нам всем будет, если мы ее не создадим. Гореть нам дымным огнем в лесопарках, по энергетику на каждый ствол... Природа дубоцефалов не терпит пустоты, ей нужно взамен что-нибудь адекватное. Я так и вошел в лабораторию, бормоча себе под нос, как заклинание: "...не терпит пустоты... природа не терпит простоты... природа не терпит простаты..." Гм. Спорная мысль. Время! Я поднялся на пятый этаж к Гарьке, выдернул у него с занятий двух третьекурсников с потока "Э", растолковал им задачу и посадил за расчет режимов. Сашки не было. На вертящемся стуле перед его столом наличествовал рабочий халат в пыли и трансформаторном масле, а посреди стола на измятом номере газеты "Шуршащий друг" красовался стакан с остатками вчерашнего чая, увенчанный надкусанной горбушкой, и коричневый ободок показывал вчерашний ординар. Сейчас уровень жидкости стоял ниже - впрочем, рассмотреть было трудно. Стакан Сашка сроду не мыл, добиваясь, чтобы тот приобрел благородный коньячный оттенок. По стенам лаборантской - тоже Сашкина работа - висел на кнопках набор журнальных кисок в купальниках и без. Киски были преимущественно восточного вида, загорелые и под пальмами, а одна, полностью обнаженная, - в зеленеющих бамбуках. Интересно, где на Земле еще растет бамбук? Чушь какая-то. Я нашел линейку, брезгливо отодвинул ею стакан к краю стола и сдул крошки. Терпеть не могу бардака, если его устраивают другие. Особенно Сашка. Удружили кафедре штатной единицей... Самое интересное, что поначалу от него даже был какой-то толк как от лаборанта - плохонького, но все же лаборанта, - зато теперь он повадился внезапно и бесследно исчезать и внезапно появляться как раз тогда, когда меньше всего нужен, а совсем недавно, вскоре после того как исчез Вацек, я застал Сашку в деканате за разговором с Сельсином, и вид у Сельсина, когда я вошел, был сконфуженный, просто небывало сконфуженный, никогда Сельсина таким не видел... А подите вы все в клозет! Самое умное, чем можно заняться на работе, - это работа. Время до лабораторки еще было. Я подсел к экрану и вытащил свои модели. По существу оставалось сделать не так уж много, и если это пройдет... Должно пройти, странно только, что никто еще до этого не додумался. Ведь могу же еще кое-что! Могу! Ладно, если так пойдет дальше, то через пару дней можно оформлять идею и нести пред ясны очи. Сельсин в кровь макушку расцелует. Довольно скоро я поймал себя на том, что сижу сиднем и тупо гляжу на экран. Вот зараза, не могу работать. Здесь, сейчас - не могу. Могу сейчас, но не здесь. Или могу здесь, но не сейчас, а до того, как забрали Вацека, а значит, уже не могу. И вот что самое смешное: первые дни после его исчезновения я всерьез полагал, что Сашка меня избегает. Будь я проклят, если это не льстило моему самолюбию, если не поднимало меня в собственных глазах! Мелкий ты человечек, доцент Самойло, тварь ты дрожащая... ну, положим, не вполне дрожащая и не перед каждым, но слабак - это уж точно, прав дядя Коля. Ты ведь даже по морде, по морде ему не съездил, а ведь должен был. Как человек - обязан был! Принародно и первым же подручным средством. Начальство бы ему не простило - ну и мне тоже, конечно. И что с того? Поехал бы в снега обслуживать рубильник и останавливать ледник руками? Да с радостью! Теперь-то поздно, теперь это так же непросто, как прикурить от паяльника, раньше надо было... А скользкий ты, оказывается, тип, доцент Самойло, когда-то я о тебе лучше думал. Дрожишь ты за свою сохранность, держишься за Сашку, - ртутных пуль боишься, отравленные иглы тебе не нравятся... А кому они нравятся? Надо понимать так, что кому-то на хвост я все же наступил. Где-то я от них совсем близко, ходим ощупью впотьмах, и не поймешь, кто кому в затылок дышит. То ли мне дали передышку для того, чтобы я расслабился, как лапоть, то ли для того, чтобы свихнулся от ожидания, как неврастеник. Потом со мною разделаются, опять прав дядя Коля. Спасибо. Ничего ты толком не понимаешь, дядя Коля, но все равно тебе спасибо... - Начальству - салют! Сашка. Я не ответил. Он шел от двери ко мне - легкий, бодрый, уверенный в себе, как после хорошего отдыха, ступающий чуть пружиняще и в то же время с точно отмеренной порцией угловатой развинченности, свойственной возрасту, - когда-то и мне не пришло в голову усомниться в том, что ему двадцать один год. Это у него здорово получалось. Был он с мороза, румян и свеж, и черный, небывало чистый его костюм был элегантен, как Дашкин доберман, - сам Сашка элегантен не был, а вот черный костюм элегантен был. Не мятый свитер. Что-то фальшивое было в этом костюме, игрушечное. Положить в коробку и завязать бантиком... И почему-то запахло аптекой. Приглядевшись, я заметил пластырь у Сашки на шее. Пластырь был небольшой и слегка вздутый. Под самым ухом. - Холодно, - сообщил Сашка, растирая руки. - Пока шел, черт, совсем дуба дал. Хорошо, хоть ветра нет, а то совсем бы... Даже адаптанты куда-то делись. Мороз и солнце, день чудесный... Это чье? По-моему, он не рассчитывал даже на междометие вместо ответа. Я изобразил, что работаю. Сашка сделал движение, будто собирался с размаха плюхнуться на стол рядом с экраном, но не плюхнулся. Костюм обязывал. Вместо этого он заглянул в экран, фыркнул и положил передо мной свой брелок-кошку с горящими глазами. - Поговорим? По-моему, назрело. - У меня занятие, - холодно сказал я, вставая. - И я намерен его провести, мне за это деньги платят... Сашка заступил мне дорогу. Теперь я уловил носом не только аптеку. Пахло крепким мужским одеколоном и чем-то еще, но не одеколоном и не аптекой. Чем-то из мира, предельно далекого и от того, и от другого. Гм, а ведь знакомый запах... - Позволишь пройти? - осведомился я. - Напрасно вы такую нагрузку взяли, Сергей Евгеньевич, - кротко сказал Сашка. - По-моему, она мешает вашей основной работе. Черта с два он был намерен меня пропустить. Я почувствовал, что теряю сцепление с реальностью. Тут хорошо иметь под руками что-нибудь бьющееся, лучше всего фарфоровое, это отрезвляет в два счета... Господи, подумал я с тихим ужасом, глядя Сашке в лицо, - только не сейчас... - Моя основная работа - здесь, - сказал я. - Отойди. Я психически неуравновешен. - А я что говорю? - сказал Сашка. - Конечно, здесь. Нам с тобой, Серж, поговорить просто необходимо, хотя бы для того, чтобы понимать друг друга. Нехорошо получается, работаем с тобой бок о бок, а дружбы нет. Или, может быть, - он ухмыльнулся, - вы, Сергей Евгеньевич, теперь предпочитаете общаться со мной сугубо официально? На "вы?" - Предпочитаю - никак. - А зря вы спешите, Сергей Евгеньевич... - Сашка теперь улыбался во весь рот. - Во-первых, еще рано, никого нет, а во-вторых, с сегодняшнего дня занятия в лаборатории будет вести тот, кому это положено. Вацек Юшкевич. Кажется, у меня отвалилась челюсть. Я торопливо сглотнул. - Выпустили?! - А что тут удивительного? - сказал Сашка с наслаждением. - Да так... - я растерялся и сел. - Не ожидал. Вообще-то конечно... Я рад. Но... не ожидал, честно скажу. - Ты еще Бамлаг вспомни, - осуждающе сказал Сашка. - В нашей стране почему-то у каждого прямо с рождения превратное мнение о службе нацбезопасности. Ничего с твоим Юшкевичем не случилось, живой и здоровый. Прошел проверку генокода, только и всего, - есть у нас одна экспериментальная методика, достоверность три девятки. Секретности нет, со временем будем внедрять ее повсеместно. Результат отрицательный - гуляй и радуйся, что ты человек, задерживать далее не имеем оснований. Он сейчас подойдет. - Мне что, сказать спасибо? - спросил я. - А это как тебе удобнее. Ты погоди, я тебя еще с его женой познакомлю. Такая, знаешь, цыпа - что ты!.. - С какой еще женой? - А ты нелюбопытен, - сказал Сашка. - Тебя, кстати, это тоже касается. Ладно, раньше времени ничего говорить не буду. Сегодня в обед собрание, не забудь. - В обед обедать надо. - Один раз потерпишь. Кстати, что тебя произошло с этим студентом? Я вздохнул. - Он заложил двоих, которые не заплатили ему дань. Держал в страхе всю группу. Эти двое были обыкновенными дубоцефалами. Их взяли. По-моему, он просто клинический подлец с манией величия, а когда я ему так и сказал, он заявил, что это, мол, не моего ума дело. Ну, тогда... - Дальше я знаю, - поморщился Сашка. - Тебе это не понравилось, и ты совершил героический поступок. Отправил человека в больницу, а толстолобики тебе помогали по мере сил. Очень хорошо. Мы проследим, чтобы подобные случаи больше не повторялись. А вам, Сергей Евгеньевич, от меня добрый совет не увлекаться самодеятельностью. Это ставит нас в один ряд с теми, кто идет за событиями, вместо того чтобы управлять ими. Вы меня поняли? - А без стукачей никак нельзя? - спросил я. Рожа у Сашки поехала вширь, будто он собирался заржать. Но он не заржал. Какую-то секунду казалось, что сейчас он хрюкнет, хлопнет себя по ляжкам и начнет трястись и давиться, вытаскивая из себя сквозь приступ радостного смеха: "...ну, ублажил... ну, ты юморист, Серг Гиеныч... не могу... как-как ты сказал?.." - Предложите что-нибудь взамен, - серьезно посоветовал Сашка. - Мы бы рассмотрели, даю вам честное слово. Но я чувствую другой ваш вопрос, поправьте меня, если я не прав. Доколе этот хлыщ будет тут маячить и мешать работать всем, кому можно. Вот именно такой вопрос я в вас и читаю: доколе? Это верно? - Допустим. - А вы заелись, Сергей Евгеньевич, - сказал Сашка. - Я понимаю, что вам так не кажется, я также полностью в курсе ваших личных проблем, но все-таки вы заелись. Вам бы иногда пройтись по городу, оглядеться вокруг - неужели у вас не возникает такого желания? Вы же все-таки ученый, пусть даже технарь, это не суть важно, главное здесь подход, - вы должны понимать, куда мы с вами катимся. И вы ведь это понимаете! - Сашка повысил голос. - Вы прекрасно все понимаете, только не желаете об этом думать. Вы привыкли считать, что у государства обязательно имеется кто-то, кому по должности положено думать за вас. Так вот он я! - Сашка ткнул пальцем себя в грудь. - Не нравлюсь? Хотите кого-нибудь другого? А не много ли вы от государства хотите, господа техническая элита? Вот я сижу здесь, думаю за вас и стараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы вы остались жить и могли работать. Я вас спрашиваю: желаете ли вы - я имею в виду отнюдь не только вас персонально, - желаете ли вы остаться с этим миром один на один? Нет? Ну, разумеется. А ведь вы очень, очень плохо знаете этот мир. Вам когда-нибудь приходилось бывать в покойницкой при полицейском участке? Наверняка вы даже не знаете о том, что при каждом полицейском участке теперь имеется покойницкая. Пришлось учредить. А отрезанную голову ребенка вы когда-нибудь видели? А придурка, который режет себя вдоль и поперек осколком стекла и даже, сволочь, не чувствует боли? Уверен, что не видели и не стремитесь. Но кто-то обязан это видеть каждый день, кто-то должен заниматься этим дерьмом, чтобы вы могли работать, потому что вся надежда теперь только на вас, на то, что вы исхитритесь, извернетесь, встанете на уши и наконец придумаете, как нам остановить этот кошмар. Вам известно, что сейчас творится на Юге? Сейчас туда перебрасывают войска и вообще невозможно предсказать, чем все это кончится. Вы знаете, что представляет собой наша армия? Там служат дубоцефалы! Кстати, в армиях других стран примерно такое же положение, хотя они, естественно, не делятся с нами этой информацией. Что говорить о рядовом составе - мы вынуждены отдавать дубоцефалам ряд младших офицерских должностей! Кроме пока еще стратегических сил, но и о них, боюсь, скоро нельзя будет сказать ничего определенного. В девяноста процентах случаев командование просто не знает, что может выйти из самого немудрящего приказа. Государство освобождает всех мало-мальски пригодных людей, к которым, кстати, относитесь и вы, для работы на свое будущее, пока кто-то еще способен позаботиться о настоящем. Никто не принуждает вас разделять все тяготы народа, а взамен от вас просят только сотрудничества, которое вам безусловно по силам и вдобавок в той или иной форме оплачивается, и еще чтобы вы не воротили носы при виде золотарей, потому что кому-то нужно заниматься и этим. А что делаете вы? - Вообще-то я сотрудничаю, - сказал я. - И потом, все это я слышу довольно регулярно. Сельсин дает накачку. - Пусть в меня так стреляют, как ты сотрудничаешь, - сказал Сашка. - Я, конечно, понимаю, твои чувства к приятелю, но и ты должен осознать, что в нашем деле оправданы даже ошибки, если они не ведут к катастрофическим последствиям, а в деле с Юшкевичем это заведомо не так. Имей в виду, мне проще всего было бы считать, что скрытым адаптантом и убийцей по меньшей мере троих преподавателей был этот самый исчезнувший Решетов, тем более что убийства теперь прекратились, - тебя устроит такая версия? - Нет. - Меня пока тоже. Ты сам прекрасно понимаешь, сколь многого эта версия не объясняет. Значит, будем работать, да или нет? Да, кисло подумал я, кивая. Работать-то мы будем... Вацек отпал, кто следующий? Чтобы найти тупик в конце темного коридора, нужно пройти его весь. Может быть, конечно, там окажется и не тупик. Только ужасно не хочется идти этим коридором... Я не услышал, как отворилась дверь, да и не все услышишь за вакуум-фильтром. Я только увидел, как в комнате беззвучно, как привидение, появился Вацек. Оправданная ошибка... Он шел по лаборантской со странной плавностью сомнамбулы, временами осторожно прикасаясь к стенам и предметам, ощупывая их кончиками пальцев - он словно бы вспоминал пальцами окружающее. Судя по всему, нас он не видел, это уже было что-то новенькое. Приглядевшись, я заметил у брелока-кошки третий горящий глаз. - Ага! - закричал Сашка, схватив брелок и что-то с ним делая. - Вот и именинник. Марина! Маришечка, можно тебя? Шаги. Молодая женщина. Ого! Все при ней, ничего не скажешь. Цыпа. - Вацек, это Марина, - Сашка подскочил, устремился и подвел женщину за руку. - Помнишь, я тебе обещал? Маришка, это тот самый Вацек. Ну, совет да любовь, как водится, женился Тарас, не спросился у нас. Так? - Так, - сказал Вацек без выражения. - Спасибо вам, Александр Генрихович. - Не Александр Генрихович, - вразумительно сказал Сашка. - Какие церемонии между коллегами. Сашка - и все. Лаборант Сашка Столповский. Такой-сякой. Ты понял? - Понял, Александр Генрихович, - еле слышно сказал Вацек. Цыпа состроила гримаску. - Сашка! - Простите. Да-да, я помню. Саш... Я оправдаю. Я обязательно... Простите, очень спать хочется... Сашка метнул на меня молниеносный взгляд. - Ты бы хоть с Сергеем поздоровался, - сказал он Вацеку, - а то он тут без тебя не в себе немного. Психует. - Здравствуйте, Сергей Евгеньевич, - вымучил Вацек. - Здравствуй, Вац. Как ты? - У меня все хорошо, Сергей Евгеньевич, - сонно сказал Вацек. - Может, сегодня я занятие проведу? - предложил я, поколебавшись. - Спасибо, я сам. Мне можно идти? - Куда еще идти! - закричал Сашка. - А "горько"?! Ты чего смотришь, Вац? Такая женщина... Серега, давай-ка вместе: горь-ко! Горь-ко!!.. Они поцеловались торопливо, с болотным чмоканьем. - И как это понимать? - спросил я, когда дверь за парочкой закрылась. Сашка только хмыкнул и повалился на стул. - Уймись. Его пальцем не тронули. - Рад слышать. - Тогда какого рожна вопрос? - Марина, - с отвращением сказал я, подумав. - Субмарина! У меня такое ощущение, будто я присутствовал при случке. У тебя нет? По-моему, если бы ты им приказал совокупиться вот на этом столе, они бы послушались без оговорок. Они даже ухитрились бы получить от этого удовольствие, если бы ты им это приказал. Нет? - Кому есть дело до их удовольствия? - сказал Сашка. - Подожди до обеда, все сам поймешь. Ты, Сергей, меня все-таки удивляешь. Государственную Евгеническую когда еще обсуждали. Экран не смотришь? - Смотрю. - Тогда должен понимать. Экран... Горящая нефть. Горящий лес, засыпанный снегом до половины высоты стволов. Снег тает у ног привязанных... И толпа. Орущая. Вот именно - экран. Вот оно... - Так что, ты говоришь, у тебя с шеей? - спросил я. - С шеей? - Сашка потрогал пластырь. - Разве я что-то говорил? - Ожог? - А зря я тебя нелюбопытным назвал, - усмехнулся он. - Что, дымом все еще тянет? - Где твой балахон? - спросил я. Сашка внимательно посмотрел на меня. - Что ж, в интересах взаимного доверия придется объясниться, - сказал он после паузы. - Сам понимаешь, я мог бы просто заявить, что все то, чем занимается служба нацбезопасности, служит интересам народа и государства - между прочим, это действительно так, пусть даже некоторые наши действия не вполне понятны рядовому обывателю, - но такое объяснение, конечно, не для интеллектуалов, вроде тебя, верно? А если я просто попрошу тебя мне поверить, ты поверишь? Я промолчал. - В балахоне был не я, - сказал Сашка. - Но я там тоже был, это ты верно понял. Мы должны направлять энергию народа на его же благо, это, я думаю, в объяснении не нуждается. Прокаженного не лечат горчичниками. Выбор методов лечения всегда диктуется самой болезнью, как бы нам ни хотелось, чтобы было наоборот. Если бы человечество столкнулось просто с новой глобальной угрозой своему существованию, методы могли бы быть иными. Мы уже привыкли, в конце концов. Знаем, что человечество справится с любой доселе еще неизвестной угрозой - мобилизует все силы, отхаркнется кровью, вымрет в худшем случае наполовину, но справится! Но перед нами никогда еще не вставали сразу две угрозы такого масштаба: стремительно надвигающийся ледниковый период и обвальное вырождение интеллекта значительной части человечества... Падающие хлопья... Жирный дым, закрученный в спираль... - Тебе вообще-то не странно, что офицер нацбезопасности заговорил обо всем человечестве? - Сашка хмыкнул. - Я буду говорить только о нашей стране, чтобы ты не пугался. Где-то лучше, где-то хуже, а у нас картина довольно типичная: при всем напряжении сил государство еще смогло бы локализовать одну из этих угроз, но не обе. Не обе! - вдруг закричал он и покосился на свой брелок. - Мы не знаем, как это делается! Ликвидировали последствия войн и неумного управления, навели порядок, худо-бедно обеспечили охрану среды, стали наконец-то жить по-человечески - псу под хвост? У нас сокращают штаты, нет притока свежих сил и некому работать, неоткуда взять людей! Неоткуда! Сколько угодно желающих - и нет мало-мальски пригодного человеческого материала! Почти нет. Еще сто лет назад наша структура представляла собой как бы плотину водохранилища, обеспечивающую прочную стабильность государства. Теперь, и это еще в самом лучшем случае, мы просто задвижка для регулировки и отвода в безопасное место разрушительной энергии большей части наших с тобой так называемых сограждан. Чего ты хочешь от задвижки? Чтобы мы не вели определенную работу среди не пристроенных к делу дубоцефалов, так? А ты не думал, что они возьмут в работу вас, когда толпе надоест верить в вашу сказочку? - Думал. - Ага, уже прогресс, - Сашка осклабился. - Уже и высоколобые начинают размышлять на элементарные темы. Я мог бы долго и проникновенно говорить тебе о том, что правила игры навязаны нам противником, но делать этого не буду, хотя это чистая правда. Сейчас хорошо уже то, что эти болтуны в Дагомысе позволили нам назвать нашего противника противником, врагом - и поступать с врагом так, как он того заслуживает. Так вот, можешь мне поверить: если мы сейчас, вот именно сейчас, а не завтра, потому что завтра будет поздно, не направим справедливый гнев дураков против мерзавцев и убийц, они довольно скоро объединятся против нас. Это просчитано, есть социопсихологические модели. И здесь можно сколько угодно рассуждать о морали, но историю еще никто и никогда не делал чистыми руками, хотя кое-кто пытался. Это просто не получается. Огонь... Вспыхнувшая одежда. - Он был сволочью, - сказал Сашка, помолчав. - Мне даже не хочется говорить тебе, какой он был сволочью. Работал за хорошие деньги, мне и вчетверть так не платят, имел доступ к кое-какой информации. Потом он нас предал. Если ты считаешь, что среди людей нет и не может быть пособников адаптантов, то крупно ошибаешься. Извини, что мы должны были с ним сделать? Расстрелять в подвале? Я не ответил. - Ну хватит! - Сашка резко встал, прошелся по комнате. - Будем считать разговор по душам состоявшимся, следующего скоро не проси. Теперь о деле, слушай внимательно... 4 К тому времени, когда элита явилась ко мне с результатами расчета режимов, я уже все сообразил и даже успел рассчитать одну простенькую модельку. Совсем простенькую. Но ее оказалось достаточно. Впервые я видел элитников в таком состоянии. Их распирало. Обыкновенно они, особенно если на первых двух курсах им удалось не вылететь из элиты в первый поток, изображают из себя голубую кровь, и вид у них высокомерный и брезгливо-усталый, как у аравийских дромадеров. Со временем они взрослеют и находят для своего интеллекта не столь заметные заборы. - Готово? - спросил я. Дромадеры закивали. - Отлично. Распечатайте результаты и сложите их в эту папку. Вот в эту. Можете считать, что зачет за этот семестр у вас уже есть. Спасибо, ребята. Они помялись. - А... что дальше? - спросил один. - А ничего, - сказал я. - Это надо было лет на сорок раньше выдумать, тогда, может быть, и получилось бы. Теперь - пшик. Эта наша штучка ледника, к сожалению, не остановит, даже если раскатать в пять слоев. В лучшем случае и при грамотном использовании помешает образованию новых ледников, а сие уже не актуально. Что, впрочем, не мешает этой нашей идее оставаться изящной и остроумной. Так что, если есть желание, можете писать статью в "Энергетику". Только сначала дайте мне прочесть. Можно еще запатентовать, вяло подумал я, когда элитники удалились. Заработать можно... И сразу же докторскую... на докторскую это, пожалуй, тянет. Кой дьявол, блестящая бы вышла докторская, пальчики оближешь. Рецензенты, оппоненты, поздравления, потом свой кабинет и лекции не у дубоцефалов... Хорошо бы. Вот если наверху за эту идею от большого отчаянья все же ухватятся, вот тогда крышка: сперва за шкирку на пьедестал, затем пожизненное топтание ногами и в перспективе эпитафия: "Он хотел и не мог". Невероятно утешительно. И Сашка... новое положение - новые задачи... вы должны гордиться оказанным вам доверием... И Дарья... На собрание набилась вся кафедра и еще пришли с других, так что яблоку негде было упасть. Кого-то погнали за стульями. Поверх голов я разглядел черную, непрерывно двигающуюся макушку Гарьки, он подавал мне знаки, а рядом с ним сидел истуканом Вацек, совсем уже снулый и без цыпы. Моя попытка устроиться у самой двери не увенчалась успехом: там уже успела усесться Хамзеевна, - тогда я, бормоча себе под нос разные слова, проследовал в гущу народа на призывные Гарькины махания - оказывается, он держал для меня место. Повторяя в уме, что лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять, я плюхнулся на стул и принялся оглядываться. Председательствовал Сельсин. Рядом с ним пребывал некий незнакомый тип средних лет и мужественной внешности - не из институтских, не та морда. Юный толстый секретарь тоже был тут, сидел с краю председательского стола, шевелил какие-то бумаги и даже, как ни странно, не жевал. В дверях была сутолока, а у противоположной стены несколько человек, свесив головы ниже колен и скребя стульями, вразнобой стучали ногами по полу, и слышалось: "Вон, вон поползла!.." - но большинство собравшихся либо молчали, либо тихо шушукались по двое-трое. В общем-то я уже представлял себе, о чем пойдет разговор. Остальные, кажется, тоже. Атмосфера была та еще. - Ты зачем телефон отключаешь? - спросил Гарька. - Мне обидно, имей в виду. Уже и поговорить не с кем, когда хочется. - Это ночью-то? - Врешь, утро было. Ты ведь не спал, ты пожар смотрел. Вот ты мне прямо скажи: можно такое по экрану показывать? Или я чего-то не понимаю? - А ты не смотри, - посоветовал я. - Страшно, противно - не смотри. Смотри Ксенофонта. А то, тоже мне, соберутся люди: не надо нам, боимся, видеть не хотим, и без того на улицу не выйдешь! Мы-то, мол, выдержим, а вот за других страшно, ломаются люди, не верят никому, в будущее смотрят без оптимизма, так нам бы поменьше этого, тогда по закону обратной связи, глядишь, лучше станет... Гарька издал змеиный шип. - Да! - закричал он шепотом. - Боимся! И очень хорошо, что боимся смотреть! Потому что боимся с ума сойти! Ты нам все сразу не показывай, ты нам покажи врага, с которым мы можем справиться, тогда мы начнем что-то делать! Понемногу, понял! И сделаем, будь уверен. Зачем люди придумали лестницу? - чтобы по ступеньке, с одной на другую, шаг за шагом... Вот так и дойдем, если только умники, вроде тебя, не отнимут желание идти... И этот туда же. Сельсин встал и призвал к тишине - тотчас в переднем ряду кто-то заперхал и оглушительно раскашлялся, а у двери зашикали на опоздавших. Человек с мужественной внешностью оглядел наши ряды с некоторым недоумением и усмехнулся углом рта. - Прошу внимания, - сказал Сельсин. - Все собрались? Дионисия Львовича не вижу... Здесь? Да-да, теперь вижу. Итак, я предложил вам собраться здесь главным образом для того, чтобы... - "Чтобы сообщить пренеприятное известие", - мрачно изрек кто-то позади, и над ухом фыркнули. - ...чтобы довести до сведения коллектива информацию о некоторых специфических задачах, касающиеся выполнения Государственной Евгенической Программы, - взял Сельсин тоном выше, - сокращенно - ГЕП, прежде всего о новых правах и обязанностях каждого активного члена общества - в особенности об обязанностях, вытекающих из нашей общей ответственности перед будущими поколениями... Сельсин не устоял на месте и начал ходить взад-вперед. На ходу слова выскакивали из него быстрее. Господи, вдруг подумал я с каким-то обостренным интересом, да он же не хочет говорить, стыдно ему, с великой радостью он залез бы сейчас в самый дальний угол - и молчал бы там, молчал... - ...Предполагалось, что это собрание будет носить сугубо предварительный характер, - говорил Сельсин. - Однако целый ряд обстоятельств последних дней и особенно принятая вчера правительством Государственная Евгеническая Программа с комплексом сопутствующих правовых мер, вступивших в силу, как известно, немедленно, вынуждают нас несколько изменить порядок проведения... Очевидно, он сам хорошо понимал, насколько изменится порядок проведения. Уже через десять минут на собрании творилось черт знает что и я принимал в этом участие. Сквозь общий гвалт и безобразные выкрики от председательского стола только и доносилось: "...решение временно заморозить ряд конституционных свобод... вынужденная мера, каждый должен осознать свою ответственность... не меньше четверых детей в каждой семье... государственная помощь многосемейным... первичные организации на местах... вы же взрослые люди..." - и прочие обрывки. Сельсин стал красен и охрип, молодежь на задних рядах хамски улюлюкала, и даже Вацек, очнувшись на несколько секунд от странной своей медитации, перестал совершать туловищем медленные хаотические движения и поднял голову. Человек с мужественной внешностью сидел как сидел, только кривил угол рта. Будто все это его не касалось. - А теперь позвольте передать слово присутствующему здесь специальному уполномоченному окружной комиссии по реализации ГЕП, - стоически сказал Сельсин и сделал жест в сторону мужественного, - государственному разъяснителю третьего ранга Глебу Ипатьевичу Вустрому. Глеб Ипатьевич, пожалуйста... Договорить Сельсину все же дали - как я понял, большинство присутствующих интересовалось не столько содержанием вступительной речи, сколько тем, как Сельсин с ней справится. Большинство, по-видимому, было удовлетворено плачевным видом оратора, и когда человек с мужественной внешностью встал и обвел собрание взглядом из-под насупленных бровей, как из амбразуры, было уже сравнительно тихо. - Как-как? - только и спросил кто-то. - Вустрый! - объяснили вопрошавшему, и никто даже не прыснул. - Глеб Ипатьевич! Голова Глеба Ипатьевича медленно провернулась вправо-влево, как перископ изготовившегося к атаке подводного крейсера, выискивающий в неприятельской эскадре достойную цель. Достойные цели, если и присутствовали, то не лезли в глаза. Интересно, чем все это кончится, отстраненно подумал я, - не сейчас, конечно, сейчас он нас сомнет и раздолбит, а в некотором отдалении? Года, скажем, через три? Вообще хорошо бы подсчитать средний срок действия подобных программ - как раз года три, должно быть? Или уже меньше? И как быть с теми детьми, которые успеют родиться за эти три года во исполнение Государственной Евгенической?.. Четверых на семью, конечно, не будет, но двоих-троих вполне можно ждать. Маленькие такие, под стол ходят, трогательно мурчат, зарываясь щечками в мягкие игрушки, говорить еще не умеют, а им уже с трибуны какая-нибудь морда: извините, мол, ребята, ошибочка вышла, не знаем мы, что с вами делать, не нужны вы, как оказалось, в таком количестве, а виноватых дядей мы наказали и сами, конечно, сознаем свою ответственность, так что вы уж не держите зла, хотя кормить вас нам, прямо скажем, нечем... - Я не понимаю, почему такая реакция, - медленно начал Глеб Ипатьевич. Голос государственного разъяснителя был глубок и наполнял раскатами все помещение. - Да, правительство приняло ряд мер в соответствии с чрезвычайным положением, имеющимся де-факто. Да, нынешняя чрезвычайная ситуация заведомо требует неотложных и энергичных мер, разве кто-нибудь возражает? Тем не менее я вижу, - и перископ вновь пришел в движение, - определенное противодействие нашим усилиям по спасению человечества - будем наконец называть вещи своими именами - и со стороны кого? Со стороны кого, я хочу спросить? Может быть, люмпенов-дегенератов? Адаптантов, которые, как было установлено на самом высоком уровне, вообще не люди? Или дубоцефалов последнего разбора? Оказывается, нет! Со стороны интеллигенции, на благо которой как лучшей и дееспособнейшей части нашего народа главным образом и направлены принятые меры! Это по меньшей мере странно, чтобы не сказать большего. Человечество как вид давно уже теснимо на всем фронте и неуклонно проигрывает адаптантам, которые вдобавок размножаются куда быстрее, а их самки постоянно беременны. С некоторых пор люди привыкли с преступным небрежением относиться к своей главной социальной миссии: оставить после себя многочисленное и дееспособное потомство. В этих условиях ваши же избранники говорят вам: хватит рассуждать о свободе воли! Хватит, пусть даже это кого-то заденет - общий выигрыш от принятия ГЕП в историческом аспекте перевесит временное ограничение прав человеческой личности! - "Дерьмо!.." - смачно и с удовольствием сказал кто-то справа от меня. По рядам пополз шум. Вацек опять пробудился от спячки и завертел головой, как радар, сканирующий по азимуту. Глеб Ипатьевич даже не отреагировал и вид имел уже не набыченный, но вдохновенный: - Хватит болтать о вырождении! - неистовствовал он. - Настала пора действовать, а не распускать нюни и сопли. Каждый лояльный хомо сапиенс, способный к воспроизводству потомства, обязан отныне прилагать все свои силы к распространению генетически чистой линии человечества! Любовь, мучения выбора, ритуалы ухаживания, доставшиеся человеку в наследство от времен его животного состояния, устарели, не отвечают более интересам человечества и как таковые должны исчезнуть, уступив место оптимальному подбору гамет в государственном масштабе. О возрастных ограничениях вы уже знаете: шестьдесят лет для мужчин и сорок для женщин... - "Сельсин, козел старый, ему шестьдесят три..." - прошипели сзади. Я чувствовал, что моя голова принимает отчетливо квадратную форму, да, наверное, не только я один это чувствовал, а чугунные фразы мужественного Глеба Ипатьевича все грохотали и грохотали, словно рельсы под каким-то чудовищным локомотивом: - ...Безусловная проверка генокода у всех лиц, въезжающих в страну, включая государственных деятелей... Вопрос о стерилизации дубоцефалов будет рассмотрен и решен в ближайшее время... Повсеместное внедрение новейших методов лечения бесплодия... Всех без исключения новорожденных - на немедленный экспресс-анализ! Комплекс правовых мер за неисполнение... Каждая семья обязана родить и воспитать не менее четырех нормальных - повторяю - нормальных детей... - Какого пола? - вскинулся Гарька. Вокруг заржали. Ржали долго, разряжались. Раздалось одинокое: "Тише вы!" - Я думаю, это безразлично, - осторожно встрял Сельсин с председательского места. - Я думаю, этот вопрос находится э-э... так сказать, в компетенции родителей. Верно, Глеб Ипатьевич? Гарька сел, очень довольный. По-моему, только деликатность, как он ее понимает, мешала ему сейчас откинуться на стуле, с облегчением отдуваясь и потирая руки, - или вообще встать и уйти. Его все это уже не касалось, и кое-кто, я заметил, уже поглядывал на него с ничуть не скрываемой завистью. У Гарьки девять детей, из них один мальчик. - А побочные дети считаются? - спросил кто-то. Позади снова заржали. - Подождите, подождите! - Сельсин поднял руку. - Вопросы потом. Пожалуйста, продолжайте, Глеб Ипатьевич... Этот кошмар должен был когда-нибудь кончиться. И он кончился. В первичную ячейку Евгенического Общества, кроме Сельсина, попали еще толстый секретарь и Алла Хамзеевна, которая тут же с готовностью заняла место рядом с председателем и, отыскав глазами меня, предвкушающе улыбнулась. К тому моменту, когда настало время расписываться за знание обязанностей, вытекающих из ГЕП, оказалось, что большинство присутствующих уже выпустило пар, и, против ожидания, процедура подписания прошла довольно гладко. Секретарь пошел по рядам, раздавая брошюрки с кудрявыми виньетками на розовой обложке. Сбежать, кажется, не удалось никому: какие-то крепкие молодые ребята в дверях довольно невежливо заворачивали беглецов обратно. Протолкавшаяся цыпа разбудила Вацека. Со служебным долгом у нее все в порядке, а вот как, интересно, с деторождением?.. Просто материал, думал я, мрачно глядя, как преподаватели, инженеры и лаборанты по очереди встают и подходят к председательскому столу. Нормальный самовоспроизводящийся материал... Тут мне пришло в голову, что здесь, пожалуй, не один я так думаю, что и обо мне кто-то думает не лучше, тогда я навалился на свой внутренний фонтан и заткнул его. Принимая из пухлых рук секретаря брошюрку, я неожиданно поймал взгляд Сашки - оказывается, он тоже был тут и смотрел на меня с добрым юмором. Я постарался принять наплевательский вид. 5 После налета, учиненного в прошлом месяце какой-то стаей на административное здание по соседству, толстую бегемотиху при входе в корпус убрали, заменив насупленным мордоворотом из спецкоманды, еще более дотошным и не склонным узнавать людей в лицо, к тому же, как не замедлило выясниться в первый же день его появления, имеющим право поверхностного обыска всех входящих в здание. На выходящих этот убивец обращал меньше внимания, и мне удалось выскочить наружу довольно быстро. Я задохнулся. Морозный воздух был тяжел и плотен, казалось, от него нужно было откусывать, чтобы дышать. Струя пара над снегоедом, неторопливо ползущим в конце улицы, поднималась вертикально вверх. Утро не обмануло: день выдался ярким и солнечным. Совсем не осенний день. Пожалуй, для осеннего дня было даже тепло. С той самой швейной иглы у меня остался рефлекс: прежде чем сесть в "марлин", внимательнейшим образом исследовать гнездо папиллярного идентификатора, не забывая одновременно поглядывать по сторонам. И еще проверять сиденье, ибо из простого здравого смысла следовало, что получить отравленный укол в мягкое место вряд ли намного приятнее, чем в палец. А главное, это приведет к тем же результатам. Удостоверившись в отсутствии иголок, я уселся за руль и в который уже раз подумал, что занимаюсь ерундой и кретинизмом: уж если кто-то поставил целью сократить мне жизнь, ему вовсе незачем повторять старый фокус, у него есть богатейший выбор средств, наработанных человечеством за века его истории, и пытаться предохранить себя от всего, что только возможно, - самое неумное в мире занятие. А самое умное, что придумало человечество для сохранности индивида, заключается всего в двух словах: не зевай! Или даже "будь готов!", что в общем-то сугубый плагиат. Не зевай, когда припрет, и в особенности не хлопай варежкой, когда вокруг все спокойно. Чтобы потом не раскаиваться - если только тебе дадут время на раскаяние. Вот так. Только сейчас я понял, что Сашка меня предупредил, и предупредил очень серьезно. Еще можно кочевряжиться в допустимых пределах, но доцент Самойло рискует остаться без защиты, если не перестанет прикидываться человеком, звучащим гордо. Противен такой человек, не нужен никому, защищать его не хочется... Я завел двигатель и выехал на трассу. На Красноказенной все было по-старому: середина улицы зияла громадной траншеей с торчащими из нее гнутыми кишками труб и ископаемыми трамвайными рельсами во всем первобытном безобразии, а на фланге этой противотанковой преграды уже которую неделю скучал забытый экскаватор, занесший над ямой свой покрытый инеем ковш на коленчатом суставе. Ремонтников нигде не было видно. Прочие двуногие тоже не особенно кишели. Единичные прохожие боязливо оглядывались, стараясь держаться на разумной дистанции от каждого попавшего в поле зрения сапиенса. Один из них, щуплый тип с запавшими, в кустистой щетине, щеками, прошел мне навстречу по тротуару, кольнув "марлин" внимательным взглядом. На хилой груди поверх ободранной куртки висел и болтался в такт ходьбе маленький короткоствольный автомат. Напоказ. Добравшись до места, где действовала Единая Дорожная, я перевел машину на автопилот и позвонил Дарье. Экранчик на лобовом стекле показал часть комнаты и морского свина Пашку, яростно грызущего ножку кресла. Дарья не подошла - приглядевшись, я заметил отблески резкого света на мебели. Загорает... Ладно, пусть загорает, это не во вред, не заснула бы только под лампой, возись с ней потом... Может быть, все-таки заночевать у себя?.. Я взял эту мысль за шиворот и вывел ее вон. Она тут же вернулась. Нет, так нельзя... И так, как есть, тоже нельзя... Спокойнее, сказал я себе. Не трепыхайся. Разберись с тем, что тебе нужно, и с теми, кому ты нужен, прежде разберись, а уж потом действуй, здесь тебе жизнь, а не секция самообороны при помощи подручных средств. Обыкновенная жизнь, а значит, есть время задать себе тривиальные вопросы и, кажется, есть время на них ответить. Хочешь ты, чтобы Дарья осталась с тобой? Да. Ответ ясен. А теперь внимание: напрягись и попробуй ответить честно, хочешь ли ты, чтобы она осталась с тобой такая, как она есть? Молчишь? Противно, жалко себя, отвечать не хочется? Не хочется, сказал я себе. Совсем не хочется. Тут все зависит не от того, какая она есть, а от того, какой она в конце концов станет, вот этого-то я и не знаю... Я едва успел среагировать, когда меня неожиданно бросило на защитный лист, - "марлин", лихо увернувшись