ть приторный запах давно не мытого тела, склонилась, к ее уху, зашептала: -- Рот закрой да не ори, коли жить хочешь! Тетка оказалась умненькой, замолкла. Я, по-прежнему зажимая ей рот и на мужика за столом поглядывая -- а вдруг проснется от возни нашей мышиной, -- продолжила: -- Сейчас скажешь мне тихо и без утайки, где я и как отсель да Нового Города дойти. Баба согласно закивала нечесаной головой. Испугалась... Ну, была не была! Я отпустила ладонь. Дикий визг сотряс стены. Мужик из-за стола вылетел, словно каленая стрела из лука, упал мне на спину. Я шатнулась, ослабила хватку. Толстуха вывернулась из моих рук, навалилась сверху, вмяла меня в полати. Смрадный запах проник в ноздри, толстые пальцы сомкнулись на горле. -- Удушить хотела, тварь! -- брызжа слюной вопила баба. -- Сама сдохнешь! Пальцы сдавили мое горло. Боль разрывала его на части, воздуха не хватало... Заплясали перед глазами солнечные блики... Надо же, я еще не видела здесь солнца... Перед смертью погляжу... Эрик!!! В радужном круговороте заметила, как силится мужичок оторвать от меня пухлые бабьи руки, как она, небрежно поводя плечами, стряхивает его. Даже смешно стало, а затем забилось все тело в судорогах, задергалось в отчаянном желании выжить... Я поджала ноги, двинула ими в жирный, придавивший, ломающий кости живот. Баба даже не охнула. Нависала по-прежнему надо мной озверелым лицом, сжимала шею руками... -- Пошла прочь! -- громыхнул в ушах знакомый голос. Ядун... Спасет... Бессмертный легко подхватил толстуху за бока, сдернул с меня. Она уперлась, не расцепила руки, потянула меня за собой. Боль уже не рвала -- жгла огнем... Ядун размахнулся, наотмашь стукнул толстуху по лицу. Щеки бабы дрогнули, пальцы ослабили хватку... "У простого человека такой силы быть не может", -- подумалось вдруг. -- Дрянь! -- Ядун съездил бабу еще раз, уже по другой щеке. Голова ее мотнулась, повисла на грудь, руки обмякли, тело безвольно поползло на пол... Убил? Одним ударом убил?! Я неверяще смотрела на Ядуна. -- Спать! -- велел он. -- Живо! Мне расхотелось ему перечить, да и смелости, той, что была раньше, я уже не чуяла. Узрела, на что жрец способен... С одного удара этакую тушу завалить... Коли хочу Эрика дождаться, не стоит терпение Ядуна испытывать. Я быстро прошлепала босыми ногами в свой угол, юркнула обратно под шкуры. -- А ты на что здесь сидел? -- перекинулся Ядун на мужичка. -- Иль не знаешь, какова Жмара ночью? А коли покалечила бы она жертву, Триглаву обещанную? Жмара? Звали так домовых, которые по ночам на человека наваливались и давили его до синяков на теле. Неужто баба эта -- Жмара? По хватке похожа... Я покосилась на недвижное тело на полу. Оно расплылось, обмякло, голова свесилась на грудь, скрыла лицо... Баба как баба. Чушь это все... -- Да я... Да она... -- оправдывался мужичок. Ядун махнул рукой: -- Убери здесь и смотри, гостью пальцем не тронь. В моей она власти, я ее и наказывать буду. Наказывать? Как меня еще наказать можно и за что? За то, что домой хочу? За то, что горько и одиноко мне в неведомой земле, где люди -- не люди, а за спиной взамен дружеских рук костлявые длани Ядуна? Где Эрик мой? Где Олег? Беляна? Неужто не увидеть мне вас более, слова доброго не сказать? Ой горе, горюшко... Я сдавилась в комочек, зарылась с головой в темноту -- тут наконец и пожалела себя -- разлилась слезами. Хоть они-то были настоящими, сбегали по щекам теми же горячими каплями, что всегда облегчали заплутавшую, одинокую душу. СЛАВЕН Все здесь казалось необычным. Высились истуканами те же ели с когтистыми, до земли, лапами и поросшими седым мхом стволами, те же лесные шумы раздавались в густом воздухе, запахи звериные были те же, а все-таки отчего-то не по себе было. Казалось, притаился рядом кто-то невидимый и вглядывается в утомленных дорогой пришельцев. Нечасто я Волхский лес вспоминал, не ожидал, что доведется вновь в него воротиться, да с Чужаком вместе... Он еще в Ладоге предупредил: -- Отправимся в Волхский лес -- лишь там пути проложены, мне ведомые... -- Какие пути? -- наивно заинтересовался Бегун. Волх даже не взглянул на него -- собирался, укладывал в суму разные мелочи. -- Как мы на кромку-то попадем? -- не унимался певун. Мне и самому интересно было -- чем же нас волх на этот раз очарует, чтобы нежить привиделась? -- Да просто. -- Чужак накинул на верх мешка веревку, стянул тугим узлом, шепнул что-то невразумительное, видать, заговор от вора лихого. -- Перекинетесь через двенадцать ножей, в землю воткнутых, и все. Я чуть не засмеялся -- вспомнил, как однажды, мальчишкой еще, обидел меня отец неласковым словом. Я тогда своего дружка Егожу чуть в топь не затащил -- хотел до Болотной Хозяйки добраться и силой с ней померяться. Глупый был, несмышленый, и отец тогда здорово осерчал. "Ты трус! -- приговаривал, охаживая прутом. -- В одиночку идти испугался! О друге не подумал -- о себе позаботился. Вот тебе, чтоб впредь сперва о других думал, а лишь потом о себе!" До того проступка он руки на меня не поднимал, разве для острастки. Никто меня тогда не пожалел, а матери, что всегда добрым словом согревала, не было уже -- разозлился я на весь свет, вот и решился старинным дедовским способом в серого волка иль другого какого оборотня перекинуться. Давно это было... Обиженный, безутешный, выкрал я у отца все ножи, что в избе хранились, ушел подальше от печища, ткнул их ровной грядой в землю, глаза закрыл, да и кувыркнулся через них. Думал -- все! Очнусь, а вместо рук своих человеческих увижу лапы волчьи... Страшно стало -- что натворил сдуру?! А потом решился -- глаза разлепил, еле скосил их, на руки глянул... Руки руками и остались... Я еще раз тогда через ножи прыгнул -- проверить, а потом понял: болтовня все это -- о ножах и заговорах на оборотничество! Я это еще мальцом понял, а Чужак меня сейчас в обратном уверить хотел! -- Что смотришь волком, ведогон? -- поймал он мой взгляд. Повадился же ведогоном величать! Словно не было у меня имени... -- Кидался я уж через ножи, -- честно ответил я. -- Толку с этого -- что с козла молока. Чужак ухмыльнулся: -- Кидался, да не там, не через те и не вовремя. Ладно, пусть верит во что хочет. Я силы его умалять не стану -- волх, хоть и спятивши слегка, а все-таки чародей. Да и ньяра злить не стоит -- коли решит, что водит его Чужак за нос, долго ждать не станет -- за меч хватится... Ножи так ножи... А болотники волху поверили, примолкли и всю дорогу расспросами донимали, мол, что чувствуешь, когда зверем становишься, и как обратно из зверя человеком сделаться. Чужак неохотно, а отвечал. Я едва смех сдерживал, его ответы слушая. Ловко волх выкручивался -- самому Ролло этакой гладкой лжи не выдумать! -- Не обязательно, -- говорил, -- на кромке зверем станешь. Есть там три времени, в кои облик человеческий еще силу имеет. Первое время -- слияние. Это когда входишь на кромку. Второе -- срединное, когда дело, за каким пришел, с ведогоном в единое слившись, вершишь, и третье -- когда уходить надо. -- А если не уйдешь? -- спрашивал Бегун, внимая волху, словно мальчишка, страшную сказку услышавший. -- После третьего времени ведогон над человеком верх берет, тогда уж от него не избавишься... -- важно завершал речь волх. И при этом на меня косился, будто недоговаривал нечто важное. Знал я -- считает он меня ведогоном, над человеком верх взявшим, да обиды на него не было -- не те уж мои годы, чтоб по пустякам кулаками махать... Правда, раз ввязался в спор: -- Коли я -- ведогон, то как же я с кромки сошел? Ты говоришь -- третье время уж никого не выпускает. -- Верно. -- Чужак кивнул. -- Да только -- что любой кромешник против богов? Боги тебя обратно выпустили, видать, умолил их кто-то, жизнь свою за тебя отдал. Спорили мы под вечер, когда все уж спали давно. Мне после Валланда ночами плохо спалось, а волх когда спал -- вовсе неведомо, вот и сидели мы возле огня, болтали о пустом. Луна на снегу серебром дорогу вычеркивала, и показалось вдруг, будто рассыпались по снежной простыне русые девичьи волосы и шепнул, едва слышно, лес: "Ия..." Я тогда чуть не поверил Чужаковым россказням, хорошо -- хрюкнул во сне Медведь, переворачиваясь на другой бок, прогнал наваждение. Зато подозрения пришли. Немногим я доверял, а на Чужаковы добрые помыслы и вовсе не полагался. Волх по доброте душевной никому помогать не стал бы -- ни друзьям, ни врагам, да и разницы меж ними он не разбирал. Не из дружеского участия он с нами пошел... Я на спящих покосился. Дышали они ровно, веками не дергали -- крепок оказался сон подлунный... -- Спросить что хочешь? -- заметил мое волнение Чужак. -- Спрашивай, спят они. -- Я тебя не первый день знаю, -- зашел я издалека. Чужак поморщился. Ясно -- не любит долгие смутные речи слушать, сам лишь болтать их горазд. Я хмыкнул, спросил коротко: -- Почему ты с нами? -- По дороге нам. Я вам помогу, вы -- мне... Это больше на правду походило, чем его дружеское сочувствие и бескорыстная помощь. -- Чем же мы тебе помочь можем? -- Там поглядим, -- уклончиво ответил он. Хитрый зверь, матерый... Слава богам, нет у него тяги к власти, а то Рюрик и не заметил бы, как собственную избу подпалил вместе с челядью... -- Про тебя так тоже думать будут, а того, кто тебе правой рукой станет, деревьями на четыре стороны разорвут, будто вора, -- неожиданно сказал он. -- Только ты того не узришь, вернешься в то время назад на кромку. Выйдет срок твоему человечьему телу... Шепчу я, что ли, вслух иль губами шевелю, когда думаю? Уж который раз он мои мысли ловит, на незаданные вопросы ответ дает... Я вернулся к прежнему разговору: -- А коли разойдутся наши пути? Он пожал плечами, звякнул золотыми змеями на руках: -- Вряд ли. Всем нам Ядун нужен. Мне -- по воле Магуровой, вам -- из-за Вассы... Один человек двумя путями не ходит... -- Зачем Васса к Ядуну пошла? Неужто на болотников жаловаться? -- удивился я. -- Не к нему она шла, да к нему попала. Проклятый волх! Что ни слово -- то загадка. Попробуй пойми его! Я отвернулся от костра, лег спать. Коли собеседник шибко умен, при нем лучше помалкивать... А на другой день мы в Волхский лес вошли. Чужак, прежде чем под его сень ступить, яркий рыжий волос из котомки вынул, поднял его к солнцу на ладони, попросил: -- Ветры буйные, длиннобородые крестовые да быстрые дорожные, жгучие северные да ласковые южные, злые заморские да знакомцы родимые, дотянитесь до моей руки, утрите мою ладонь, отнесите сей подарочек той, что пред кромкой сидит, вход сторожит! Отоприте семь засовов, отпустите красну девицу, а после жеребцом по лугам пронеситесь, о последнем волхе потризнуйте... Сильный порыв ветра ударил меня в спину, промчался по верхушкам деревьев, сорвал с руки Чужака золотую искру. Болотники дружно ахнули. Мне тоже не по себе стало -- это ж надо было волху так вовремя заговор свой сказать! Или ветры его и впрямь услышали? Быть такого не могло... Ролло бы сейчас от души над моим вытянутым лицом посмеялся! Волх себе не изменил. Коли начал чудить, то уж не сразу кончит... Рванулся за волоском в чащу. Эрик от него лишь на полшага отстал, да и болотники заспешили, а я не очень торопился. В лесу ветер не погуляет -- далеко бежать не придется, по голосам своих сыщу... Как я думал, так и вышло. Волосок бросило под орешник -- и ста шагов не вышло. -- Здесь. -- Чужак уселся на снег, развязал мешок. Странно было смотреть на него -- чудилось, будто волх сам верил в то, что творил. А уж наши мужики точно верили. Вылупились на Чужака. Каждый нож, из котомки вынутый, ошалелыми глазами провожали. Лес кругом стоял таинственный. Я припомнил Лешачиху... Интересно, где она сейчас гуляет, кого запугивает? Помнит ли нас, болотников неведомых? Чужак разложил перед собой ножи, вздохнул глубоко и, склоняясь к каждому поочередно, начал заговор нашептывать и втыкать их в землю. Ровненько, словно густой гребешок для Лешего из них сделать хотел. Я вслушался. Первый брат -- замок отомкнет. Второй брат -- узду оборвет. Третий брат -- сторожа заговорит. Четвертый брат -- ворота отворит. Пятый брат -- на вороп пойдет. Шестой брат -- за собой позовет. Седьмой брат -- от бед оградит, Восьмой брат -- просвет углядит. Девятый брат -- на кромку взойдет. Десятый брат -- за ним проведет. Срединный брат -- глаза замутит. Дюжинный -- назад воротит! Уже двенадцать ножей было воткнуто, а один все еще лежал у ног Чужака. Волх поднял его, аккуратно воткнул в один ряд с остальными и прикрыл сверху еловой веткой: -- А тебе, предатель, в дому сидеть, в дому сидеть, на дорогу глядеть! Едва он договорил -- смолк лес. Такой тишины мне отродясь слышать не доводилось. Охотники заозирались испуганно, а Эрик даже за меч схватился. -- Это он меня провожает... -- Чужак встал, вскинул голову, закричал громко, протяжно: -- Прощай, лес родимый! Не поминай лихом! Тишина зазвенела, зазвучала голосами. Зашелестел ветер по верхам деревьев, послышался в отдалении сторожкий шаг незнакомого зверя, задолдонила о своем зигзица -- ку-ку, ку-ку... -- Вот и все... -- Чужак сел, обхватил голову руками, уронил ее на колени. -- Все... -- Неужто теперь никогда вернуться не сможешь? -- пожалел его Бегун. -- Может, и не ходить тебе на эту... В общем... Как ее... -- Кромку, -- услужливо подсказал Медведь. Волх поднял на них глаза, радужные всполохи пробежали по лицам, озарили их ярким светом. -- Чужой я здесь... Словно и не был... Если притворялся он, то так мастерски, что даже я ему поверил. Ненадолго, правда, но поверил... Медведь, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, спросил: -- А что теперь-то делать? Прыгать через эти ножи, что ли? -- Нет, братец, меж ними проползать! -- Лис шутить не перестал, а по глазам видно было -- трусил. Зверя никакого не боялся, самого волха приструнить смог, а перед неведомой судьбой трусил. От страха и шутил... -- Перешагнуть просто... -- Волх взглянул на небо. Оно уже розовело -- клонился день к вечеру, терял краски. -- Как тень от предателя с братьями поравняется, так и перешагивай... -- Какого предателя? Какими братьями? -- не понял Эрик. Они с волхом редко говорили -- не сразу вековая вражда забывается, но все же не было меж ними былой ненависти. Вот и теперь ньяр спрашивал доверчиво, дружески. Чужак с ответом не задержался: -- Тринадцатый нож, под елью воткнутый, -- предатель. Едва мы перекинемся, он веткой прикроется, а как третье время выйдет -- вовсе из земли вылезет. -- Почему? -- Предатель он. Вырвется из земли, закроет нам обратный путь. Кто через тринадцать братьев перекидывался, тот через тринадцать и обратно ворочаться должен. А ежели сей нож злой человек отыщет да в прежнюю лунку воткнет, будет он над нами могучую власть иметь... Потому и скрываю его под елочкой, чтоб не полонил никто... Тонкая тень от ножа-предателя медленно ползла к рукоятям горделиво выстроившихся в рядок ножей-братьев. Стала она тонкой полоской... Вот чуть подвинулась... Вот еще чуть... Вот уж почти сравнялась с ними... Медведь вздохнул, закрыл глаза. Я их тоже закрывал, когда мальчишкой перекинуться пробовал, а теперь все хотел видеть... Все... -- Пора! -- Волх зацепил ньяра за руку, рванул за собой. Эрик, уж на что вертким уродился, а от неожиданности кубарем перевалился через ножи следом за Чужаком. У меня вдруг помутилось в глазах, ноги сами потянули к заветной черте. Толкнул кого-то, переступил... Солнце ударило по зрачкам закатным бликом, ослепило, покрыло весь мир ярким белым светом. Боль пронзила бок, вывела из забытья. Почуял -- падаю... -- Прости, Олег! -- Медведь, стоя надо мной, протягивал руку, хотел помочь подняться. -- Не со зла я тебя ринул. Сам не знаю, как вышло. Уж больно ножи близко воткнуты -- не переступить, чтоб никого не задеть! -- Ладно тебе... -- Я ухватился за протянутую руку, огляделся, поднявшись. Все было по-прежнему -- и орешник тот же, и ели те же, только стояли мы теперь с другой стороны от ножей. Как-то теперь Чужак все объяснит? Неужели наши своим глазам меньше поверят, чем его объяснениям? Лис сообразил первым, завертел головой, расширил глаза: -- Где же твоя кромка, волх? -- Вот она. -- Чужак развел руки в стороны, словно охватывая лес. -- Не считай нас дурнями! -- Лис встряхнулся, еще раз осмотрелся и даже ветку еловую потер в руках. -- Никакая это не кромка, а прежний Волхский лес. Вон и волосок лежит, что ты на ветер кидал. Он указал рукой на орешник. Голый ствол жалобно, будто виноватясь, смотрел на нас гладкими ветками. А волоска не было! -- Ветер унес, -- быстро поправился Лис, углядев свою промашку. -- Зато елка елкой пахнет, и зигзица по-прежнему кукует, а не петухом квохчет... -- А ты чего ждал? -- невозмутимо спросил Чужак. -- Я?! -- Лис возмутился, двинулся к нему. -- Я верил тебе! Силе твоей верил! Пора было вмешаться... Обманул волх или просто душу потешил, обдурив мужиков наших доверчивых, а все-таки он многое знал. Коли пообещал Вассу сыскать -- сыщет, а уж где, то не наша забота. Не следует Лису петушиный норов показывать -- лучше вид сделать, будто верит волху. И тому лестно, и нам пользы больше... Мне едва удалось Лису все втолковать незаметно. Остальные и без объяснений со странностями Чужака смирились. Бегун лишь вздохнул тяжко, а Медведь, похоже, и вправду верил, будто на кромку перешел... Ньяр? А что о нем говорить -- он никогда волха разумным не считал... Я не сам опасность заметил -- подсказало что-то невидимое, развернуло лицом к орешнику. Куст шевельнулся едва-едва, выпустил из-за ветвей высокую узкогрудую женщину. Зипун на ней провисал, словно на пугале, ладные лыжи, казалось, вовсе снег не приминали... Она увидела нас, остановилась, поправила на голове шапку с лисьей опушкой. Из-под густого меха глянули настороженные черные глаза: -- Вы кто такие будете? А она-то кто такая и почему в одиночку по лесу бродит? Охотница иль заплутала, от ватаги отбилась? Я краем глаза зацепил ножи... Что же она о нас подумать может?! Еще решит, будто к оборотням попала. Исполох к дурным мыслям подбивает... Эвон какая у нее коса острая за спиной торчит да лук -- не всякому мужику его согнуть под силу. Испугается и сгоряча начнет сечь всех, кто под руку попадется. Бабья сила, конечно, невелика, но с перепугу может и поранить... Я незаметно потянулся к поясу. Девка углядела, дернула одной рукой косу из-за спины. Охотница! Такой сноровке и Эрик бы позавидовал -- я еще меча не коснулся, а она уже ощерилась оружием, закружила возле нас, намечая жертву. Чужак наклонился, подхватил с земли суковатую палку, швырнул ее в незнакомку. Что делает, дурень?! Сам свару начинает! Палка треснулась о лезвие косы, упала в глубокий снег. Девица остановилась. Волх метнулся вперед, поднырнул под лезвие, сорвал с девичьей головы яркую шапку. Девка охнула, по плечам рассыпались темные густые волосы. Мне таких видеть не доводилось -- черные, шелковые, блестящие, точно вороново крыло. -- Как осмелился?! -- выкрикнула девка. -- Не гневись, Ягая. -- Чужак склонился, поднял шапку охотницы, бережно стряхнул с нее снег. -- Да только в шапке ты меня и слушать не станешь -- зарубишь ватажников моих. -- Ватажников?! -- Девица тряхнула головой, расхохоталась грубо. -- Первый раз вижу, чтоб у волха ватажники из ведогонов были! Она что, заранее с Чужаком сговорилась? Ведогоны... -- А мне впервой, что ты входящих, не расспрашивая, рубить хочешь. -- Волх протянул ей шапку. -- Иль бабка твоя забыла -- на кромке всяк сам себе судьбу выбирает? -- Ну, погорячилась... -- согласилась незнакомка. -- Да и спрашивала я -- вы ж не ответили. Так куда путь держите? Кто она? И имя странное -- Ягая... Я от стариков о богине слышал, той, что мертвечиной питалась, так у той похожее имечко было. Ягой звалась... Была она стара и уродлива. Поговаривали даже, будто она Морене родней дальней приходится... Чужак улыбнулся: -- За Ядуном охотимся... -- Так ты тот волх, что Магуре убить его поклялся? -- удивилась девица, натягивая шапку и заправляя под нее свои дивные волосы. -- Сам не ведаешь, за что взялся... Разве по силам тебе Бессмертный? Хотя болтают, будто он с моей бабкой двоюродной поссорился... Может, подсобит она тебе, да только и вдвоем вряд ли до него дотянетесь... -- А нас не двое -- поболее... -- Эти?! -- Девица окатила нас пустым холодным взором, снова засмеялась презрительно. -- Ну-ну... Ступайте, коли так! Однако оказалась девка с норовом. Иной лесная охотница и не могла быть. А все же странно -- откуда взялась она в Волхском лесу и о чем с Чужаком беседу вела... Опять же Ядуна знала... Откуда? Чужак слегка поклонился ей. Охотница развернулась, лихо толкнулась так и не спрятанной косой. Снежный вихрь вылетел из-под лезвия, ударил мне в лицо. Показалось сквозь белую пелену -- скрутилась неведомая девица жгутом, вытянулась в длинную белую змею и скользнула под куст... -- Можем идти теперь, -- облегченно вздохнул Чужак. -- Рассмешили мы ее -- смеха ради пропустила. А обычно, пока не допытается, кого в покровители избираем, -- не пускает. -- Да кто она такая, чтоб распоряжаться здесь?! -- взвился Лис. -- Стражница. -- Чужак поправил лыжи, двинулся вперед. Не хочет иного сказать -- не надо. Сами разберемся. Я скользнул за ним. После Чужака на снегу оставался ровный, глубоко вмятый след, и идти было легко, будто по давно накатанной лыжне. Куда только идти? Я заглянул через плечо волха. Расстилались пред нами ровные сугробы, гладкие, без единого следа... Без следа?! А как же девка?! Я хорошо помнил -- с этой стороны она пришла! Где ее следы?! Чужак споткнулся, пробормотал что-то. Неужто он ничего не выдумывал? Неужто на неведомой кромке мы лыжню ладим?! Расхохотались над моей головой скрипучие старые ели, повеселел унылый клич зигзицы, взвихрился снег под Чужаковой лыжей, плюнул в лицо: -- Волх никогда не врет! Никогда! ВАССА Не встретилась я с Шамаханской Княгиней -- рвалась сыскать Новый Город, спешила домой поскорей воротиться... Едва утро светом забрезжило -- вскочила, начала драную, грязную одежду натягивать. Хорошо хоть подсохла она за ночь... -- Ты, девица, не торопись в свое старье обряжаться. -- Тщедушный хозяин выглянул из-за перегородки, протянул мне красивое добротное платье. -- Попробуй-ка лучше это. Путь-то неблизок... Маленькие глазки преданно смотрели на меня, узкий рот кривился в подобострастной улыбке. Экая мразь... Я опустила глаза, глянула на его руки. Гладкие, холеные, будто не он ночью тяжелое тело Жмары во двор вытаскивал и яму там рыл -- от света белого кровавое дело скрывал. Я всю ночь слушала, как скоблил вилами промерзшую землю, как кряхтел, заталкивая туда руками окоченевший труп. А теперь эти руки мне одежду протягивали... Поморщилась я невольно, но подарок взяла -- голышом не очень-то по морозу походишь, а путь далек и неведом. Одежда была будто по мне сшита, только непривычна немного -- порты теплые, вроде мужских, полотняная рубаха с поясом, а поверх всего яркая густая шуба. Красиво и удобно... -- Соболья! -- похвалил шубу мужичок. -- Сама Княгиня такую надеть не отказалась бы! -- Так Княгиню бы и одевал! -- съязвила я, наслаждаясь мягкими прикосновениями тонкой и легкой ткани. -- Ты для меня поважней Княгини будешь, -- не обиделся он. -- Ты богом выбрана! Жертва... -- Никакая я не жертва! -- Все не веришь? -- Ядун вошел бесшумно, словно тать ночной, скинул с плеча длинный, изукрашенный странной резьбой меч, скосил на меня глаза и одобрительно качнул головой. -- Хороша! За такую и драться не стыдно. Шевельнулась во мне отчаянная надежда -- Эрик! Нашел... -- С кем драться? -- Ас кем доведется, -- беспечно ответил Ядун. -- Ты Же в путь собралась, а дороги на кромке опасные. Ладно коли на Встречника иль Дрожника натолкнешься, а ежели случится с Гнетеей иль Огнеей старшей встретиться? Ты еще человеком пахнешь, а они до этого запаха жуть как охочи -- без боя не отвадишь. Опять он о своем... Кромка... Духи... Я по обычаю поклонилась хозяину -- люб он мне был иль нет, а в избу впустил и добром одарил, не след на участие грубостью отвечать -- и выскользнула наружу. Встретило утро морозцем да туманной дымкой. По дымке и почуяла -- ясным будет день, солнечным. Знать, и путь добрым будет. Я надела лыжи, что возле крыльца стояли -- меня дожидали, и побежала прочь из городища. Даже по сторонам не глядела -- что на чужую жизнь любоваться, когда своя расползается, по швам трещит! Ядун меня лишь на реке догнал, крикнул издали: -- Куда несешься, пути не ведая? -- Домой! -- рыкнула я, наподдав ходу. -- Дура! -- Ядун поравнялся со мной, побежал рядом. -- Нет здесь твоего дома, как не поймешь! Повезло, что зима не сошла и река не вскрылась, а то быть бы тебе гостьей на дне речном средь Русалок да Водянников! Здесь никому не дозволено на реку без должного слова ступать! Хотелось оборвать его, но свежа была в памяти ночная драка и сила, Жмару свалившая, помнилась... Пусть болтает -- под разговор и путь короче становится. -- И какое же слово сказать надо? -- То, что силу над речными и озерными незнатями дает. Тебе его ведать не след. -- Почему? -- Ты -- слитая, тебе с ними не совладать, даже со словом заветным... -- Что значит -- слитая? -- Не ведогон еще и не человек уже... На кромке такие лишь краткое время живут, если не выбирают себе средь богов хозяина. Потом совсем ведогонами становятся... А коли назовешь, кому предназначаешься, -- тут уж владыка твой порешит, кого из тебя гнать и когда. -- А у ведогонов есть хозяева? Ядун покачал головой: -- Они сами себе владыки. Правда, перед смертью указывают, к кому заступить хотят. Куда ведогон заступит, туда и человеку, с коим он повязан, прямой путь... Не думала я, что так интересно будет слушать Ядуновы россказни. Красиво выдумывал, сказочно. Иногда даже казалось -- еще немного, и поверю в кромку да в нежить, на ней живущую, а потом поглядывала на речные высокие берега, чуяла на лице знакомые прикосновения морозца и вспоминала о доме и об Эрике. Одного понять не могла -- как сотворили боги две столь похожие реки? Ядун сказывал, эту Ольхом зовут, а с Мутной она ничем не рознилась. Вот деревья повисли над рекой, вмерзли тонкими ветвями в лед. Точь-в-точь те самые, с которых мы на Меславову ладью напали... Вот поворот, а за ним -- избушка Неулыбина. Я эти места вдоль и поперек истоптала -- не могу ошибиться! Я остановилась, пригляделась получше. Нет, не обманываюсь! Даже лаз в ольховых зарослях, через который за водой шастали, тот же. Неужто дошла?! Я бросилась в ольховник, подлезла под черные голые ветви, устремилась на бугор... Стучало, ошалев от счастья, сердце, колотилось в груди, словно желало поперед меня в родимую избу вбежать да обнять бедную старую горбунью... Птицей я холм перелетела и застыла на нем, глазам не веря. Не было предо мной Неулыбиной избушки. Расстилались ровные поля. А на межах, словно норы зверей неведомых, чернели дыры. Не сразу и признала в них входы в человечье жилье... -- Межевка. Ядун пристроился рядом, потянул меня за руку -- прочь от незнакомого печища. -- Что? -- не поняла я. -- Место так зовется, -- объяснил Ядун -- Межевка. Тебе туда хода нет. Почему нет? Куда захочу, туда и пойду! Нечего мне указывать, чай, не родной батюшка! Ядун хмыкнул, отпустил меня, повернулся, собираясь двинуться обратно. Я за ним не спешила. Жреца не сразу разберешь -- хитер... А что, коли живут в этом печище добрые люди, помогут мне -- дорогу до Новограда подскажут? Может, потому и не хочет Ядун, чтоб я туда ходила? Эх, была не была! Я ухнула, рванулась с холма. Резвые ноги ловко поймали ход, понесли к дырам в земле. Заснеженное поле промчалась быстро, словно на крыльях перелетела, подвернула к первой же норе и не спросясь, пока Ядун не догнал, сорвала лыжи и толкнула хлипкую дверь. Изнутри повеяло горячим ржаным запахом, пахнущей сеном темнотой. Свет от дверей едва освещал клети, топил в сумраке углы и лавки. Куда пойти? Да и есть ли здесь кто? В тишине что-то негромко посапывало... Человек? -- Дома ли хозяева?! -- кликнула я негромко. Темнота не ответила, не дрогнула даже. Если здесь и есть люди, то странные какие-то -- спят средь бела дня... И скотины никакой не видать, и печь не топится... Печь? Не щипало глаза, не тянуло запахом дыма... Я выпрямила руки, двинулась наощупь. Ноги цеплялись за что-то, ступали по мягкому. Сено? Дверь за спиной скрипнула зловеще, напугала, заставила сжаться в комок... В просвете появилась тощая фигура Ядуна. Догнал-таки... А может, оно и к лучшему, что догнал, -- неладное было в этой избе. Я попятилась к выходу. -- Держи!!!! -- Тонкий вопль пронзил тишину, вспыхнул свет, ослепил глаза. Я зажмурилась, застыла на месте. Люди... Напугались, небось, со сна, не разобрав, решили -- тать какой прокрался в темноте. Ничего, объясню все, растолкую... -- Беги! -- Ядун ухватил меня за шубу, рванул на себя. Гладкий мех легко выскользнул из его пальцев, лишь маленькие ворсинки остались, я качнулась, упала лицом в мягкое душистое сено. -- Ведогон! Кто это кричит? Голоса тонкие, писклявые, незнакомые... Я вскинула голову. Лица... Много было лиц, а рознились мало -- все круглые, румяные, в золотых, будто спелая нива, кудряшках. У стариков бороды даже кучерявились... Видать, одна семья... -- Прочь от нее! -- Ядун спрыгнул вниз, загородил меня от испытующих голубых глаз. Чего он за меня испугался? Такие потешные люди... И ростиком -- чуть меня выше... Только бабы у них неказистые -- одна маленькая, толстая, в длинной белой рубахе до пят, а другая страшная старуха -- такой лишь детей пугать... -- Быстрей! -- Ядун протянул мне руку, поднял на ноги. Мучило меня жуткое предчувствие: к людям ли я попала? Не бывает меж людьми такого сходства, да и печи в избе нет, и полати, будто не для людей: не шкурами -- сеном уложены... Мороз потрескивал на крыше, я в шубе мерзла, а эти стояли в простых рубахах до колена да холщовых портах -- и ничего не чуяли... -- Ты, Бессмертный, не лезь! -- выступил из пестрой толпы коренастый босоногий мужичок, видать, старший в роду. -- Тут наша межа -- наш суд. Ты ступай, коли хочешь, а она закон нарушила, на межу заступила. Ее наказать надо. Остальные согласно закивали, загудели одобрительно... -- Она обещана Триглаву. -- Ядун по-прежнему стоял перед маленькими хозяевами, не пускал их ко мне. -- Я ее хранить должен. Отступись, Межевик. Опять имя странное. Жмара, Межевик... Все духи-незнати. Может, приняты в этом краю такие имена? У нас же многие, недолго думая, детей по старшинству, а то и по времени рождения величают. Как бы ни звали мужика, а отступать он не собирался. Набычился, выдвинул вперед кучерявую бороду: -- Моя межа! Тебе отступаться! Его челядь загалдела, двинулась на жреца. Тот меч потянул... Так и передраться недолго из-за пустяка. Подумаешь, на межу заступила... -- Послушайте, -- ввязалась я. -- Я в здешних краях недавно -- ваших законов не знаю. Коли обидела вас чем, то не со злого умысла. Два маленьких голубоглазых паренька прыснули в кулаки, а мужичок ухмыльнулся: -- Да у вас, людей, разве бывает умысел? Живете точно перекати-поле, границ не ведаете... А граница -- всему венец! У нас, людей? А он кем себя считает? Богом, что ли? -- Коли нужна она Триглаву, -- мужик покосился на жреца, фыркнул, увидев меч, -- пускай берет, покуда мы ее не порешили. Ядун ткнул острием меча в сено, рявкнул: -- Не может он ее отсюда взять! Из-за спины толстой бабы выглянул веснушчатый мальчонка, лет пяти от роду, отважно заявил: -- Значит, и болтать не о чем! -- Верно Межевичок сказал... Верно... -- зашептались желтоголовые. -- Порешить ее иль побить так, чтоб навек запомнила, как на чужую межу ходить! Да что с ними всеми? Кем себя возомнили?! Стоят тут, недомерки, судачат о моей судьбе! Вот выйду сейчас, и ничего они мне не сделают. Языком трепать и запугивать все горазды! -- А пошли вы... -- Я махнула рукой, двинулась к двери. -- Стой, где стояла, словно трава врасти! -- выкрикнул Межевичок. Показалось, будто промчался по спелой ниве теплый ветер, загремел налитыми колосьями. Я рванулась к выходу, почуяв в словах мальчишки злое колдовство... Поздно... Ноги налились тяжестью, завязли намертво в густом сене. Мальчишка, глуздырь сопливый, а такую силу имеет? Боги, куда же я попала, что за нелюди в этой избе прижились?! За что меня жизни лишить собираются? За межу? Я зашарила глазами по лицам. Ни тени улыбки... Неужели не шутка это, не розыгрыш? Жизнь, дар бесценный, божественный, из-за межи порушить? Дура я, что Ядуну не поверила, на свою погибель в печище это сунулась! -- Ядун... -- прошептать хотела, но лишь едва шевельнула губами. Действовало заклинание Межевичка, вращивало меня в землю, будто траву, и такой же безголосой делало. -- Не спеши, Межевой. -- Ядун, будто услышал, вытянул меч, перекрыл златоглавым путь. -- Без боя не отдам девку! -- Тут наша межа! Маленькие человечки загалдели разом, перебивая друг друга, тетка с мальчишкой выпрыгнули поперед всех: -- На своей меже мы суд вершим! Ступай отсюда, пока цел, да богу своему прожорливому скажи -- пусть для своих услад иных баб ищет! -- Заткнись! -- Ядун ловко залепил по разгоревшемуся бабьему лицу звонкую плюху. Хорошо не мечом -- свободной ладонью... Меня передернуло -- скор на расправу... Сейчас и эту убьет... Но она лишь охнула, отшатнувшись. -- Как осмелился?! -- взвыл старший. -- А так! -- Я жреца не видела, а чуяла: сверкает глазами, примеривается мечом -- любого убьет, кто ко мне сунется. -- Придержи свою тетку, Межевой, да благодари, что не прибил ее за оскорбление и к Старейшине за правдой не отправился! Мужик попятился, качнул головой. Баба с покрасневшей от удара щекой тихонько завыла, уползая в угол, и даже настырный Межевичок перестал по-щенячьи повизгивать, предвкушая будущую расправу. -- А может, позвать все-таки Полевого? -- задумчиво пробормотал Ядун. -- Что-то он скажет, когда узнает, что на его поле убийство затевается? Нелепость какая-то... Сон дурной... Межевые, Полевые... У нас в Ладоге землепашцы им, будто малым богам, кланялись, веря, что на каждой меже есть Межевик-хозяин. Он межу, словно дом родимый, охраняет -- никого не пускает на нее, а коли забредет кто ненароком -- до смерти замучить может, и не глянет -- человек перед ним иль скотина глупая... А Полевой -- над всем полем хозяин. Ежели у земельного человека с Межевым спор выходит -- надобно Полевому хозяину кланяться, он по совести рассудит... Коли на миг поверить, будто это они и есть, то кто же бабы? Кто еще на поле живет? Память не оставила, подсказала -- Полуденница! Злая Полуденница -- старуха горбатая. Добрая-то -- зимой мала, это летом она велика да светла. Вот почему они днем спали в темноте, под снегом, а едва проснулись -- свет в избу потек! -- Ладно, забирай свою девку! -- неожиданно уступил Межевик. -- Не нужно старейшину звать... -- Иди. -- Ядун легонько толкнул меня к выходу. Межевичок что-то шепнул в кулак, разжал его, сдул слова с ладони. Я попробовала приподнять одну ногу -- получилось. Тяжесть упала с сердца и тут навалилась вновь -- Эрик! Только теперь поняла -- не врал Ядун. Кромка это... Нет здесь Эрика, и Новограда тоже нет... Ядун выпихнул мое ставшее вдруг непослушным тело, сам выпрыгнул наружу, провалившись в снег. -- Бессмертный ублюдок! -- раздался из норы голосок Межевичка и стих, оборванный жесткой родительской рукой. Видимо, опасливая Полуденница зажала ему рот, чтоб не разгневал ненароком недоброго гостя, не заставил к старейшине Полевому за правдой обратиться... Ядун волоком тянул меня обратно к реке -- я даже ног не переставляла... Зачем идти куда-то, коли все одно -- никогда не увидеть мне Эрика, никогда не встретиться с родимой сторонкой... -- Поверила наконец! -- Ядун опустил меня на снег. -- Вовремя. Второй раз тебя зимнее время выручает -- незнати травяные зимой ленивы да сонливы, не до склоки им. Зато посредь лета их и Полевым не напугаешь -- любого, кто на меже задержится, замучают... -- Знаю. -- Я вырвала руку, потерла ушибленный бок. -- Чай, малолеткой сказы слушала... Не просто слушала -- увидеть мечтала ту землю, где живут духи диковинные, а теперь -- увидела, и тоска такая, что помереть лучше... -- Устала? -- Ядун нагнулся участливо. В голосе -- подвох, в глазах -- жгучая ненависть. А ведь это он меня сюда затащил, он обманом из Нового Города утянул! Он во всем виноват! Плеснула ярость в лицо -- не удержалась в малом теле... Я вскочила, бросилась на жреца с кулаками, даже про силу его страшную забыла. -- Гад! -- кричала. -- Змея поганая! На что обрек меня?! На муку вечную средь нежити?! Перехватили меня холодные жесткие руки, прижали к тощей груди: -- Да что ты?! Что ты?! Лишь слово скажи -- отведу тебя в место заветное, а там -- тишина, покой... Это он о боге своем? У Всееда тишина, покой и тьма вечная... Нет уж, я его радовать не стану, пусть хоть на куски режет! К Триглаву -- не пойду! Ядун отшвырнул меня: -- Мучайся, коли хочешь, а все одно -- никогда тебе иного покоя не узнать, кроме как в Триглавовых палатах! -- Неправда! -- Я захлебнулась слезами. -- Эрик отыщет меня! Отыщет! Лада так сказала! -- Тьфу, дура! -- сплюнул Ядун, шлепнулся в снег, утер мокрой рукавицей худое лицо. И меня ноги уж не держали -- упала возле него, утопила горестные всхлипы в коленях. Нельзя мне при нем плакать, нельзя слабину давать... Верить надо Ладе. Да и Чужак обещал Ядуна убить. Он коли обещал -- выполнит! Ждать нужно. Терпеть да ждать... СЛАВЕН Чужак не ведал усталости -- шел по сугробам неутомимо, словно гналось за ним по пятам неумолимое время, хотело стереть его в пыль дорожную, в прах под ногами... Волх многое сказывал о времени. По его словам выходило, будто властно оно даже над богами... -- У времени нет облика, но как заметны его следы на людских лицах, на старых вещах, на земном покрове! Многие ли думают о нем, многие ли кланяются ему? Нет таких... А ведь оно могущественней всего на свете! -- говорил Чужак. Я верил ему. Теперь верил... И про время, коли подумать, он верно толковал. Не в силах были совладать с ним могучие боги. Под его суровой дланью одряхлел старый Род и вознесся громовой Перун, а булгары уж и Перуна забыли, приняли молодого страдающего бога вальхов... Время... Грозный противник -- безжалостный, непобедимый... Пред таким не захочешь, а склонишься. Жаль, не на нашей стороне оно... Я в себе перемен не чуял, но замечал беспокойство в добродушно-ленивом взоре Медведя и неожиданную молчаливость Лиса и понимал -- набирают силу слившиеся с ними невидимые ведогоны, свыкаются с телами человеческими. Даже Эрик менялся, глянешь -- и не поверишь, что когда-то смеяться умел. Объяснял он угрюмость свою тоской-печалью, да не от тоски кричал ночами, не от печали меч из рук не выпускал...