ысоких мужиков, в богато отделанной одежде и высоких, отороченных соболем шапках, безжалостно лупили кнутом лежащую на соломе женщину. Один, краснорожий, одутловатый, держал ее за руки, не давая перевернуться на спину, а другой, оскалив в усмешке крепкие лошадиные зубы, злобно и отрывисто ругался, опуская жесткий кнут на спину несчастной. Коротко остриженные каштановые волосы женщины слиплись от пота, свалялись на затылке неряшливыми клочьями. Драная исподница пропиталась кровью, а сквозь прорехи проглядывало белое молодое тело. Мужики вскинули на меня затуманенные похотью и злобой глаза. Одежда на них была наша, славянская, а вот рожи -- варяжские. Как и говор... -- Пошел отсюда! -- Узколицый замахнулся на меня кнутом -- едва отпрыгнуть успел от рубящего удара. Сидящий на руках женщины здоровяк загоготал и чуть ослабил хватку. Воспользовавшись этим, она подняла голову. Из-под слипшихся, забрызганных кровью волос на меня, безмолвно умоляя, устремились карие, лихорадочно блестящие глаза. Те самые, которым рассказывал в детстве свои маленькие мальчишеские печали, те, которые видел на Болотняке, те, что всегда понимали и прощали... Глаза моей матери... Могло ли быть такое? Лежала на полу моя единственная, давно потерянная любовь, истекала кровью под варяжским кнутом... Тощий уже заносил руку для следующего удара, а я все не мог оторваться от этих умоляющих глаз. С места сдвинуться не мог! Молча, точно обреченный, смотрел на опускающийся кожаный хлыст варяга. Молил богов остановить страшное. Услышали меня -- замер кнут на полпути. Звонко щелкнув, оплел посох невесть откуда возникшего за моей спиной Чужака. Не пытаясь разобраться, кто прав, кто виноват, ведун быстро рванул посох на себя, и кнут, словно возжелав переменить хозяина, вывернулся из рук узколицего и прыгнул, рукоятью вперед, к Чужаку. Тот ловко ухватил добычу и, для острастки, громко прищелкнул ею о перемет. Ловок! Оставшись без плети, узколицый попятился. Краснорожий здоровяк прикрыл приятеля могучим торсом. Руки женщины освободились, и она, проворно откатившись подальше, забилась в солому так, что видны были в полутьме лишь ослепившие меня глаза. Бугрясь могучими мускулами, тяжелая туша краснорожего безбоязненно перла на Чужака. В массивном кулаке блестело лезвие тяжелого варяжского ножа. Меня пот прошиб. Что тонкий да хилый ведун супротив этакой глыбы? Это тебе не оборотни -- разговоры не помогут... Бежать надо! Да Чужак, видать, свои силы получше меня знал. Я так и не смог понять, как он заставил тонкое кнутовище изогнуться и, описав плавный полукруг, с лету опустить полоску сыромятной кожи на багровую щеку здоровяка. Проступили капли крови, варяг взревел, как раненый бык, но не отступил. -- Что стоишь?! -- громко прошипел сзади женский голос. -- Помоги же ему! Я потянулся за рогатиной. Притаившийся за спиной здоровяка узколицый, углядев, швырнул в меня пустую комягу. Деревянная бадья пролетела мимо, но, отшатнувшись, я зацепился ногой за сжавшуюся в комок женщину. Рогатина вылетела из рук. Нелепо размахивая растопыренными руками, я грохнулся на спину, и тощий не замедлил воспользоваться этим. Огромным прыжком подскочил ко мне, сжимая в руке кусок толстой цепи. Когда-то она служила для сцепки дровяных саней, а летом за ненадобностью хранилась в прирубке. В руках опытного воина она становилась страшным оружием. Узколицый приближался, цепь угрожающе раскачивалась в его руке. Беспомощно лежа на спине, я остолбенело смотрел на качающиеся звенья. Вот сейчас они взвизгнут, взлетая в решающем ударе, опустятся, круша грудину, пронзит тело режущая боль, и -- затмение... Да и той, чье теплое тело копошится подо мной, недолго пожить доведется, вряд ли ее минует цепь... Хоть одним звеном да зацепит, а много ли бабе надо? -- Держи. -- Ее шепот оглушил меня. Невольно подчинившись, сжал пальцы на тонкой руке и почувствовал знакомое округлое древко. Каким-то чудом она ухитрилась дотянуться до оброненного мной оружия и теперь ожесточенно совала мне рогатину, шепча: -- Держи! Держи! Некогда было думать да цель выбирать. Помоги не ведающий жалости воинский бог, могучий Руевит! Направь правое оружие на того, кто жить не достоин! Я наугад метнул рогатину в злорадно усмехающееся лицо врага. Метко войдя одним остро отточенным концом в осоловевший глаз, а другим пропоров горло, она остановила его разящий удар. Торжествующая улыбка на лице варяга сменилась удивлением, а затем кровь смыла и то и другое, и, навек лишившись дара, называемого жизнью, костлявое тело рухнуло на окровавленную солому. Переведя дыхание, я взглянул на Чужака. Ведун справлялся неплохо. Рожа толстяка превратилась в сплошную кровавую маску, его меч, то ли выбитый, то ли неудачно брошенный, валялся на полу. Здоровяк предпринимал отчаянные попытки добраться до него, но Чужак неутомимо скользил вокруг, нанося сильные и точные удары по заплывшим кровью глазам варяга. За моей спиной зашевелилась женщина. Я обернулся. Она сидела обхватив руками колени, судорожно сцепив длинные пальцы и, жутко улыбаясь, смотрела на окровавленную рожу своего недавнего мучителя. Конечно, она вовсе не походила на мою мать, как это показалось вначале, но все же была в ней та чувственная женская красота, которая зачастую сводит мужчин с ума. Стройная, почти юношеская фигура манила упруго поднятой грудью и широкими мягкими бедрами. Несколько грубые черты лица скрашивала торжествующая улыбка, вспыхивающая на губах при особенно виртуозных выпадах Чужака. Капельки пота, проступившие на бархатистой коже, словно призывали стереть их ласковыми прикосновениями. Я даже поднял руку, но, вовремя вспомнив свое происхождение, остановился. Я -- сын Старейшины, и негоже мне засматриваться на безродную с нежностью. Женщина, словно услышав мои мысли, взглянула не меня. В темных зрачках плескалось презрение. -- Небось, из нарочитых? -- спросила она глубоким, волнующим голосом. Кто она? Для чернявки или рабыни -- слишком смела, для замужней -- чересчур бесстыжа, да и есть в ней что-то чужое, не словенское... Я решил не унижаться до ответа. -- Из них... Оно и видно. -- Женщина откинула с лица каштановую прядь и снисходительно усмехнулась. Затем показала на Чужака: -- А вот он -- из простых. В ее голосе прозвучало столько гордости и восхищения, что я не удержался: -- Не совсем. -- А-а, болтай больше... -- пренебрежительно отозвалась она и завертелась, силясь рассмотреть рваные кровоточащие полосы, разрисовавшие ее спину. Разозлившись на охватывающую при разговоре с ней робость и на ее неуважительные слова, я рявкнул: -- Знай свое место! -- А меня теперь и места-то нет, -- невесело сказала она, устремив на меня ошеломляюще красивые глаза. -- Господина моего ты пришиб, так что, выходит, бесхозная я. Значит, все же рабыня... -- Тогда убирайся на все четыре стороны! -- Я почему-то испугался. -- Домой ступай. Есть же у тебя дом... Наверное, тем бы дело и кончилось, если, бы не Чужак. Ловко саданув совершенно ослепшего и ослабшего варяга посохом по хребту, он свалил его рядом с узколицым и подошел к нам. -- Ты убил его? -- заволновалась женщина. Чужак подцепил неподвижную тушу ногой и отрицательно покачал головой. -- Так убей! -- Она вскочила, не стесняясь своей наготы, подхватила с пола варяжский нож и бросилась к здоровяку с явным намерением перерезать ему горло. Чужак зацепил ее за волосы, с силой швырнул обратно: -- Угомонись, девка! Она жалобно застонала, подняла на него внезапно наполнившиеся страхом глаза: -- Он убьет всех нас. У него много людей. Чужак улыбнулся, воткнул посох одним концом в землю, а на другой оперся подбородком, словно всматриваясь в лицо спасенной. Она тоже напряглась, будто надеялась разглядеть под капюшоном нечто большее, чем только улыбающиеся губы. -- Если боишься, найди защитника, -- по-прежнему улыбаясь, сказал он и неожиданно бросил ей на колени какую-то тряпку из своего мешка. Она поспешно прикрылась, опустила взгляд. Едва кивнув мне головой, Чужак выскользнул вон. А мне почему-то уходить не хотелось. Близость незнакомки грела душу доселе неведомым теплом. -- Я теперь свободна? -- Да. -- Я заставлял себя поскорее отвязаться от нее и от неведомого пьянящего чувства. -- Я могу идти куда хочу? -- Она выжидающе стояла напротив меня -- высокая, гибкая, упоительно влекущая. -- Да... -- Тогда я пойду с вами, -- решила она. У меня даже сердце подскочило, стукнувшись о ребра, затрепыхалось боязливой радостью. Лис и Медведь восприняли наше появление как должное, а Бегун неодобрительно покосился, памятуя Терпилицы. Учен теперь на всю жизнь. Оно и к лучшему -- не так станет на баб засматриваться. И им, и ему от этого только польза будет... Не успели мы отойти подальше от прирубка, как пробежали мимо несколько мужиков с озабоченными лицами. Я не обратил на них особого внимания, но женщина вздрогнула, отвернулась. Вход в корчму удалось отыскать не сразу, да после стычки с варягами поселилась в моей душе бесшабашная удаль -- распахивал двери чуть ли не ногой. В одной из клетей натолкнулся на румяного пышнотелого мужика с маленькими зоркими глазками, едва заметными за пухлыми буграми щек. Двойной подбородок угрюмо нависал над шитой алыми петухами подоплекой его рубахи, а явно узкий пояс еле сдерживал напор жирного живота. Ничего не спрашивая, он повел нас сквозь пропитанное запахом пота и преющей шерсти полутемное холодное помещение, заполненное народом, и неприветливо кивнул на ворох истертых шкур на полу: -- Сюда. Платить будете золотом, как все. -- За золото можно чего и получше найти, -- пробурчал Лис. -- Тогда поищи. -- Хозяин оказался тертым калачом. Смирившись, Лис опустился на шкуры. -- Жрать хочу, -- шумно выдохнул Медведь. -- Хозяйка придет -- позовет. -- Какого ляда ты гостей пускаешь, коли так их не любишь?! -- не выдержал Лис. -- Жрать хочу, как и он! -- огрызнулся хозяин и исчез в полутьме своего длинного жилища. В некотором отдалении от нас кряхтели, сопели и смеялись остальные "гости". Говор, одежда и намерения у них были настолько различны, что не верилось в их мирное соседство, но между тем они, похоже, уже не один день разделяли еду и кров. К нам легким, пружинящим шагом подошел кривой на один глаз парень с хитрой физиономией, судя по одежде из булгар, тех, что жили далеко за Киевой и чтили каких-то своих богов. -- Играть будете? -- спросил он, настороженно обводя глазами наши насупленные лица. В руках его перекатывались разноцветные камешки. -- Не-е-е, -- Лис вздохнул. Парень еще более внимательно присмотрелся и вновь спросил: -- А на девку? Я почувствовал, как спасенная женщина скрючилась, пытаясь казаться незаметной, и ответил за Лиса: -- Девка моя. -- Ну, как хошь... -- Сплюнув, булгарин отошел. С улицы донесся громкий звук, будто колотили железной палкой по меди. Все вокруг зашевелились, гомонящий поток хлынул на двор. -- Должно быть, к столу зовут, -- предположил Бегун, и вместе со всеми мы покорно потащились к выходу. Я только и успел крикнуть, чтоб вещей не оставляли, -- в таком месте всегда хоть один тать да отыщется. Бегун оказался прав. Под дряхлым навесом стояли длинные грубые лавки, на них вразнобой валялись толстые ломти хлеба и плошки с какой-то жутко пахнущей бурдой, отдаленно напоминающей гущу. Чужак, увидев еду, печально вздохнул, подозвал жестом маленькую круглую женщину в солнечно-желтом летнике, богато украшенном жемчугом и золотым шитьем, и белом убрусе, концы которого поблескивали мелкими искрящимися бисеринами. Суетливо сновавшие меж гостей девки, пробегая мимо, бросали на нее торопливо-испуганные взгляды. Не знаю, что в жесте ведуна привлекло хозяйку, но она, оставив гостей, поспешила к нам. -- Договоримся? -- Чужак вытащил из-за пояса тертый кошель. Узрев его тощие бока, хозяйка досадливо поморщилась: -- Едва ли... Ведун огляделся. Постояльцы с упоением поглощали пищу, не обращая на нас никакого внимания. Хозяйка, почуяв возможность поживиться, насторожилась. Перевернув кошель, Чужак вытряхнул из него золотой кругляк. Появление монеты на хозяйку не произвело особенного впечатления. Немного погодя на ладонь Чужака выпал еще один кружок золота. Как же так?! Я же видел -- в кошельке была всего одна монета! Вновь чары? Золото посыпалось на ладонь Чужака, неприлично громко звякая при падении. Кучка росла, угрожая покатиться на землю. У хозяйки перехватило дыхание, и, жадно сграбастав деньги, она затараторила: -- Ах, какие гости! Какие гости! Экий дуралей мой мужик-то. Кабы знала... Прошу... прошу... Суетливо припрыгивая и не уставая извиняться, она повела нас к довольно ладной избе, чуть выше других и с просторными сенями. -- Живите, живите... Сейчас и чернявку позову, и лохань медную принесу -- все как положено. -- Всегда у вас так тесно? -- поинтересовался я, прерывая ее причитания. -- Да что ты! -- Похоже, ей была совершенно безразлична тема разговора, лишь бы не молчать. -- Нежданно-негаданно понаехали. Нарочитая чадь вся у торговой площади живет, а холопы их у нас обиваются. Здесь все есть, даже смерды варяжские. А что поделаешь? Мир... Она склонилась к Чужаку и доверительно зашептала ему на ухо: -- Нам беда грозит -- в прирубке-то нашем убитого варяга из Нового Города нашли. Поговаривают, из дружины самого Рюрика. А сотоварища его какие-то лиходеи так избили! Места живого не оставили. Ищут их... Усевшись на лавку, спасенная нами девка, назвавшаяся Беляной, метнула опасливый взгляд на Чужака. Он, словно не слыша слов хозяйки и не замечая тревоги на лице Беляны, велел: -- Ступай. Чай, гости заждались. Оборвав речь на полуслове, толстушка выкатилась из избы, неплотно притворив за собой дверь. Небось, для подслуха щель оставила... Такая всегда все вызнать спешит и узнанное за хорошую цену другим сторговать. Я не поленился, поднявшись, крепко хлопнул дверью. В последнее мгновение в просвете мелькнуло лицо мужика с рыночной площади, но не до него было. Куда опасней, коли сыщут нас дружки убитого варяга, а того хуже, дознается о случившемся Меслав. Он всеми силами мир бережет, строго накажет провинившихся. Хотя вряд ли дознается -- Ладога далеко, да и забот у Князя помимо нас хватает. После умывания и еды обильной, распаренные, сытые, все заснули почти мгновенно, словно в беспамятство провалились. Я лишь успел заметить, как, ставшая еще привлекательней, отмытая от грязи и крови, Беляна прилегла под бок Чужаку. Он отвернулся от нее с полным безразличием, и, не знаю почему, на душе у меня полегчало. И чем привадила меня девка, чем обаяла? Глазами огромными иль нахальством невиданным? Снов мне не снилось -- то ли устал слишком, то ли, впервые за многие дни, опасности не ждал. Проснулся поздно -- петухи уже откричали зорьку и солнечный свет стучался в окна, приплясывая на лицах. В родимом печище на меня уж вся родня бы косо поглядывала да за глаза лаготником прозывала, но здесь всем крепко спалось, даже неугомонному Лису. Я поглядел на его смятое лицо, вспомнил, как мечтал он подняться пораньше -- Пчеву поглядеть да порты понаряднее купить. Пыжился: -- Мы с братом лучшие охотники на все Приболотье, негоже нам в тряпье пред ясными Меславовыми очами представать! Проспал охотник... А все же чутье его не подвело -- ощутил мой взгляд, вскочил, замигал испуганно: -- Где... Что... -- Пойдем, -- усмехнулся я, -- порты покупать. -- А-а-а... -- Лис махнул рукой, потянулся лениво, гаркнул брату в ухо: -- Вставай, лежебока! Медведь подниматься не стал, лишь дернулся внезапно, сграбастал брата. Тот крутнулся... Свалились оба на пол, завозились там в шутейной потасовке, будто мальчишки. Глянешь на них и не захочешь, а засмеешься... Только прав Лис, надо бы приодеться -- Меслав, чай, не простой боярин -- Князь! Пойти бы на площадь, прикупить добра из Чужакова бездонного кошеля... Я покосился на постель ведуна. Сидела на ней Беляна, убирала под драную, невесть откуда взявшуюся шапку куцые волосья, а самого его не было... -- Где? -- Я указал рукой на примятые шкуры и котомку Чужака. -- С ночи ушел, -- пояснила девка, положив голову на согнутые колени. -- Велел вам помочь, коли понадобится... Меня разозлило ее слепое преклонение. -- Когда явится? -- Не сказал, -- пожала плечами она. Теперь я рассердился на себя. Чего на девку орать, коли сам у Чужака раньше ничего не выпытал. -- Ладно, проводишь к оружейникам. А там -- видно будет. Принарядившись и повеселев, в предвкушении новых впечатлений, я ступил на крыльцо. Солнышко не жгло землю, как летом, лишь нежно припекало, оглаживая лучами помятое со сна лицо. Хотелось подольше постоять на крылечке, помечтать о будущих удачах. Впереди Пчева, потом Ладога, Княжий двор, ратные подвиги, громкая слава... -- Он!!! Блаженное отдохновение унеслось с души, словно сорванное ураганом. Прямо передо мной, кривя озверелое, изуродованное багровыми полосами лицо, стоял вчерашний не добитый Чужаком варяг. На сей раз он не отважился связываться с нами один на один -- скалились вокруг хищными улыбками вооруженные холопы. Почти все -- славяне. -- Назад! -- крикнул я, отступая и пытаясь захлопнуть дверь, однако нападающие оказались проворнее -- оттеснили меня в сторону, ввалились внутрь. Мы тоже не пальцем деланные -- повоевали уже. Ловко сомкнулись спинами, ощерились оружием, попятились к стене. Возле меня оказалась Беляна. Ее короткие вдовьи волосы разлетелись по плечам, в руке поблескивало узкое лезвие одного из Лисьих ножей. Кому глупая драка по сердцу? Лишь дурням и мальчишкам непутевым. Настоящая битва -- вот удел воев. Да похоже, варяг иначе думал -- желал отомстить за оскорбление, не прибегая к помощи своего ярла или нашего Князя. Его челядь напирала, подзадоривая друг друга воинственными выкликами, и, ощущая полное отсутствие азарта, я лениво ткнул рогатиной в ближайшего ко мне оборванного мужика. "Докатились, -- мелькнуло в голове, -- по наущению варяжскому славяне со славянами дерутся. Может, и впрямь нет в нас порядку?" БЕГУН Варяжские прихвостни пытались взять нас измором. Ничего другого им не оставалось -- бойцами они оказались неважными и, толпясь перед нами, лишь мешали своему хозяину. Он ругался, отплевывался, призывал на помощь наших и своих богов, но ничего не мог поделать с развоевавшейся челядью. Наскакивая на нас поодиночке, словно дворовые петухи, они получали отпор, еще больше горячились, толкались, потрясали оружием и, наконец, совсем затерли варяга за спины. Меня же волновали не они -- Чужак. Не знаю почему, но мне казалось, он подозревал о нападении и неспроста ушел так рано невесть куда. А если действительно так, то в последний миг, когда уж и сил не останется, он вновь явится как спаситель. Вот, мол, полюбуйтесь -- ничего вы без меня не можете. И подумать о ведуне не успел, как он возник в дверном проеме. Беляна закричала. Пока ошеломленные неожиданным появлением врага за спиной нападающие на нас мужики бестолково мялись на месте, ведун скинул с плеча суму, ту, что купил недавно, и громкой скороговоркой забормотал: Не в велик день вы родились, Да не тыном железным оградились, Ни мать, ни отец вам -- не родня, Не высока высь, не сыра земля! Как трава по ветру клонится, Как с лебедкой лебедь сходится, Так слова мои через край бегут, Семерых из тьмы-нежити зовут. Да придите вы с острова Буян, Перейдите вы море-океян, Поклонитесь мне, подчинитесь, По моим словам появитесь! Первым неладное почуял Славен. Рот у него округлился, рогатина беспомощно опустила опасные острия в пол. Наскакивавшие на него мужички сперва попятились, подозревая подвох, а потом по лицу поняли -- сзади страшнее, чем спереди, и обернулись. Я завороженно смотрел на суму Чужака. Из разверстой горловины медленно вытекал странный белесый дым, плыл, стелясь по полу, а потом, будто вьюн полевой, цеплялся за ноги наших обидчиков, тянулся белыми лапами к их лицам. Один из варяжских холопов отмахнулся от назойливого дыма, и тот, будто обретя вдруг собственную волю, уплотнился, на миг отлепился от него, и показалось -- не дым это вовсе, а огромный белый человек с пустыми бесцветными глазами. Лучины загасли, словно кто-то невидимый задул их. А ведь весь бой горели... -- Кромешник! -- пискнула Беляна. После ее вскрика уже все наши обидчики принялись отмахиваться да отскакивать, лупя туманные тени чем ни попадя. Кто-то завизжал дико, ненароком угодив под удар своего же дружка. Тот, не понимая, саданул еще раз и согнулся, получив в ответ увесистую плюху. Дым сгущался, висел над нашими незваными гостями плотной пеленой, мешал им видеть. -- Этак они сослепу да с перепугу друг друга покалечат, -- негромко шепнул Лис и ухмыльнулся. -- А решат, мы побили... Коли по воплям, из облака дымного доносившимся, судить, то верно он угадал -- били враги наши сами себя... Может, и вовсе поубивали б друг дружку, да Чужак сжалился, толкнул дверь ногой, крикнул: "Бежим!" -- будто сам одним из них был. В бою крик совсем иначе слышится -- коли один струсил и деру дал, за ним непременно еще пара трусоватых увяжется... А недруги наши, все как на подбор, храбростью не отличались -- ринулись прочь, чутьем свободу ощутил. Дым их до двери проводил, а там в проеме застрял, начал опять к полу таять. А сквозь него уже силуэты избитых виднелись. Стонущие, раздавленные, одуревшие от напасти неведомой... Глянул я на них и почуял, как заполыхали щеки. На мучения несчастных мог лишь тот смотреть, у кого вовсе не было сердца. Не в честном бою они пострадали -- в битве с чародейством сами себя искалечили. Да похоже, начинали и сами это понимать -- головы опускали, слезы непрошеные утирали... Беляна мертвой хваткой вцепилась в мою руку. Девка оказалась стойкой -- дралась вровень с мужиками, а ворожбы испугалась. Я ощущал, как часто бьется на ее запястье тоненькая жилка, как дрожат пальцы. Она, дурочка, глаз на ведуна положила, не знала, каков он на деле. Силен да темен, словно ночной ураган Кулла. Сердце у него каменное -- в беде не дрогнет, но и в радости не колыхнется. Ей бы Славена заметить -- и собой хорош, и глаз с нее не сводит, точно присушенный. Только сейчас Славен не на нее глядел -- на варяга, что на коленях у входа застыл. Дым колдовской вокруг него плотным кольцом сомкнулся, глаз багровым синяком заплыл, из губы разбитой кровь сочилась. Обезоружен и одинок он был, а все же не просил о милости -- бились в глазах страх и ненависть. Смотрит так зверь, в яму угодивший. Губы варяга шевелились, шепча последнюю просьбу к богам. Чужак приподнял руку ладонью вперед, потянулся к кольцу дымному. -- Ты все забудешь... -- глухо запел. Глаза варяга утратили осмысленное выражение, голова качнулась, соглашаясь. -- Ты уйдешь и не вернешься... -- продолжал Чужак. Теперь и меня охватило настойчивое желание соглашаться с его словами. -- Да... -- прошептал варяг. -- И никому ничего не расскажешь... -- Да... -- Ступай... Покачиваясь, словно лунатик, варяг поднялся на ноги и вышел. Руки ведуна вытянулись ладонями кверху и вновь согнулись к груди, приманивая к себе темный сгусток тумана. Седая голова запрокинулась, сбрасывая капюшон за плечи. Не знаю, что он сказал, но мне померещилось, будто громыхнул в горнице гром и пронесся вдоль окон вихрь, а когда все стихло, дыма словно и не бывало никогда. Только ведун, стягивая горловину, завязывал на суме тесьму. -- Тебе придется кое-что объяснить, -- опомнился Славен. После общения со Змеем он стал разговаривать с Чужаком на равных, без робости, но и без превосходства. Сновидицыну сыну это нравилось, по крайней мере он уже не отмалчивался, как раньше, а отзывался, хоть и коротко. Однако на сей раз. сделал вид, что не расслышал. -- Вы вроде на двор собирались. -- А мы не торопимся. -- Славен решил своего добиться. А коли так, то его ничем не собьешь. Что ж, видно, настала пора выяснить, чего хочет ведун, что затевает. Чужак тоже понял -- не отвертеться и уселся на полок. Славен отодвинул ногой перевернутый нашими незадачливыми гостями столец и, остановившись перед Чужаком, ожидающе склонил голову: -- Скажи для почину, что за нежить здесь была и -- откуда она взялась? -- Из сумы. Все же видели, -- ведун улыбнулся. Ох, не нравились мне его улыбки из-под капюшона, когда глаз не видать. -- И не нежить это вовсе, а кромешники. Хотя для вас большой разницы нет. -- А почему они тебя слушались? -- Посмотри. -- Чужак потянул Славену суму. Тот опасливо взял ее, словно ожидал, что вновь вылезут из нее непобедимые порождения тьмы, повертел, приглядываясь, и, наконец, прочел написанные по краю руны: Скрыты в суме семеро, Силы в них не меряно, Коли знаешь слова, Станешь силе -- голова. Значит, вовсе не могуществу Чужака подчинялись кромешники, просто знал он заветные слова, вызывающие их из-за края неведомого. У меня на душе полегчало. Все-таки не спутался наш ведун с прислужниками Чернобога. Славен, догадавшись о чем-то, потребовал: -- Дай кошель! Из любопытства я тоже заглянул внутрь тощего кошелька. Как обычно, там поблескивала одна монетка. Ляд его знает, откуда умудрился ведун добыть ту кучу золота, что отдал хозяйке. -- Не преуменьшится да не преумножится! -- неожиданно заявил Славен и, заметив мое недоумение, пояснил, проводя пальцем по полустертой витиеватой надписи: -- Здесь так написано... -- Вот почему в нем всегда одна монета! -- догадался Медведь и, довольный своим открытием, заулыбался ведуну. -- А я уж боялся, не ограбил ли ты кого. -- Значит, все те вещи, что ты принес, -- завороженные? -- Верно. -- Кем? -- Не знаю. -- А где ты их взял? -- У старика слепого купил. Он век по свету ходил с этой сумой на плече, и невдомек ему было, кого за спиной носит. А кошель он с потайного места выкопал. Монетку там на черный день берег. Славен повертел в руках кошель и протянул его Чужаку: -- Вещи тебе под стать. Выгодный ты обмен совершил. Три куны таких вещей не стоят. -- Слепой иначе думал. -- Чужак не торопился взять кошель. -- А тебе коли они нравятся, так бери. Мне они ни к чему. -- Нет, -- ответил Славен, и я обрадовался. Не хотелось видеть у него эти диковины. Опасны были они, как опасны были и их неведомые создатели. Кто знает, вдруг явятся они однажды да потребуют обратно свои творения? А то еще и накажут за то, что владеть ими осмелился. Нет, не для простого человека все это... -- Держи! -- Ведун принял кошель и ловко перекинул его Беляне. Та, не сообразив, поймала, а затем, взвизгнув, отбросила в сторону. -- Подними. -- Голос у ведуна стал строгим. -- Не тебе гнушаться такого подарка. Купишь одежду. Глотая слезы, Беляна выполнила его приказ. У Славена забегали желваки на скулах, но стерпел, ничего Чужаку не сказал, а чтобы поддержать девку, подхватил на плечо завороженную суму и подмигнул ей -- мол, ничего страшного. Лис в нетерпении вертелся у выхода. Казалось, его совсем не встревожили чудеса Чужака. -- Пошли, что ли? -- Пошли, -- прошептала Беляна, опустив голову. Толкотня и суета в торговых рядах была прежняя. Даже хуже. Появились гончары со своими кувшинами и плошками, медники, кожемяки, бондари и множество приезжих торговцев с разными диковинами. Славен долго приценивался к мечам, качал их в руке, крутил так и сяк и, в конце концов, со вздохом положил обратно: -- Дружинниками станем -- будем мечи носить, а пока мне рогатина больше по сердцу. Я тоже привык к не раз выручавшей косе да небольшому топорику и не собирался их менять. Зато тонкий, словно жало, нож с трехгранным лезвием и искусно кованной рукоятью поразил мое воображение. -- Бери, -- нахваливал торговец, -- кинжал хорош. Харлужный, цельный -- хоть камень режь. А легкий! Да ты возьми, подержи на руке-то... Я взял, а отдать уже не смог. Кинжал и вправду был изумителен. Настолько изумителен, что я решил поступиться гордыней и, забрав кошель у Беляны, вытряс торговцу две монеты. Узрев деньги, он заорал пуще прежнего, призывая обратить внимание на копья с литыми наконечниками, кривые басурманские сабли и широкие римские мечи. После оружейника отправились к тканям и женским безделушкам. Как никак, а приодеться Беляне не мешало. Да и куцые волосы спрятать. К моему удивлению, обладая несметным количеством денег, она выбрала скромный летник из крашенины, такой же платок, сермяжный серник и к ним лозяные пленицы. На украшения смотрела долго, словно размышляя, сколько сможет унести, а взяла лишь шейное, красное, словно рябиновые гроздья, ожерелье да медные одинцы с браслетами. Девке не терпелось примерить обнову, и мы поспешили обратно. Тем паче что вся площадь гудела слухами об убийстве варяга. У самой избы Медведь приостановился, разглядывая глинистую землю под ногами. -- Что не так? -- насторожился Славен. -- Пока нас не было, здесь много людей ходило. Беляна, выронив покупки в грязь, прижала руки к груди и рванулась к дверям. -- Чужак, -- едва слышно выдохнул Славен, устремляясь за ней. Меня пронзило недоброе предчувствие. Чужак оставался один, без своей чародейной сумы, и если варяг, припомнив старое, вернулся, ему пришлось нелегко. Подтверждая мои опасения, глухо заворчал Медведь. Опасаясь увидеть в горнице искалеченное тело ведуна, я робко протиснулся под его плечом. На полу действительно распластались два бездыханных тела. Но ни ростом, ни одеждой они на Чужака не походили. Следов драки и крови на полу не было, словно незнакомцев втащили сюда уже мертвыми. Лис поддел одного из них под плечо и перевернул на спину. Тело еще не окоченело, а в остекленевших глазах застыло недоумение. -- Да это ж тот, с площади. -- Славен нагнулся, зацепил мертвого мужика за ворот рубахи. -- Точно, у него такая подоплека была, и лицо похоже. Я еще удивлялся, чего ему от нас надо. Следил он за нами. -- Похоже, не за нами... -- Лис обвел взглядом пустое помещение. -- И не следил, а момента выжидал. Чтобы тихо было да без видоков. Беляна остервенело плюнула мертвецу в лицо и выругалась так, как наши девки никогда б не посмели. Успокаивая ее, Славен приобнял хрупкие девичьи плечи. -- Где же Чужак? Кто ему мог ответить? Кто мне мог ответить -- какие посулы, какая неведомая сила увела нашего ведуна? Или сам ушел, отняв две человеческие жизни? Но куда? Под полоком раздался шорох. Лис молнией метнулся на звук, отдернул, сползающий до пола край полавочника и, сунув под него руку, дико взвыл. Брат поспешил ему на помощь, и вскоре они с величайшим трудом выволокли на свет божий девку-чернявку. Словно нажравшаяся валерьянового корня кошка, она рвала ногтями и зубами держащие ее руки. Глаза девки с перепугу были плотно закрыты, а разметавшиеся по плечам волосы придавали ей сходство с кликушей. Я знавал бешеных девок и как их угомонить -- тоже знал. Размахнувшись сильно, наотмашь ударил ее по щеке. Голова чернявки дернулась, глаза распахнулись, и, внезапно осев на столец, она горько разрыдалась. Беляна опустилась возле нее на колени, ласково заправила под берестяной кокошник растрепанную косу. Девица сначала отводила ее руки, отворачивалась от вопрошающих глаз, а потом, словно почуяв родную, истосковавшуюся по теплу и ласке душу, прижалась к Беляне, заходясь жалкими всхлипами. Славен подтолкнул меня вперед, и, стараясь говорить как можно мягче, я спросил: -- Скажи, красавица, что здесь случилось? Девушка вскинула на меня красные припухшие глаза, и вдруг я понял, что она совсем еще девочка. Испуганный и очень одинокий ребенок, которому пришлось увидеть то, чего и взрослому не под силу выдюжить. В груди застонало, словно трава-баранец проросла внутри. Бросив поспешный взгляд на Славена, она сразу признала в нем старшего и, пряча слезы, быстро-быстро затараторила: -- Прости, нарочитый. Испугалась я очень, потому и пряталась... -- Да ты не спеши, угомонись. Расскажи только, что видела. Девчонка сглотнула слезы, постаралась говорить спокойно: -- Меня хозяйка прислала. Все знают -- дрались здесь, вот она и велела мне прибрать да помыть все. Я идти не хотела, боялась человека страшного, того, что в охабень прячется, но она выгнать грозилась, и я пошла. В сенях прибрала, рогожки разложила, утварь на место поставила, а в горницу входить побоялась. Стою, не знаю, как дальше быть -- то ли обратно с кривдой идти, то ли страх побороть и работу доделать, как дверь отворилась и колдун ваш вышел. Посмотрел на меня, засмеялся и говорит: "Иди, не бойся, худа тебе не сделаю, но помни: коли придут ко мне, беги со всех ног. Не следует тебе слышать наши разговоры". Делать нечего, вошла я. Стольцы на место ставлю, наоконники постилаю, а он, точно ворон на суку, сидит и молчит, только палкой своей об пол тюкает. Стукал, стукал и вдруг как закричит: "Уходи, девка! Беги!" Я в сени выскочила, а они уже на пороге стоят -- в высоких шапках, богатых корзнях да чадыгах турецких. Мечи на золотых поясах качаются. Ладные оба, красивые, а при них холопы. Тоже двое. Вроде бояться мне было нечего, а все же исполох меня взял. Шмыгнула обратно да и забилась под лавку. Они меня не заметили, подошли к колдуну вашему, поклонились ему в пояс и как начали говорить! Я с перепугу и понять ничего не смогла, помню только, о Князе нашем, Меславе, говорили и о конунге варяжском, Рюрике, тоже. Кажется, убеждали его к морю идти, ладьи, мол, его ждут какие-то, а он все о Князе твердил, отказывался. Девчушка поморщилась, вспоминая, грязные босые пальчики вылезли из-под подола, потерлись друг о друга, точно озябшие щенки. -- Странно он говорил. Мол, стану Князем, сам решу, как быть. Я удивилась даже, а может, просто поняла не так. В общем, не шел он. Тогда эти двое шапки оземь бросили, а холопы их на колдуна кинулись. Не ведаю, что он сделал, а только подойти к нему они не смогли. Толклись на месте, точно в камень бились. Тогда один из пришлых снова стал уговаривать. Да слова такие говорил непонятные, что только чародеям ведомы. А потом загремело вокруг, и потащили меня чьи-то руки наружу, а я чуяла, коли дамся -- умру, вот и уперлась, как могла. Потом отпустило, все стихло, а затем и вы пришли. Девочка замолчала. -- Все? -- Славен даже присел перед чернявкой. -- Все, -- подтвердила она. -- А куда эти пришлые колдуна нашего пойти уговаривали? Девочка поморгала, подумала и наконец вымолвила: -- Слышала я про Даветь, а точно не упомню. Страшно было очень. Беляна бросила на Славена уничтожающий взгляд, и он покорно отошел от девчонки. У меня голова шла кругом от услышанного. Выходит, кому-то сильно наш ведун нужен. Только знать бы, кому. Верно, не простому люду. О Князе да о Рюрике речь шла, значит, им он и понадобился. К Меславу он сам спешил, получается, варяги его похитили. Правда, настораживали его слова -- "сам Князем стану". Неужто он против Меслава дурное замыслил, возжелал с тверди земной ясным соколом взлететь? А коли так, то мог и Меслав вещим оком измену узреть да призвать виновного для суда... -- Скажи, девонька, а пришлые из словен или варяги? -- Лис словно мои мысли услышал. -- Нарочитые, из Ладоги, -- отозвалась девочка. -- Словене. Меня передернуло. Похоже, сбывались худшие мои опасения. Тут еще и речь Змея припомнилась о неведомом колдуне, который смерть несет Князю. Не Чужак ли то наш? -- А я его искать пойду. -- Медведь громыхнул о стол тяжелой дланью. -- Покуда не сыщу, никаким наветам не поверю. -- И я. -- Беляна, гордо выпрямившись, встала у его плеча. Эх, присушило девку к ведуну! -- И я, -- сказал непривычно угрюмо Лис. -- Он мне жизнь спас. А сейчас не по своей воле ушел. Некому ему помочь, кроме нас. Вот, подумал я, зачем ведун о нас пекся. Чуял, что в долгу не останемся, жизнью за жизнь расплатимся. Хитер... -- Чем же ты ему поможешь, коли вся его сила ничего поделать не смогла? -- А может, и невелика она, сила его... -- задумчиво пробормотал Славен. -- Если подумать, он и не ворожил толком. Говорил слова колдовские, так то и ты, коли знать будешь, сказать сумеешь, а как Сновидица, с богами не беседовал и погодой не повелевал, как Облакопрогонники, и в зверя не перекидывался... А заговоры разные от матери мог слышать, чай, не глухой. -- Может, и так, -- согласился я, -- только зачем он таким охотникам, как Меслав и Рюрик, тогда понадобился? -- А об этом мы его самого спросим, если отыщем. -- Где отыщем? -- привел я последний довод. Беляна чуть не испепелила меня злым взглядом, Медведь хмуро уставился в пол, а Лис уныло покачал головой. -- Для начала в Давети, а там видно будет, -- не растерялся Славен. Спорить не имело смысла. Все они словно сговорились найти ведуна, и я, хоть по-прежнему считал это дело безнадежным, сдался. В конце гонцов мне тоже есть за что Чужака отблагодарить. СЛАВЕН Странное было это место -- Даветь. Когда-то давно жили в ней люди, а затем перебрались в богатую гостями и товарами Пчеву, оставив без присмотра дома, поля и святые места. Поговаривали, будто стонут ночами в пустых избах кикиморы и домовые и, словно желая шагнуть вслед ушедшим людям, тянется ветвями святое дерево, а на погосте ходят белые блазни, взывая к родным душам. Многое говорили о Давети, но наверняка не знал никто -- боялись люди ходить в заброшенное печище. Даже охочие до всего загадочного мальчишки не отваживались пройти сквозь лес, взобраться легкими ногами на холм и взглянуть на провалившиеся крыши пустого села. Одно странно -- никто в Даветь не ходил, а дорога, ведущая к ней, оказалась на редкость раскатанной да утоптанной. И лес вокруг не громоздился зловещим живым тыном, а шумел приветливо, словно одобряя наш путь. Лис, покосившись на безоблачное небо, недовольно пробурчал: -- Вот и верь приметам! С утра собака хозяйская по земле валялась и куры ощипывались, а на небе -- ни облачка. -- Ты радуйся, что ведро стороной прошло, -- Медведь легонько подпихнул брата вперед, -- да шагай побыстрее, а то мы Чужака вовек не догоним. -- И так не догоним, -- повел плечом Лис, -- следов-то на дороге нет. Медведь потемнел лицом, но уверенности не утратил: -- Догоним. -- Всегда они такие? Ко мне бесшумно подошла Беляна и, приноровившись к широким шагам, пристроилась рядом. В обычной одежде она стала невероятно красивой. Голубой плат скрывал короткие волосы, а глаза под ним светились влажной манящей глубиной. Я и разговаривать с ней не мог -- почему-то срывался голос и фразы получались грубые, неуклюжие, точно доски-горбыли. Иногда лучше смолчать, чем глупость сморозить... Беляна, подождав немного, усмехнулась и вновь спросила: -- Как считаешь, догоним ведуна? -- Не знаю, -- с трудом выдавил я. Она, нагнувшись, на ходу сорвала с придороги травинку, пососала влажную мякоть пухлыми губами и, зардевшись, попросила: -- Расскажи мне о нем... Мне доводилось испытывать боль, но ее просьба обожгла страшно, словно кипятком плеснули на рану. Все во мне возмутилось, а воспротивиться глубокому девичьему голосу не смог. Пришлось рассказывать. Начал со Сновидицы, как выгнали ее и как вернулась она с ребенком, а закончил уже Пчевой. Пока переживал заново смерть Хитреца и