Александр Громов. Такой же, как вы
--------------------
© Copyright Александр Громов
Александр Громов: официальная страница
http://www.rusf.ru/gromov/
========================================
HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
--------------------
- Хэй, хэй, хэй!
Рывок на открытое пространство, бросок через площадь. Барабанный
топот ног - справа, слева, сзади. Горячий ветер в хрипящий рот. Нет
времени развернуться в цепь, да и не нужно. Расчет на внезапность. Спустя
секунды противник опомнится, за эти секунды нужно успеть пробежать как
можно больше, хотя бы четверть расстояния до мертвой зоны, где уже не
достанут десинторы выродков. Победа неизбежно будет за людьми, вопрос
только в том, чего это будет стоить.
- Хэй, хэй, хэй!..
Залп! Большая часть мимо, но позади уже кричит раненый. Хуже нет быть
раненым. Кто-то не выдержал, ответил на бегу очередью. Зря. Автомат не
десинтор, боеприпасы будут нужнее в ближнем бою. Выродки не выдерживают
ближнего боя, чем ближе к ним, тем меньше у них шансов, и они это знают.
Если бы не их защитное поле, с ними уже давно было бы покончено, а если бы
они могли держать поле непрерывно, а не по полчаса в день, с ними не было
бы покончено никогда.
Незадолго до атаки Гуннар лежал за завалом на примыкающей улице и
набивал магазин автомата. Патроны в ящике были новенькие, желтые и
масляные на ощупь, их было приятно зачерпывать горстью, катать в пальцах,
но на воздухе их моментально облепляла копоть. Копоть была повсюду -
витала в воздухе как снег, падала с неба жирными хлопьями, сеялась мелкой
удушливой пылью, оседая на лицах людей, на мертвых черных развалинах, на
стенах уцелевших домов. Копоть и вонь. На окраине города вторую неделю
горели и все никак не могли догореть гигантские склады химкомбината;
иногда там что-то рвалось, и тогда сумеречное небо над крышами внезапно
окрашивалось в неожиданные цвета. Сейчас оно было зеленое, с розовыми
сполохами. Кое-где еще продолжали чадить жилые дома, но уже гораздо
меньше: огню не дали распространиться по периферии, выгорела только часть
примыкающих к центру кварталов. После неудачной попытки выродков
прорваться из города к лесу их медленно отжимали обратно, тесня к
разрушенному кораблю, развалившему при падении три дома на той стороне
площади.
Все отделение лежало здесь же, за завалом. В ожидании сигнала к атаке
занимались кто чем. Пауль, заткнув за ремень два снаряженных магазина,
набивал третий. Братья-близнецы Семен и Луис шепотом вели спор о том, кто
такие выродки и откуда они берутся. Бейб старательно тер автомат какой-то
тряпкой, но только зря размазывал копоть. Особняком лежал новенький из
резерва, заменивший убитого утром Иегуди, и заметно нервничал, поплевывая
через завал для поднятия духа. Все северяне какие-то ненормальные, а этот,
пожалуй, и вовсе из бывших отклонутиков. За таким не мешало бы
присмотреть, а уж о том, чтобы довериться ему в бою, и речи быть не
может...
Залп! Кажется, накрыло кого-то справа. Полплощади позади. Далеко за
спиной загрохотали пулеметы, над головой заметались трассы, пытаясь
нащупать вражеские огневые точки. Бухнула безоткатка. Нет, так толку не
будет... Гуннар споткнулся, перепрыгивая через распухший труп, и тут же
его обогнали. Дьявол! Нельзя отставать от своих, нельзя ни в коем случае,
это почти так же плохо, как быть раненым. Кто не с людьми, тот не имеет
права называться человеком. Догнать! Душный воздух клокотал, обжигая
легкие. Полон рот слюны пополам с копотью. Сейчас будет еще один залп.
Пусть меня не ранят, отчаянно подумал Гуннар, пусть убьют, пусть я
останусь на площади раздутым трупом, только пусть не ранят...
Вчера сдалась отрезанная от корабля группа выродков из двадцати
человек. Они надеялись, что им сохранят жизнь. Один мальчишка лет четырех
был признан годным и отделен от группы. Мать сильно кричала, не хотела
отдавать. Мальчишка будет жить и станет человеком, а ей это не по вкусу.
Выродков не поймешь.
Залп! Оранжевый столб возник на том месте, где был Бейб. Ударило
воздухом. Близнецы кинулись в сторону, но между ними встал второй столб, и
они упали одновременно. Хорошая смерть. Пауля подбросило в воздух и
грянуло о мостовую - одежда на нем горела, он извивался. Новичок,
казалось, проскочил, он изо всех сил мчался к ближайшему дому, но за его
спиной вспухли один за другим два куста оранжевого пламени, и он нырком
уткнулся в асфальт и заскреб ногами. Позади кто-то зашелся режущим визгом.
Хэй, хэй, хэй!.. Гуннар несся вперед огромными прыжками. Уже близко, в
прошлый раз где-то тут была граница мертвой зоны, но выродки постоянно
меняют огневые позиции. Они еще на что-то надеются.
Первый корабль был взорван сразу после посадки. Второй, подбитый,
тянул над промышленным районом к лесу и свалился почти на центральную
площадь города. Две недели войны на истребление - кто кого. Пленных
выводили за город и заставляли копать себе яму. Теперь уже ясно, кто кого.
Уничтожены десятки и десятки выродков, но кто знает, сколько их еще засело
в корабле и окружающих домах? Сколько бы их ни было, они уже не уйдут: их
развалина не сможет взлететь.
Ага, теперь-то уж точно мертвая зона! За спиной Гуннара десинторы
продолжали подметать площадь, а он проскочил и уже не слышал позади себя
топота ног. Он был один в мертвом пространстве. Атака захлебывалась. Слева
и сзади густо вставали оранжевые столбы, а правый фланг наткнулся на
кромку защитного поля и уже отходил, отстреливаясь. После утренней атаки
защитного поля от выродков никто не ожидал, и вот на тебе... Лезут из кожи
вон, кто же знал? Все равно им каюк. Гуннар вихрем пронесся последние
метры, прижался к закопченной стене и сплюнул черной слюной. Сердце
выскакивало наружу, дышать было нечем, но голова оставалась ясной.
Заметили его или не заметили? За дымом и копотью могли не заметить. Плохо
остаться одному, совсем плохо. Телу хотелось самоубийственного: броситься
назад вслед за отступающими. Телу хотелось жить.
Он медленно двинулся вдоль стены, держа автомат наготове. Заметить
его могли только отсюда: двухэтажное здание библиотеки выпирало на площадь
уступом. Оно выгорело еще на прошлой неделе, его зажгли ракетой, надеясь,
что огонь перекинется на дома, обступившие корабль выродков. Не
перекинулся, хотя горело здорово. Эх, не одному бы сюда, хотя бы одним
отделением, но где оно, это отделение? Вон лежат. Хорошие были ребята.
Люди. Пауля, кажется, кто-то дострелил. Это правильно: лучше быть мертвым,
чем выродком.
Шаг. Еще шаг, еще. Лопатки чувствуют стену. Пот лезет в глаза, под
мышками противно хлюпает. Ага, окно. Прутья решетки вывернулись наружу,
как еж, пролезть можно. На фундаменте застыл ручей оконного стекла. Гуннар
неслышно перебросил тело через подоконник, метнулся в угол. Прислушался.
Нет, показалось. Все тихо, только снаружи еще постреливают. Либо в здании
никого нет, либо проморгали выродки Гуннара Толля!
В хранилище было по пояс пепла. Пепел был странный: к потолку от
резкого движения взвились очень тонкие черные обрывки и разлетелись,
медленно оседая. Невесомый лист спланировал Гуннару на руку и рассыпался
от легкого прикосновения. У выродков все не как у людей. Потревоженный
пепел колыхался, как море. Сумрачными волноломами торчали покореженные
стеллажи, некоторые были оплавлены. Стараясь не очень шуршать, Гуннар
поднял повыше автомат и неспешно, как по болоту, пересек хранилище. Дальше
был короткий темный коридор и обглоданная огнем узкая лестница на второй
этаж - наверное, служебный ход. Откуда-то сверху пробивался свет. На
первом этаже оказались еще два горелых хранилища, но опасности оттуда не
предвиделось. Следя, чтобы не скрипнуло под ногой, Гуннар медленно
поднялся наверх. Здесь уже кто-то побывал после пожара, и совсем недавно:
смазанная сажа ступеней и свежие царапины на стенной копоти говорили сами
за себя. Похоже, вверх по лестнице волокли что-то громоздкое. Здесь они,
здесь... Гуннар задержал дыхание, и ему показалось, что он услышал шорох,
но наверняка утверждать было трудно: перестрелка на площади продолжалась.
Он мысленно выругался. После неудачной атаки всегда отводят душу
стрельбой, а выродкам наплевать. Так... Либо они на крыше, либо в угловой
комнате, больше им негде быть. Хэй! Гуннар снес ногой покореженную дверь и
тут же столкнулся с выродками нос к носу.
- Здравствуйте.
- Э-э... здравствуйте. Где это я?
- Успокойтесь, вы среди друзей. Вам помогут.
Человек неуверенно переставлял ноги. Его поддерживали, слева -
миловидная женщина в белом халате, справа - санитарный робот.
- Ваша профессия?
Человек наморщил лоб.
- Э-э... знаете ли... Кажется, я... Нет, не помню. - Человек
сконфуженно хихикнул. - Совсем не помню. Вот черт...
Крепкий мужчина, стоящий перед ним, не улыбался, смотрел понимающе. И
симпатичная врачиха, мягко поддерживающая под пижамный локоть, тоже
смотрела понимающе. А робот смотрел в потолок.
- Ничего страшного, - сказал мужчина. - В каждом третьем случае
пациент не может сразу вспомнить свою профессию, так что я не советовал бы
вам отчаиваться раньше времени. Сейчас вы вспомните сами, мы будем лишь
направлять вас. Итак, вы специалист в области естественных наук?
- Н-нет... Где я?
- Может быть, вы специалист в области медицины? Нет? - Человек мотнул
головой. - Или, допустим, в сфере информатики? Тоже нет. А в области
права? Вы не юрист?
- Нет. Как я сюда попал?
- Об этом не сейчас, если позволите. Вы среди друзей, и это главное,
разве не так? - Мужчина подошел вплотную, широко улыбнулся. Взял вялую
руку, пожал, отпустил. - Итак, продолжим. Вы специалист в области техники?
- М-м... Да! Верно!
- Прекрасно. Вот видите, вы вспомнили сами. Теперь нам остается
только уточнить вашу техническую специализацию. Вы электронщик? Нет?
Механик? Энергетик? Гм... Строитель? Оператор проходческого щита? Тоже
нет? Жаль, проходчики нам сейчас нужны позарез. Робототехник?
Человек встрепенулся. Вытер на лбу капли пота.
- Я вижу, вы вспомнили, - кивнул мужчина. - Значит, робототехник?
- Нет, - сказал человек. - Я строитель. Инженер-строитель.
Проектирование и строительство мостов, тоннелей и трубопроводов. Извините,
больше я ничего не помню.
- Прекрасно. - Мужчина раскрыл блокнот, черкнул что-то. -
Следовательно, графу "профессия" можно считать заполненной. Ну, теперь
отдыхайте.
Отдыхать? Как, уже?
- Подождите! - Человек рванулся вперед. - Какая там профессия... Вы
не поняли: я не помню даже того, как рассчитывается на изгиб мостовая
ферма!
- Это неважно. Пройдет время, и вы вспомните. Даю вам слово.
Ну и ну. Здоровенный лоб и добродушный, как штангист-средневес вне
помоста. Слово дает. Нужно мне его слово...
- Что со мной было? Я попал в катастрофу?
Дружелюбная улыбка на лице мужчины. Шагнул вперед, несильно хлопнул
по плечу - чтобы не сбить с ног. Женская ладонь гладит локоть.
- Ну что вы. Если это называть катастрофой, то мы все в нее попали.
Отдыхайте.
- Вы пройдете ускоренный курс адаптации, - мягко сказала женщина. -
Все будет хорошо, поверьте нам.
Черт знает что. Разговаривают, будто с душевнобольным. Но приятно. И
женщина - красивая.
Очень.
Штангист собрался уходить. Робот заскользил вбок, потянул за собой. В
смежном помещении четыре стены и постель, отсюда видно. Женщина выпустила
локоть, помахала рукой.
- Э-э... Э! - Человек напрягся. Ноги скользили по полу. - Подождите!
Да подождите же, как вас... Я хочу знать: я в своем уме?
- Конечно, - наклонила голову женщина. Мужчина тоже кивнул:
- Случаев помешательства у нас пока что не зарегистрировано.
- Тогда почему я ничего не помню? Где я? Что со мной произошло?
Женщина сделала знак роботу - тот замер, но локтя не выпустил.
Мужчина взглянул на часы. Он уже не улыбался.
- С вами ничего не могло произойти. Вы были синтезированы около часа
назад. Десять минут назад вы были разбужены, с этого времени и ведите
отсчет. И примите наши поздравления.
Бред какой-то... Человек уставился в пол, усваивая. Нет, все равно
бред. Не может быть.
- Какие еще поздравления?
- Искренние.
...Врут. Все врут... Зачем?..
- У вас знания и жизненный опыт тридцати семи - сорокалетнего
мужчины, - продолжал рокотать штангист. Врачиха кивала, подтверждая. - Для
инженера это самый выгодный и продуктивный возраст. Но биологически вам
около тридцати, меньше, к сожалению, нельзя, иначе сами же будете страдать
от внутренней дисгармонии... Спешу предупредить ваш вопрос: у вас вовсе не
украли тридцать лет, как вы, вероятно, думаете. Продолжительность вашей
жизни будет увеличена в соответствии.
Человек ошалело повертел головой.
- Но я и не думал задавать такого вопроса...
- Я знаю. - Голос был уверенным, без нарочитости. Штангист явно знал,
о чем говорит. - Вам пришло бы это в голову немного позже, скорее всего, к
вечеру, и вы провели бы беспокойную ночь. Поймите, у нас большой опыт
работы с людьми, подобными вам, и поверьте, наш опыт позволяет
предсказывать некоторые естественные реакции. Мы видим свою задачу в том,
чтобы у наших пациентов не формировалось ненужных комплексов,
препятствующих адаптации в нашем обществе. У нас очень гармоничное
общество, вы скоро убедитесь в этом сами.
Ну да, подумал человек. Это клиника. Точно. Гармония: пироманьяки,
фюреры, агорафобы и отдельная палата для буйных. "А вы знаете, вчера
Бонапарт подрался с Конфуцием..." Меня лечат, вот что. Заглушили сознание,
гады, и теперь...
- Нет-нет, - возразила женщина. - Совсем не так, как вы думаете.
Притом вы бы просто не успели - за десять-то минут. Впрочем, теперь уже
одиннадцать... но неважно. Повторяю, вы никогда не были душевнобольным,
поверьте нам.
Звучит убедительно. И приятно, что говорит женщина - с мужчиной можно
было бы и поспорить по-мужски. А такой женщине хочется только поддакивать.
Это они хорошо придумали.
- С чего вы взяли? Я и не думал об этом...
- Вы думали об этом, - засмеялся мужчина. - Зачем же отрицать то, что
лежит на поверхности? Отрицайте что-нибудь другое. Поначалу каждому
приходит в голову именно это, исключений не бывает и быть не может по
причинам, о которых мы поговорим в свое время... Поверьте на слово, наша
работа не более чем рутинная процедура, все известно заранее. Не сочтите
за обиду, но мы знаем, о чем вы думаете сейчас, о чем вы будете думать
через пять минут, когда именно и на какое время вы станете социально
опасным, сколько дней вам потребуется на первичную адаптацию, знаем, когда
вы покинете наш "родильный дом", знаем, когда вы в него вернетесь и зачем
вы в него вернетесь. Сказать по правде, я вам завидую: мосты все-таки
разные. Не люди. Но что поделать, коли родился со специальностью
психолога...
Мосты, усмехнулся человек. Рутина. Да что ты понимаешь в рутине,
умник? Предсказать он может - удивил... А когда один и тот же проект, да
из года в год... Стоп! Как это он сказал: родился со специальностью?
Мужчина кивнул. Улыбнулся:
- Четыре секунды. Поздравляю, у вас нормальная реакция. Как у всех.
Запершило в горле. Человек откашлялся.
- Я что, не один такой?
- Здесь все такие, - засмеялся штангист. - Я, кстати, тоже.
- И я, - отозвалась женщина. - Все мы. Только разбужены в разное
время. Самым старшим из нас чуть больше трех относительных лет, два с
половиной по местному, а самые младшие...
За прозрачной стеной - стеллажи. Ровный металлический блеск груза.
Похоже на артиллерийский склад.
- А вот ваш.
Человек повертел в руках металлический стакан.
- Стало быть, вот из этого я и родился?
Добросердечное понимание в глазах женщины.
- Не совсем так. Это всего лишь запал-инициализатор. По окончании
синтеза параметры личности автоматически стираются, во избежание
случайного дублирования. Теперь он пуст, можете взять на память.
- Спасибо...
А штангист опять говорит... Помолчал бы он. Вопросы конструирования
личности, технология хранения и синтеза... непонятно. И совсем не нужно
сейчас. Мы никакие не андроиды, выбросьте из памяти это слово... Ладно. Мы
нормальные люди. Мы такие же, как все, даже лучше: конструкция личности
исключает наличие скрытых пороков, вызывающих ненужную
неудовлетворенность... Приятно слышать. На стеллажах - более семнадцати
тысяч "стаканов", в каждом - человеческая личность. Которая как все и даже
лучше. Было двадцать тысяч... Двадцать тысяч личностей.
- А зачем?
Снова прикосновение женщины - мягкое, расслабляющее... С ума можно
сойти.
- Подойдите к окну.
Попробуй не подойди, когда робот тянет, словно локомотив, и подошвы
едут по полу с противным скрипом. Человек попытался упереться -
безрезультатно. И просить, чтобы этот железный отпустил руку, очевидно, не
стоит - не позволят, видно без очков. Чего им нужно? Но почему бы не
подойти, если просят? Тем более что женщина идет рядом. Как ее зовут?
Еще улыбка:
- Вы не на меня, вы в окно смотрите.
В окно так в окно. Человек обвел взглядом незнакомый пейзаж. Н-да.
Растрепанные облачка в густо-синем небе, незнакомая растительность по
склонам холмов, горная цепь на горизонте, а над всем этим очень маленький
ослепительно-белый диск, глазам больно. Нет, пожалуй, даже красиво, только
растительности чересчур, как в тропиках. Что это за место?
- Гавайи? - спросил человек. - Канарские острова?
- Не сорите словами, - неожиданно жестко сказала женщина. Человек
вздрогнул. - Вы уже догадались, что это не Земля. Кому вы нужны на Земле,
да и мы тоже...
- Клара... - укоризненно прогудел штангист, - ну зачем же так...
- Да что они все, как маленькие. Землю ему подай... ждали его там,
как же.
- Клара...
- Ну простите, простите. Нервы.
Они меня добьют, подумал человек. Сейчас еще скажут, что настоящих
людей здесь нет вообще, что мы передовой отряд, призванный освоить эту
планету для первых переселенцев, ожидаемых здесь лет через двести. Или
через триста. Что мы и наши дети, если они у нас будут, должны выполнить
долг перед человечеством, чего бы нам это ни стоило. Мужественным тоном
скажут, твердым и уверенным, особенно про долг, и говорить будет, конечно,
штангист... Так и есть.
- Чепуха, - сказал человек. - Я вам не верю.
- Ваше неверие ничего не изменит.
Похоже, что так. Св-волочи... Подарили жизнь.
- А меня?.. - рванулся человек. - Меня кто-нибудь спросил?!
- Выбор запала производится автоматически, по случайному закону. Там,
где невозможно обеспечить равные права, во всяком случае, полное их
равенство, должны быть обеспечены равные шансы. Это основополагающий
принцип...
Гады!.. Зубы стиснулись сами собой, до скрипа. Равные шансы стать
рабочей скотиной... или так и остаться на складе консервированных мускулов
- беспорочной личностью в железной банке. Принцип им! Основополагающий!
- Вы снова не так поняли. Никто не намерен вас принуждать...
Женщина отскочила за робота. Осекшись на полуслове, штангист
выпрямился, смотрел в глаза. И выгадал многое: металлический стакан
запала-инициализатора, вместо того чтобы быть пущенным ему в голову, с
гулким звоном ахнул в окно. Брызнули осколки стекла.
- Бьющееся, - пояснил штангист. - Держим специально для снятия
стресса.
- С-скоты!.. Мразь! - Человек забился, не давая роботу второй локоть.
- Ну что вы, - серьезно сказал мужчина. - Ведь мы такие же, как вы,
уверяю вас. А ведь вы вовсе не скот, разве не так?
- Успокаивающее? - деловито спросил робот.
- Да, обычную дозу. И новое стекло.
Их было двое, и оба насели раньше, чем Гуннар успел сориентироваться.
Один схватился за автомат и начал, сопя, выкручивать из рук, другой плясал
сбоку и пытался приладить по голове кулаком. Что могут выродки против
человека? Через полторы секунды они уже корчились на полу и, закатив
глаза, глотали воздух. Один еще пытался совершать осмысленные
телодвижения, и ему пришлось добавить под ребра. Морщась от гадливости,
Гуннар обыскал выродков. Личного оружия у них не оказалось, даже ножа,
зато у окна стоял и глядел с треноги на площадь настоящий станковый
десинтор. Из глубины комнаты Гуннар пробежал взглядом по окнам, быстро
оценил позицию. Что ж, неплохо.
- Ну, как вы себя чувствуете?
Человек лежал на кровати, нога за ногу. Хотелось курить. Должно быть,
конструкторы личности, вытравливая пороки, упустили по меньшей мере один.
Курева не было.
- Спасибо, жив.
Штангист панибратски присел на кровать - взвыли, жалуясь, пружины.
- Вам нужно выбрать себе имя.
- Мне нужно, чтобы меня оставили в покое. Убирайтесь.
- Ну-ну, - штангист предостерегающе поднял палец, - не надо так
горячиться. И, пожалуйста, не делайте вид, будто сейчас наброситесь на
меня, я знаю, что это не так. Сказать вам, почему? Во-первых, вам просто
не хочется...
- Да? - Человек иронически поднял бровь.
- Именно не хочется, можете мне поверить, я знаю. И не изображайте
обратного. Очень скоро вы поймете сами, что наше общество слишком
прозрачно для такого рода... гм... театральной деятельности. Ну, а
во-вторых, для драки вы еще слишком слабы, легко устаете, сегодняшний ваш
побег вполне это показал, разве не так? Вот через месяц вы со мной
сравняетесь и мне может потребоваться помощь санитарного робота...
впрочем, вы покинете наше заведение гораздо раньше. И гораздо раньше
поймете, что мы вам друзья, а не враги. Кстати, зачем вам понадобилось
пытаться отсюда убежать? Охота была бегать в исподнем...
Человек усмехнулся:
- Вы же, наверное, и так знаете.
- Представьте, знаю. Все бегут - один раз. И все безуспешно. Между
прочим, мы не держим постоянного кордона вокруг здания. Мы просто знаем,
когда пациенту захочется выбраться отсюда, и даже не мешаем ему немного
побегать. Опыт. Вот сегодня будет пытаться сбежать одна женщина, ее
синтезировали через день после вас, но у женщин иные поведенческие
реакции. В окно будет видно, хотите посмотреть?
- Нет. Уходите.
- В исподнем, - сказал штангист. - Почти прозрачное.
- Уходите, ну!
Штангист встал. Прошелся по комнате.
- Вы, конечно, предпочитаете, чтобы с вами разговаривала Клара...
Молчание.
- Клара зайдет к вам позже. Сейчас она в женском отделении: беседует
с той пациенткой, которая через пару часов даст деру.
Человек сглотнул.
- Откуда вы только все знаете...
- Опыт. Опыт.
- Врете. Я вам не верю. Я даже не понимаю, зачем вы все время врете.
Пока существует естественная дисперсия реакций, все ваши предсказания -
чушь, извините, собачья. Плюнуть и растереть. Когда вы обрабатывали своего
первого, вам тоже помогал опыт?
Штангист рассмеялся:
- Хороший вопрос, все его задают... Представьте, да. Только это был
мой собственный опыт, опыт моего пробуждения. Вполне достаточно, знаете
ли, и никакой дисперсии реакций. Ее нет, усвойте это. Мне кажется, вам уже
пора избавиться от атавистических представлений. Вот дисперсия внешности
существует в определенных пределах, и я, как видите, не похож на вас. Зато
мы оба - крепкие, сильные мужчины, работоспособные, в должной мере
уравновешенные... не надо ухмыляться, пожалуйста, - с хорошей головой и
превосходно развитыми рефлексами. На Земле бы нам завидовали, уж вы мне
поверьте на слово. Но здесь все мужское население, а это почти полторы
тысячи мужчин, не хуже и не лучше нас с вами, так что завидовать некому.
Пусть нам всем завидуют земляне. А наши женщины... да разве на Земле
найдется хотя бы сотня таких женщин? Красивые, но каждая по-своему,
нежные, но сильные, без мусора в голове и очень верные. Как правило,
хорошие подруги, а в перспективе и матери. У них будут красивые и здоровые
дети. - Штангист перевел дух.
- Понимаю, - кивнул человек. - Красивые и здоровые. Это эстетично.
Красивым инструментом и работать приятнее.
- Ну вот, опять вы за свое... - то ли штангист в самом деле
огорчился, то ли сделал вид. - Да не работайте, кто вас заставляет... Но
по крайней мере постарайтесь понять благородство наших создателей: они
обеспечили нам абсолютно равные права, сами ими не обладая, равенство во
всем, достижимое лишь при тиражировании одной-единственной человеческой
личности. И я смею думать, - штангист прищурился, - что это не такая уж
плохая личность, такой личности жить и радоваться... Вы ведь не
предпочитаете быть немощным уродом? Или, скажем, уродом нравственным?
- Нет, - сказал человек. - Не предпочитаю.
- Ну вот и хорошо. А что касается записанной в вас профессии, то
пусть вас это не смущает: все-таки лучше иметь что-то на старте, чем
начинать с нуля, разве нет?
- Естественно.
- Я рад, что вы поняли. Так как же все-таки насчет имени? Неудобно
получается, знаете ли.
Человек наморщил лоб.
- Имя... гм, имя... как-то не думал об этом. Имя... Ну, пусть будет,
допустим, Ро... Нет, лучше Рудольф. Э-э... или все-таки Рональд?
Штангист покачал головой. Заметно усмехнулся.
- Не пойдет.
- Это почему?
- А не догадываетесь?
- Нет. Э, постойте-ка...
- Вот именно. Не забывайте, у всех нас вкусы одного и того же
прототипа. Полторы тысячи Рудольфов - не многовато ли будет? И десять
тысяч в перспективе.
- А если... м-м... Ричард? Или Родион?
Опять качание головой:
- Ни даже Ромуальд. Согласно Уставу Покорителей, вы вправе сами
выбрать себе имя. Но только случайным образом.
Человек привстал на локте.
- Это - как?
- Терминал видите? Жмите эту клавишу.
Готово. На экранчике сначала возникла рамка с завитушками, потом
появилась короткая надпись. Человек фыркнул.
- По-вашему, это имя?
- По-моему, имя, - штангист развел руками. - Вы ведь сами выбрали. А
что? Мне кажется, не так уж плохо, могло ведь выпасть и хуже. Кстати, мое
имя Максут Шлехтшпиц. Будем знакомы.
- Взаимно... Ну и имечко же...
- У кого?
Человек рассмеялся. Все-таки этот Шлехтшпиц, по-видимому, неплохой
малый - тоже товарищ по несчастью. Или по счастью, если верить ему на
слово. Но было бы интересно посмотреть на его физиономию, когда он сам
впервые увидел свое имя в кудрявой рамке.
- А еще раз попробовать нельзя?
- Увы.
- Ладно, - человек махнул рукой, - уговорили. Считайте, ваша взяла.
- Наша всегда берет... Еще что-нибудь?
- Да, пожалуйста, - человек кивнул на окно, отвел глаза. - Когда, вы
говорите, будет бегать женщина?
- А ну, встать!
Любому человеку был бы понятен наставленный ствол автомата. Этим -
хоть бы хны. Гуннар усмехнулся. Не люди - настоящие выродки, особенно вот
этот рыжий. Даже под копотью видно, что рыжий. Да и другой хорош -
старикан с трясущимся брюхом. Как он прыгал, пытался ударить - умора.
Выродки, что с них взять. Напрочь не владеют приемами ближнего боя,
похоже, их даже никогда не били. Смешно. Черт с ними, не хотят вставать -
пусть валяются.
- Эй, вы! Хотите умереть быстро?
Рыжий молча пытался приподняться, хватался за стену. Старикан
разлепил воспаленные веки:
- Мы, собственно, вообще не хотим...
- Тебя никто не спрашивает, хочешь ты или не хочешь, - возразил
Гуннар. - Тебе предлагают легкую смерть. Но не даром.
- С-сволочи!.. - Рыжий наконец-то встал, шатаясь, и потянулся поднять
старикана, но смог только усадить его, привалив спиной к стене. -
Мерзавцы!..
Ругань выродка - музыка в человеческих ушах. Но медленно же до них
доходит! Не сводя с рыжего глаз, Гуннар без натуги перетащил треногу к
торцевому окну.
- Все понятно?
- Что - понятно? - спросил рыжий.
- Ты знаешь, как обращаться с этой штукой, - терпеливо объяснил
Гуннар. - Или вот этот знает, мне все равно, кто из вас. Когда наши
повторят атаку, вы поддержите их огнем.
Старикан и рыжий переглянулись.
- И что потом?
- Я бы на вашем месте не думал, что потом, - сказал Гуннар. - Я бы
думал о том, как подавить огневые точки в окнах. Это ваш единственный шанс
на легкую смерть.
Он успел вовремя - рыжий в своем диком прыжке нашел пахом ствол
автомата. Совсем неплохой был прыжок: выродок, а жить хочет. Рыжий взвыл.
Не давая упасть, Гуннар коротким взмахом отправил его назад к стене. -
Звери-и-и!.. - зашебуршал старикан. Где звери? Какие звери? Гуннар
презрительно сплюнул. Мало того что выродок, так еще и дурак: ну какой
зверь полезет сейчас в город?
Рыжий медленно приходил в себя. Гуннар подождал, давая ему очухаться.
- Ну что, согласен?
- Нет, - корчась, вымучил рыжий.
- Я подожду, - сказал Гуннар. - Мне спешить некуда.
Спешить действительно было некуда: повторная атака начнется через
час, не раньше. Раньше просто не выйдет. Если атаку поддержать десинтором,
она может оказаться удачной.
Старикан елозил лопатками по стене - пытался подняться. Должно быть,
ему казалось, что с людьми надо разговаривать вот так - лицом к лицу, на
равных. Ну, пусть.
- Друзья! - проскрипел рыжий с издевкой. - Братство по духу и
торжественная встреча. С цветами.
Старикан смешно сопел и все силился встать. Это у него не получалось.
- Еще хорошо, что не решились отправить всех сразу, - сказал рыжий. -
Представляешь себе картину?
Стрельба на площади мало-помалу начала затихать. Случайная пуля,
отыскав окно библиотеки, тукнула в стену - на выродков посыпалась сажа.
- Может, отпустите нас? - жалким голосом сказал старик. - Нас всех.
Мы больше не прилетим, даю вам слово. Может быть, отпустите?
- И что вам еще нужно? - Гуннар едва удерживал смех.
- Нам нужна помощь, - заторопился старик. - Свяжитесь со своим
начальством, прошу вас. Нужен мир. Время и материалы для ремонта корабля.
Может быть... может быть, мы все-таки сможем взлететь...
- Ты обдумал мое предложение? - спросил Гуннар.
Рыжий неожиданно фыркнул.
- Материалы!.. - с презрением сказал он. - Откуда у этих дикарей
материалы? Ты посмотри на него получше - убийца же. Все они убийцы.
- Полегче, - сказал Гуннар, напрягаясь. - Я человек.
- Человек! - рыжий оскалился. - Если человек, тогда расскажи, как ты
нас будешь убивать медленно. И подробнее.
Гуннар подумал.
- Ты прав, выродок, - сказал он. - Я просто пристрелю вас обоих. Вы
умрете быстро.
Рыжий усмехнулся:
- Тогда какой же нам смысл?
- Если один из вас сделает то, что я сказал, я вас не убью, - сказал
Гуннар. - Я сдам вас кому следует, и, если вас признают годными к
исправлению, вы будете жить.
Он кривил душой: всякому было понятно, что этих двоих никто и никогда
не признает всего лишь отклонутиками. Исправительный лагерь не для таких,
как они. Таких выводят за город и показывают, где копать.
- Вы согласны?
- Нет.
- У вас не очень много времени, - сказал Гуннар. - Подумайте.
Тоннель вышел из скальной стены с ошибкой в полметра - Ксавье Овимби
лично замерил отклонение. Многовато, но в пределах допустимого, а для
первого раза, вероятно, неплохо. Теперь еще неделя - и в каньоне
Покорителей, в тысяче метров над пенным потоком повиснет легкий ажурный
виадук, и если со временем, лет через сто, его решат не менять на новый, а
подновить, сохранив как памятник эпохи, то он, очень может быть, еще
увидит первых переселенцев... Ксавье усмехнулся одними глазами - чтобы не
заметили. Хоть какой-то след в истории... Виадук хорош: и красив, и
прочен. Тоннель хуже. Мало металла, нечем крепить своды и, как назло,
целый пояс трещиноватых пород. Дрянь. Но какое-то время выдержит, а как
только ветка дотянется до месторождения, с металлом сразу станет легче,
тогда и укрепим настоящими тюбингами - навек, до самых до землян. А кроме
того, можно будет попросить кратковременный отпуск.
Ночь была теплая, тихая. Молчали машины, и когда рассказчик замолкал,
слышался лишь треск сучьев в костре да временами попискивало в кустах
какое-то ночное насекомое. На лицах людей, сидящих у костра, плясали
багровые отблески.
Ксавье Овимби любил такие вечера. Обычно у огня собирался весь
участок, все, кроме Хьюга Огуречникова, вечно искавшего уединения. С
Хьюгом сложнее, он ветеран, из самых первых, ему скоро три года, и
получается - брезгует... А все-таки зря это он, мало ли что на участке
подобралась сплошь двух-трехмесячная молодежь, зато уютно, день позади,
никто не суетится, не бегает, не ругается в прототипа бога душу, ни пыли
нет, ни грохота - покой и приятное отдохновение. Можно и послушать, что
рассказывают, и самому порассказать в свое удовольствие. Правда, если
честно, то слушать других как-то не очень хочется, может быть, поэтому
Хьюг и уходит каждый раз? Опять-таки зря, всегда ведь можно потерпеть и
дождаться своей очереди...
Рассказывал Леви Каюмжий, проходчик из новеньких, и рассказывал
неправильно. Было досадно, Ксавье собирался сам рассказать эту историю и
теперь морщился, ловя рассказчика на несообразностях. Зелен, неопытен,
выдумывает на ходу для пущего правдоподобия, вязнет в несущественных
деталях - а кому они нужны? Не воображает же в самом деле, будто кто-то и
впрямь поверит этим байкам о Земле, где он сроду не был? Но, видимо, очень
уж хочется, чтобы поверили.
Рассказывали видения, фантазии, сны. Двадцать мужчин - женщин на
участке не было, - двадцать слепков с прототипа, с разными лицами и
одинаковыми снами, достаточно общительные, чтобы не разбежаться, и слишком
сильные для того чтобы взвыть. Они были молоды, и для рассказов о реальных
событиях время еще не пришло.
"...Так вот, мужики, только я, значит, это - и вдруг скрипит дверь.
Ну, думаю, влип, муж пришел, а она смотрит мне поверх плеча, огромными
такими глазами, да как завизжит прямо над ухом! Аж заложило. Оборачиваюсь
- никакого мужа, а в дверь просовывается во-от такая морда, глаза в
темноте светятся, и вроде бы пока только любопытствует, но уже и к прыжку
готовится. Гиено-лев, одним словом, а вокруг, естественно, никого... Флора
визжит, как зарезанная, зачем-то простыней прикрывается, а я, сами
понимаете, в чем был, то есть ни в чем, ищу нож, он у меня всегда на
поясе. Пояс нашел - нет ножа! Тогда хватаю табурет..."
Эту историю про домик егеря в саванне Ксавье слышал в разных
вариантах, и обычно женское имя варьировало от Флоранс до Лауры, а
ворвавшийся зверь - от леопарда до носорога. Далее следовал рассказ о том,
как именно герой одолел зверя и какую восхитительную ночь провел с
возлюбленной. Финал был драматический: уйдя из домика еще затемно и
удивляясь про себя недальновидности мужа Лауры-Флоранс, герой на следующий
день узнавал, что муж-егерь в ту же ночь погиб в перестрелке с
браконьерами. (Варианты: умер от укуса змеи, затоптан стадом гну,
поскользнулся на откосе и съехал в речку к крокодилам и т.п...) "И больше,
мужики, я ее не видел..." Общий вздох, особенно громкий у тех, кто сам
имел виды на эту историю. Но дважды за вечер рассказывать одно и то же не
дозволяется - неписаный закон.
- Врешь ты все, - не выдержал Ксавье. - Нет на Земле никаких
гиено-львов, там или гиена, или лев, одно с другим не скрещивается. Молчал
бы лучше. Бездарь.
Теперь все смотрели на него - осуждающе. Ксавье опустил глаза. Надо
же, нехорошо как получилось: не уследил за собой, сорвался. Перебивать
рассказчика нельзя, это всем известно, новичков этому учат в первый же
вечер у костра. А уж оскорбить кого-то значит оскорбить всех, кто услышал,
и себя в том числе. Жаль. Но почему именно я, любой же мог...
Ждать, когда обиженное выражение на лице Леви сменится праведным
гневом, не стоило. Ксавье встал, скороговоркой извинился и пошел прочь от
костра. Второй неписаный закон: при угрозе конфликта виновный обязан
удалиться и не показываться на глаза некоторое время. Правда, нередко
трудно бывает определить, кто виновен. Забавно смотреть, как двадцать
человек, бросая работу, спешат разойтись по двадцати разным направлениям.
Впрочем, поправил он себя, забавно только тому, кто видит это впервые...
В тоннеле было сумрачно, провешенный по стенам светящийся кабель не
давал настоящего света. Сюда уже была втащена малая ферма будущего
виадука, и Ксавье не утерпел, прошелся ощупью по швам, выискивая дефекты.
Нету. Ну и хорошо, что нету. Чем-то и тоннель хорош: идти спать не
хочется, к костру возвращаться еще рано, не в чащу же идти, там ночное
зверье, тот самый гиено-лев, которого Леви поселил на Земле... ладно, с
кем не бывает. А оружие заперто - от соблазна, и в руках ни ножа, ни даже
табурета, хотя все это фольклор: даже Леви знает, что убить гиено-льва
ножом невозможно. Его можно только поджечь, он вспыхивает сразу, как
пропитанный эфиром, ревет и мечется, мечется и горит...
Ближе к концу тоннеля резко чувствовалась сырость: в любой сезон над
каньоном висела водяная пыль. Хьюг боком сидел на краю, привалившись
спиной к стенке тоннеля. Одну ногу он поджал под себя, другая свешивалась
в каньон. Противоположной скалы видно не было, она только чувствовалась и
гнетуще давила на сознание. Прямо напротив в мокрой черноте дрожал и
плавился белый круг, обведенный кольцевой радугой, - светящийся вход
следующего тоннеля.
- Не упадешь? - спросил Ксавье.
- Когда-нибудь упаду обязательно, - равнодушно согласился Хьюг. Он
отвернулся от черноты и заморгал, привыкая к свету. - Кого опять принесло?
- Это я, Ксавье. Не ждал?
- Ксавье, говоришь, - пробормотал Хьюг. - Это который же?.. А, помню,
помню, инженер. Ты иди отсюда, Ксавье, ладно?
- Ладно, - Ксавье пожал плечами. Ему вдруг до смерти захотелось вот
так же посидеть на скользком краю, впитывая кожей сырую тьму и думая
только о своем, неприкосновенном. Интересно, удастся ли отсюда разглядеть
звезды? - Я, собственно, ненадолго. Немного побуду, потом уйду.
- Ты не потом, ты сейчас уйди...
- Куда это? - спросил Ксавье, отступая на шаг. Он был уверен в том,
что Хьюг видит его усмешку. Разумеется, нехорошо провоцировать, и Хьюг
безусловно прав, но господи, как же надоело...
- К прототипу! - рявкнул Хьюг. - Сам уйдешь?
Многовато на сегодня, подумал Ксавье. Сначала Леви, теперь Хьюг...
тормоза не держат. И я уже не первый.
- А если сам не уйду? - спросил он, косясь на обрыв. - Тогда что?
Хьюг подвигал желваками. Помедлил.
- Тогда садись...
Ксавье осторожно приблизился к краю, осторожно сел, не спуская глаз с
Хьюга, оперся о скалу напряженными лопатками - в случае чего можно успеть
вскочить. Второй неписаный закон нарушался безбожно, такое даром не
проходит.
- Следишь за мной? - спросил Хьюг.
- Слежу, - согласился Ксавье. Он был готов ко всему. - Да кто за
тобой не следит? Все следят.
- Ты-то зачем?
Ксавье пожал плечами:
- Да так, знаешь ли. Все-таки я твой начальник, обязан знать, что с
тобой происходит, разве нет?.. - Было видно, как Хьюг обмякает,
расслабляясь. Похоже, он держал себя в руках. - А если человек избегает
общества и прячется в тоннеле, - продолжал Ксавье, воодушевляясь, - то
следить за таким человеком я просто обязан. Да и каждый обязан.
- Следи, следи, - кивнул Хьюг. - Ты за мной хорошо следи, спрыгну
ведь.
Ничего себе... Ксавье осторожно посмотрел вниз, в черноту. Дна
каньона не было видно, его и днем не было видно, только слышался шум
потока, пробравшийся сквозь километровую толщу тумана. Лететь и лететь...
Чепуха, опять Хьюг шутит.
- Они, наверно, хотели как лучше, - равнодушным голосом сказал Хьюг.
- Как положено, из ума пополам с сердцем, из высших гуманистических
устремлений... как могли. Они там на Земле большие гуманисты, иначе у них
уже не получается. Создать людей разными - да разве это возможно? Для
гуманиста? Ведь один созданный обязательно будет умнее или сильнее,
красивее... м-м... агрессивнее другого, а ведь это уже преступление -
знать, что кто-то заведомо будет обделен, кому-то не достанется чего-то
нужного, когда так просто ему это нужное дать. Просто протянуть руку и
дать - живи, имей, пользуйся на благо, больше не дадим и меньше иметь не
позволим... избавь себя хотя бы от зависти, стань человеком, скот, в
обществе таких, как ты. Иметь возможность создать идеальный социум,
извечную мечту, общество абсолютного, безграничного равенства и пренебречь
- разве не преступление?.. Идеальное общество нельзя населить неидеальными
людьми. Это не для практического гуманиста, верно? И ведь хорошие,
наверно, ребята... - Хьюг хрипловато рассмеялся. - Я бы с ними непрочь
поделиться впечатлениями. Одного только не могу им простить...
- Чего? - спросил Ксавье, моргая.
Глаза Хьюга совсем потухли.
- У нас слишком большая тяга к жизни, - сказал он, глядя в черноту. -
Слишком. Покоритель и должен быть жизнестойким, тут у гуманистов сомнения
не было. Это и так само собой разумеется, - он опять рассмеялся. - Мы
должны жить и работать, до прилета переселенцев мы должны освоить хотя бы
десятую часть суши, да в конце концов мы должны жить и для себя, они об
этом не забыли, для них это наверняка было даже важнее... У нас прототип
вместо генотипа, нам прописано радоваться. Видишь - я смеюсь... Скажи, а
ты мог бы сейчас спрыгнуть, а? Вон туда?
- Туда? - Ксавье почувствовал, как его ладони ищут опору. - Н-нет...
А зачем?
- Не хочешь, - удовлетворенно сказал Хьюг. - Это так естественно. А
если бы очень захотел, если бы все надоело до головной боли, до рвоты... -
смог бы?
- Ну, наверное, - Ксавье сделал движение, будто собирался еще раз
наклониться над обрывом. Он знал, что этого не сделает. - Почему бы нет.
Если бы, как ты говоришь, все надоело... Всегда можно себя заставить.
- Вре-ешь, - злорадно сказал Хьюг. - А ну попробуй. Никогда ты себя
не заставишь, запомни это как следует. Ни-ко-гда. И никто из нас не сможет
себя заставить, даже в темноте с разбега, мы слишком сильны для этого.
Слишком любим жизнь, слишком предназначены для жизни, долгой и счастливой
- по благородному замыслу наших создателей. Беда в том, что мы созданы еще
и слишком общительными, чтобы, значит, не разбеглись друг от друга, а
образовывали социум. Ты что-нибудь слыхал об отшельниках?
Ксавье покачал головой.
- Ну еще бы, где тебе. Об этом мало говорят, и правильно. Детская
болезнь. Время от времени кто-нибудь, до этого числившийся вполне
благополучным, вдруг начинает огрызаться, иногда даже буйствует, это
смотря по обстоятельствам, а потом просто бежит. Подальше. Прячется в
лесу, в горах, жрет черт-те что, воюет со зверьем и первые дни совершенно
счастлив. Только больше месяца никто не выдерживает - возвращаются, и все
по новой... Так-то.
- Зря ты здесь сидишь, - сказал Ксавье, - ревматизм ловишь. Потому и
мысли у тебя такие. Шел бы к костру, что ли. Погрелся бы, послушал - разве
плохо?
Хьюг с интересом посмотрел на него:
- А что, историю про трех баб на леднике там еще рассказывают?
- Рассказывают.
- А про домик в саванне?
Ксавье кивнул.
- Я так и думал, - сказал Хьюг. - И зачем мне идти? Себя я могу и
здесь послушать. Три года, знаешь, слушаю - не надоедает.
- А ты других послушай.
Хьюг сморщился, будто сжевал лимон. Что-то я не то сказал, подумал
Ксавье. А ведь и верно - чушь. Где их взять, других этих?
- Ну, сам бы рассказал что-нибудь такое... невыдуманное. Ты же
можешь, у тебя опыт.
- Могу, - согласился Хьюг. - Только не хочу. Знаешь, почему? Смотрю
вот я сейчас на тебя и думаю: каким же наивным, до слез трогательным
дурачком я был три года назад... не обиделся? Не обижайся, ты не один
такой, там у костра таких двадцать человек... терпят друг друга, не
расходятся. Двадцать крепеньких таких Хьюгов Огуречниковых... И ты тоже
Хьюг, а я - Ксавье. Только потрепанный. А самым молодым, знаешь, даже
нравится, что каждый встречный для них - ожившее зеркало. Ты женатый?
- Нет.
- Женись, - сказал Хьюг. - Непременно женись, у женщин же совсем
другой прототип, хоть отдохнешь... Женись, пока и тебя на край не
потянуло. Кандидатура есть?
Ксавье помялся. Кивнул.
- Есть. - Ему вдруг захотелось поделиться с Хьюгом тем, чем он не
делился еще ни с кем - единственным сном, который он ни разу не решился
рассказать. - Ее зовут Клара...
- Как-как? - перебил Хьюг. - Клара, говоришь?
Ксавье запнулся.
- Д-да. Клара. А что?
- Да нет, ничего, - Хьюг зачем-то отвернулся в черноту. - Хорошее
имя.
Стрельба снаружи совсем прекратилась. Стало тихо, только где-то очень
далеко гудело пламя, вылизывая пустые коробки зданий, да иногда с шумом,
похожим на тяжелый вздох, рушились перекрытия. Тишина отчетливо выдавала
подготовку к новой атаке, Гуннар почти ощущал, как выдвинутые из глубины
резервные роты занимают исходные позиции. Выродки этого не ощущали.
Старикан сидел и тяжело дышал, как жаба, издыхающая под лучами солнца, а
рыжий приподнялся, пошарил под собой и неожиданно вытащил сверток.
- Цела? - ожил старикан.
- Цела. Помялась только.
- Что за вещь? - спросил Гуннар, настораживаясь. На оружие было не
похоже, но от выродков всего можно ожидать.
Рыжий раздраженно развернул сверток.
- "Хроника одного свершения." Старая книга. Точнее, рукопись. В
подвале не все сгорело.
Гуннар мельком взглянул. Внутри свертка оказалась кипа тонких листов,
вроде тех, на которых рисуют пиктограммы. Ничего опасного.
- Зачем?
- Чтобы читать, дикарь. Ты хоть читать-то умеешь?
Гуннар сел на пол спиной к стене, держа автомат между колен. Занятные
твари эти выродки, правду говорят, что долго смотреть на них вредно. И
внеочередную комиссию придется из-за них проходить, это ясней ясного.
Может быть, пристрелить? Нет, попозже.
- Я не дикарь, а человек, - лениво сказал он. - А ты выродок, вот ты
и читай. Мне читать незачем.
- Он книг никогда не видел, - встрял старикан.
Выродки снова переглянулись. Рыжий с безнадежным видом покачал
головой:
- А еще говорили, что мы ошиблись с выбором прототипа... Какой там
прототип. Это система.
- Эй, ты! - Пришлось поднять автомат.
- Что это за здание? - засипел старикан. У него был скорбный вид
школьного учителя, объясняющего непосильную задачу сопливому кандидату в
отклонутики. Гуннар усмехнулся. Ну-ну.
- Библиотека.
- Зачем она?
- Здесь хранится ненужное. Это все знают.
Рыжий замычал, раскачиваясь.
- Вот как, - сказал старикан. - Ненужное. Ты здесь бывал когда-нибудь
раньше?
- Нет.
- Запрещено?
Гуннар не выдержал - фыркнул. Ну, дают эти выродки! Смех, да и
только.
- Ничего не запрещено. Сюда можно входить любому, у кого есть дело. У
меня дела не было, и я не входил.
- Ты слышал? - спросил рыжий. - У него не было дела.
Гуннар мельком взглянул в окно. Ему удалось охватить взглядом всю
площадь. Там было мертво и сумрачно, свежие трупы уже успело припорошить
копотью, и они мало отличались от вчерашних. Над площадью висела
осторожная тишина. Новая атака могла начаться каждую минуту.
- Ты почитай ему, - просяще сказал старик. - Почитай, пожалуйста,
вдруг он поймет, это же история... Вслух почитай. - Он придвинулся и
затеребил рукав рыжего. - Андрей, ну не надо так, ну я прошу тебя,
почитай, ведь не может же быть, чтобы он ничего не понял, не верю я в
это... Ну хочешь, я ему почитаю...
- Да хватит тебе! - угрюмо сказал рыжий. - Не мечи бисер. Безнадежно,
видно же... Ну, на, читай, если хочешь...
- Извини, - тоскливо сказал старик. - Это я, наверно, сдуру.
Понимаешь, очень жить хочется...
Судили Лисандра Парахони, проходчика. Дело было нешуточное: впервые
на планете произошло умышленное убийство. Мало того, что оно было
бессмысленно-жестоким, оно вдобавок случилось на участке Ксавье, и это
было неприятно, как заноза. Ксавье ловил на себе чужие взгляды, иногда
сочувствующие, но большей частью просто любопытные, и от этих взглядов
становилось тошно. Хотелось куда-нибудь сбежать и остаться, наконец,
одному, но сейчас это было невозможно. Ну зачем, зачем, спрашивал он себя,
этому дураку понадобилось убивать?!..
Оба работали в боковом тоннеле - Лисандр Парахони и Хьюг Огуречников.
Что там между ними произошло, осталось неясным, только Лисандр вдруг
набросился на Хьюга, как безумный, ударил его о скалу и, когда Хьюг упал,
разбил ему голову несколькими ударами камня - в кровавую кашу. Когда его
хватали, он был в полной прострации и не оказал сопротивления.
Судили на центральной площади городка - в столице не нашлось здания,
способного вместить половину населения планеты. Если бы смогли прибыть все
желающие, не хватило бы и площади. Для зрителей были поставлены скамьи,
под крышами близлежащих зданий висели репродукторы. Маленькое белое
солнце, с утра уже нестерпимо яркое, заливало площадь потоками жгучего
света. Было жарко. Над толпой витал крепкий запах пота, и очень тянуло
назад, в прохладную глубину тоннеля - отдышаться, а потом, может быть,
постоять на том месте, где погиб Хьюг, провести ладонью по влажной
шершавой стене. Как же это ты, Хьюг? Вот там, недалеко, до поворота и
налево, мы с тобой сидели и разговаривали, и ты задавал мне странные
вопросы: смогу ли я спрыгнуть, например. Ты спрыгнул, Хьюг. Наверняка ты
сам спровоцировал этого Лисандра, спасибо тебе, Хьюг, что не меня...
Говорил Менахем Чжэн Вэй, судья, единственный пока юрист на планете.
Вступительная речь была краткой. Излагались обстоятельства дела, была
сделана специальная оговорка, что процесс, в соответствии с Уставом
Покорителей, будет проходить по земным правовым установлениям, в каковые,
к прискорбию, придется-таки внести определенные изменения, обусловленные
катастрофической нехваткой юридических кадров. Какое-то время ушло на
выдвижение и избрание присяжных и общественного обвинителя. Долго не могли
найти защитника, пока, наконец, не выбрали какого-то лесоруба,
проголосовав за лишение права самоотвода. Лесоруб был красен, кричал: "А
почему я??" и вызывал сочувствие. Подсудимый сочувствия не вызывал -
обращенные к нему лица людей были угрюмы. Ксавье с недоумением отметил
отсутствие какой бы то ни было охраны или конвоя - Лисандр неподвижно, как
истукан, сидел за символическим барьером с краю судейского помоста, и за
ним не было никого, ни одного человека, только короткая пустынная улица -
несколько десятков хороших прыжков, а дальше - нетронутый лес, поди его
там поищи. Захочет бежать - убежит, оружия что-то ни у кого не видно. Не
хочет... Что-то немного в нем смирения, подумал Ксавье, - должно быть,
просто понимает, что лучше понести наказание от людей, чем рано или поздно
быть сожранным гиено-львом. Это он правильно понимает. А интересно, есть
ли среди уже синтезированных хоть один со специальностью тюремщика?
Когда подошла его очередь, он дал свидетельские показания - ни у
адвоката, ни у прокурора вопросов не возникло. Лисандр, кажется, не слушал
вовсе, и Ксавье избегал на него смотреть. Вот нас уже и девятнадцать, с
горечью подумал он, возвращаясь на свое место. Из двадцати одного -
девятнадцать, и те уже врозь. Ничего, скоро пришлют новых,
свежесинтезированных - молодых ослов, любителей занимательных баек под
треск горящего валежника...
- Подсудимый, вы признаете себя виновным?
Лисандр очнулся, завертел головой. Словно пытался сообразить, где это
он находится и почему.
- Господин судья... то есть, э-э... ваша честь... - слова шли из него
с трудом, - я бы это... Я бы хотел сделать заявление.
- Подсудимый, - судья повысил голос, - вы признаете себя виновным?
- Д-да, - сказал Лисандр. - Я признаю. А вы?
Менахему пришлось постучать по столу - шум среди зрителей утих.
- Секретарь, зафиксируйте: подсудимый признает себя виновным в
убийстве Хьюга Огуречникова, двух лет десяти месяцев, монтажника, члена
Лиги Ветеранов. Подсудимый, признаете ли вы, что совершили убийство с
заранее обдуманным намерением?
- А? - спросил Лисандр. Адвокат-лесоруб, красный как рак, наклонился
к его уху и что-то сердито зашептал. - Что-о? - Лисандр вскочил с места. -
Какое еще намерение? Я кто, по-вашему? - он уже кричал. - Да любой бы его
убил, не я один, любой бы не стерпел! И вы бы убили! Что, нет? Да я такой
же, как вы! Да у нас с вами один общий прототип!..
Площадь зашумела. Судья заметно сконфузился:
- Подсудимый, сядьте. Я просил бы вас впредь не употреблять
непристойных слов...
Сейчас начнется, подумал Ксавье, морщась - кто-то орал над ухом.
Скотина этот Лисандр, знал куда ударить, и самое противное, что он прав.
Никто здесь не имеет права его судить, ни у кого из нас нет для этого
моральной опоры, да и откуда ее взять. Какая разница! Так или иначе его
осудят, разве что Менахем надолго потеряет душевное спокойствие. Только
Хьюга уже не вернешь...
- Кого?! - несся крик. Лисандр пытался перекричать толпу. - Себя!
Себя судите, вы! Вы и я - мы же одно и то же, одного корня, да что там, мы
этот самый корень и есть, у нас у всех один и тот же прототип... Прототип,
я сказал! Вы точно такие же, как я, почему бы мне не судить вас так же,
как вам меня!..
Ксавье встал и, наступая кому-то на ноги, стал выбираться из толпы.
Ему очень хотелось остаться и посмотреть, чем тут кончится дело, но
приходилось выбирать одно из двух. Времени оставалось не так чтобы очень
много. Он прикинул: успею. Если повезет взять у кого-нибудь на время
винтолет, а еще лучше орнитоптер, то вполне можно будет слетать в долину
Счастья - красота там, говорят, необычайная. С Кларой... Он на ходу
зажмурился, представляя, как это будет. Только бы она согласилась, только
бы ее отпустил этот Шлехтшпиц. А почему бы, в конце концов, и нет?
Он пошел быстрее. Позади еще раз взвыла толпа - вся разом - и,
перекрывая ее рев, донеслось уже знакомое: "А я такой же, как вы!.."
Прочь, прочь отсюда! Ноги несли его сами. Прочь от ваших собраний, от
ваших судебных процессов, от ваших очень больших и нужных дел - не сейчас,
потом! От вашего Устава Покорителей - прочь! Не время. Сейчас время только
для нее одной, для единственной, и пусть кто-нибудь попробует меня
остановить!.. Пусть попробует. Да. А потом, когда вернемся из долины
Счастья, я покажу ей свой виадук...
"Родильный дом" располагался на самой окраине поселка, и Ксавье,
подгоняя себя, срезал путь через рощицу. Здесь он задержался, чтобы
нарвать цветов - крупных и желтых, источающих тонкий волнующий аромат.
Торопясь, он обрывал со стеблей листья, выравнивал цветы по высоте - Кларе
должно понравиться. "Ему было три месяца, он шел на первое в жизни
свидание", - почему-то пришло в голову, и Ксавье, поморщившись, выгнал эту
мысль вон. Он миновал обширный двор и остановился перед входом в здание. В
дверях, мешая пройти, торчал знакомый санитарный робот, тот самый, что
когда-то выкручивал ему руки. Пес-бульдог с мертвой хваткой. Страж покоя,
специалист по утихомириванию новорожденных - с новорожденными это у него
получалось. Но сейчас Ксавье чувствовал в себе достаточно силы, чтобы
разломать его голыми руками.
- Отойди, - сказал он.
Самым удивительным было то, что робот подчинился - откатился в
сторону и даже развернулся вполоборота, будто привратник, приглашающий
войти. Ожидая подвоха, Ксавье проскользнул внутрь и мягко зашлепал по
коридору - так и есть, привратник, шурша, покатился следом. Черт с ним.
Где тут Клара?
- Прошу вас подождать в приемной, - суконным голосом объявил робот. -
Это направо. Я попрошу, чтобы к вам вышли.
Ну попроси, попроси... Ксавье вошел в приемную. Привратник был прав.
Не рыскать же в самом деле по всем холлам и палатам - неловко может
получиться, и персонал будет в справедливой претензии. Интересно, кто
выйдет? Только бы не Шлехтшпиц...
- Вы ко мне?
Ксавье обернулся. Это была Клара.
Он нерешительно переступил с ноги на ногу, открыл рот, собираясь
как-то начать, и вдруг понял, что сказать ничего не может. Это была Клара.
Она. Единственная на свете, других таких нет. И не было, и никогда не
будет. Она ждала и смотрела на него, прищелкивая в нетерпении пальчиками,
а он, растеряв все слова, стоял и молчал, забыв закрыть рот, все более
поддаваясь тихой панике, и не мог выговорить ни слова. Он знал, что нужно
говорить в таких случаях. Но это была Клара, и заготовленные заранее
фразы, придуманные человечеством в незапамятные века, казались сейчас
беспросветно убогими, и было мучительно, и было невозможно... Мелькнула
мысль: тот, кто умеет говорить о своей любви - не любит. И от этой мысли
стало немножко легче.
- Так вы ко мне?
- Д-да, - с трудом выговорил он. - Вы... вы меня помните?
Она покачала головой.
- Я был у вас около трех месяцев назад, - сказал Ксавье, - пациентом.
Я еще окно тогда разбил, помните?
- Не вы один, - Клара пожала плечами. Эти плечи хотелось обнять. -
Все бьют. Так что вы мне хотите сказать? Только быстрее, прошу вас. Вы по
делу?
Она была равнодушна. Она была неприступна, как снежный пик. От нее
веяло холодом.
- Я вот что, - сказал Ксавье. - Я тут э-э... проходил мимо и
подумал... - "Господи, что несу!" - ужаснулся он. - Я подумал, что, может
быть, вы сейчас свободны и мы могли бы слетать вместе э-э...
- В долину Счастья? - спросила Клара.
- Д-да, - растерянно сказал Ксавье. - В долину Счастья. А как вы
догадались?
- Все предлагают именно туда. Я вам нравлюсь?
Ксавье кивнул.
- Может быть, вы даже любите меня? - спросила Клара.
- Да, - сказал Ксавье. Он чувствовал, как его лоб покрывается
бисеринами пота. - Да. Я вас люблю.
- Тем хуже для вас, - сказала Клара. - Впрочем, я вам сочувствую. Но,
видите ли, дело в том, что я вас не люблю. Я вас даже не помню.
Ксавье отступил на шаг. Украдкой облизнул пересохшие губы. Что ж,
этого следовало ожидать, к этому надо было быть готовым. Тоже мне -
размечтался, расслабился... Лопух. А ведь она права: кто я такой, чтобы
мечтать о ней? Нет, надо начинать как-то иначе, с нуля, может быть, с
примитивных традиционных ухаживаний, настойчиво и расчетливо, как это ни
противно...
- Не надо, - сказала Клара. - Пожалуйста, не надо. И цветов тоже не
надо, пожалейте рощу. Уходите, прошу вас.
- Почему? - спросил Ксавье. Перед глазами у него плыло. - Я вам
неприятен?
- Вы мне безразличны. Извините меня, но мне сейчас действительно
трудно. Может быть, вы избавите меня от объяснений?
- Да-да, - Ксавье кивнул, и слипшаяся прядь волос упала ему на глаза.
- Конечно. Разумеется. Могу я прийти еще?
Она покачала головой.
- Но почему?!
- Потому что прошло время, когда меня это забавляло, - сказала она. -
Вы еще не поняли? Ведь говорили же вам, что вы сюда еще вернетесь... да мы
каждому это говорим. И никто не делает выводов. Возвращаются, лепечут,
потеют... Одно и то же. Обычно по одному в день, это бы еще ничего, но
сегодня из-за этого суда вы у меня уже третий. Одно и то же, одно и то
же... все вы одинаковы. Максут говорит, что это что-то вроде первой
детской любви, со временем проходит. Не приходите больше, прошу вас. Не
придете?
- Приду, - упрямо сказал Ксавье. - Врет ваш Максут. У меня это не
пройдет.
Она пожала плечами. Ее белый халат мелькнул в дверях приемной,
превратился в светлое пятно в полутьме коридора. Она уходила - навсегда.
Ксавье чувствовал, что навсегда.
- Стойте! - крикнул он вслед. - Хоть скажите: каким нужно быть, чтобы
вам понравиться?
Светлое пятно колыхнулось - Клара оглянулась через плечо. Ксавье был
рад, что не видит сейчас ее лица. Мысленно он обозвал себя идиотом. Вопрос
был из проигрышных, хуже некуда.
- Вам это действительно нужно знать?
- Да! - рявкнул он. - Мне это нужно знать! Так каким?
Светлое пятно пропало, видимо, Клара свернула в боковой коридор.
- Не таким, как вы, - донеслось уже откуда-то издалека. - Всего вам
доброго...
Бормоча под нос ругательства, Ксавье двинулся прочь. Он чувствовал
себя униженным. Униженным сознательно, будто с ног до головы облитым
жидким пометом - не отмыться. "Не таким, как вы"! А каким?! И ведь верно,
предупреждали же: "Мы знаем, когда вы к нам вернетесь и зачем вы
вернетесь..." Знали заранее, сволочи!
В здании было тихо, оно казалось вымершим. В мусорном баке на выходе
Ксавье заметил букет цветов - точно таких же желтых бутонов, еще не
увядших, ярких. Сегодняшние... Поколебавшись, он бросил в бак и свой
букет. Все.
Тень от "родильного дома" осталась позади, в затылок уперлось
яростное солнце. На этот раз робота нигде не было видно - его счастье -
зато откуда-то совершенно неожиданно вынырнул Шлехтшпиц. На его лице было
написано сочувствие.
- Отвергла? - спросил он, поравнявшись. Ксавье бросил на него мрачный
взгляд. - А объяснила, почему?
- Потому что я такой же, как все, - сказал Ксавье со злостью.
- И правильно, - Шлехтшпиц кивнул. - Так и должно быть. Женское
тщеславие подпитывается не количеством претендентов, а их разнообразием,
вы этого не замечали?
- Тварь, - пробормотал Ксавье. - Что ей нужно?
- Ну-ну, - мягко возразил Шлехтшпиц. - Это вы с досады, это пройдет.
Да вы ведь и сами понимаете, что не правы, разве нет? А вы попробуйте ее
пожалеть: она же несчастная женщина, сразу видно... Вот приходите года
через три, сами увидите, что Клара, если все еще будет свободна, встретит
вас совсем по-другому и, очень может быть, вы ее заинтересуете. Все
зависит от того, в каком направлении вы будете эволюционировать. Мы
одинаковы, это так, но все же работа у всех разная, обстановка разная, и
значит, люди рано или поздно начнут изменяться, каждый в свою сторону.
Человек, простите за банальность, продукт среды, и от эволюции нам никуда
не деться...
- Это вы каждому советуете приходить через три года? - перебил
Ксавье, ускоряя шаг - очень хотелось уйти. Шлехтшпиц не отставал.
- Вам плохо, я вас понимаю, - рокотал он над ухом. - Всем сейчас
плохо, я по роду профессии обязан это знать, но мне кажется, мы имеем дело
со случаем, не требующем какого-либо специального вмешательства - я говорю
об обществе в целом... Все образуется само собой, а когда подрастет новое
поколение, то поверьте, никто и не вспомнит о наших нынешних проблемах.
Ничего не потеряно, мы еще поживем в нормальном человеческом обществе...
оно будет даже лучше земного, потому что издержки уйдут со временем, а
достоинства останутся. У нас будут нормальные человеческие отношения, мы
еще поломаем головы над общечеловеческими проблемами, и кто знает, не
будут ли когда-нибудь эти проблемы решены именно здесь?.. Я в это верю. А
вы верите?
- Да, - сказал Ксавье, чтобы отвязаться. - Да, конечно. Спасибо вам,
Максут, вы мне помогли. До свидания.
Шлехтшпиц, наконец, отстал. Какое-то время Ксавье шел, не видя куда,
пока не сообразил, что вышел на улицу, ведущую к площади. Голова была
набита чем-то горячим. Или это солнце? Он приложил ладонь к затылку - да,
действительно... Здорово сегодня печет. Душно и тесно, как в электропечи,
и дышать нечем. Мозгу тесно...
Улица была пуста, только навстречу по противоположному тротуару шел
Леви Каюмжий, и было заметно, что он торопится. На оклик Ксавье он
отозвался со второго раза, зато подошел с какой-то чрезмерной готовностью.
- Ты далеко? - спросил Ксавье. - Может, вместе?
Леви помялся, переступил с ноги на ногу:
- Понимаешь, у меня тут дела...
- Дела, - сказал Ксавье. - Ну ладно. Суд, как я понимаю, уже
кончился?
- Н-да, - сказал Леви. - Вроде того.
- А Лисандр?
- А что Лисандр? - Леви виновато улыбнулся, развел руками. - Убили
его. Как пошла толпа рвать... Дурак он, ну кому может понравиться, что его
называют убийцей?.. Вот так вот. Каждый по разу - там уже и смотреть не на
что. Лесоруб, говорят, старался очень, только я не видел, я далеко был, не
пробиться... Менахему тоже попало, тоже не на своих ногах ушел...
- А-а, - сказал Ксавье. Перед глазами на миг стало темно, но только
на миг. - Ну ладно, иди, не буду задерживать...
Сворачивая на площадь, он оглянулся - на опушке рощицы Леви торопливо
рвал желтые цветы.
- Ну, хватит, - сказал Гуннар. Старикан заткнулся и заморгал
воспаленными глазами. - Все это вранье от начала до конца. Такого не могло
быть.
- Это уникальный документ, - зло сказал рыжий. - Ваша история,
дикарь.
Все-таки он прямо напрашивался на то, чтобы его пристрелили. Гуннар
сплюнул. Надо же додуматься: записать в предки людей чуть ли не выродков,
а уж отклонутиков - точно. Каждый знает, что отклонутики не могут иметь
потомства, в лагере им не до этого. Предками людей могут быть только люди.
- Последний раз спрашиваю, - сказал Гуннар. Пора было кончать. - Кто
из вас встанет у десинтора?
- Это не десинтор, дикарь, - процедил рыжий. - Это аварийное
сигнальное устройство для планетарных катеров. Вроде ракетницы. У нас нет
настоящего оружия. Не для того к вам летели.
- Убийцы, - хрипло сказал старик. - Они и нас сделали убийцами.
Всех... Если мы даже вырвемся, мы не должны возвращаться...
- Ты, - решил Гуннар, указав на рыжего стволом автомата. - Встать!
Черная коробочка радиотелефона жгла ладонь. Ксавье Овимби еще раз
набрал код Севера. Прислушался. В эфире опять не было ничего, кроме
незначительных помех, тогда он, чертыхнувшись, дал отбой и стал
размышлять, что все это может значить. Западный сектор замолчал еще вчера
и до сих пор не удалось выяснить, что там могло случиться, а теперь вот
еще и Северный... Авария? Он пощипал себя за подбородок. Гм... Ясно, какая
там авария, - после того, как во время вчерашнего безобразия Директору
залепили в лоб железным болтом, можно ожидать чего угодно, говорил же я
ему: не суйся ты на площадь, народный лидер, без тебя справимся... Не
послушал, а кому теперь расхлебывать?
Он позвонил на Юг, поинтересовался у Сантос-Пфуля, прибыла ли
отправленная вчера колонна грузовых "диплодоков", и, узнав, что не
прибыла, скрепя сердце подарил сектору один день на то, чтобы войти в
график работ и впредь из него не выбиваться. Его не покидало ощущение, что
одним днем здесь не обойдется. Сначала Курлович, потом Сантос этот
Пфуль... Тупик.
Вошла секретарша Директора, принесла кофе. Ксавье проводил взглядом
ее ножки. Топ-топ. Ладно. Не забыть сказать ей, чтобы позвонила домой,
предупредила, чтобы рано меня не ждали, а пока пусть продолжает вызывать
Север и Запад каждые полчаса. Нет, каждые пятнадцать минут...
Он шумно выпил кофе и набрал код Восточного сектора. Чей-то
незнакомый голос оглушительно спросил, чего надо. Ксавье отдернул
коробочку от уха и, сатанея, попросил Курловича. В ответ донесся смешок,
было слышно, как на том конце зашаркали чьи-то ноги, зашелестел
приглушенный разговор, прервавшийся взрывом гогота, и наконец послышалось
очень тихое "да?" Бенедикта Курловича.
- Здесь Овимби, - сказал Ксавье. - Как идет работа?
- Какая работа? - спросил Курлович еще тише, и где-то неподалеку от
него опять заржали. - А-а, работа... Да нет тут никакой работы. А где
Директор?
- Я! - рявкнул Ксавье. - Я Директор! Полномочия временно переданы
мне, это ты запомни. У тебя связь с Западом есть?
- Нет.
- А с Севером?
- Нет.
Ксавье почувствовал, что багровеет. Значит, это серьезно, значит,
вчерашние симптомы были не случайны, и похоже, это только начало. Как они
там кричали: "Мы такие же, как вы"? Черта с два. Почему-то их особенно
раздражает закон об образовательном цензе для занятия административных
должностей. Глупо же. Амебе ясно, что иначе нельзя, иначе землянам светит
явиться на пустое место. Ну подождали бы год, ну два, а там можно было бы
принять положение, разрешающее смену профессии, развернуть систему
переподготовки - так ведь не терпится же! Любой штукатур не в состоянии
пережить, что Ксавье Овимби, скажем, может по жребию стать координатором
всего строительства и даже Директором, а он, штукатур, не может, хотя он
точно такой же. А предложи ему это самое директорское место - отпрянет в
испуге. Потому как знает: тяжело, ответственно и медом не намазано.
- Ты там поосторожнее, - помедлив, сказал радиотелефон. - Мои орлы в
столицу двинулись, ты их не очень задерживай, ребята злые... - "Что-о?!" -
закричал Ксавье, но связь уже прервалась. Он швырнул коробочку на стол.
Выругался. Происходило черт знает что. В одном Южном секторе полторы
тысячи человек, и если даже возмутились только лишь строительные рабочие,
что маловероятно, то и тогда закону об образовательном цензе осталось жить
считанные часы. Но если Север и Запад тоже двинулись на столицу... Ксавье
зажмурился. Их нельзя пускать, подумал он. С ними нужно договариваться не
в столице, уже одно это - проигрыш, их нужно встречать на подступах,
дополнительно укрепить завалы. Может быть, приказать взорвать один-два
моста? Нет, не надо их злить. И никакого оружия. А надо послать людей,
чтобы их задержали, пусть говорят, что Директор внес новые предложения,
учитывающие требования неквалифицированного большинства, пусть говорят что
угодно, только пусть задержат толпу, толпа - это страшно. Противопоставить
некого: два десятка человек служилой братии, десяток специалистов,
случайно оказавшихся в городе, несколько женщин... Нет, женщин не нужно.
Сейчас же собрать всех, кто готов помочь, - только добровольцев, это очень
важно, - проинструктировать, направить... Шлехтшпица и Риплинга -
обязательно, психологам там самое место...
Пискнул, вызывая, внутренний телефон и тут же мелко-мелко
задребезжало стекло. Послышался нарастающий гул. Ч-черт! Ксавье метнулся к
окну, уже зная, что сейчас увидит. Опоздали!! Прижав лицо к вибрирующему
стеклу, он смотрел, как падают деревья, как из леса на дорогу выползают
тяжелые машины - одна, две... Много. Пропавшая колонна возвращалась. В
грузовых бункерах "диплодоков" было черным-черно от людей, и на дороге
было черным-черно - к столице неслась бурлящая человеческая река, люди уже
бежали. Оранжевыми кораблями плыли грузовозы. Над головным выгибался и
хлопал на ветру гигантский брезентовый транспарант, и нетрудно было себе
представить, что на нем написано.
Телефон за спиной пищал. Головной "диплодок" с ходу протаранил завал
и прошел сквозь него, будто и не заметил, - веером взлетели обломки.
Донесся тысячеголосый восторженный рев. В доме напротив кто-то распахнул
окно, высунулся посмотреть. Наверно, только что проснулся - морда
недоуменная. Спокойно... Ксавье заставил себя отойти от окна. Полное
спокойствие, никаких конвульсий. Капитулировать тоже надо уметь - с
достоинством. Тем более перед такими же, как мы, перед такими же, как я,
получается - почти что перед собой. К прототипу! Вас всех. Варите сами
свою кашу, кушайте ее на здоровье, только не подавитесь... Он снял трубку:
- Да!
- Овимби? - Это был Максут. - Ксавье, ты? А где Директор?
- Я Директор, - сказал Ксавье, косясь на окно. - Пока что.
- Слушай! - закричал Шлехтшпиц. - Я нашел спецификацию, ты себе
представляешь!
- Нет, - Ксавье мысленно выругался, - не представляю. Какую еще
спецификацию?
- Спецификацию к инициализаторам! Я так и чувствовал, что она должна
где-то быть! - Шлехтшпиц захлебывался. - Ни за что не поверишь, где она
была, жаль, что не полная, четыре листа всего... Да! Держись крепче. Там у
номера двести семь - его мы еще не синтезировали - знаешь какая профессия?
Руководитель!
- Руководитель чего? - спросил Ксавье.
- Не знаю! - Максут ликовал. - Всего, наверное. Ру-ко-во-ди-тель!
Вероятно, организатор, так надо понимать. Лидер.
Ксавье почувствовал, что у него темнеет в глазах. Он нащупал стол,
оперся. Решение было рядом, только протяни руку. Есть выход, есть человек,
готовый не кряхтя взять на себя весь груз ответственности - хотя бы на
первых порах, в первые годы, а потом все устроится... Поздно! Подлец этот
Шлехтшпиц, нашел время порадовать! Знать бы это неделю назад, а лучше
месяц... Он прислушался. Судя по звукам, толпа была уже в городе,
растекалась по окраинным улицам, а авангард, прикинул Ксавье, через три
минуты будет здесь. Что я им скажу, когда ворвутся? "А я, ребята, такой
же, как вы"?..
- Ты вот что, - сказал он, помедлив. - Ты этот запал уничтожь, понял?
Это не приказ, это совет и просьба. Плохо нам всем будет, если ты его не
уничтожишь. И помалкивай там...
Когда автомат в его руках затрясся и выродков переломило очередью,
ноги уже несли его к торцевому окну. Хэй, хэй, хэй!.. Снаружи доносились
крики, топот сотен ног рассыпался в частую дробь. Размеренно работали
пулеметы - площадь оживала атакой. Хэй! Он все-таки ждал до последней
минуты, жаль, что не получилось... Очень жаль. Крепкие попались выродки.
Если бы не внешность и не глупые слова - совсем как люди. И все равно они
обречены. На настоящие дела способны только люди, это знает каждый
школьник. Люди непобедимы. Все вместе, плечом к плечу, как патроны в
обойме, под руководством Великого Человека... Только так!
Бесполезный десинтор мешал, и Гуннар отпихнул его ногой. Длинная
очередь ударила по окнам здания, занятого выродками. Если они не смогут
поставить защитное поле, на этот раз им не удержаться...
Хэй, хэй, хэй!
Следующий сук оказался крепким, и Ксавье осторожно, чтобы не
сорваться, переместил на него свое тело. Рваная рубашка цеплялась за
ветви, на коре остались кровавые пятна. Теперь можно было перевести дух.
Гиено-лев ушел, но спускаться на землю вот так, сразу, было бы
неосмотрительно. "А все-таки я его ранил", - удовлетворенно подумал
Ксавье, и тут же, словно в ответ, из чащи донесся протяжный рев. Ага, вот
он где... Ничего, уйдет. Хорошо, что гиено-львы не лазают по деревьям и не
имеют привычки караулить, а то сидеть бы тут и сидеть...
Ему повезло, он это прекрасно понимал. Повезло, несмотря на то, что
зверь утащил в себе последний нож, а зажигалку еще предстояло искать
где-то там, внизу, среди ободранных корней и хаоса развороченной земли
вперемешку с прелыми листьями - гиено-лев, упустив добычу, перепахал
лапами все, что только мог. Жаль, что зажигалку так и не удалось пустить в
дело, хоть раз посмотреть вблизи, как горит эта зверюга, но тут ничего не
поделаешь - уж очень неожиданным был прыжок. Чепуха, главное - жив.
Морщась, Ксавье снял с себя рубашку - серьезных ран, как он и
предполагал, не оказалось, зато царапин было множество, а на левом
предплечье, задетом не то клыком, не то лапой, кожа была содрана на ширину
ладони и висела лоскутом. Он оторвал рукав от рубашки, перевязал себя как
мог. Обнаженная рука была грязна, и рукав тоже был грязен, но Ксавье не
обратил на это никакого внимания: по-видимому, местные микроорганизмы за
шестнадцать лет так и не смогли приспособиться к человеку. Пока что.
Он терпеливо ждал. Снова донесся рев, но уже значительно дальше,
почти на пороге слышимости. Зверь уходил. Выждав еще час, Ксавье осторожно
соскользнул на землю. Все было тихо. Мускулы слушались, тело было
напряжено, и Ксавье не сомневался, что успеет взлететь на дерево раньше,
чем какая бы то ни было тварь, возможно скрывающаяся в кустах, дотронется
до его кожи. Хорошее все-таки досталось тело - сильное и ловкое.
Долговечное. Он усмехнулся: "Продолжительность вашей жизни будет увеличена
в соответствии..." Похоже на то. Даже морщин за все эти годы почти не
прибавилось, приятно, что жизнь удлиняется за счет молодости, а не
старости. Ужасно не хочется быть стариком, разве старику в лесу выжить?
Когда припрет? И Стефания тоже практически не стареет. Сколько нам с ней
сейчас - по сорок три? Иными словами, по тринадцать? Цветущий, черт
возьми, возраст. Когда дети вступят в жизнь, родители будут еще ого-го!
Он отыскал зажигалку, сунул в карман. Теперь оставалось решить, что
дальше. Возвращаться к людям? Гм... Разумеется, возвращаться, тут и выбора
нет. Без ножа в лесу лучше не ночевать, существуют менее болезненные
способы самоубийства. Хотя, конечно, с древесным чертом можно справиться и
так, если он не свалится на голову неожиданно, а от свиньи-летяги можно
попробовать увернуться - с ее инерцией она не станет повторять заход,
только взвизгнет режущим визгом, пробивая дыру в зеленой стене, и еще
долго после нее будут сыпаться листья... Лучше, пожалуй, обойтись без
этого. Он вдруг почувствовал, что рад тому, что приходится возвращаться,
правду говорил когда-то Хьюг: больше месяца никто не выдерживает. И - по
новой... Конечно, по новой, тут уж никуда не денешься.
До захода солнца он отмахал километров двадцать, последние три - по
хорошему шоссе, похоже, проложенному через лес совсем недавно - Ксавье не
помнил этого шоссе. Дорожный настил был свежим, было видно, что по нему
еще никто не ездил, и в воздухе пахло связующей смолой. Наступление
человека на планету продолжалось. Что ж, так и должно быть, подумал
Ксавье. Здесь земляне не ошиблись, здесь они решили грамотно, дав нам
желание работать и подарив Устав Покорителей, здесь через двести лет к
вящей радости переселенцев будет полный успех и процветание. Вот только
тоски нашей они не учли. Хьюга они не учли и его последователей, светлая
им память. Отшельников, наверное, тоже не учли, хотя это спорный вопрос:
Максут говорит, что любой-де грамотный социопсихолог в состоянии
предсказать фазу отшельничества и даже ее конкретные сроки - в зависимости
от обстоятельств каждого конкретного индивида. Врет, наверное.
Солнце уже садилось, когда он вышел из леса - шоссе, как он и
предполагал, вело в город. Городок за последние годы сильно вымахал вширь,
оброс административными зданиями и уже с полным правом именовался
столицей. Лес отодвинулся от него километра на два, и с высоты холма
городок был как на ладони. Ксавье остановился, глубоко вдохнул знакомый
воздух. Желтая вечерняя заря висела над крышами, дробилась в дрожании
горячих струй, поднимающихся от нагретых за день стен, а вон там, что-то
плохо видно, должен быть "родильный дом", только там сейчас уже никого
нет, склад запалов пуст и здание собираются снести, а парк расширить и
устроить в нем рекреационную зону - аттракционы, бассейны и все такое...
Ксавье даже сглотнул. Да, искупаться сейчас было бы в самый раз. Поплавать
по-человечески. Э, ладно, на первый раз хватит и душа, но сначала я войду
в дом, подумал он, - войду тихо, без стука и буду виновато смотреть, как у
Стефании задрожат губы, как глаза Оскара раскроются до последнего предела
и как он бросится ко мне, захлебываясь радостным визгом, повиснет на шее,
а маленькая Агнесса, конечно, захнычет в своей кроватке, потому что ей не
будет видно, но я подойду ближе и она сразу успокоится и невозможно
серьезно скажет: "Па-па". А потом еще раз: "Па-па..." И тогда мне станет
стыдно за то, что я ушел, и за свою записку, оставленную на столе, и
ужасно захочется зареветь, как маленькому, но при Оскаре я, конечно,
реветь не стану. Стефания все поймет, она у меня умница, зато Мария осудит
безоговорочно и молча, а может быть, и вслух назовет мать тряпкой, о
которую всякому подлецу не лень вытереть ноги. Подлец - это я. И еще
эгоист, об этом уже было сказано со всей детской прямотой. Марии уже
двенадцатый, и значит, впереди у нее самый жестокий возраст, когда еще
можно заставить, но увещевать уже бессмысленно, а скоро и заставить не
удастся...
"А может, не возвращаться?" - подумал Ксавье. Шоссе полого шло вниз,
делая плавный поворот перед плантациями и коттеджами аграриев, и здесь он
пошел быстрее. На крыльце крайнего коттеджа вразвалочку стоял кто-то
полузнакомый - увидев Ксавье, он ухмыльнулся, отворил дверь и что-то
крикнул внутрь. Ксавье скосил глаза - так и есть: наружу высыпало все
семейство. Обсуждали вслух, качая головами, показывали пальцами. Он
мельком осмотрел себя: ну и видок... Наука для юношества. Будь как все, не
будь, как этот дядя, а то и над тобой будут смеяться... Остальные коттеджи
выглядели пустыми, и Ксавье облегченно вздохнул. После известных событий,
вошедших в историю под названием бунта Необученных, большинство населения
покинуло пригороды, Шлехтшпиц уверял, что - временно. Но сейчас это было
как нельзя кстати.
Миновав аграриев, он с разбега перепрыгнул кювет, сел на теплую землю
и стал ждать. Идти в город до темноты было нельзя, теперь он это ясно
понимал. И после темноты - подождать, пока угомонится юное поколение.
Ветераны еще так-сяк, многие поймут и воспримут сочувственно: каждый же
бежал, каждый пытался жить отшельником, мужчины почаще, женщины - пореже.
Молодежь не простит. "Мари, это не твой папа такой ободранный? Он что,
отклонутик?" Гадкое словечко, кто только выдумал? Дети... цветики...
Заведут из окон, из-за углов пищащий концерт: "Отклонутик идет!
Отклонутик!" Оскара начнут травить - старательно, как только дети и умеют.
Мария окончательно перестанет разговаривать.
Когда же это началось? - подумал он. Вроде бы и недавно, еще до охоты
на калек, правда, но заведомо позднее бунта Необученных. Как же это мы
упустили? Не додумали, не разглядели, а когда увидели, то было уже поздно.
В какую голову могло прийти, что все то, с чем едва-едва смогли свыкнуться
родители, покажется необъяснимо-привлекательным их детям? В противовес,
должно быть. И никто ничего не противопоставил, да и что мы могли
противопоставить, склеенные одноименные заряды - ни вместе, ни врозь. Что
мы могли? У нас не было идеологии, у них уже есть. Идеология похожести: "А
я такой же, как все!" Кто-то, конечно, не такой, гены берут свое, - ему же
хуже, не такому. "А знаешь, папа, у Марго, оказывается, шрам на руке,
синий-пресиний, а она скрывала, так мы ее теперь каждый день дразним..."
Это когда-то, лет в девять. Ныне - бледное существо, затравленное, в
глазах вечный испуг, в голове свистящий ветер несет обрывки... И - Мария.
У нее все на месте, все в порядке, вот только отец с придурью, но и отца
она скрутит в свое время, никуда он, голубчик, не денется...
Он поднял голову, плюнул в сторону города. Туда, куда ему предстояло
идти. Их уже сейчас больше, чем нас, подумал он с ужасом. Их станет еще
больше, а когда они вырастут, и потом, когда вырастут их дети... А через
пять поколений - что будет тогда, когда идеология станет религией? Будут
ли они сбрасывать со скалы непохожих от рождения - по-спартански - или
дадут непохожему вырасти, в цивилизованном духе, чтобы дрожащая жертва
попыталась оправдаться? И будут старательно, с усердием, замерять
пропорции тела, фиксировать отклонения в поведении или словах, а
какой-нибудь ученик ученика Максута Шлехтшпица представит специальные
тесты, более строгие, чем раньше, и это сочтут шагом вперед...
А потом прилетят земляне... Господи, да мы же их не примем! Он вдруг
понял это окончательно. Да, так оно и будет. Мы не отдадим им эту планету,
да что там планета - мы не отдадим им свой способ жизни, они улетят ни с
чем, ужасаясь и недоумевая, если только мы позволим им улететь, они улетят
ни с чем...
Человек, сидящий на обочине, засмеялся. Он подозревал, что над этим
уже хохотали, складывались, держась за живот, тысячи других, таких же, как
он, людей, и еще будут смеяться тысячи таких, как он. И от этого он
захохотал еще громче.
1993г.
Last-modified: Sun, 19 Dec 2004 14:54:07 GMT