одушие: как же ты утром не удивился, встретив сразу за воротами одного лагеря крестьянина, который идет к другому лагерю! А если б я был вражеский лазутчик? Вот они раскопали крышу сарая и выбрались, а напротив, у белой палатки, стоял конь, золотистый, с широкой спиной и крутыми бедрами, с белыми кольцами на ногах. На морде у коня была торба с ячменной толкушкой. Неподалеку спал конюх. Клеарх накинул на себя его плащ, подошел к коню и стал снимать торбу. Конюх зашевелился. Клеарх быстро нагнулся и сделал вид, что сыплет в торбу зерно. Конюх принял его за товарища. -- Не надо, ему уже давали, -- спросонок сказал он. Клеарх стал гладить коня. Конюх заснул. -- Что ты хочешь? -- тихо спросил рядом Бион. -- Если мы украдем коня, начнется переполох. А если мы уйдем тихо -- смотри, они все пьяные, можно ночью напасть и разбить их. Клеарх передернулся в темноте и сказал: -- Стыдно ночью... тьфу, то есть я хотел сказать, стыдно греку воевать против греков. Ты вот о чем подумай: если бы всеми наемниками и с той и с другой стороны командовал один человек, кто бы против нас устоял? Клеарх вскочил на золотистого коня, Бион на гнедую кобылу. Они ускакали, но переполох и в самом деле был ужасный. x x x Через месяц с основным войском прибыл Тирибаз. Дела сразу пошли на лад -- Тирибаз был отменным командиром. Он разбил Эвагора и запер его в Саламине, а на море при Китии его зять, флотоводец Глос, разбил ионийский флот. Греческие наемники любили Тирибаза беспредельно; изобилие награбленного в лагере было таково, что бык стоил драхму, а раб -- три драхмы. Тирибаз велел устроить рынок и дал остров на разграбление, полагая, что этим скорее склонит Эвагора к миру, и, кроме того, зная, что война, которую он ведет, совершенно бесполезна и Эвагор отложится, едва персы уйдут с острова. А того, что Эвагора можно казнить как тирана, Тирибаз и не подозревал, потому что у персов только такая война считается справедливой, при которой противнику оставляют и жизнь, и владения. Впрочем, помимо греческих наемников у Тирибаза были и другие: фракийцы, пафлагонцы, меоты, кадусии -- войско должно состоять из разных племен, так как одноплеменников нельзя использовать для наказания друг друга. Были также и финикийцы. Несмотря на то, что они составляли большую часть населения острова, они не воевали, а лишь предоставили свои корабли для перевозки войск и следовали за армией, скупая и продавая. Если бы финикийские купцы умели воевать, они бы покорили весь мир. Но если бы они умели воевать, они бы не были купцами. Итак, народов было множество, а способов войны всего два: персидский и греческий. Персы были всадниками и лучниками; шли в бой разряженные, как на пир или на свадьбу, потому что бой был для них пиром и свадьбой; они считали за честь погибнуть на глазах вождя и думали, что единственное имущество, которым владеешь по справедливости, есть имущество, добытое мечом или подаренное вождем. Персы наряжали своих коней, как возлюбленных, а жрецы их носили шапки, похожие на шлемы, а доблесть их была такова, что они под началом Кира завладели почти всеми обитаемыми землями мира и народы под их властью были многочисленны, как морской песок; а самих персов было очень мало. Не иначе, однако, как кто-то из морского песка проклял их. Персы полагали, что пир и битва одно и то же, только предки ходили на битвы, а потомки -- на пиры. Предки не сражались, а вели поединки, и потому потерянный конь значил то же, что проигранное сражение. И потомки думали так же, только полагали: если конь есть победа, почему бы не вернуть его воровством? Кир пообещал своим всадникам, что все остальные народы будут рабами персов, а среди самих персов царь будет первым среди равных; и теперь они не терпели не только высшего, но и равного себе и ненавидели рабство, но еще больше рабства они ненавидели свободу, ограниченную правом, а любили лишь своеволие, не ограниченное ничем. Несомненно, все в мире получает друг от друга возмездие за несправедливость -- и не только за нее. Кир сам сражался перед строем и сам убивал царей, а кого не убивал, тех прощал. Артаксеркс, нынешний царь, тоже собственной рукой поразил в сражении мятежника Кира. Да, поразил да еще велел залить медью глотку одного карийца, спьяну хваставшегося, что Кира-де убил он, кариец. Второй способ войны был греческий; тут сражался не всадник, а пехотинец; не один, а в тесном строю, не в поединке, а в сражении. Когда-то Кир раздал своим всадникам земли и рабов, чтобы те могли заниматься лишь войной. Теперь разбогатевшие персы уклонялись от войны, а обедневшие персы не могли снарядить коня с подобающим блеском, и воинов-всадников становилось все меньше. Когда-то полис раздал своим пехотинцам равные наделы, чтобы у тех были средства защищать отечество; теперь земли были проданы, и разорившиеся пехотинцы либо требовали их обратно, либо добывали деньги за границей, и воинов-наемников становилось все больше. x x x Говорят, что мертвые не видят живых, а только чуют их по запаху. Ну, а что живые не видят мертвых, в этом каждый может убедиться сам. Тем не менее мертвые благодетельствуют живым и наоборот -- через тех, кто умеет видеть оба мира. Также и народы редко понимают друг друга, и бывает даже, что можно сражаться -- и не понимать, боготворить -- и не понимать. Тирибаз был самым проницательным человеком из тех, кто не видит мертвых. Он все больше приближал к себе Клеарха, так что внук его, красавец Tax, не ведая сам, ревновал деда к Клеарху. Tax не расставался с греком с тех пор, как тот вернул ему коня; Клеарх рассказывал о Гераклее, Tax -- об Армении; они говорили о женщинах, лошадях и вине и еще о том, что ионяне, конечно, одержали бы победу, будь Тирибаз на их стороне и понимай греков получше. Как-то ночью они втроем объезжали посты; проехали по ночному лагерю и остановились, осматривая осадную башню на колесах. Эта башня была единственная помощь от финикийцев; греки таких машин тогда не имели, народ скупился на строительство; тиран Дионисий, однако, отобрал с помощью финикийских машин у финикийцев же пол-острова. Башня была чуть обуглена, мокрые кожаные ремни нехорошо пахли, на вершине качалась доска, огороженная с трех сторон плетнем, а с нее свисал канат. Пел сверчок и издалека доносились крики людей, флейт и свиней. Tax ухватился за канат, раскачиваясь и болтая ногами. Клеарх и Тирибаз сели возле на приступок. Туг надо сказать, что Клеарх удивительно быстро схватывал языки, на которых говорили в войске; по-персидски он теперь говорил отменно и видел, что персидский язык гораздо больше похож на греческий, чем, скажем, карийский или арамейский. Язык, однако, похож, а речь -- различна. Эллинская речь была тем могущественней, чем больше людей о ней знало, а персидская -- тем могущественней, чем меньше людей о ней знало. Так что эллины, произнося слова вслух, вынуждены жить в соответствии с ними -- это и называется убеждения; поэтому-то эллинская речь имеет смысл тогда, когда устремлена к истине; персидская же имеет смысл, лишь будучи ложью; эллины говорят с единомышленниками, персы -- с соучастниками. Клеарх спросил у кшатрапавана: -- Объясни мне одну вещь. Я заметил, что греки и персы о давних и недавних событиях рассказывают по-разному. Вот, например, о свидании Агесилая и Фарнабаза. Бион говорит, что Агесилай предложил Фарнабазу союз против царя, а тот ответил: "Если царь назначит меня полководцем, я буду сражаться против вас. Если же он пришлет другого военачальника, то я стану на вашу сторону". A Tax говорит, что Фарнабаз сказал: "На мои деньги вы выиграли войну с афинянами. Не хочешь ли стать моим союзником в войне против царя?" Так .что же из этого правда? И мог ли Агесилай разбить царя? Т и р и б а з. Агесилай -- умный человек. Он, например, понял, что пехоте не покорить Персию, и стал разводить коней, хотя разводить-то нужно всадников. Очень многим он был обязан Фарнабазу. Ведь злейшим врагом и Фарнабаза, и спартанцев был в то время Тиссаферн. И Фарнабаз сначала сумел сделать так, что Агесилай разорил Лидию, а потом сумел оговорить Тиссаферна перед царем, так что царь послал Титравста с приказанием его казнить, и это был поистине царский подарок грекам и Фарнабазу. Но потом Фарнабаз увидел, что Агесилай воюет, как грек, а не как перс, и не ему покорить Азию. К л е а р х. Что же значит воевать, как грек? Т и р и б а з. Воевать, как грек, значит: захватить чужой город с тем, чтоб сжечь его дотла как торгового соперника, или с тем, чтобы установить в нем наилучший, по мнению победителя, государственный строй. Воевать, как Кир, значит: предоставить граждан собственному разумению и, если можно, прежним правителям, а довольствоваться податями. Агесилай не умел воевать, а умел лишь грабить. И вот пример: вместо того чтоб отправиться с войском в Карию, где сооружался вражеский флот, он отправился во Фригию, где можно было только грабить. И жаден он был настолько, что, когда Спифрадат разгромил Фарнабаза, спартанец потребовал у Спифрадата всю добычу, и после этого и Спифрадат, и пафлагонцы недолго оставались в союзе с ним. А когда у Агесилая оказалось довольно награбленного, он опять рассудил, как грек: чей искать славы за горами, подумал он, свезу-ка я лучше к морю все это добро и с выгодой продам. И, надо сказать, о его отступлении известно было загодя, потому что Агесилай, радея друзьям, приказал им покупать все захваченное по дешевке, так и объяснял, что армия пойдет к морю, а не в глубь материка. К л е а р х. Ты, однако, говоришь с пристрастием и не хочешь видеть отличия греков от прочих варваров, от саков или арабов... Т и р и б а з. Напротив, я в последнее время совсем по-другому думаю об эллинах. Я думаю, что у вас главный принцип -- как вы сами говорите, "автономия полиса". Потому что главный принцип -- это то, во имя чего объявляют войну, а ваши города дерутся, как раз обвиняя друг друга в посягательстве на чужую автономию. Поэтому никакого единства выше городской автономии вы не хотите; слова "царь" и "царство" считаете бранными, и только те, кого вы называете тиранами, как Дионисий или Эвагор, умеют подчинять протяженные пространства. Ведь они, завоевав город, берегут его жителей как подданных, а не уничтожают как торговых соперников. К л е а р х. Стало быть, тот, кто воюет, как грек, не покорит Азии? Т и р и б а з Нет. Но тот, кто воюет, как перс, покорит Европу. Вы, греки, правильно считаете, что золотой век -- позади, как Марафон и Платеи. Что же до персов, многие полагают, что время добра, Визаришн, расположено в будущем. Этого я, впрочем, не знаю. Знаю другое: с каждым днем в мире все больше железа и доспехи все прочней. Конь может унести много железа, а пехотинец от него устает. Придет время -- всадник явится в Европу и научит знатных не угождать народу, а управлять им; и научит народ платить налоги, а не требовать подачек; и научит, что лучше повиноваться первому среди равных, чем последнему среди башмачников. И в Европе поймут, что честь и собственное "я" значат больше, чем польза государства! И что помимо автономии полиса есть кое-что повыше: автономия личности! Настанет век Всадника на золотогривом коне; настанет и продлится вечно, ибо как устроено войско, так устроено и общество. Тирибаз замолчал и поднял голову, чтоб отыскать звезду, одноименную себе, звезду Всадника-Тиштрьи, яркий Сириус. Звезды, однако, не было -- ее заслонил обожженный угол осадной башни, сделанной финикийскими инженерами. Что, однако, финикийцы? Финикийцы не воюют -- строят себе корабли и хитроумные машины. x x x Клеарх осадил городок Амафунт и стал рыть подкоп; почва, однако, была скалистая, ничего не выходило. Тогда-то Клеарх велел днем шуметь, словно и в самом деле роют, а ночью сносили из других мест землю и насыпали так, чтоб осажденные ее видели; амафунтцы рассудили по количеству вынутой земли, что подкоп уже обведен кругом, испугались и сдались. Неподалеку от городка был храм Онесила, кипрского тирана, виновника восстания против персов; амафунтцы после его гибели прибили его голову на городских воротах, но потом, увидев, что в ней поселился пчелиный рой, похоронили и стали приносить ежегодные жертвы; а в семи стадиях от него -- храм местной Афродиты, в котором жрицы отдаются за деньги. Финикийский храм Тирибаз скрепя сердце решил не трогать, видя, как он нравится наемникам, а греческий велел разорить. Клеарх прибежал к нему. К л е а р х. Зачем? Станут смеяться, что ты мстишь покойнику. Т и р и б а з. Знаешь, Клеарх, я бы и живого Онесила помиловал, и покойнику не мщу. Со многим, Клеарх, я примирился в эллинах, но что вы смертных людей почитаете богами -- это ложь. А в углу палатки стоял змееногий Веретрагна: царь в это время разрешил Веретрагну, Митру и Анахиту и даже храм Анахите построил в Экбатанах. Клеарх кивнул на Веретрагну и сказал: -- А это -- бог или нет? -- Камень. -- Он был камнем, но поклонения и жертвы сделали его богом. Так и с человеком -- был кровью и слизью, а поклонение войска или народа сделает богом. Знаешь ли ты, что кто-то в лагере молится за тебя, а кто-то и тебе? Т и р и б а з. Не сбивай меня с толку, спорщик! Слишком вы, греки, ищете земного и желаете отождествить себя с богом телесным. Оттого-то в вас так силен гражданский дух, ведь личная душа рождается из души общей только тогда, когда отождествляет себя с неведомым. Оттого-то вы, когда в толпе, еще бываете бескорыстны, вернее, безумны; в одиночку же грек бескорыстным не бывает, но преследует лишь собственную выгоду. Оттого-то у вас тиран становится не царем, а сразу богом. Так-то говорил Тирибаз, однако подумал и оставил храм в покое. В середине осени в Амафунт, где теперь была ставка Тирибаза, явились послы Эвадора с просьбой о пощаде, а через неделю прибыл Оронт, царский зять. Тирибаз проверил печать на царском письме, убедился в его подлинности; Тирибаз и Оронт расцеловались на глазах у греческих командиров, и Тирибаз сказал: -- Друг мой Оронт! Ты, увы, опоздал: Эвагор готов признать себя рабом своего господина Артхакшатры. О р о н т. Еще бы! Ты для этого разорил весь остров! Уничтожать тото достояние, ради которого ведется война, что это -- безумие или измена? Т и р и б а з. Друг мой Оронт! Это города Ионии не бунтуют, а капризничают, добиваясь снижения налогов. Они как домашние голуби и думают лишь о том, чтоб поплотнее набить зоб. Недаром Кир покорил острова самым диковинным образом: запретил торговать с Азией. А таким человеком, как Эвагор, владеет страсть совсем иного рода: греки называют ее плеонексией, и Эвагор отложится, едва мы уйдем отсюда. И Оронт, и Тирибаз говорили очень вежливо; греки глядели на них, не все понимая; только армянин был статен и прям, как Уран, которого персы называют Зерваном. Царский зять издали-то был не так хорош, а чем ближе, тем гаже, криворотый да жидкобородый. -- От кого это ты, однако, выучился варварским словам! -- воскликнул Оронт и вышел из залы. После этого стало непонятно, кто командует, Тирибаз или Оронт, но стало понятно, что царь Тирибазу не доверяет: греки из уважения к закону велят начальникам в таких случаях сменяться через день, а царь предоставляет им править одновременно, подобно Ахура-Мазде и Ариману, чья борьба наполняет каждый миг бытия. Клеарх стал избегать встреч с Тирибазом и Тахом наедине; он не знал, что ему делать. Как-то Бион отвел его в сторону и сказал: -- Слушай! Этот Оронт -- гнусь какая! А его писец Масхей -- не поймешь, человек или репа, только сразу видно, что негодяй. Как ты думаешь, если поймать его ночью и отрезать уши? Клеарх промолчал. А Масхей действительно был негодяй и перестал платить наемникам. -- Ты подумай, -- продолжал Бион, -- мы, греки, за Тирибаза, а варвары ведут себя гнусно. Чем это объяснить? -- Очень просто, -- сказал Клеарх. -- Тирибаз -- отменный полководец, а Оронт -- бездарен. Тирибаз умен, а Оронт -- глуп. И для грека это значит, что победит Тирибаз, а ддя перса -- что победит Оронт. Бион изумился: -- А не стоит ли это передать Тирибазу? -- Передай, пожалуй. А еще через неделю Тирибаз позвал к себе Клеарха попрощаться: царь отзывал его в Сузы. -- Не стоило б тебе ехать, -- сказал Клеарх. Тирибаз промолчал. -- Может, и не стоило б, -- сказал он, -- если б этот месяц ты почаще бывал со мной и пореже -- с Масхеем. Мне передавали твои слова о греках и персах. Может быть, ты думаешь, что ты вел себя, как перс, но я скажу, что ты вел себя, как негодяй. -- Напротив, -- возразил Клеарх, -- я всего лишь хотел сказать, что ты победишь, если будешь себя вести, как грек, и проиграешь, если будешь себя вести, как перс. Тирибаз помолчал и ответил: -- Нет уж, лучше я все-таки поеду в Сузы, чем буду вести себя, как грек. Так-то Оронт присвоил себе всю честь победы над Эвагором, но честь уже была невелика: в новом соглашении Эвагор назвал себя не царским рабом, а кипрским царем. x x x Мир подписали через три месяца. Вскоре зять Тирибаза, флотоводец Глос, собрал командиров на лугу для угощений и подарков. Когда все поели, ополоснули руки и стали пировать, Глос подошел к Клеарху, возлежащему на одном ложе с его сыном, Тахом, поднес золотой ритон в форме бараньей головы и сказал: -- Выпей и прими в дар! Клеарх посмотрел на него внимательно. Персу было чуть больше сорока, он был очень хорош собой, в пурпурном кандии с бляхами и браслетами, с белым лицом и черными бровями. -- Что ж ты хочешь? -- спросил Клеарх. -- Я хочу, -- ответил Глос, -- чтоб ты достойно помянул моего тестя Тирибаза, месяц назад казненного по приказу царя. Клеарх поглядел поверх золотого барана и спокойно сказал: -- Мне бы не хотелось за это пить, потому что без Тирибаза ваши поминки непременно кончатся поражением. Tax сбоку глядел на друга широко раскрытыми глазами, словно видел его впервые в жизни. Отец его расхохотался. -- Накануне битвы при Платеях, -- сказал он, -- фиванец Аттагин устроил пир, и на нем мой прадед Арианд возлежал с каким-то греком. Арианд сказал греку: "Завтра меня убьют и от всех этих пирующих не останется и десятка... Самая тяжелая мука для человека: все понимать и не иметь сил бороться с судьбой!" А грек изумился и спросил: "Не стоит ли сообщить об этом начальникам?" Клеарх улыбнулся: перс, как всегда, рассказывал историю противоположную греческой. Греки уверяли, что под Платеями персов было в двадцать раз больше, чем греков, персы же уверяли, что персов было вдесятеро меньше.. Клеарх склонялся к точке зрения персов. Отвечая за снабжение отрядов, он понимал: будь армия персов такой, как ее рисует Геродот, то при таких дорогах, когда голова ее дошла бы до реки Асоп, хвост оставался бы еще в Сардах. Глос отряхнул красивые руки, поднял голову и продолжал: -- Греки -- разумные люди. Если кто поднимает у вас восстание -- так действительно чтоб захватить власть. Царь осыплет меня милостями -- что же, станут говорить, что я принял милости от убийцы родича! Глос протянул Клеарху кубок. -- Я думаю, -- сказал он, -- что восставать надлежит не для того, чтобы победить, а ддя того, чтобы умереть, потому что тогда побеждаешь не людей, а богов. Выпей-ка, грек, за мою победу над богами! Клеарх выпил кубок и покинул луг. x x x Восстание ионян за свободу необычайно разрослось с тех пор, как к нему примкнули Глос и Tax, а также сатрап Фригии Ариобарзан, перепуганный тем, что сын его стал царским любимцем. Помогали также Египет и Спарта. Через месяц Клеарху принесли мешок, в мешке заяц, в зайце кожаный пузырь, а в пузыре -- письмо от Биона: "Переходи к нам. Не ты ли говорил, что наемники должны быть вместе, а выгод искать в общем вожде и общем враге! Вспомни слова Исократа! Я дерусь за свободу греков, а ты поступил, как варвар, а не как грек". Клеарх отнес зайца Орошу. Оронт расцеловал его и сказал: -- Я знаю, из меня плохой полководец. Возьми пять тысяч греков и тысячу пафлагонцев и отправляйся в Ионию: у тебя не будет другого соперника, кроме как во вражеском лагере. Клеарх ушел, а в палатку вошел арамей Масхей, и Оронт швырнул зайца прямо в рожу своего писца, дибиру, так что того всего обрызгало кишочками, и закричал: -- Кто сказал, что он не принесет письма? Арамей Масхей, не поймешь, человек или репа, был очень зол на Клеарха, потому что взбунтовавшиеся наемники так и не получили жалованья, а Клеарх получил. Кроме того, он завидовал его молодости и красоте. Он утерся и сказал: -- Господин мой! Знаешь ли ты, что он говорит за твоей спиной? Он клевещет везде, что ты украл у Тирибаза победу и что царь понес через тебя ущерб. Оронт побледнел, схватил своего писца за плечи и закричал: -- А ты что думаешь? Отвечай! Масхей поклонился и ответил: -- Я думаю, что, если бы Тирибаз уже подписал мир, он бы ни за что не отправился к царю. И царь лишился бы не трех строчек в мирном договоре, а всей Малой Азии. Он сам изменился за последний год и царю решил изменить. А подбивал его на это не кто иной, как Клеарх. Оронт задумался и сказал: -- Что же мне делать? -- А вот что, -- ответил Масхей, -- пошли Клеарха против ионян, а потом отзови половину войска, так чтобы ему оставалось либо погибнуть, либо изменить. x x x Клеарх догнал Биона и Таха в долине Меандра, недалеко от городка Ахиллея; в этих местах, говорят, растет особый благовонный тростник, из которого выжимают масло. Клеарх изумился благоприятному знамению, узнав, что здешние земли принадлежат потомкам Ликона; этот Ликон был когда-то наемником у лидийца Писсуфна, а когда Писсуфн взбунтовался, Ликон перешел на сторону царя и по-царски был вознагражден. Клеарх расположил войска так же, как Митрадат два года назад; Чавуш, приближенный Оронта и командир конницы, разругался с ним из-за этого и увел свои войска -- таков был, впрочем, секретный приказ Оронта; а накануне сражения с неба, распустив хвост, упала звезда -- все сочли это неблагоприятным знамением. Наутро Катан, стоявший во главе пафлагонской конницы, подъехал к Клеарху, ударят в землю копьем с золотым яблоком на конце и сказал: -- Отложи сражение! Рок сулит нам погибель, звезда упала у нас. Кпеарх возразил: -- Смешно верить, что небесные тела падают на землю -- такие вещи происходят от самых естественных причин; и подобные звезды -- не что иное, как разрежения эфира, образующиеся внезапно, сквозь них блещет первоначальный огонь и исчезает. Все, как видишь, объясняется самым естественным образом. Мидянин думал-думал, а потом сказал: -- Может, оно и так, но кто мешает естественной по происхождению причине иметь сверхъестественное значение? Клеарх засмеялся и сказал: -- Катан! Мир -- это путь праведности, а война -- путь обмана. И стремящийся к победе не имеет ни товарищей при себе, ни богов над собой и не слушается ни знамений, ни царей! Тут гоплиты запели пеан, издали клич в честь Энниалия и бросились на врага, а персидские и пафлагонские всадники во главе с Клеархом обрушились на его правое крыло; и началась битва, пир храбрецов, взвились стрелы -- похитители душ, и копья рыскали по полю, как голодные собаки, и ножнами мечей стали тела врагов. Из конников Клеарха погибли трое, а из войска Биона спаслись человек двадцать. Tax пытался пробиться к Клеарху, но потом был ранен и ускакал, поняв, что сегодня Клеарха не одолеет; подскакал к реке и увидел лодку, лодку столкнул в воду, чтобы был виден след, оставил коня и залез в дупло огромного дуба рядом, с лентами и алтарем у корней. Вскоре подъехали всадники с Катаном и Клеархом. -- Он уплыл, -- сказал кто-то. Клеарх показал Катану на дерево. Катан стал тыкать копьем в дупло и попал Таху в плечо. Тот смолчал. Катан вытащил копье и увидел, что кончик окровавлен. -- Там никого нет, -- сказал Катан. -- Сожгите дерево, -- приказал Клеарх. -- Нехорошо это, -- сказал Катан, косясь на алтарь у корней. Клеарх стал у дупла и закричал: -- Tax! Если ты не трус, выходи, потому что вряд ли будет у тебя случай померяться со мной. Tax взялся за край дупла, чтобы выпрыгнуть, тут один из греков ударил его мечом и отрубил левую руку. Tax выпрыгнул, однако посмотрел и увидел свою руку на песке и на ней -- золотое запястье, которым он когда-то обменялся с Клеархом. -- Будь ты проклят, ты опять обманул меня, -- сказал перс, пошатнулся и упал было, но тут один из пафлагонцев спустил тетиву -- юношу пригвоздило к дереву. Катан отрезал голову и взял с собой: у персов такой обычай -- представлять головы, а то как иначе убедиться в истинности смерти? x x x Не желая давать пищу подозрениям, Клеарх отослал Биона и других пленников Оронту. Тех отвезли в карийский город Принас, а оттуда в Эфес; город сдался персам, и не было такой брани и насмешки, которой бы не осыпала толпа тех, кого недавно называла спасителями. Так получилось, что накануне из тайной поездки к Ариобарзану вернулся арамей Масхей, принес Оронту конопляный мешок и сказал: -- Ариобарзан верен царю, вот и доказательство, -- и вытряхнул из мешка голову Глоса. Глоса отравили на пиру, и голова его страшно раздулась, a Tax ведь и после смерти был красив. Оронт ужаснулся и сказал: -- Немного просил Глос -- славной смерти. Этого у потомка Артабаза не допросишься! Помолчал и добавил: -- Я дам Клеарху людей, пусть он владеет своей Гераклеей и сидит у Ариобар-зана, как бельмо в глазу. Арамей Масхей понял, что царский зять не думает мириться с Ариобарзаном, а между тем Ариобарзан уже дал ему четыре таланта за такое примирение. И Масхей сказал: -- Распри губят персов и служат возвышению наемников! Не лучше ли персам объединиться между собой и искать выгод в общей войне против эллинов? Ведь стоило Тиссаферну и Фарнабазу примириться -- они без труда разбили Агесилая! Оронт помолчал и ответил: -- Стоило Тиссаферну и Фарнабазу помириться -- и сторонникам Парисатиды это показалось столь опасным, что Тиссаферн был хитростью казнен, и другой такой услуги оказать эллинам было нельзя. По приказу Оронта пленников тайно доставили во дворец; старый перс сам вышел Биону навстречу, снял с него цепи, усадил на серебряное ложе за накрытый стол. -- Друг мой Бион, -- сказал Оронт, -- извини, я осмелился пригласить тебя сюда тайно и против твоей воли. Я, однако, опасался бесчинств эфесской толпы и мечтал удержать тебя от бегства к Ариобарзану, который пощадил бы тебя не больше, чем Глоса и Таха. Тут внесли отрезанные головы, Бион поглядел на них, плюнул в лицо Оронту и сказал: -- Правду говорил Клеарх: Оронт всех победит, ведь у варваров слабый побеждает сильного, а дурак -- умного. Оронт побледнел так, что лицо его стало как яичная скорлупа, и подумал: "Клянусь Ардвисурой-Анахитой! Клеарх не умен, раз говорит такие слова вслух, и еще более не умен, если не может приложить их к себе". x x x Вечером Масхей принес Оронту царское письмо: царь звал Оронта и Клеарха в Экбатаны. Оронт заплакал и сказал: -- Он называет меня бездарным! Но не лучший ли полководец тот, кто разбил замыслы и союзы противника еще до того, как вступил в бой, и сберег тысячи жизней! А теперь этот грек придет к царю и скажет: это я разгромил восставших и добыл тебе победу! Он украл славу, причитающуюся мне, и, получается, обесчестил меня. Арамей Масхей сказал: -- Господин мой! Отправляйся к царю раньше него и сделай вид, что ты не встречался с Бионом и что тот был убит еще по пути в Эфес. А в Экбатанах пригласи сразу же грека в свой дом на пир и там убей его, а царю скажи: "Я узнал, что этот грек был в числе замысливших восстание и готовился перейти на их сторону, но, узнав о смерти Глоса, раздумал и предал товарищей, и убил их, чтобы скрыть правду. И когда я об этом узнал, я не смог сдержать своего гнева и казнил его". Оронт послушал этого вишапа -- не поймешь, человек или репа -- и согласился с ним; а дибиру говорил так потому, что днем получил от людей Ариобарзана еще два таланта и обещал представить дело так, будто Оронт всем обязан не доблести Клеарха, а измене Ариобарзана. И если хотите узнать, что из всего этого вышло, читайте следующую книгу. Книга 3 О воскресшем покойнике и пропавшем Фарне, о дворце с серебряными стропилами и балками, округлыми, как солнце, о решениях справедливых, от которых по всей земле восходят золотые колосья, и о мече, в который глядятся небо, звезды и земля, и весь мир видит в мече свое отражение Книга 3 О воскресшем покойнике и пропавшем Фарне, о дворце с серебряными стропилами и балками, округлыми, как солнце, о решениях справедливых, от которых по всей земле восходят золотые колосья, и о мече, в который глядятся небо, звезды и земля, и весь мир видит в мече свое отражение Ариобарзан, кшатрапаван Фригии, прибыл в Экбатаны за два дня до наступления Нового года, который празднуют в весеннее равноденствие. Его род был одним из знатнейших в Персии, и его предок, Артабаз, был в числе тех шестерых, что вместе с Дарием Гистаспом закололи человека, которого при царствовании называли Бардией, братом Камбиса, и который впоследствии, как оказалось, был магом Гауматой; этот Гаумата принял обличье убитого Бардии и ловко царствовал девятнадцать месяцев, так что даже самые близкие не заметили подмены. Потомки этих шестерых получили от царя право во всякое время входить к нему, сидеть при нем в прямой тиаре и давать советы, которых царь был обязан слушаться. Царь велел всем почитать и их потомство. Перечень шести родов со временем изменился, потому что, например, Дарий вскоре был вынужден истребить Виндафарну и весь его род, а потом и некоторых других. Но самих родов оставалось ровно шесть; так же как шесть Амеша-Спента сопутствуют Ахура-Мазде. Итак, Ариобарзан прибыл ко двору, пошел в царские покои и ступил ногами на ковер, расшитый жемчугами и рубинами и изображавший весенний сад. Изображение было столь искусно, что жемчуга, казалось, свисали подобно каплям росы и яхонты сверкали в розах, цветущих в царском саду. Войдя, Ариобарзан увидел, что царь отделен от него занавесом, а перед занавесом лежит кожаный коврик для казни, чтобы не запачкать ковер, похожий на весенний сад, и рядом стоят мидийцы с обнаженными мечами. Ариобарзан был человек грубый и несдержанный. Он упал на колени и закричал. -- Великий царь! Мой сын -- позор моего рода, и то, что он хочет моей смерти, -- наименьшее из его преступлений. Он выпросил у меня в управление города Троады, а жители вынудили у него обещание править по греческим законам, и он разорил их за год совершенно. Он и друзья его занимали и расточали, а когда долги их достигли семидесяти талантов, он издал указ об отмене долгов, а заимодавцам возразил: "То же сделал величайший законодатель Солон". Но и этого ему было мало: он издал закон, по которому каждый назначенный им член городского совета мог по своему усмотрению арестовать неполноправного гражданина и конфисковать его имущество. Люди жаловались, а он ответил: "Не такой ли закон принял в Афинах Критий, ученик Сократа?" Клянусь Ахура-Маздой -- бывает, что и персы творят беззакония, но только греки возводят беззаконие в закон! Он воевал, как трусливый финикиец, а правил -- не как потомок Артабаза, а как потомок Аристагора, и мой язык отказывается повторять, как он называл твоего предка Дария и как он называл самозванца Бардию. Наверное, сравнение с Аристагором подействовало на царя, потому что милетский тиран Аристагор поднял восстание ионийцев, принесшее персам столько бед, и с тех пор цари поощряли в ионических городах народовластие, видя, что за свободу эллинов лучше всего сражаются тираны. Итак, царь смягчился, велел отдернуть занавес и стал беседовать с Ариобарзаном, глядя ему в глаза, а тот всячески поносил сына. Тут царь сделал знак, и к нему подвели Митрадата, а два писца, сидевших на ковре около кожаного коврика, подобрали полы своей одежды, чтобы кровь не напачкала их. -- Так чего же, по-твоему, заслуживает сын, восставший на отца? -- спросил Артхакшатра. -- Казни, -- ответил отец. -- Скажи мне, -- продолжал царь, -- разве царь не является отцом своих подданных? Ариобарзан побледнел и ответил: -- Несомненно. -- Знай же, -- продолжал царь, -- что ты сам себе произнес приговор, и знай перед смертью, что сын твой, верный долгу, никогда ни мыслью, ни словом, ни делом не посягал на тебя. Тут он протянул Митрадату прошение его отца, велел подать ему письменный прибор и писать на оборотной стороне. Один из писцов поднялся, уступая место любимцу царя, а другой опять подобрал полы одежды, чтобы кровь не запачкала их, так как сидел очень близко от кожаного коврика. Митрадат остался стоять на месте, слева от царя. -- Я слышал, царь, как ты сказал, -- отвечал Митрадат, -- что я никогда ни словом, ни делом, ни мыслью не посягал на отца, как же я могу допустить, чтобы твои слова стали ложью? Я не буду соучастником в деле, в котором ты раскаешься, царь, ибо правильный порядок в том и состоит, чтобы сын подобно подданному никогда не восставал против отца, как бы тот себя ни вел, и чтобы царь прощал подданного, явившегося с повинной, как отец сына. Артхакшатра заплакал и приказал увести Ариобарзана, не зная, на что решиться без совета своей матери Парисатиды, которую обычно слушался. x x x Клеарх прибыл в Экбатаны в третий день новогоднего праздника, длящегося семь дней. В этот день персы отмечают ежегодное поражение духа зла и свидетельствуют о последнем дне мира, когда восторжествует праведность. Также в этот день много лет назад семеро знатных задушили друга Лжи, лже-Бардию. Царский зять Оронт встретил Клеарха у ворот, всячески чествовал и показывал город. А город Экбатаны вот какой. Вокруг холма семь стен: первые -- белые, вторые -- черные, третьи -- оранжевые, четвертые -- синие, пятые -- сандараковые, шестые -- посеребренные, а седьмые -- позолоченные. Рынка в городе раньше не было, Дарий, однако, повелел устроить рынок. Клеарх прошел через семь стен и увидел дворец в середине города, и увидел, что дворец этот впятеро больше, чем акрополь Гераклеи, черепица у дворца серебряная, столбы кипарисовые, а золотые балки округлые, как солнце. Оронт показал Клеарху город и повел его на пир. Когда уже заиграли флейтистки и стали разносить вина, арамей Масхей подошел к хозяину и подал ему какое-то письмо. Тот внимательно прочитал, побледнел и сказал Масхею несколько слов на ухо. Многие это заметили. Спустя некоторое время виночерпий поднес Клеарху с поклоном кубок. Тот взял и, запрокинув голову, стал пить. И в тот миг, когда он запрокинул голову, двое человек подхватили его под руки. Кубок выпал из рук Клеарха, и тот закричал: -- Что это значит? А царский зять на глазах своих верных отвечал: -- Спроси, что это значит, у Биона, которого ты убил! Эллина выволокли из залы, и Оронт выбежал вслед за ним, хромая, а спустя несколько минут вернулся, бледный и опечаленный, и развеселился только к концу пира. А когда пир кончился и золотой меч рассвета прогнал уже воинство тьмы, Оронт в ярости стал бить себя кулаками по лицу и сказал своему дибиру, арамею Масхею: -- Как некстати явился этот эллин! Я не могу осквернить дня Лучшей Праведности убийством! Арамей понял, о чем думает Оронт, и ответил: -- Господин, ты прав! Скажи, однако, царю сегодня на пиру, что грек уже мертв, и тогда царю ничего не останется, как простить тебя. А если он начнет гневаться за оскверненный праздник, скажи, что ты хотел показать всем царскую справедливость и милосердие и что мнимо убитый еще жив. x x x Итак, Клеарха не убили, а только связали так крепко, что он напоминал кусок фарша, завернутый в виноградные листья и обвязанный нитками, и бросили в потайную комнату. Комната была под самой крышей, и в ней нарочно стояла жара, подобная той, которая станет в последний день мира от реки, в которую обратится железная гора Демавенд. По персидским поверьям, река эта для праведных покажется парным молоком, а нечестивые ощутят, что они идут во плоти через расплавленный металл. К вечеру в комнату вошел Оронт. Клеарха облепили мухи, он изнывал от жары, а перс жары не чувствовал. -- Негодяй, -- сказал Клеарх, -- ты хочешь украсть мою славу! Оронт сел на трехногий табурет и засмеялся. -- Да, -- сказал он, -- слава такая вещь, что ради нее подобает идти на все. Что вы, греки, однако, понимаете в славе? Вы -- народ наемников и торговцев. Вы называете себя единым народом, чтобы один греческий купец мог доверять другому, но на родине вы только и делаете, что грызетесь меж собой. Вы называете все другие народы варварами, потому что это единственный способ сохранить племенное единство, рассеявшись по миру, а от сохранности этого единства зависит барыш греческих купцов. Самые глупые из вас, рассеявшись по миру, грезят о мировом господстве. Самые умные догадались, что речь должна идти не о физическом господстве, а о господстве денег и культуры. Вы придумали поэтому свою философию и свое искусство как самый изощренный способ порабощения чужих культур. Ваши наемники нагружают свою память лишним стихом, как лишним кинжалом, даже этот Бион. И вы не хотите понимать чужой культуры, потому что иначе вам придется понять, сколько чужого вы присвоили. Вы считаете рабами всех вокруг, потому что не знаете иного способа назвать себя свободными! Оронт перевел дух и засмеялся. -- Я видел лишь один народ, подобный вам, но, по счастью, он совсем не умеет торговать. Оронт перевел дух, выпил воды из глиняной чашки, а остаток выплеснул в лицо Клеарху. -- И действительно, -- сказал он, -- я никогда не позволяю, чтобы честь победы над восставшим персом доставалась греческому наемнику! И вышел. x x x Население персидского царства делится на анарьев, которые платят подати, и арьев, которые от податей свободны и только делают царю подарки. И в один день Нового года царь угощает родных, в другой -- знатнейших людей, из тех, которые не платят податей, а только подносят дары, а в третий -- угощает народ. И вот во второй день Нового года царь принимал знатнейших персов и сразу же спросил: -- А где этот грек Клеарх, которого я хотел видеть? Зять царя, Оронт, бросился ему в ноги и закричал: -- О царь! Прикажи меня казнить! Я узнал вчера, что этот наемник Клеарх сам подбивал своих товарищей на восстание и собирался под Левкофрием перейти на их сторону. Но, увидев твою силу, изменил изменникам и убил их, чтоб мертвые молчали, и, узнав вчера об этом, я не сдержал гнева и запятнал праздник убийством. И протянул царю старое письмо Биона. Царь прочел письмо и тихо сказал Митрадату: -- Зять мой позавидовал чужой славе. Что же мне, однако, теперь остается, кроме как простить его? А Митрадат побледнел страшно и подумал: "Оронт и отец мой договорились. И если царь простит Оронта, то окажется, что восставших победил мой отец". И он ответил царю: -- Я знаю доподлинно, что этот человек, Клеарх, еще жив. И зять твой думает, что ты не потерпишь такого убийства и этим будет явлена твоя справедливость. И тогда он отпустит мнимоубитого и наградит его. Царь улыбнулся и спросил: -- Это правда? Тут Оронт, в