружилось на гигантской волне публикуемых сенсаций, что
создательница заветной песенки, через нее как бы известная любому
соотечественнику начиная с трехлетнего возраста, что она, представляете, -
жива еще! Где-то доживала свой век старушка, обеспечившая нам всем ежегодно
эту великую иллюзию умиротворения.
Как она прожила эти годы - великая тайна и одновременно что-то
обыденное, скорей всего. Но, думается мне (по песенке), это была во всем
светлая жизнь.
Вот бы создать что-нибудь хоть в сотую долю этого пустячка! Вот бы
создать!
На распутье
Автомобилист Косых придавил тормоз и остановился. Дорога No64
благополучно завершилась, а дальше в просторы бесхозных полей уходили три
грейдерных тракта, петляющих в озимых словно пьяный бык. Поверх ржавого щита
с еле различимым указателем направлений сидел упитанный ворон и время от
времени чистил клюв о жесть.
Косых вылез наружу и уставился в дорожные скрижали. Спустя пять минут
он пришел к такому выводу:
- налево поедешь - полуось угробишь;
- прямо поедешь - гаишник талон испортит;
- поворот направо запрещен.
"Ну и хрен вам в нюх, - беспечно отреагировал Косых. - Обойдемся без
вашей деревенской прозы. Развернусь - и через полчаса буду у Тоськи в
славном городе Кобылятине".
С этими словами он хотел уже нырнуть обратно за руль, но тут кто-то
окликнул:
- Эй! Водитель!
- Чего? - отозвался машинально Косых. Ни единой души не значилось в
бескрайних сельскохозяйственных равнинах.
- "Ниссан", к-2716 ХА! К вам обращаюсь!
Ворон на щите взмахнул крылом, привлекая к себе внимание. У Косых
отлегло от сердца - он не любил необъяснимых ситуаций.
"Говорящая ворона, вот оно что! Явление редкое, но имеющее место".
- В чем дело? - спросил он, снисходя до разговора с пернатым
Тот поглядел на Косых многозначительно и сделал какой-то жест - Косых
сперва не понял.
- Сказать не можешь, что ли? Ведь говорящий же...
Но тут же он осознал свою оплошность - да, у нас принято обходиться без
слов в таких деликатных случаях, как говорится, красноречивый язык жестов...
Сомнений не было - вещая птица выразительно помусолила большой коготь об
указательный, сама же глядела куда-то вдаль с подчеркнутым безучастием.
- Сколько? - одними губами спросил Косых.
- Червонец, - так же беззвучно ответствовал ворон, не отрывая взгляда
от горизонта.
"Еще по-божески, - Косых достал бумажник. - Зелеными, или нашими?
Интересно, а за что?"
Как бы резвяся и играя, он подошел к щиту, поддал ногой лопух и
незаметно сунул купюру в когтистую лапу. Ворон бегло глянул ее на свет и
сунул подмышку. Затем ухватился за край щита и стал с натугой поворачивать
его на скрипучих петлях.
- Вот оно что! Ну, это другое дело совсем...
Взору Косых предстала обратная сторона дорожного указателя. Будто
сейчас только из-под кисти оформителя, сияла она флюоресцентными красками,
так что и слепорожденный мог без труда разобрать что к чему. На этот раз
указатель гласил:
- налево поедешь - попадешь в город Мениск на должность директора
базара;
- прямо поедешь - женишься на красотке, иномарка в приданое;
- поворот направо и все прочие маневры приветствуются работниками ГАИ.
- Спасибо, - бросил на ходу Косых, - если что надо, скажем, итальянская
сантехника, ко мне прямо, магазин "Палермо"...
Рыкнул движком и скатился на средний грейдер. Должность у него и так
была прибыльная, иномарка тоже, а вот богатая красотка - это чего нового. Да
и Тоська примелькадась за год. Но вот жениться резвый Косых не собирался.
Гнал по дороге, не разбирая луж и колдобин, пока возле полосатого
шлагбаума не сделали ему отмашку. Косых достал права и похолодел: ту
десятку, что он всегда держал в удостоверении (на всякий случай), он ведь
подарил вороне! Ах ты ж, непредусмотрительно...
- Нарушаем, а, Косых? Превысил, превысил... И вообще, как вы здесь
оказались, там же знак - "Въезд запрещен"?
И ручку извлек, чтоб вписать в талон какую-то пакость. Косых уже нечего
было терять.
- У вас там на въезде взяточничество процветает. Вымогатель, можете
проверить - десять грин, серия и номер у меня записаны. Сперва наведите
порядок в дорожной службе! А то птичек развели, для поборов...
Подошел второй с радаром.
- Птички? А, это он про Фимку. Занятный воронок, только для чего вороне
деньги? Они, я слыхал, золото, камешки любят, блестящее всякое... Дохните-ка
сюда, водитель Косых!
Косых дунул в отчаянии - шарик порозовел от стыда. Не было у него
золота и камешков, во всяком случае с собой.
- Отъедьте-ка в сторонку, - сказал гаишник и для убедительности повел
автоматом. - Протокол будем сочинять...
Косых нервно вильнул к обочине и услышал глухой лязг - полетела правая
полуось...
"О чем это он? - спросит иной недалекий читатель. - О коррупции снова,
о взяточниках? Так уже на зубах навязло, пора что другое искоренять..."
И будет неправ этот читатель и еще более недалек, чем до того.
Эпизод этот, если на то пошло, запечатлен не столько против мздоимцев,
хотя и против них попутно. Автор уже давно наблюдает это печальное и
неискоренимое пока явление и даже сам участвовал в нем неоднократно, давая
взятки отдельным лицам, в особо малых размерах. К сожалению, никто еще ни
разу не пытался подкупить автора. Он уверен, что держался бы непоколебимо,
до определенной суммы.
Но основной удар, бичующее острие разящего жала этой беспощадной сатиры
направлено не столько против обычных взяточников и их теперешних новых и
старых клиентов - к ним все привыкли, и чего уж там копья ломать... Рассказ
этот направлен против злостных очковтирателей, вот уже сколько лет
дезинформирующих нас и показывающих не соответствующие действительности
дорожные указатели.
Если уж берут, так хоть бы выполняли обещанное. Из-за таких вот страна
и поехала не туда.
Из ежегодника "Контакты"
Получены результаты исследования практически неуловимого феномена с
условным названием "Пронто". Для отождествления результатов была
задействована установка в одной из глубоких среднеазиатских пещер, с помощью
спутника обеспечившая фиксацию "Пронто" достаточную хотя бы для
приблизительного считывания.
По утверждению специалистов, "Пронто" - не что иное как отчет какой-то
экспедиции, посетившей нас в теперешнее время, если можно так сказать. Ибо,
применительно к визитерам, они находились относительно нас в совершенно ином
временном измерении и даже вынуждены были использовать что-то вроде
скафандров для безопасного пребывания в наших, так сказать, часовых поясах.
Без такой защиты жизнь новоприбывших могла бы растянуться на миллионы лет, с
соответствующим замедлением биологических процессов, иными словами, они бы
попросту окаменели.
Визит длился несколько наносекунд (по-нашему), у них же он занял два
месяца, если можно корректно перевести их временные единицы в наши. За это
время экспедиция умудрилась обследовать довольно обстоятельно все
континенты, мегаполисы, природные зоны и лунную сферу, о чем и сообщается в
тексте "Пронто".
В их терминологии мы обозначены как "динамические изваяния". В принципе
они уловили наше главенствующее положение на планете и уяснили основные
черты земной технологической цивилизации (в частности "Пронто" сообщает о
медленном перемещении огромного количества электронов по специально
изготовленным для этого подвесным и подземным металлическим тяжам)
Наблюдались также большие скопления "изваяний", заключенных в штампованные
скорлупы, расположенные там и сям на длинных асфальтовых полосах. Разность
темпоральных сред не позволила им во многих случаях правильно определить
направленность процесса, в частности описание сцены похорон "изваяния"
предполагает как раз наоборот, извлечение останков.
Любопытный факт: "Пронто" отмечает множество "изваяний", находящихся
перед несложным электронным устройством и наблюдающим за световой точкой,
которая, предположительно, смещается по экрану. Смысла этого явления (или
культа) наблюдатели не постигли.
В конце февраля
Дом этот, подобный песчаному сталагмиту, что возводят на пляжах
ребятишки, в лепных финтифлюшках, гирляндах и статуях, разбивал улицу на две
неравные части - по правому рукаву, почти неразреженный, мчал к светофору
транспорт, а в левое узкое ответвление сворачивали немногочисленные машины и
деликатно проплывали под голыми деревьями сквера. Дом ошарашивал своим видом
- будто окаменевший экскремент какого-то исполина, вконец разочарованного в
жизни и решившего так обозначить свое неприятие мира. Золоченая юность дома
осталась далеко позади, он быстро, неудержимо ветшал, размывались непогодой,
отрывались украшения, осыпались балюстрады и кокошники, просвечивало небо в
дырах шпиля. Совсем недавно отставший желоб кровли пустил на волю талую воду
с крыши, и теперь, когда железо прогревалось дневным уже высоким солнцем,
веселые ослепительные струйки капели неслись в бездну, в пасмурную теснину
между двумя выступами дома. На кромке карниза, опоясывающего пятнадцатый
этаж, эта капель нарастила громадную сосульку с могучими роговидными
ответвлениями.
- Вот здесь я живу, - показала Валентина своему спутнику. - Во-он мое
окно, где лед намерз.
Они неспешно пересекли узкое левое ответвление и по крыльцу, больше
похожему на огромную паперть, прошли в парадное. Спутник Валентины
поглядывал вокруг, на чудовищные трехмаршевые пролеты вокруг удивительно
маленького лифта в металлической сетке вокруг шахты, на почерневшую бронзу
канделябров - не часто приходится такое видеть. В лифте Валентина вдруг
приникла к груди мужчины.
- Волнуюсь. Не знаю, как он тебя встретит.
Лифт, поскрипывая и содрогаясь, шел наверх.
- Ну-ну, успокойся. - Он просунул руку под ворот ее мохнатой куртки и
властно-ласково сжал сжал затылок - такой нежный даже сквозь плотную ткань.
- Все будет нормально.
Они вышли на широкой площадке и направились к двери - кто не знает эти
двери коммуналок? Открыла им громоздкая баба в переднике, она с добродушным
любопытством смотрела на гостя. Передняя после ослепительного февральского
солнца казалась непроглядной пещерой, и во тьме пещеры, показалось ему,
кто-то мелькнул - мальчик, что ли, выбежал на шум и скрылся.
- Ох, - сказала Валентина, - я же хотела его подготовить! Как он тут у
вас, Климовна?
- А что ему у меня? - тетка вперевалку зашагала на кухню. - Мы с ним
друзья, чего там, хлопчик тихий. Я его всегда присмотрю.
В комнате Валентины царил бедный порядок и почти не чувствовалось
ребенка - разве что большой алый игрушечный самосвал в углу и несколько
разлапых рисунков, прикнопленных к стене.
- Раздевайся, я сейчас.
Возле двери была простая вешалка с крючками, где висела лишь одинокая
детская шубка. Он повесил свое светлое пальто и ее куртку.
- Я сейчас...
Она еще раз обмахнула его своим взглядом - почувствовал его физически,
лучистый поток тепла, - и вышла. Смотреть в ее комнате было не на что. Он
стал глядеть в окно, думая смутно, что обожание, пусть даже незаслуженное -
вещь приятная.
- А вот и мы!
Валентина, улыбаясь напряженно, подталкивала перед собой мальчика лет
четырех, мальчик, потупясь темными, почти черными (не ее, отметил) глазами,
приближался к нему, будто пятясь.
- Как лягушка к ужу, - улыбнулся он матери. - Ну, здравствуй! Как дела?
Он присел на корточки и протянул руку малышу, чтобы хоть немного
убавить неизмеримую разницу уровней. Церемониал, подумалось. Зло, темный,
плохой, - подумал мальчик на бессловесном детском языке. Спрятал руки за
спину.
- Как тебя зовут?
- Он еще не говорит, - вмешалась немедленно Валентина, - он у меня...
такой вот.
Она тревожно смотрела то на сына, то на любимого, с одинаковой
страстью, с одинаковой болью.
- Ты ему понравишься, я уверена...
Ребенок отошел к телевизору в углу и стал машинально крутить ручки, не
сводя темного взгляда с незнакомца. Зло, чужой, - так отпечаталось в нем.
Валентина тем временем быстро накрывала стол, ее тонкая фигура над скромным
застольем, и он, знавший уже ее всю, отмечал мимоходом пленительную, почти
девичью стать. Он перестал обращать внимание на мальчика.
- Так здесь и живешь.
- Так и живу, - ответила она бегло на жестокий вопрос, не прекращая
хозяйственной возни. В дверь заглянула давешняя баба.
- Валюша, не надо чего?
- Спасибо, Климовна. - Она подставила ему самое удобное сиденье, кресло
с вытертой искусственной шкурой. Мальчик смотрел внимательно, это кресло
было его. Он весь подобрался в своем углу у телевизора.
- Давай выпьем. Ведь это первый раз ты у меня...
Через стол они обменялись долгим, затяжным взглядом, и в этот момент
включенный внезапно телевизор разразился вдруг, словно бомба, чудовищным
рыком. Мальчик включил его, не сводя взгляда с пришельца. Они вздрогнули,
как от удара.
- Он не слышит нормально. У него что-то со слухом. И с речью...
- А врачи? - он преодолевал шок, пока Валентина регулировала звук и
изображение.
- Что - врачи? Что они знают, эти врачи, только деньги берут... - она
сейчас за одну минуту словно потеряла весь свой заряд жизнерадостности и,
поникшая, устало отгоняла сына от телевизора в закуток с игрушками. Зло,
плохой, - думал мальчик о незнакомце, - не нужно его.
- Ну, что же ты, - угощала она, - закусывай. Не в ресторане, будь как
дома.
Не в своей тарелке, подумал он о Валентине. Впрочем, и сам... В какой
только тарелке приходится бывать!
Повел глазами по убогой комнате: взгляд остановился на окне, за которым
рдела, просвечивая на закатном солнце, толстая наледь. Зрелище было
необычное, фантастическое, и приятный дурман коньяка придавал ему отблеск
нездешней, какой-то полярной экзотики.
- Все это... - начал было он и недоговорил. Какой-то тяжелый предмет
просвистел из угла комнаты и мягко врезался в кучу убуви у вешалки. Он даже
ощутил близкое дуновение воздуха.
- Малыш! - помертвела Валентина.
"Дефективный", - решил он, приходя в себя. Это оказался довольно-таки
тяжелый игрушечный пистолет, пущенный словно бумеранг ему в голову. Мальчик
все так же немигающе глядел ему в лицо, даже когда Валентина карала его
(шумно, но безбольно), прямо среди рассыпавшихся по полу игрушек.
- Он конечно дикий, - говорила ему уже в лифте, - сам понимаешь, день
за днем с Климовной, чему научит несчастная бабка? Вообще, не обращай
внимания. Рано или поздно вы сойдетесь. Я люблю вас... обоих.
И еще:
- Позвони мне, как только сможешь.
Он спокойно перебирал в уме предстоящее дело. Сходиться с кем бы то ни
было он не собирался. В ультрамариновых сумерках гигантский Валентинин дом
заслонял полмира, и на ступенях широкой паперти махала ему вслед девичья
фигурка. Взмахнул в ответ.
Мало ли кто и когда будет махать ему на прощание?
Позвонил, как и договорились. Валентина заспешила к телефону в
коридоре, и малыш выбежал за ней. Лишь только она, рассмеявшись, ответила -
он, словно пораженный в самое сердце, пошел в свою комнату: зло, ужас,
чужой, - было в нем. Валентина не заметила ничего.
Вернувшись, она не нашла малыша и неспешно, все еще во власти
разговора, прошла на кухню, затем к соседке.
- Климовна, малыш у вас?
- Нету, - глянула та на нее поверх книжки. - Он сегодня ко мне и не
заглядывал. А где ж ему быть?
Не отвечая, она бросилась ко входным дверям - заперты. В кладовку -
пусто. Снова вбежала к себе в комнату. Из-под кровати медленно, словно
нехотя, выкатился полосатый мяч, весь в пыли.
- Так вот ты где!
Облегчение оттого что нашелся мешалось со злостью, в основном из-за
того, что была отравлена вся радость беседы с Ним.
- Вылезай!
Она заглянула под кровать. Малыш лежал плашмя под панцирной сеткой,
безучастно глядя на мать.
- Вылезай! Ну что ты еще придумал? Вон, весь запачкался...
Вытащила его из-под кровати, отряхнула с колготок серую мохнатую пыль.
Снова зазвонил телефон. Зло, зло! - малыш охватил ее ногу, вцепился, словно
пиявка.
- Климовна, возьмите трубку! - крикнула Валентина. И - ему: - Ну, что
ты? Ну что?
- Тебя! Твой! - отозвалась из коридора соседка. Малыш отчаянно сжал ее
колени.
- Сейчас... - Валентина пыталась отодрать от себя мальчика. - Или
нет... Скажите, что я потом сама позвоню.
- Как знаешь, - донеслось из коридора. Мальчик ослабил хватку и ушел к
игрушкам. Валентина растерянно смотрела ему в затылок.
...Они сидели в кафе фестивального кинотеатра. И фестиваль-то
ерундовый, да на нынешнем безрыбье... Разговаривали.
- Он чувствует, когда ты звонишь, уж не знаю каким образом, - говорила
Валентина, перегнувшись через столик. - Ему сразу становится плохо.
- Детские капризы, - сказал он, не особенно вникая. Еще в тот раз стало
ясно, что визит к Валентине был ошибкой, встречаться там они все равно не
могли. Валентина касалась его под столом коленками и обдавала влюбленным
карим взглядом - что еще нужно, а у него имелась еще на всякий случай
комнатка в загородном мотеле.
- Лента сегодня нашумелая... Пора в зал, - сказал он, глянув на часы и
пошел, не оборачиваясь. Ах, если б мог видеть ее, трепетно ступающую следом
за ним, словно поклявшуюся пройти так всю жизнь! Впрочем, что бы это
изменило?
После сеанса, взбудораженный фильмом, он говорил ей, говорил непривычно
много:
- ... настоящий творец не обязан себя чем-то связывать. Он находится в
кругу - как бы это тебе понятнее - в кругу иных ценностей. Большинству они
недоступны. Он может переступать через убеждения, через судьбы...Художник
вне морали, это оправданно, хотя обычный человек такого не приемлет.
- А я приемлю, - сказала Валентина, завороженно глядя в темное лицо на
фоне звездного неба склонившееся над ней. - Переступай через меня, разве я
что скажу... Ты же знаешь...
Прильнул к ней. Из маленького сквера под домом на развилке видно было
светящееся окно на пятнадцатом этаже. Малыш не спал, хотя заботливая
Климовна уже несколько раз заглядывала к нему и читала скрипучим унылым
голосом детские книжки
Конец февраля выдался легким, теплым и светлым. Морозы, усилившиеся в
последние дни, спали, вокруг все засияло, но темный дом с прежней
неколебимостью рассекал цветной поток машин внизу и - дырявым шпилем -
быстрые бесплотные облачка в небе. Валентина торопливо говорила в трубку, то
и дело оглядываясь на дверь:
- Да... да... хорошо, только звонить тебе не надо. С ним просто
истерика каждый раз. Лучше просто подойди к дому и стань там, на крыльце -
где западение такое, ниша, ну где прошлый раз стояли. Это место только и
видно из кухни. Я тебя замечу и сразу спущусь... Да, хорошо... Договорились!
Мальчик стоял за дверями комнаты и слушал разговор. Нет, думал он
бессловесно, на первичном языке понятий, - нет, прочь, не надо, ни за что!
..................................................................................................................
Он прошел в сумрачный закут между двумя стенами и стал там, не поднимая
взгляд кверху; во-первых, оттуда неслась искристая частая капель, во-вторых
- он был уверен - Валентина сама выскочит к нему не далее как через пять
минут. И все же стоять здесь было неприятно, - и от измороси, и от взглядов
любопытных, и оттого, что крупные капли оставляли четкий темный крап на
светлом пальто. Отодвинулся еще дальше к стене, в тень.
В самом деле, Валентина увидела его почти сразу и принялась лихорадочно
одеваться, шепотком отдавая Климовне необходимые распоряжения. Все, конец, -
думал мальчик в своем детском уголке, - все пропало. Валентина наспех
поцеловала его в лобик и выбежала на лестницу. Лифт занят, возможно
подростки баловались, катая подружек вверх-вниз. Ждать было нестерпимо. Она
побежала по маршам.
В комнате мальчик приставил стул к окну, забрался на подоконник и
открыл форточку. В проем дунул резкий ветер. Ослепительные брызги неслись
мимо, вниз, как бесконечная череда трассирующих пуль. Заходящее солнце
проникло сюда и подогрело ржавое покрытие карниза, теперь под толщей наледи
бежали быстрые живые струйки, а сама ледяная туша держалась лишь на двух
истончившихся перешейках.
- Скорей, - скомандовал себе малыш. - Темный, рядом, не надо его!
Он уперся в сосульку длинной линейкой, но стокилограммовая масса и не
дрогнула. Скорей, надо успеть!
Мальчик нащупал рогульку с краю ледяного образования и нажал на линейку
изо всех сил - линейка упруго выгнулась. Сосулька подалась.
Зло стояло внизу, подняв ворот пальто, уставясь бесцельно в
автомобильную реку. По ярусам лестницы мелькала Валентинина куртка. Мальчик
раскачивал ледяную глыбу, инстинктивно ловя резонанс - огромную, грузную,
веявшую на него морозной тяжестью.
- Кра-а-а-а-а-х-х!
Климовна, заглянувшая в комнату, остолбенела на миг, но тут же ринулась
к окну. Льдина, заслонявшая створку, исчезла, а снизу донесся удар и крики -
будто в большом отдалении разбили огромное стекло, витрину. Малыш,
извиваясь, рвался из старухиных рук; что-то душило его, схватывало горло
нестерпимыми спазмами, неодолимо шло изнутри вместе с плачем, и он понял,
что сейчас заговорит.
Ворованная версия
- Пиратская, небось?
- Само собой. А какие у нас еще ходят? Какой-нибудь ходя из Шанхая
сварганил...
- Да ну! А наши что, сами не могут взломать?
- Чего ж нет? Ломать не строить. Ты лучше смотри, чего она может.
- Ладно, давай сначала. Что там первее всего?
- Эпоха. Веди курсором, веди по шкале. Да не туда, так ты в ледниковый
период залезешь, к мамонтам. Че, примитивной жизни захотелось? Так она и
здесь достаточно примитивная. Если чего, спрашивай хэлпы. Хэлпы тут - на все
случаи жизни. Ну, выбрал эпоху?
- Да. 1950, лето. Самая середина века.
- Ты что, сдурел? Там же еще сталинизм, загудишь в Воркуту по дури. Или
куда в Бразилию, так это в другом окошке, страну выбирать.
- Страну не выбирают, со страной рождаются. 1950, СССР.
- Кликни два раза мышкой. Страны как раз меняют, да еще как. Вон их
сколько, глянь!
- Те и меняют, у кого страна снаружи. У меня внутри, не повезло. Давай
СССР.
- Нету СССР. Самораспустился.
- В 1950 еще был, туда давай. Оно ж у тебя выбросило нашу эпоху, по
умолчанию.
- Ладно, пеняй потом на себя... Возраст?
- Да что-нибудь пионерское. Лет десять.
- Пол?
- Мужской, чего там. Насмотрелся я за эти годы на женщин, как они
вообще выживают в таких условиях - ума не приложу. Мужской.
- Жизненная ориентация?
- Это как понимать? Педераст, что ли?
- Ну и это также, но уже в хвосте меню. Сперва - экстраверт, интроверт,
верующий, атеист. Вон, к примеру, окошечко "черты характера".
- У меня характер переменный. Сперва один был, потом стал другой
совсем, будто подменили.
- Так и было, видать. Есть такой прием - переустановка, reset. Какой
характер выбираешь, пионер?
- Ну как... Пионерский, какой же еще. Взвейтесь кострами, "Орленок",
Валя Котик.
- Что насчет одаренности? Обеспечивает до уровня Рафаэля.
- Не надо. Сантехником проще живется, да и спрос меньше.
- Выставляем среднее...Так. Прогнозирование?
- А там чего?
- Ну, здоровье, профессия, брак. От массы трудностей подстрахован
будешь, особенно когда выйдешь в сеть.
- То-есть?
- Ну вот диалоговое окошко. Один режим называется "самораскрутка", там
вроде бы ты сам себе хозяин, вплоть до естественного угасания в глубокой
старости. Причем абсолютно безгрешным и богатым, смотри ты, какое
обеспечивают сочетание.Эксклюзив.
- А второй режим?
- Ну, этот посложнее. Тут взаимодействовать придется с другими
интерфейсами. Тут и обдурить, и прикончить могут, все как в жизни.
- Давай этот. Я себя знаю, не светит мне ни богатство, ни безгрешие. А
что там насчет женщин, какой прогноз?
- По первому режиму так сплошная благодать - жена типа Маши Распутиной,
но необычайно скромная, работящая, мать восьмерых детей. Тебя обожает.
- А по другому?
- По другому прогнозирование затруднено, только самые краткосрочные
прогнозы. Скажем, в конце года получишь прибавку к зарплате, послезавтра
встретишься с Люськой.
- Это я и без компьютера знаю.
- То-то ж. Ну чего, поехали?
- Стой, а как там? Какие условия выхода, если вдруг пролечу где?
- В первом случае просто дави "escape" на любом компьютере, который
подвернулся по руку. Или "undo", если брак не удался. Аннулируется до самой
первой встречи.
- А иначе?
- Иначе тебе придется оттрубить все эти годики, пока не сойдемся здесь,
у этого компьютера. Браки, прибавки, разводы - уж как получится, как
управишься с другими участниками, по самый сегодняшний день. Тогда я тебя
лично освобожу. По дружбе, ведь мы друзья?
- Рискну. Чего терять?
Щелкнуло, и на весь экран, расширяясь и стремительно поглощая комнату,
дом, город - выплеснулся пионерский плац с неподвижными каре отрядов - белый
верх, синий низ, со старшей пионервожатой возле гигантского кострища из
старых шпал, с алым флагом, хлопающим высоко на флагштоке. Со мною рядом в
строю стояла Зина Бобрик, и лишь мелкая сеточка крохотных треугольников на
ее загорелом плече говорила мне, что она построена по системе 3D
Studio-Max...
Рассказ сержанта
Капитан Фряк, правда, еще тогда говорил - неправильно называешь,
сержант, гуманная бомба, а не гумозная, гуманная - это от слова "гуманный",
ну когда кто собачку гладит, говорят: смотри, гуманный какой, хотя может
быть, когда все отвернутся, он ей промеж глаз как всандалит - и кранты
собачке. Так вот, Фряк все рассказывал про эту бомбу (так и хочется сказать
"гумозную"). Придумал ее один там стрюк из этих... ну, как их?
...яйцеволосых?... головолобых?... О, вспомнил - высоколобых, из этих
очкастых психопатов, что вечно из телевизора объясняют про атом. Че
объяснять, взрывается и баста, что от него еще? Значит, этот самый стрюк
придумал гумозную бомбу и еще, зараза, предисловие такое написал в газете. У
меня вырезка есть с фоткой этого яйцеволосого; сквитаюсь как-нибудь при
встрече.
Пишет он вот такую муть, щас прочту:
"Жизни моей была присуща неразрешимая двойственность: с одной стороны я
вырос в прекрасной атмосфере традиционного средиземноморского католицизма и
с детских лет уверовал в совершенство и всеблагость Творца, с другой же -
вынужден был весь свой умственный потенциал направлять на создание все новых
и новых средств убийства и разрушения, каждое из которых получалось куда
отвратительнее предыдущего. В конце концов этот внутренний конфликт чуть не
привел меня к психическому разладу. К счастью, покойный епископ Падуанский
явился ко мне в сновидении и вдохновил на создание оружия, действие которого
лишено было бы греховного аспекта убийства себе подобных, а именно,
выражаясь военным слогом, "уничтожая технику, амуницию и укрепления
противника, оно оставляло бы невредимым личный состав, живую силу, т.е.
собратьев моих во Христе, которых заповедано было Спасителем..."
Ну и так далее, такие вот слюни на полстраницы. Стрюк, одно слово,
Двужеппе Саваза звать его - итальяшка, макаронник. Он у меня еще попрыгает,
собрат гумозный!
А до того такие смачные штучки изобретал... Пульки-сверлушки знаете чьи
- Савазы этого самого. Дебилофония переднего края - тоже он, это когда
позиции неприятеля озвучивают исподтишка, ну так, вроде он в натуре ничего
не слышит, а забалдевает через четверть часа. Вяжи его как сонного и все.
Он, вроде, и "взрывбормотуху" придумал, тут прямо-таки блеск до чего хитро.
Представляете, такая себе автоцистерна бормотухи, как бы осталась при
отступлении. Солдаты противника обнаруживают ее и высасывают в один момент,
какой солдат устоит? Ну, и через часок бормотуха начинает реагировать с
чем-то там в брюхе - с панкревошипом, что ли... И солдаты взрываются на
х..., еще и окружающих гробят со страшной силой, а те, может, и вообще не
жлуктили эту бормотуху.
Ладно, когда я услыхал про это первый раз, поверите - не придал
значения. Посудите сами - полк у нас образцовый, прямо-таки железная часть.
Как выйдем бывало на плац - грудь вперед, живот втяни! - как брякнем об
асфальт копытами! Че говорить - стальная лавина... Сверху когда смотришь -
каски и каски, вроде булыжником плац замостили. И головы одинаковые, и мысли
- вперед, на врага! Бей, коли, руби! Трумп-трумп-трумп-трумп - землетрясение
прямо-таки. А тут еще и песня - в тысячу глоток, знаете, моя любимая
Мы выступаем в шесть. Мы выступаем вновь.
Ты береги свою честь. Нашу храни любовь.
Ты свою честь береги. Раздавим врагов, как клопов.
Мочатся в страхе враги! Солдат, он всегда таков!
Аж мурашки по хребту от этой песни: кажется, покажи сейчас врага - в
один момент неотразимым ударом гранаты из него кишки выпущу! Какая там
гумозная бомба - ничто не устоит, все наше будет... А потом геройски
заявиться домой: как ты там, Сильвочка, берегла свою честь? Само собой,
никак, это и ежу понятно, я свою Сильву знаю... С ходу по морде, по морде!
Да-а, приятно вернуться домой после победоносного рейда.
Ну, это отвлечение такое, лирика стрюцкая. Как раз полгода назад пришла
в часть для освоения новая техника под названием "личный контейнер стрелка".
Кажись, того же Двужеппе разработка. Вижу, солдатики мои вроде аж побледнели
при виде этих контейнеров.
- Так это ж гробы железные! С крышкой!
Я им популярно так, кому в зубы, кому матом объяснил, что так оно и
есть, в самом деле эти контейнеры могут использоваться и как гробы, но ведь
когда? В крайнем случае, если прямое попадание только... А так это
"индивидуальная бронированная ячейка", читайте инструкцию, колхозники
прерий! Это ж вам самим облегчение, чтоб окопов не рыть на позициях и чтоб
доблестные останки не собирать по всему полю битвы. Залег в контейнер и веди
стрельбу, вплоть до геройской гибели или победы... А чтоб тащить его за
собой при атаке - колесики приделаны. Помню, читал книжку одну, в душу
запало:
"Дерзким маршем, опрокинув расстроенные порядки противника, солдаты
прославленного корпуса ворвались в траншеи врага. Никому не было пощады."
Или вот, еще место:
"На плечах бегущего в панике неприятеля они влетели в разрушенный
город, сокрушая все на своем пути..."
Вот это я понимаю! На плечах противника! С гробами на колесиках! Ясное
дело, паника любого возьмет, который против нас. Ы-ых, скорей бы повоевать,
такая техника простаивает!
Такие вот мысли у меня тогда были.
Словом, все нормально, пообвыклись мои ребята в контейнерах, маневры
прошли с блеском, вернулась наша доблестная часть в казармы, и на второй
день, помнится, отозвал меня в сторонку капитан Фряк.
- Сержант, как настроение?
- Как положено! - рявкнул я и вытаращился на него, по уставу. Он меня
так легонько по плечу - вольно, мол. Я ослабил левую ногу.
- Тут вот какое дело, сержант. Помнишь, про бомбу я тебе рассказывал,
перед маневрами еще?
- Так точно. Про гумозную, Двужеппе этого...
- Гуманную, сколько тебе долбить! Значит, вот как складываются дела -
надо быть наготове.
Я сколько в армии, столько и гундят про это - надо быть наготове.
Солдат, он всегда таков. Я каблуками щелкнул и снова вытаращился.
- Дело в том, что гуманная бомба...
Посмотрел он на меня с сомнением - а че смотреть? Образцовый сержант,
пуговицы сияют. Вижу - раздумал дальше говорить. Оно и лучше, мне меньше
соображать, тужиться, а может там еще какая государственная тайна, и вовсе
ни к чему.
- Ладно, сержант, эти два дня - повышенная готовность. В случае чего
действовать по обстановке...
Ясно. Вечером перед отбоем прошелся по челюстям, чтоб готовность лучше
понимали. Смотри, мол, у меня! Отбой!
Запрыгнули мои тигры на двухэтажные нары и мигом захрапели. Я тоже
прилег в мундире, но не спалось, тревожил разговор с капитаном. Среди ночи
вдруг какой-то свист, громче, ближе, только собрался я встать и...
Такой, знаете, всеобщий пуфф! И страшная пыль - будто дневальный
пылесос мне прямо в нюхало вытряс (был раз такой случай). И все ухнуло,
провалилось в мягкую такую труху, вроде опилок. Я закопошился в трухе,
выкарабкался кое-как, вскочил.
- Тревога! Подъем, бля! Подъем, мать вашу!
Протер глаза. Смотрю - вроде в чистом поле такая мала-куча голяков на
кургане из этой трухи. Куда что девалось - ни казармы, ни плаца, одни
деревья вокруг и полный месяц, и голые какие-то мужики копошаться, целый
полк. Присмотрелся - батюшки, это ж наш полк и есть! И сам я тоже как Адам,
хотя только что был в полной выкладке. Да что ж это?
Но - думать не по нашей части, на то есть штаб.
- Тревога! В ружье! В контейнеры, задраиться!
Заметался личный состав, но бестолку. Какие ружья-контейнеры, когда и
пуговицы от кальсон не осталось? Думаю - Фряку бы позвонить, но без телефона
затруднительно. Стройся! - крикнул.
Выстроились мои на площадке поровнее, стоят, трясутся - а время
холодное, осень. Я и сам продрог тут же.
- Р-р-р-р- няйсь!
По команде "равняйсь", чтоб вы знали, нужно голову налево свернуть,
чтоб видно стало грудь четвертого человека. Да в этих условиях какая там
грудь - черте-что видно, только не грудь. А что делать, если сейчас
неприятель нагрянет? Бери нас голых голыми руками!
Пыль тем временем потихоньку улеглась, и стали видны другие взвода,
такие же голые шеренги. Суетились сержанты, что-то орали. Тут меня и
осенило, стала ясна в один миг вся боевая обстановка:
- Так это ж гумозная бомба! Напали-таки сволочи неприятели. Ложись!
Строй как стоял, так и рухнул, только ягодицы под луной сверкают.
- Отпол-зай! К лесу, недоумки!
Поползли к лесу. Я и сам ползу, брюхо об камешки царапаю. Того и гляди,
налетят ихние десантники на парашютах и всех нас шашками исполосуют, весь
наш голозадый личный состав. Добрались до леса, сгрудились под кустами.
Холодно и непонятно. Я с двумя унтерами выкарабкался осторожно на горку: ни
звука. Никаких признаков противника. Вдалеке электричка пискнула. В местечке
за оврагом окошки еще светились - отдыхают мирные жители, а мы тут за них в
чем мать родила позор принимаем. Тут по шоссейке рядом трейлер-скотовоз
выползает в гору.
- Остановить! - скомандовал я унтерам, и выскочили мы на дорогу.
Водитель, видать, уссался от изумления: трое будто из бани на радиатор
кидаются. Он по тормозам и ходу, только кусты придорожные затрещали. Видать,
решил что маньяки.
А чтоб вы знали, во время боевых действий армия имеет право
реквизировать транспорт, то-есть, скажем, выкатились вы проветриться на
своей тачке с бабенкой, и тут вас останавливают вдруг и под жопу выставляют
из машины - значит, обижаться нечего, начались военные действия в вашу
защиту. Такое, правда, бывает и без военных действий, но тогда это
хулиганство, грабеж и изнасилование. В нашем случае и выгонять никого не
потребовалось, водитель понятливый оказался, обошлось без изнасилований.
- Разверни машину, - приказал я унтеру. Он только ногу на ступеньку
поставил - провалилась нога, вроде ступенька мигом проржавела насквозь. Я
схватился за дверную ручку - отпала и тут же в опилки такие серебряные
превратилась. Смотрю - кренится кабина на нас, валится прямо-таки, скаты
мнутся, железо горбом пошло... Только отскочить успели - рухнул трейлер
набок и загорелся...
Что ж это делается? И пока горел-полыхал этот скотовоз, вспомнил я, что
писал дальше стрючок Двужеппе Саваза:
"...любопытное следствие взрыва гуманной бомбы это явление, аналогичное
отчасти остаточной радиации, как в случае применения обычного ядерного
оружия. Хотя здесь "лучевая болезнь" не вызывает фатальных изменений в
организме, лишь небольшое расстройство пищеварения при поражении вблизи
эпицентра, однако облученный личный состав достаточно долгое время остается
носителем радиации, разрушающей практически все, что изготовлено в рамках
существующих технологий. Таким образом исключается всякая возможность
применения техники, не затронутой взрывом непосредственно - из арсеналов
запасного базирования, трофейной техники и т.п. То-есть, уже в силу этого
облученный вынужден соблюдать евангельский принцип "не убий", поскольку
вручную это выполнить не так просто современному человеку, избалованному
вездесущей техникой..."
Ну не сучий потрох, а?
Что дальше было, это и вспомнить срам. Опять построил я своих на
дороге, теперь уже не кроючись - ясное дело, нету вблизи никакого
противника, кроме Савазы этого, хрен ему в грызло! Другие подразделения
сползлись на огонек, и смотрел я на молодцев наших, трейлер светил как в
театре. Заметить надо, что только униформа и придает человеку какую-то
внушительность, а когда вот так, по-голому - одна мразь брюхатая и
волосатая... Решено было идти в местечко, найти связь с командованием.
- Шагом марш! Песню! - скомандовал, чтоб хоть немного подбодрить ребят.
Только об асфальт так не грянешь невооруженной подошвой, врагов-сволочей в
таком виде не напугаешь... Добрели мы до первых домишек, ну и тут сразу
начались недоразумения - где колонна шла, все рушиться стало, машины возле
обочин занялись, рельсы у электрички размякли, провода попадали, словом,
местные нас выгнали из городка с помощью собак и пожарных брандспойтов. Они
нас приняли за фестиваль нюдистов-хулиганов, не поверили, что регулярная
армия....
Дальше вы все знаете из телевизора: и как наш полк на холме три месяца
кантовался в оцеплении, как нам еду с вертолетов бросали, как попытки к
бегству пресекались (а куда, вообще-то говоря, в таком виде убежишь)? Потом,
когда радиация спадать начала, закинули нам в лагерь первую партию одежонки
из брезента - неделю примерно выдержала, дальше в клочья полезла. Но уже к
тому времени пообвыкли, закалились, приспособились в сухих листьях
прятаться, словно суслики какие-то... Хорошо хоть жратва в необработанном
виде годилась к употреблению, всякая там сырая рыба, зерна кукурузные, ну с
овощами никаких проблем. Опять же, Двужеппе пишет: "... такой образ жизни,
при всех его неприятных аспектах, оставляет много времени для размышлений, в
результате которых даже закоренелый военный сможет не раз подвергнуть
сомнению всю систему организованного смертоубийства, для которой и создаются
армии". Вот ведь куда целит, пацифист, простите грубое слово...
Капитан Фряк, он все наперед знал. Оказывается у них там наверху
принято кой-какие новинки на своих отрабатывать. Тем более жертв не
предвиделось. И сейчас, вроде бы, вовсю гонят эту гумозную бомбу на
секретных заводах. Мочатся в страхе враги...
Только это ведь такое дело - сегодня у нас бомба, завтра у них, и как в
таком случае пойдет боевые действия - ума не приложу. Все одинаковые, вот
ведь в чем зацепка, никаких знаков отличия. Как генерала от сержанта
отличить? Все голые, всем холодно и жрать хочется, ну а те, кто вроде нас
это на своей шкуре испытал на холмике загаженном сидючи, того уж геройским
духом не проймешь, по себе знаю... Иной раз думается: ежели начнется такое и
пойдет эта разборка по всему свету - отыскать предводителей, ихнего и
нашего, и пускай поборются перед своими раздетыми дивизиями. Фряк говорил -
так раньше баталии решались. Кто поборол, тому и победа засчитывается, как в
Олимпийских играх, на четыре года. Похлопали чемпиону и разошлись по домам,
вот и вся война...
А какой полк был! Какой взвод!
Фильмы катастроф
Американе любят пугать себя. Насквозь благополучная страна имеет вполне
объяснимое психологически желание - представить себе, а как получилось бы в
обратном случае? Само собой, ни грамма правдоподобия в таких вот угрожающих
версиях никакой зритель не найдет, но вот приятный холодок в районе копчика
может быть достигнут. Их кино, рассчитанное в целом на подростковый
умственный уровень зрителя, имеет целью именно такие эффекты.
Припомним, что в предреволюционной России тоже наблюдалось нечто
похожее, появилась масса произведений, предрекающих крах. Так что, надо
думать, дни Америки сочтены. Однако же сценаристам необязательно тужиться,
придумывая встречу с кометой, или глобальное наводнение - есть куда более
реальные причины катастрофы.
К примеру, недавно показали нам южные штаты, жизнь в которых была
полностью парализована выпавшим снегом, слой примерно 10 см. Вот на таком,
вполне реальном опыте и следует строить очередное пугало.
Для усиления мрачного колорита можно увеличить толщину снегового
покрова до 15 см. Катастрофу следует подавать в развитии - останавливается и
сползает к обочине транспорт, обрываются провода, проваливаются кровли под
весом этой жуткой массы. Какой-нибудь крупный город вроде Хьюстона за
несколько часов становится полностью парализованным и неуправляемым. Всем
этим старается воспользоваться ловкий политикан, пытающийся сделать карьеру
на народной беде; с помощью своей прожженой любовницы он серьезно нацелился
на Белый дом.
А Хьюстон поражен этим бедствием
В некоторых районах толщина снега достигает 17 (!) см, и во всем городе
сохранилась одна лишь дееспособная машина - это наша отечественная Нива,
нелегально провезенная в Штаты прогрессивным журналистом и до сих пор не
растаможенная, так что основные препятствия для нее - дорожная полиция, ГАИ
по-нашему. Прогрессивный журналист ездит в полном одиночестве по пустым
заснеженным шоссе, и вот эти-то кадры с единственным автомобилем, да еще и
советским, должны особенно ужаснуть американского зрителя.
А вокруг идет вакханалия безобразий: грабят магазины с обесточенной
сигнализацией, отнимают последнюю еду у бедняков-негров, пытаются
изнасиловать в сугробе подругу журналиста, но ничего не получается -
холодно! Мороз, ну чтоб очень уж не пугать, примем в -7 С, политикан
отнимает шубу у своей жены - он хочет показать в Вашингтоне страдания штата.
Свирепствует мафия. И везде нужно успеть журналисту на своей безотказной
Ниве.
Концовку могут придумать и местные сценаристы, тем более, что я им и
так почти все разжевал. Название? "Мертвый холод", "Зима-убийца", ну и еще
там чего похожего. В конце фильма все бурно тает, и журналист целуется со
своей избранницей на фоне оживающей природы - целуется в американской жующей
манере.
Завершающий кадр - политикан плетется домой среди кактусов, в женской
шубе, неся на плечах лыжи. Это необходимая порция толстого юмора. Другого у
них не бывает.
Душа дома
Что делают вещи в наше отсутствие? Ведь не зря же время от времени
многие задаются этим вопросом. В элементарный ответ на это как-то не
верится, а другого мы не знаем. И невозможно пронаблюдать за ними, даже
скрытно - ведь наблюдение это уже присутствие.
Даниил Андреев говорит абсолютно точно, что существа, управляющие
тайной жизнью дома, занимают небольшую укромную сакуалу под названием
Манику, несколько напоминающую жилые комнаты. В случае бедствия или же
разрушения жилья, эти существа могут погибнуть. Они жизненно заинтересованы
в благополучном существовании дома.
..................................................................................................................
Грабитель вставил ключ и нажал легонько. Замок не поддавался, хотя ключ
был изготовлен вполне точно, по чистому оттиску, и должен был работать как
подлинник. Он вытащил ключ и придирчиво осмотрел его, пожал плечами.
Попытался еще раз. Теперь замок, изо всех сил имитирующий работу
блокиратора, не смог больше противостоять мощному нажиму. Дверь отворилась,
и вор осторожно вошел.
Душа дома следила за ним с холодным ужасом - так человек не сводит
взгляда с подползающей змеи, пытаясь наощупь подобрать палку или камень. К
слову, как устроено зрение души? Опять же, полная неизвестность, хотя эта
душа дома видела одновременно и ситуацию за порогом, во дворике. Сейчас там
было тихо, непривычно тихо, а возле центральной клумбы плоско лежало
мохнатое собачье тело (вор только что сноровисто убил собаку), и для всех
обитателей дома стало ясно, что сюда проник смертельный враг.
Все сосредоточилось на этом, и душа дома как-бы скомандовала шепотом:
все сюда! От последней плошки до газового баллона возле кухни, от дрели в
ящике с инструментами до набора щеток - дом завороженно наблюдал за
продвижением вора, и лишь во дворе все так же продолжала безутешно убиваться
над мертвым псом молоденькая слива. А ведь он ей крепко досаждал.
В комнате было темно из-за закрытых ставень, но грабитель не рискнул
включить свет. Он зажег крохотный, но сильный фонарик, батарейки которого
хватало как раз на сеанс ограбления, минут на двадцать, на полчаса. Обычно
он укладывался в такой срок, вор был очень опытный, так сказать - вор по
призванию. Он повел тонким лучиком вокруг, по стенам гостиной; матовые блики
побежали по мебели, по стеллажам, по безделушкам, и каждая вещь, на какую
падал взгляд грабителя, как бы моментально леденела. Тот однако же не
отвлекался на такие пустяки - он с лету определил уровень достатка (средний,
с тенденцией к понижению), возможное присутствие золота и камешков
(минимальное, разве что золоченые ложки, да какие-нибудь серьги-кольца из
той поры), и уровень защиты. Ну, тут-то он был спокоен - все семейство
выехало на три дня, сигнализации не было вообще. Да-а, скромненько живут...
Не будь такого верняка в смысле безопасности, может и не стоило вообще
потрошить этот домик. Но, раз уж тут...
Вор подошел к столику в углу и поднял со столешницы миниатюрного
ватного ежика, всего утыканного иглами и булавками. В полутьме он никак не
мог определить что это такое, а сверкало издали как драгоценность. Тотчас же
старая булавка, уже тронутая слегка ржавчиной, глубоко впилась ему в палец.
- Твою ж!
Вор отшвырнул ежика и поспешил в ванную. Не в его правилах было
оставлять следы, а палец сразу стал обильно кровоточить, под эластиковой
перчаткой возник противный скользкий слой.
В самом деле, аптечка была в навесном шкафчике на верхней полке, и лишь
только грабитель отстегнул пластиковую крышку, оттуда мощно дунуло и сразу
запорошило ему глаза какой-то едкой пудрой - как потом выяснилось, тальком.
Яростно матерясь, вор открыл кран, но вода не пошла - на этот раз по той
простой причине, что ее просто перекрыли на отъезд. Он поискал было наощупь
главный кран (а того тем временем надежно закрыл старый тапок в передней),
плюнул и бросился в кухню, надеясь, что уж там-то, в кувшине, в чайнике
найдется хоть сколько-нибудь воды.
Да, чайник возле плиты оказался чуть ли не полон, и вор уже нагнулся
было над раковиной, чтобы промыть глаза струйкой, но что-то внутри его
удержало. Точно! От округлого бока чайника шло ощутимое тепло, он полон был
кипятка. Вор поставил чайник на место и протер лицо полотенцем; до него
стало доходить, что ему сопротивляется дом.
Повторяю, вор был очень опытный, и такие случаи уже бывали в его
практике, более того, знакомая цыганка за хорошие деньги снабдила его
средством на случай такого противодействия, это была весьма стертая
старинная медная монета на гайтане. Неизвестно, какие там мрачные процедуры
произвела над ней цыганка, но до сих пор монетка действовала исправно.
Однако - разница! - все прошлые случаи нельзя было полностью перенести на
этот, те были в городских квартирных домах, а там души дома чаще всего
отсутствуют. Говоря точнее, они есть, но отличаются от подлинной души так
же, как отличается ЖЭК от настоящей домохозяйки. Это никакая не защита.
Вор оторвал тонкую полоску от полотенца и кое-как перемотал палец. Его
все это не особенно смутило, но вторично он вошел в гостиную с еще большей
осторожностью. Но тут же под ногами раздался треск каких-то металлических
скорлупок, да еще какое-то слабое блеяние, сразу смолкшее. Под тонкой литой
подошвой ощущались какие-то неровности... Повел лучиком понизу и обнаружил,
что наступил на миниатюрную железную дорогу, совершенно незаметную на фоне
узоров ковра, а блеяние, скорей всего, издал крохотный локомотив,
полураздавленный, лежащий на боку. Он переступил через поверженный состав и
направился к шкафу. В этот момент душа дома окончательно решилась и слегка
приоткрыла ящичек серванта, буквально чуть-чуть, на сантиметр.
Надо сказать, что в доме имелись вещи значительно более старые, чем
душа дома, многие вещи издалека, а также со своей судьбой. Некоторые лишь
впервые за свою долгую жизнь здесь уяснили себе, что такое покой и любовь,
распространявшиеся также и на них. Самым древним в доме по праву считался
простой подсвечник, который застал еще постоялые дворы и крепостных, однако
он за свой век настолько привык к грабежам и насилию, что практически на
такое не реагировал. Вот и теперь он как-бы поднял бровь: а-а, мол, снова
ограбление! - и опять утонул в своих допотопных снах.
Предмет, ради которого душа дома приоткрыла ящик, был тоже достаточно
стар. На заре уходящего века его произвела фирма Золинген, снабдила двумя
перламутровыми щечками, любовно выгнула лезвие, и по неглубокой ложбинке,
переходящей в тончайшее жало, стальной изморосью вывела свое имя. При первом
же взгляде на эту бритву становилось ясно, что она полна скрытой, опасной
энергии. Душа дома побаивалась ее - единственной вещи в доме! - и переживала
в те редкие случаи, когда отец семьи по какому-то капризу вдруг решал
побриться именно этой штукой. Душа дома подозревала (и совершенно
справедливо), что за этой самой Золинген темнеет что-то ужасное. В самом
деле, на исходе тридцатых годов эта бритва участвовала в нескольких
убийствах. Попав в этот дом она пригрелась и как-бы отодвинула в неизмеримую
даль свой уголовный этап - ей здесь нравилось, - но перестать быть собой она
не могла.
Душа дома решилась дать ей ход лишь после того, как грабитель раздавил
паровозик, и тот дал ей знать об этом своим микроскопическим гудком. Кроме
того, она сразу уяснила себе квалификацию вора, и к этому моменту поняла,
что больше его ничто не в силах остановить. Душа дома обязана была пустить в
ход все средства для спасения дома. Она приоткрыла ящик.
Золинген вымахнула на волю уже раскрытой, в классической позиции -
лезвие под прямым углом к перламутровой изящной рукояти. Тонко свистнуло -
это бритва проделала два разминочных движения, и грабитель тут же обернулся
на уловленный блик. Он ничего не увидел, но в характере звука ошибиться не
мог. И тут просвистело и сверкнуло прямо перед его лицом, сияющая мгновенная
восьмерка, а скорее - знак бесконечности. Бритва заплясала возле вора, делая
молниеносные выпады, фехтуя, издеваясь. Она останавливалась и зависала прямо
перед носом растерянного налетчика, никогда с таким не сталкивавшимся,
несмотря на весь свой опыт, она очень чисто срезала ему пуговицы на манжетах
рубашки, рассекла пояс, лишь слегка подрезав волосатый живот... Преодолевая
волны паники, вор увертывался как мог в тусклом свете фонарика, упавшего на
пол; когда он выхватил из своей сумки первое попавшееся оружие, полуметровый
стальной стержень, в комнате прозвучал резкий саркастический смешок и на
локте возник, тут же оплывая кровью, длинный разрез. Он яростно замахал
стержнем, но из-за темноты никак не мог уловить взглядом безостановочно
юлящую бритву, да и реакция у него не шла ни в какое сравнение с бандиткой
Золинген. Весь дом, затаив дыхание, следил за этой дуэлью, последний гвоздик
слал свои флюиды бритве, душа дома, обычно женственная и тихая, жаждала
теперь одного лишь...
Убийства? Ни в коем случае! Она понимала, что дом, где произошло
убийство сразу становится ущербным, и дни его (как одухотворенного существа)
сочтены. Дальше он может быстро деградировать, дойдет до лабаза, склада и,
возможно, сгорит в случайном пьяном пожаре. Нет, ни в коем случае не
убийство. Изгнание, изгнание с позором - вот самое большее, чего хотелось бы
душе дома. Даже какое-то наказание, кутузка - и то не особенно было важно, а
главное - чтобы отсюда исчез враг, убивший собаку, раздавивший детский
паровозик и растопыривший руки на все остальное - руки хоть и в перчатках,
но омерзительные в прикосновении своем. Выгнать, вышвырнуть отбить охоту.
Но Золинген уже почувствовала вкус крови. Ее движения стали более
плавными - да и противник был теперь полностью в ее власти. Бритва перекрыла
путь к выходу и неторопливо теснила бледного, серьезно порезанного в
нескольких местах вора к стенке. Располосованная рубаха свисала лоскутами.
Надо отдать ему должное - он продолжал тыкать в пространство своей палицей,
хотя и понимал, что проигрывает, что речь идет о жизни. Золинген сверкнула
очередной дугой и подрезала наискось грудную мышцу. Вор зашипел от боли и
вне себя изо всех сил рубанул воздух в направлении бритвы - но страшный
порез на запястье заставил его разжать пальцы. Стержень грохнул на пол.
Обезоруженный, истекающий кровью вор пятился к стенке, а неутомимая бритва
все сужала взмахи возле него...
Душа дома попыталась отвернуться. Грабитель был уже почти прижат к
стенке и отмахивался голыми израненными руками как бы лишь для проформы.
Замедленным отточенным движением Золинген промахнула у него под горлом и
срезала кожаный гайтан с заветной монеткой - не помогла вору монетка... Он
попытался перехватить бритву голой рукой, но лишь поранил ладонь. И тут он
стал различать какой-то источник тепла позади себя - спиной различать, если
можно употребить такое понятие. Повторяю - вор попался необычайно опытный, с
тонкой интуицией.
Уворачиваясь и пятясь, он уже почти уперся лопатками в стенку, когда в
его отчаявшемся уме вдруг высветилось - да ведь это излучение, этот поток
тепла может здесь быть только от души дома, только от нее. Это давало
какой-то шанс, какой - он еще не знал. Вяло отбиваясь от лениво витающей
бритвы (добыча не уйдет), и стараясь не подать виду, будто что-то ощутил,
вор пытался (спиною же!) определить этот центр излучения. А душа дома к
этому моменту совсем отвернулась, и, закусив губу, смотрела во двор, где под
луной все так же неподвижно лежало собачье тельце. И в этот момент грабитель
определил ее!
Душа дома обычно воплощается в самые разные вещи. К примеру, я знал
дом, где она обитала в детском бантике, повязанном на колонке старинного
буфета. Иной раз душа дома может быть в нескольких предметах. В этом доме
она обитала в фотографии, на которой была хозяйка дома, но не теперешняя,
оплывшая и ворчливая, а совсем еще юная, с победоносной улыбкой, с серыми
неотразимыми глазами. И вор спиной (!) уловил это. У настоящего вора
рецепторы должны быть распределены по всему телу и давать информацию
постоянно, особенно в минуты опасности. У этого с рецепторами все было в
порядке. Поднырнув под очередной взмах бритвы, которая уже просто
забавлялась с ним, как кошка с мышью, он, мгновенно извернувшись, сорвал
миниатюрный портрет со стены.
Дом ахнул.
Душа дома оказалась в руках врага - израненного, потрепанного, но все
еще живого, еще сильного. Дом оцепенел. Золинген, до сих пор свободно
реявшая вокруг пришельца, застыла неподвижно у него перед лицом и лишь еле
уловимо вибрировала от ненависти. Сама душа внезапно обнаружила себя в
окровавленных чужих лапах, и поняла вдруг, что из этого положения ей уже
ничем нельзя помочь прочим обитателям дома. "Я не уберегла дом!" - успела
она воскликнуть.
Вор, неотрывно, торжествующе глядя на бритву (глаза в глаза, если бы
можно было так выразиться), вытащил снимок из рамки, а саму остекленную
рамку просто уронил на пол. Звякнуло стекло. Золинген смотрела на него
(бритвы смотрят лезвием), и плакала - первый и последний раз в своей долгой
жизни. Тогда грабитель не торопясь разорвал снимок, сперва аккуратно вдоль,
затем, сложив обрывки, поперек. Бритва упала на ковер, дом умер.
Вор сразу понял, что теперь он в своей среде, в мертвой скорлупе, где
может делать что хочет. Но - все еще трепетал в нем накал боя и ужас близкой
гибели, пережитый только что, уходил постепенно. Он еще тяжело дышал, и был
весь изрезан, однако неглубоко. Вернулся в переднюю, без особых проволочек
нашел главный кран, и уже через минуту стоял под душем, сгоняя розовые
потоки в слив. Располосованную рубаху он спустил в унитаз, а взамен достал
из хозяйского шифонера коричневый тонкий свитер. Еще могла пригодиться синяя
куртка, если бы и дальше порезы кровоточили, но они прихватывались на
удивление быстро. Он вернулся в большую комнату, ногой отшвырнул бритву -
теперь это была просто полоска заточенного металла - положил на пол свою
большую сумка и начал методически, ящик за ящиком, грабить мертвый дом.
Контакты
Не слышно шума городского,
На невской башне тишина,
И на штыке городового
Повисла полная луна...
Не знаю как кому, а для меня в этом бесхитростном куплете сосредоточено
столько мира и покоя, здесь столько от спящего старинного русского городка,
что большего впечатления от навсегда потерянной России, кажись, не от чего и
получить. В самом деле - торговая площадь перед большим собором, по левую
руку - присутственные места, справа - постоялые дворы да лабазы, и рядом под
тесовыми навесами торговые ряды. А дальше по Почтовой улице тускло белеются
колонны Дворянского собрания. Отсюда далеко видна зареченская сторона,
усеянная мещанскими домишками, а излучина реки с дощатой пристанью,
отсвечивает сталью. И все это под полной луной, рядом с которой неподвижное
облачко с размытым низом (нету больше таких облачков, не выпускают!),
возможны соловьи в садах, если начало лета, по углам площади исправно чадят
фонари на чугунных тумбах, да еще ветерок перегоняет туда-сюда клочки сена.
Ну и само собой, полосатая будка этого самого городового, который в кивере,
в длинной шинели с пелериной вот уже который час мужественно борется со
сном. Не слышно шума городского...
Шинель - грубого солдатского сукна, изрядно потертая и засаленная,
украшена латунной бляхой с гербом города и с номером. Винтовка - тяжелая
длинная оглобля, которую еще более удлиняет ослепительно надраенный штык.
Сам городовой это седой усач с косичкой, похаживающий туда-сюда в полусажени
от своей будки. Можно бы и присесть на бочонок рядом, да только тогда уж
никак не удержаться - заснешь, и вдруг его благородие господин полицмейстер
застанут... Нет, лучше и не думать про такое!
Городовой перекрестился и стал во фрунт. В этом положении - он знал по
долгому опыту - после какого-то момента наступало приятное одеревенение всех
членов, переходящее затем в столь же приятное одеревенение головы - мыслей,
чувствований, в полную прострацию солдатского существа, которая была бы всем
хороша, не переходи она, опять же, как-то сама собой в сон стоя. Надобно
было похаживать и прислушиваться к трещоткам заречных сторожей - тоже как бы
служба порядка, но неизмеримо ниже городового на посту. Он облокотился на
свою оглоблю, но тут же стал скользить по ней пальцами, пока не уперся в
ствол: тут городовой дернулся всем телом, судорожно распрямился и испуганно
повел взглядом по сторонам. Но все было тихо, все беспробудно спало,
последнего гуляку из кабака вывели под белы рученьки еще с час назад, и огни
погасли в государевой монополии.
Хотя, говоря по правде, не все предавались сну в этот поздний час.
Томилась без сна в своей светелке неизлечимо больная дьячиха, глядела на
дальний месяц, шептала псалмы; еще в Заречье юный гимназист, сын мещанки
Приселковой, никак не мог угомониться в своем мезонине - он то подскакивал к
столу с начатым стихотворением на ошметке оберточной бумаги, то снова
высовывался по пояс из окна, прямиком в соловьиную ночь. Стихотворение
замышлялось именно об этом:
Чудная лунная ночь,
Царство покоя и сна
- было начертано без помарок на оберточной бумаге, но дальше
стихотворение не шло. Он уже придумал рифму к слову сна - "она"! - но
следующая строка никак не могла родиться. "Она" почему-то тут же вызывала в
памяти Сонечку Беляеву, дочь столоначальника, и все стихотворение летело
насмарку.
- Да, барышня Беляева сущий ангел красоты! - наконец с чувством
произнес гимназист, облокотясь о косяк низенького окна. Совсем недалеко от
него в широкой кроне вяза ударял, свистел и рассыпался соловей. По реке еле
заметная отсюда шла серебристая рябь на быстрине.
Но - какой-то звук, вернее признак звука с некоторых пор стал все
отчетливее возникать, и неясно было сначала, где источник его - на
Дегтярной, что ли, или вовсе наоборот - на Сенной, а то и вовсе казалось,
что звуки берут начало у перевоза, у пристанских пакгаузов. Как бы
затевалась какая-то быстрая оживленная беседа, что тут же прерывалась. Или
же перебранка, не переходящая в ссору, нарастала, нарастала, близилась - и
удивительным образом иссякала где-то на подходе. Гимназист первым уловил ее
и с сердцем захлопнул окошко - пьяное мужичье! Возможны ли возвышенные
чувства в сей стране!
А вот городовой никак не мог бы отгородиться от беспорядков, даже если
б и захотел: пресекать их был его прямой долг. Потому он уже с четверть часа
бдительно оглядывался по сторонам, тем более, что таинственные бранчливые
говоруны как будто существовали повсеместно. Теперь вот их громкая бесада
донеслась откуда-то с Почтовой, сопровождаемая лаем одинокой собачонки.
-... сколько он тебе закрыл за апрель? Шестьсот? А мне четыре сотни, в
сраку с таким начальником!
- Так ты ж, мудило, только рейку держать можешь, хрен моржовый! И то,
как трезвый...
- А вот такого не видал! Пускай без меня на обмеры...
Городовой насторожил уши, но снова все пропало. Он был обязан пресекать
брань в присутственных местах, да только эти ругатели изощрялись уж как-то
очень сноровисто. Голоса исчезли, зато в глубине Почтовой наметилось
какое-то шевеление.
И точно - в туманном просвете мелькнули под дальним фонарем какие-то
фигуры. Городовой даже подался вперед, да пост ведь не оставишь! Фигуры,
правда, двигались сюда, что облегчало службу, но вот основная задача
городового все еще не была разрешена - ежели б это оказались подвыпившие
мужики, то достаточно было б просто показать кулак, и утихомирятся; а вот
ежели купцы, или же благородные господа... Тут и самому может перепасть,
даром что все по уставу. Фигуры тем временем приближались, и городовой вышел
несколько вперед, заступив им дорогу. Наконец они приблизились и
остановились перед стражем, с неудовольствием на него глядя. Тот в свою
очередь с изумлением смотрел на подошедших.
Двое их было, один тащил складную треногу и большой брезентовый мешок,
второй шел как бы налегке, лишь на плече нес, подобно ружью, пестро
раскрашенную узкую досочку с цифрами. Тот, который с треногой, одет был в
засаленную ватную фуфайку, под которой виднелся темный дешевый свитер,
заправленный в грубые штаны с заклепками, на ногах же имел он какие-то
невиданные опорки, белые, с пересекающимися ремешками. Еще был на нем
красный картуз с длинным козырьком.
(Анахронизм! Здесь несколько несочетаемых предметов одежи советского
времени: убогая одежонка трудяги из сталинской поры, джинсы - прозодежда
американских скотоводов - пришли гораздо позднее, а уж кроссовки и вовсе
появились на закате коммунизма... Бейсболка тоже. Но - в таком вот виде
возникли перед городовым эти пришельцы, скорей всего это был синтетический
советский образ).
Второй, постарше, имел на себе стеганую голубую куртку, шарф вокруг
горла, обвислые хлопчатобумажные брюки, забранные в узкие кирзовые сапоги с
отвернутыми верхами голенищ. Он все рассматривал городового.
- Здоров, отец! Экая тут у вас допотопная экипировка...
- Здравия желаю! - на всякий случай осторожно ответил городовой. - Из
каких таких будете, осмелюсь спросить?
- Допотопный дед, - бросил своему спутнику старший. И - стражу, громко,
как глухому: - Мы, отец, от районной изыскательской станции, слыхал такую? -
Городовой не слыхал, но сознаться русскому человеку, что чего-то не знает -
невозможно! - Так вот, у нас тут и дело-то пустяковое, обмер памятника
архитектуры. Местные власти должны знать.
При упоминании о местных властях у городового отлегло от сердца. Хотя -
среди ночи прибыли, непонятно как, однако ж градоначальник, видать, знает, а
уж полицмейстер и подавно, их благородия знают, как поступать с прибывшими.
А что те были не из господ, и последний половой из трактира понял бы сразу.
Кто-то вроде захожих печников из соседнего уезда.
- От станции, вестимо. Мне чтоб, господа хорошие, порядок был. Шуметь
не извольте, а ежели заночевать, так вон постоялый двор господина
Прянишникова.
Геодезисты переглянулись.
- Слыхал, что тут глухомань, да не до такой же степени! Все по-старинке
называет, чуешь, Валера!
Отсмеялся, и городовому:
- Батя, нам ночевать некогда, темпы решают все. Нам две-три отметки
взять - и айда обратно, газик ждет на околице. Где тут этот памятник
архитектуры?
- Не могу знать! Все памятники, что ни на есть - на кладбище!
- Да брось ты его пытать, - включился помоложе, Валера. - Что, не
видишь - колокольня, больше тут и архитектуры никакой. Я ставлю теодолит...
И он тут же на площади растопырил свою треногу, достал из брезентового
мешка блестящий прибор с короткой подзорной трубой и стал прилаживать его на
треноге.
- Не полагается тут, - нерешительно заметил городовой. Как бы хотелось
ему, чтоб именно сейчас появился господин оберполицмейстер, чтобы снял все
эти недоумения вокруг пришлых бродяг с треногой - но, как назло,
полицмейстер спал, как и остальные восемь тысяч шестьсот сорок два жителя
городка. Даже юный Приселков стал забываться под лоскутным одеялом в
туманных видениях с участием барышни Беляевой, даже несчастная дьячиха
прикорнула на своем одре...
- Да ладно! - отмахнулся от ветерана Валера, а старший и сам подошел,
поглядел в окуляр. Вручил рейку помощнику.
- Давай туда. Сперва возле паперти, основание чтоб, а дальше на
колокольню. До проектной отметки. Репер тут, бля, репер отсутствует, вот в
чем трудность...
- Извиняюсь, господа хорошие, у вас есть какая подорожная, али вид на
жительство?
Городовой взял под козырек. Не нравилось ему все это. Но старший охотно
вытащил какую-то потертую бумажонку, где в тусклом свете фонаря различить
можно было лишь размытый герб - может, орел, а может и что другое - да
машинописная строчка вещала, что предъявителям сего дозволяется производить
геодезическую съемку в пределах всего Новокуйбышевского района. Городовой
ничего не понял в прочитанном, но слово "дозволяется" успокаивало.
- Ночью-то зачем? Дня что ли мало? - спросил лишь.
- Нету нам ни ночи, ни дня, уважаемый! Преобразование природы - это
тебе не х... собачий, обязан знать, как военный человек. Сам - и тот не спит
ни в какую ночь, а уж нам, простому люду и вовсе полагается про сон
забыть... Валера, ровнее рейку держи, посвети спичкой на деление! Так,
тысяча семьсот тридцать... тридцать четыре, ни фига не видать впотьмах!
Цифры угадываешь, просто-таки, иной раз.
Записал что-то в полевую тетрадочку. Валера тем временем вошел во храм
- не перекрестясь, не поклонившись, - отметил с осуждением городовой, - и
вскоре его хлипкая фигура в ватнике замелькала в проемах башни. "Да как же
это, церковь-то заперта?" - изумился в очередной раз страж.
- Стой, хватит наверное. Рейку из окна выставь, вот так. Ровно держи,
беру отсчет... Слазь.
- Что за отсчет? - посмел полюбопытствовать городовой.
- А это где уровень воды предполагается... - не отрываясь от записи
сообщил геодезист. - Тут все вокруг, что видишь, дед, затоплено будет на
хер!
- Свят, свят, свят! Упаси нас, святые угодники! Это что ж, наводнение
такое?
- Преобразование природы, сказано тебе! Все под воду пойдет, одна
колокольня торчать будет - во-он по тот карниз! Экскурсанты смотреть будут с
катеров, смеяться... Рукотворное море, вот что тут будет.
- Да как же это? - убивался городовой.
- Надо, дедушка. Река должна ток давать, работать на страну.
- А... а Божий храм?
- В смысле, памятник архитектуры? Придется пожертвовать, старик.
Ничего, новый дворец культуры вам где-нибудь отгрохают, не убивайся...
Подошел Валера, стал молча разбирать теодолит. Городовой все
переваривал услышанное.
- Ты знаешь, - сказал наконец Валера, - с этой самой колокольни
посмотришь - ошалеть можно, такая красота. Даже и подумалось мне...
- Чего тебе подумалось, голова тесовая?
- Подумалось, может оно и так неплохо...
- А то как же! - обрадованно встрял городовой. - Совершенно, замечу
вам, благополучно. Рыбные промыслы, пеньковый завод господина Калюжного,
винокурни повсеместно...
- Н-да... Винокурни жаль, но этого добра, дед, не убудет, поверь.
Ладно, заговорились мы тут с тобой. Идем, водила заждался. Прощай, служба!
А почему б водиле и не подъехать было прямиком сюда? Опять же
загадка...
Валера опять взвалил на себя основной скарб, старший геодезист закинул
реечку "на плечо", и оба, все так же громко пререкаясь, зашагали в обратном
направлении, вверх по Почтовой. Городовой ошеломленно смотрел им вслед, и
лишь когда скрылись, обернулся, перекрестился на храм. Перекрестился - и с
трепетом заметил, что лампада над входом не горит, погасла.
Странный квохчущий звук возник вдали, в зареченских предместьях и,
постепенно затихая, умолк в бездонной ночи.
Предвыборная листовка
Первичный мужской признак демократии - править должны посредственные
люди. Если правят какие-то яркие личности, это уже извращение демократии,
это начало харизмы, то-есть, всенародного обожания. Мы-то знаем теперь, чего
ждать от харизматических вождей - Гитлер, Сталин, Мао-цзедун, Хомейни,
Ельцын... Править должен рядовой малосимпатичный человек.
Он не должен блистать умом и какими-то талантами, это лишнее. Не должен
быть особенно терпим. Чувство справедливости - на зачаточном уровне.
Среднеразвитая алчность, но без зарывания, пускай знает меру. Среднепьющий -
нельзя быть другим в пьющей стране. Пускай бабник, однако без чрезмерностей,
опять же, пускай и фиаско терпит время от времени, как и прочие обычные
граждане.
Итак, любить его особенно не должны, да и он сам никого особенно любить
не должен. Может в целом любить народ - это ни к чему не обязывает, что
такое народ - никто не знает, пускай любит. Такое распространенное увлечение
государственного человека.
Еще какие-нибудь невинные слабости. Может играть в шахматы
(посредственно), может быть привязан к собачке - но не до самозабвения. В
смысле ораторского искусства, само собой, чтоб был не Цицерон. Но и не
отъявленный заика. Нужно, чтобы его две-три мысли легко формулировались и
воспроизводились в случае публичных выступлений.
В случае избрания такого вот персонажа, ни у кого из рядовых
избирателей не поднимется рука на демократические институты, обеспечившие
приход к власти очередного монстра - для большинства на троне окажется такой
же человек, как и он сам. А потому голосуйте за....................(
заполните прочерк своей фамилией).
Заботы пенсионеров
Остервенение нынешней городской жизни вместе с транспортным психозом
вызвало и такой еще всеобщий заскок - неодолимое желание каждую секунду
осведомляться, а какая же это секунда, которой минуты, часа, дня месяца,
года, и так далее. Я как-то сосчитал, сколько в квартире хронометров -
девятнадцать штук, включая наручные, напольные, настольные, настенные,
старые, новые, будильники, таймеры, карманные, электронные, медальон (это у
Катерины, дочки), на гирьках, словом, всякие... Ну и само собой, когда такой
вот батальон тикалок, все они показывают время через пень-колоду, каждый -
свое, а позавчера и вовсе паралич наступил: самый надежный будильник,
который вот уже три года безупречно работал (правда, лежа ничком), - откинул
таки копыта и в самый неподходящий момент. Утро, час пик, весь город
рефлекторно приходит в движение (хотя - куда? половина ж безработных), счет
на секунды, а у нас хоть бы одна стрелка шелохнулась! И по радио, как назло,
сплошная реклама да попса - эти новые радиожокеи, видать, считают полезным
едва проснувшегося шизоида заправить трескучими попевками да
плохосрифмованными призывами чего-то там купить. На что купить, на какие
шиши, недоумки?
- Пап! - заорала наконец Катерина, перекрывая очередного Шуфутинского,
- Пап, набери службу времени, а то я чувствую уже поздно. Ноль-ноль-восемь.
Память у молодежи - еще такое вот держится в уме. Хотя, правда, державы
падают, а телефонные номера сохраняются. Но если раньше по этому номеру
какая-то сиплая утроба тут же размеренно вещала: "...сковское время...
надцать часов... квак минут", то теперь вместо этого ангельский до
потустороннести голос стал меня увещевать с регулярностью метронома:
"ждите... ждите... ждите..." Под это воркование хотелось то ли заснуть, то
ли повеситься, но я ведь тоже не последний из тертых совков - другой бы уже
давно вылетел на лестницу, бабахнув дверью (как Катерина), а я все ждал,
сцепив зубы, вскипая злобой к очередному бытовому свинству. Переход к
капитализму и всяким свободам никак не отразился на обыденном хамстве. Чего
ж я ждал? Предполагалось после длительного и постылого вслушивания
издевательское, бездушное пиканье аппарата, и я внутренне был к этому готов,
повторяю - закалился за свою жизнь, железобетоном оброс в окружающей дури...
И что ж, вы думаете, я услыхал наконец? Вот такой текст:
- В целях улучшения обслуживания горожан, с первого октября в центре и
на окраинах открывается разветвленная сеть салонов "Службы времени",
обеспечивающих нашим клиентам различные виды услуг, согласно прейскуранту.
Часы работы салонов назначены таким образом, чтобы их удобно было посетить
до и после работы и удовлетворить спрос населения без очередей и проволочек.
Адреса салонов: Юрьевская 15, бульвар Симона Петлюры 8, проспект Ленина 174,
улица Ивана Сранька 74...
В нашем городе мирно уживаются старые и новые названия.
Я не стал дальше слушать треп автоответчика. Это прошибло даже мой
железобетон. Надо же - после получаса ожидания сообщают адреса каких-то
салонов, где что - каждый желающий после работы в удобное для себя время
сможет узнать который час? Нет, такое спускать нельзя, тут гражданское
чувство, невзирая ни на какую атрофию за годы катаклизмов, должно
срабатывать. Ну, негодяи! Берегись, жулье, не все вам спускать!
Распалился я, давно уж такого не случалось. Или общая утренняя
нервозность зацепила? Даром, что на пенсии уже три года, а все еще, как
боевая кляча, реагирую на всеобщую побудку... Во всяком случае, обнаружил я
себя уже в штанах и при галстуке, а в душе тем временем занималось пламя
справедливого возмездия.
Когда-то, видать еще в пору становления советского бытового
обслуживания возник, наверное, естественный вопрос - как быть, ежели клиент,
скажем, недоволен? Вижу эту сцену прямо-таки воочию: этакий вальяжный
законодатель из службы быта задрал высокопоставленные брови:
- Недоволен? Нехай жалуется, тля! Дайте ему для утешения книжечку
специальную, чтоб туда плакался. Знаете нашего человека - он любит, когда
все записано-запротоколировано. Пускай туда обижается. Вот так.
И сановник похлопал розовой ладонью по столешнице, довольный своей
придумкой.
- И название дайте этой книжице какое-нибудь официальное, скажем "Книга
жалоб и причитаний", предложений то-есть.
Тут конечно подхалимы с папками подмышкой заржали угодливо... Но -
осуществилось! И сколько поколений требовали (вполне серьезно) эту
невзрачную тетрадку! И как им отказывали! А ведь скоро и это забудется, и
тетрадки эти, исписанные и опечатанные, сгинут в отвалах макулатуры... Жаль,
имя сановника не сохранила история, а то бы сейчас памятники ему торчали на
всех перекрестках - сидит, словно дедушка Крылов, а вокруг постамента
персонажи и тома народного эпоса:
"Дошло до меня, о владыка, что в гастроном No33 завезли протухшую рыбу,
килограмм которой я приобрел, не спросясь Аллаха..."
"... приемщица пункта гр. Онуфриева в грубых и матерных выражениях
отказалась поставить союзки на сапоги, тогда как другие посетители выходили
с союзками..."
"... сообщаем также, что эта парикмахерская в лице заведующей Чухляк
Инны Павловны относится к нанесению услуг клиентам абы как, о чем
свидетельствует несчастный случай с носом майора Ковалева, который уже
обратился по этому поводу в военную прокуратуру..."
Какая бумажная гора народного творчества пропала, вместе с Союзом!
Распаляя себя такими мыслями, шел я по родной моей улице Бассейной,
(ныне Ивана Сранька, или как там его), в поисках пресловутого салона - номер
дома, само собой, выскочил из памяти. Но не обманул меня эльф-автоответчик:
над узеньким лазом в полуподвал сияла надпись с подсветкой "Служба времени",
а в окошке посвечивал огонек - работал салон, невзирая на ранний час, в
целях улучшения обслуживания.
Я спустился по стертым ступеням вниз. На моей памяти здесь перебывало
много чего: и слесарная мастерская, и ЖЭК, и овощная лавка, и молодежное
кафе - теперь вот "салон". Обставлено было как контора средней руки у
начинающего спекулянта-оптовика.
- Который час? - со всем возможным сарказмом осведомился я у блеклой
девушки за конторкой.
- У вас что, глаз нету? - вежливо ответила та, кивнув на цифербллат под
потолком. Легенда насчет того, что с приходом рынка уйдет и наше хамство -
потихоньку иссякает. Куда ж оно уйдет, если носители его остались на тех же
местах? Я немного сник, прошел как-то запал, вечно я его растрачиваю в
перебежках из одной траншеи быта в другую. Девушка продолжала что-то писать
- так уж повелось у нас, любое должностное лицо обязано владеть ручкой.
- И это все, что вы имеете предложить? - спросил я, накрутив
агрессивность. Приемщица подняла глаза на миг, и я оторопел. Я всегда так
реагирую на этот новый тип девиц, будто целиком на стальном каркасе, с
ледяшками вместо глаз. Весь мой железобетон становится трухой под их
морозильным взглядом.
- Мужчина, не дурите мне голову. Вон ценник на стене, ознакомьтесь и
давайте заказ. Шляются, сами не знают зачем...
Я послушно отошел к прейскуранту. И только начал читать - забыл напрочь
обо всех жалобах и бытовых невзгодах, а также и о том, зачем пришел. Еще раз
перечел прейскурант, этакий обычный, набранный на компьютере листок.
Оглянулся. Девица тем временем закончила свою писанину и посматривала на
меня с легким омерзением, впрочем, иначе они смотреть не умеют.
Замечали, как у нас интересно складываются отношения - водитель трамвая
ненавидит пассажиров, продавщица - покупателей, официант или таксист глубоко
презирают рядовых клиентов за бедность - и все это при том, что их
благосостояние напрямую зависит от нашего брата, от потребителя то-есть.
Само собой, потребитель платит взаимностью. Пенсионеров, нашего брата,
кстати, ненавидят особо - нам в трамвае полагается бесплатно, как же такое
можно стерпеть?
- Мужчина, надумали что-нибудь?
- Сейчас... - машинально я порылся в карманах, - вот только... Вообще,
с чего так дешево? Все-таки, биографический реверс... Затраты те еще, я
думаю, хоть это и иллюзия, так я понял?
- Не надо умничать, клиент. Стоимость ниже, пока раскрутка идет,
пользуйтесь. А услуги у нас натуральные, это вам кто-то лапшу вешает, а вы
слушаете, как идиот... По какому пункту заказываете?
Я решил плюнуть на "идиота" - уж слишком захватило.
- По... по четвертому.
- До сорока... - девица бегло заполнила квитанцию. - Дату давайте
точно, - (я назвал день своего восемнадцатилетия), - фамилия, адрес?
- Зачем вам? Оттуда ж меня не выудить, если остаться захочу.
Я пытался шутить, но всего как бы холодком обдавало. Девица
пренебрежительно так бросила: - куда вы денетесь! - но я тогда не обратил
внимания. Взвинчен был. Она поцокала ноготком по клавиатуре.
- С вас рубль восемьдесят три...
Тут у нас по-старинке новые национальные деньги - гривны - называют
рублями. Я вручил две смятые бумажки, она отсчитала мелочь, сунула
квитанцию... До того все обыденно - но все ж, этот трепет, с чего? Будто и в
самом деле нырнешь сейчас в юность...
- Пройдите туда вон.
Вошел в зашторенную кабинку, вроде для голосования или примерки, вместо
урны стояло кресло.
- Уселись? - спросила девица из-за шторки.
- А надо? - поинтересовался я зачем-то. Напал вдруг тик - веко
задергалось. - Ну тогда стойте, - легко согласилась девица, - включаю.
Что-то коротко щелкнуло и гуднуло. Я закрыл глаза, сам не знаю отчего.
Сейчас... Неужели?
- Готово, мужчина, выходите.
Девица отдернула шторку, я вышел. Пока пребывал в кабинке, появились
еще клиенты - школьник с батоном, который он регулярно обкусывал с конца, и
старушка в очках.
- Девушка, что ж это... Не сработало?
- Реверс закончен. Все, клиент, выходите, люди ждут.
И снова полоснула меня ледяным взглядом. Я все понял. Железобетон
стремительно окружал меня, обретая форму противотанкового дота. В бойницу
высунулось орудие главного калибра - по моему разумению. Только спокойно,
только не сорваться...
- Жалобную книгу, будьте добры. Книгу жалоб и преклонений! Немедленно!
Теперь я понял, почему так дешево. Эту липу можно спустить лишь за
пустяковую сумму, иначе скандал, разоблачение. Человек более-менее спокойно
переносит всякие надувательства на сумму до трех рублей, то-есть гривен,
дальше начинается законное возмущение. И то - если бы они хоть кадрик дали
из той замшелой поры, хоть две-три нотки из какой-нибудь песенки... Нет же,
вот такой циничный обман. Никаких иллюзий, это уж точно!
- Жалобную книгу! По первому требованию!
- Ты смотри! Еще названия какие помнит... Нет здесь никаких таких книг,
посетитель.
Приемщица впервые глянула на меня с некоторым, я бы сказал, интересом -
я уже был для нее не просто безликим "мужчиной", а каким-то реальным
затруднением, скандалистом, который может, чего доброго, и премиальных
лишить. Она с видимым усилием взяла себя в руки.
- Мужчина, чем вы недовольны? Вас что, не обслужили?
Я набрал воздуха и выпучился на подлую девку.
- Меня надули! На рубль восемьдесят! Не было никакого реверса, никакого
перемещения, и намека не было. Заведующего! Книгу!
Приемщица явно шла по верхнему пределу терпимости.
- Ну как же не было, посетитель, гляньте, вот у меня на мониторе -
тридцать восемь лет, десять месяцев, одиннадцать дней, часы, минуты, все по
тарифу. Посмотрите, бабушка, - призвала она старушку в свидетели.Старушка
охотно заглянула на экран и прошамкала:
- Вше правильно, молодой человек.
Я для нее все еще числился в молодых. Для этой пигалицы - "мужчина",
номинально, разумеется. Вечно эти старухи подыгрывают надувалам, а ведь сами
жертвы.
- Не было никакого биографического реверса, бабка! - заорал я. - Тут
очередная обираловка под новой вывеской. Как стоял в этой загородке, так и
вышел оттуда... Будто дурня деревенского, жулье чертово! Жалобную книгу,
быстро!
Тут и приемщица слетела с тормозов.
- Вы кто такой, посетитель? Депутат парламента? Инвалид войны? Никто,
ноль, пенсионер... Развыступался на пустом месте!
- С вами станешь инвалидом безо всякой войны!
-...а базарит! С утра мозги засрал на весь день!
С какой отрадой освобождалась она от пут вынужденной вежливости, как
являла во всей красе свой природный дар!
- Нина! Выдь хоть на минутку, тут один децибел такой заявился, базар
поднял!
Тоже закономерность: рядом с такой вот акулой всегда найдется мягкая
отзывчивая Нина, которая как может замазывает злобные укусы и копытные пинки
напарницы, лучистым взглядом своим врачуя душу униженного и оскорбленного.
Книгу жалоб, впрочем, тоже не дает.
- Что вам... - (секунду колебалась, как обратиться, "господин", или
"товарищ". Заглянула в квитанцию), - товарищ Черняк? Чем вы недовольны,
расскажите пожалуйста?
Подняла ко мне лунноликую славную мордашку. Я, остывая, пробубнил снова
мои претензии. Приемщица тем временем вкривь и вкось заполняла квитанцию
бабке, зыркая иной раз в мою сторону, точно гиена на издыхающего осла.
Дергается осел, никак не может принять съедобное положение...
- ...ошибка всех новичков, - объясняла тем временем Нина, - им кажется,
что они, ну как бы сказать, сознают это перемещение. Вроде бы принимают
участие, ну как экскурсия в автобусе, когда все видно... Впрочем, вот
инструкция по использованию оборудования на четырех языках, там все сказано.
Вот, читайте: время - категория, позволяющая исключительно пофазное, -
обратите внимание, товарищ Черняк, - пофазное воспроизведение ситуаций,
имевших место в прошлом, в запрашиваемом отрезке. Следует объяснить
перемещаемым, что Службой времени обеспечивается буквальное воспроизведение
временного этапа, оговоренного в квитанции. Момент убытия клиента и момент
его появления фактически совпадают, что затрудняет проверку реального факта
перемещения...
Нина спрятала в стол эту толстую книжицу. Видно ее частенько совали в
нос дурням, вроде меня.
- Вот оно что, - реагировал я тупо. - Значит, по-вашему, я там побывал?
- Само собой, - пленительно улыбнулась Нина. - От этой даты по сию
секунду вы прожили почти тридцать девять лет. За рубль восемьдесят всего.
Согласитесь, это не обдираловка, это вам не азерский рынок... Кстати, что
это за дата?
Такой прием называется "отвлекающий маневр". Тонкий психологизм, на
который Нинины антиподки неспособны, извилин акульих нехватает... Так
называемый личный контакт, что, конечно же, разряжает.
- День рождения, - буркнул, насквозь понимая ее нехитрый подкат, и тем
не менее поддаваясь. - Восемнадцать лет мне тогда стукнуло.
- Да что вы! - она чуть не поздравлять-целовать меня бросилась. - Такое
не забывается...
- В том-то и дело, что забывается, - опять вскипел я. - Понимаете,
девушка, абсолютно ничего не осталось, как не было вовсе. Начисто не помню
это событие, а ведь в жизни раз бывает. Потому-то и хотел, как говорится,
освежить в памяти...
- Ну и считайте, что освежили, только опять забыли по дороге. У нас,
чтоб вы знали, частное предприятие, нам ни к чему, чтоб рекламации, мэр
договор аннулирует. У нас получают за свои деньги именно то, что хотят.
- Так вы ж сами сказали - не сознаешь этого, - все еще упирался я. - И
почему все же такая дешевизна? Подозрительно...
- Первый раз вижу клиента, который жалуется на дешевизну. А вообще-то
потому, что самое начало, службу только что открыли, для привлечения
клиентуры. Такса конечно же мизерная, работаем в убыток, но дальше накинут.
Так что пользуйтесь, пока доступно.
Нина еще раз улыбнулась мне последней обезболивающей улыбкой (было
ясно, что злополучная "Книга" совсем утратила свое значение, да и
существовала, пожалуй, лишь в моей советской памяти), и скрылась за дверью.
- Пять шестьдесят две, - отчеканила приемщица старушке. Интересно, куда
предполагала та завеяться на такую сумму, не иначе как в прошлый век. -
Пройдите, бабушка, сядьте там. Включаю.
Щелкнуло и гуднуло. Я представил, как старушку, словно из огромного
пушечного жерла, как шарик на резинке мгновенно отшвырнуло в невообразимую
давность, за толщу лет, почти в небытие, из которого она медленно, шаг за
шагом, день за днем станет выбираться - в детских кружевных платьицах, в
легких девических одежках, в прекрасных женских нарядах (какая бы ни стояла
эпоха, женские наряды прекрасны), в нейтральных костюмах среднего возраста,
и наконец, темненько так одетой преклонной бабушкой выходит из-за шторки...
Боже, неужели она вышла после всех своих восьмидесяти? Я уже не пытался
вообразить себе ту огромную жизнь, что отшумела только что за старушечьей
спиной - фантазии ни у кого не хватит на такое, но вот школьник с батоном
только теперь привлек мое внимание. Приемщица как раз оформляла ему еще один
рейс в прошлое на двадцать семь копеек.
- Минутку, юноша! - я поймал его за рукав возле самой кабинки. -
Тебе-то зачем, объяснить можешь?
Школьник (по-старому сказал бы "пионер") воззрился на меня, а приемщица
прошипела в неопределенном направлении:
- Ну, хмырь, ко всем цепляется! Я б таких в дурку с ходу сажала. За
свой рубль все нервы вымотает...
Я игнорировал тявканье гиены. Пионер подумал секунду.
- Это... ну, новую жизнь хочу начать.
Я засмеялся с высоты моего понимания предмета.
- Ты что, не видел, как тут обстоит дело? Зашел-вышел, как был, так и
остался. Мороженого лучше купи... Новую жизнь ему, видите ли!
Действительно, новее жизни, чем у этого школяра, трудно было себе
представить. Свежестью морды он напоминал батон, который уже наполовину
сожрал. Но все оказалось не так просто.
- Есть идея... - школьник глянул исподлобья. - Разобраться нужно, может
оно вперед работает. Мне б вперед года на два, чтоб подрасти, и тогда я
Чурилову роги сверну запросто!
- Мальчик, становись, - проскрипела девица. Пионер отпрыгал свои десять
лет и вышел из кабинки. В приемной набралось уже порядочно народу.
А что если и в самом деле?...
Я, между нами, технический нигилист. Не верится мне как-то, что все
вокруг объясняется взаимодействием токов, полей и рычагов. Раз надо было
позвонить бывшей жене в Одессу (еще при Брежневе, вон когда!), так мне
автомат по ходу беседы каждые полминуты выдавал монетку, опять же возникла
неприятность с телефонисткой. Потом один специалист объяснял, что так не
бывает, не может быть в принципе и баста. Я его переубеждать не стал, он
прав по-своему. С ним не может быть, верно, а со мною и не такое возможно.
Думается мне, Техника - а это на мой взгляд такое глобальное и вполне
одушевленное существо - устраивает свои штучки именно таким как я, потому
что для бывалого технаря она вся как на ладони, и ей с ним неинтересно, а
мне она отродясь была непостижима. Кто ж удержится от искушения подурачить
мегатерия-гуманитария? И еще - она в принципе неверная, ненадежная, это лишь
представление, что сплошная сталь и электроника, а ведь и короткие
замыкания, и трубы лопаются, и из поднебесья падают, то-есть, отказ, как в
том случае с междугородним автоматом. Только - кому отказ, а кому монетка, и
такие бывают неисправности.
И вот тогда я отплачу этой хамке - представляете, застопорило, я там на
своем дне рождения, ну да он мне и даром не нужен, дело принципа, - а здесь
скандал, исчез клиент - уголовный казус, зовут гарантийного мастера из
центра, а если техника к тому ж импортная - из Токио какого-нибудь, и все
тщетно, и все зря... Нет, нельзя упустить шанс, зло должно быть наказуемо в
корне.
- Ну-ка, девушка, еще раз на рубль восемдесят. В общем, повторить...
Та опять дала волю своей злопамятности.
- Что вам тут - пивной бар? Ему, видите ли, повторить... наглость! Не
депутат, не заслуженный донор, никто - значит, станьте в конец, мужчина, вас
обслужат в порядке очереди.
Зловеще ухмыляясь, я стал в хвост.
Моровое поветрие
Сограждане, теперь-то уж точно до всех нас должно дойти, что по стране
ходит не привидение с Марксовой бородой, не призрак революции в буденновке,
с огненными очами, нет - по стране ходит смерч, невидимый и бесшумный, но с
огромной разрушительной силой. Как и все смерчи, действует он по принципу
пылесоса, всасывает в свою воронку все что попадется, и многое из того, что
нас окружало перевел в мусор, в небытие, в щепу. Да и многих наших засосало
- сотрудников, друзей, просто знакомых, и это ведь все понимают, для
удобного объяснения всем говорится, что такой-то, мол, давным-давно в
Канаде, или в Австралии, но никому не хочется думать, что сейчас вот, в этот
самый момент Коля Семашко, или там Арон Кляцкий заверчены в бешеную пустоту,
в холодный непроглядный мрак и обречены вертеться там до скончания века.
Нет, лучше думать что в Австралии, в Канаде...
Огромные области как-бы прочесаны этим смерчем, опустошены фабричные
корпуса и конторы, высажены окна в гигантских цехах, все время что-то горит
или затопляется, а в моем мирном городе, где не было ни танков, ни ракетных
установок, словно в филиале Чечни то и дело натыкаешься на развалины, на
остовы огромных зданий с проваленными перекрытиями, выломанными балконами,
без крыш, где и бывалые бомжи не рискуют притулиться... Но - зрелища
развалин становятся привычны. Теперь как-то можно и вникнуть в настроения
римлян после капитуляции, после разрушения столицы варварами: они озабочены
были не восстановлением города, не отпором, они беспокоились лишь насчет
того, чтобы привычные им зрелища да цирковые бои не прекратились. С крахом
Рима они уже смирились, их интересовали только удовольствия быта. В переводе
на нашу реальность, это если бы мы выбрались из подвалов после уничтожающей
бомбежки и первым делом побеспокоились: а как там теперь, "Коломбо" дадут в
пятницу, или хрена? Нетрудно предсказать, что таких будет достаточно.
Вообще, чем пещернее быт, тем больше интереса к жизни миллионеров.
Когда в нетопленной халупе вдруг дают свет, и подагрическая старуха могла бы
справить чего по хозяйству за эти два светлых часа, она, думаете, захромает
вокруг плиты? Как бы не так: скорей в кресло, внучонка рядом с собой под
одеяло (ведь холод собачий!), и во все глаза в допотопный телик. Что там
сегодня коварный дон Игнасио? Как там синьора Тереза, отошла небось от своей
придури - не есть мучное?
На диво простые латиносы со своими двумя извилинами обеспечивают
сегодня духовной пищей мой народ, вроде б вполне неглупый. Однажды уже было
похожее: после кончины великого грузинского махараджи вдруг на серый
советский экран повалили валом индийские фильмы - с плясками, с песнями, с
чернявыми разбойниками, цыганистыми красавицами - жемчужина в ноздре... Но
быстро схлынуло, разве что узбеки до сих пор не потеряли интереса, а у нас
вскоре вдруг мощно поднялось отечественное кино. На ровном месте, на
"Свинарке и пастухе"!
Ну, теперь-то долго не поднимутся, простым глазом видно, разве что
придется культивировать какое-то особое искусство, среди развалин и
опустошения. Но простым обывателям больше по душе наблюдать обеспеченную
жизнь миллионеров, по контрасту.
Да, еще мародеры. Как там в "Войне и мире", помните, покинутая столица
сравнивается с мертвым ульем, где на всяком шагу можно наблюдать сцены
разбоя и умирания? Граф знал что писал; он участвовал в двух войнах -
Чеченской, той еще, и Крымской кампании. Но и он, думаю, был бы изрядно
озадачен нашим запустением безо всякой войны.
Толстой пишет, что город, полный бесхозного добра, как бы сам собой
провоцирует на грабежи; хотя впоследствии выясняется, что златотканная
скатерть не может согреть под Смоленском, а старинная виолончель не спасет в
ледяной Березине - инстинкт схватывания сильнее. И может быть, тут не
столько желание украсть, сколько более человеческое - сохранить, ибо
очевидно, что все это имущество обречено на гибель.
Стратегия ящиков
Из мародеров новейшей поры был и конструктор первой категории
(по-старому) Чиркин. По своему изначальному положению он не мог так уж
нахапаться в момент Великого Краха, там действовала крупная администрация, и
не какому-то Чиркину было с ней тягаться. Но потом, когда на месте бывшего
ценного оборудования остались торчать лишь крепежные болты, а последнюю
бронзовую втулку увезли оборотистые прибалты на свои склады цветных металлов
- настала пора одиноких охотников. Первый заход упомянутого смерча работал
как бы сквозь крупное сито, многое осталось или же было утеряно по дороге,
впопыхах, потому для таких вот индивидуалистов, волков прерии оставалось еще
много поживы, поживы несравнимой по масштабам с той, что поимела тогдашняя
администрация, однако достаточной для скромного существования. Чиркин
промышлял по заброшенным промышленным предприятиям, по фермам, не гнушался
он и бывшими конторами, институтами, обезлюдевшими за годы свободы.
Не знаю понятия более неопределимого, чем свобода. Не знаю символа
более обманчивого.
Так вот, Чиркин, человек весьма высокой квалификации и вообще-то
глубоко порядочный, консерватор по натуре, по жизни приведен был в такое
положение, когда только такой промысел и мог удержать его на плаву. В те
годы многие пристойные люди бросились было в частный бизнес (так это
именовалось для приличия), однако их довольно быстро потопили и вытеснили
настоящие акулы, полупреступники да и натуральные паханы, так что этот самый
бизнес довольно быстро приобрел свой теперешний вид. К чести Чиркина он
вовремя распознал тенденцию и сразу избрал свою стезю, назовем ее тропою
золотоискателя-одиночки. Такой золотоискатель странствует по ущельям да
распадкам, намывая себе на каждой стоянке по щепотке золотых блесток, но
внутренним стержнем, который держит его в этом занятии, конечно же маячит
видение золотой жилы.
Мечтой Чиркина было заполучить ядерную боеголовку, даже пускай
одиночный ядерный заряд, который можно сбыть заинтересованному лицу, или
стране. То, что заинтересованное лицо, или страна могут быть оголтелыми
маньяками (а кому еще нужна такая штука?), Чиркин старался отодвинуть на
второй план своего сознания, он вообще усердно пытался выработать в себе
новое мировоззрение, по которому прибыль - это вещь желанная и
положительная, чем бы там она сперва не достигалась, а в дальнейшем от нее
одни плюсы. Это называлось рыночным менталитетом. При коммунистах за него
сажали и расстреливали.
Но - чего-чего, а боеголовки на первых порах бдительно охранялись, да и
не везде можно было узнать, где же сейчас еще торчат неразобранные раветы -
с одной стороны привычная секретность, с другой - обычная неразбериха, при
которой один генерал не знает, чего там имеется за пазухой у другого, а ведь
воевать вместе! Вот так и проиграли в Грозном...Максимум, чего достиг пока
бывший конструктор, это обнаружил и довольно удачно сбыл титановую болванку
килограмм в семьдесят. Но хитрый эстонец рассчитался с ним отечественными
купонами, которые за месяц впятеро обесценились, после чего пришлось опять
рыскать в поисках.
Многие за эти годы насмотрелись на обезлюдевшие проектные залы да цеха,
по которым сквозняк из разбитых окон перегоняет из угла в угол какие-то
бумажки, полиэтиленовые кульки...Висят еще какие-то перекошенные
"соцобязательства", "доски почета" с выцветшими снимками как бы покойников,
громоздятся в углах барельефы, всякие там Марксы-Ленины да Дзержинские, и
человек ностальгический, да еще советской складки бродит по этим покинутым
помещениям чуть ли не в слезах - а вот разведчик типа Чиркина зорко
отмечает: так, хорошо, доска на алюминиевом уголке 50х50, а Маркс так и
вовсе находка - бронзовый сплав и килограмм на пятьдесят потянет (не жалели
у нас бронзы на увековечение смутьянов да тиранов)! Теперь надо бы
придумать, как его половчее вывезти с территории: или завалить мусором в
тачке, или совсем открыто на носилках с подручным из юношей, а если на
проходной бабка заинтересуется, то вот тебе письмо из районного комитета
компартии, коммунисты собирают свои изваяния в одно место, мол, скоро
пригодятся... Словом, мысли охотника вполне конкретны и свободны от печали.
К слову, Чиркин брезговал торговлишкой упраздненными реликвиями,
мертвечиной, вроде переходящих красных знамен да орденов, ему больше по душе
был каждодневный поиск стального проката и цветных металлов. Швеллеры он
сбывал застройщикам (уже и покупатели появились постоянные), а всякие
баббиты да припои оптовику Юрканису, Но - это были те самые щепотки песка,
основная же мечта маячила все в том же непредставимом отдалении.
Однако ж, движет человеком именно генеральная идея, а не сиюминутные
потребности. Однажды Чиркин с чувством радостного изумления обнаружил вдруг,
что напрочь засекреченный объект, мимо которого он частенько проезжал на
своем раздолбанном "опеле", теперь охраняется едва ли в четверть того числа
часовых, что раньше ему полагались, а в сплошной железобетонной стене вокруг
появились вполне проходимые дыры. Так, смекнул Чиркин, и сюда дошло. Дыры,
само собой, проделали местные мародеры, да только по гигантским размерам
объекта (по прикидкам Чиркина занимал он гектаров двадцать), здесь целому
полку аматоров-одиночек можно было таскать года три. А там, глядишь, в каком
закоулке, надежно закутанная в брезент, в крепкой деревянной обрешетке и
хранится забытая при ликвидации базы боеголовка!
Как многие соотечественники, Чиркин очень смутно представлял себе
боевую ядерную технику, но совершенно правильно предполагал, что при
всеобщем бардаке и тут могут произойти потери и утруски. В общем, он-таки
получил липовый пропуск на объект, назывался тот туманно "Стратегическим
резервом Приднепровского ВО" и на первый взгляд производил впечатление
закрытого военного городка, каких тысячи наплодила Советская армия. Вокруг
плаца торчали пустые казарменные корпуса, за жиденькой сосновой порослью
угадывались полуразграбленные жилые дома офицерского состава, а на
вертолетной площадке серели силуэты двух вертолетов, издали вполне целые,
вблизи же... Штабные помещения были ободраны до железобетонных конструкций,
все Фрунзе, Чапаевы и Жуковы исчезли в неизвестном направлении, а скорее
всего давно уже покоились на складе у Юрканиса, и наиболее уцелевшей деталью
стратегического резерва можно было признать разве что ворота КПП -
шестиметровые, с наспех приваренным трезубом вместо звезды. К удивлению
Чиркина, караул абсолютно не интересовался, чем там занимается гость, больше
того - дежурный офицер тут же предложил ему брать спокойно чего приглянется
за смехотворную таксу, две полубутылки. Бывший конструктор почувствовал над
своей головой веяние удачи.
Но военные - люди дела. Стальная метла прошлась по стратегическому
резерву, и теперь, если б вздумалось напасть на Приднестровский ВО хотя бы
половецкому хану Кобяку, напрасно взывали бы из штаба округа, не по чем было
взывать, все телефоны-телетайпы вынесли доблестные защитники. Помните, как в
первоисточнике: "а поганого Кобяка из луку моря, отъ железныхъ великыхъ
пълков половецкых яко вихоръ выторже!". Короче, без Святослава не обойтись,
а станет ли он так уж сражаться за нынешних петлюровцев - еще вопрос.
Невинный вывоз цветных металлов с территории резерва ни в коей мере не
отвлекал Чиркина от основной его задачи. Без сомнения объект закладывался с
тем, чтобы в случае нужды серьезно поддержать войска округа, а чем же их
тогда предполагалось поддерживать? Ядреным чем-нибудь, не иначе. К тому
времени наплодили этих чудовищных зарядов великое множество, чуть ли не
каждой роте полагалась боеголовка, так что должна была затеряться, Чиркин
надеялся.
- Когда под землю сводишь? - поинтересовался он на третий день у того
же капитана, который, выяснилось, готов был уступить весь военный городок за
вполне приемлемую цену.
- В подвал, что ли? Да хоть сейчас, только чего ты там возьмешь, одни
ящики...
Ящики! Как раз это вдохновило Чиркина более всего: в этих самых ящиках
и могли скрываться эти самые боезаряды. Но в подвале (именно в подвале
штаба, никаких там подземных ярусов не оказалось), и в самом деле
громоздилась гора обычных дощатых ящиков, какие в торговле идут под бутылки
с пивом и прочую снедь. Пустые, разломанные, дощатый хлам... Чиркин смотрел
на них с глубоким разочарованием. Офицер докурил сигарету и сказал:
- Я ж тебя предупреждал - ничего тут нету, одна пустая тара. Ну,
походи-посмотри, может чего и заинтересует, а я наверх пошел. Как бы чего не
сп.....ли, глаз да глаз нужен!
Чиркин двинулся дальше по подвалу, недоумевая, для чего могла
понадобиться такая куча ящиков в подвале штаба, не иначе как перед
ликвидацией объекта штабные поголовно упивались пивом с отчаяния. Однако в
соседней комнате он обнаружил разгадку: на голой кирпичной стене во всю
высоту ее и в ширину не меньше метров пяти красовалась композиция из ящичных
днищ, плоская такая мозаика, которую аматор сперва принял за грубый остов
карты Советского Союза, во всяком случае часть ее. Но - почему из ящиков,
странно...
Однако, присмотревшись, он обнаружил (высшее образование все-таки!),
что это вовсе не Советский Союз, а совсем наоборот - Соединенные Штаты!
Масляной краской на этой грубой конструкции были размечены границы штатов, а
некоторые даже и надписаны - Нью-Мексико, там, Айдахо, Вирджиния. Больше в
довольно-таки вместительном зале ничего не было, разве что груда кирпичей в
углу.
Без сомнения, это был ободранный остов огромной карты, с которой сняли
все что могли - и пластиковое покрытие, и подсветку, и латунные буквицы
названий, остался лишь дощатый контур. Стена вокруг испещрена была
отпечатками солдатских сапог (тренируются наши гвардейцы в пинках с лету), а
возле Вашингтона нарисована была угольком и довольно умело женщина с
подробностями. Чиркин плюнул в ее сторону и тоже пошел наверх. Особой добычи
в тот день он не извлек.
Но вот вечером ждал его сюрприз. В новостях показали президента
Клинтона и бабу, которая его обвиняла в домогательствах. Удивительное дело,
но сходство с нарисованной на стенке было несомненное. Как раз с того для
начался великий американский скандал.
Ясное дело, Чиркин не увидел связи в этих двух фактах и продолжал
прикидывать, где же там еще может скрываться эта боеголовка. Назавтра он
снова заглянул в подвал со схемой из ящиков, но так ничего и не обнаружил.
Уходя, оросил краешек Флориды. И - на тебе вот! - вечером показали страшное
наводнение в этом штате: дороги затоплены, крыши сорваны, закатав штаны
куда-то бредут флоридцы через мутные волны... Смотри-ка ты! - воскликнул
Чиркин. - Да неужели?
Теперь он посетил штабной подвал с гораздо большей осмотрительностью.
Он обследовал дощатую схему со всей своей инженерной дотошностью, но кроме
ящичных днищ, гвоздей да кирпичной подосновы ничего не смог обнаружить. Не
тянулось от Флориды (на которую пошло не больше двух ящиков) никаких
замаскированных толстых кабелей, все было совсем обычно на вид, больше того
- противно. Чтоб удостовериться в этом окончательно, Чиркин шваркнул
кирпичиной по Калифорнии. Вечером приник к телевизору - ничего. Облегченно
вздохнул и отошел ко сну. А наутро национальное радио сообщило о
довольно-таки сильном землетрясении в штате Калифорния с эпицентром именно
там, куда угодил аматор своей половинкой. И только тогда Чиркин понял, что
получил доступ к такому оружию, по сравнению с которым любая боеголовка -
пустяк. Теперь стала понятна груда кирпичей в углу зала, да и тренировочные
отпечатки подошв вокруг схемы. Он погрузился в трудные размышления и на
время даже оставил промысел.
Советское тайное оружие - сохранилось!
Как там она действовала, эта дощатая карта - Чиркина не интересовало,
главное - он всегда мог продемонстрировать результат. Основное, что теперь
становилось актуальным - это как связаться с президентом Клинтоном. Чиркин
теперь страшно сожалел, что плюнул на бабу, но ведь не знал же! Он стал
сочинять текст, который хотел пустить по дипломатическим каналам. Получалось
так:
Mr. Prezident!
J beg your pardon for your troubles, caused by myself partially. But a
much more danger...
И так далее.Сочинял упорно со словарем и разговорником. В конце письма
Чиркин предупреждал президента, что если тот не согласится на его
предложение (чемодан долларов, как это показывают в каждом фильме, смешная
цена за страну), то он, Чиркин сметет с лица земли Соединенные Штаты, иначе
говоря, закидает их кирпичами. Чиркин искренне надеялся, что до этого не
дойдет.
Важно было составить текст корректно, и чтобы элемент вымогательства не
выпирал сразу, а как бы постепенно, естественно выходил на поверхность по
мере прочтения. К примеру так:
Г-н президент, я вполне понимаю, что Вы заняты сейчас совершенно
неотложными делами, но, согласитесь сами, безопасность вверенной Вам
страны...
И дальше в том же духе. А завершить изящно вот таким образом:
...согласитесь сами, что символическая плата за это сообщение, чемодан
(а suitcase) денег не особенно опустошит государственную казну, а при моем
тяжелом материальном положении...
Словом, Чиркин не хотел выглядеть вульгарным террористом-вымогателем,
он как бы просто напоминал об уместности оплаты за сообщенные сведения. Для
убедительности конструктор предлагал в оговоренный день продемонстрировать
реальность своего предупреждения, скажем, устроить показательное сплющивание
малозаселенного района Скалистых гор. И еще: где-то на задворках сознания
его назойливо копошилась мысль: а не предложить ли Клинтону к тому же и
боеголовку, которую он не терял надежды обнаружить в недалеком будущем? И
хотя разум подсказывал Чиркину, что тому хватает своих боеголовок, он
все-таки собирался в конце письма ловко ввернуть что-то вроде:
...к тому же у меня есть вполне реальные возможности обнаружения одной
из единиц ядерного оружия, которую я по тем же каналам смог бы реализовать у
Вас за приемлемую сумму.
С уважением
Инженер-конструктор первой категории Чиркин
Само собой, фамилия должна быть другая, да и насчет отправки своего
письма соображения были самые туманные. Не хотелось вольному охотнику
разоблачаться на весь мир в этом деликатном предприятии. Больше того,
относительно дальнейшей жизни возле чемодана денег Чуркин тоже не имел особо
четкого представления. Думалось все же, что со сбором металлолома можно
будет покончить.
Составление текста письма, вещь на первый взгляд совершенно плевая,
заняло у не особенно искушенного в письмах конструктора дней пять. Каждое
утро он просыпался с чувством, что вот, мол, сегодня все, можно отправлять
(как отправлять, по Интернету, что ли?), но, перечитывая текст, находил в
нем какие-то стилевые шероховатости, ошибки, нетерпимые при столь высоком
уровне адресата. К тому же в английском инженер-конструктор был не силен,
как и все советские инженеры. Не особенно вдохновляло и то, что в процесс
передачи нужно было задействовать и какого-то посредника, искушенного в
таких делах - сам он, (Чиркин это интуитивно понимал), не осилит весь
процесс самостоятельно. К тому же его беспокоило, как там пресловутая
дощатая схема, вдруг какой солдат забредет в подвал и чего повредит с
перепою в стране равных возможностей!
Он уселся в свой опель и покатил на объект. Знакомый офицер встретил
его как друга.
- Заходи, искатель! Лежебока ты, я вижу, или приболел? Не ловишь фарт -
пока тебя не было, три катушки медного кабеля ушло! Три двухкилометровых
катушки, а?
В другое время Чиркин бы ужасно огорчился, но теперь у него была другая
цель.
- В бункер, в подвал, то-есть, можно еще заглянуть? Хотел там кой-чего
посмотреть...
Капитан засмеялся.
- Да сходи, чего там! Уже и замки сняли, так что можешь не
спрашивать... Только кабеля там не найдешь, не старайся!
И ушел, посмеиваясь. Веселый оказался капитан.
Чиркин поспешно спустился в подвал - и глазам не поверил: на месте
дощатой схемы в свете тусклой лампочки плоско отсвечивала пустая стена со
следами гвоздей на сбитой штукатурке. Он дернулся было - может не в ту
комнату попал! - но та самая голая женщина, угольком намалеванная, все так
же невозмутимо красовалась с краю белесого пятна, оставшегося от дощатой
композиции.
- Да как же это?..
Чиркин бросился наверх, нашел капитана, чуть не в лацканы ему вцепился.
- Да что ж у вас тут делается? Где схема? Где доски?
- Полегче, друг. Я тебя пустил, я и выгнать могу, ишь, порядки
спрашивает! Так бы и сказал сначала, что щепа нужна - всю б и забрал. А то
пришлось помещение очищать перед арендатором...Где доски, где доски...
Спалили во дворе, вот где!
Безумным взором инженер-конструктор окинул двор - в самом деле
виднелась довольно большая куча белесого пепла.
- Страну погубили!
Офицер согласно кивнул.
- Погубили, это точно. Хотя про это раньше надо было думать, годков так
десять назад...
Чиркин махнул рукой и пошел к воротам. Говорили они о разных странах.
Вечером он пробежался по всем программам новостей - нигде ничего
страшного, не испепелилась Америка, не провалилась в тартар... Скорей всего,
завтра утром станет известно, решил Чиркин и забылся беспокойным сном. Но и
наутро все оказалось благополучно - жила Америка, процветала, да еще с
великой дури бомбила Югославию. Да-а, было о чем задуматься...
Но конструктор на то и конструктор, чтоб дать всему техническое
объяснение. Чиркин после долгих раздумий остановился на такой вот: эта
ударная схема из ящиков могла действовать только лишь в сочетании со стеной,
к которой была приколочена. Возмущения (так на языке науки удобнее именовать
пинки, обсцыкания и удары кирпичом), передавались непосредственно стене,
которая неизвестным пока что ему, Чиркину, путем, усиливала этот импульс и
передавала его (тоже непонятно каким образом) на территорию облюбованного
штата. После того как солдаты отодрали схему и спалили ее на костре,
уникальное оружие возмездия прекратило существование. Клинтон мог спать
спокойно и безо всякого письма.
А Чиркин? А что Чиркин - он возвратился к прежнему занятию. Мечта его
прежняя - найти боеголовку, это вещь понятная, технически объяснимая, не
подведет.
Объявление в "Вечерке"
Организация "Виват" содействует в оформлении документов для выезда на
ПМЖ в Антарктиду.
К сведению заинтересованных лиц: "Виват" уже отправил на шестой материк
437 жителей нашего города и до сих пор в адрес организации не пришло ни
одной (!) рекламации. Антарктида, этот край первопроходцев привлекает людей
вот какими неоспоримыми преимуществами:
- экологической чистотой. Абсолютно чистый воздух, идущий прямиком с
Южного полюса, абсолютно чистая вода (забудьте про ваши фильтры), совершенно
чистый окружающий пейзаж;
- беспредельная свобода. В отсутствие всяческих придуманных
политиканами ограничений, вольный житель страны ледников наконец-то имеет
возможность составить о себе самом правильное мнение. Антарктида формирует
настоящих людей!
- безграничные возможности бизнеса - от распродажи стерильного льда
(единица измерения кубогектар), до разработок подледных алмазных залежей.
Условия вызова и стоимость оформления (следует номер счета и адрес
конторы)
Огастус
Сам того не подозревая, Огастус жил на кухне некоего Лисиновича,
однодетного служащего. Виделись они редко, а если и встречались, то как-то
странно: то Лисинович набрасывался на Огастуса с кулаками, то сам Огастус,
меланхолически похаживая в обычной своей задумчивости, вдруг замечал жующего
за столом очкарика и скромно останавливался, не желая мешать трапезе.
Вообще, он довольно скоро понял по некоторым признакам, что супруги
Лисинович его недолюбливают, и как существо деликатное сам начал избегать
встреч. События, о которых пойдет речь дальше, совпали с первой любовью
Огастуса, с первыми прогулками при луне, заглядываниями в глаза, вздохами,
стихами, словом все это уже тысячекратно описано. .. Кстати (может это
что-нибудь прояснит), Огастусу выпало родиться тараканом, прусаком, но
редкого для таковых ума и душевности, за что его и наделили столь вычурным в
той среде именем - Огастус. Любовь зла - привелось Огастусу втюриться в одну
там Сифу, особу прямо скажем, черте-какую. Шесть ног - одно это чего стоит!
Как бы вы, приятель, устроились с шестиногой возлюбленной?
Стояла волшебная ночь. Огастус и Сифа бегали взапуски по сверкающему в
свете звезд кухонному пластику.
...обнаженные руки твои,
Валентина, звезда, мечтанье,
как поют твои соловьи! -
- задыхаясь, в экстазе перевирая стихи, бормотал Огастус. Сифа
хихикнула, вырвалась и умчалась. Огастус погнался следом, но, неловкий как
все влюбленные, поскользнулся на краю раковины с посудой и упал туда.
Ошеломленный падением, он некоторое время лежал неподвижно, в мозгу догорали
волшебные слова:
Страшный мир! Он для сердца тесен,
В нем твоих поцелуев бред...
Далеко вверху мелькнул силуэт красавицы. Сифа...
- Сифа...- позвал влюбленный.
- ...Я здесь, среди немытых стаканов, рядом с яблочным огрызком, на
картофельном очистке, длинном и плоском как солитер. Возможно я повредил
позвоночник, любовь моя, левая средняя конечность скорей всего вывихнута, я
не смогу поднять даже чаинку... А ведь только что мы были так близки, да?
Сифа, где ты, Сифусь? Одна ты знаешь, что со мной, одна ты меня вызволишь.
Люблю, люблю... - стонал Огастус в беспамятстве.
Издалека донесся звонкий хохот Сифы. Или это был уже бред? Огастус
заполз под блюдце. Кран капал, и нервный Огастус каждый раз вздрагивал. Ночь
тянулась бесконечно, и только под утро ему удалось забыться тяжелым сном...
...Толстенная струя воды грянула в раковину. Огастус выскочил из-под
блюдца и забегал кругами. Спросонья он ничего не соображал.
- Мама, прусак! - крикнула радостно дочурка служащего. - Можно я его
задавлю?
- Можно!
- Нельзя! - тут же отозвались родители.
Лисинович не любил тараканов, да и сама Лисинович тоже, но она на днях
смотрела мультик про Бэмби, плакала, и теперь вот опасалась, что у дочки
разовьется жестокость, если она станет часто давить тараканов, а там того
гляди, жестокость с тараканов перейдет на родителей. Нет, нет!
- Нельзя, - повторила она властно и прикрыла собственной рукой
трясущегося от страха Огастуса. Он попытался благодарно припасть к ней
дрожащими губами, но мама Лисинович бросилась к плите спасать молоко. Утро,
спешка... Младшая Лисинович меж тем не отходила от раковины.
- Ну можно я ему хоть усики оторву? Смешные, крутятся все время!
- Оторви, Нелька! - крикнул из спальни жестокий Лисинович и щелкнул
подтяжками. - Что хочешь, то и оторви! Чтоб неповадно было антисанитарию
разводить...
Нелька кровожадно нацелилась. Огастус попятился, не сводя с нее
расширенных ужасом глаз - но тут опять возникла мама. Она принялась мыть
посуду и заодно воспитывать дочь в духе гуманности:
- Отрывать у живого существа ноги, или чего там еще - это типичное
зверство, - внушала она громко, чтоб и в спальню доносилось. - "В мире
животных" помнишь, дядя гадюку гладил, не отрывал ей руки-ноги... Потому что
он добрый ко всем, и ты расти доброй. Нужно все живое любить. Маму, папу...
Кипяток в раковине набрался по колени Огастусу и поднимался все выше.
Огастус поочередно вскидывал ноги, словно балерина в канкане, но когда
задницу ошпарила раскаленная волна, заорал, позабыв приличия.
- Глянь, подпрыгивает! - смеялась Нелька. - Веселенький...
- ...так что пускай поживет еще. Ты же хотела живой уголок, а?
По самый пуп в горячей воде, Огастус уворачивался от вилок и ложек,
летевших в раковину из поднебесья. На кухню, теряя шлепанцы, влетел служащий
Лисинович. Он вообще-то слушался жену, но иногда возражал.
- Еще чего! Где поживет - в раковине? Он же расплодится!
Жена присмотрелась к Огастусу.
- Не расплодится, - констатировала она уверенно. - Это самец.
- Откуда такие познания? - подозрительно осведомился Лисинович. - И с
чего ты взяла, что самцы этим не занимаются? Еще как...
- По себе судишь? - (упрек был незаслуженный, Лисинович не так уж и
расплодился), - и вообще, ему же не с кем!
- Чего там, набегут бабы, - начал было служащий, но тут оба заметили,
что Нелька прислушивается к дискуссии с огромным интересом и постарались
отвлечь ее - как, мол, там сбор юных петлюровцев? Отправляясь на работу,
Лисинович в передней шепнул жене:
- Этого... самца чтоб к вечеру и духу не было! Убежал и с концами...
Видала, как она заинтересовалась? Во втором-то классе отроду!
- Раннее развитие теперь объявили. Само собой, Тима, само собой, но это
делается незаметно, чтоб не травмировать детскую психику.
Огастус, ни жив ни мертв, спрятался в чашке. Он слышал весь разговор,
но запало одно - самец! Его душили злые слезы. "Только это и увидели! А что
за этим личность, душа... Где там! Сами-то кто, если разобраться? А считают
себя интеллигентами, тоже еще!"
Он понемногу успокоился и наблюдал из своего укрытия за действиями
домохозяйки. Огастус чувствовал к ней большее доверие, чем к прочим
Лисиновичам, еще бы - она спасла ему жизнь и честь! Но и тут ошибался
наивный влюбленный: мадам Лисинович как раз искала баллончик голландского
"Тип-топа", чтобы умертвить его, Огастуса, не как-то там по-деревенски,
неэстетично, а вполне современно - струйкой в морду! Она перерыла весь дом -
"Тип-топ" затерялся.
- Так, - подытожила она, загадочно улыбнувшись Огастусу, - придется
ради тебя лезть в кладовку, в подвал. Важная персона оказалась...
И скрылась в дверях. Огастус послал ей вслед воздушный поцелуй. Он
предположил, что ему сейчас принесут чего-нибудь вкусненького. Лишь только
захлопнулась дверь, Огастус выскочил из-за чашки и заорал во все горло:
- Сифа! Си-и-и-и-и-фа-а-а-а-а-а!
На крик его вверху на краю раковины появились сородичи; глазели, тыкали
пальцами, смеялись. Огастусу всегда наплевать было на мнение обывателей, но
тут стало обидно, к тому же это недоразумение с возлюбленной... Да где ж
она, в самом деле?
- Си-и-и-и-и-и-фа-а-а-а-а-а-а! - надрывался Огастус.
Но Сифа не появлялась. Зато возникла Лисинович со смертоносным баллоном
и поначалу обмерла при виде такого множества нелюбимых ею животных. Но уже в
следующий момент она обратилась в ангела мщения, и все надуватели и обидчики
Огастуса полегли бездыханными в ядовитом аэрозольном тумане. Затем она снова
направила на него свой загадочный взор, но тут в дверь позвонили. Пришел
сосед с нижнего этажа.
- Тараканов гоняете? - осведомился он, не здороваясь.
- Что вы, у нас их нет! Это я так... лак с ногтей смываю, маникюр, -
соврала Лисинович. Не принято сознаваться, что у тебя есть тараканы,
любовники, стригущие лишаи, родственники в Израиле, друзья в психушке...
- Маникюр? "Тип-топом"? Да это ж разбазаривание народного добра! Дайте
мне, раз у вас их не водится. Ваши все к нам перебежали...
Сосед забрал баллончик и ушел. Лисинович вернулась на кухню, показала
Огастусу кулак, что он расценил как странное кокетство, и ушла на рынок.
Наедине с самим собой Огастус погрузился в размышления о превратностях
жизни.
- Что есть жизнь? - думал он, расхаживая (руки за спину) между теплых
луж. - Жизнь - это загадка, и в то же время жизнь есть способ существования
белковых тел. Вообще, жизнь - это миг между прошлым и будущим, именно он
называется жизнь...
Огастус стал насвистывать музыку композитора Зацепина к кинофильму
"Земля Санникова" и немного повеселел. Он слыл эрудитом. Дело в том, что
персональное ложе Огастуса находилось в розетке радиоточки, и кухонное радио
непрерывно снабжало Огастуса музыкой и самыми различными сведениями. Он знал
об упадке экономики, переживал за президента Кучму, которого всякий норовил
обидеть, ратовал за возрождение козацтва... Но особенно он любил передачи
"Театр у микрофона" - любовь, страсть!
- Сифа, Сифа! - воскликнул он под влиянием внезапного импульса и
заломил руки в бессильном отчаянии: любимая далеко, он погребен заживо в
мокрой темнице, нет радиоточки - кладезя духовной жизни...
- Ты чего тут корячишься?
Огастус поднял голову и похолодел: прямо над краем раковины светились
зловеще глаза Нельки. В груди его все так и оборвалось.
- Как же это? Ведь ты должна быть в школе? - промямлил Огастус, лишь бы
что-то сказать.
- У нас Крыса заболела, математичка! - весело сообщила Нелька. - С трех
уроков отпустили. Тебя как зовут? Играть со мной будешь?
- Огастус, - безрадостно представился Огастус. - А во что играть?
Не до игры ему было.
- Я стану спички поджигать и в тебя бросать. А ты удирай. Весело будет,
- предложила Нелька.
- Нет, - заупрямился Огастус. - Играть со спичками нельзя, так можно
поджечь квартиру. Мама накажет к тому же.
- Ну, тогда давай спорить на фофаны.
- Как это? - не понял Огастус.
- Кто проспорил - тому три фофана в лоб.
Огастус не знал, что такое фофан, но не обольщался насчет него. Однако,
что оставалось делать? Он согласился.
- Хорошо, давай спорить. Спорим, сознание вторично, а материя первична?
- Спорим, нет! - азартно выкрикнула Нелька.
- Вот и проспорила, - холодно бросил Огастус. - Возьми "Краткий
философский словарь", он под чайником, вместо подставки. Там про это должно
быть.
Озадаченная Нелька сняла чайник со словаря.
- Ну что, я прав? - Огастус в нетерпении сучил ножками. - Подставляй
лоб, фофана получишь!
- Подожди ты! - Нелька листала засаленный словарь. - Закон отрицания
отрицания... Заработная плата и прибавочная стоимость... Жорес...
Кампанелла...
(Да, немало уважаемых книг мы теперь суем под чайники)!
- Дай сюда! - раздраженно потребовал Огастус. - Это ведь раньше еще в
садике проходили. Ищи на букву М.
- М вырвата, - обнаружила Нелька.
- Ну тогда на С. Тупица!
- Сам ищи, - обиделась Нелька и сунула Огастусу под нос раскрытый
фолиант. Огастус пополз по оглавлению, близоруко щурясь.
- Империализм как высшая, загнивающая... Материализм и
эмпириокритицизм, это уже совсем рядом... О! Вот оно, читай.
Огастус добрался до края страницы и ловко спрыгнул на стол. Нелька
вчитывалась в трудный текст. Он зорко осмотрелся по сторонам.
- Я проспорила... Материя первична, так и написано.
Она смотрела на Огастуса с неприязнью и вроде бы совсем не собиралась
подставлять лоб под фофан. Скорее наоборот.
- Скучная игра, - сказал Огастус, чтобы замять неловкость. - Давай
лучше в прятки. Чур, я прячусь!
Он со всех ног бросился в ближайшую щель. Нелька попыталась его поймать
- где там!
- Огастус, - позвала она неуверенно, - выходи! Моя очередь прятаться.
Но Огастус, окрыленный удачей, приплясывая мчался под отставшими обоями
к родной радиоточке. "Умыться, перекусить и спать, спать, спать..."
Славно спится на кухне у Лисиновичей после пережитых волнений. Сквозь
дрему доносятся знакомые вечерние звуки: вот Лисинович булькнул, захрустел
огурцом, чайник пыхтит на словаре, поет Кобзон из радиоточки, а это уже
мама-Лисинович:
- ...И чтоб я больше не слышала ни про какие прятки! Он что, большой
мальчик, этот Маргулис?
- Огастус. Он не мальчик...
- Тем более. Знаешься со всяким хулиганьем. Как вздую сейчас - сразу
забудешь про глупости! Надо хорошо учиться, потому что это хорошо, когда
хорошо учатся... Ишь, гадость какая!
...Под утро его разбудил голос Нельки:
- Огастус! Огастус! - звала она.
- Чего тебе? - недовольно отозвался Огастус из-за обоев. Он только что
(во сне) сжимал в объятиях Сифу, и Нелька разбудила его в самый отрадный
момент. Валентина, звезда, мечтанье...
- Огастус, почему ты не вернулся в живой уголок?
- Там сыро, - ответил деликатный Огастус и зевнул. - Который час?
- Уже шесть. Огастус, мы еще поиграем?
- А как же, - сказал Огастус и перевернулся на другой бок. - Иди, спи
пока, рано еще.
Афишка с выставки моделей одежды.
Конечно же, самой популярной расцветкой остается камуфляж, вот уже на
протяжении чуть ли не десятка лет. От первоначальных сугубо армейских
образцов, пятнистых фантазий на тему хаки нынешние отличаются рисунком,
колоритом, масштабом узора - особенно это заметно в цвете, где сине-белые,
так называемые полярные орнаменты соседствуют с пламенно-оранжевыми,
именуемые в народе "война в Сахаре". Однако с каждым годом все сильнее новая
тенденция, так называемый "постурбанизм".
Создатели таких расцветок справедливо считают, что равномерный
псевдолиственный убор, вдохновивший когда-то первоавтора камуфляжа, в
конечном счете будет полностью вытеснен новыми образцами, как больше
соответствующими нынешней боевой (да и мирной обстановке). И в самом деле,
когда после очередной разборки мы просматриваем видеоматериал, или снимки,
что прежде всего бросается в глаза - мешковидные тела здесь и там, заметные
именно благодаря этому лиственному узору, совершенно неуместному на фоне
гладких бетонных панелей, асфальта, т.п. Гораздо лучше выполняют задачи
военной мимикрии несложные графические имитации, вроде изображения
канализационного люка на спине, вместе с фрагментом бордюра, рисунок
оголовка бетонной балки с торчащей арматурой; особенно популярен мотив
обнаженной кладки. обрушенной штукатурки.
Светские женщины, да и красотки из низов, уже вовсю берут на вооружение
(уместный термин) достижения военных модельеров. Нужно отметить, что новый
стиль идеально сочетается со ставшим особо популярным в дамской среде
открытым ношением оружия.
Бытовой травматизм
Делая вид, что возится со штопором, Фомяк незаметно зашел сзади и
ударил жену бутылкой по темени. Та безмолвно сползла с табуретки и
распростерлась на кухонном полу. Фомяк нагнулся над ней, приоткрыл веко,
пощупул пульс... Сомнений не было. Он переступил через тело и направился к
телефону. Спустя полчаса он уже сидел перед следователем.
Сл. И чем же, вы утверждаете, ее ударили?
Ф. Бутылкой, я вам уже говорил.
Сл. Хм... Предварительная экспертиза не обнаружила на ней отпечатков
пальцев. Никаких отпечатков - чистая работа, а?
Ф. Еще бы. Я вымыл бутылку и вытер полотенцем.
Сл. Допустим. Но тогда зачем вы это сделали?
Ф. Как - зачем? Я всегда мою стеклотару перед сдачей.
Сл. Только не надо запираться и путать следствие, Фомяк. Если это
только ваша настоящая фамилия. Для меня очевидно, что данная бутылка не
имеет никакого отношения к расследуемому случаю. Кто вы на самом деле и где
вы родились?
Ф. (озадаченно) К чему это вам?
Сл. Тихо, здесь мы спрашиваем, гражданин Фомяк. Зачем вам понадобился
весь этот фарс?
Ф. Я все сказал, ведите меня в тюрьму.
Сл. Ишь, какой шустрый - в тюрьму! Заслужить еще надо... Значит, правду
говорить не хотите, так называемый Фомяк? Кстати, эксперт по баллистике
утверждает, что в вашей квартире никто не стрелял с тысяча девятьсот сорок
пятого года. Что вы на это, а?
Ф. Должно быть так и есть. Да и не из чего...
Сл. Ну, это мы еще проверим. И еще - под полом у вас не обнаружено
никаких тайников со спрятанными там ценностями. Вот такой интересный факт.
Ф. Жаль...
Сл. (вскидывается) Что - жаль? Ну-ну, подробнее! Сказал "а", говори
"б".
Ф. Пола мне жаль, а не бэ. Свежепаркетный, буковый. Целый месяц половой
жизни затратил в олимпийский 80-й год, пока тридцать два квадрата уложил
этого пола, да еще и лаком покрыл... А ваши менты взломали!
Сл. (участливо) Вы плачете, гражданин? Учтите, чистосердечное
раскаяние...
Ф. От одного воспоминания про лак слезы сами бегут.
Сл. (в сторону) Тут что-то не так, младенцу ясно, он недоговаривает.
Придется очную делать. (Фомяку) Что, так и будем играть в молчанку?
Ф. Я все сказал...
Сл. Что ж, сам напросился. Пригласите гражданку Фомяк.
Ф. (кричит) Не может быть! Нееееет!
Жена (входя): Петр, и ты здесь? Сколько мороки!
Сл. Скажите, гражданка Фомяк, когда вы видели последний раз этого
человека?
Ж. Мужа-то? Видела только что... перед самым обмороком этим. Голова
трещит, прямо-таки разламывается. Эти обморока, они у меня от полнокровия, а
так ничем больше не страдаю.
Сл. Какие у вас были отношения с подследственным?
Ж. Как это - какие? Супружеские. Подай то, принеси это. Все что надо по
хозяйству, соседи даже завидовали.
Сл. (саркастически) А вот он утверждает, что убил вас.
Ж. Не обращайте внимания. Живем душа в душу, потому это... слегка
сдвинулся, когда я упала в обморок. Пройдет.
Ф. (вне себя) Вскрытие должно показать, что я не вру!
Ж. Ладно, Петя, хватит расстраиваться, обошлось. Давай-ка, поднимайся.
Нам до вскрытия еще жить да жить вместе. Плечом к плечу по жизни шагать, как
в песнях поется... Так что пошли домой, дел невпроворот!
Сл. (долго глядит на захлопнувшуюся дверь) Н-да, во всех отношениях
подозрительная семейка. Запрошу-ка центральную, нет ли у них чего с
наркотой...
У себя дома супруги опять заняли места возле кухонного стола, и Фомяк
тут же полез в ящик за штопором.
Музыкальная пауза
Эх, да загулялы, загулял, загулял,
И-эх да паренекы маладой да маладой, да!
Или же:
На Тихорецкую состав отправится,
Вагончик тронется, перрон останется....
А может и такое:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые...
Казалось бы, чего там гигантской русской культуре, какое дело ей до
того, что вы (студентка, бедовый парень, старик) там в этот миг напеваете -
романс, или подгитарную попевочку, у нее неоглядные серьезные задачи, она
огромное, непостижимое в целом и живое (!) существо. Но живое оно лишь
тогда, и большей частью тогда, когда девчонка забылась над томиком Есенина,
школяр вгляделся в саврасовский "Проселок", когда хмельная команда поет во
все горло "Бежал бродяга с Сахалина", когда престарелый, отринутый отовсюду
человек бормочет про себя "Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит..."
Вот ведь как, и она, прекрасная и сияющая, от нас зависит, от нас,
вовсе несовершенных, а часто и вполне жалких людей. Без нас она бы умерла,
вот ведь как...
Сонет
... Анжелика прикована к черной скале; розовотелая, пленительная,
откинула она голову, закатив глаза, будто говоря - когда же кончится,
наконец, это безобразие? И в самом деле - какому олуху пришла мысль
поступить с прекрасной блондинкой столь неестественно? Не тоскуй, Анжелика,
свобода и любовь уже рядом: Роже в ослепительных латах примчался на выручку.
Но блистательный Роже пока не удостаивает ее взглядом (всему свое
время), бесстрастно, сосредоточенно вводит он копье прямо в пасть
зеленокожего морского чудовища, чудище в ужасе и страдании. Рыцарь прилетел
на крылатом грифоне, заглядывающем в глаза хозяина со свирепой преданностью;
лошадиная часть грифона зависла с копытами, поджатыми к брюху за
ненадобностью в воздушной среде. В густых сумерках лишь плащ Роже да телеса
Анжелики светлеют над картинно разбушевавшимися валами...
Поль (теперешняя ипостась гимназиста Приселкова) умилялся Энгром, он
был завистливо очарован этой театральной интерпретацией мифа. Начало
девятнадцатого века восхищало его здоровым артистическим простодушием,
немыслимым в наш железный век. Репродукция Энгра висела на стене, а из-под
стекла письменного стола выглядывала "Кружевница" Брюллова, она кокетливо
смотрела на Поля - толстого длинноволосого юношу в поношенном спортивном
костюме. Ваза и старинный подсвечник, стакан с карандашами, бронзовая
пепельница - уютное местечко книжника и поэта. Поль вытащил лист бумаги из
аккуратной стопы и написал посредине "Сонет".
Он задумался. Поэтический размер задундел в голове, обрастая потихоньку
словами. Туруру. Туруру туруруруруру. Первая строчка вроде бы получилась.
Молчанье. Я смотрю в немую глубь окна...
Красиво, оценил Поль. Он глянул вглубь окна, чтобы полнее проникнуться
настроением сонета. Сонет, решил он про себя, будет изображать ночь, такую
же как у Энгра, но несколько отраднее, он должен быть полон легкой
томительной грусти, но светозарным как лунная дорожка.
За стеклом рдел декабрьский закат. Мерзлая земля, облитая недавним
дождем, сияла в глянце гололеда, что-то фантастическое было в этой всеобщей
лакированности, осиянной вдруг нежданным солнцем. Простертые ветки кленов
были унизаны ледяным стеклярусом. На осклизлом бугре у котельной пресмыкался
местный алкоголик Чепуев в предпоследней стадии опьянения.
Поль пустил свой взгляд дальше в поселок, за Чепуева, к дубам,
черневшим вокруг пансионата закрытого на зиму, к пустынной полосе шоссе и
одиноким трактором на ней...
...Я смотрю в немую гладь окна.
Тут следовало избежать искушения рифм "весна" и "луна". Банально.
Что-нибудь посвежее... Пелена?
Встает луна. И моря пелена...
Чепуев ерзал по косогору, как жук, перевернутый на спину. Две школьницы
прошли мимо, потешаясь над пьяным. Чепуев здесь был привычным атрибутом
пейзажа, как, скажем, труба котельной. Поль продолжал:
...И моря пелена
вдали подернута...
Подернута! Затасканный архаизм. Может - затянута? В этом какая-то
метеорологическая обыденность. Застелена - того хуже... Он потянул штору.
Усилия Чепуева отвлекали его, они явственно снижали вдохновение. Наконец
пришло:
Вдали очерчена мерцающею дымкой
Ну, это уже что-то. Поль встал и, бормоча ритмические строки, заходил
вокруг стола как сомнамбула. В просвете шторы мелькнул копошашийся силуэт.
Поль шагнул к окну с сердцем .
- Поразительно! Другой уже успел бы протрезветь от холода. Чудовищно
пьян, чудовищно...
Между тем Чепуев одолел частично земное притяжение и, придерживаясь
руками, утвердился на скользком бугре в позе спринтера по команде
"Внимание!" Поль заинтересовался, приник к стеклу. Закатное солнце светило
Чепуеву прямо в мокрое седалище, он содрогался перед решающим усилием...
- Ну! - чуть не крикнул Поль.
Увы, Чепуеву не удалось принять вертикальное положение, свойственное
человеку. Раздосадованный Поль отошел от окна.
...мерцающею дымкой.
Подходит ночь со странною ужимкой...
Со странною ужимкой! Находка! Нужно дать достойную пятую строку.
Одна... темна... вина... стена... верна... белена. Белена, черте-что!
Сторона... Не так, чтоб ново. Нейтрально.
Подходит ночь со странною ужимкой.
Костер из звезд. Ночная сторона..
Неточность, отметил Поль. В полнолуние не бывает костра звезд. Чуть
веет бриз... О, то что надо. Или еще лучше:
Чуть веет свежестью ночная сторона
Он перечел пятистишье и остался доволен. Следовало закрепить успех.
Солнце село, и хрустальные эффекты гололедицы погасли, исчезли бесследно.
Надвигался заурядный декабрьский вечер; темная фигура все еще ворочалась под
котельной, Поль с беспокойством следил за ней. Темная фигура отравляла
стихотворчество, ей не нашлось бы места у Брюллова, у Энгра, в хрупком мире
классицизма. А вот в декабрьской темени ей было как раз. Он начал новую
строфу.
Мне грустно и светло. В оконное стекло...
Мне грустно и светло - плагиат, но жаль выбрасывать. В оконное стекло
туруруру туруру туруруру.
...глядит загадочно высокое светило
Неплохо. В хорошо выдержанном ключе ретро. Постыло... не мило...
претило...
И видно все мне, что со мною было,
И знаю я - что было, то прошло...
Защипало в носу от сладкой грусти. Тут можно обойтись и без пятой
строки - незачем держаться жесткого канона. Хороший минор...
Поль выглянул за штору: Чепуев неподвижно лежал под котельной темной
компактной массой.
Поль напялил стеганую куртку, сунул ноги в башмаки, без шапки выскочил
в сырую темноту. В самом деле, скользко было неимоверно, влажная холодная
слизь облекала все, чего он касался.. Впотьмах ему сперва почудилось, будто
он заблудился во внутренностях огромного, погибшего давным-давно динозавра.
Пока добрался до Чепуева - упал, ударился локтем. Чепуев лежал, прикрывшись
рукой, словно дремлющий кот. Поль подступил к нему, не зная что делать.
Брезгливо похлопал по спине.
- Вставай, замерзнешь!
Пьяница мирно заворковал в ответ.
- Вставай!
Поль, озлившись, пихнул его ногой, потерял туфлю, пришлось искать ее
наощупь. Чепуев укорно сквернословил, его одолевало непобедимое пьяное
забытье. Поль огляделся - в близкой тьме причитала старушечья фигура с
растопыренными руками, одолевая шажок по шажку предательский путь. Это не
помощник. Больше никого не виднелось на темной окраинной улице. Он взялся за
мокрое туловище, попытался поднять - руки и ноги пьяного безвольно влеклись
по льду, не обретая твердости. Буксируемый сладко бормотал во сне, невнятно
матерился. Поль возился с ним, словно борец в партере; стоило ему лишь
поставить тяжелое тело, как ноги складывались на шарнирах, и Чепуев мягко,
неудержимо сползал вниз.
- Ах, будь ты неладен, скот!
Поль кое-как отволок его к стене котельной, посадил на выступ цоколя.
От Чепуева шел запах мокрой псины и спиртного кислого зелья. Он громко икал
и содрогался от холода - видимо, приходил в сознание.
- Парень, где это я, парень? Как пройти на Пятый переулок, парень?
Он заговорил на удивление быстро и связно, щелкая время от времени
зубами, что придавало его речи некую хищность. Поль вспомнил страшилище
Энгра.
- Как это я сюда попал, парень?
Поль объяснил ему, что все в порядке, он недалеко от дома, идти вон в
ту сторону.
- Придешь, переоденься и ложись спать.
Пока он говорил это, Чепуева плавно повело вбок, он лег на цоколь и тут
же всхрапнул.
- Да ты что, снова усоп!
Ужасаясь самому себе, Поль поднял его за ворот, зафиксировал в сидячем
положении и несколько раз съездил по мокрой физиономии. Чепуев мгновенно
очнулся.
- Не шуми, парень, это... Где это я, ты не знаешь?
Путь их напоминал нелепый затянувшийся аттракцион, вроде бега в мешках,
усложненного лужами и препятствиями. В скользкой тьме Поль придерживал
тяжкое ватное тело, угадывал направление начинающегося падения, ловил,
терял, снова поднимал... Два квартала они одолевали почти час.
У ворот Чепуева навстречу вышла девушка в светлом ореоле пухового
платка вокруг лица. Поль узнал Веру, дочь алкоголика. Она молча подхватила
отца со свободной стороны и они вошли в настежь отворенную дверь. Поль
осмотрелся в тусклой комнате; замызганная убогость окружала его, комната
была почти голой, если не считать железной кровати со слежавшейся засаленной
постелью, куда тут же рухнул Чепуев, да разбитого репродуктора на стене.
Лилась нежная скрипка; роскошь этих звуков была неуместна в ужасной комнате
пьяного. На сизом лице тут же возникло выражение животного покоя. Скрипка
все играла.
Вера стояла, потупясь, не зная что сказать. Поль мог бы и уйти, но он
все медлил почему-то.
- Спасибо, - наконец выговорила Вера. Глянула на него исподлобья -
тяжелый взгляд для шестнадцатилетней. Поль перевел глаза на лежащего. Вдруг
ощутилось какое-то смутное сходство, уже почти стершееся между нею и этим
пропащим человеком, и от этого сходства Полю стало не по себе.
- Спасибо, - еще раз повторила девушка. Ей не терпелось выдворить Поля,
румянец стыда стоял в горячих щеках.
- Если что надо, так вы... - неопределенно предложил Поль. Вышел на
освещенное крыльцо, девушка за ним. Они стали под звездным небом,
подсвеченным со стороны близкого города слабым заревом. Вера смотрела мимо
него тем же непроницаемым, сумрачным взглядом.
- И часто он... - начал было Поль.
- Досвидания, - сказала Вера тихо и исчезла в дверях. Поль еще смотрел
некоторое время сквозь стекло, как она ходила возле Чепуева, как затем
зажглось окно с незатейливыми занавесками, видимо в ее комнате... Начинало
морозить.
Дома мать уже вернулась со смены и стряпала в маленькой светлой кухне.
- Ипполит, где ты был? Двери не запер, без шапки...
Поль отвечал невпопад, тщательно мыл руки под рукомойником. Над столом
с "Кружевницей" зеленая настольная лампа ровно светила на неоконченный
сонет. Поль уселся, взял шариковую ручку, ожидая возврата музы...
И видно все мне, что со мною было,
И знаю я - что было, то прошло...
Стихи напомнили ему бумажные цветы. Он представил Веру, стройную и как
бы непроницаемую для всей той жизни, какую вела в нищете, с пропойцем-отцом.
Еще раз зачем-то выглянул на улицу, где мертвый фонарь с запоздалой ненужной
теперь яркостью освещал опустевшее давно ристалище... В самом деле,
полнолуние.
Вера вперемешку с грифонами, монстрами, пьяным Чепуевым витала в его
снах, поздняя луна освещала квадратик бумаги.
- Молчанье. Я гляжу в немую глубь окна... - громко декламировала луна
наивные стихи, полные юной отрадной печали.
Сердца трех
Среди ночи Карякин услышал возле правого уха знакомый писк, подобный
отдаленному зуммеру. "Ага, приятель, - насторожился Карякин, переворачиваясь
на спину. - Кровосос! Комаров мне только нехватает для полного счастья. Щас
я тебе устрою!"
Он включил ночник и откинул одеяло, чтобы усилить искушение насекомого.
Комар завис в окрустностях карякинского плеча, тот наблюдал за ним, скосив
злой глаз.
"Ишь, развалился! - неприязненно думал комар, облетая волосатые угодья
Карякина. - До чего они противны, эти новые! Но пора перекусить..."
Карякин держал наготове увесистую ладонь, внимательно следя за
перемещениями противника. Комар меланхолически описывал круги возле самого
пупа.
"Вроде всего изобилье, а есть нечего. Макдональдс, одним словом. Из-за
такого меню еще и жизнью рисковать? Ишь, пятерню растопырил!"
Комар для виду приземлился на живот и тут же взлетел. Карякин изо всех
сил врезал себе по солнечному сплетению и на некоторое время лишился
дыхания.
"Нет, - думал комар, - напрасно я соблазнился на это сало, будто
какой-то петлюровец. Вон все наши - только прослышали о гастролях Лолиты
Красюк и тут же слетелись к ее балкону. Гостиница "Мир", шикарно! Да-а, ради
Лолиты можно рискнуть всем!"
Комар представил себе, каким наслаждением было бы укусить Лолиту Красюк
в бедро. Набирая высоту, он взмывал к вершине карякинского колена. Взгляд
его привлекли большие синие буквы, тянувшиеся вдоль всей голени.
"Нет - в - жиз - ни - счас - тья," - читал комар по-складам - (не из-за
малограмотности, а потому, что текст возникал постепенно, по мере
пролетания). - Банальный тип во всех отношениях... О, если б Красюк
остановилась неподалеку! А то лететь через весь город, на ночь глядя..."
Карякин снова попытался уловить комара в горсть. "Размахался! -
увертывался комар из потных рук Карякина. - Это тебе не бывшее государство
разворовывать! Крутой, видите ли..."
Попытка не была засчитана.
- Мошка, мразь, смотреть не на что, а сон переведен! - ругался Карякин,
шаркая в шлепанцах к приемнику. - И так везде - чем враг мельче, тем он
подлее. Ах, Лолита, как мне тебя нехватает!
Он включил программу для полуночников. Из динамика вылетели нежные
трели Лолиты Красюк, и враждующие стороны тут же прекратили боевые действия.
Оба сходили с ума по одной и той же девушке.
- Лолита!
Пока она пела свой шедевр "Туды, туды, за тридевять земель", Карякин и
комар у него на загривке слушали с упоением. Затем, когда певицу сменил
нелюбимый никем певец Игорь Ханин, борьба возобновилась с удесятеренным
ожесточением: комар изо всех сил укусил Карякина за ухо, а тот, включив все
наличные светильники, гонялся за неуловимым перепончатокрылым по всей
комнате. Спустя некоторое время оба устали и запыхались; Карякин бросился
навзничь в постель, а комар приземлился у него в изголовьи.
"Что за жизнь? - думал каждый в отчаянии. - Нет покоя ни днем, ни
ночью, никакого успеха ни в личном, ни в материальном плане. Ежесекундный
риск, все время на грани, того и гляди прихлопнут... Когда же все это
кончится?"
А Лолита Красюк, вернувшись с банкета после концерта, медленно
раздевалась в своем трехкомнатном люксе, и несчетные полчища комаров балдели
за окном, созерцая такое, а некоторые, самые отчаянные, бросались в жерло
кондиционера на верную гибель. Толпа поклонников Лолиты тоже что-то кричала
снизу, но сюда, на шестнадцатый этаж, ничего не было слышно. Лолита Красюк
забралась под одеяло и взяла первое попавшееся письмо из сегодняшней почты,
чтобы почитать перед сном. Она с трудом разбирала неровные взволнованные
строчки:
Уважаемая г-жа Красюк!
Вы возможно и не подозреваете о моем существовании. Но есть такой
человек в нашем разностороннем мире, который с огромным успехом слушает
Ваше, Лолита Анатольевна, вокальное мастерство и находится в плену обаяния
Вашего образа, незабываемого на всю страну. Занят человек этот по фамилии
Карякин Альберт в скромной области торговли недвижимостью, где нет гастролей
и аплодисментов, но где нужен верный глаз и острый мозг, и на них обоих
можно Вам вполне положиться, уважаемая Лолита Анатольевна...
Лолита уронила письмо на пол и зевнула. На другом конце города комар
ужалил Карякина в ягодицу. Карякин схватил еженедельник "Половая жизнь" и
помчался по периметру квартиры, лупя вслепую по стенам. Ненависть заслонила
все другие чувства...
А между прочим, оба тешили себя несбыточными надеждами. Лолита Красюк
давно уже и серьезно связала свою жизнь с неким господином Апрельским,
приходившимся ей как-бы спонсором и менеджером сразу, и была ему
довольно-таки верна. Кроме того летом она регулярно пользовалась
антикомариным средством "Москито", которым ее натирал именитый массажист.
Девяносто третий год
(из воспоминаний очевидца)
В девяносто третьем году я впервые в жизни получил гонорар весом по
меньшей мере в килограмма три. Это были туго спеленутые пачки карбованцев,
которые наполнили довольно большой пластиковый пакет и просвечивали оттуда
словно охапка груздей. Тогда еще местные денежные знаки не украшали
праисторические князья и герои-русофобы, а всего лишь какие-то расплывчатые
женщины с мечами, да еще изображения загадочных строений - в одном из них я
заподозрил Бессарабский рынок. После денежной реформы мои три килограмма
потянули на восемь червонцев, что ли...
Кстати, был это гонорар за первую часть этой самой книги, что ты
держишь в руках, читатель. Издательство прогорело и ничего не напечатало, но
со мной обошлось честно.
В девяносто третьем году жена моя освоила пошив каких-то собачек и
зайцев из отходов швейного производства и с компанией своих деклассированных
коллег-инженерок совершала регулярные наезды в приграничные местечки России,
где сбывала изготовленных собачек и прочие колониальные товары. Тогда в
России жилось намного вольготнее чем здесь, хотя тоже не всем. От холода и
голода в этих вояжах спасала только водка.
В то же время, пожалуй, произошло довольно серьезное крушение с
электричкой, доверху набитой такими вот украинскими челноками. По счастью,
жена ехала другим поездом.
Помнится, мы выходили из дому (пешком до вокзала) на исходе ночи, когда
никакого транспорта не было и в помине, по тусклым улицам, припорошенным
ночным снежком, с редкими, но опасными ночными обитателями - то стая
бродячих собак пересечет дальнюю перспективу проезда, то пара бомжей с
котомками, то одинокий пьяный автомобиль с загулявшим бандитом промчится,
завывая и заносясь на поворотах. Думаю, что и мы с нашей загруженной тюками
тележкой выглядели достаточно подозрительно. От той поры еще одно мрачное
воспоминание: такая же безлюдная заснеженная улица и яркое пятно света,
откуда идет неумолчный речитатив и взрывы хохота - то бодрствовал в угрюмой
ночи ларек звукозаписи, крутил выступление сатирика Задорнова. С того
времени у меня сомнение в безусловном благе юмора.
Ночи безумные, ночи бессо-о-о-о-н-ные! Оглядываясь назад на недалекий
еще девяносто третий год и в самом деле видишь лишь какую-то одну сплошную
промозглую ночь (хотя ведь были же наверняка и сияющие солнцем дни, и
роскошные рассветы)... Надо сказать, похожий девяносто третий год, только
другого столетия уже был однажды зафиксирован в литературе. Не знаю, могут
ли по уровню безысходности соперничать описания Виктора Гюга (или Гюги, как
правильно, подскажите), но только в сочетании этих двух цифр и в самом деле
содержится что-то фатальное и непроглядное.
Этому самому Гюгу было все-таки проще: взращенные в душе его махровые
цветы гуманизма упруго покачивались на своих ложноножках, удобренные
соответствующими Дидром и Руссом. У нас внутри сейчас лишь пустой и колючий
пейзаж.
А вот девяносто третий год прошлого века кажется отсюда сплошной
гармонией.
Неопознанные субъекты
Протокол выездной комиссии ГАИ установил, что в результате лобового
столкновения автомобиля неустановленного производства, государственный
регистрационный номер отсутствует, номер двигателя сбит, номер кузова также,
водитель и два пассажира предположительно погибли на месте. Личности
потерпевших устанавливаются, что затруднено наличием у всех троих фальшивых
документов, выданных несуществующими организациями на вымышленных лиц.
Вносит путаницу в расследование также и тот факт, что вместо тел
пострадавших в ДТП обнаружены соломенные чучела, лишь отдаленно похожие на
фото в документах.
Водитель транспортного средства, в которое врезался автомобиль,
скрылся, как водится с места происшествия. На некоторые соображения наводит
оставшаяся на месте аварии деталь - танковый трак. Поскольку в окрестностях
аварии не обнаружена ни единая войсковая часть, имеющая танки (в радиусе 200
км), а все дизельное топливо в районе украдено и продано еще в прошлом году,
следует признать, что предполагаемый танк из частного арсенала. Такие танки
работники ГАИ не разыскивают из соображений личной безопасности.
Некоторое указание на возможный путь поисков дает записка, найденная в
кармане одного из чучел. Она адресована премьеру и сообщает ему о каком-то
должке. Из безграмотного текста трудно понять, какой премьер имеется в виду
- тот, что был в бегах в Израиле, но реабилитирован, тот что сейчас имеет
отсидку в Штатах, правящий теперь и еще не арестованный, или вообще -
рекламное агенство "Премьер", которое недавно взято под стражу в полном
составе.
Псевдонимы
Великий путч семнадцатого года совершила компания заговорщиков, по роду
занятий своих вынужденная пользоваться придуманными именами. В духе того
времени клички подбирались большей частью мелодраматические, хотя уголовный
характер нового режима проявился почти немедленно. И когда теперь я прохожу
мимо огромной статуи руководителя хунты, чугунно ступающего поверх
гигантской площади имени его первого сатрапа, на ум приходит такое вот
соображение: не лучше ли было бы изначально дать им кликухи в соответствии с
теперешней криминальной стилистикой? Скажем, начальный период определяли
Вован Марксист и Фелик Лях, вскоре освободившие место свирепой кавказской
группировке во главе с паханами Сосо и Лавриком. Их долгое беспредельное
властвование попытался было нарушить Адик Немец, но его удалось завалить.
Заодно уделали и ни в чем неповинного Япончика.
Грузинскую шайку сменил так называемый Хохол-Пузатый, отличавшийся
великой шизой, в результате чего кресло главаря довольно легко досталось
памятному многим Лелику. Тот царствовал долго и счастливо, пока не ввязался
в разборки со среднеазиатами. После недолгой неразберихи руль перехватил
Миша-Пятно со своей консильори Райкой (что его и погубило). К тому моменту
криминализация общества достигла уже уровня насыщения, но резерв еще имелся.
В результате ловких проворотов инициативой завладел Боб Алкан, которого до
этого Пятно регулярно опускал и в натуре хотел макнуть. Боб дал братве
полную волю, а Пятно с Райкой конкретно прижопил. На свет вылезло множество
авторитетов районного масштаба, которые тут же присвоили себе звания
республиканских паханов.
Вот так может излагаться где-нибудь на нарах новейшая история нашей
страны - от путча до путча, до смены авторитетов.
Мы живем как раз в этот интересный отрезок времени. Как бы его назвать
в их терминологии? В прошлом веке уже имелся подходящий термин - "Черный
передел".
Новая политика
В рассуждении физической основы нашего земного пребывания, следует
сразу заметить, что термин "земное" как раз и является самым уязвимым в этом
определении. С момента глобального катаклизма вот уже почти пятнадцать лет
мы все пребываем буквально во взвешенном состоянии, по той простой причине,
что водная хлябь и воздушные массы каким-то образом смешались в пузырящуюся
и вечно клокочущую массу, на поверхности коей и приходится существовать
уцелевшим государствам в виде многочисленных плавучих островов. Дело в том,
что кипящая подобно шампанскому среда, простирающаяся донизу километра на
три (любопытствующие бросали лот), все время исторгает с земной тверди,
ставшей теперь дном, самые разнообразные предметы, какие только
захватываются этими вертикальными вихрями, которые можно уподобить разве что
вертикальным воздушным потокам прошлого. Некоторые говорят о смерчах, но это
совершенно иное явление, здесь нет вихревого вращательного движения. Только
вверх и вниз.
Причины катаклизма до сих пор остаются неясны; большинство как всегда
подозревает американцев, запустивших будто бы какой-то вирус, наподобие
дрожжей (грубое сравнение) в мировой океан, другие склонны к тому, что вирус
этот занес случайный болид из совершенно посторонней звездной системы,
пораженной этим вирусом насквозь. Так или иначе, в один прекрасный день все
мы оказались на плавающих обломках посреди бурлящего словно суп (но довольно
холодного) жидкого субстрата, кипевшего и волновавшегося сколько видит глаз
под ровной светлой облачностью. Любопытно, что с того дня исчезли обычные
ранее облака и тучи, да и дожди прекратились.
Строгая вертикальность этих пенных потоков обусловила, как ни странно,
сохранность материковых очертаний, больше того - как только спала первая
паника и стало ясно, что в "шипучке" не грозит утонуть и захлебнуться, это
просто вспененный воздух - наиболее трезвые головы тут же подумали о
государственных границах, не о тех, конечно же, что пролегали внизу по
твердому грунту и были отмечены межевыми столбами, но о теперешних, более
подвижных, но с тою же функцией. Необходимость границ выяснилась почти
сразу. Дело в том, что при наших условиях водоплавающее население может
питаться лишь тем, что выносит наверх непрестанная бурлящая деятельность
"шипучки", и, понятное дело, те страны, у которых до катаклизма всего
имелось вдоволь, оказались в лучшем положении - непрестанно из складов,
разворошенных этими восходящими потоками, наверх поступает множество
продуктов, сохранившихся благодаря герметической упаковке. Известно, что до
этого события в наземном существовании принято было почти все изделия
заключать в пленочный кокон; производители как бы предвидели такой поворот
дел.
Само собой, что всякие там Мозамбики и Гвинеи-Биссау вынуждены
довольствоваться лишь случайными рыбешками (антилопы быстро кончились),
тогда как у европейцев - не у всех, само собой, - идет постоянное извержение
припасов, достаточное не только для прокорма, но и для создания этаких
мобильных складов на плотах. К слову, все наши поселения устроены на таких
плотах, собранных и связанных из самой разнообразной рухляди, возносимой
наверх теми же бурными струями, идущими с самого дна. Плотность пузырьковой
среды конечно же невелика, зато мощность и ширина потоков огромны, и можно
безо всяких усилий держаться на поверхности бурлящей массы; а если и
попадешь в нисходящий поток - ничего фатального, дышать в этой пене вполне
по силам и ребенку, главное - снова поймать восходящий поток.
Но - и дикарю ясно, что такое положение не может длиться вечно.
Когда-нибудь пакетики с макаронами и картофельными чипсами, фонтаном
возносимые снизу, постепенно иссякнут, и тогда культурные швейцарцы, подобно
каким-то бушменам, вынуждены будут обедать одной камсой (к слову,
удивительно неприхотливая и вездесущая рыба, большинство прочих рыбьих пород
как-то умудряется ихбегать восходящих потоков). Да и камса - дело
непредсказуемое, сегодня она кишит в изобилии, а завтра - три рыбешки в
день. А человек цивилизованный привык планировать свое завтра.
Словом, лучшие умы сейчас работают над созданием оптимальной модели
нового мира.
Но вот обычный инструмент лучших умов - авианосцы и подлодки, танки и
истребители - не по силам восходящим потокам, все они слишком массивны. По
той же причине внизу остались и все мало-мальски крупные суда. Приходится
думать о плавучих катапультах с лазерным наведением, о таранных устройствах,
о подповерхностном контроле - это все при том, что собранные из случайных
деталей ветрогенераторы очень маломощны, а гарпунных ружей для подводной
охоты вынесло наверх до того мало, что ими не вооружить не то что всех
пограничников, а хотя бы роту бойцов.
Теория плавающих континентов, популярная в недавнем прошлом, в этом
контексте становится вдвойне актуальной. Всех, само собой, страшит ситуация
с Африкой, которая дрейфует совершенно непредсказуемо, а что происходит на
загадочном Черном континенте - полная неизвестность, впрочем почти так оно
было и в наземном положении. Большинство европеян полагает, что там сразу
перешли на привычный издавна рацион. Потому всякие находки, время от времени
прибиваемые как-бы оттуда, вроде ящиков с титлом, к примеру МОМБАСА-МОСОЛ,
или же флагштока с полотнищем ЗАМБУАНА-КАННИБАЛ-ЮНИВЕРСИТИ - вызывают чуть
ли не суеверный ужас, хотя, казалось бы, что нового? Но это так, слухи, а
вот куда серьезнее на Востоке, где Тайвань неуклонно прибивает к
материковому Китаю. Согласно межконтинентальной узелковой почте, тот край
материкового Китая, который ближе всего к злополучному острову, переполнен
желающими как можно скорее встретиться с островитянами, для чего каждый
встречающий снабжен этакой палкой на цепочке (бум-луу) - орудие, которое не
так-то легко изготовить в нынешних условиях. Единственное, что может сорвать
долгожданную встречу так это непрестанное погружение кромки пограничных
плотов под тяжестью все новых и новых континентальных китайцев. Но это их
проблемы.
А вот сближение Аляски и Камчатки не так заметно, но более грозно. Обе
территории обладают оружием массового поражения - у американцев это
великолепные катапульты из всплывших сосновых стволов, способные метать
бревна с закруткой (боеголовки) на фантастическое расстояние - 300 метров.
Но камчадалы по-видимому не согласны так просто дать себя забросать
топляком: по данным агентуры они что-то там мудрят возле Ключевской сопки
(кратер которой выше поверхности "шипучки"), и, судя по всему, сооружают
какое-то гигантское паровое сопло, с помощью которого собираются ошпаривать
подплывающих американцев и вообще разрушать их берег. Темные сведения о
каких-то недавно проведенных боевых пусках Ключевской сопки, с массой
пострадавших оживляют традиционное отношение американцев к русским, вкратце
его можно охарактеризовать как опасливое зубоскальство. Но факт остается
фактом - оба плавучих континента уже в пределах непосредственной видимости,
и даже предпринимаются попытки переговоров с помощью сигнальных морских
флагов. К примеру, недавний диалог (записано возле Анадыря):
- Господин губернатор! Снова этот самый янкис чего-то вымахивает!
- Ох, погоди, не до них... Ох, подай вон тот жбанчик... да не тот,
рядом который! Что позавчера вынесло...
- Позавчера, ваше превосходительство, тот уже весь пустой. Этот такой
же. Кубанская казачья.
- Ну наливай скорей, не томи!.. О-ох, полегчало.
Длинная пауза.
-...Ох, отошло слегка... Да, так чего там они размахались? Ну-ка,
позови контр-адмирала.
- Это хромого-то? Воля ваша, не позову, ваше превосходительство, он
дерется!
- Исполняй приказание, не то у меня!... Под плот пойдешь на трое суток!
- Ладно уж. То есть - есть! Для чего таких назначают - в уме не
укладывается...
- У тебя был бы бинокль - и ты б стал контр-адмиралом.
- Знал бы, что так обернется, телескопом бы запасся (ординарец уходит).
Пауза
- Звали, ваше превосходительство?
- Господин контр-адмирал!.. Ох, встать мочи нет, трещит... У тебя с
собой ничего нет, случаем?... Вот уважил, моряк, давай! (длительное
гульканье). Так, отошло чуток... (после паузы) Значит, такие дела,
контр-адмирал - чего это они снова через всю нашу акваторию флажками махают?
В территориальные воды заехали Аляской своей сраной, да еще размахались,
падлы! Есть у тебя какие соображения на этот счет?
- А то как же! Зря хлеб не едим. Шифровальщик с переводчиком уже часа
два соображают, чего б это такое было.
- Вот как! Ординарец, кликни-ка их сюда!
- Твое превосходительство, к чему людей от дела отрывать, пускай дальше
ведет слежение. Я распечатку захватил.
- Вот это контр-адмирал! Ну предусмотрительный!
- Распечатка, это по старому так называлось, а сейчас они на листике
просто, карандашом... Что напишут, чего не поймут - нарисуют. Держи,
господин губернатор.
- Так... Не по-нашему, вроде б?
- Я ж говорю. Грамотные ребята. Они где смогли, там и перевод есть.
Читай, твое превосходительство.
- Погоди, дай рисуночки посмотрю. Пляшущие человечки какие-то, бля...
Вот это, к примеру, что?
- Это? Да проще простого, господин губернатор, тут и шифровальщика не
надо. По-старому называлось "танковый сигнал", ну когда руку через локоть
показываешь...
- Похоже... Это что ж, они нам, великой державе - и танковый сигнал?
Адмирал, такое спускать нельзя, шли протест!
- Уже послал.
- Как, то есть?
- Послал, как обычно...
- Ага! Чего ж, правильно. Чтоб только войны из-за этого не
приключилось.
- Какая там война, ноль-ноль счет! Наш сигнальщик их каждый день
посылает.
- А они?
- Принимают к сведению, только хотят, чтоб подтвердили факсом.
- О, какие мистеры нашлись! Откуда я им факс возьму? Где тут это, про
факс?
- Так вот же, переводчик записал: факс ю, факс ю.
- Ладно. Ухудшение международной обстановки, вот оно что... Запустить
им, что ли, нашего разведывательного воздушного змея?
- Ветер не тот. Они скорей к нам запустят. Распорядился бы, ваше
превосходительство, по ВВС, чуть чего - пускай сбивают.
- Так стоит уже солдатик с шестом!
- Правильно, что стоит... А ты, ординарец, не вмешивайся в разговор
силовых структур без спросу! Адмирал, где у них "Томагавк"?
- Да вот на схемке ясно видать - поверх этой баржи, шестибревенный, а с
того боку на настиле десятиствольный. Стволы сосновые, один в один. Точность
попадания - три бревна на гектар. С подкруткой...
Гнетущая пауза
- Да чего там, всегда они высокой техникой отличались... А мы ихнего
брата смекалкой возьмем! Мы вот чего сделаем:..
Дальше неразличимый сиплый шепот, взрывы хохота и как бы удар мощного
кулака по жирному торсу. Можно даже вспомнить похожую сцену из репинских
"Запорожцев". А шипучка бурлит себе и бурлит под настилом, и время от
времени отдельные крупные пузыри громко лопаются под самым настилом
губернаторского плота.
WEST-MERSEDES-McLAREN - ЛОХИ!
(надпись на стене в Донецке)
Образ Павки Корчагина
(из школьного сочинения, автор -..........)
... и значит Павка феноменален прежде всего тем, что перед нами просто
заряд чистой ненависти, ненависти настолько острой, что всегдашний конфликт
личности и общества здесь нельзя разрешить иначе как бросаясь на общество
вскачь, с саблей наголо. Изобилие в те годы подобных ему, кипящих
возмущенным разумом и плюющих железным кипятком придало вполне
индивидуальному явлению характер массовости и затемнило его исток. Так что,
когда нынче в конце века один за одним регистрируются случаи отчаянного
терроризма, часто вполне бессмысленного, следует объяснять это исключительно
комплексом Корчагина.
Этот комплекс содержит в себе еще и неодолимое стремление к
саморазрушению - не только в безоглядных бешеных атаках, но также и в
полубезумных мучительных трудах по созиданию чего-то абсолютно
бессмысленного, вроде дороги на Боярку, проложенной не туда; не будем
забывать, что весь уклад жизни ранних двадцатых был отравлен этим
самоубийственным комплексом.
Какой-нибудь мелкий психоаналитик стал бы искать истоки этой
взрывоопасной психики в младенческих травмах, либо в совершенно
гипертрофированном эдиповом комплексе, когда врагами предстает почти все
мужское население планеты. Но непроглядная, так сказать, кристаллическая
чернота этой личности не должна профанироваться в терминах лженауки, да и
поводов нет. Разве что слабым намеком на детскую травму может служить
упоминание о том, что в станционном буфете Павку заставляли тщательно мыть
посуду, (что нестерпимо для человека, способного обойтись вообще без
посуды), а также тягостный эпизод с перекипевшим, распаявшимся чаном (Павка
проспал), и последовавшей за этим взбучкой, вполне заслуженной.
В этой связи следует заметить, что спустя полвека стала активно
внедряться разовая посуда, что могло вообще-то нейтрализовать конфликт у
самых его истоков. Хорошо, если бы все социальные проблемы решались вот так,
чисто технически.
Фрегат "Надежда"
По-вашему, если начальник ОТДЕЛА КАДРОВ, так это бюрократ чистой воды,
чиновник бездушный, само собой. А сколько за ним бессонных ночей, сколько
дум - этого, бля, никто не знает и знать не желает. Хотя профессия та еще,
нужнейшая в мире, может статься.
Я так человека насквозь вижу, за тридцать лет считай безупречной
службы. Он только в кабинет мой, а я уже понимаю - из этих! От ворот
поворот...
Но, как говорится, времена меняются. К примеру, еду недавно
трамвайчиком своим в субботу, созерцаю в окно, и вдруг прямо-таки
остолбенел: идет такой себе представитель в пейсах, в шляпе, в черном весь,
а с ним соответствующий ребенок. Жена рядом, несомненная прямо-таки! Я
просто остолбенел - это ж все равно что на улицу в кальсонах выйти, это же
как бы крикнуть на весь город, смотрите, бля, кто я есть на самом деле! Надо
ж хоть элементарное понятие о приличиях иметь, мать иху!.. Не успел я от
этого оправиться, трамвай заворачивает к синагоге - а там их как тараканов!
Кишит... Хоть воронок подгоняй, и сгребай всех в жопу, в Котлас куда-нибудь!
А ведь недавно совсем здесь физкультурники обитали, общество "Колос",
что-ли, а может "Спартак"... Забывается все на хер, новое поколение будет
думать, там всегда синагога была. Нет, там рекорды ковали, бля, всесоюзного
значения, там юноши от станка, чем итти воровать, с шестом разбегались,
штангу толкали во славу державе... Вот так, курва, дела повернулись...
Но мое-то занятие прежнее - кадры. Там рынок не рынок, а кадры решают
все! Оно и при Иосифе Виссарионовиче так было, и теперь правильно. Тем
более, что учреждение мое режимное, абы какую шваль и близко подпустить
нельзя, должность, считай, ключевая. Жалованье не платят - х... с ним,
заводы разбегаются - пускай, людей почти нету - неважно, я до последнего
буду, как утес, курва, как гранитный такой валун. Об меня вся эта братия в
пейсах морды разобьет. Ни единого не пущу на режимный объект!
К примеру, на прошлой неделе сижу себе, старые личные дела перебираю.
По правде сказать и работы особой нет, разве что уволишь-оформишь когда
человека, из тех что еще задержались - а тут заходят сразу двое! Казалось
бы, только радуйся, принимай, вакансий куча, но!
Это вам не хрен собачий, кадры ковать, это государственное дело, а тут,
бля, смотрю на них, и никакой симпатии, понимаете, никакого желания...
Раньше как было: вот тебе зашел монтажник, скромно одет, лицо открытое,
рабочее, трудовая чистая, по вытрезвителям не замечен, комсомолец - чего
думать, х...нул его в бригаду к Мартыненко и думать забыл, вплоть до пенсии.
А этот комсомолец тем временем сынов нарожал, воспитал и тоже к нам на
комбинат! Во, бля, трудовая династия на хер... Но эти, понимаете, начать с
одежды хотя бы - такие себе балахоны с золотой отделкой, сапоги, бля, типа
женских, в обтяжку и с пряжками, а сами штаны, и смех и грех - белые,
трикотажные! О, мать твою, доодевались демократы... Одни педерасты по улицам
шастают.
Да, еще шляпки какие-то кургузые, тоже с позолоченной вышивкой.
Само собой, теперь-то с одежкой никаких ограничений, носи чего хочешь,
а то так и ничего не носи. В прошлом годе зашел ко мне буржуй из новых, в
трусиках таких и в маечке, разрисованной лягушками. Будь помоложе да
поздоровее, я бы его на месте и прикончил из табельного оружия, а так
пришлось просто выгнать матюками. Так этот олигарх еще кричал, что комбинат
все равно купит со мной вместе, а меня на цепи будет держать возле входа...
Не дают нам пистолетов, жаль, а при Берии вроде полагалось.
Смотрю на них, они на меня. По нашим обшарпанным стенкам зыркают.
- Кто такие, - спрашиваю, - господа? По какому делу?
(Не товарищами же их называть)! Тот, что постарше, с бакенбардами
говорит:
- По морскому ведомству. Крузенштерн Иван Федорович.
И второй представился:
- Лисянский Юрий Федорович. Навигация и картография.
Так, думаю, Крузенштерн Соломон Исакович, да Лисянский Семен Аронович,
вам так просто на наш прославленный краснознаменный, орденоносный комбинат
не прорваться, пока я тут стою! Хрен в жопу! Но - формальных-то причин для
отвода нету, заметьте.
- Давайте ваши бумаги, будьте добры.
Вежливость. Вежливость должна быть, это первое требование. Мне за тот
случай с олигархом попало - директору настучал, им всюду доступ есть.
Выложили на стол ветхие такие листы, протертые на сгибах (не умеют у
нас хранить как следует документы). С огроменным двуглавым орлом.О, это,
думаю, зацепка.
- Из России будете, господа?
- Имеем честь, - Лисянский отвечает. Я их бумаги отодвинул, не вникая.
- Тогда только через консульство. У нас иностранцы так просто служить
не могут.
Они глаза вытаращили - на меня и друг на друга. А я - чего, все правда.
Есть такой пункт в местном трудовом законодательстве, я не выдумал.
- Как же так? Полуденный край империи отвоеван неприятелем обратно?
Объясните сие, сударь!
- От сударя слышу! Не отвоеван никем, а так... сам собою отпал. Как
сухая короста, скажем...
Не объяснять же ему про Кравчука. У них там, в России вообще смутные
представления о местных делах. Вообще - езжали бы в Хайфу со своей
навигацией, там таких принимают с распростертыми. Тем временем тот, который
Крузенштерн, начал бубнить что-то отвлеченное:
- ... будучи всевечно сынами российскими полагали мы, что в сей тяжкий
для отчизны момент и наши с капитаном Лисянским скромныя познания и
способности востребованы имеют быть для истового служения нынешнему
венценосному государю...
(Это он про кого ж так - про Борис Николаевича, про алкоголика этого)?
- ... я же, как командир флагманского корабля, фрегата "Надежда", мог
бы силы свои приложить к охране побережий русских, а славный сподвижник мой,
Юрий Федорович, отмеченный государем Александром также и на поприще науки
навигацкой более пользы мог бы принесть в составлении карт Южнаго полушария,
где в основном и развернутся грядущия баталии подводных флотов... Виктория в
сих битвах без участия нашего не может быть одержана...
Э, брат, соображаю, так они ж маньяки! Спасители Родины, сейчас таких
пруд пруди. Да вот не спасли. Теперь еще эти скоморохи, как бы отделаться?
Сперва все затевали, бля, чтоб развалить, теперь на защиту поднимаются... В
Тель-Авив на х..., там ваша защита нужней, там террористы черножопые
подрывают вашего брата регулярно. Вслух же говорю:
- Господа навигаторы! Сами понимаете, объект наш из крайне
ответственных, в старое время возглавляли мы военно-морской комплекс, отбор
здесь был лютый, ужу не проползти, не то что какому... диверсанту. Теперь
же, когда все распродано, являетесь вы...
- Однако ж, милостивый государь...
Не могут по-простому, все на жаргоне. Везде им "приколы", да "прикиды".
-... Поелику для благоденствия государства нашего ныне уместно было бы
каждого военного, либо же штатского служивого человека на пост
соответственный в империи определить, дабы удержать ея от дальнейшаго
разстройства. А что до благонадежности нашей, то потрудитесь, милейший,
осведомиться в архивах Адмиралтейства насчет прохождения службы и различных
деяний наших. Таким же образом и продолжать намереваемся...
Во как запели! И до таких дошло. А когда за вашу шайку-лейку, за всяких
там Коротичей сраных да Лейбовичей голосовали, небось думали - покатится как
по маслу? Новодворские, бля, да Сахаровы с Распоповичами, курва! Мать вашу в
гусь!
Не стал я развивать свою мысль, удержал эмоции. Добавил лишь:
- Впрочем, если предпочитаете без хлопот, без консульства - вон, через
дорогу отделение фирмы "Бласко", тоже по морскому ведомству числится, чуть
не тыща кораблей в собственности, берут кого попало...
"...главный не сегодня-завтра пойдет под следствие, суда арестуют во
всех портах, сотрудников кого посадят, кого просто выгонят под жопу - вот
туда и наведайтесь. Там всей вашей братии самое место".
Это я конечно не сказал. Встали мои визитеры, свои треуголки напялили,
откланялись - и на улицу. Вышел и я (благо делать-то нечего, прогнал
потенциальных тружеников), посмотреть, куда направятся. Идут, руками махают,
чего-то там обсуждают с пристрастием. Я, видать. не по нраву им пришелся...
Чего там, служу честно, комар не проскочит.
Нет, не в сторону "Бласко" пошли мои ряженые, а по бульвару
Незалежности, бывший Суворова, прямиком вниз, в сторону порта. Вгляделся - а
там за кранами бездействующими громоздится чего-то неясно - бля, корабль
парусный, паруса подобраны на реи, вымпелы вьются, флаг андреевский,
огромное полотнище колышется на корме... Фрегат "Надежда"!
Поствыборная бухгалтерия (распечатка)
Листовки, тираж
30000..................................................................................9.470
Щиты рекламные, 38
шт..............................................................................19.080
Плакаты с программой, 1м х 2м, 80
шт......................................................14.700
Портреты полноцветные 60х60, 800
шт.....................................................15.200
Портреты ч.белые для сортиров, 2000
шт.................................................... 620
Демократический трамвай, для выезда к избирателям, в
трамв.депо........3000
Аренда зала "Вiльнiсть" для встречи с народом, 5,5
часа...........................2500
Погром штаб-квартиры партии "Злагода"..... (бесплатно, на энтузиазме
масс)
К и л л е р ы: Гаврику
..................................................................................10.000
Мамусадыкову х
2..................................................................20.000
Банкет по случаю избрания, ресторан
"Фламинго"...................................50.000
Прочие затраты и
подмазки.........................................................................121.018
.....................................................................................................................................
И т о г о : Все окупилось сполна!
Вахтенный журнал
...По причинам, о которых не хочу распространяться, лет этак восемь
назад оказался я в таком тяжком разладе - со всем вокруг! - что выход мне
представлялся один лишь... По счастью, тогда же и подвернулся мне давний
приятель-знакомый, которому я открылся за бутылкой: вот так, мол, и так мои
дела, только разве что головою с моста. Никого, говорю, видеть рядом не
могу, полный срыв!
Иной раз открываемся мы вовсе не близким, а самым что ни на есть
сторонним людям. Но - случайностей не бывает, я вник. Собеседник мой
повертел задумчиво луковое колечко на вилке.
- А хочешь, - говорит, - Сева, я тебя определю в такое место, где и в
самом деле на тыщи километров ни одного человека рядом? Я могу, как раз
вакансия есть.
Надо сказать, числился он в то время большим вельможей, хотя Союз наш
бывший уже здорово качало. Думаю, и теперь он не хуже устроен. Тут возникает
инерция положения: страна пала, министра повалили, глядишь - он снова за
штурвалом, другим, правда. Это нашего брата, рядового человека в пыль может
стереть любой катаклизм, тем более такой... А здоровенного увальня
растоптать не так просто. Это гранитные люди: здесь закопай - прорастет
заново, в Америку сошли - и там всех этих биг-бизнесов конкурентных своими
руками каменными передавит и утвердится.
Словом, предложил он мне младшего научного сотрудника на одной такой
только что учрежденной антарктической станции. Эти ребята тогда чуть не всем
миром распоряжались - ну как американцы теперь. Антарктика им была как,
скажем, Казахстан - ничего привлекательного, но свое.
- Ручаюсь. - говорит, - год целый не увидишь ни единой живой души,
разве что санный поезд мимоходом заглянет. Есть время все свои дела
передумать, главное - не сдвинуться от этого всего. Через год надумаешь -
возвращайся, понравится - дальше служи. А что "младший" - не бери в голову,
здесь, в Союзе и доктора получают раз в десять меньше, тем более тратиться
там не на что... Богачом приедешь.
Инфляция тогда только начиналась. Я загорелся. Не из-за денег (не могли
меня тогда утешить никакие деньги), а вот из-за того, что настолько на
отшибе. Никогда не приходилось. Думал - исцелюсь.
- А чего делать-то надо? - спросил.
Он глянул на меня так, сквозь золотые очки.
- Ничего, практически, на первых порах. Дальше - видно будет, но это
уже не по моей части. Но ответ твой чтоб завтра был, и оформляйся
немедленно!
Вот так у нас всегда. Если б наш герб придумали заново, то хорошо б
изобразить клюющего жареного петуха и жопу, само собой. Отразили бы
национальную идею - скорей, давай-давай!
Словом, разговор этот состоялся в пятницу, а в следующую среду меня уже
запихнули в самолет. Летали тогда почем зря. Это теперь, слыхать, скоро на
волов пересядут, керосин кончается.
Прилетели, на шельфе только пообедал с местными полярниками, и сразу к
месту назначения на кукурузнике. Тогда у них уже полярное лето
заканчивалось, всякие завозы людей-грузов прекращались - сезон вьюг, а
дальше и вовсе ночь на полгода. А станцийка моя от берега находилась и вовсе
километрах в четырехстах. Потому я вовсе и не возражал, что туда же отрядили
и еще одного жильца, такого себе оператора Валеру Шибаева. Говорун был и
свой парень, политикой, разве что увлекался чересчур. А почему "был" - о том
после.
К слову, пишу я все это на страницах вахтенного журнала. С той поры,
когда мы с Валерой угнездили во льду автоматический зонд и выпустили во тьму
последние геодезические шары, и писать сюда как-бы незачем да и нечего. Этот
самый зонд, чушка такая с реактором, подтапливает лед, протаивает себе лунку
и опускается во льду, сантиметров семьдесят за день. А ледника того толща -
три километра восемьсот метров, пока доедет до дна, до "каменного ложа"
то-есть - посчитайте, сколько пройдет? Ну, шары создания эфемерные; если не
проткнулся сразу об нашу антенну, так еще и долетит до какого-нибудь там
Мозамбика и крайне удивит местных людоедов. Но надолго его не хватит, шара
этого. Вообще, здесь начинаешь понимать. что надолго ничего не хватает.
Удивительное дело - как только наш кукурузник тогда взмыл и пропал в
закате, только снежок завихрился - все мои тяготы отошли, все, что казалось
дома неразрешимым, будто уменьшилось в сотни раз и не то чтоб пропало совсем
- нет, но каждый раз приходилось как бы рассматривать происшедшее под лупой
- а какая трагедия при таком рассмотрении сохранится? И стали мы с Валерой,
помимо зондов да шаров, заниматься подготовкой к зимнему периоду - перебрали
ветряк наново, запасы пересмотрели, насчет связи определились. Вот что вышло
на первый план.
Тут возле полюса связь не то что в Астрахани, здесь свои особенности.
Радио с переменным успехом, телевизор не посмотришь - стационара не повесили
над ледовым материком, а из ближайших, что по американской да британской
станциям через их ретрансляторы - с перебоями, да и чего смотреть-слушать,
чужое, какой-нибудь Йоханнесбург. А станция наша была укомплектована не
полностью, это я потом сообразил, нас с Валерой поселили здесь как бы для
обжития ее, до прилета основного состава на будущий сезон. Но мы в претензии
не были.
Библиотека там была здоровенная, надо думать - полный контейнер заняла.
Ясное дело, половину занимали всякие там Марксы-Ленины, Энгельсы да
Плехановы, но хватало и нормального чтения. Признаться. до этой командировки
я ни разу ни одной толстой книги в руках не держал, лишь журналы
"Рыболов-спортсмен", да "Моделист-конструктор". А тут нарвался на Толстого,
тридцатитомник - вот, думаю, другой такой оказии не будет за всю жизнь. Все
читали, а я - нет? Какая глыба, какой матерый человечище! - только и помню.
Зеркало русской революции...
Видик еще. Тогда они не в обычае были, ну и дорвались мы до всех этих
шедевров, пока оскому не набило. После уже и внимания не обращали - бегают
себе по экрану с пистолетами, ну и пускай. На мой взгляд, этим самым
"оскарам" актеры не нужны: набрали б себе команду из бегунов, стрелков да
силачей, еще девок поядренее (можно с улицы), и гони картину...
А оператор Валера в шахматы ударился, там пособий по шахматам пропасть
оказалась. Бывало, сидим по углам в красном уголке (по-старому еще
называлось - красный уголок), за окном буран такой, что ветряк только
свиристит, снега намело в пол-окна - а я себе вникаю во взгляды Левина. Тут
же на столике и Валера прикидывает какой-то этюд, а то и мне предложит: что,
мол, Севастьян, сыграем по маленькой? Но я против него оказался слабый
игрок, он больше по известным партиям прохаживался, по журналам да
руководствам.
Да - ветер там всегда в одном направлении, от полюса к океану,
называется "стоковый ветер". На мой взгляд - правильное название, стекает
этот ветер прямо в море, сносит туда снег - тысячи тонн в секунду. Выходить
нам в пургу вовсе необязательно, постов никаких еще не учредили, а стихнет -
выйдем с электрочистками да с лопатами откапываться. И, если спокойно да
ясно - красота такая сверхъестественная, что волосы дыбом. Снежная королева
вспоминается и Ледяной дворец, да мальчик Кай с ледышкой в груди.
Жратвы - невпроворот, полные кладовки. Упор на разнообразие, по
контрасту с тогдашними прилавками пустыми, что остались за морем. В общем -
та первая зимовка прошла для нас как санаторий для высших партийцев. Время
от времени переговаривались с береговой станцией, те нам пересылали приветы
с Большой земли - для Валеры от семьи. Мне приветов никто не слал.
К весне прикатил санный поезд, единиц пятнадцать мототехники. Свежие
люди, шумят-гомонят, с отвычки дико... Вести из Союза невероятные,
газеты-журналы такие, что раньше б за одну обложку, за одни названия статей
всю семью подписчиков срезали б начисто. Ленин в объятиях проститутки - это
фотомонтаж, и где? В "Комсомолке", которая только и умела, что принимать
стойку по команде! А забастовки, а демонстрации тысячные? Там на рельсы
уселись, движение перекрыли, там литовцев постреляли, грузин посекли - и все
это мимо нас прошло, что ж такое делается, а? Я в смятении, о своих горестях
и вовсе забыл, Валера так вконец раскалился, хватает гостей за рукава - ...
Что? Где? Кто?
И тогда уже новый симптом - некоторые отодвигаются деликатно, мол, это
ваши дела, это русские неурядицы, а вот мы (латыши, мингрелы, украинцы)
заживем прекрасно, от вас бы только отделаться... И какие-то "неформалы",
какие-то "зеленые"! Америка нас любит, вот те на! Европа нас ждет с
распростертыми - ну, блин, сюрпризы! Акционирование! Плюрализм!
Напылили, нажгли, накопытили
И исчезли под дьявольский свист...
- вот как бы про них сказал поэт. Мы с Валерой долго смотрели вслед
каравану из черных точек, как снежный шлейф завивался за ними под низким
солнцем. К станции Мак-Мердо...Тут лишь мы опомнились - а сами мы-то как? Ни
смены, ни инструкций, ни научных задач...
Теперь-то мне ясно - вот когда в первый раз хлестнул по нам хвост
агонии! Вот когда прояснилось, что для державы мы словно отмершие чешуйки
кожи, до которых ей нет никакого дела, ибо сама она отмирает, угорает,
бредит, хрипит... Раньше ведь как привыкли: что б там у тебя внутри не
болело, а всегда неподалеку необъятное теплое брюхо государства, на котором
написано ВСЕ ДЛЯ БЛАГА ЧЕЛОВЕКА, то-есть для тебя. И хоть не всех оно грело
поровну, не всех пускали, так ссылаться можно было хотя б на ту вывеску. А
теперь и ее не стало, пропадай как хочешь, всем безразлично. Переглянулись
мы и побрели обратно в жилой отсек, расхристанный после гостей - там журнал
с голыми бабами на полу, там листовка желто-голубая, там флажек "Саюдиса"
заткнут за зеркало в душевой... Прибрали, вымели все - а покой не вернулся.
И вскоре после того Валера (тот особенно маялся, спать не мог), вдруг
взорвался, наговорил мне какого-то вздора - мол, там Россия бурлит, народ
кинулся на защиту Белого дома, скандируют "Ель-цын! Ель-цын!", молодая
демократия в опасности, а мы тут кайфуем в стороне от борьбы! Что он скажет
детям, а? Как посмотрит в глаза женщинам и старикам в счастливой стране
победившего рынка? В натуре, позор, блин... Поехали своим ходом, рискнем, а?
Я его успокаивать, мол, свяжемся с головной станцией, чтоб отпустили
или замену чтоб, а там уже проще - на ледокол, на самолет, а дальше хочешь -
иди к Парламенту с дрыном, хочешь просто водки нарежся, вольному воля...
- Нет! - кричит, - каждая минута дорога, каждый человек на счету!
Головная молчит, может там тоже путч... Сева, как тебе совесть позволяет, а
я так двину сейчас!
Не смог я отговорить Валеру, сторонника демократии. Забрал он
единственные мотонарты, прицепил к ним сани с припасами, с палаткой и
бидоном топлива, обнялись на прощанье, и я хоть и ненавидел в тот момент
дурня этого, идущего на верную погибель - едва слезы удержал, пока Валера
выруливал на колею, оставшуюся еще от санного поезда... И в тот же вечер
задул буран вслед ему, да какой!
Доложу я вам, пребывать на утлой станции вдвоем это одно, а вот
одному-единственному - совсем другое. Три дня завывал этот буран, а я все
слонялся по пустым коридорам, заглядывал в распахнутые двери, будто кого
найти ожидал, посматривал в окна, где неслась непроглядная снежная масса,
кой-где и вовсе стекла завалило - и впервые что-то вроде сожаления
шевельнулось в душе... А чего, мол, достиг я этим своим уединением?
Аннулировал свой личный крах? Так он оказался не таким уж и грандиозным,
завял сам собою. Изменил свое мировоззрение? Где там, горбатого могила... А
вот безвыходную мышеловку себе обеспечил.
Наша природа какая - едем себе в метро до Измайлова, или на
одиннадцатый этаж, и пока состав в туннеле не застрял, лифт между этажами не
стал, о своем думаем, вряд ли сознавая, что под землей, или в кабине. А лишь
такое произойдет - одна лишь мысль, как бы отсюда выбраться... Признаюсь,
иной раз охватывало запоздалое сожаление: а чего, собственно, и не поехать
бы с Валерой-оператором? Глядишь, тульские мотонарты вдруг не заглохли бы на
тридцатом километре, в трещину б случаем не съехали, а белых медведей здесь
нет... Вдвоем-то проще управиться.
И Валера все чаще представлялся мне не малым холмиком в безмерной
снежной пустыне, а веселым парнем с трехцветным знаменем в толпе
торжествующих демократов: Ель-цын! Ель-цын!
С такими настроениями стал я пытаться выйти на связь, хотя связь обычно
- занятие оператора. За отсутствием оного и я принялся стучать в двери лифта
- мол, вызволяйте меня отсюда! Залез в радиорубку, стал в инструкциях
копаться, в кодах, чтоб и в самом деле связаться с берегом, или хоть с каким
ледоколом прибрежным, а там в двух словах опишу свое положение... Обязаны
среагировать! (Иллюзия! Инерция прошлых представлений! Никто уже ни на что
не реагировал). И вот я...
.................................................................................................................................................................
Двадцатидневный перерыв. Не подходил к журналу. Тут такие возможности
вырисовываются - я и про связь с берегом забыл начисто. Дело в том, что я
совсем упустил из виду, что наша станцийка. помимо научной, имела еще и
другое назначение, и мой влиятельный друг, который меня сюда скоропостижно
воткнул, намекал смутно - но ведь в расстройстве не все замечаешь. И такое
при этом обнаружилось...
(Полстраницы тщательно замазаны тушью).
...словом, государства может и нет, а секреты его все еще наличествуют,
и мне вовсе не хочется оказаться этаким Иудой на пожарище - глядите, мол, до
чего докопался собственными силами! А может еще воспрянет, тогда и вовсе
Колымы не миновать... Хотя, утверждают, там теплее.
Словом, в двух словах, без разоблачений. Там при радиорубке еще была
такая каморка с аппаратурой, из которой мне понятна была лишь персоналка на
столике, да кондиционер. Еще подумалось - а к чему кондиционер, когда минус
60, отопление (электрическое) регулируется термостатами, влажность еще
как-то, пыли, сами понимаете, здесь никакой... Но кондиционер тут был не
самая большая загадка... На дверях табличка ГЛЯЦИОЛОГИЯ, пониже приписано
"Обработка данных". Оператор Валера сюда при мне ни разу не заглядывал, он
может и знал, да не...
(Еще несколько строк зачеркнуты).
...когда же я надел эти очки и наушники, и пробежался по клавиатуре в
полном соответствии с брошюркой этой - впечатление было, будто небосвод
распахнулся в тесной комнатушке, и я увидел вечерний город - не наш город,
сразу стало ясно, и, опять же, немедленно понял - не фильм это, не
телевидение, это сам я там присутствую, вот как! Хотя, всем телом также и
здесь, при радиорубке, в рабочем кресле вертящемся, перед дисплеем - но все
это как бы осязательно, а сознанием всем, слухом, зрением - здесь, в этом
городе. Но, вот что странно - изумления не ощутил, ведь так и обещано было
по инструкции - перемещение сознания агента в развед.целях. Сработала
установка!
Спросите, а почему Антарктика, почему не где-нибудь в Дубне, в
Звездном, там же обычно такие вещи отрабатывать уместнее? Причина одна -
единственное это должно быть сознание на сотни километров, никаких
посторонних наводок не допускается, оператор один. Поэтому и сумасбродный
порыв оператора Валеры стал мне представляться немного в ином свете - а что,
если он про все это заранее знал и просто оставлял меня в одиночестве для
работы? С другой стороны. не проще ли было меня обучить-натаскать за
прошедшую зимовку? Опять загадки. Третье: основная партия зимовщиков в
составе своем должна была иметь этого агента, да вот только не завезли ни
его, ни прочих... Бардак в стране уже наступил.
И побыл я в этой самой Атланте (по номерным знакам на машинах
догадался), не больше десяти минут. Там вечерело, а у меня как раз восход в
окошечко занесенное пробивался. Не стал дознаваться, что за здание такое
приземистое возле стоянки, чего там внутри - а мог, у них методика
разработана перемещения, - так я ж не агент, языка не знаю, задание мне
никакое не поставлено... Прошелся по списку внутри страны, мне ведь для чего
вся эта хреновина послужить должна была - для связи со своими, для
высвобождения из льдов! Цель, прямо скажем, ничтожная и шкурная для такой
вот чудовищной машинерии.
Да, для уточнения - я потом уяснил, что это не такая уж и машинерия, а
скорей магия специализированная, но - не будем углубляться в секреты
контрразведки. Там все идет в ход.
Внутри Союза тоже все закодировано было, и ежели Минск, скажем - то
число многозначное с буквами, если где в Киеве - еще как-то, наощупь
приходилось и по косвенным признакам понимать. В Минске этом самом, куда я
случайно влетел, совсем еще темно было, оказался я в квартире какой-то, по
всему - богатой, по коврам бумаги рассыпаны, компьютер в углу тоже, заставку
крутит, и при его неверном освещении видно на полу фигуру в мундире, головой
под кресло завалился, в руке откинутой пистолет... Не стал я рассматривать в
деталях эту печальную картину, переметнулся куда-то рядом - полигон военный,
березки трепещут на сентябрьском ветерке, часовые на плацу перекуривают - с
поста, видать, только что сменились. Тут я только передохнул, понял, что уж
очень рано для SOSа. А для шпионажа поздно.
Убрел в свою каютку, рухнул в койку и отключился надолго...
А Питер выпал мне совершенно с бухты-барахты: в перечне значилось
длиннющее цифросочетание, такая себе абракадабра-сороконожка, я ее обходил
при каждом случае, опасаясь при наборе пропустить какой значок... Октябрь
уже стоял, тут у Снежной королевы самая весна, сияло нестерпимо снаружи, а я
словно жук-древоточец все возился в этой спецкаморке, перелетая невидимым
мотыльком с места на место. Набрал вдруг ни с того, ни с сего этот хвост
цифровой. И вот - Нева, парапет, державное теченье гонит по дну у берега
цветные кульки и мелкий мусор, незабвенная линия дворцов на той стороне - а
рядом совсем, пониже, в поле зрения женская растрепанная голова...
До этого люди мне часто попадались, но - неосязаемо, проходили мимо,
сквозь, а эта вот сразу повернулась ко мне (уместно ли так говорить?), и
выдохнула как бы с сердитым облегчением:
- Ну вот, наконец-то! Объявился хоть кто-то... Три месяца выхожу как на
пост, и хоть одна зараза...
- Вы... Вы меня слышите?
- И вижу, правда погано... Подвигайте "мышкой", чтоб хоть на одном
уровне быть. А то созерцаю связного на фоне небес, как Зевса какого-то...
Подвигал "мышкой", сглотнул - отвык разговаривать за это время. Теперь
видел ее прямо перед собой, в палевом закатном освещении. Каштановая
красавица возле парапета. А я - как же я ей представился в своем полярном
затрапезе? Бородатый, в очках, в наушниках...
- Ну вот, так-то удобнее... Я с вами раньше не работала. Вместо кого?
- Н-не знаю... Понятия не имею, честно. Я вообще здесь случайный
человек.
С минуту она всматривалась (как бы сказать точнее), в мою проекцию,
что-ли?
- Так... И тут нахомутали мужики... Страну угробили, теперь и агентуру
можно ликвидировать, так? Случайный человек на ключевом посту, мать твою!
Пошел на х.., отключайся!
Отвернулась. Ветерок трепал косынку с золотым ободком. Погожий октябрь.
Мне чего оставалось - молчал себе.
- Видел бы все это полковник Гладков... Вы это... как вас там? Минск
просматривали?
Я вспомнил Минск, печальное пристанище самоубийцы.
- Полковника Гладкова больше нет.
Пауза.
- Я так и думала... А звонить ему было запрещено. Во, сволочи, чего
натворили, мужичье подлое! Нормальных людей повыбивали, осталась одна
погань...
Похоже, она была невысокого мнения обо всех мужчинах вообще.
- Дождалась, наконец, и кого?.. С боку припеку какой-то... С чем
пожаловал?
Я без утайки поведал ей свою историю. Ждал возмущения, но собеседница
моя лишь задумалась. Прохожие (неподалеку пролегала дорожка) поглядывали на
нее с любопытством, особенно ненавистные "мужики". А та для отмазки говорила
в мобилку. Помните еще те мобилки начала девяностых? Увесистые такие
гантели...
- Знаете, я тут вам ничем помочь не смогу, - наконец разродилась. - Все
порушено, все контакты разорваны, вообще небезопасно. У меня крыша -
агенство по косметике, должны были уже давно переправить к этим, - кивнула в
сторону заката, - брак уже почти слажен, и рухнуло все в один момент... И,
главное - не столько опасно куда-нибудь там поткнуться, сколько бесполезно.
Попробую чего узнать в Институте Арктики, или как там его... Ну, на этом
все, будь здоров!
Я всполошился.
- А как же?.. А когда я вас опять увижу?
Красавица хмуро усмехнулась.
- Собственно, а к чему? К нашей службе вы непригодны, а так... канал
занимать пустой болтовней, это уж вовсе не по-нашему. Мне как
профессионалу...
- Какой вы теперь профессионал? Косметолог... Езжай себе к своему
Джонсу, пока виза есть!
С чего разозлился, непонятно. Она же глянула будто с интересом.
- Ладно, через неделю в это же время. Может чего узнаю.
И пошла, свернула на дорожку. Эффектная женщина, чего там. Смеркалось
уже, вспыхнули фонари - все разом - на всемирно-прославленной набережной...
Да, контакты в этой области (тщательно вымараны несколько слов) ...но
не в эфире, а я так понял, напрямик, через земное ядро. Для любого
специалиста по связи - бред собачий. А что компьютер в этом присутствует,
так это техническое подспорье, всего лишь. И никакой программы на это в нем
нет, управляется он, как бы сказать, со стороны.
В тот день я как-то взвинтился весь от этого разговора, чтобы
отвлечься, решил еще разик просмотреть, хоть бегло, ресурсы станции.
Когда-то мы проделали это с бывшим оператором, на самой заре нашего
пребывания здесь. По тогдашним нашим подсчетам съестных припасов должно было
нам хватить лет на пятьдесят, одежды (превосходных альпийских курток, да
штанов, да обуви соответственной) - тридцать комплектов, не считая обычного
домашнего шмотья, вроде свитеров и спортивного трикотажа. Большая часть
электрооборудования дублировалась, а ветряк так и вовсе имелся в трех
экземплярах, вышка, правда, одна была в наличии. При разумной умеренности во
всем, я был обеспечен всем необходимым этак на три жизни вперед. И
подумалось - а чего так проверяешь, разве потерял уже всякую надежду на
возврат?
Что меня удивило, в пустом ангаре для мотонарт в углу лежали сброшенные
навалом не то трубы, не то буры - гранатометы, вот что! - снаряженные,
готовые к бою. Поискал оружие полегче - его не было, разве что ракетница.
Найди я это до разговора с каштановой шпионкой - изумлению не было б границ.
Теперь же я понимал, что в случае нападения с ближайшей вражеской станции
Мак-Мердо наш приют с честью отразил бы натиск бронированных снегоходов, а
на худой конец и подорвался бы на бочке динамита, заложенной, скорей всего,
прямо под полом радиорубки. Ни хрена бы не поняли враги, ковыряясь в
гигантской ледяной воронке...
Как же отсюда выйти, как выбраться?
И не выходила из головы эта избранница заокеанского жениха. Кто он у
ней - министр вооружений? Ведущий конструктор по программе Стелс, или какой
простой клерк в Пентагоне? В любом случае он не прогадал, пускай даже его
потом и пристрелят...
Еще блуждал по городам и весям (визуально), надеялся поймать дежурного
агента, вроде моей дамы. Никого. Она повидимому была самой
дисциплинированной в контрразведке, раз безо всякого стимула, без
какого-либо подтверждения выходила, "держала канал" долго после того, как
все завалилось. Лучшие женщины - в разведке, кто мне это сказал? Уже не
помню... Чего боюсь по-настоящему, так это потери памяти и галлюцинаций.
Есть в здешней аптечке какие-то таблетки на этот случай, но их тоже опасаюсь
принимать. Стал вообще боязлив.
................................................................................................................................................................
Дождался. Пунктуальные люди эти бойцы невидимого фронта. На этот раз
где-то с краю гигантского пустыря, а пожалуй что и окрестностей аэродрома -
самолеты то и дело взлетали и пропадали в низкой облачности. Совсем будто не
Питер, любое захолустье могло быть. Узкая асфальтовая дорога в жухлой траве,
вдали какие-то бараки, машина у обочины, и она выглядывает из дверцы
приоткрытой.
- Приближайтесь, Севастьян Юрьевич!
Я подвигал "мышкой".
- А вы времени не теряли, прекрасная незнакомка. Что еще про меня
выведали?
Глянула лениво, высвободила длинную ногу в сапоге на травку, но из
машины выходить не захотела. За рулем еще кто-то был, такой себе парень в
коже, с нейтральным лицом. Без особых примет, ну да мне видно было не очень.
Закурила, он ей поднес зажигалку.
- Чего там про вас выведывать особого? Справилась через наших, кто там
сейчас на леднике - подсказали.
- А мне как теперь к вам обращаться?
Выпустила облачко дыма - прямо в меня, слегка усмехнулась.
- Называйте Ирина, пусть так. В общем, кроме этого, ни о чем хорошем я
не дозналась. Сворачивается наша программа. Агентура высвобождается для
мирных целей, конец противостоянию...
Смотрел я на нее - опасная баба, с какой стороны ни подойди. В мирных
целях... Такую в домохозяйки произвести - это и последнему дебилу из военных
в голову прийти не могло б. А хороша до невозможности!
- Ну, а со мной-то как?
- К этому как раз и подхожу. Обиняками пришлось выспрашивать, и уже не
у нашего брата, а полярников тормошить. И, понимаете. Севастьян... там тоже
полный пролет, отчаливает эта братия от Антарктики, ото всех этих
сомнительных экспедиций, есть заботы поважнее...
- Какие ж это?
- Ну там, народовластие, демилитаризация, рынок, чего там у них еще?..
Словом, в ваш уголок пока никого не планируют посылать.
- А вы не спрашивали...
- Мне. уважаемый Юрьевич, спрашивать вообще не полагается, потому как
сама под вопросом. Мы пользуемся... другой методикой. понятно? А если мне не
доверяете - хотя, кому ж вам еще доверять? - можете провести свои изыскания,
могучие средства под рукой... Чего там - центральный связной! Правда.
связывать уже некого...
Вот как именуется мой пост! Могло быть и звучнее: директор материка!
- Ирина, а что же делать?
Докурила почти до фильтра, кинула окурок в лужицу.
- Не знаю. Будь вы среди людей, нашла бы выход - я же по роду службы
всегда в обществе, своем ли, чужом, неважно... А тут... Говорю с вами. как с
марсианином. Ладно, пора.
- Постойте! Вы чего ж - бросаете меня. что ли? А я вас уже почти
полюбил...
И бровью не повела.
- Любить меня - дело небезопасное, а для вас и вовсе затруднительно.
Лучше о себе позаботьтесь. Имеются подозрения, что наши новые друзья как раз
очень вами интересуются.
- С чего это? Дружбу ведь объявили...
- Дружба дружбой, а служба службой. Могут и нагрянуть. Чтоб не было
сюрпризом...
- У меня тут есть небольшой арсенал.
Захлопнула дверцу, стекло уже начала подкручивать. Остановилась.
- Тут стволы не при чем, тут (зачеркнуто) Перехватить, "войти" в наш
канал они принципиально не могут, заставить вас на себя трудиться - тоже,
перенастройка нужна, невозможно, понимаете...
Ни к чему были мне эти сведения - главное: она сейчас отсюда уедет,
исчезнет!
- Мы что же... больше не увидимся?
- Думаю, да. И ни к чему, пожалуй, деятельность наша пока никому не
нужна.
- Но - вы мне нужны! Мне же больше не к кому обратиться!
Задумалась. Повидимому ей это и в голову не приходило. Что у них там за
представления, у этих красавиц из контрразведки?
- Ладно, учту. А насчет "не к кому" ошибаетесь. У вас там полно
персонажей, канал ведь мы с вами задействовали, перерезали ленточку...
Хлынет наша братия! А я буду связываться при случае.
Китайская грамота.
- А как?..
- Да это уж мое дело, узнаете. А вы что можете предложить?
Вот он, их стержень - взаимовыгода. Что я могу предложить, узник замка
Иф, снежная маска?
- Ну, я... Могу, скажем, быть вашим ангелом-хранителем. В тяжелых
обстоятельствах.
Глядела как бы сквозь меня. Да так оно и было.
- Это серьезное дело, Севастьян Юрьевич, это не побрехушки с приятной
дамой. А если я соглашусь?
- Хорошо бы. Хоть вам что доброго сделаю, прежде чем тут закоченеть.
Ирина...
- Ладно, посмотрим. Трогай, Гена, засиделись тут...
И окончательно задраила окно. Дрогнула машина, присела и в мгновение
ока превратилась в точку - а я глаза закрыл, чтоб ее профиль подольше
удержать в памяти...
Не знаю, как у кого, а у меня после таких разговоров глубокая досада и
разочарование. К тому же еще ввернул насчет "полюбить", это уж и вовсе
лишнее кокетство приговоренного. К тому же (всем знать полагается), каждое
любовное обращение - это заклятие, и ежели оно не принято, то заклятие
поворачивается своим острием к претенденту. Вроде бы уже и прошел через эти
жернова, уже и на крайнем отшибе ото всего такого, а вот же - не уберегся!
Что дальше - нет особого смысла описывать. Сделал еще несколько
несанкционированных ходок; хотя, если разобраться, все они у меня
несанкционированные. Особенно неприятны вылазки в стратосферу, обычно я туда
влетаю внезапно - то ли сбой в канале, а может еще и такая наблюдательная
точка, что-то вроде поста раннего оповещения о ракетном нападении. Полное
впечатление бестелесного существования в звездном вакууме, а земля -
большая, теплая, вот она - но недостижима. Что там творится внизу, в стране
- в голове не укладывается, ну да вам видней. У меня ведь сведения урывками.
По ночам - а ночи тут стали самые короткие - брожу по станции и вокруг,
если погода позволяет.В кармане ракетница, толстенный такой пистоль, как у
пирата Моргана, к ней три заряда. Если не напугаю "коммандос", то хотя бы
озадачу. Интересное ощущение - чувствовать себя вооруженным неизвестно
против кого. Но - Ирина предупредила.
Недавно на рассвете самом, уже и заструги на сугробах стали посвечивать
от низкого солнца, вхожу в кают-компанию, а там - два флотских офицера,
сидят, на меня смотрят. Я сперва обалдел, думаю - от освещения, или ж "эти"
как-то проникли. Нет у меня никакой мгновенной реакции на такие случаи,
природа не предусмотрела. Стал как столб. Они же оба поднялись, взяли свои
треуголки, учтиво поклонились и вышли в дверь, что на камбуз. Бросился за
ними, даже в кладовки заглянул - никого. Началось!.. Вернулся в
кают-компанию, поник в кресле. Глядь - а на столе карта широченная, желтой
такой, плотной бумаги с острыми перегибами - видать долго лежала где в
сундуке. И поверху старинным шрифтом огромным:
ДИСПОЗИЦIЯ ОКЕАНИЧЕСКОЙ АНТ-АРКТИЧЕСКОЙ БАТАЛIИ СУБМАРИН,
имеющей быть с начала 2011 по семьтябрь 2017 гг
И портреты этих самых офицеров - овальчики по углам карты. Там еще
были, но этих я сразу узнал. Один Крузенштерн, второй - Лисянский, так
подписано... Ну, дела...
Больше всего опасаюсь провалов памяти. И галлюцинаций, "глюков", как
теперь говорят. К примеру, недавно завелся у меня кот, котище рыжий такой,
плотный, общительный до крайности. То в камбузе, то на койке в ногах, то и
вовсе в снегу кувыркается. Понимаю, что "глюк", а вот привязался.
Беспокоюсь, когда долго не появляется. Думаю - а вдруг Ирина объявится как
раз в таком вот виртуальном виде. Там на шкале диодик врезан крохотный, он
всегда загорался, когда эти разговоры с Петербургом велись. И вот, пару раз
показалось мне, мигнул... Привиделось, что ли, от перенапряжения?
Ей карту обязательно нужно предъявить. Эти адмиралы, они может и в
самом деле фигуры воздушные, но карта вот она, в руках у меня - плотная,
жесткая, тяжелая... Ангел-хранитель! Кому он нужней, мне, или этой самой
Ирине? Чего-то надо делать, предпринимать - страна же в беде!
Кому я пишу? И самому не вполне ясно. Никто не возлагал на меня такую
обязанность, да и вообще, нынче выхтенные журналы, вроде бы, вообще
упразднены, все скидывается на дискетку. А тут оказался целый стос этих
незаполненных журналов, лет на пятьсот вперед. Вот закончу этот, запаяю в
полиэтиленовый конверт, и - фьюить! - в ближайший сугроб. Лет через триста
вместе с ледником доползет до океана вмерзшее в глыбу мое послание и с
очередным айсбергом отколется в волны. "Мистер Гленарван, обратите внимание,
сэр - полиэтиленовый пакет с вахтенным журналом! Во-он, виднеется, дрейфует
в полумиле от "Дункана"! Да что вы, Дик, где же? А-а, точно, он самый! Если
текст подпорчен водой, трудно будет отыскать этого капитана Гранта..." Или
нет, скорей всего к тому времени охраняемый мною материк полностью растает,
и мой конверт занесет каким-нибудь Гольфстримом в новую Венецию -
проржавевшие остовы Нью-Йорка (воды-то прибудет на шестьдесят с лишком
метров!) и вот мой пакетик волна закинет в самый венчик факела Свободы, что
в руке, торчащей из воды. А чего, символично! Наше поколение столько билось,
морды в кровь разбивало из-за этой самой свободы, вполне заслуженно...
Главное - успеть до начала ант-арктической кампании субмарин.
Ангелы-хранители - вот кто нам нынче необходим позарез, ангелы-хранители!
Напоследок
Может сложиться впечатление, что автор - прирожденный пессимист, или же
черный юморист, что еще хуже. На самом же деле меня интересуют, вернее,
отсюда мне виднее элементарные феномены подлинного счастья, вовсе не
связанного с какими-то приобретениями или завоеваниями (высокие посты,
всемогущество, ослепительные женщины, успех), а совершенные пустяки, которые
только со временем и обретают этот теплый златой, нетускнеющий отблеск. К
примеру, вешний день, солнечно, барашки уже самых летних очертаний бегут
себе к югу, рядом с автобусной остановкой бывалые городские тополя, битые
машинами, изрезанные хулиганами, изо всех сил напрягаются для нового сезона
- а ты сидишь под этим новым чудесным теплом, и вроде бы лишь одна дремотная
мысль: да где же он, этот самый автобус? А, собственно, зачем, пускай себе и
не появляется...
Или же, глубоким летом в совершенно остановившемся полдне обретаешься
где-то в лабиринте микрорайонов - панельные вежи, старушки у подъездов,
каникулярные школьницы возле качелей, одуревшие от скуки - и надо всем этим
Высоцкий из чьего-то открытого окна:
Играю ва-банк последним рублем...
Опять же, зимой, утром под снежок в спокойную пасмурь возвращаешься к
себе прямо со столичного экспресса: в комнатах уже никого, халатик жены
свисает со стула, на столе - детский конструктор с недоделанной башенкой, на
кухне радио сообщает само себе какие-то новости. Кофейный дух еще витает...
Дома. Мир и покой.
Эти озарения, эти неделимые моменты благодати можно описать еще вот
как: к примеру. усталый человек завалился днем вздремнуть на четверть
часика, да так и проспал до темноты; спросонья слышит многие голоса, смех,
выходит на свет, таращится, взъерошенный со сна, а прихожая полна народу,
друзей, хохот стоит, все пришли его поздравить - юбилей ведь! Смешной
какой!.. И волны любви и приязни колышатся в тесной передней...
Мне важно - как тем первооткрывателям атома - обнаружить эту самую
первичную клеточку абсолютного добра, из которой затем возникнут нерушимые,
надежные, приютные обиталища, где твои друзья и родные рады тебе всегда.
Может быть это удастся мне именно здесь и теперь, в стране пожалуй что
навсегда исторгнутой из областей гармонии и благополучия, где царствует не
Снежная королева, нет (та была хоть красавица), а кое-кто похуже, и ледышку
в груди нашей растопить некому. Мне должно самому перевалить этот хребет
одиночества - а за ним...
Ах, вы даже не представляете себе, что откроется за ним!
Харьков, 2001 год
_______________________________________________
Автор:
Филимонов Евгений Александрович
61002, Украина, г.Харьков
тел. +380 (572) 47-88-13
e-mail: fili@kharkov.ukrtel.net
Last-modified: Mon, 14 Jul 2003 03:57:57 GMT