функционер, втайне молится: убереги бог от того, чтобы хоть раз в жизни пришлось отвечать на них действиями! А вопросец-то прост. Чист и наивен, как взгляд младенца: о ком я должен думать в первую очередь - о людях или о человечестве? Только-то. Не больше, но и не меньше. И я ведь уже ответил на этот вопрос... Вот и живи со своим ответом как хочешь. Вот и живу. Сейчас я как порядочный, утолив туристское любопытство, спускаюсь с Митридата не трусцой по выжженной траве, а по специальной асфальтовой полосе, спиралью обвившей гору. Современного строительства на склонах нет и, даст бог, не будет - там и сям живописно разбросаны одноэтажные домики в плюще и диком винограде, окруженные изгородями из камня с того самого Пантикапея. И домики эти, и изгороди неистребимы в принципе, как и привычка тащить. Когда новомодные типовые сорокаэтажки обрушатся за ветхостью под собственным весом, когда засыплет их пеплом очередного Везувия и люди забудут об их существовании, когда их руины по прошествии веков вновь откопают археологи, то и тогда начнется то же самое: бесценные бетонные плиты будут растащены на изгороди, а уникальную лифтовую дверь с загадочной надписью какой-нибудь домовитый умелец присобачит к сараю-стойлу для домашних киберов... А ведь может быть иначе. И даже очень может быть. При условии, что в ближайшие полтора-два года нигде в мире не появится нового Филина. И при, том, разумеется, условии, что я останусь на свободе. Или буду убит, если мне выпадут очень уж неудачные козыри. Или, скажем, необратимо потеряю память. Гигантская метла выметет грязь - и кончится история человечества, а взамен начнется история чего-то совершенно нового, чему и названия нет пока. Мечта утопистов всех времен, вот что будет. Золотой век. Свободные, умные, добрые люди, навсегда забывшие, что это такое - извечная борьба за существование свободного, умного, доброго в жестоком, животном, жвачном мире. И не осуждайте меня, вы, счастливые люди будущего! Не я смываю корку грязи с рождающегося в муках мира - новорожденное человечество очищает само себя... Можно верить в лучшее. И можно надеяться. Хотя никто не даст гарантии, что все свершится именно так, как хочется. Игра в покер с шулером - вот на что это смахивает. Кто может знать, какие карты мать-природа держит в прикупе, какие - в рукаве? Мы даже не знаем, сколько их там всего. Есть подозрение, что этих карт много больше, нежели нам хотелось бы, и пока нам, людям, предъявили только одну... А мы живем. Мы выжили. Мы готовы к качественному скачку, и разве мы виновны в том, что скачков без крови не бывает? - Эй, закурить есть? С небес на землю. Пике. Я медленно оглянулся. Оказалось даже хуже, чем я думал: шестеро переростков лет под двадцать брали меня в полукольцо, прижимая к каменной изгороди. Нормальная молодежная банда, как сказал бы капитан Костюк. Не лица - рожи, и, как водится, ничего доброго они не предвещали. Та-ак. Классическое начало, просто удивительно, что сразу не обозвали козлом. А сон-то мой был, пожалуй, вещим... Ай-ай. Какая-то женщина далеко позади меня очень быстро удалялась прочь. Больше никого не было на пыльной асфальтовой ленте, и не торчали лица в окнах домиков. Крайне некстати я вспомнил, что мой "шквал" лежит в рюкзачке, а оттягивающий брючный карман мозгокрут, вестимо, работает только на защиту - менять настройку было рискованно, да и не успеть. Всякий нормальный человек на моем месте, плюнув на самолюбие, перемахнул бы через изгородь и поискал спасения в кроссе по огородам, но кто сказал, что я нормальный человек? Функционер я, хоть и бывший. Так что извиняйте меня, ребята. От кого мне бегать, я уж как-нибудь выберу сам. Я протянул початую пачку тому, в ком угадал вожака: - Угощайтесь. Вожак, осклабившись, швырнул мою пачку через плечо. Теперь, с его точки зрения, начиналось самое интересное. - Ну а что еще у тебя есть? Особь "альфа". Пробы негде ставить. А вон и "омега", самая опасная из всех, но не раньше чем жертву свалят и начнут топтать, - жмется пока за спинами... Я начал снимать рюкзачок, мучаясь вопросом: дадут или не дадут снять? Не сидор был им нужен, хотя в нем лежали почти все мои деньги - месяцев на восемь, если не больше. Точно так же те, кто напал зимой на Витальку, не поинтересовались содержимым его карманов. Им нужен был я, беззащитный с виду попрыгунчик. Избить. Опустить. Изуродовать. Самое удовольствие для крыс, острая сладость беспредельной власти стаи над одиночкой. Напоследок - но уж пир инстинктов! Отмеченные, конечно. Фактически все они были уже мертвецы, кому-то из них остались дни, кому-то месяцы, и, возможно, хотя мне с того было не легче, они подсознательно понимали это. Вот чего я не учел: последних конвульсий отсекаемой гангренозной массы; эти не побегут вон из города в напрасной надежде на спасение, они останутся в нем хозяевами. Выползли. Показали личико... Прав я был. Каждую минуту, каждую секунду моего бегства - прав! Я швырнул рюкзачок вожаку в рожу за секунду до того, как меня должны были сбить с ног. - Лови! Эффект получился неожиданный. Голова вожака взорвалась, как бешеный огурец, из внезапно появившейся дыры на месте уха вылетел сгусток; осталась только ухмылка, как бы отделенная от лица, и вот по этой-то наглой глумливой ухмылке я врезал кулаком со всей дури и промахнулся. Вожака отбросило и крутануло волчком. Неестественно выгнутый, он еще не успел упасть, как где-то поблизости скромно тукнул второй выстрел, и тот, кто нацеливался на меня сбоку, споткнулся и нырнул головой вперед. И тотчас третья пуля, прошив кого-то навылет, визгливо срикошетировала от изгороди, брызнув крошкой пантикапейского известняка. Остальных выстрелов я не слышал, откуда велась стрельба - не понял. Когда я совладал с инерцией своего броска и оглянулся, все шестеро лежали подле меня в разнообразных позах, лишь один из них еще скреб пальцами пыль и жалобно прискуливал. Троим из шести разнесло череп. Никто из них не пытался бежать, да что бежать - вряд ли они успели хотя бы испугаться, прежде чем каждый из них схлопотал по пуле. Однако... Зря я бросался на прорыв, как окруженный Паулюс, напрасно нервничал. Профи есть профи: велено меня охранять - и охраняют, не щадя живота, покамест чужого. Нацбез или люди Кардинала? В общем-то без разницы. Ненавидя меня, положат жизнь за то, чтобы волос не упал с моей головы. Ох, ребятки... Вряд ли сюда допустили бы полицию, но я уже поспешал трусцой вниз по асфальтовой ленте, вздернув на плечо забрызганный кровью рюкзачок и не оглядываясь. Усталости как не бывало, руки и ноги дрожали мелкой запоздалой дрожью, а главное - не отпускало ощущение, что что-то пошло не так. Словно случилось что-то важное, и мир, подпрыгнув, качнулся и пошел вдруг не по тем рельсам, а я и не заметил. Глупость какая мерещится... Ладно, плюнем. Перейдем на шаг, отдышимся. Проехали. Нормальная реакция организма на стресс, адреналиновый шторм баллов на десять, только и всего... На бульваре пахло автомобильным выхлопом, хвоей и морем. Видимого "хвоста" по-прежнему не было, и голова не болела ничуть. Теперь стало понятно, отчего "демоний" не предостерег меня от встречи с бандой отмеченных: смертельной опасности подвергался не я, а они. Стоп!.. Я перешел на шаг, а потом и вовсе побрел еле-еле. Мне вдруг стало ясно, что именно пошло не так: не болела голова. Совсем не болела. Нисколечко. Я выругался вслух, испугав какую-то старушенцию в марлевой повязке. Обрадовался, идиот, расслабился, а ведь это, как ни крути, не порядок! Сколько раз мне прочно садились на хвост - шесть? семь? И каждый раз в затылок въедалась боль - не острая, терпимая, привычный уже фон, - стоило только скорохватам выйти на мой след... Ну и где мое чутье правильного пути, спрашивается? "Демоний" взял отпуск? Или отказал совсем? Холодея от ужаса, я ступил на проезжую часть. Все произошло молниеносно: укол раскаленного гвоздя в мозг, визг тормозов, мой балетный прыжок чуть ли не из-под бампера... Водитель, притормозив, что-то проорал мне, выразительно покрутив пальцем у виска, - я в ответ покивал, вполне с ним соглашаясь. Итак, "демоний" действовал... Против эксперимента не попрешь. Тогда - в чем дело? Выходит, мой арест ничем мне не грозит? Выходит, так... В эту гипотезу даже послание от Кардинала ложилось вполне логично. Перехитрил меня Кардинал, додумался сменить гнев на милость, хитроумный реалист! Вот оно как... Не будет ни суда чести, ни заслуженной мною пули в рот, мало того, меня навсегда оставят в покое, если только я припомню последовательность импульсов из игровой программки с уничтоженной дискеты-монетки, - лечить тех, кому само человечество сказало: уйди, ты мешаешь! А я припомню? Придется, "Демоний" заставит - во избежание нежелательных последствий для ценного моего организма... В любом случае нужно отрываться уже сегодня и лучше начать прямо сейчас, пока они не поняли, что я беззащитен. Как это сделать без болевых подсказок - вот вопрос. Уходить от слежки в Керчи бесполезно, ясно и ежу. Дадут вволю побегать, не выпуская из виду. И на дно тут не залечь. Есть, правда, Аджимушкайские каменоломни, но я их не знаю, это во-первых, а во-вторых, кто позволит мне туда уйти? Да и выходы из них, надо думать, известны наперечет. Опять угнать машину и рвануть когти? Куда? Тамань, Феодосия, Симферополь? Шило на мыло. Нисколько не лучше, чем оставаться здесь - Дождаться здесь апогея паники и попытаться ею воспользоваться? Гм... В нацбезе тоже не младенцы служат. Да и вряд ли мне позволят гулять на свободе столько времени. Нет, не дни у меня в запасе - часы. Походя брызнут чем-нибудь в лицо, не поверят своей удаче, а потом не устанут изумляться: каким таким божьим попущением заурядный лопух умудрялся ускользать от профи почти полгода?.. Стоп, назад!.. Только что была свежая мысль. Проехал... Совсем дурею. Ага! Каменоломни. Не здешние, конечно, и не каменоломни вообще. Олух я, что не подумал об этом сразу! А ведь есть в этом мире по меньшей мере одна крохотная область приложения сил человеческих, один экзотический закоулок, в котором я один сильнее всего нацбеза, да и ребятишек Кардинала, уж если на то пошло... В порт? Да. Но не сразу. И не торопясь. Заодно будь добр следить за своим рылом, ты! Не хватало еще, чтобы мозговому центру операции доложили: объект движется по направлению к пассажирскому порту, чему-то идиотски улыбаясь... На первой попавшейся скамейке я обревизовал свое имущество. Первым делом, оглядываясь и отчаянно боясь психотропного удара из-за ближайшей акации, поменял батарейки в мозгокруте. Обошлось. Далее я уже не торопился, вынимая по одной вещи из рюкзачка и тщательно их осматривая, а большинство своих дурацких сегодняшних покупок просто швырнул под скамейку. Встроенный индикатор баллончика показывал, что сжатого воздуха осталось максимум на три минуты. Врал, конечно. Знаю я эти баллончики с индикаторами: если показывает, что осталось дышать три минуты, значит, шесть-семь минут есть наверняка, а опытный ныряльщик растянет и на десять. Хорошо, что я догадался не выбросить баллончик, - жаль только, что я не опытный ныряльщик... Фонарик? Батареек хватит часов на сорок, и можно приспособить старые батарейки от мозгокрута, они еще живы. Хуже было с сухими рационами - оставалось всего пять штук. Дело было поправимым, но, поразмыслив, я решил не пополнять запасы. Неделю продержусь в любом случае. Сойдет за лечебное голодание в конце концов! Так, что теперь? Хоть как-то подстраховать себя, что же еще. Во-первых, справиться с "демонием", который изо всех сил будет мне противиться, если я правильно его понял... Вспышка боли в затылке показала, что понял я правильно, - и какая вспышка! Мир померк, и в темноте я ощупью нашаривал таблетки, ощупью отвинчивал колпачок фляжки. Пять таблеток - три глотка! Нет, лучше четыре... Мир понемногу восстанавливал свои очертания, мелкими шажками отступала боль. Уф-ф!.. Дрянь водка... Ик!.. Наверное, мозговой центр операции только что принял сообщение типа: "Объект с мутными глазами глушит ерша натощак и героически борется с позывами к рвоте". Оно, если разобраться, и к лучшему: вконец изнемог объект, запутался, раскис, готов сдаться... Дезинформирующая версия должна лечь удачно - и это у нас будет "во-вторых"... Прямо здесь, на скамейке, набрав какой-то фантастический адрес - дойдет, куда денется, - я отправил в сеть сообщение следующего содержания: "П.Ф. НА РАЗГОВОР СОГЛАСЕН. М." 3 - В Турцию? - с готовностью спросил пилот, когда я упер ему в затылок глушитель "шквала". - Чуть ближе. В Батуми. В отражении лобового плексигласа я читал растерянность пилота и, пожалуй, разочарование. Ничего не скажешь, странный нынче пошел террорист: заложников не взял, в машине ни пассажиров, ни стюардессы, ни второго пилота - ты, да я, да мы с тобой, - вдобавок не рвется вон из Конфедерации, что уже совсем ни на что не похоже! Псих, наверное. - До Батуми не хватит топлива. Я поискал глазами среди приборов. Индикатор уровня топлива показывал полные баки. Пилот честно врал, как его учили на случай захвата. - Взлетай. По пирсу слонялись уже четверо. Только что их было двое... - Одну минуту. Запрошу разрешение. У _меня_ ты его запросишь... Одной статьей Уголовного уложения в моем деле больше, одной меньше - плевать. Чуть сильнее прижав "шквал" к затылку пилота, я отломал дужку микрофона, швырнул его на пол и раздавил подошвой. - Взлетай так. На первый раз вранье прощаю. Будешь себя хорошо вести - останешься жив-здоров. Мне твоей крови не надо. Пошел! Засвистели турбины, тяжело чавкнула вода под корпусом - экраноплан отделился от пирса и начал выруливание. Ну-с, что вы теперь скажете, ребята? Попытаетесь блокировать выход из порта? Не успеете... Вырулив на прямую, пилот прибавил газу. Бежали назад портовые краны, обсиженные чайками причалы, обрывистые берега мысов по краям бухты... Мелкая волна била в днище. Теперь уже точно не успеете... А вот как скоро вы догадаетесь о том, что у меня на уме, - не знаю. Даже думать не хочу об этом. Я должен уйти и на этот раз, вот и все... Стоместный экраноплан-монстр еще бежал бы и бежал по воде - этот двадцатиместный, вдобавок пустой, оторвался от волны, не добежав и до середины бухты. Сразу ощутимо прибавилась скорость, меня потянуло назад. - Да сядь ты! - спокойно сказал пилот. - Дернет машину - на спуск еще нажмешь. Вон кресло... Мне что? Батуми так Батуми. Я сел, но не рядом с ним, а позади, у самой переборки, рядом с холодильным шкафом. Кресло, судя по всему, предназначалось стюардессе. Пилот вел машину плавно и уверенно, небрежно кинув руки на штурвал, - над островом Тузла, предупредив меня, сбросил обороты и сделал горку метров на сорок - мелькнула внизу узкая песчаная коса с редкими купами низкорослых деревьев, какие-то домики, разноцветные палатки попрыгунчиков, головы купальщиков в зеленоватой воде, взлетающая стая бакланов, катер погранохраны... Свисту прибавилось - пилот, снизившись до пятнадцати метров, добирал крейсерскую скорость. Шестьсот в час - норма для такой машины, лететь нам от силы полтора часа. Не в Батуми, конечно... За полчаса пилот лишь дважды - на выходе из пролива и возле Новороссийска - предупредил меня о незначительной перемене курса. Экраноплан держался километрах в пяти от берега, вначале плоского и скучного, затем вздыбившегося горами. Иногда мне казалось, что пилот вообще уснул - странный модус операнди для человека, в спину которого нацелен ствол! На воду лучше было не смотреть вовсе - близкое мельтешение волн сразу вызывало тошноту. Адская смесь, при помощи которой я отправил "демоний" в нокдаун, вела себя в моем желудке вызывающе. Подкатывала к горлу и падала назад, не доводя до крайности. - Пакетик возьми, - посоветовал пилот не оборачиваясь. - Слева от тебя. - Обойдусь пока, - ответил я, глубоко дыша. - Э, а я уж думал, ты заснул. - Еще чего. - Самому-то не тошно? - спросил я. - Или привык? - Допустим, тошно, - буркнул он. - Дальше что? Я промолчал, дыша глубже и стараясь не глядеть на воду. Возле Лоо за нами увязался было боевой вертолет, но быстро отстал. Завалить вдогон такую цель, как пассажирский экраноплан, было для него делом плевым: при желании он мог бы ювелирно снести нам хвост или одну из турбин, вынудив плюхнуться более или менее мягко... Не позволили. Боятся, как бы не скапотировали, дрожат за меня, ценного, за мои мозги, за память мою. Никакого другого умного металла в лазоревом небе не замечалось. Вот ведь какой парадокс современной техники: посадить нас гарантированно аккуратно им нечем. Бережно посадить... Во всяком случае, до Поти не решатся. - Как отключить маячок? - спросил я пилота на траверзе мыса Пицунда. Он показал. - Отключай. А систему "свой-чужой"? Он показал и это. Заметил только сквозь зубы, по-прежнему не поворачивая головы: - Могут сбить по дури. Все равно увидят на локаторе; над морем-то - чего проще... - А над сушей? - спросил я. - Над сушей, может, и нет. - Затем он повернул-таки голову ко мне, и глаза его округлились. - Э, погоди-ка... - Молодец, - похвалил я, - быстро соображаешь. Вот что: как пройдем Сухуми, будь внимателен. Перед Очамчирой повернешь и пойдешь над речкой до Отапа. Там сядешь. Самое трудное - побережье, ну и дальше пара-тройка мостов. Справишься. - Погоди. - Он вывел на монитор карту. - Дай посмотреть, где он, Отап твой... Ага, вижу... Извини, я должен спросить, просто так, на всякий случай: ты что, правда псих? - Зато тихий. Приготовься, минуты через три поворот. - То-то и гляжу, что тихий... Слушай, тихий, жить тебе не надоело? Полста верст над сушей! Была бы хоть степь... А посадку экраноплана на грунт ты когда-нибудь видел? Кажется, он принял меня за одного из самоубийц. Я постучал рукояткой "шквала" по подлокотнику. - Разговорчив стал... Где сесть - покажу, есть там на речке спокойное место. Двигай! Берег пошел на нас - засаженный эвкалиптами, застроенный отелями курортный берег. Турбины взвыли на форсаже. - К-уда?! Правее!.. - Заткнись, мне лучше знать. Вел он мастерски. Взмыв над пляжем изумительной горкой - метров на сто, не меньше! - машина перемахнула отель, прошла на снижении между корпусами другого отеля, над оживленным шоссе, над двухэтажными особняками с крытыми верандами, оплетенными виноградом, над линией скоростной надземки, затем - еще одна горка, но пониже, - над проводами ЛЭП, над мостом... В холодильном шкафу что-то дребезжало и со стуком перекатывалось. Меня швыряло, я едва удерживался в кресле, ругая себя за то, что не стал пристегиваться, а содержимое моего желудка бултыхалось под самым горлом. На последнем вираже перед рекой машина едва не сбрила дерево левой плоскостью. Пилот промычал что-то невразумительное. В отражении плексигласа я видел его закушенную губу и глаза - сумасшедшие и восторженные... Пошли над речкой. Время от времени пилот, следуя изгибам русла, без предупреждения кидал машину то в одну сторону, то в другую, но тут уже можно было отдышаться. Одна минута, полет нормальный, как слышите?.. Можно себе представить, какая сумасшедшая работа идет сейчас там, вне моего восприятия! Чьи-то погоны срываются с кителей... Отап? Повторите! Это точно?! Что у нас там? Почему ничего?!. Через пять минут я буду на месте. На старте моего рывка. А вы - в лучшем случае - через тридцать. - Тут петля, - подсказал я. - Можно срезать через кукурузное поле. Да, не прозевай развилку, нам в приток... - Сам вижу, - отозвался пилот. - Спасибо. - За что? - За все это. Знаешь, что это такое - всю жизнь летать в десяти метрах над водой? Изо дня в день... пятнадцать лет. Смотреть спокойно не могу на эту воду. А так, как сейчас - только в снах... - Рад, что тебе понравилось, - хмыкнул я. Вот уж кому что... Отап как бы и не село - редко разбросанные по холмам у подножия Кодорского хребта домики, сады, пастбища, плантации чая и ореха, подпертые с севера горным поясом с великолепной Ходжали на заднем плане. Среди всей этой пасторальной идиллии суетливая речка шустро бежала по камням, кое-где уважительно обтекая крупные валуны. Глубины в ней, на глаз, было от силы полметра, ширины - полтора плевка. Не сезон снеготаяния, что поделаешь... - Это и есть твое спокойное место? Я только кивнул. Пилот крякнул, передернул плечом и не захотел больше со мной разговаривать. Машина, ложась на глиссаду, быстро теряла скорость - пилот явно намеревался посадить машину с первого захода. Я торопливо пристегнул ремень. Ох пронеси... Пять метров до воды... три... один... Удар! Протяжный скрежет рвущегося металла. Стон переборок, искры из приборного щитка... Лобовой плексиглас выбило, в кабину рванулась вздыбленная мутная вода. Позади в салоне что-то звонко лопалось. Экраноплан пропахал днищем речное русло, крутнулся вокруг оси, попытался было встать на нос, но не встал, проскрежетал в последний раз по валуну, тяжело плюхнулся на брюхо и, перегородив речку, замер. Я отстегнулся и ощупал себя. В голове гудели колокола и назойливо звенели какие-то бесстыжие бубенчики. Цел, однако!.. Пилот осторожно щупал здоровенную ссадину на лбу. Мокрый до нитки, он не замечал этого. - Ну, бывай, - сказал я ему, вылезая на капот через битое остекление. - Спасибо, что подвез. - Тебе спасибо, - сказал он серьезно. - Господи, все-таки это случилось! Хоть раз в жизни... Я не стал его дослушивать. Недоставало мне еще, чтобы сюда собрались зрители и я проталкивался сквозь толпу... Бегом! Пожалуй, в селе стоит угнать машину, лучше всего джип, но только если сам подвернется, слишком мала моя фора, чтобы заниматься этим специально. Да и крюк какой по дороге, а выиграю я на машине всего-то километров пяток... Ближайший склон - вот он, рвануть по нему пешкодралом напрямик, в лоб, уйти наверх, в буковые горные леса, в царство карстовых воронок среди кустарника, там вы меня еще поищете... Там я вволю повожу вас за нос. А потом исчезну. x x x ...Уже девять часов я мыкался в этом лазе, с ног до головы облепленный жидкой глиной, а лаз упрямо не желал кончаться. Но в лицо дул легкий ветерок, пробуждая надежду на то, что выход все же есть. Я пресмыкался, как червь. Встречались участки, где мне удавалось ползти на локтях, но больше было таких, куда приходилось буквально ввинчиваться по частям, иногда и на выдохе, заполняя собой пустоты, как расширяющийся газ. Одна рука впереди, в ней рюкзачок и фонарик, вторая согнута и прижата к груди. Затекли обе, и невозможно их поменять местами. Последнее место, где успешно проходили такие эволюции, где даже можно было проползти на карачках, кончилось час назад. Впереди - неизвестно что. Зря я сюда полез. Давно ясно, что лаз мало-помалу уводит вниз, а мне надо наоборот. Жутко подумать - возвращаться назад тем же путем. Вверх. По глине. Ступнями вперед. Самое страшное для ползуна - не обвал, не внезапный паводок, не потеря ориентировки под землей. Самое страшное, вечный сюжет кошмарных снов - застрять... Темное дело карст! Никогда не знаешь, какую шутку он над тобой выкинет в следующую минуту. И шутки-то у него по большей части дурацкие: поставить на пути километровый шкуродер или такой вот лаз, набить сифон жидкой глиной, напугать эхом в колодце, заставить то потеть, то дрожать. Промочить до нитки - это уж само собой разумеется. "Дождевая вода сквозь внутренности горы процеживается и распущенные в ней минералы несет с собой, и в оные расселины выжиманием и капанием вступает..." Что правда, то правда, Михайло Васильевич. Вступает. Тут и человек "вступает в расселины выжиманием", чего ж воде-то не вступить туда же. Приятной такой водичке, освежающей. Градуса четыре. Кажется, лаз чуть-чуть расширился. На какой-нибудь сантиметр, не больше, но уже можно было вдохнуть по-человечески. Уклон, пожалуй, тоже возрос. Я пополз быстрее. Найду место, где можно развернуться, и полезу назад. Тяжело, а надо. Впереди мне делать нечего. Удивительно, что вообще сюда долез. Двенадцать лет не спускался в пещеры, а надо же - не растерял ползучих навыков! Счастье, что сбросил брюшко за последние месяцы, иначе торчать бы мне в узости плотно вогнанной затычкой... Впереди был зал. Небольшой. Фонарик осветил его целиком. Малое озерко, характерные натеки по стенам, отовсюду капает, а сталактитов нет, два колодца в потолке, с водопадиком и без, третий колодец ведет вниз... Ага, вот я куда попал! Ну здравствуй, давно я тебя не видел. Зал Шумный, пещера Дурная, открытая нашей группой в двадцать втором и исследованная в двадцать третьем. Тогда же и получившая свое название. Пещеры Кодорского хребта - не глубочайшие пропасти хребта Бзыбского, здесь все скромнее. Дурная - она и есть дурная, нет в ней ни красоты, ни свойств полигона для новичков, ни малейших претензий на рекордность: съемка двадцать третьего года не показала и трехсот метров глубины. Не удивлюсь, если после нас в эту дыру вообще никто не заглядывал. Оно, если подумать, к лучшему. Я постоял на краю колодца. Столкнув камешек, не услышал звука падения - вода шумела. Мучительно хотелось шагнуть туда - в черноту... Назад! Да что это со мной, а? Устал - пошли психические сдвиги? Рановато... Я обессиленно привалился к стене, прекрасно зная, что через несколько минут меня начнет колотить от холода. Нет, вода не просочилась к телу, гидрокостюм выдержал все шкуродеры, - но пот!.. Хорошо было бы заменить патрон потоэкстрактора - а где его взять, запасной? Я был насквозь мокрый. За последние трое суток я проспал едва час. А ведь ушел! Самое главное - ушел, остальное пыль и мелочи. Из-под носа ушел, как ни пытались они настичь меня раньше, чем я найду первую же карстовую щель. Знали место, где я кое-что могу! Смешно: они видели, как я ушел в колодец без веревки, на распорах, и честно попытались гонять меня под землей. С веревками. Чудо, что не убились. Спелеоподготовка у нацбеза та еще. Но долго торчать тут тоже не стоит, подумал я. Не выдержу. А то и грянет наверху хороший ливень - утопит паводком, как суслика. Нехорошо, что на стенах не видно отметин от последнего паводка, - значит, вода затапливает зал целиком. Ладно, будем думать, что делать дальше... Чем хороша Дурная - так это обилием входов в нее. Только наша экспедиция разведала шесть. Только что я нашел седьмой, самый неудобный. Можно не сомневаться, что у каждого из этих семи входов меня ждут с большим нетерпением. Какой отсюда следует сделать вывод, господа? Правильно мыслите, найти восьмой вход, он же выход. Значит, так. Глубина Шумного - порядка ста двадцати метров. Вниз идти незачем. Оба колодца в потолке выводят в одну и ту же штольню. Туда же можно попасть кружным путем через меандры и глиняный сифон. Штольня длинная, с ветвлениями, некоторые так и не были нами осмотрены... Но сперва нужно попробовать другое: вон тот знакомый мне узенький лаз за валунами. Ход Малахова. В двадцать третьем я наткнулся на него случайно и получил выговор за трату времени, отпущенного на штурм пещеры. Ход вел не вниз, а наклонно вверх - это раз. Ход закончился тупиком - это два. Никто, кроме меня, туда не пошел, и ход остался просто ходом Малахова. Мало ли таких ходов; назвали в твою честь, и радуйся. Правда, в конце хода пламя зажигалки никак не хотело гореть ровно, и у меня сложилось впечатление, что камни впереди можно расшатать. Не помню почему - то ли сам я так решил, то ли ужалило меня в затылок, - но о чуть заметном сквознячке в конце хода моего имени я не сказал никому... Я все же не выдержал: сдавил посильнее отработанный патрон потоэкстрактора, иногда это помогало. Удача моя не кончилась - помогло и сейчас. Дрожь понемногу унималась. Поесть, что ли? Нет, сначала поспать, хоть полчаса. А потом уже развести водой последний стограммовый пакетик и поесть, прежде чем выбраться отсюда. Наверх. Интересно, цела ли еще хибарка - "загородная резиденция" покойного Вахтанга Ираклиевича, лучшего фельдшера из всех, кого я знал? В двадцатом меня доставили к нему с признаками клещевого энцефалита, говорить я уже не мог, только мычал, а он, вливая в меня лошадиный гамма-глобулин (человеческого в радиусе ста километров не оказалось, хоть умри), вел надо мною нескончаемый монолог о жизни и искусстве, поминутно сворачивая на любимый предмет. "Скрябин? Как же, как же... Олухом надо быть, чтобы так помереть, вольно ему было давить тот чирей! Кхм. А музыка - божественная, и без света хороша... " Я так и заснул под третью симфонию "Божественная поэма", и в моем сне было только это: музыка и свет. А когда я проснулся, свет действительно был. Довольно яркий белый свет. Из круглой дыры сухого колодца в потолке свисала веревка, а под дырой, в трех шагах от меня, держа на коленях яйцеобразный живот с прижатым к нему матовым цилиндром фонарика, на обыкновенном складном стуле сгорбился Кардинал. - Ну вот и я, Миша, - сказал он. - Ты ведь хотел со мной поговорить, а? 4 Сильнее всего Малахова поразил именно этот стул, столь же неуместный на глубине ста двадцати метров под поверхностью земли, сколь дик был бы баобаб на арктической льдине. Ага, вот оно что... Кардинала спускали в колодец на веревке. На этом стуле. - Что же ты наделал, Мишенька, - сказал Кардинал голосом старика Муразова, отечески укорявшего беспутного Чичикова, но громче, чтобы голос не потонул в шуме низвергающегося в озерко водопадика. - Ну зачем тебе понадобилась вся эта беготня, а? Дома не сиделось? Акустика сводов странно дробила его голос. Шумела и плескалась вода в озерке. - Нашли, - сквозь зубы проскрежетал Малахов. Откашлялся, прочищая горло, помотал головой. - Все-таки нашли... Мысль лихорадочно работала. Исхитриться, вывернуться и на этот раз... Как?! Вряд ли Кардинал рискнул спуститься в одиночку, должен ведь понимать, сколь опасна загнанная в угол крыса. За валунами здесь можно спрятать слона, не то что двух-трех скорохватов... Тогда почему не взяли сонного? Ничего не понятно. Неужели он тут все же один? Взять в заложники? Кардинал не глуп, вряд ли у них не продуман такой вариант... Бежать! Сейчас же. Уносить ноги. Только бы успеть расшатать камни в конце лаза. А Кардинала - по голове... Дико ожгло затылок. Рука сама зашарила в бесформенном глиняном коме, бывшем когда-то сносным на вид герморюкзачком. С первого захода нащупалась только фляжка. Кардинал расценил это по-своему: - Выпей, Миша, выпей. Такие разговоры вести трезвому - все равно что голым задом в улей сесть. Пей, мальчик мой... Выпил? Ну вот и молодец. Жаль, закусить нечем. А скажи-ка мне, Мишенька, ты веришь в то, что один человек ценнее другого? - Вы тоже, - огрызнулся Малахов, с трудом оторвавшись от фляжки. Боль отступила вместе с мыслью о немедленном бегстве. Зар-раза, где же таблетки?! - Допустим. Ладно, философских споров я с тобой вести не буду, я ведь так - поболтать пришел... - А, ну да, - огорошенно сказал Малахов. - Ну и... какие новости наверху? - Плохо, Миша. Лавина, как ты и хотел. Завтра похороны президента. Но держимся. За тебя в Санитарной службе пока что Лебедянский, а Гузь - больнице с инфарктом... - Погодите, - перебил Малахов, - какого президента? - Президента Конфедерации, естественно. Не сумел даже отравиться как следует, помучился. Официально - разрыв аневризмы или что-то вроде того. А ты как думал, Миша? Твой фактор Т косит политиков еще побольше, чем простых смертных, оно и понятно - плесень человеческая... Сам должен понимать: какой хороший человек полезет в ту грязь к паукам в банку? - Знаете, - кивнул Малахов. - Впрочем, я догадывался. Филин успел передать? - Что убивает не людей, а людишек? Он. Домоседов поверил сразу, а я сомневался до самого твоего... до твоего ухода, так скажем. Ну, сейчас, сам понимаешь, это известно всем... кому нужно. Факты вопиют. Большая капля сорвалась с потолка точно на лысую макушку. Кардинал вздрогнул, и Малахов невольно отвел глаза. Странно и, пожалуй, неприятно было видеть простые человеческие рефлексы у этого старичка. - Как вы меня нашли? - Зачем тебе знать это, Миша? - Ладно... Чего вы от меня хотите? - Лекарство, Миша. Ты понимаешь, о чем я. Информация с той дискетки, что ты отобрал у Кручковича. В обмен на любые гарантии. - О чем вы, Павел Фомич? - изумился Малахов. - Какое лекарство? Какая информация? Нет никакой дискетки. - Правильно, нет. Ты ее сжег. Но перед этим внимательно изучил. А ведь у тебя профессиональная память, Мишенька. Ну так как? - А вам не приходит в голову иной вариант: ни Филин, ни Кручкович, ни я решения так и не нашли? Кардинал беззвучно смеялся - трясся фонарик в прижатых к животу руках, прыгали фантастические тени. - Спасал, значит, свою шкуру? Ох, дай отдышаться... А ты шутник, Миша. Насмешил. Видел ты когда-нибудь такое диво - функционера, бегающего от ответственности? Представь, я тоже не видел. Вот взвалившего на себя ненужную ответственность - одного вижу. - А Краснопольский? Кардинал промолчал. - Что с моим сыном? - спросил Малахов. Кардинал крякнул. - В порядке твой сын. Долечивается у хороших специалистов. И женщина твоя в порядке, поверь слову. Кот твой и тот в порядке: живет в твоем доме хозяином, жрет как сенбернар... Возвращайся, Миша. - Под суд чести? - Забудь. - Кардинал махнул ладошкой. - Чтобы я отдал тебя под суд? Не скрою, были такие мысли... Теперь не вижу смысла. А скоро это станет просто неловко: спасителя человечества - угробить голосованием! Поработаешь еще, ты мне нужен. Ты ведь уникальный интуитивист, мой мальчик, и почти не ошибаешься. Я не знаю, как это тебе удается, согласен не знать, а только ты подумай хорошенько: обманываю я тебя сейчас или нет? - Нет, - признал Малахов. - Но я не хочу. Молния пронзила мозг - пришлось стиснуть зубы. - Ты ведь не только интуитивист, мой мальчик, - продолжал Кардинал, как будто не заметив этого "не хочу", - у тебя ведь еще завидное чувство самосохранения. Потому-то я и приказал ни при каких обстоятельствах не причинять тебе вреда. Не стрелять даже в ногу, даже иглой. И оказался прав. Жаль только, что это не пришло мне в голову раньше. Я хочу, чтобы ты вернулся к работе, твоей должности у тебя пока никто не отнимал. Вот только... - Что - только? - спросил Малахов. - Моим преемником уже не станешь. Извини, Миша. Вдруг стало смешно. Малахов привстал и сновав сел в глиняную кашу. Покачал головой. - Даже так? - Тебе смешно, мой мальчик? Малахов кивнул. Держусь, мол, за живот. - А знаешь, Миша, перед самым выпуском из Школы тебя хотели отчислить. Довольно аргументировано, между прочим. А на самом деле - боялись тебя. Я не дал. Похерил все сомнения, все протесты положил под сукно, потому что было в тебе что-то такое, чего не было в других, хотя как специалисты они выше тебя на голову. В тебе я видел продолжение своего дела... Ох как ты меня подвел, Миша! Ничего ты не понял. Думал, завянут плевелы, останутся злаки, и наступит рай на земле? - Кардинал тихонько засмеялся. - Пожалуй, и верно: наступит. Службы станут не нужны, превратятся просто в общественные организации... Бить настоящих людей кнутом и манить пряником - бессмыслица и преступление. А что будет потом, ты подумал? Когда подрастет новое поколение, такое же в основе своей, как наше, думаешь, неоткуда будет взяться жестокости, трусости, подлости, глупости человеческой? - Кардинал повысил голос, и, заглушив шум воды, странно отдалось эхо от сводов зала. - Думаешь, уже завтра наступит вечность? На всякий случай напомню, если ты забыл: конец одной эпохи - всегда середина другой и начало третьей. Все вернется на круги своя. Ты знаешь, система, выталкивающая на верх пирамиды власти худших вместо лучших, не жизнеспособна в принципе. Загубит себя и страну, и тогда уже не будет никого, кто мог бы передавить пауков в банке. Не будет ни меня, ни моего преемника, ни Служб... Ты слушаешь меня, Миша? - Школу не забыл еще, - буркнул Малахов. Кардинал не диктовал условий. Кардинал уговаривал - Малахов отметил это с настороженным изумлением. Иногда в мире случается то, чего не бывает и, кажется, быть не может. Подброшенная монетка встала на ребро. - Совесть, совесть... - вздохнул Кардинал. - Совесть функционера... Жаль видеть гибель любимого детища. Хорошую я систему сделал, когда все здесь летело вверх тормашками, - не без недостатков, но работающую. Демократия - чтобы люди не чувствовали себя рабами, и Службы - чтобы не давать хода тому... чему хода давать не нужно. Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто мешал и слишком рьяно помогал... А знаешь, Миша, для чего я оставил при себе структуры, которых и нацбез боится? Думаешь, чтобы охранить Службы от государства? - Кардинал рассмеялся дребезжащим смешком. - В точности наоборот! Для того, милые мои мальчики, чтобы не дать вам чересчур развернуться, пока я жив... Только один изъян и видел: после меня - кто вас передавит, если вы вздумаете подмять под себя слишком многое? Кто ляжет миной на пути будущего диктатора? Думал - ты... Кардинал вздохнул. За шумом воды не было слышно вздоха. - А недостаточки-то были, Миша, - сказал он. - Функционеры, Службы, Школа-оранжерея, отбор способных, а из них - способнейших, а из них - бескорыстных, а из них - тех, кто горд, но ради дела языком сортир вылижет... как ты. Не предусмотрел я такой вот ситуации, а ведь советовали мне те, кто посмелее, ох советовали... Идеалист я паршивый. Чтобы служили хотел, чтобы честь понимали, чтобы предки были - достойные люди, порода, слуги страны, чтобы функционер работал, не доказывая другим, а главное себе, свое право на место под солнцем... А сказать тебе, кем была твоя мать, Миша? Ты ведь кое-что заподозрил, не так ли? Пуста могилка-то... - Кардинал задребезжал было смешком, но тут же стал серьезен, и даже голос его изменился. - Так слушай. Шлюхой была твоя матушка, ты уж прости старика за прямоту. Десять лет назад умерла, как последняя шлюха, в ночлежке. С твоим отцом у нее был заключен однодневный брачный контракт, в начале века кое-где практиковалась такая узаконенная разновидность проституции... И даже в этот день она ухитрилась ему изменить. Она вступала в связи с мужчинами даже на последнем месяце беременности тобой. Строго говоря, мы даже не можем с полной уверенностью сказать, кто был твоим отцом. Фамилию ты получил в детдоме, гипновнушение - в интернате. Очень жаль мне огорчать тебя, Миша, но генетически ты не дворянин, ты - дворняжка... Впрочем, как почти все ныне действующие, бывшие или только еще готовящиеся функционеры. Надеюсь, это тебя хоть немного утешит. Вот как... Малахов провел рукой по лицу и стряхнул с закоченевших пальцев ком глины. Что ж... можно было догадаться. - Предполагается, что мне нанесен психологический удар? - злобно осведомился он. Кардинал протестующим жестом поднял вверх ладони. - Никоим образом, Миша. Зачем? Я тебя прошу лишь об одном: подумай! Знаю, что у тебя это плохо получается, но ты все-таки подумай... Снова ударило в затылок - тупо, страшно. Где же таблетки, чтоб их... Не найти. Не слушаются пальцы. Господи, да я же сейчас начну выть от боли... Зажмурившись, он опрокинул в горло остаток из фляжки. Чуточку полегчало. "Демоний" просто так не отступит. Он будет спасать своего хозяина, пинать его, прижигать ему мозги каленым железом, в каждой ситуации он найдет единственно верное решение - на перспективу, чтобы жить в хозяине как м