отковым уже не раз попадал впросак. Но произошло другое: не он меня увидел, а она. Она перехватила мой взгляд и вдруг вся переменилась. И золотистый цвет ее тела был настолько сильным, что топтавшийся в двух метрах от нее сизовато-фиолетовый Ниготков выглядел как полумесяц. Я стоял и не знал, что мне делать. Вид у меня, наверное, был очень глупый. Подошел другой автобус, полупустой. Сдержанно улыбнувшись, она снизу, искоса взглянула и громко Ниготкову сказала: - До свидания. Передать привет?.. - Не надо... - промямлил Ниготков, ладонью растирая шею. Она вбежала в открытую дверь и уже сидела в полупустом автобусе. Я стоял на раскаленном асфальте. Жаркое вечернее солнце жгло затылок. Мне казалось, что там, в автобусе, не она, а палящее солнце ослепительно отражается в огромном автобусном окне. В глазах у меня замерцал какой-то свет, какой-то неизвестный мне цвет. Странный цвет!.. Казалось, я легко парил среди облаков под синью неба, над изумрудной землей - перед глазами был какой-то тревожно-приятный цвет, цвет легко летящей радости... Не знаю, какая сила смогла меня удержать, и я не влетел, не ворвался в открытую дверь все еще стоявшего автобуса. Может быть, из-за этой сливы Ниготкова. Автобус укатил. Ниготков лениво, всей ладонью растирал морщинистую, перегретую солнцем шею. В другой руке он держал поблескивающий портфель. Я отвернулся вовремя. Он прошаркал мимо меня, перешел на другую сторону улицы. Ничего не поделаешь: мне тоже надо было идти в ту сторону, на базар. Метров через двести Ниготков на ближайшем переходе пересек улицу. Чтоб не столкнуться с ним нос к носу, я подождал у витрины, пока он не ушел подальше. Скоро мы с ним шли по каким-то переулкам и тихим улицам. Он брел туда же, куда нужно было идти и мне; "Или так неуклонно нас сводила судьба, - думал я, - или Ниготков своим высоко стриженным затылком видел меня и знал, куда мне нужно идти". Мы с ним свернули еще раза два. Тогда я остановился и пошел в другую сторону, чтоб сделать крюк... На рынке я был уже минут пятнадцать. Купил бабушке полную сетку всякой зелени и минут пять потолкался, походил вдоль рядов. Среди немногочисленных покупателей, яблочно-зеленых, зеленых, как плющ, фисташковых, изумрудных и других, едва заметных зеленоватых тонов я увидел у цветочного ряда пятно ниготкового цвета... Это был сам Ниготков. Он выбирал цветы! Выбор был огромен, и покупатель ярко-фиолетового цвета медлил. Цветы самые разнообразные стояли в ведрах, в больших банках с водой, в кувшинах, лежали в тазах и целыми ворохами прямо на прилавке. Их цветовая гамма от серебристо-голубоватых тонов все больше переходила к темно-пепельному... Любой цветок (как и всякую былинку, травинку) я видел целиком голубовато-зеленым - и стебель, и листья, и лепестки. Какого бы цвета лепестки цветов ни были, мне они все виделись голубовато-зелеными, хризолитовыми. Конечно, цветы, как и любая трава, любое растение, излучали хризолитовый цвет до тех пор, пока не начинали увядать (ведь я воспринимал свет такого цвета, какой излучало живое тело), а все неживое было белого, черного и серого цветов. Сорванная или скошенная трава часа через два-три перед моими глазами становилась серой. Ниготков переходил от одной цветочницы к другой, трогал цветы указательным пальцем, разглядывал, торговался. Уж он-то, покупая что-нибудь, не промахнется!.. Наконец он выбрал самую большую, огромную розу, завернул покупку в газету и положил в пустой портфель. Он расплатился с цветочницей и пошел к выходу. Я отправился домой. Ниготков был мне все более и более непонятен. Не находя в себе сил и не видя никакой возможности постигнуть загадочность этого человека, я приходил в молчаливую ярость - и на него и на себя за свою слабость, неспособность разобраться в сути этой загадки. Я решил, что на время мне следует Ниготкова выбросить из головы. Пора было отправляться в далекое путешествие, надо было ехать в Институт гигиены труда и профессиональных заболеваний Академии медицинских наук. Пошел в городские железнодорожные кассы и купил билет на поезд, отходивший на следующий день. В этот же вечер, но значительно позже, уже почти ночью, я еще раз попытался хотя бы что-то выяснить... В одиннадцать часов, по дороге как бы покрываясь с ног до головы ниготковым лаком, я отправился к тихому уголку города, на Нахимовскую улицу к дому под номером девяносто семь. Я шел, и мне казалось, что все видят, какой ярко-сиреневый цвет излучает мое тело... В доме Ниготкова, в одном из семи обращенных к улице окон, горел свет. Я вошел во двор. Собака, очевидно, спала. У гаража, прислоненная к карнизу, стояла стремянка. Я ее взял и вошел в палисадничек, где хризолитовым туманом светились травы и голубыми звездами мерцали мелкие цветочки, а подальше синели стволы и сучья фруктовых деревьев. Я сбоку перед светлым окном тихо поставил стремянку и взобрался наверх, чтоб над занавеской видеть все, что делается в комнатке. Ниготков сидел за столом. Одна толстая и широкая, безголовая рыбина лежала слева от него. Другую он вдоль разрезал мелкими шажками. Разрезав, стал рыбину круто солить, щедрыми щепотками беря соль из разорванной пачки. Он куда-то ушел и через несколько минут вернулся с темным хлебом. Похлопав серыми морскими окунями друг о дружку (что они были сырыми и холодными, в том не было никаких сомнений), сбив с них излишки соли, Ниготков одну рыбину отложил в сторону, а другую начал есть. Он то и дело чем-то намазывал кусочки хлеба, ножом извлекал из стеклянной баночки светло-серое содержимое. Холодное, соленое филе сырой рыбины приводило его в молчаливый восторг. Он с жадностью, с благодарностью на лице поедал кусок за куском. С удовольствием съел одну рыбину и положил перед собой вторую. Ниготков через стол потянулся к окну. К чему именно, из-за занавески мне не было видно, поэтому я по стремянке осторожно поднялся еще выше, на предпоследнюю ступеньку. Вытянувшись, я увидел, что огромная темно-пепельная роза стоит в светлой бутылке из-под молока. В бутылке, наверное, была вода... Мне показалось, что я еще кого-то увидел, чью-то голову. Кто-то сидел у окна, слабо излучая хризолитовое сияние... Стремянка пошла от меня в сторону. Я начал падать... Под деревянный дребезг мне удалось благополучно спрыгнуть в траву. Через несколько секунд я был на улице. ВСТРЕЧА На следующий день я с утра начал собираться в путь-дорогу: пора было ехать на обследование. Часов в десять пришел Вадим Мильчин. Он сказал, что у каких-то гаражей на Пожарне (где конечная остановка трамвая четвертого номера) найдена его, Вадима, одежда. Та, которую с него сняли в лесу бандиты. Конечно, любому было понятно, что эти маневры с одеждой устроены были для одной-единственной цели - увести в сторону возможное расследование, сбить с толку. Дома мне сказали, что у дяди Юры есть отличный чемодан - и не такой большой, и не такой маленький. Как раз какой мне нужен. И не стоит нам покупать еще один. Я приехал к пристани, где живет дядя Юра и где всегда носится ни на что не похожая разноголосица звуков, однообразных и каких-то неожиданных. Издалека долетали удары - я до сих пор, с самого детства, не знаю, что обо что там ударяется, - а то слышен далекий возглас человека, постоянный крик чаек, низкие, прощально-протяжные гудки пароходов, какое-то короткое и сильное шипение там, где время от времени слышны удары... Этот не очень большой и не очень маленький дяди Юрин чемодан не так уж был мне и нужен. Я поехал к пристани с тайной надеждой вдруг где-нибудь увидеть ее, золотисто-лимонную девушку, о которой я теперь все время думал. Вчера она уехала на автобусе, конечная остановка которого была здесь, у пристани. Я, конечно, понимал, что эту девушку сегодня не встречу: всем ведь хорошо известно, что вероятность случайной встречи по желанию почти всегда равна нулю. И все же... У дяди Юры я был совсем недолго. С пустым чемоданом дошел до вокзала пригородных пароходиков, прошел по набережной, свернул к высоким новым домам, которые, словно каменные столбы и коробки с сотнями окон, по излучине тянулись вдоль берега. По солнечной стороне широкой улицы я шел в сторону пляжа. И вдруг!.. Вот вам и нуль! На другой стороне улицы, в тени большого дома я увидел золотисто-зеленый силуэт. Я глубоко, тревожно вздохнул. Очертания этого пламени - как бы колебания в порывах ветра, неочевидная устремленность к облакам, жесты - не вызывали у меня ни малейших сомнений. Мое сердце сильно забилось. Словно иногородний житель, я с чемоданом стоял на краю тротуара. Жгло солнце, жаром дышал асфальт - мне же стало холодно, в теле появилось что-то вроде озноба. Я боялся: вдруг она опять каким-нибудь неожиданным образом исчезнет. Со своим пустым чемоданом я перебежал на другую сторону улицы. Догнал ее и некоторое время, страшно волнуясь, шел следом, чуть сбоку. Высоко над деревьями, над домами сама по себе заныла невидимая струна, закричала сидящая на ней невидимая тропическая птица. Девушка шла. Шел я. Вокруг нас были люди, дома, деревья. Проплывали мимо метры, пролетали секунды - тире и точки... Мне казалось, что мы стоим с ней на плоту, плывем по какой-то реке среди светлого, солнечного тумана, плывем как раз в том месте, где необозримой ширины река через бурные пороги настоящего перекатывается из будущего в прошлое. Я не переставал удивляться легкомыслию прохожих: имея возможность видеть такую красоту, они равнодушно проходили мимо! Неумолимо проплывали метры пространства, безжалостно пролетали точки секунд. - Девушка... - пролепетал я. Она глубоко вздохнула и сказала: - Ну начинается!.. Что? Она резко повернулась, остановилась и ждала, что я скажу. - Вы необыкновенного цвета! - слишком серьезно, сдавленным голосом проговорил я. - Среди всех вы словно золотисто-изумрудное пламя! Это действительно так, поверьте! И я должен... Я просто обязан!.. - Фу! - презрительно фыркнула она. - Неостроумно! - Это не остроумие... - сказал я. - Это правда! - Все? - строго спросила она. - Да, - пролепетал я. - Ну тогда вот что, молодой человек. Вам идти туда? Так или нет? Туда?.. - Она свободной рукой указывала в ту сторону, откуда мы только что шли. - Отвечайте! Ну что вы молчите? - Да, - кивнул я. - А мне во-он туда. - Вытянув руку, показала она на далекие огромные деревья в конце улицы. - Так что ж вы стоите? Идите в ту сторону, раз это правда! Или, может быть, я мешаю вам? - Все это вы просто так говорите... - уныло сказал я. - А по природе вы человек очень добрый. Вы такого цвета!.. - Ну а это уже неправда. Ошибаетесь: я недобрая. Я злая! Я повернулся и пошел обратно, в ту сторону, куда она мне показала. - Прощайте! - сердито и громко сказала она. - И если не хотите еще раз меня разозлить и обидеть, пожалуйста, не попадайтесь мне больше на глаза. Я вас очень прошу!.. Я ее не понимал. Она была немного странная. Но и какой-то приятной была эта ее странность: насмешливо крикнула "прощайте" и тут же эти слова "Я вас очень прошу!.." - чтоб я постарался больше не попадаться ей на глаза. Я молча брел среди людей, которых почти не видел. Через минуту оглянулся. Она по-прежнему светилась золотисто-лимонным пламенем. Минуя прохожих, неторопливо уходила по тротуару к далеким, большим деревьям. Мало что соображая, я побежал к ней. Мне было ясно: все должно разрешиться или сегодня, или никогда. А из-под моих ног и тень надежды уже уплывала. Она спокойно - безразлично! - уходила. - Знаете что!.. - сказал я, догнав ее. - А, это опять вы! - удивилась она и высокомерно подняла брови. - Я же вас просила... Ну хорошо, говорите, но только побыстрей. Ради бога!.. Вы какой-то совсем странный! - Это неправда... Я должен был сказать, что мне идти... Что я... - Значит, так: я вам нравлюсь, потому что я красивая. Вы это хотели сказать? Ну вот что, молодой человек. Выслушайте меня очень внимательно. Своей прямотой, манерой говорить - будто она не от себя, не свои слова говорит, а читает с книжки - она меня сбивала с толку. - Неправда, что мне идти в другую сторону, - сказал я. - Так вы, оказывается, лжец?! - Мне идти в ту сторону, куда и вам!.. - решительно проговорил я. - Ах, вот еще что!.. Так что ж вы пошли в другую? - с удивлением подняла она брови и округлила глаза. - У вас что, туман в голове? - Я сегодня уезжаю в Москву, - уныло сказал я. - Ах, какая жалость, какая печаль! То-то вы с чемоданом и ходите по улицам. - Он еще пустой, - сказал я. - Пока пустой. - Правда? Очень жаль, что еще пустой! - И неправда, что вы недобрая. А доброта выше всего... - говорил я и все больше удивлялся: как некстати говорю я эти банальности, такие пустые, никчемные слова. - Вы как ребенок, а думаете, что все считают вас взрослой. Вы в каком классе учитесь? - Может быть, вам и школу заодно назвать? Прощайте! И больше не преследуйте меня. Счастливого пути! Мы шли молча. Минуты через три я сказал: - Только не думайте, что я иду следом. - Вы пешком идете в Москву? Кстати, мне думать нечего, потому что я вас совершенно не знаю. Вы для меня такой же прохожий, как и все остальные. Вы даже не представляете себе, как вы мне безразличны! Она вдруг спохватилась, что говорит слишком много, и умолкла. Ах, как она была красива! Как она мне нравилась! Мне казалось, что она по чьей-то доброй воле идет по улице только для того, чтобы ее увидели люди. Но я не переставал удивляться этому странному безразличию прохожих. Лишь кое-кто мельком бросал на нее взгляд. Не чаще даже, чем на меня! Нет, я не возмущался прохожими, в глубине души я смеялся над их слепотой: равнодушно пройти мимо!.. "Эх ты, парень!" - готов был я оглянуться и крикнуть вослед пижонистому фигляру, горделиво прошествовавшему мимо нас, который даже не посмотрел на нее, а лишь меня смерил высокомерным взглядом. Безразличие прохожих к моей спутнице изумляло меня и где-то в глубине души успокаивало: мне легче и реже придется ее оберегать от других. А такие пижоны - вон как тот! - пока осмыслят, что они прохлопали, мы с ней будем уже далеко-далеко. Она была так стройна! Белые туфельки на ее ногах выглядели очень мило. Правда, носки их были изрядно побиты, хотя они были и новые. Ничего, ничего... Конечно, это мини-платье в цветочках, хотя она пока что и была школьницей, можно было бы сменить на более длинное. Мы шли, молчали около минуты. Грубовато, совсем нелюбезно, я вдруг спросил ее: - Как вы знакомы с Ниготковым? - Ах, это вы?? Вы все еще не ушли? - удивилась она. - Что вы о нем знаете? - Все. Итак, сейчас я спрошу, и покров таинственности с розовато-фиолетовой персоны спадет. - Что все? - опросил я. - Абсолютно все! - Что он сделал?.. Скажите! - Это семейная тайна. - Говорите! - вскричал я. - Немедленно! - Пожалуйста... - очень тихо сказала она, - никогда не кричите на меня при всех... Я этого не заслужила. - А где же?.. - задохнулся я. - Дома можно кричать? Она вздохнула и сказала: - Дом - это не улица... - Что Ниготков сделал? - допытывался я. - Кто он? И что за семейная тайна? - Такая... И почему это, интересно, я встречным и поперечным прохожим должна все рассказывать? Я промолчал. - Ну хорошо, - вздохнув, проговорила она через минуту. - Могу сказать... Он упорно настаивает на разводе. - На разводе?! - снова так вскричал я, что обратил на себя внимание прохожих. Она вскинула над большими глазами красивые брови (может быть, вскинула чуть выше, чем следовало), округлила глаза и снисходительно, словно умудренная долгим опытом добрая женщина, ласково спросила: - Вы заинтересованы в нем? Вы что, его племянник или брат? - А вы что, его жена? - Увы! - задумчиво, печально покивала она головой. - И я мать троих детей... - Сколько же вам лет?!. - Я остановился, пораженный новыми фактами. - Тридцать два. Пошел тридцать второй... Вы понимаете: детей ведь надо воспитывать и кормить... А я одна. - Где же вы работаете? - ужаснулся я, глядя на свои, ставшие какими-то синими руки. Такого же цвета стало и все мое тело, и, конечно, лицо. - Санитаркой в областной больнице, - просто ответила она. - Сами представляете: ведра, тряпки, полы... - Я завтра же пойду на ЭФОТ, - следуя за ней, решительно сказал я. - Это наша фабрика. Экспериментальная фабрика особых и праздничных тканей. И стану работать на любом месте. И не поеду в Москву на... - едва не проговорился я. - Хотите, я буду вам помогать? - Нет, мне подачки не нужны. Я справлюсь одна. - Ну... не как подачки... - Простите, пожалуйста! - виновато улыбнулась она. - Я не совсем уместно пошутила. Вы не сердитесь? - Не-ет... - поводил я плечами. - Ну, ну, что вы?.. - решительно остановилась она передо мной. - У вас что, нет чувства юмора? - Возможно... - Жаль! - вздохнула она. - Но не унывайте: и так как-нибудь проживете! Я не унывал, но был подавлен. И она, наверное, видела, знала, все понимала своим женским сердцем. Просто я был оглушен ее присутствием, был слишком счастлив, что видел ее и слышал. И боялся потерять ее... - Вы что, спите на ходу?.. Дядя Демид настаивает на разводе с тетей Светланой! Вам нехорошо? О, простите! Я не думала, что вы поверите в такие бредни: что я была замужем и вообще... - Нет, нет... Ничего! Не волнуйтесь, пожалуйста... А кто эта тетя Светлана? - безразлично спросил я. - Мамина сестра. - Так... - глубокомысленно протянул я, возвращаясь в более или менее уравновешенное состояние. - Значит, он вам седьмая вода на киселе? - Может, и восьмая. - Как вас зовут? - довольно буднично спросил я. - Устала я от ваших вопросов... - не тяжело, а просто глубоко вздохнула она. - Меня зовут Лариса. - Очень приятно! - протянул я ей свою руку, но она почему-то своей мне не подала. - Разрешите, понесу вашу сумку, - нашелся я. - Пожалуйста, - улыбнулась она. - Да у вас ведь чемодан! - А меня зовут Константин, - сказал я. - Просто Костя. Дымкин. И тут нам вдруг не о чем стало говорить. После продолжительного молчания она оживленно сказала: - Несколько дней назад я по радио слыхала песню. Там были такие слова: "Наш Костя, кажется, влюбился, кричали грузчики в порту..." "Она иногда выдавала такие сюрпризы, что я даже смущался. - Портовые грузчики - ребята веселые... - с апломбом заметил я, открыл свой пустой чемодан и положил в него ее хозяйственную сумку. Мы подходили к огромным старым деревьям в конце улицы, где когда-то был парк. Здесь я уже лет сто не бывал!.. - Лариса, а вы не знаете, кому ваш дядя покупает цветы? - Цветы? Не представляю. Конечно, не своей жене, не тете Светлане. Они вместе не живут уже два года. - Он настаивает на разводе, а вы говорите, что они два года вместе не живут? - Ну и что? Не разведены юридически, но вместе не живут. Он считает, что и дом, и почти все вещи принадлежат только ему. Вот он и требует развода "по-хорошему", а тетя расходиться с ним вообще не собирается. Да неприятно об этом говорить! Почему он вас так волнует? Давайте лучше не вспоминать о нем! Хорошо? - улыбнулась она. - Но он такого цвета... - Какого цвета? - испугалась она. - Что это вас все мучает? - Так, ничего. - Значит, он покупает цветы для женщин... Ах, бедная тетя Светлана! Как я ее понимаю! Лариса сказала, что она должна меня оставить. Мы договорились с ней встретиться на следующий день. Я, счастливый, с легким пустым чемоданом помчался на автобусную остановку, чтоб сразу же поехать к железнодорожным кассам и сдать билет. Веселая и возбужденная, став золотисто-шафрановой, на остановку прибежала Лариса. Оказывается, я едва не увез ее пустую хозяйственную сумку... НЕОБЫЧНЫЙ ДРУГ Наше первое свидание состоялось на следующий день, в десять часов утра на пляже. Мне это солнечное утро запомнилось на всю жизнь. Мы купались, загорали и непрерывно болтали. Я, что мог, рассказал Ларисе о своем странном цветовидении. Рассказал и о нашем с Вадимом Мильчиным приключении в остинском лесу. Она смеялась и удивлялась, как все здорово и смешно там произошло. И сначала не верила моему рассказу, думала, я все выдумываю. В том числе и про свое цветовидение. Когда я упомянул о Ниготкове, о том, как ошибся, приняв за него совсем другого человека, Лариса сказала: - Скорее всего это он гам и был. У него где-то там старинные друзья живут. - Но как же он успел появиться дома? - недоумевал я. - Ну не знаю. Может, на вертолете прилетел. В полдень мы сложили в сумку нашу одежду и пошли по берегу. Я включил магнитофон, и мы под тихую музыку неторопливо брели, говорили о разных разностях. Лариса что-то рассказывала о своей школе, о друзьях. Вспомнила о своей младшей сестре Жене и вдруг загрустила, совсем сникла, перестала говорить. Я спросил, что произошло. И она сказала, что в прошлом году ее сестра Женя утонула... Пошла с подругой купаться и не вернулась... Что я Ларисе мог сказать?.. Она забеспокоилась, что дома ее ждет мама, и мы повернули обратно. Я проводил ее до дому. Предложил встретиться вечером. Она сказала, что, наверное, сможет выйти, дала мне номер своего телефона, и мы расстались. Настроение у меня было плохое. Я съездил на нашу фабрику, вернулся домой, и бабушка послала меня на базар... Часов в семь я позвонил Ларисе, мне никто не ответил, и я пошел в кино. Так, чтоб отвлечься от некоторых своих мыслей. Дома я оказался часов в девять. Со стола еще не убирали. Не дождавшись меня, семья только что поужинала. Из спальни с развернутой газетой появился отец. - Садись, Костя, ешь, - недовольно сказала мне мать. По тому, как отец сел на диван, я понял: он сел для долгой беседы. - Ну как живешь, Костя? - спросил он. - Расскажи хоть! - Что "как"?.. - торопливо принимаясь за еду, небрежно проговорил я. - Давно я тебя не видел. Завтракаем без тебя: спишь; обедаем, конечно, без тебя; ужинаем тоже без тебя. - Я же не маленький. - Да, большой, независимый... На обследование не едешь, на работу не ходишь... Оставил пока эти пустячки? Инвалид третьей группы ждет социального обеспечения! Позор! Я ел торопливо. - Еще котлетку положить? - спросила бабушка. - Ценное предложение, еще две, - кивнул я и, чтоб отвлечь отца от неприятных для меня разговоров, сказал: - Бабушка, вот к старости люди мудрыми становятся... - Не всем это. Костя, удается! - перебила она меня. - Ну это верно, - согласился я. - Вот и тот... Один тут человек ярко-фиолетового цвета, почти как клюквенный кисель... Вроде бы умный. - Ты вот что, слушай, - сердито сказал отец, отведя в сторону хрустящую развернутую газету, - оставь-ка людей в покое! А то взялся: тот такой, этот сякой! - Почти все люди всяких зеленоватых оттенков, а он фиолетово-сиреневый, - сказал я. - Наш замдиректора по хозчасти. Представляете?.. - Все зеленые!.. Ты сам-то еще зеленый, чтоб обо всех людях без разбору судить. Ишь взялся! Чем, спрашиваю, занимаешься? - Дня через два начну работать. - Где? - В одном тут месте. Место неплохое. Очень хорошее! Смогу по пятьсот-семьсот процентов плана давать. - Это где же? - поспокойней спросил отец. - Контролером в трамвайно-троллейбусном управлений. Я ведь сразу безбилетников вижу. Они почти все одинакового цвета... - Вот только сунься в трампарк! - отец схватил газету и быстро начал ее складывать. - Нашелся контролер! Только попытайся. Я тебе дам семьсот процентов! Ишь!.. Где полегче ищет. Пальцем указывать! Завтра-послезавтра поезжай на обследование. Неизвестно, что с глазами сделалось, а он сидит. Контролер! Чего ждешь, спрашивается? Пока отслоение сетчатки начнется? Или глаукома, или совсем перестанешь видеть? Так? Уж ведь и ешь в темных очках. - Ну, отец, хватит, - сказала мать. - Он и сам не рад. А ты, Костя, об этом подумай, что отец говорит. Сложив газету, пожалуй, уже в шестнадцать раз, отец поспокойней сказал: - Пора тебе, Костя, всю эту чепуху бросить. Хватит носиться! Все без толку. Не школьник уже. - Клюквенный кисель будешь пить? - вмешалась бабушка. - Конечно! Три стакана. Бабушка налила киселя полный стакан и, вопросительно взглянув на меня, сказала: - Ишь, какой красивый! - Да, красивый, - кивнул я, глядя на серое содержимое стакана. - А то чего это тебе, - совсем спокойно сказал отец, - по базарам ходить, редиску покупать. Не старик же ты. Костя, не пенсионер... Сегодня днем я по просьбе бабушки ходил на рынок за свежим луком и за редиской. Около часа прослонялся у цветочного ряда, но Ниготкова так и не увидел. И вот теперь вдруг я подумал, что ведь он цветы может покупать и в другом месте. И даже в этот поздний час... - Извините, скоро приду... - торопливо вставая из-за стола, сказал я. - Очень даже вероятно!.. Цветы в это время продавали только около сквера у почтамта. Я был у импровизированного цветочного ряда через десять минут. Ниготков расплачивался за три огромные пепельно-серые розы! Я позвонил Ларисе, чтоб она срочно приехала на Нахимовскую улицу к спортивному магазину. Когда я появился в условленном месте, Лариса уже ждала меня. Я еще издали увидел знакомое золотисто-лимонное пламя. - Ты напугал меня! Что случилось, Костя? - Лариса, ты не могла бы по моей огромной просьбе под каким-нибудь предлогом навестить своего дядю Ниготкова? - Зачем еще? Поздно ведь, Костя. - Он только что купил розы. Три огромные розы. Я должен знать, кому он их преподносит!.. Понимаешь?! - Нет, не понимаю. - Ниготков не просто так фиолетово-сиреневого цвета. В этом я убежден. Из всего, что мне о нем известно, ничто не объясняет мне его фиолетовый цвет. И вот только эти цветы... Знаешь, Лариса, и Шерлок Холмс не упустил бы такой детали: одинокий, пожилой человек - тем более фиолетовый! - и эти цветы... - Ты что, считаешь, что пожилой, одинокий человек не может дарить цветы? - Прости, Лариса. Все из-за этого Ниготкова... Но я должен выяснить: если он покупает себе, для собственного удовольствия, я об этих цветах перестану думать. Выброшу это из головы! Мы быстро все обсудили. Чтоб случайно не обратить на себя внимание друзей Ниготкова и не бросить тень на поздний визит Ларисы, мы с ней договорились встретиться на троллейбусной остановке вблизи ее дома. На третьем номере троллейбуса она от дома Ниготкова могла доехать до самой своей улицы. Прошло минут сорок, а Лариса все не появлялась. Да, конечно, надо было мне остаться на Нахимовской улице и ждать ее недалеко от дома Ниготкова! Начали сгущаться поздние летние сумерки... Я уже давно обратил внимание на этого дядю с собакой. Он стоял за киоском, в котором продавали мороженое. Мужчина был грязного сизо-розоватого цвета. Огромную, забитую собаку прекрасного песочно-бежевого свечения он держал на "поводке" - на какой-то толстой веревке, гнилой и негнущейся. Мужчина одной рукой то и дело прикасался к огромному козырьку своей сизой фуражки, а другой рукой дергал за поводок. Широко растопырив крупные передние лапы, наклонив голову, собака понуро стояла и никак не хотела следовать за хозяином. Многочисленные прохожие то и дело натыкались на собаку, не обращая внимания на хозяина, обходили ее сторонкой. Чем сильнее сизый цвет мужчины насыщался фиолетовой прозрачностью, тем большую антипатию он во мне вызывал... Я подошел к киоску и, поглядывая на подъезжавшие троллейбусы, спросил дядю: - Что, от дома пес отбился? - Какой там отбился!.. - вроде бы найдя желанного собеседника, оживился, неодобрительно воскликнул он. - Замучил он нас, каналья! Мы его из дому всячески гоним, а он к нам все пути находит! Уж кому его ни отдавал, куда только ни увозил!.. - За что же вы его гоните? - спросил я. - Как это "за что"?.. Не наш же он! - Мужчина поглядел вверх, на мелкие звезды, на мгновение задумался. - Его со двора попросили, а он опять в ворота лезет, никакой совести не знает. - Как его зовут? - Да дети Джеком звали... Понимаешь, парень, я его в прошлом году на три месяца за пятерку купил у одного прохожего. У меня за городом, видишь ли, сад есть. Фрукты и ягоды начали поспевать - охранять надо! Ну и купил я этого Джека за пять рублей и в саду на цепь посадил. Урожай собрали - стал я его осенью гнать из сада. А он не идет. Не идет, и все!.. "Ну и пусть, - думаю, - черт с ним: пускай за городом один живет. Пускай домик охраняет, а заодно и поголовье мышей истребляет. Что мне: с ним связываться, что ли!" Так он - ты понимаешь! - как только снежок выпал, прибежал к нам в город, нашел улицу и мой дом!.. Ты понял? - восхищенно засмеялся сизо-фиолетовый садовод. - Нет, ты можешь себе это представить? Вот умный, тварюга?.. Дети, конечно, обрадовались, что пришел он... Дети есть дети! Что с них спросишь? Им только дай! Ну-у!! Куда ты потащился?.. Не торопись - еще успеешь... Дети радуются, что пришел он: дом ни разу не видал, а нашел. Ну а на что он мне? Воров нынче не слыхать - не воруют. Стало быть, и сторожить дома нечего... Да хотя б он поменьше был, а то прокорми такого бугая. Ну и все-таки нашел я средство. Прогнал его. Не знаю, как он зиму жил-поживал. А весной заявляется. Но что мне весной в саду сторожить - сам ты скажи?!. Уж куда я его потом только не отвозил! Ну, Джек, пойдем! Отдохнул - и пойдем. Пора!.. - Куда вы его теперь ведете? - спросил я. - А-а... тут в одно место... Сам догадывайся! - Отдайте его мне! - А он убежит от тебя! Кхе!.. Спорим! А?.. Давай на пятерку поспорим, что убежит? - Сколько он у вас жил? - Да всего месяца четыре, четыре с половиной. - И так привык? - Привык... Полюбил меня за что-то, тварюга! - довольно засмеялся мужчина. - Ну на, бери! - Протянул он мне грубую, невероятно сухую веревку. - А ну-ка, пойдет или нет?.. Ин-те-ресно... Я взял этот "поводок" и пошел к троллейбусной остановке. Собака осторожно шла за мной. Она даже не оглянулась на хозяина. Но, когда я остановился, Джек вдруг резко выпрямился, высоко поднял голову, обернулся. В этот момент он был особенно красив, будто другим стал: застыв, не мигая, тревожно-внимательно глядел на розовато-сизого садовода. В его настороженном взгляде не было и не могло быть того последнего и решительного "прощай" - не было, потому что Джек был все-таки собакой и не мог понять поведения садовода в сизой фуражке (которого почему-то считал своим хозяином, а может быть, и другом). Своим печальным, непонимающим взглядом - собака ведь не может понять то, что способен понять человек! - Джек как бы спрашивал: "Почему ты стоишь с таким неопределенным видом? Ты подойдешь сейчас? Или собрался уходить, а уходя, позовешь меня с собой? Нет?.. И ты все обдумал и это твое последнее решение?.." Всеми этими молчаливыми собачьими вопросами Джек как бы говорил: "Я уверен - сейчас, вот сейчас ты меня позовешь... Я все еще надеюсь. Ты извини, но я буду надеяться всегда". Я пошел, собака осторожно последовала за мной, Она шла так, как будто стеснялась "поводка" - этой толстой, сухой и негнущейся веревки, на которой я ее вел. Смеясь, мужчина весело крикнул мне вслед: - Обязательно купи ему намордник! А то штраф потребуют! Да, за это время, пока я разговаривал с этим сизо-фиолетовым дядей, Лариса могла выйти из троллейбуса и уйти домой. Я с Джеком быстро пошел к ее дому. Оказалось, Лариса все еще не возвращалась. Зажглись слепящие уличные фонари. Пришлось снова надеть светофильтры. Я негодовал на себя за то, что так легкомысленно послал ее к Ниготкову. И быстро шел по бесконечному тротуару навстречу проносившимся автобусам, автомашинам, вглядываясь в окна троллейбусов, надеясь увидеть дорогой мне цвет. Зато Джек явно повеселел. Он то и дело поглядывал на меня, скулил и вздергивал головой, но на веревку уже не обижался. То ли эта огромная забитая собака легко сходилась с людьми, то ли во мне увидела надежного человека и доброго хозяина, а может, и друга, не знаю. Во всяком случае, со мной псу было хорошо. Уж это было видно. - Ну что, Джек, голоден? Подожди, скоро я тебя накормлю... В промелькнувшем троллейбусе я вдруг увидел девушку, вся фигура которой пламенела золотисто-лимонным светом! Я с собакой бегом бросился обратно, следом за троллейбусом. Поводок был совсем никудышный, и я боялся, что расшалившийся пес сорвется да еще кого-нибудь укусит. Конечно, если б в тот момент меня увидел кто-нибудь из знакомых, то, наверное, подумал бы, что я вовсе рехнулся. В самом деле, большого роста двадцатилетний парень в темных очках, с огромной вислоухой собакой на веревке мимо прохожих несется по тротуару!.. Когда я подбежал к остановке, почти все пассажиры из троллейбуса вышли, вышла и она... Но это была не Лариса. Это была девушка, чем-то напоминавшая Ларису. Она не была на нее похожа, но мне казалось, что это ее сестра. Девушка была не одна. Она уходила с высоким желто-зеленым молодым человеком. Придурковатый Джек совсем расшалился, мешал и отвлекал меня, но приятно было за собаку: пусть наконец-то почувствует себя уверенно, пусть порадуется... Ларисы не было. Я снова сбегал к ее дому, нигде ее там, конечно, не увидел и вернулся на остановку. Я был подавлен и расстроен. Как вдруг из двери уже стоявшего передо мной троллейбуса, улыбаясь мне, приветственно подняв руку - как бы извиняясь за свое опоздание, - золотисто-лимонным пламенем вылетела Лариса! - Ты с ума сошла! - хватая ее за руку, закричал я. - Ой!.. - испугалась она Джека. - Почему ты с собакой? - Так... Это наша собака. Почему ты так долго не возвращалась?! Ты представляешь, что ты делаешь?.. - Прости, Костя! - улыбалась и смеялась она. - Ну прости. - Я тут уж не знал, что подумать. - Я устроила ему скандал! Этому Демиду Велимировичу. Он начал мне такую чепуху доказывать... Воспитатель! - Какую еще чепуху? - А!.. Начал стыдить меня, отчитывать и учить... Что я вроде бы неприлично веду себя и ни к чему эта дружба с такими, как ты. Представляешь? - Ты видела у него там цветы, эти розы? - Нет! Их нигде там нет. Ни-где! Уж я-то порезвилась, побегала по всему дому и на всех подоконниках пыль вытерла. А он следом шлялся, болтологию свою разводил про скромность. - А в портфеле? - В портфеле были лишь какие-то бумажки да хлебные крошки. - А розы? - Вот я нашла один лепесток. Из-под часового браслета Лариса вытащила свой белоснежный носовой платочек и, развернув его, протянула мне погибший лепесток розы. - Следовательно, - заключил я, - розы уже при деле... Ну-ну, Джек!.. Ты расшалился, как щенок. - Смотри, как радуется! - удивлялась Лариса. - Лапы передние вытягивает - смотри! - кладет на них голову и поворачивает!.. Не лезь ко мне, Джек, все платье порвешь!.. Смотри: и успевает идти - все успевает! - Вот я его накормлю сегодня дома, - сказал я, - да еще бутылку молока дам. Пусть пьет. - Что, прямо из бутылки? - засмеялась Лариса. - Конечно! У него вон какие когти на лапах, как пальцы... Значит, пустой номер: розы при деле. Из всего следует: на пути к своему дому он эти розы преподнес какой-то женщине. Даме сердца! И все осталось "sub rosa" под розой - все в тайне. И все-таки я по-прежнему буду следовать гениальному дедуктивному методу Блеза Паскаля: принципы подтверждать фактами, а не из фактов выводить принципы!.. - Ты что, Костя, - удивленно спросила Лариса, - уже в университете учишься? - Нет, я же тебе говорил, что скоро буду... - чуть-чуть перед Ларисой снова расхвастался я. - Итак, розы, а с ними и тайна не посетили дом Диомида Ниготкова. Все, с розами кончено! - Как это не посетили? - удивилась Лариса. - Этот же лепесточек лежал на столе в прихожей!.. Там и два-три листочка лежало. Эх ты, Шерлок Холмс!.. - Вот как?! Следовательно, розы были в его доме? Лежали на столе в прихожей? - На столе и банка с водой стояла, а в ней листья плавали. По листьям видно: розы стояли в банке. - Куда же он успел розы сплавить? - недоумевал я. - В этой тайне вся разгадка! Ничего не поделаешь: гениальный метод Паскаля нуждается в новых фактах. Но где же розы? - Конечна кому-то подарил. Костя, по-моему, он догадался, зачем я приходила. Просил прийти и вымыть те окна, которые выходят на улицу. Представляешь? - Никогда, Лариса!.. - решительно прошептал я. - Не смей приближаться к его дому. Разговаривая, мы дошли до Ларисиного дома. Джека я привязал в сторонке к дереву, а сами мы с Ларисой некоторое время посидели на скамейке напротив ее подъезда. Домой я отправился в половине первого ночи. Я пошел кратчайшей дорогой - через туннель под железнодорожными путями. Поводок, эту толстую дурацкую веревку, я с Джека снял и забросил. Собака уверенно и неотступно следовала за мной. Идти с Джеком по пустым улицам мне было совсем не страшно. Уже подходя к самому туннелю, я в его светлевшем, едва различимом противоположном прямоугольнике увидел яркую розовато-фиолетовую фигуру. Этого и следовало ждать! Не останавливаясь, я смело продолжал свой путь. Для меня было совершенно очевидно, что идти обратно нельзя. Я оглянулся, да, действительно: метрах в семидесяти за мной следовали две яркие фигуры - одна сиреневая, а другая сизовато-терракотовая. Я прошел через весь туннель и остановился в тени высокой железнодорожной насыпи. Трое сразу же подошли и остановились в пяти-семи метрах от меня - один спереди, двое других сзади, в тени. Слева с пепельно-зеленоватой насыпи, поросшей высокой редкой травой, торопливо спускался, почти сбегал четвертый тип - какого-то непостижимого оранжево-фиолетового цвета. Уж мне-то было известно, что такого цвета быть не может, но отделаться от ощущения, что я вижу оранжево-фиолетовый цвет, я не мог. Может быть, то был цвет сепии, как тот красновато-коричневый цвет старинных фотографий, но сепия слишком уж насыщенная и очень рябая. Песочно-бежевый Джек стоял метрах в трех, глядел то на меня, то на приближавшихся - и ничего не понимал. Он и меня-то увидел несколько часов назад, а тут еще новые лица. Он не понимал, почему я остановился, что вообще происходит, не знал, как ему быть. Тот, которого я увидел первым, фиолетовый, сказал: - Парень, собака, наверно, злая? Не покусает она нас, а? - Может и покусать, - четко, уверенно сказал я. - Это зависит от вас. - От нас, хулиган, ничего не зависит. Все зависит от тебя. - Дай прикурить, - с другой стороны сказал мне сизовато-терракотовый. - Спички есть? - Спичек у меня нет, - еще не решив, что предпринять, как можно хладнокровней ответил я. - Не ври, не ври!.. - ласковым голосом остановил он меня, как бы нехотя приближаясь ко мне. - Покуриваешь ведь... Они все трое негромко, невесело засмеялись. И смех ил был такой же, как у тех в лесу: трусливый и вместе с тем издевательски жесткий, смех равнодушный и блудливый. - А ну-ка, посмотрим, какой ты куришь табачок. Где у тебя кармашки?.. Ну-ка, ну-ка... И чего-то темные очки ночью носишь... Он полез к моим карманам. Не прошло и минуты с тех пор, как я их увидел. Нет, они не медлили. Могло только показаться, что они совсем не торопились. Из туннеля вынырнула ничем не примечательная "Волга". Машина резко бесшумно тормознула. - Зосимыч! - негромко крикнул сбежавший с насыпи оранжево-фиолетовый. - За тобой легковая тянется. Прогони подальше... Из туннеля вынырнул "Москвич". Не знаю, почему не крикнул я сидевшим в нем людям. Или не сообразил, или постеснялся показать себя трусом? Что было дальше, я не совсем четко помню. Они меня крепко держали, быстро подталкивали, едва ли не волокли к своей машине. И непрестанно, хитроумно били, так что я не падал, но по временам у меня захватывало дух и в глазах темнело. Как вдруг около самой машины они меня оставили, а сами куда-то бросились. Из туннеля ослепительно сверкнули две фары. Наверное, этот грузо