начало вкладывать безумные деньги в космические программы, ходило голое и босое... Нет, и тогда не успели бы мы. Да и кто в прошлом веке согласился бы спасать правнуков за свои кровные?.. Что ж, человечество спокон веку делает все возможное, чтобы исчезнуть навсегда с лица этой планеты, и жутко обидится непонятно на что, если увидят, что ему это, кажется, удается. Но люди не лемминги, вот в чем дело. Освободите человечество от балласта, от липкой болотной грязи на ногах, - и оно рванет ввысь... Не нужно никакого моделирования, чтобы знать это наверняка. Мир честных, активных, умных людей! Утопия, которую не надо строить, - _достаточно не делать ничего!_ - Благодарю всех, - сказал наконец Кардинал, и при первых звуках его голоса Расторгуев, азартно что-то доказывающий Нетленному, умолк на полуслове. - Мне было важно узнать ваше мнение, спасибо. Я никого не задерживаю, кроме вас, Михаил Николаевич... Малахов остался, чувствуя себя, как на иголках. В гулком здании затихали вдали шаги Домоседова, Расторгуева и Энгельгард - слышно было, как мимо парадного вестибюля с ничего не значащей вывеской они свернули в тесный внутренний дворик, где едва хватает места десятку автомобилей и каптерке для водителей и охраны, - а лысый старичок долго молчал, прежде чем сказать: - Ну и что ты думаешь делать, Миша? Малахов передернул плечами - неуместный, мол, вопрос. - Работать, конечно. Теперь проще, без этих тайн мадридского двора. Гриф "зеро-прим" я уже снял, спасибо, что разрешили. Теперь Кардинал смотрел на него с ясно различимым любопытством. Захотелось поежиться. Ничего неуютнее невозможно и придумать - словно размышляет человек на берегу, чем швырнуть в утопающего: спасательным кругом? камнем? - Ну-ну. Работай, Миша, работай. Плохо ты выглядишь, вижу. Трудно тебе, а? - Что трудно, Павел Фомич? - тупо спросил Малахов. Кардинал встал - шаркнули по полу ножки отодвигаемого кресла. Яйцеобразный животик колыхался туда-сюда в такт мелким старческим шажкам - пять шажков в одну сторону, пять в другую. - Сам знаешь что, Мишенька. Тяжело думать о том, о чем думать не хочется, а? А ты не думай, сразу легче станет. Мне дай, я думать буду. Да и не твоего ума это дело, уж ты мне поверь. Домоседов поверил, и ты поверь. Сорвешься еще понапрасну, а мне, мальчик мой, действующий функционер нужен, а не истеричка, вроде твоего Филина... Застучало в висках. - Да о чем вы, Павел Фомич? - как мог убедительно изумился Малахов. Улыбка в сетке мелких морщин висела на лице Кардинала, как приклеенная маска. Мелькнула шалая мысль: "А если она отклеится, а там - ничего?.." - и пропала начисто. Зарефлексировал, подумал Малахов, внутренне содрогнувшись. Рано. - Я могу идти? Вопреки ожиданиям. Кардинал позволил удалиться. Дежурный поклон на прощание - и вон отсюда, вон!.. Сейчас Малахов ощущал лишь громадное облегчение и толику злорадства. Что, съели меня? Съели, орелики?.. Могли сожрать с костями, но посчитали преждевременным. Это правильно. Хотя Кардинал явно знает больше, чем показывает, и это опасно... Потом подумаю, что он может знать и о чем может догадываться; самое главное то, что выпала-таки удача, которой не ждал: кажется, еще какое-то время можно не делать то, чего не хочется делать больше всего на свете... Можно - _не решать_. Он был уже в дверях, когда голос Кардинала хлестнул вдогон. Словно бич. Словно пуля в спину. - Не тяни кота за хвост, Миша. Нашел - делись, мой тебе совет. Подумай. x x x Пятьсот не пятьсот, но пятьдесят шоколадок он действительно купил по пути в Контору и высыпал на стол перед потрясенной Фаечкой. Пора было отдавать долги, даже самые мелкие. Уже завтра может быть поздно, а значит - пора. Он разрешил Гузю взять выходной (это тоже было отдачей долга, и тоже частичной), а сам посвятил утро нудному разбору ситуации вокруг сарапульского очага полиомиелита, где интересы Санитарной службы столкнулись с интересами Службы Сонечки Энгельгард, и, как в прежние времена, был рад, когда назревающий конфликт удалось погасить в зародыше без ущерба делу. Сколько еще времени удастся жить простой и здоровой жизнью функционера? День, два? Вряд ли больше. Он знал, что Кардинал поторопился. Пока в затылок не начал ввинчиваться раскаленный шуруп, еще можно было ждать: хорошо рассчитанная задержка сенсационной новости об открытии пути спасения никак не уменьшила бы личных дивидендов функционера Малахова, скорее наоборот, и, кстати, авторитет Служб, о котором так пекся Нетленный, разом подскочил бы до стратосферы. Что еще нужно функционеру? Накануне он потратил полдня на то, чтобы быть полностью в курсе всех нюансов "Надежды" и еще раз убедиться, что работа зашла в тупик практически по всем направлениям. Ничего нового за последние две недели. То ли мозговому центру Конторы в самом деле было далеко до Филина по части умения решать нестандартные задачи, то ли дали себя знать своевременные "ценные указания", данные им самим, - в этом он не стал разбираться. Лебедянский и Воронин погрязли в мелочах, а Штейн - всего только железный тыл, а не сумрачный германский гений. Тишь была, да гладь, да унылые матюки экспертов. Но отчего-то при всей отрадности картины Малахов чуял, не затылком, а самым что ни на есть нутряным нутром, что радоваться рано. Контора еще могла преподнести сюрприз, и она не замедлила преподнести его в виде визита всклокоченного трудоголика из группы Воронина. Меньше года назад, когда, вступив во владение своей сатрапией, Малахов с удовольствием чистил Контору от типов и типчиков, преданных всей душой не столько делу, сколько лично ему (как до того они были преданы Путилину, а еще раньше - предшественнику Путилина), вопрос о Воронине отпал сам собой. Не поднималась на него рука, несмотря на сальные его патлы, запах изо рта и безумно раздражающую манеру резать правду-матку: "Да это же полное дупло, Михаил Николаевич! Такой дури я даже от вас не ожидал. Будете харакири делать - меня в ассистенты не зовите, не приду..." И его группу Малахов даже не тронул. Ни единого человека. Было у Воронина одно ценное свойство: без стеснений и боязни вербовать в свою банду более способных, чем он сам. Один из таких уникумов как раз переминался на ковре с ноги на ногу, скреб ногтями щетину и, волнуясь, говорил о "Надежде". Еще один доморощенный гений... Так и снуют кругом - плюнуть некуда! Самохин его фамилия, вспомнил Малахов. Тот самый, которому я в январе подарил два дня отдыха... Зря подарил, чую. Все системы подавления возможных "жучков" работали. Как основные, так и резервные. - Излагайте короче, пожалуйста. - Михаил Николаевич! Мне кажется, что определенная последовательность световых вспышек на основе одного из электромагнитных ритмов мозга могла бы... Ясно... Весь в холодном поту, Малахов предложил Самохину сесть и велел Фаечке сварить два кофе. Она, и без того обалдевшая с утра, а теперь, наверное, окончательно решившая, что в лесу сегодня все медведи сдохли, даже не выказала удивления. А потом они пили кофе. С глазу на глаз. - Кто-нибудь уже в курсе ваших соображений? Воронин? - Пока нет. Я сунулся - он занят. Тогда я к вам... Дело-то спешное. Врать он не умел. Таких, как он, Малахов повидал достаточно - прямо классический тип. Наивные карьеристы, воображающие, что их способности не оценены должным образом на том месте, которое они занимают, и примерно в одном случае из десяти убежденные обоснованно. Этот - точно обоснованно. Быстрый разумом Невтон, провалиться бы ему... Додумался, паразит, в одиночку, в режиме тихой сапы! Ай да Воронин - каких орлов собрал под свое крыло, какие мозги! Ай да Малахов - позволил ему их собрать! Вот и сиди по уши в дерьме... Можно еще утешать себя тем, что от голой идеи до практической реализации дистанция огромного размера, но лучше подстраховаться. - Пейте, не стесняйтесь, это хороший кофе... Значит, так: пока никому ни полслова, особенно Воронину. Возможно, есть смысл создать особую группу под вашим руководством. Подумайте пока, но только без предварительных бесед, кто из ваших коллег мог бы в нее войти... и побрейтесь наконец. Я вас вызову. Не успел еще окрыленный Самохин закрыть за собой дверь, а Малахов - набрать код спецсвязи, как мир качнулся и рухнул. Боль была адская. Он знал, что ее не миновать, и был готов к раскаленному гвоздю, но не к молнии, обрушившейся на затылок. Темно... На ощупь - горсть таблеток. И водка - залпом, из горлышка. Хорошо, догадался держать под рукой оба ингредиента... Его едва не вытошнило прямо на стол, организм противился отраве, как умел. Но и на этот раз сдался, и отхлынула от глаз тошнотная чернота. - Еще два кофе, Фаечка! Две минуты спустя вызванный уже сидел перед ним - гладенький, аккуратненький, глаза чуть навыкате, лицо как будто на смазанном кадре. Формально его подразделение нигде не числилось, этого человека как бы не было вообще. Совершенно незаметная личность с забавной фамилией Колено. Как имя - забыл, и незачем помнить. Услугами этого человека Малахов пользовался нечасто и был бы рад не пользоваться вовсе. Чем-то он напоминал ему глубоководную рыбу латимерию, поднятую тралом на поверхность, - гость с иной глубины и совершенно из иного времени. Странно и даже жутковато: проходят исторические периоды, сменяются геологические эпохи, растут и тают ледники - а этот тут как тут, ничего ему не делается... Малахов кратко изложил суть задания. - Физическое устранение объекта воспрещаю категорически. От вас требуется лишь нейтрализовать его на ближайшие год-два. Ни в коем случае не причиняя объекту телесных повреждений. - Это сложнее. - Не смешите. Строго полкубика препарата в яремную вену. Не мне вас учить. Он закурил, рассматривая собеседника сквозь кольца дыма. Чересчур просто для человека устроен наш мир... Все, что можно сделать для несчастного Самохина - не убить его. К счастью, к великому счастью, есть возможность на год-два превратить его в мирного дебила с частичной амнезией. Потом оклемается. Колено пил кофе маленькими аккуратными глотками. - Легенда на мое усмотрение? - Никакой легенды. Но без шума. Если вас все же прижмут - вы выполняли мое задание, отвечать мне. Ясно? - Вполне. Без лести предан, подумал Малахов. Машинка ты моя безотказная. Оловянный солдатик. - А ведь дерьмо ты собачье, Колено, - неожиданно сказал он. - Гнида та еще. Какого черта я тебя до сих пор не выгнал - ума не приложу... Колено и ухом не повел. Нервы у него были железные, и изображать показную оскорбленность он не собирался. Если начальнику приспичило успокоить свою совесть за счет подчиненного, это его право. - Разрешите выполнять? - Да, конечно. Идите. Оставшись один, Малахов какое-то время сидел неподвижно. Он чувствовал себя совершенно оглушенным. Затем механическим движением выплеснул остатки кофе на ковер и налил себе водки. 2 У Ольги веселились. Компания была не та, что я встретил в ноябре в Песках, - другая. Окажись та самая, я бы немедленно ушел, пока они сполпьяна не поняли, кто сунул свой нос в эту дверь. Черт меня побери, если я стану отрываться от охраны, выдумывать новые финты специально для того, чтобы на меня глазели попрыгунчики! Я бы все-таки ушел, но Ольга уже тащила меня за руку знакомиться, к счастью, догадавшись представить меня просто-напросто Мишей, своим старым приятелем. Компания реагировала на меня вяло - была увлечена игрой "Сделай сам" в эротическом варианте. Две пары, состоящие из живых мужчин и голографических женщин - одна на столе, другая на диване, - под хохот и аплодисменты зрителей имитировали такое, чего я никогда не видывал и что вряд ли возможно даже с йогами - анатомия человеческая не позволит таких вывертов... Журналистская братия, что ли? Коллеги Ольги по временной работе? Может быть, мне без разницы. Почему я, собственно, ожидал, что застану Ольгу одну? Звонил я ей разве, чтобы предупредить? Да и кто она мне, чтобы с нетерпением ждать моего прихода? Даже не любовница в полном смысле, а так - не пойми кто. От друзей ей отказываться, что ли, ради десятка встреч со мною на протяжении трех месяцев? Я примостился в уголке так, чтобы видеть их всех. Меня немного мутило. А они - они развлекались как умели, покончив со "Сделай сам"; они пили и пели и даже шутили иногда довольно удачно, не подозревая о том, что их ждет, привычно ощущая себя независимыми людьми, еще не зная, что их теплую компанию уже разделил на две неравные части невидимый чудовищный водораздел: этих направо, тех - налево... Кто из них не выдержит давления поля первым - вон тот носатый с коктейлем? Или вон та - на пуфике, вальяжная рыжая кошечка? Заунывный нытик с гитарой? Или, может быть, вон тот, что лениво, как-то даже механически флиртует с вальяжной кошечкой и, не выпуская соломинку изо рта, то и дело тычет ею в коктейль, словно комар, вонзающий свой хоботок? Или - страшно подумать - Ольга?! Кому из вас суждено уйти? Кому - остаться? По лицам трудно судить - физиономистику у нас в Школе давали факультативно. Нет, правда, многие из вас, ребята, не вызывают во мне раздражения. Охотно верю, что вы-то как раз не подлецы, не потенциальные преступники, не наркоманы даже, не слабоумные дегенераты с деструктивной психикой, - ан не нужны вы, оказывается, организму-человечеству, вот в чем дело. Нет в мире абсолюта, большинство законов мироздания выполняется лишь в среднем, гауссиана захватывает "крыльями" и тех, кого не надо бы... А может, не все так просто. Может, не сам по себе человек нежелателен человечеству, а его генотип. А человек - он такое, знаете ли, существо, у него, человека, понимаете ли, дети могут быть и вот эти-то не родившиеся еще дети могут оказаться потенциально опасными, - а то и не дети даже, внуки, правнуки и прапрапрапра... И суперорганизм-человечество, почуяв угрозу, без колебаний дает команду: лишних - под корень. Всех, кто опасен сейчас, разумеется, заодно уничтожить носителей опасных генов и просто балласт. Это суперорганизм еще вполне первобытное животное, инстинкты его верны и прямолинейны: коль скор часть человечества подобна раковой опухоли, эту часть следует удалить хирургически. Удивительно, как греческий слепец гениально угадал, по сути, ту же ситуацию: возопила Гея-мать под непосильным бременем... Только зачем же устраивать Троянскую войну, гонять туда-сюда копьеносные толпы, когда есть способ заставить опухоль безболезненно уничтожить самое себя?! Вначале психика избранного человека сопротивляется, сравнительно недолго. Затем жажда смерти становится все сильнее и сильнее, пока не дойдет до невыносимой. Затем - конец. Желанный конец, между прочим! Ни у одного из осмотренных мною при разработке "Надежды" трупов не нашлось на лице места выражению ужаса, отчаяния или боли... Компания, и поначалу-то не проявившая к моей персоне большого интереса, теперь, похоже, забыла меня совсем. Досасывая в углу свой коктейль, я с тупой монотонностью продолжал задавать себе один и тот же бессмысленный вопрос: почему именно я? Почему, ну почему именно мне свалилась на шею неподъемная эта тяжесть - решать? Не хочу. И нет у меня права решать. Ни так, ни этак. Опять я вру себе. Я ведь уже все для себя решил, когда отдавал приказ Колену... Нет пути назад. Старая, как мир, песня: станешь ли ты лечить подонка? Причем, может быть, того самого, кто сталкивал под откос твоего сына? Вы мне еще про высшую ценность человеческой жизни спойте. Выпал ты из материнского чрева, шлепнули тебя по попке, чтоб заорал, перевязали тебе пуп, и ты что - уже высшая ценность? А вырастешь маньяком - ею останешься? Какое счастье, что я функционер, а не практикующий врач! Притом найдите мне врача, ни разу в жизни не нарушившего Гиппократову клятву, выставьте его в музее под стеклом, и я приду посмотреть на такое чудо. Кто сказал, что мы обязаны их спасать, вот вопрос. Переть против инстинкта, разбрасывать на его пути противотанковые ежи? Никогда еще человеческий инстинкт не был до конца побежден ни разумом, ни лагерем. Для _отмеченных_ жизнь и смерть практически одно и то же, а переход из одного состояния в другое, наверное, даже приятен... А ведь Кардинал, в сущности, прав: думать о таких материях мне по должности не положено. Я вдруг понял одну очень простую вещь и поразился, как я не додумался до этого раньше. Кардинал _знал_, кого в первую голову косит фактор Т, знал это и Нетленный - от Филина. У них не было решения, нет его и сейчас, - было лишь понимание проблемы, да такой, что не дай Бог... Могу себе представить, как ползал Иван Рудольфович Домоседов перед Кардиналом, как вымаливал себе право не решать эту проблему - пусть не он, пусть кто-нибудь другой, хотя бы этот везунчик и выскочка Малахов... Очень мило вы со мной поступили, ничего не мог сказать. Не забуду... Не ждите. Я ушел так же незаметно для компании, как пришел. На этот раз я позволил охране засечь себя в Коломне: что удивительного в том, что отец выбрался навестить больного сына? Я даже потолкался в вестибюле больницы, не поднимаясь наверх. Зачем? Витальке мой визит не принесет облегчения, он опять не узнает меня, а мне каково? Оставался еще один не до конца выясненный вопрос о Филине. Бесспорным было то, что мне никогда не понять психологию гения-одиночки, вдобавок математика. Где мухи, где котлеты... Но математик убил себя. Зачем?! Он мог бы еще не один месяц водить за нос Нетленного. Что это - крест святого Филина? Чересчур плотно занимался суицидом, проникся духом отвращения к земному? Усомнился в своей правоте? Больная совесть это, вот что. Невыносимый груз ответственности, павший на совсем не приспособленные к такой тяжести плечи. Обыкновенный самообман совестливого человека: смерть все спишет и все искупит. Что-то такое припоминается в том же духе... А! "Десять негритят" Агаты Кристи. Почти та же ситуация. Только Филин не судия, куда ему... Наблюдателем он был, и только. Со своим Кручковичем. Сторонним наблюдателем, не пожелавшим вмешаться в процесс. И не выдержал... Может быть, Филин - это более последовательный я? Целый месяц я успокаивал себя этим объяснением, пока однажды не встало перед моими глазами то, о чем я хотел бы забыть: симптом "заходящего солнца" у Кручковича. Ничего теперь не понятно, все смешалось в доме Облонских... Кажется, в вопросах суицидальных мотивов я по-прежнему такой же олух, каким был три месяца назад... И на это сам собою напрашивался ответ или, во всяком случае, что-то вроде непротиворечивой гипотезы пришло мне в голову на днях, - только я не захотел ее формулировать. Вместо этого в тот день я сбежал в лес и битых три часа гонял на лыжах. По позднему времени Фаечки уже не оказалось в Конторе - на ее месте сидел и при моем приближении вскочил, отложив журнал, сменный референт, ночной бездельник. Кивнув ему, я запер за собой дверь рабочего кабинета, затем - личного кабинета. Пришлось повозиться с "болваном" в камере психологической разгрузки, настраивая его на нештатный режим. - Привет, - сказал я ему. Честнее было бы убить себя. Как Филин. Но боль парализует меня раньше, чем я успею дотащить пистолет до головы... - Дерьмо, - сказал "болван" совершенно моим голосом. - Сука. Удар был нанесен молниеносно - я не успел ни защититься, ни отступить. Нелепо помахав руками, функционер Малахов, руководитель Санитарной службы, любимый ученик Кардинала, сделал несколько неверных пятящихся шагов и сел на пол. "Болван" шагнул вперед. - Понравилось? Вообще-то не очень. Второй удар поднял меня на воздух и положил у стены - по счастью, мягкая обивка уберегла ребра. От удовольствия быть прижатым в углу я спасся только тем, что отбежал на четвереньках. Третий удар заставил меня закрутиться волчком. - Стоп! - заорал я. - Хватит! "Болван" двигался очень проворно. Десять ударов - это десять ударов, настройку не изменить, пока не будет исчерпана программа. И бездельник-референт не придет на помощь, потому что я заперся. Дернуло же идиота заказать десять, когда хватило бы и трех!.. Четвертый удар - и я юзом въехал на животе в личный кабинет. "Болвану" туда хода не было. Уф-ф... Дурацкий нервный смех одолевал меня, когда, раздевшись перед зеркалом, я считал синяки. Что, искупил вину, подонок? Куда там. Зато снова разозлился - а не этого ли ты хотел? То-то. Раскиснуть всегда успеешь. Молчишь?.. Молчу. Ну и молчи. x x x С Димкой Долговым я не виделся год, если не больше; в последнюю нашу встречу мы посидели у меня, празднуя мое назначение и жалея, что с нами нет Сашки Кисселя - тот надолго запропал где-то на Курилах по делам своих спасателей. Тогда-то под коньячок мы поговорили всласть, почти скрыв взаимное непонимание, - совсем как в старые, детдомовские еще времена. С тех пор Сашка так и не объявился, а Димка звонил один раз в конце лета, просил смешную сумму денег в долг. Мне было не до встреч, дурная история с миковирусной эпидемией выматывала мне жилы, и я, извинившись, ограничился тем, что перевел просимую сумму на его счет. Задушевного же разговора по телефону не получилось - возможно, оттого, что не было коньячку? Непонятен он мне был, вот что главное. Окончив Школу куда успешнее меня, начав стажироваться при Службе духовного здоровья населения (ибо такова была его специализация), будучи на особом счету, имея блистательную перспективу, о которой средний выпускник может только мечтать, он вдруг совершил невероятный поступок: бросил все и ушел работать учителем истории в городскую гимназию на окраине. По слухам, его - единственный в своем роде случай! - пытались уговорить остаться, и Кардинал был недоволен. То ли Димке стало просто-напросто противно (по своему опыту общения с СДЗН я отчасти могу его понять), то ли взыграл в нем дух свойственного большинству из нас мессианства, но факт остался фактом: своего решения Димка Долгов не изменил. По слухам же, гимназисты его боготворили, учителем он оказался превосходным и был великолепен, показывая в лицах убиение Самозванца: "Душа моя, мы погибли!" - только что в окно не выпрыгивал и ног не ломал. Там же, при гимназии, он вел нечто вроде гибрида туристского кружка и начального курса выживания в экстремальных условиях - по собственному почину и на голом энтузиазме, поскольку не получал за это от гимназии ни гроша и даже открыто признавал нелепость оплаты того, что и без денег не захиреет. Диплом инструктора у него был, что меня нисколько не удивляло: он всегда был фанатом. Когда-то очень давно, миллион лет назад, в препротивный период послешкольного "шлифования" нам было оказано послабление: в по-прежнему обязательных спортивных занятиях стал допускаться вольный выбор. Любопытно, что мало кто избрал традиционные виды: бегать, плавать, метать, кряхтя, снаряды различной формы и тяжести, а также играть в командные игры большинству из нас к тому времени давно осточертело до рвоты. Лебедянский однажды признался в увлечении стрельбой из пневматического пистолета с десяти метров от мишени (по-моему, с такого расстояния неприлично стрелять даже из рогатки), Димка выбрал экстремальное выживание, я - спелеотуризм, что все-таки сошло за спорт. Разница между нами заключалась в том, что Димка увлекся всерьез, а моим наивысшим достижением был спуск в Снежную за второй сифон да еще случайная находка в колодце совсем другой пещеры почти полного скелета ископаемой нелетающей совы Syrnium Vitmani, кажется, единственного в стране. Оставил, так сказать, след в палеонтологии. Кстати, если вам когда-нибудь попадет в руки та сволочная статейка в "Природе", где сказано, что я будто бы повредил ценнейшую находку, пытаясь выколупать ее из известковых натеков, не верьте этому: вранье! Я слушал Димку и с не лишенным неприятности удивлением замечал, что он, по-видимому, счастлив. Сказали бы ему в Школе, кто из него в конце концов получится, - он бы в драку кинулся. Не раздумывая. Потому как, подобно всем нам, полагал себя если не пупом Вселенной, то уж по крайней мере околопупной точкой. И был прав так же, как и теперь, возможно, прав. Все-таки все мы устилаем наш путь трупами самих себя, размышлял я, и никуда от этого нам не деться. Один Димка, что ли? А я? Пятнадцатилетний мальчишка с радужными надеждами Миша Малахов - где он? Умер и погребен. От него остался труп. Или я семнадцатилетний - тот же мальчишка, но уже познавший женщину, невероятно самодовольный, - где этот я? Там же. Димка был в ударе. Два с лишним десятка тинейджеров смотрели на него в полном восхищении, разинув рты. - ...Третье! - кричал он им. - Палаток и спальников не берем, всем ясно? Только полог и подстилку для каждого на первый случай, а потом я вас научу обходиться без этого. И четвертое, оно же главное: ничего горячительного! У кого увижу спиртное, тому лично отломаю руки и скормлю их остальным! - По рядам гимназистов прошли смешки. - Запомните: зимой в лесу пить опасно и кощунственно, для этого существуют квартиры, молодежные клубы и телефонные будки! Усвоили? Пошли далее... - Ты это всерьез? - спросил он, утирая пот со лба, когда мы остались одни. - Зачем тебе с нами? - Хочется. Димка постучал себя пальцем по лбу. - Температуру мерил? - Хочется! - повторил я с вызовом. - Поспи и пройдет, - посоветовал он и тут же спохватился: - Нет, ты себе не вообрази ничего такого, я был бы только рад тебя взять, вдвоем мы с этой бандой веселее справимся, а только... не советую. Тебе ведь какое-никакое удовольствие получить нужно? Не будет тебе удовольствия. Понял? Да, меняет нас время... Вот и Димыч зачем-то стал со мной дипломатничать, оправдываться стал передо мной, вместо того чтобы молча сунуть мне под нос кукиш, как бывало между нами когда-то - просто, доступно и необидно. Вот и я, вместо того чтобы как следует треснуть его ладонью по спине и высказать ему все, что думаю о его неуклюжих реверансах в мой адрес, потребовал только: - Поясни. - Забыл ты Школу, Миша, - сказал Димка с сожалением. - Хотя, по правде, Школа - та еще аномалия, леший с ней... Короче, объяснить тебе, что будет? - Он осклабился. - Объясняю. Во-первых, имей в виду, что завтра к месту сбора явятся несколько родителей, обеспокоенных тем, как бы их дорогих чад не поморозило, не простудило и не загрызло волками, медведями, саблезубыми тиграми и прочей вымершей фауной. И я буду битый час рассыпать перед ними перлы своего красноречия, а ты будешь слушать, зевать и прыгать, чтобы согреться, дурак дураком. Во-вторых, вести в лес с ночевкой два десятка обормотов, да еще по первому разу - радость небольшая, можешь мне поверить. Для начала Матищев и Чупрыгин подерутся за коровьи глазки Анечки Шанцевой, и совершенно напрасно, поскольку глазки эти давно смотрят в сторону балбеса Суходоева из девятого "А". Потом кто-то начнет ныть, кому-то на ногу уронят полено, кто-то решит подшутить и спрячется, чтобы послушать, как мы оглашаем лес глупым ауканьем, и при прочесывании леса кто-нибудь в самом деле потеряется, ну а в конце концов ты возвращаешься домой злой как черт с ощущением бездарно потерянного времени и твердым намерением никогда не иметь дел с молодняком. Убедил? - Красно говоришь, - похвалил я. - Век бы слушал. Кстати, ты вернуться часом не подумываешь? - А что, есть вакансия? - Димка неприятно усмехнулся. - Твоим пресс-секретарем? - Дубина. Лет пять на низовке, естественно, проведешь, ну и что? Кто в нашем выпуске был самый способный? Ты. Функционер бы из тебя вышел - блеск, не мне чета. Соглашайся, а? Кардинала как-нибудь уломаем. - Правду сказать? - спросил Димка. - Ну? - Не хочу. Не ты первый предлагаешь. Просто не хочу. - Ну и дурак. - Ну и переживу, что дурак, - отрезал он. - Ты-то зачем с нами в лес просишься? - Хочу отдохнуть, вот и все. - Ладно, - сдался Димка. Все-таки он был доволен, правда, ровно настолько же удивлен моей настойчивостью, и, боюсь, не вполне мне поверил. - Я тебя предупредил, а там как знаешь. Только не опаздывай. Да, насчет моего должка... Подождешь еще немного, а? - О чем речь, - уверил я. - Может, тебе еще надо? Ты скажи. Он даже испугался - за свою независимость, как я понял, - и я, естественно, не стал настаивать. Бог ему судья. По идее, я должен был бы испытывать к нему легкое презрение, а вот не было этого ни капельки. Было во мне что-то другое, не очень приятное... Может быть, зависть? Заехав по пути домой в банк, я обналичил часть своих денег. Как я подсчитал заранее, банкноты дали лишний килограмм веса, но с этим приходилось мириться. Если мой отчаянный финт удастся, довольно долгое время мне не придется пользоваться кредитной карточкой. Кое-что из снаряжения сохранилось у меня в кладовке, кое-что пылилось на антресолях. Большой рюкзак и маленький герморюкзачок - с ним я нырял в сифоны пропастей Бзыбского хребта. "Дыхалка" тоже оказалась в порядке и даже с заряженным до трехсот атмосфер баллончиком. Разве что резиновый загубник время испещрило сеточкой трещин. Давненько я не держал тебя во рту, приятель... Хочешь в сифон? Утром я еще раз тщательным образом проверил содержимое малого рюкзачка. Кажется, все было на месте. Еда. Денежный кирпич в дополнительной гермоупаковке. Разные мелочи. Карманный комп - куда я без него? Табельное оружие. Табельный мозгокрут. Что еще? Жаль коллекцию топоров - придется оставить тут, на растаскиванье... Дискета-монетка полетела в камин. Вспыхнул и погас факел синеватого пламени. Все. Напоследок я поймал Бомжа и, чувствуя угрызения совести, вынес его на крыльцо. - С собой взять не могу, а дома оставить не получается. Ты уж извини. Бомж шевельнул хвостом, вопросительно мякнул и легонько цапнул меня за запястье. Он еще не догадался, что с ним не играют, и это меня устраивало. Больше всего на свете мне не хотелось увидеть в его зеленых искрах одну очень простую вещь - понимание. - Весна скоро, - сказал я ему. - Не пропадешь! Не знаю, смотрел ли он мне вслед - я ни разу оглянулся. 3 Топаем. Просека в лесу пряма, как автострада, и скучна до отвращения. Большинству гимназистов до чертиков надоело месить снег, но у Димыча на этот счет своя теория. Подозреваю, что она звучит так: "Чем хуже, тем лучше". Извращенец. От нас давно валит пар, а Димкины усы обросли инеем и сосульками. Морозный и влажный мартовский день на исходе. Солнца не видно, и не деревья тому виной, а аморфная облачная каша, за какие-то грехи обрушенная сверху на столичные окрестности. Вроде киселя. Никакой поэтики, но это-то, как видно, и нужно специалисту по выживанию. Что он себе вообразил - что его подопечные после окончания гимназии всей толпою бросятся покорять Таймыр? Сам по себе лес тут ничего. Пусть только кончится весь этот кошмар - приеду сюда летом, обещаю. За трюфелями, например. С поисково-землекопным устройством породы ландрас. Шерше, Хавроша! То ли светило уже свалилось за горизонт, то ли еще нет, - непонятно. Пока доберемся до места, где Димка собирается учить своих экстремистов выживать, стемнеет окончательно. Ничего не имею против. Пусто. Что-то не видно поблизости никаких служак - ни моей охраны, ни ребятишек Кардинала. Своим я вчера основательно накрутил хвосты, заявив, что на их служебную инструкцию мне трижды плевать, и если я еще раз увижу во время прогулки хоть одну рожу... Они смолчали, из чего, однако, было бы крайне опрометчиво сделать вывод, будто никто за мною не увязался. Но более вероятно, дежурный наряд движется на машине по ближайшей дороге, отслеживая мои перемещения по сигналу "пайцзы"... - Эй! - орет Димка. - Не растягиваться! Вроде бы все гимназисты на виду, но тут далеко позади из кустов выносит еще двоих: не то выясняли отношения, не то справляли нужду. Рысцой догоняют. Свои. - Будь другом, посчитай их, - молит Димыч. - У меня уже в глазах рябит. Нельзя таким кагалом в, лес ходить. Считаю. Плохо видно - сумерки. - Восемнадцать. - Ну? - Димка удивлен. - А было семнадцать. Нас с тобою ты, случайно, не посчитал? - Нет, конечно. - Если размножаются, это еще не самое страшное, - философски вздыхает Димка. - Было бы хуже, если бы пропадали. Смеемся. - Да уж. Родители не поймут. По-над замерзшим Осетром гуляет ветерок. Река - серый в сумерках извилистый каньон, сжатый стенами леса. Дотрюхали. - Под лежбище место утоптать, под костер - расчистить! За костер они хватаются все вместе, для начала наполнив лес хрустом ломаемых сучьев, и на очищенной от снега площадке растет гигантское сооружение, больше всего похожее на баррикаду, сильно пострадавшую от артобстрела. Кряхтя, тащат такие экземпляры коряг, которые при минимальной обработке взяли бы первый приз на конкурсе абстрактной деревянной скульптуры, и валят в костер. За всем этим безобразием Димка наблюдает с непроницаемым лицом индейского вождя, и даже я не могу понять: действительно он расстроен или потешается? Тем временем делается попытка запалить баррикаду снизу, для чего под сооружение подпихиваются комканые газеты. "Дай я". "А почему ты". "Ты не умеешь!" - кого-то хлопают по маковке, чиркают зажигалки, прыгает тщедушный огонь, и сразу становится видно, что детали баррикады по преимуществу безнадежно сырые, с толстой обледеневшей корой, так что шансы погреться у костра у меня, пожалуй, невелики. Перед глазами встает крамольное видение миски с макаронами. Закуриваю, чтобы отогнать. Тинейджеры, толкаясь, пихают в едва тлеющую искру всякую дрянь, и каждый вопит, что его дрянь самая сухая. В присутствии двух взрослых дядей они следят за лексикой, и наибольшей популярностью пользуется у них ботаническое слово "лопух". Затягиваясь сигареткой, я размышляю о великом значении символов. Пусть они символами и остаются, так будет лучше. Если бы сказанные слова имели дурную привычку овеществляться, очень скоро вся Земля, включая ледники и пустыни безводные, покрылась бы лопухами один развесистее другого. Кто-то, сопя, дерет бересту на растопку. Я выщелкиваю окурок в сугроб - каждая затяжка дает понять, что желудок мой пуст и очень хочет чего-нибудь внутрь. - Дрова сырые, - сообщает белобрысый экстремист. - Без бензина не загорятся. Бензина у них, разумеется, нет, зато есть растворитель - гордый владелец его, тряся у каждого перед носом бутылкой с плещущейся в ней жидкостью, заявляет, что сунул ее в рюкзак в последний момент, и имеет вид благодетеля. - Сейчас точно подожгут кого-нибудь, - мрачно предрекает Димка. - А ну дай сюда! - Разогнав всех попавших под руку, он одним точным движением отправляет содержимое бутылки прямо в чахоточный огонек. Тот немедленно гаснет, и в воздухе распространяется запах крепкой химии. Кое-кто из экстремистов откровенно ржет. - Что за дрянь? - спрашиваю я с опаской. - Не знаю. - Димка сконфужен и нюхает бутылку. - Не, это не растворитель. Это, наверное, от насекомых... Гадость какая. - Теперь в лесу ни одного клопа не останется, - комментирую я. - Все до одного перебегут в город. Димка с рычанием набрасывается на потухший костер и раскидывает его ногами. Нечего делать, иду собирать валежник. Вдвоем, окруженные злорадным любопытством тинейджеров, мы разжигаем-таки небольшой костерок. Можно согреть руки. - Городские дитяти, - извиняющимся шепотом поясняет Димка. - Ничего пока не умеют, рюкзаки вон где попало побросали - пикник, а не экстремальное выживание. В следующий раз они у меня вообще без вещей пойдут, поучатся на своей шкуре уму-разуму... Он еще что-то говорит про шкуру, но я уже не слышу. Боль вонзается в голову моментально, стоит мне подумать о том, что - пора... Терпеть! Надо выдержать, чего бы мне это ни стоило. - Пойду выберу сушину, - говорю я, стараясь придать голосу непринужденность. Кажется, получается. - Нодью сделаем. - Не лезь, - пытается остановить Димка. - Они сами. - Замерзнем мы тут, пока они сами! Иногда "демоний" можно обмануть без водки и таблеток, по крайней мере на время. Ничего особенного не происходит, криминала нет, я просто иду по дрова - что может быть банальнее этого занятия? Я из лесу вышел, был сильный мороз... - Рюкзак бы скинул, - бросает мне вслед Димка, друг мой по Школе, малая частица меня самого. (Прости меня, Дима.) - Что ты его на спине таскаешь, в самом деле? Делаю вид, что не расслышал. Пусть думает, будто я, приустав от сидячей жизни, ищу нагрузок. Это он привык в лес нагишом ходить, а для спелеолога мой рюкзак вообще не вес. Когда мы уходили на месяц в Снежную, на каждого из нас приходилось двести килограммов еды и снаряжения. Прости меня, Дима, за то, что я намерен сделать. Простишь ли? Некогда думать об этом, и вообще хватит слезливой лирики. Лучше уж материться, тем более что я основательно вязну в снегу, с усилием выдирая ноги, и вдобавок мне никак нельзя двигаться прямо, нужно выписывать петли, топтаться там и сям, изображая цепочкой следов поиски сухой лесины. Свет костра меркнет в отдалении. Уже почти совсем темно, и будет очень скверно, если я заплутаю. У меня в запасе минут десять, от силы пятнадцать - потом меня хватятся. Если не терять головы, я успею. А голове моей как раз хуже некуда: "демоний" просто неистовствует. Терпи!.. Можешь хоть выть, отсюда уже не услышат, - только иди. Иди и терпи, сволочь!.. Спуск к реке. Теперь цепочка моих следов пряма и недвусмысленна, в ее значении не усомнится никакой сыскарь: не найдя достойной сушнины на правом берегу, этот обалдуй Малахов топает на левый, не зная, разумеется, того, что как раз на этом участке реки быстроток редко позволяет льду достичь безопасной толщины... Зато на береговом припае наст схватился так, что не останется никаких следов моих эволюции. Можно еще сымитировать падение - поскользнулся, мол, забарахтался, - но, кажется, это лишнее. Мембранный гидрокостюм-термостат и "дыхалка" у меня в рюкзаке на самом верху... Три минуты на переодевание. Герметический рюкзачок с моими вещами - одежда, стограммовые сухие рационы спецназа, мозгокрут, "шквал", кое-что еще - пристегнут к спине, к запястью примотан фонарик-карандаш, загубник сунут в рот, на глазах - двухслойные контактные линзы для подводного плавания, а к груди приторочен малый баллончик с кислородно-гелиевой смесью. Хватит на сорок минут. За это время я должен проплыть подо льдом два километра вниз по течению, где в реку низвергаются стоки Бортниковской ТЭЦ и в самые трескучие морозы не бывает льда. Не запутаться бы мне в придонных корягах, не потерять бы герморюкзачок... Дальше - проще. Внешний рюкзак с ненужными, но тщательно подобранными шмотками и "пайцзу" несу в руке. Когда взбешенный Кардинал прикажет взломать речной лед, их найдут на дне после многодневных поисков. Правда, если для меня все сложится удачно, моего тела им никак не найти, а я слишком хорошо знаю Кардинала, чтобы воображать себе, будто он после первого прочесывания дна все еще сохранит веру в несчастный случай... Неделя, две - самое большее, на что я могу рассчитывать. Мне хватит... Хоть бы Димка догадался не пустить своих экстремистов на лед! Я делаю шаг, другой. Вряд ли их будет больше пятнадцати. Еще можно остановиться, еще можно повернуть назад, а "демоний" просто вопит: стой, дурак, стой! Не делай этого, не совершай глупой ошибки, цена которой - жизнь! Еще можно отмотать назад это кино - потом не поправишь, подумай дважды и трижды, прежде чем сделать оставшиеся шаги... Я думал. Не два раза и не три. Я думал об этом постоянно с того дня, как узнал правду. И что? Еще подумай... Боль болью, но и помимо нее я чувствую себя довольн