от семейного трейлера, вынырнувшего сбоку на максимальной скорости, пошел юзом. Чтоб вас всех, подумал я, потирая локоть, занывший от удара о защитный лист. Стая за вами гонится? Я повертел головой. Стаи видно не было. Значит, просто от избытка чувств, от радости, что вырвались отсюда, и гори все огнем! Обычное дело. Странно только, что трейлер один, последнее время беглецы предпочитают собираться во внушительные караваны, вроде птиц перед отлетом на юг, а пробиваться в одиночку рискуют немногие. И это не из вульгарного чувства стадности: ходят слухи, что где-то за границами мегаполиса на машины действительно нападают... В большом городе как в метро - всегда есть что-то над головой. Даже на набережной. Справа и сверху уступами нависали сорокаэтажки, слева белела река, засыпанная снегом по самый парапет. Вода давно куда-то делась. Под снежными барханами проложил себе русло сточный ручей, и кое-где сквозь протаявшие щели сочились тяжелые испарения. Дыхание коллапсирующего города еще ощущалось. Мои мысли текли в точности как этот ручей - медленно и вязко. Вот, скажем, Бойль... Этот не уедет, как другие, пока своими глазами не увидит, чем все это кончится. Тоже мне, Плиний Старший... Мог бы исследовать коллапс в своем Кембридже, там даже нагляднее. Сколько нужно Бойлей, чтобы справиться в драке с одним, только лишь с одним вшивым выродком, потерявшим речь и остатки человекоподобия? Двадцать? Тридцать? Похоже на то, что реальное соотношение как раз обратное. Оно всегда было обратным. Удивительно, что Бойли еще рождаются, после того как человечество столетиями с увлечением их жгло, травило озверелыми толпами, гноило в бараках за колючей проволокой. Тоже символ цивилизации не хуже любого другого: колесо ломовой телеги, переезжающее голову Пьера Кюри... А вообще-то интересно перечитать, как эти Бойли представляли себе наше Сегодня лет сто назад, ну, не все из них, конечно - только оптимисты от избытка мудрости и постулата, что мудрость свойственна всем. Понять ребят можно. Приятно, черт возьми, чувствовать, что живешь не зря, что несешь в себе - бережно несешь, лелеешь - свое маленькое семя Будущего, что Будущее, поднявшись на твоем перегное и преспокойно о тебе забыв, станет хоть немножко разумнее, ну хотя бы самое чуть-чуть... Ладно, пусть лишь не повторит ошибок Прошлого - и уже неплохо. Кто осудит? Мир Разума! - для этой идеи стоит что-то сделать. Интеллигентные мусорщики, думал я, следя за тем, как "марлин" осторожно огибает стоящий поперек дороги длинный, как крокодил, остов сгоревшего "эребус-экспресса" - прекрасная была машина до того, как рванули баки. Вообще все без исключения интеллигентны... Таксисты, например. Водопроводчики. Интеллигентный вышибала вышибает сквозь дверь последнего неинтеллигента - и сам же интеллигентно подхватывает, чтобы вышибаемый не сломал себе что-нибудь... Блеск! Интеллигентные бабки на скамеечках, отрывая взгляды от шахматных досок, наизусть цитируют юному поколению Декарта и Спинозу, и юное поколение не делает попыток проломить бабулям головы. Интеллигентная уборщица вытирает тряпкой пыль... пардон, приводит в действие автоматику с искусственным интеллектом. Впрочем, всю бытовую и промышленную пыль зальют, конечно, связующим раствором, а от метеоритной чем-нибудь прикроемся... Перед неприятным местом, застроенным старыми домами с множеством подворотен, я притормозил, чтобы позвонить Мишке Морозову, - сказал ему, что сейчас заеду, и отключился прежде, чем он успел возразить. С ним так и надо. Затем свернул с набережной и окончательно взял управление на себя - этой дорогой я не пользовался вот уже много месяцев. Когда-то здесь было довольно безопасно, но сейчас всеобщий клич "не зевай!" был куда как кстати. Один раз у перекрестка пришлось как следует врезать по тормозам, чтобы пропустить мимо довольно большую стаю - мотоциклистов семьдесят. Они промчались куда-то со страшным ревом и не обратили на меня внимания. У самого Мишкиного дома чернел еще один горелый остов автомобиля - тут кто-то позаботился оттащить его с трассы на широченную полосу асфальта, прямо к громадному пьедесталу без памятника. Прежде на этом месте была барахолка, теперь что-то никого не было видно, только нерушимо, как могильные плиты, стояли два монументальных транспаранта забытых времен с плохо различимыми лозунгами - зазывающим: "Вкусную еду на ярмарке найду!" - и грозным: "Кто ярмарку не посещает, тот народных традиций не соблюдает!" Гм. Тоже стихи. Мишка травил жужелиц. Отворив дверь, он скривился, не очень пытаясь изобразить, будто аэрозольная отрава ему неприятнее, чем я. Я покрутил носом. Воняло не то чтобы очень противно, но довольно крепко. - Можно войти? - поинтересовался я. - Зачем? - спросил Мишка. Его рука лежала на дверном косяке, как шлагбаум. - Есть одно дело. - Валяй, - поколебавшись, сказал он. - Только недолго. - Уж будь уверен... С прошлого раза ничего у Мишки в квартире не изменилось: те же легкие веселенькие шторы, те же измятые случайными пулями стальные жалюзи по ту сторону окон, та же мебель; даже наш старый диван - еще я покупал - был на месте и выглядел плачевно. Мишка ленив к домашним делам. Как еще собрался с духом истребить жужелиц - уму непостижимо. - Чем травишь? - спросил я, осторожно опускаясь на диван. Этот диван и в лучшие времена не любил фамильярности. Мишка, хмыкнув, показал флакон. Торговая кличка снадобья мне ни о чем не говорила. Научная, напечатанная ниже в три с половиной строки, - тем более. Из химии я помнил только то, что железо ржавеет, что сероводород вонюч, что существует некая таинственная реакция серебряного зеркала, да еще то, что вода растворяет все, кроме того, что в ней не растворяется. - А действует? - спросил я. - На меня - да. - Смахнув со стены оробелую жужелицу, Мишка поймал ее в специальное ведро. - Нет, вроде действует... Совсем осторожности лишились. И бегают неправильно. - Боком, что ли? Мишка скосил на меня глаз, и я позаботился придать своей физиономии самый невинный вид. Очень хорошо я знал этот его взгляд и еще со школы усвоил, что за ним обычно следует, как-никак лет семь учился с Мишкой в одном классе. Мишка - транссексуал. Когда-то его звали Катькой Морозовой и не было в школе девчонки более отчаянной и презирающей говорящие куклы "с характером", чем она. Более дерзкого инициатора потасовок и порчи школьного имущества - в том возрасте, когда большинство из нас открыто считало себя педагогическим браком и тем гордилось. Даже в старших классах заигрывать с ней не решались. Когда однажды амбал Котковский, балбес и неукротимый бич всей школы, придумал от большого ума немного потискать ее в углу, каковую операцию не раз и не два проделывал с молоденькими учительницами, он пожалел об этом немедленно и всерьез. Катьку даже судили за нанесение увечий, но, к счастью, оправдали. Адвокат как-то сумел убедить суд в том, что имела место попытка изнасилования. Усидеть на месте для Мишки было невозможно. К тому же с ранних лет он (тогда еще она, а не он, но это не суть важно) имел счастливое и в общем верное убеждение в том, что самая мощная бетонная стенка не превосходит прочностью самого хилого человеческого лба, - так вот, лоб Мишка имел замечательно прочный. С терпением было хуже. Одно время он учился на заочном филологическом, одновременно успевая заниматься тысячью других дел; был автором шарлатанской статьи о внутривенном откармливании бройлеров; потом представил как соискатель антропонимическую диссертацию (главным образом доказывал, что козел Трофим из "Поднятой целины" поименован Шолоховым в честь Т.Д.Лысенко, - однако диссертацию таки отклонили за неактуальностью); потом занимался еще каким-то прохиндейством, трудился механиком (спал на каком-то насосе в каком-то подвале) и наконец прилип к Главному Диагност-центру - черт его знает зачем, поскольку в медицине он пень, всегда был пнем и до сих пор, наверное, уверен, что саркофаг - это импортное средство для уничтожения саркомы... Сначала с ней ошиблась природа. Потом ошибся я, потому что не задумался над тем, сколько и каких гормонов вырабатывает Катькин организм. Мне этот организм просто нравился. Она не взяла мою фамилию, когда выходила за меня замуж. После операции она сменила имя, а место жительства и работы менять не стала - ей было плевать. ЕМУ было плевать - это точнее. - Я тебя не звал, - напомнил Мишка. - Говори, что нужно, и убирайся. Ко мне прийти должны. Мишка - кобель. Но разборчивый. - Опять женщины? - Я покачал головой. - Грустно, Миша, грустно. Растрачиваешь молодые силы. У меня, может быть, обыкновенная ностальгия - чем тебе не нравится? Диван, вижу, тот самый. Приятно посидеть на обломках кораблекрушения. Кстати, ты как сейчас пишешь в анкетах: все еще "замужем"? - Пишу "семьянин", - хмыкнул Мишка. - Ты за этим и пришел? Я коротко объяснил ему, зачем я пришел. - Ага! - сказал он, когда я закончил. - Значит, непременно по форме "А-плюс"? - Верно. И как можно скорее. - Не пойдет. - Он покачал головой. Так я и думал. - Почему? - Действуй официально - вот почему. У нас с этим строго. - Официально - это раз-два и в резерват, - возразил я. - Мне нужно, чтобы было неофициально. Ты, я и она. И чтобы больше ни одна живая душа не узнала. - Значит, "она"? - ухмыльнулся Мишка. - Ну, естественно. Мог бы сразу догадаться. Не везет тебе с бабами, а? А скажи мне пожалуйста, с какой стати мне решать за тебя твои проблемы? Мне просто интересно. - Катя, - сказал я умоляюще, - я тебя прошу. Мишка окрысился: - Я тебе не Катя... - Миша, - сказал я. - Послушай, не Катя, а Миша, мне очень нужно, чтобы ты мне помог. Мне некого больше просить. Ты же работаешь в этом центре, Миша! Помоги и требуй от меня что душе угодно. Теплоэлемент хочешь? Ни у кого нет, а у тебя будет. Тридцать киловатт, автономность пять лет с гарантией... Или денег? Миша, ты пойми, ты сейчас посмеешься надо мной, но один раз ты меня пойми: мне Дарья нужна так, как ты никогда нужен не был... не была... - Пошел вон! - сказал Мишка. Что ж, исчерпывающе. Я встал и прошелся по комнате. Уж чем-чем, а доходчивостью изложения Катерина всегда отличалась, не отнять и не забыть, как ни старайся. Черт меня побери, понял я вдруг с испугом, а ведь мне хотелось ее увидеть! Не его, а именно ее. Вспомнить, представить в воображении вот эти руки - они теперь Мишкины, вот эти щеки - они тоже теперь Мишкины, бритые, но зато вон та ложбинка сзади, где шея переходит в затылок - она еще Катькина, ее Мишка не украл... - А хорошо, что у нас с тобой не было детей... Мишка промолчал. - Значит, не поможешь? - спросил я. - Ты еще надеялся? Чтобы успокоиться, пришлось глубоко вдохнуть. Воняло приторным. Мерзкое снадобье не подавляло обоняние, совсем наоборот. И ведь ходят же сюда женщины... Впрочем, Мишкины женщины - они ко всему привычные, к насосу в подвале в том числе. Ну что ж... Я вытащил из кармана мятые брошюрки и шлепнул перед Мишкой в ведро с жужелицами. Теперь была моя очередь. Извини, Катя. - Читал? - Нет, - покосился он. - Что за дрянь? - Я тебе оставлю, - пообещал я. - Ты почитай, тебе будет интересно. Видишь ли, мне предписано зачать от тебя ребенка. Мишка открыл рот. - Что-о? - Вредно говорить на вдохе, - сказал я. - Можно поперхнуться. Повторяю еще раз. От нас требуется зачатие ребенка, детали процесса оставлены на наше усмотрение. Мишку передернуло. - Ты от рожденья такой или в детстве уронили? - Можно двойню, - уточнил я. - Но приступить мы должны немедленно, там так написано. Начало можешь не читать, там лозунги и статистика, а дальше кратко и энергично: уклонение считается действием, наносящим прямой вред государству и человечеству. Систематическое неисполнение требований ГЕП, выявленное окружной комиссией, карается в установленном законом порядке. Кстати, разводы отныне запрещены. Будем плодиться, вроде кроликов. Так что раздевайся, женушка, и ложись в постель. - Погоди, погоди, - пробормотал Мишка. Он попятился и стал бледен. - Как ты это себе представляешь? - Это не мое дело, - нахально сказал я и, подобно толстому секретарю, устремил указательный палец в космические сферы. - Там спроси. Или придумай сам, проблема-то твоя. У тебя девять месяцев на доказательство лояльности. - А вот это ты видел? - завопил Мишка, брызгаясь. - Ха, удумал, чем напугать! Да плевать я хотел! Да не один нормальный человек, даже в твоей говенной комиссии... Ни один, слышишь!.. - Ты сомневаешься, что Государственная Евгеническая разработана нормальными людьми? - кротко спросил я. - Видишь ли, наш с тобой случай в Программе не предусмотрен, так уж вышло. Раньше надо было думать. Ты моя жена, иди докажи обратное. В дверь позвонили. Я обошел пораженного столбняком Мишку и отпер. На пороге стояла женщина, мало того - знакомая женщина. Самое интересное, что я даже не очень удивился. Похоже, сегодня выдался такой день, что я просто подсознательно ждал чего-нибудь в этом роде. И второй раз за пять минут я видел, как лицо человека вытягивается, одеваясь бледностью. - Здравствуйте, - сказал я. - Вас ведь зовут Субм... то есть, виноват... Марина? С Вацеком все в порядке? - Да, - очень тихо сказала цыпа. - А с Сашкой Столповским? Он знает, что вы здесь? Мишка за спиной громко сглотнул. - Простите, что не могу уделить вам сейчас внимание, - непреклонным тоном произнес я, затворяя дверь, - но у нас с супругой есть дела, не терпящие отлагательств... - Сволочь!!! - заорал Мишка и попытался меня лягнуть. Я уклонился, одновременно проверяя взглядом комнату на наличие подручных средств. - Конечно, сволочь. Только вот что интересно: людей почему-то сильнее всего бесит не тот, кто сам по себе сволочь хуже всякого адаптанта, а тот, кто становится сволочью тогда, когда его к этому вынуждают. Почему так, не знаешь? - Марина! - закричал Мишка. - Марина, ты здесь? Марина, ты подожди, я сейчас... - Мы договорились? - спросил я. - Ладно... - Мишка тяжело дышал. - Давай адрес... Попробую. Я записал адрес и фамилию и, послав Мишке воздушный поцелуй, галантно распахнул дверь перед дамой. 6 - Нет, мне так не нравится, - сказал Бойль. - Давайте все-таки оттолкнемся от какого-то определения, иначе нам не забраться... Не выбраться? Да-да, правильно. Не выбраться. Итак, попробуем сформулировать: основная черта, выделяющая адаптантов из основной массы человечества, - суть острая интеллектуальная недостаточность при сохранении и даже совершенствовании адаптивного поведения, отсюда и видовое название. Так? - Так, - поддакнул Георгий Юрьевич, нюхая яблоко. - Вот это ты, брат, правильно сейчас сказал. Дураки они и дерьмо живучее, всего и делов. А то напустил тут поначалу: зиготы какие-то, аллели, Менделеев... - Мендель, - поправил я и погладил Дарью по руке выше локтя. Она не почувствовала. - Вот я и говорю, что проще надо... - Георгий Юрьевич вытер слезы и захрустел яблоком. - Верно, Даш? Ты чего скучная? Серега, налей-ка еще. Уютно. Мягкие кресла, вечерний полумрак, морской свин под кроватью шуршит и грызет деревянный чурбачок, а доберман Зулус изгнан и заперт в другой комнате за надоедливость. Вино, коньяк, кое-какие фрукты. Вино, кажется, хорошее. Это все Бойль. У меня в баре вина сроду не было. - На самом деле это определение тоже порочно, - заметил Бойль, - если мы уже двести лет не можем договориться о том, что такое интеллект, а мы этого именно не можем. Кроме того, наше определение поневоле упрощено, как вообще всякое определение сложного понятия. Самые сложные вещи - как известно, те, в изготовлении которых не участвовал человек. Например, такой вещью является он сам. Я бы сказал так: интеллект по сути своей есть привычка - или, скажем, его можно рассматривать как привычку, как чисто человеческий способ уверенно чувствовать себя в обществе себе подобных, причем само же общество и формирует привычку, и подсказывает способ. Очевидно, что у Маугли не может быть иного интеллекта, кроме волчьего, да и не нужен ему в стае человеческий интеллект, даже вреден. Что касается нас, то мы долго и поступательно, называя свое движение прогрессом, шли к такому обществу, при котором интеллект вовсе не является ни условием выживания, ни даже условием душевного комфорта. По сути, хотя это, конечно, тоже упрощенная модель, у адаптантов выключены именно и только те участки мозга, которые усложняют существование индивида в современном социуме. Сейчас сохранение интеллекта сдерживается только общественной привычкой, а привычка, знаете ли, штука колкая... Хрупкая? Да-да, спасибо, я имел в виду сказать, что именно хрупкая... - Как чашка, - неожиданно сказала Дарья. - Хруп! Я ее рукой... Я быстренько налил вина в ее рюмку. - Выпей, малыш... - С точки зрения социологии интересен именно этот вопрос, - сказал Бойль, внимательно разглядывая Дарью. - Почему до шестидесяти процентов адаптантов проходят через фазу дубоцефальства, до поры до времени никак не проявляя своей видовой сущности, которая напрямую следует из их генотипа? Здесь общественная привычка выручает нас сильнейшим образом, а вместе с ней, конечно, вся система подражательного воспитания. Подумать страшно, сколько раз на протяжении последней сотни лет эту дрессировку клеймили, и справедливо, а оказалось, что в ней заключена внутренняя защита еще не окончательно дегенерировавшего общества, она дает обществу шанс... - Бойль аккуратно отпил из своей рюмки и поставил ее на стол. Все молчали. - Однако воспитание тоже палка о двух концах, - сказал он. - Оно может скрыть от нас самое начало процесса, как скрыло на этот раз. Кто-то, конечно, по роду работы обращал внимание на общее падение цивилизованности, на увеличившийся процент детей с врожденным слабоумием, на рост немотивированной преступности, кое-кто уже тогда пытался бить тревогу, но факт остается фактом: начальный момент был замазан, мы даже не можем с уверенностью сказать, когда и почему все это началось... - Что ж удивительного, - сказал я, косясь на Бойля. Очень мне не нравилось, как он разглядывал Дарью. Как экспонат какой-то. - Где для тревоги основания? Ну, дебилы... Ну, садисты-выродки, уличные стаи... Бывает. Всегда было. Кого и за что судить? За убеждение, что человечество само по себе очень устойчивая система? - К воздействию извне - да, конечно, - сказал Бойль. Спорить с ним не хотелось. - Знаем, с чего это началось! - бухнул Георгий Юрьевич и, взяв рюмку за ножку, покачал ее в руке. Вид у него был такой, что, мол, ежу ясно, когда и, главное, почему все это началось, вообще удивительно, что живем еще. - Я свое детство хорошо помню, не так все было... Серега, я же тебя просил: коньячку! Вот сюда. Я налил. И себе тоже. - Похоже, что подобный казус уже имел место, - сказал Бойль. - Я имею в виду случившееся некогда выделение из центрального ствола человечества боковой линии классических неандертальцев. Между прочим, это выделение подозрительно совпадает по времени с началом последнего большого оледенения, у вас это не вызывает ассоциаций? - Солнце? - спросил я. - Возможно. Собственно, это только одна из многих гипотез, но мне она нравится. Во-первых, тем, что она легко объясняет многие особенности физиологии адаптантов: например, их малую чувствительность к боли и холоду, редуцированный инстинкт самосохранения. Просто удивительно, как мало и плохо мы думаем о влиянии Солнца на жизнь человечества, а природа, заметьте, редко упускает случай заполнить экологическую нишу. Ну а во-вторых, эта гипотеза нравится мне тем, что по ней не одно только человечество повинно в создании экологической ниши для адаптантов. Знаете, это как-то приятно, я же все-таки человек... - За людей! - провозгласил я. - Да здравствует человечество! - Когда такие слова говоришь, вставать надо, - проворчал Георгий Юрьевич, поднимая рюмку двумя руками. - Треплются тут... Мы выпили. Георгий Юрьевич крякнул, вытер слезы и с хрустом надкусил яблоко. Бойль допил свою рюмку, и я, пользуясь моментом, тут же налил ему коньяку. Нечего переводить сок лозы, пусть его приканчивает Дарья. Вино легкое. У меня не было никакого желания подставлять под взгляд Бойля Дарью в пьяном естестве. - А может, они это специально? - сказал я, чтобы что-то сказать. - Ну, не специально, не сознательно то есть, а где-то на уровне инстинктов. Может быть, адаптантами или даже просто дубоцефалами становятся те из нас, кто не может с нами жить, в нашем мире? В одном объеме пространства с нами и на одном временном отрезке? Может, дубоцефальство для них - единственно возможная защита от нас и от нашего мира? - Это старая безумная гипотеза, - Бойль свернул свои морщины в улыбку. - Было бы просто замечательно, если бы все безумные гипотезы оказывались верными. Кроме того, она абсолютно бесполезна для практики, подобно всем другим поэтическим изыскам. Есть, например, такая гипотеза: природа-де изначально закладывает в каждый биологический вид генетическую бомбу замедленного действия, которая выраба... срабатывает, когда вид начинает создавать угрозу существованию самой природы. Оставьте. Раньше мы не знали, как и почему возникают новые биологические виды. Теперь знаем. Нам в некотором роде повезло: процесс идет прямо на наших глазах, региональные различия заключаются лишь в деталях. Я же объяснял вам, что такое подавляющая часть дубоцефалов. - Шлак эволюции, - мрачно сказал я и не удержался - взглянул на Дарью. Она сидела в кресле перед столом, закинув ногу за ногу, сидела почти так, как умела сидеть когда-то, и только летаргическая неподвижность лица делала ее позу скованной. Статуя... Вряд ли она слышала наш разговор. На миг у меня возникло чувство, что она думает о чем-то своем, очень важном, но вот сейчас она додумает, встряхнется, пихнет меня в бок и скажет: "Самойло, ты чего кислый?.." И лицо ее снова оживет. Нормальное лицо, загорелое даже... Я изо всех сил постарался не зажмуриться. - Это когда-нибудь кончится... - Почему вы так думаете? - спросил Бойль. - Потому что это не может продолжаться, - неуверенно сказал я. - Потому что это должно когда-нибудь кончиться. - Вы правы, - ответил Бойль, помолчав. - Это когда-нибудь кончится, если, конечно, вы имеете в виду вопрос: кто кого. Я даже не сомневаюсь, что это кончится довольно скоро, поверьте пожилому человеку. Дело только в том, что мы не знаем, чем все это кончится. - Это ты правильно, - сказал Георгий Юрьевич. Он уронил огрызок яблока на стол и сидел пригорюнившись. - Никто, хрен, не знает. Помню же: не так было... Жуть до чего дожили, я уж на улицу и не выхожу, еду внук привозит, такие дела. Ты вот приехал, браток, спасибо тебе, хоть ты и не наш, а то, бывает, и посидеть не с кем, во всем доме две квартиры с людьми. И пособие опять урезали, - пожаловался он, - а я инвалид, мне положено в полном объеме... Выпьем? - Вы бы поосторожней, - предостерег я. - Все-таки после приступа. И печень у вас... - А тебе какое дело? - Да, собственно, никакого, - я пожал плечами. - Будете потом хвататься за организм при одном только виде бутылки. Или закуски. Любой. Творогом, как известно, не закусывают. - Что бы понимал... - обиделся сосед и тут же в подробностях рассказал о том, как в девяносто девятом в окопах под Гдовом пил с друзьями очищенный БФ с простоквашей - и хоть бы хны... Мы чокнулись. Георгий Юрьевич предпринял было поползновение растормошить Дарью, но я помешал. Пусть сидит. Бойль вылил в рот содержимое рюмки, как воду, не выразив на лице абсолютно ничего. По-моему, он тоже был бы способен выпить очищенный клей, если бы возникла такая необходимость. - Кстати, - сказал Бойль, - я говорил вам о том, что у адаптантов аномально низкая чувствительность к спиртному? Нет? Представьте, это выяснилось совсем недавно. Оказывается, это им и не нужно: их щитовидка непрерывно выделяет вещество, заменяющее алкоголь. Они как бы пьяны сами собой, особенно в момент между действием раздражающего фактора и ответной агрессией. Возможно, в каком-то смысле они счастливее нас с вами. - Ну, хватил, брат! - сказал Георгий Юрьевич и стал вытирать слезы. - С такими-то рожами... - А вы взгляните на лицо счастливого человека, когда сами не в настроении, - возразил я, чувствуя, что пьянею. - Тоже скажете: рожа, так бы и звезданул по черепу... А адаптант смотрит на вас, как на птеродактиля: откуда ты, мол, такой взялся, парень? Сыт, пьян, главное жив - почему не радуешься жизни? Забить, чтоб не маячил, да помедленней... - "Это кто птеродактиль?!" - взвился сосед, и мне пришлось извиняться, прикладывая руки к сердцу, и втолковывать, что не то хотел сказать. На некоторое время беседа приобрела бестолковый характер, даже Дарья начала неритмично хлопать глазами, выказывая признаки пробуждения, и я уже задумался над тем, как бы поделикатнее выпроводить гостей... - Ладно, - сказал Бойль. - Кое-что мы все-таки выяснили, только это нас не продвинуло ни на икоту... На йоту? Верно, ни на йоту, я иногда путаюсь, вы меня пожалуйста поправляйте... Я сильно ошибаюсь в языке? - Отнюдь, - уверил я. - Последнее время вы говорите вполне прилично. Мысленно я добавил, что когда он увлекается разговором, то не делает ошибок совсем. - Спасибо. Я хочу, чтобы вы поняли, Сергей. Давайте все-таки разберемся в основах навязанного нам мироздания. Что послужило причиной массовой мутации - войны ли, истребившие часть генофонда, насыщенность ли среды обитания радионуклидами или химическими мутагенами, наркотики ли, а может быть, все-таки специфическая предледниковая активность Солнца, - сейчас совершенно не актуально. Бесспорно, это очень интересная, но увы, узкоспециальная проблема, по-настоящему человечество заинтересуется ею значительно позже, когда встанет вопрос о недопущении подобного в дальнейшем. Сейчас большинству людей неинтересно знать, откуда рядом с ними появился новый конкурентоспособный вид. Большинство просто-напросто хочет понять, что с ним делать. - Обезвреживать, - сказал я. - Ну да, ну да. Значит, все-таки резерваты? - А вы что предлагаете? - Я не предлагаю, - сказал Бойль. - Предлагают другие. И вы знаете, все эти предложения очень схожи. Раздавить - некоторые пишут: "Раздавить, как болотную гадину", - интересно, правда? - смешать с землей и все в таком роде. Разница в том, что одни надеются на полицию или армию, а другие предпочитают вольный отстрел. Вы что предпочитаете? - На прошлой неделе в одном детском саду воспитательница убила одиннадцать детей, - хмуро сказал я. - Об этом сообщали. Заперлась с ними в комнате и резала одного за другим на глазах у остальных. Кухонным ножом. И затыкала детишкам рты, чтобы не кричали. Те, кто остались в живых, сейчас на лечении в неврологической клинике, двое до сих пор в коме. Когда полицейские высадили дверь, они не смогли заставить себя арестовать эту женщину. Они ее попросту застрелили, разнесли в клочья очередями из четырех стволов, тоже, кстати, на глазах у оставшихся детей. И я их не осуждаю. - Я спрашиваю: какое решение предлагаете вы? - спросил Бойль. - Изоляцию адаптантов от человеческого общества. Может быть, еще стерилизацию, не знаю. Но изоляцию - обязательно. Бойль неприятно засмеялся. - В резерватах? - Естественно. - С вами не согласятся те, кто не захотят, чтобы адаптанты их объедали. Или вы, может быть, считаете, что благодаря биотехнологиям с голодом на планете покончено раз и навсегда? - Не считаю... - Я тоже расскажу вам одну историю, - сказал Бойль. - Не далее как вчера утром толпа в самом буквальном смысле разорвала человека, который бежал по улице в трусах и в майке. Я это видел. По холодоустойчивости его, вероятно, приняли за адаптанта. Позже выяснилось, что этот человек страдал болезнью легких и закаливал себя в лечебных целях. Тем не менее он был убит, и я что-то не заметил, чтобы кто-нибудь из-за этого особенно терзался. А сегодняшнее гнуснейшее аутодафе в лесопарке? - Только этого не надо, - возразил я. - Жгли дубоцефалы. - Извините! Есть сколько угодно примеров того, как самые нормальные люди в подобных ситуациях ведут себя ничуть не лучше. Можно привести примеры, да только нужно ли? - Не нужно, - сказал я. Я вспомнил Сашку. - Что вы хотите? - Я хочу очень немногого, - сказал Бойль. - Я хочу, чтобы вы осознали, запомнили и никогда не забывали, что рассматривать нынешнюю стычку людей с адаптантами с точки зрения морали совершенно бессмысленно, как бессмысленно навешивать моральные ярлыки на любую борьбу видов за выживание. Моральным или аморальным было вымирание, ну скажем, шерстистых носорогов? У природы нет привычки оперировать моральными категориями. Мораль придумывают люди для оправдания своих поступков... - Вот как? - Или бездействия, - закончил Бойль. - Опять нас учат! - с неожиданной злостью сказал Георгий Юрьевич. - И опять заграница. У самих кровь и грязь, а они учат. Сережа, ты скажи ему, чтоб он ушел... Не могу я... Я сделал ему знак замолчать. - Значит, шерстистые носороги? Так? Вы уж не стесняйтесь, пожалуйста. Может быть, даже трилобиты? - Вы зря сердитесь, Сергей, это у вас человеческое. Попробуйте как-нибудь взглянуть на человечество со стороны, это бывает полезно для понимания. Очень интересная штука - человечество со стороны. - Я не хочу со стороны, - угрюмо сказал я. - Я - внутри. Вы лучше скажите мне и вот Георгию Юрьевичу, чем все это кончится? Что говорит наука? - Кому? - Ну, не нам же... - Наука говорит, что человечеству предстоят тяжелые времена в борьбе за выживание, - сказал Бойль. - И только. Поймите же наконец, что наука не способна предвидеть результат этой борьбы. Она может только приблизительно предсказать срок, в течение которого должно решиться, какой вид двуногих прямоходящих будет главенствовать на планете. Это не очень большой срок, порядка нескольких лет, не более. У вас мало времени. - У вас? - мстительно спросил я. Бойль наклонил голову так, что не стало видно морщин. Костлявыми пальцами помассировал дряблую шею. - Я уже старик... - А дальше? - спросил я. - Может быть, человечество выиграет эту борьбу, - сказал Бойль. - Но мы не знаем, какое это будет человечество. Мы уже сейчас в среднем ниже по уровню интеллекта, чем были еще сотню лет назад. Кроме того, не так-то это легко для большинства людей - убивать, даже зная, что уничтожаешь врага, что иначе он уничтожит тебя, - но у врага-то те же две руки, две ноги, лицо, иногда остатки речи... Очень уж он похож на человека, этот враг, вряд ли его уничтожение оставит человечество таким, каким оно было. Может быть, люди проиграют. И тогда закат нашей цивилизации произойдет сравнительно тихо, скорее всего без тотальных ядерных войн и прочих шумовых эффектов. Просто одна большая трагедия рассыплется на множество трагедий индивидуальных и еще один вид сойдет в историю, как сошли до него пятьсот миллионов других видов. Полет человечества прервется, но это будет не как взрыв, Сергей, люди зря этого боятся. Это будет как мягкая посадка... - Мягкая посадка, - пробормотал я. Хотелось выругаться. - Серега, - простонал сосед, - я не могу, пусть он уйдет... Серега, я же тебя просил: налей... - Я, пожалуй, пойду, - сказал Бойль, мастеря углами запавшего рта британскую улыбочку. - Сергей, вы обещали меня отвезти... - Конечно, - сказал я. - Пойдемте. - Д-дорога, - с натугой произнес Георгий Юрьевич. - С-катертью... - Голова его клонилась к рукам, сложенным на столе. Я встряхнул его за плечи и, наклонившись к самому уху, попросил не уходить из квартиры до тех пор, пока я не вернусь, и присмотреть за Дарьей. Он промычал что-то насчет того, чтобы я не беспокоился. Одеваясь, я проверил оружие - "тарантул" был на месте, в кармане куртки, - и мы с Бойлем спустились по лестнице. Снаружи было морозно и тихо, в гаснущем небе понемногу проступали бледные городские звезды. Где-то стреляли, в частые одиночные выстрелы прихотливо вплетались короткие злые очереди, - но где-то далеко, почти на пороге слышимости. Мой "марлин" стоял на стоянке через квартал, я предложил было Бойлю подождать меня здесь, но он шел за мной как привязанный. Какой-то одинокий прохожий, увидев нас, остановился в нерешительности, а потом быстро юркнул в ближайший подъезд и забарабанил в запертую дверь. - Давно это с ней? - спросил Бойль, когда мы уже почти доехали. Я помолчал. Я молчал всю дорогу. Говорить не хотелось. - Почти месяц... Резкие лучи слепящих фар метались по домам, по темным горловинам подозрительных переулков. На поворотах машину швыряло из стороны в сторону. Возможно, я был слишком пьян, чтобы вести машину на такой скорости. Впрочем, так оно безопаснее. - И как вы думаете быть дальше? - Знаете что, - сказал я. - Оставьте это мне. Дарья вам не объект для изучения. И не надо мне сочувствовать, пожалуйста. Я уж как-нибудь сам. - Вам будет плохо, Сергей, - сказал Бойль увещевающим голосом. - Поверьте мне. Вы даже не представляете себе, как вам будет плохо. Я не ответил. - Лавинное вырождение сознания встречается не часто, - сказал Бойль после паузы. - Собственно, это явление есть редкое исключение сразу из нескольких правил, но оно всегда приводит к одному результа... Я тормознул так, что он повис на ремне безопасности, как тряпка на заборе. - Стая. Переждем. Еще не отдышавшись, он принялся с интересом осматривать перекресток: - Где стая? - Нет стаи, - сказал я, трогаясь с места. - Это мне показалось. Собственно, мы уже приехали... - я затормозил около подъезда. - Проводить вас до квартиры? - Нет, спасибо, - сказал Бойль и стал вылезать из машины. - Вы знаете, Сергей, мне кажется, что у вас не все в порядке, у вас самого, а не только у людей, вам близких. Извините меня, если я мешаюсь не в свое дело, но, может быть, я могу как-то помочь? Только этого еще не хватало. Я покачал головой: - Все в норме. Спасибо вам за сегодняшний вечер. - Удачи вам, Сергей... 7 Наверно, с полчаса я мотался по городу на полной скорости и все никак не мог успокоиться. Первым делом я отцепил из-под лацкана "глаз" и, отключив, убрал его в тайничок. Меня мучило искушение остановить машину, неторопливо выйти, швырнуть "глаз" на асфальт и раздавить, перенести на каблук всю тяжесть и услышать хруст - какое это, вероятно, было бы наслаждение... Черта с два, пусть будет как есть, кажется, Бойль сегодня ничего особенного не наболтал, обыкновенный полупьяный треп, никакого криминала с его стороны, только хорошо бы предварительно прослушать запись, сильно мне не нравится эта многозначительная оговорка - "у вас"... А как прослушаешь, если приставки нет? Ладно, главное - о ГЕП в записи ни единого слова, и я не влезал в эту тему, и Бойль тоже молодец, возможно, он даже догадывается... Хорошо, если так. Визжали шины. А вообще за эту работу Сашка мне врежет, думал я, перебирая в уме, что буду говорить в оправдание. Особенно за последнюю фразу врежет - отшил агент клиента, сам снял с крючка и выпустил. Ничего, как-нибудь спишется на интеллигентскую бестолковость... Противно, да? Тебя никто не спрашивает, противно тебе или нет. Работай, коли влез в лямку, тяни, отрабатывай родительский комфорт и свою безопасность, прекрати юлить ужом и думать на тему: отдам - не отдам... Вацека вот взяли, сломали и не спросили, отдам я его или нет. Лучше всего, конечно, вообще не думать, то есть не думать о том, что не одобрено и не предписано, но я этого не умею, дисциплины мышления у меня никакой, так что с точки зрения Сашки я, пожалуй, не самый ценный кадр. Однако, по-видимому, не безнадежный - вот что самое противное. Бойля-то он мне доверил... правда, кому же еще, как не мне? И лучше, конечно, мне, чем кому-то другому. "Акцент у него все-таки деревянный, взгляни на спектральные характеристики, а вот запись одной из ваших бесед - ты удивлен? - тут даже на слух..." Тоже мне, знаток произношения звука ти-эйч... И какой же это гад, интересно, меня пасет, подумал я. Господи, да кто угодно, перебрать всех невозможно и не хочется. Только теперь к "кто угодно", кажется, прибавился Вацек... Волки воют не на луну. Они жалуются друг на друга. Далеко позади, вывернув из-за угла, мелькнул броневик дорожной полиции, коротко вякнул сиреной, требуя остановиться, а потом кинул мне в корму луч прожектора и наддал. Я ушел от него играючи, в три поворота, и заглушил двигатель в переулке с перебитыми фонарями - слышно было, как броневик сотрясает мостовую в некотором отдалении и как эпицентр сотрясания мало-помалу удаляется из поля ощущений. Ладно... В крайнем случае намекну Бойлю, когда буду уверен, что нас не слушают, не запаниковал бы только он с непривычки, вот что опасно... Как он сказал? "Мне кажется, у вас не все в порядке, у вас самого..." Неужели заметно? Еще бы, как не заметить. Я, конечно, не государство, но с двумя проблемами сразу и мне не справиться, куда там, хорошо уже то, что удалось надавить на Мишку... Возвращаться на патрулируемую улицу и объясняться с полицией не было никакого желания. Трогаясь с места, я осветил стену дома боковой фарой, надеясь прочесть название переулка, и в этом не преуспел. Вывески не оказалось. Только сейчас я заметил, что у тротуара не припарковано ни одной машины. Зияющие провалы окон с зазубренными стеклянными жвалами по периметрам говорили сами за себя. Этому переулку уже не требовалось название. Минут через пять я окончательно заблудился. Здесь оказалось какое-то ненормальное количество узеньких переулочков и проездов в щедрой россыпи мусора на асфальте, коротких темных тупиков и арок в сомкнутых стенах домов, открывающих проезд в непроходные и проходные, но все равно непроходимые дворы, больше похожие на снегохранилища. Единая Дорожная тут не действовала. Черт знает что! Часть города, в которую я вляпался, была совершенно мертва и покинута всеми, сюда не манило даже адаптантов, один только раз в далеком окне мелькнул слабый свет и тотчас погас - очевидно, там услышали шум машины. Неужели в городе все еще живет два с половиной миллиона человек? Целых два? И еще с половиной? Врут, должно быть. А ведь Бойль сказал сущую правду: у нас просто нет времени... Может быть, и ГЕП выглядела бы разумным средством, а не очередным зигзагом в метаниях ополоумевших от страха народных избранников, будь у нас впереди достаточный временной промежуток? Лет сто... Может быть. Совершенно неожиданно машина вынеслась на освещенную улицу. Асфальт под фонарями мокро блестел от натаявшего снега. Ага, вот где я! Улица была знакомая, на периферии владений той стаи, с которой я не раз играл в кошки-мышки. Ну, не так уж далеко меня занесло, через пять минут дома буду... Я наощупь потыкал в клавиши телефона: - Малыш, я еду. На лобовом стекле загорелся экранчик. И сейчас же в машину ворвалось тяжелое дыхание из нескольких ртов, сопенье, странное повизгиванье, мерное хрупанье, будто кто-то упорный грыз и никак не мог догрызть громадную кочерыжку, непонятный гнусавый выговор, тягучие обрывки нечеловеческих фонем, знакомые каждому в этом городе, снящиеся по ночам в тягучих кошмарах... Стая! Простые события и начинаются просто. Нога воткнула педаль