идя, как обернулось дело, сказал: -- Именно так все и было задумано. Царь обрадовался, послал Клеарху богатые одежды и велел ему явиться во дворец. И когда тот прибыл, указал ему на ложе рядом с Оронтом и велел им пить за то, чтобы все, что свершится в этот день и в последующие, было только хорошим. А потом он поднялся и сказал: -- Горько мне видеть, что раздоры меж моих подданных дошли уже до того, что отец просит казни сына, а сын бежит от гнева отца. Он вышел в соседнюю дверь, вывел оттуда за руку Ариобарзана и сказал: -- Прошу вас, помиритесь друг с другом. -- Ни о чем другом я не молю богов! -- отвечали оба и расцеловались. А потом царь вывел своих сыновей, старшего, Дария, наследника, и младшего, Оха,, любимца своей бабки Парисатиды, и сказал: -- И еще горше видеть, что раздор проник даже в царский род и брат не доверяет брату, а бабка -- внуку и что одни держат сторону одного моего сына, а другие -- сторону Оха. Помиритесь же! И царевичи заплакали и поцеловались; вслед за ними стали целоваться и дарить друг друга люди из шести родов и другие знатнейшие люди. И многие потом утверждали, что от такого справедливого решения царя в этот миг в царском саду вырос золотой платан с серебряными листьями. И это был Новый год не хуже, чем тот, когда царь Дарий убил лже-Бардию, друга лжи и врага правды, колдуна, столь похожего на настоящего Бардию, что даже мать его и жены не заметили подмены. x x x Надобно сказать, что подобно тому, как в греческих городах боролись сторонники правления лучших людей и сторонники демократии, так и при дворе царя постоянно боролись сторонники вдовствующей царицы Парисатиды и сторонники царевича Дария. И так же, например, как в Афинах род Алкмеонидов всегда поддерживал демократию, а род Филаидов склонялся к правлению лучших, так же и у персов род принадлежал какой-то одной партии целиком. Из этого можно заключить, что главное в подобной борьбе -- сам принцип, заставляющий людей враждовать друг с другом и движущий весь наш мир, и думается мне, что справедливо полагал Эмпедокл: над миром поочередно властвуют Гармония и Ненависть, но жизнь возможна лишь в переходные эпохи, когда эти силы смешиваются и противоборствуют друг другу. Но, как все текучее, чтобы существовать, должно быть заключено в форму, так же и партии Дария и Парисатиды имели определенную уловку для вражды, подобную форме сосуда. В окружении Парисатиды было много людей из Малой Азии. Они говорили, что царь есть воплощение закона и царство -- это не только когда платят подати, но и когда подчиняются законам, общим для всех. Противники возражали, что царь есть воплощение справедливости и что в прошлом, когда соблюдали справедливость, и законы были ни к чему. Также приверженцы Парисатиды склонялись к мысли, что Ахура-Мадза есть единый бог; что бога этого следует почитать благой мыслью, благим словом и благим делом и священными огнями на открытых местах, а храмы строить не подобает, ибо вряд ли бог, которому мала вся вселенная, может уместиться в каменном строении. Они пользовались благосклонностью магов, которые, таким образом, оказывались как бы единственными вместилищами бога. Под влиянием этой партии Ксеркс в свое время запретил культ Митры, Анахиты, Веретрагны и некоторых других дэвов и разрушил их храмы. Он также разрушил вавилонский храм Мардука, а у эллинов -- дидимское святилище и афинский акрополь, полагая, что дэвы, которым поклоняются эти народы, и толкнули их на восстание. Эти люди, приверженцы Заратуштры, в то время считали, что их вера может быть всемирной. И хотя они говорили, что эту веру исповедовали еще Кейаниды, однако же охотно ссылались на некоторые рассуждения анарьев, вавилонян и египтян, а в последнее время -- и греков. Что же до сторонников Дария, то они не доверяли анарьям и придерживались старинных верований; и под их влиянием Артхакшатра недавно построил в Экбатанах храм Анахиты. Эта партия не уставала намекать, что маг Гаумата, принявший обличье убитого Бардии, тоже разрушал храмы, придерживаясь учения Заратуштры. Главная разница между персами и треками была та, что у греков люди умеренные обвинялись в уклонении от гражданского долга и становились жертвами обеих партий; в Персии же было множество вельмож, полагавших, что низкопоклонство и чести вредит, и жизни не прибавляет. Люди эти являлись к царю лишь на военные смотры. Царь помнил их поименно и очень на них обижался; память у царя была великолепная, и если он что-то о человеке запоминал, а ему потом начинали говорить о человеке другое, он тоже обижался, что говорящий злоумышляет над прекрасной памятью царя. Кроме того, у греков политические противники сходились на площади перед народом и от этого бранились, а в Персии им приходилось сидеть на одном пиру, и от этого они всегда были вежливы. Так-то Парисатида и жена Артхакшатры Статира всегда целовались друг с другом и ели из одних и тех же тарелок. Однажды, однако, Парисатида взяла нож, смазала одну сторону лезвия ядом и разрезала этим ножом птичку по прозванию ринтак, половинку съела сама, а половинку дала Статире. От этой птички Статира умерла. Теперь вместо Статиры был ее старший сын Дарий. Царь казнил многих прислужников Парисатиды, а ее саму отослал в Вавилон, но ненадолго. Сейчас Парисатида была очень сильна, как Атосса при Дарий и Аместрида при Артаксерксе; и хотя Кир был убит на поле боя, однако же всех убийц Кира царица извела самыми нехорошими казнями. Некоторые уверяют, что человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют. Думается мне, однако, что зачастую не человек, а партия -- мера всех вещей. И что касается примирения Митрадата и Ариобарзана, то сторонники Парисатиды повсюду говорили о том, что вера в Ахура-Мазду двигала Митрадатом, а сторонники Дария злословили: "Подпиши он смертный приговор отцу, царь сделал бы из него палача, а через месяц казнил бы как отцеубийцу". Что ж? Бывает, одна вещь и существует и не существует в одно и то же время; и достоверно известно только одно -- после царского пира Митрадат всю ночь проплакал перед отцом на коленях, так как отец и сын, в сущности, очень любили друг друга. x x x В Персии нет единой столицы, как нет единого языка, а царь, как солнце, ходящее по небу, пребывает то в Сузах, то в Экбатанах, то в Пасаргадах; и летом царь отправился в Пасаргады. В это время и Клеарх, и Митрадат были у него в необычайной милости. Клеарх изучил науку магов, одевался по-персидски и всегда носил белый пояс последователей Заратуштры, который оберегает от зла. В этот пояс он зашил некоторое количество золота и драгоценных камней на случай внезапной перемены судьбы. По этой ли причине или так, но он сильно тосковал по Гераклее. Как-то царица, Клеарх и Митрадат играли в кости; в Персии простые люди играют в кости на деньги, а цари, памятуя о тех временах, когда персы не знали рынков, часто играют сразу на людей или на другое царское имущество; и царице случалось выиграть у царя ненавистного ей раба или евнуха. Парисатида кинула кость и спросила. Ц а р и ц а. Как ты думаешь, почему царь тебя приблизил? А в покоях царицы полагалось говорить откровенно. К л е а р х. Потому что моя смерть не вызовет восстания. Ц а р и ц а. Что же ты полагаешь наилучшим для себя и для царя? К л е а р х. Я бы хотел вернуться в Гераклею. Ц а р и ц а. Ты хочешь быть тираном? К л е а р х. Это глупое греческое слово. Как одного и того же человека друг назовет щедрым, а враг -- мотом, друг -- бережливым, а враг -- скупцом, так одного и того же друг назовет царем, а враг -- тираном. К лицу ли это тебе, царица? Ц а р и ц а. А что ты ответишь царю, когда он спросит тебя, хочешь ли ты в Гераклею? К л е а р х. Я отвечу: "Не прогоняй меня! Лучше служить тебе, чем пяти тысячам башмачников!" Ц а р и ц а. И что, по-твоему, он сделает? К л е а р х. Он позволит взять мне вдвое больше войска. x x x Осенью в Пасаргады пришло известие об измене Эвагора (а война с ним стоила полгоры тысячи талантов). А затем -- о страшном неурожае в Вавилонии. Два дня царь никого не принимал, а на третий пропал. Царица прождала еще два дня, а потом взяла Клеарха и Митрадата и пошла за город. Пришли в сад, подобный разноцветному ковру, с цветами, с ветвями, гибкими, как пальцы Анахиты, и озерами, синими, как глаза Анахиты, с почвой, благоухающей, как камфара и мускус. Посреди сада на шести плитах -- каменная комната без. окон, подобная вавилонской башенке; над дверью каменное солнце, подобное египетскому скарабею; а над солнцем каменная крыша, подобная крыше над хижиной дехканина; в саду этом похоронили Кира, а в доме этом жил его Фарна. У входа укутанный жрец схватил Клеарха за рукав (он принял его за перса) и в ужасе зашептал, что Фарна покойника и вчера ел овцу, и позавчера ел овцу, а живой царь и вчера ничего не ел, и позавчера ничего не ел, а ведь живому-то нужнее. Вошли; Клеарх видит: золотой гроб и золотое ложе, на золотом ложе пурпурные шкуры, рядом с ложем стол с чашами, а на каменной плите у ложа лежит царь ничком и плачет. Стали поднимать; Артхакшатра положил голову матери на колени и сказал: -- Ахура-Мазда дал мне царство: от скифов, которые за Согдом, до Эфиопии, от Индии до Лидии. Он велел мне смотреть, чтобы люди не убивали друг друга и чтобы сильный не вредил слабому и слабый не грабил сильного; а я запятнал свою власть преступлениями, потерял Египет и Кипр. Засуха в Заречье -- это мне за смерть Тирибаза. Но зачем боги губят за мои преступления не меня, а мой народ?! Царица стала его утешать и просить съесть что-нибудь или выпить, но Артхак-шатра только покачал головой и повторил: -- Это моя вина перед богами! Если бы я не послал Оронта вредить Тирибазу, то Эвагор был бы мне верен и Тирибаз был бы жив. Клеарх пытался поднять царя; тот был слаб, ухватился за руки грека и сказал: -- Кир и Дарий были великими царями, я же слушаю клеветников, убиваю друзей и не могу помочь голодающим. Правильно ты упрекал меня за смерть Тирибаза. Скажи мне, Клеарх, ведь нет мне оправдания! Клеарху было так страшно, как никогда в жизни: он-то думал, что у царства персов нет середины, а теперь стоял в самой середине царства, где, наверное, не бывал ни один грек, и за руки его цеплялся не совсем живой человек, а в углу, верно, слушал не совсем покойник. -- Позволь возразить тебе, о царь, -- сказал Клеарх. -- Кир действительно стал великим царем, потому что умел примирить народ и знать. А как их примирить? Простой народ хочет земли, и знать хочет земли. Если завоеваний нет, то они хотят земель друг друга, если же царь ведет их в чужую землю, то они действуют заодно. Тогда наивысшее единство царства -- в завоеваниях, и оно растет, как молодая пальма. Так было при Кире. Но все на свете имеет свою меру: вот пальма выросла, зацвела, завязала плоды -- и из опавших с нее косточек вырастают новые пальмы, деревца, готовые расправиться с материнским. И тогда, если нет войны, начинакяся мятежи. Если же война есть, то командиры стараются завоевать земли для себя, так что и победа их опасна, и поражение не выгодно. И тогда правильная мера -- в том, чтоб послать двух командиров, надзирающих друг за другом, ибо, с одной стороны, силы их тратятся на завоевания, а не на бунты, а с другой -- от этих завоеваний нет вреда. И не так ли полагал сам Дарий, посылая Мегабата и Аристагора вместе на Наксос, и Ксеркс, посылая Мардония и Артабаза в Элладу? Так-то говоря, Клеарх и Митрадат взяли царя под руки и вывели из комнаты без окон и с золотым ложем и повели по саду, прекрасному, как драгоценный ковер. У царя был евнух по имени Расак, человек справедливый и честный; это ему царь отдал Тирибаза для казни. Услышав о том, куда отправился царь, Расак испугался и побежал вслед, с ним-то и столкнулись в саду царь и юноши. Артхакшатра обернулся к Клеарху и сказал: -- Да, теперь я вижу, я и в самом деле поступил правильно, послав Оронта; но вот что было вдвойне преступлением -- казнь Тирибаза! Тут Артхакшатра повернулся к евнуху и сказал: -- Как мог ты исполнить этот безумный приказ?! Или ты думаешь, что жизнь человека так же легко вернуть, как отнять? Евнух упал на колени и сказал: -- О царь! Как я мог ослушаться твоего приказа! -- Мало ли что можно приказать в минуту раздражения? Что ты должен: заботиться о моей чести или убивать вернейших моих слуг?! Тут Расак повалился на землю и заплакал. Дело в том, что, понимая, что Тирибаз ни в чем не виноват, и предвидя раскаяние царя, он укрыл Тирибаза в одном из своих поместий у горы Эльвенд, а присланным показал какого-то другого мертвеца, которого уже исклевали вороны. Итак, Расак повалился на пол и, плача, повторил: -- Великий царь! Я не мог ослушаться тебя. -- Вижу я, -- возразил царь, -- что и ты, и Оронт, и Мегабиз -- все вы задумали извести моих лучших слуг, а затем и меня! -- О царь, -- возразил Расак, -- не ты ли сам видел сон, угрожающий бедой царству, и не ты ли одобрил старое поверие? А у персов есть поверие, что беду от царя можно отвести, пожертвовав его слугами. -- Я доверил тебе Тирибаза, -- возразил царь, -- полагая, что ты не способен на несправедливость! Знаешь ли ты, что кадусии, узнав о смерти Тирибаза, отложились от меня? Кого я пошлю против них? Можешь ли ты мне назвать хоть малейшие доказательства тирибазовой вины? -- О царь! -- возразил Расак. -- Три дурные вещи заслуживают кары: дурные дела, дурные слова и дурные помыслы. И если не карать за зловредные помыслы, которые он осуществил бы, если бы был в состоянии, то сколь часто придется не казнить подозреваемых, а миловать мятежников! А р т х а к ш а т р а. Кто еще, кроме тебя, предатель и негодяй, посмел бы казнить человека по одному подозрению! -- Наказание, -- возразил евнух, -- у всех народов вменяется в вину потерпевшему, если он первый нанес более тяжкие обиды или же если он проявил неблагоразумие и не берегся ударов судьбы! А р т х а к ш а т р а. Клянусь Ахура-Маздой! Я приставлен к этому царству, чтобы люди не убивали друг друга, а убийцы несли наказание, и я поступлю с тобой так же, как ты поступил с Тирибазом! Тут евнух увидел, что царь действительно расстроен смертью армянина и не накажет его за ослушание, и сказал: -- Прости меня, царь, что я так долго испытывал твое милосердие: Тирибаз жив. x x x Так, как я уже сказал, и выходит, что при персидском дворе людям независимым уцелеть легче, чем членам гетерий, ведь будь Тирибаз противником Парисатиды, Клеарх и Митрадат не твердили бы царю день и ночь о его достоинствах; а будь Тирибаз ее сторонником, евнух Расак непременно бы его убил. x x x Клеарх и Митрадат захватили десяток всадников и поскакали в поместье, где Расак держал Тирибаза. Вошли в дом; в доме был сундук, в сундуке начинались ступеньки особого устройства: не туда ступишь, перевернешься и на колья нанижешься. Сошли. Темно, мокро, каменный колодец, вверху кусочек света, а внизу лежит ничком что-то, как рухлядь, и не шевелится. -- Тирибаз, -- позвал Митрадат, -- царь тебя помиловал и зовет к себе. Тирибаз перевернулся; глаза его были безумны. -- Прочь от меня, дэв! -- закричал он. Ему ведь часто являлись злые духи -- и Митрадат, и Клеарх, и разные рожи, -- вот и теперь он принял Клеарха за Клеархова двойника. На обратном пути Митрадат спросил Клеарха, видел ли он Фарну в гробнице Кира. -- Нет, -- ответил Клеарх, -- только золотое ложе и пурпурную шкуру. А ты? -- Вот и я, -- сказал Митрадат, -- не видел сегодня Фарны в гробнице Кира. Да, все-таки царю хотелось кого-то в этот день казнить, Клеарх отбрехался, и Расак отбрехался; вечером слуга, подавая на стол, опрокинул плошку с медом; царь приказал его намазать этим медом и привязать к дереву с муравьями, так что муравьи целых девять дней ели и мед, и человека. Клеарх и Митрадат переговорили о невиданном доверии к ним царицы и согласились, что царица взяла с собой тех любимцев, которых было не жалконе жалко. x x x Вскоре Тирибаз оправился; царь осыпал его милостями, Тирибаз был все так же высокомерен с равными и почтителен к царю. Артхакшатра спросил его мнение о Клеархе. Тирибаз, однако, решил думать о собственных грехах, а не о поступках царя и считал, что получил за свои сомнения все, что заслужил. По совету Тирибаза и Парисатиды царь дал Клеарху и Митрадату сорок талантов и послал их во Фригию, чтоб они набрали людей и исправили несправедливость, причиненную Клеарху городом, а когда Клеарх расплакался и попросил не отсылать его, то царь растрогался и подарил денег вдвое больше. x x x Через две недели один из благодетелей царя, Мегабиз, по-персидски Багабухша, друг Оронта и враг Тирибаза, докладывал царю о важнейших делах в государстве и сказал: -- Лишь одна вещь крепит царство сильней, чем мир между подданными, и это -- раздоры между врагами. Тирибаз и Анталкид выманили у тебя мир: Тирибаз думал лишь о том, чтобы беспрепятственно взимать подати с подвластной ему Ионии, а взамен отдал спартанцам всю Элладу! Я так полагаю, что нам надобно послать денег в Афины, в Фивы и в Коринф. -- Откуда же я возьму денег, -- возразил царь, -- если даже Вавилония в этом году принесла лишь восемьсот талантов? А надо сказать, что Вавилония -- богатейшая провинция царства и ежегодно приносит по тысяче талантов деньгами и столько же натурой. Подати Вавилонии брал на откуп дом Эгиби и последние три года платил восемьсот талантов. Дело в том, что земледелие в Вавилонии зависит от каналов, а каналы запущены. -- Впрочем, вот что, -- проговорил царь. -- Мать моя говорит, что люди Эгиби разоряют города и деревни и собрали много больше тысячи талантов, и обманывают меня. Кого бы мне туда послать? Мегабиз поклонился и сказал: -- Главное между людьми -- это доверие. Пошли зятя своего, Оронта. Он не раз уже ездил в Вавилонию и Заречье, и ничто от него не укроется. Царь обрадовался совету и велел писать приказ. И пока дибиру писал приказ, царь сказал. А р т х а к ш а т р а. Я рад, что Оронт и Клеарх помирились перед отъездом и что по моему настоянию Клеарх вчера угощал Оронта. Остался ли тот доволен? М е г а б и з. Чрезвычайно, и домом, и садом, и надписью над входом, предостерегающей посланцев Аримана от проникновения в дом. Так и сказал: "Все в доме прекрасно, непонятно лишь, как, несмотря на надпись, входит в него хозяин? Ведь ему, чтоб походить на скорпиона, только что хвоста сзади не хватает". На что Клеарх возразил: "Клянусь Ахура-Маздой, это не удивительно, что у меня нет хвоста сзади, а вот у тебя, говорят, нет хвоста и спереди!" А р т х а к ш а т р а. И это все, о чем они говорили? М е г а б и з. Да, только на пиру хозяин ошибся и из чаши, которой ополаскивают рот, ополоснул руки. Оронт, возлежавший рядом, посоветовал: "Ополосни рот". А грек возразил: "Зачем? Разве я упомянул твое имя?" Итак, Мегабиз докладывал о важнейших делах царства, а писец писал себе указ. И случилось так, что писец, заслушавшись рассказа о важнейших делах, по ошибке вместо "Оронт" написал "Клеарх". Царь стал читать и удивился. -- Надо переправить приказ, -- в ужасе воскликнул Мегабиз. -- Ты не можешь послать царским оком в Вавилон выскочку грека! А р т х а к ш а т р а. Как ты смеешь мне перечить? Впрочем, ты прав: я пошлю вместе с ним Митрадата. Тут с Мегабизом что-то случилось. Царь думал, он упал на колени, а тот, оказывается, потерял сознание. Когда он очнулся, царь обнял его и сказал: -- Забудем это! Безумие -- принимать ошибку дибиру за знак судьбы. Мегабиз уговорил его не наказывать писца и ушел совершенно успокоенный. А царь, ужасаясь, думал: "Что же творится в Вавилонии?! Я непременно пошлю туда Клеарха и Митрадата, но тайно, под видом купцов, а все пусть думают, что они отправились во Фригию". x x x По-персидски дорога называется "paoi", это слово родственно греческому "понтос". Но так как у персов дороги пролегают не по морю, а по материку, то возят по ним не столько товары, сколько подати. У морских дорог есть такая особенность: хороших людей они пропускают, а плохих топят. То же и с царскими дорогами: царские люди проходят беспрепятственно, а купцы платят подати. И Клеарх, и Митрадат ехали из Пасаргад в Вавилон под видом купцов снежными перевалами и зелеными долинами, и горы вокруг них, подобные буре, застывшей в вечности, то вздымались к небесам, то опускались к преисподней. На середине пути они подъехали к двум горам, которые в древности дрались между собой, как бараны, подобно Симплегадам, однако не на суше, а на море. Симплегады остановились, когда мимо них стали плавать торговцы и горшечники, а горы, дерущиеся, как бараны, остановились по слову царя Дария, высекшего на них заклинания и учредившего налоги. И вот, когда караван вошел в ущелье, навстречу каравану выехал человек с лицом, как полная луна, с железным телом и с золотым мечом. Он сидел на белом коне, украшенном золотыми бляхами и бубенцами; на голове коня был султан из лебединых перьев и такой же -- на хвосте. А меч его был вот какой: звезды, солнце и луна гляделись в него, и весь мир видел в нем свое отражение. -- Эй! -- закричал всадник. -- Меня зовут Феридан, нет на свете никого, кто бы обогнал моего коня с лебедиными крыльями, скачущего выше гор, и нет на свете ничего, что бы победило мой меч, устрашающий зло и добывающий добро! И я поставлен царем стеречь ворота Персиды, чтобы добрый человек не претерпел обиды, а злой не прошел безнаказанно; чтобы царскому посланцу не было препон и чтобы торговец не прошел беспошлинно. А вы кто такие? Митрадат отвечал с поклоном: -- Мы торговцы и заплатим требуемое. Люди Феридана подъехали ближе. Митрадат проверил их грамоту с царской печатью, отвесил пошлину и положил ее на жертвенный камень, а рядом, по принятому обычаю, положил отдельно от пошлин пять мин серебром и сверху поставил серебряную чашу. Тут Феридан смягчился и стал шутить, его люди соскочили с коней, а торговцы слезли с мулов, зарезали барашка и сбегали за водой. Уже садились за трапезу, когда Клеарх увидел: Феридан смотрит на меч у него на боку и не в силах отвести глаз. Наконец перс сказал: -- Какой добрый клинок! Можно ли поглядеть на него? Клеарх не посмел отказать и протянул ему меч рукоятью вперед. Перс полюбовался мечом и спросил: -- Как ты думаешь, может ли он разрубить этот священный камень? -- Думаю, что не может, -- ответил Клеарх. -- А как ты думаешь, может ли он разрубить эти деньги на камне? -- Это зависит от силы удара, -- отвечал Клеарх. -- А ну-ка, я попробую, -- сказал Феридан и поднял меч. Удар его был такой силы, что разрубил серебряную чашу и монеты под нею, кизикские статеры, афинские драхмы с изображением совы и персидских стрелков, а дальше клинок засел в камне, перс его дернул, и клинок сломался. И по этому знаку люди перса набросились на караван. Но Клеарх уже давно был настороже. Он перекатился и выхватил из-под соседней повозки секиру; пущенный в него дротик свистнул мимо, пригвоздил полу кафтана и ушел в расселину в скале. Клеарх хватил секирой и отрубил кусок кафтана, а потом поднял ее обеими руками, обернулся и разрубил человека, который прыгнул на него. А Митрадат видел, что противников много больше и устоять против них нельзя, и подумал: "Царь не простил мне, что я воспротивился казни отца! Однако ж и отцеубийцу б не помиловал! А может, это отец мой их нанял?" И, задумавшись, отполз в сторонку и притворился мертвым. Клеарх отмахивался секирой, забираясь в горы все выше и выше, а разбойники наседали, так что только и видно было, как кружатся четырнадцать рук, шесть мечей и одна секира. Эту секиру в знак дружбы подарил Клеарху в Экбатанах один массагет, которого недруги обвиняли в смерти брата, поставленного предводителем над массагетами: Секира была медная, с золотыми бляхами, а на щеках ее скифский Арес сражался со свернувшимся вокруг солнца змеем. Надо сказать, что у массагетов очень мало железа и много медного оружия, и эта секира не очень годилась против персидских мечей. Как-то Клеарх отбился и нырнул в кусты; видит -- пещерка, он -- туда. Трое разбойников остановились у пещеры. Один пнул кости у порога, вгляделся в тень. -- Он, наверное, трус, он не выйдет. Клеарх не отозвался. Один из разбойников натянул лук и выстрелил в тень, стрела попала Клеарху в руку. Он смолчал. -- Нет, его здесь нет, -- сказал разбойник, -- а вишап, может, и есть. Разбойники заспорили. Клеарх вытащил стрелу и потихоньку пополз в глубь пещеры. Вскоре приполз к другой расщелине, выглянул сквозь нее и увидел, что разбойники связали в цепочку людей и отогнали животных, а Митрадат и еще кто-то лежат в кучке, и радом с кучкой уже сидит стервятник. Предводитель разбойников стоял совсем невдалеке, к нему подошел слуга и сказал: -- Нету его! Предводитель долго глядел вокруг, а потом показал на скалу, почти прямо, на Клеарха, и сказал: -- Видишь поворот дороги и под ним расщелину? Клянусь Митрой, он там, потому что я вижу над этой расщелиной его Фарну. Клеарх хотел было уходить внутрь горы, а потом подумал, что Митрадат мертв и жизнь неумная вещь. Он вскочил на камень и закричал: -- Ты удачно угадал, Феридан, но удача эта будет последней в твоей жизни, -- размахнулся и швырнул секиру. Слуга прыгнул вперед, ему разрубило ключицу и горло, а самого главаря только обрызгало кровью. Он засмеялся и сказал: -- Клянусь Митрой! Кажется, твой Фарна все-таки сбежал от тебя, и я не пойму, что это там сияет над поворотом дороги. Возьмите его живым! Разбойники бросились вверх к Клеарху, и тут раздалось сверху: -- Эй! Кто тут без моего ведома обижает людей? -- Убирайся, пока цел, -- отвечал главарь разбойников, -- я Феридан, который делает, что хочет! -- Наглец! -- закричали в ответ. -- Это я Феридан, который делает, что хочет! И я поставлен царем стеречь ворота Персиды и чтить заветы благородства и справедливости, и мой меч добывает добро и карает зло! Клеарх поднял глаза и увидел совсем рядом, за кустом терновника, всадника на белом коне, с лицом, пылающим как солнце, и обнаженный меч в его руке; а меч этот был вот какой: небо, звезды и земля гляделись в него, и весь мир видел в нем свое отражение; когда меч видел ложь или другое творение Аримана, он поворачивался к миру своей черной стороной, а когда меч видел творение Ахура-Мазды, он поворачивался к миру своей белой стороной. -- Держи, -- крикнул всадник и кинул ему меч. А сам схватил палицу, лежавшую поперек седда, и кинулся со своими людьми вниз; тут разбойники стали разлетаться, как листья осенью, и кто успел бежать -- бежал, а кто не успел -- храбро бился. Пленных разбойников Феридан велел везти в свою крепость, расположенную неподалеку, на полпути между небом и землей. Под крепостью было удивительное озеро, волны которого один раз в году превращались в водяных кобылиц. На берегу озера, на каменной ступеньке, горел священный огонь. Весь день в усадьбе шел пир горой: для гостей резали гусей, уток, баранов, свиней. Феридан около себя посадил самых храбрых: Клеарха -- по правую руку, предводителя разбойников -- по левую, и сам поднес им чашу. Надо сказать, что чаша эта отличалась необыкновенным свойством: кому не довелось убить врага, не должны из нее пить, иначе она оскудеет и не наполнится. Феридан принял Мтрадата за Клеархова раба и приказчика, ему и в голову не пришло посадить юношу за стол. Клеарх заметил, что Феридан сидит за столом, не снимая серебряной кольчуги, и спросил, отчего. -- Не могу, -- ответил Феридан, -- она срослась с кожей. И еще одно на мне заклятье: чем выше в горы и выше солнце, тем больше и моя сила. В полдень моя сила возрастает и равна силе ста быков, а в полночь убывает и равна силе половины быка, и в полночь я не могу убивать, а могу только пытать. После третьей чащи Клеарх с поклоном вернул хозяину меч, но тот сказал: -- То, что я дарю, я не принимаю обратно, а силой отбирать причины не вижу. У меня есть, однако, просьба. Я бездетен. Оставайся в моем замке моим сыном. Клеарх посмотрел вокруг, на крепость между небом и землей и на прекрасные стада внизу, вздохнул и сказал: -- Самая тяжелая мука для человека: хотеть одного, но не иметь силы бороться с судьбой. Я не могу не ехать в Вавилон и боюсь, что встречу еще много засад на пути. Туг разбойник напротив, который отказался называть свое имя, усмехнулся, а Феридан подумал: "Я был прав. Этот человек не купец, он хочет отомстить; или же отец невесты послал его в тот край за живой водой". Феридан сказал: -- Я поехал бы с тобой, но на моей силе заклятье: я не могу покидать ворот Персиды. Но я знаю, как тебе помочь. И вот в полночь, когда сила хозяина убыла и он уже не мог убивать, а мог только пытать, Феридан велел снять с разбойничьего главаря одежду, привязал его к столбу и вынул из-за пояса плетку. -- Что ты хочешь? -- спросил разбойник. -- Хочу узнать, сколько засад будет на пути моего сына. -- Глупец, -- сказал разбойник, -- я не испугался твоего меча днем, неужели ты думаешь, я испугаюсь ночью куска кожи? -- Ну что ж, если вытерпишь мою плетку, получишь все мои стада. Тут Митрадат понял, что сейчас будет, и закричал персу: -- Не мучь его! "Что себе позволяет этот раб!" -- подумал Феридан и велел слугам схватить его. Потом он начал охаживать разбойника плеткой, а плетка эта была непростая: вся увита золотыми нитями и усажена мелкими серебряными гвоздиками. Прошел час, разбойник не выдержал и сказал: -- Меня зовут Датис, я зять Оронта, царского зятя. А эти двое -- никакие не купцы, а Митрадат из рода Артабаза, сын наместника Фригии, и Клеарх, эллин из города Гераклеи. Феридан опустил плетку, подумал немного и сказал Клеарху: -- Дай-ка мне меч! Клеарх почуял недоброе и спросил: -- Зачем? Феридан показал на Митрадата, которого слуга держал, как щенка, и сказал: -- Сегодня, когда я увидел эту падаль под телегой, я подумал: "Вот, купец и раб бросил товарища". Давеча я глянул на него и подумал: "Вот, купец боится и вида битвы, и вида пытки!" А теперь я не знаю, кто его сглазил, но лучше видеть потомка Артабаза мертвым, чем трусом. Услышав это, Датис обрадовался и сказал: -- Знаешь ли, Феридан, кто его сглазил? Вот эти самые эллины, и одному из них ты подарил свой меч! Но в этих местах ничего не знали о вражде эллинов и персов и о вражде двух партий при дворе. Феридан рассердился и закричал: -- Никто, даже царь, не властен над моим мечом: кому хочу, тому дарю! И какое мне дело, из какой страны он родом, если у него над головой сияет Фарна! Митрадат вытряхнулся из рук испуганных стражников, взял у Клеарха меч, подошел к Феридану и протянул ему меч рукоятью вперед. -- Что ж, убивай меня, -- сказал Митрадат. -- Только не думай, что я умираю дураком. Царь, наверное, хорошо заплатил тебе за мою смерть -- он не мог простить, что яя ослушался его и не написал смертного приговора отцу. Только знай, что моей смерти царь тебе тоже не простит, потому что даже больше, чем невинных, любит казнить палачей. Митрадат говорил, улыбаясь, и очень хорошо знал, что лжет. Феридан побледнел, предложенного меча не взял, а сел на пол и обхватил голову руками: он понял, что не всякую беду поправишь мечом. Через три дня Клеарх и Митрадат отправились в путь. Купцами они больше не притворялись -- смысла не было. Феридан сводил Клеарха в свою сокровищницу и щедро одарил его. Напоследок он раскрыл сундуке медными монетами, вынул одну и спросил: -- Датис называет тебя странным именем "эллин", вот я решил спросить: не из ваших ли краев эти деньги, и деньги ли это, и достойны ли они того, чтоб их держать среди моих сокровищ? Клеарх посмотрел и узнал афинский теорикон, всего-то в два обола. -- Это не совсем деньги, -- ответил Клеарх. -- С ними не поступают так, как обычно поступают с деньгами: не обменивают на хлеб или масло, не дарят друзьям и не зарывают в землю. Их выдают в Афинах беднякам, чтобы те могли посмотреть театральное представление, как возмещение потерянного заработка. Туг Клеарху пришлось многое объяснять Феридану, потому что у персов нет драм, которые сочиняют для народных представлений, а есть только песни, которые поют для знати на пирах. Ф е р и д а н. Кто же положил начало такому странному обычаю? К л е а р х. Некоторые называют имена Феспида и Эсхила, я же полагаю, что причиной всего был великий афинский властитель Писистрат, который объявил крестьянский праздник Диониса общегосударственным праздником. А откуда они у тебя? Ф е р и д а н. Мои люди недавно поймали одного человека. Он называет себя Стилоклом, афинским гражданином, впрочем, он плохо изъясняется по-людски и сумасшедший, судя по тем басням, которые он рассказывает. Клеарх прищурился и улыбнулся -- ведь Стилокл был братом Тимагора. К л е а р х. Подари его мне, а лучше -- Митрадату. Ф е р и д а н. Пожалуйста. Этот человек -- прирожденный раб. Подумать только, он не раз заявлял мне, что человек- есть часть, а государство -- целое! Хотел бы я знать, частью какого целого я являюсь! x x x Стилокл, младший брат афинянина Тимагора, вот уже четвертый месяц пас овец в горах у варваров. Сначала он сильно мерз и тосковал, а потом привык, памятуя, что истинное богатство состоит не в приобретении имущества, а в ограничении потребностей. Стилокл не обрадовался и не огорчился, когда его хозяин подарил его другому персу, Митрадату, а тот взял его с собой в Вавилон. Афинянин, к своему изумлению, нашел в варваре внимательного и любознательного собеседника, вдобавок прекрасно говорящего по-гречески. -- Как же ты здесь оказался? -- расспрашивал Митрадат. -- Ведь ты не купец, не лазутчик и не посол. С т и л о к л. Я прочитал книгу Ктесия об Индии. В ней сообщалось множество удивительных сведений о народах, которые научаются справедливости, питаясь не мясом, но орехами; о женщинах, которые выше пояса имеют головы и женские груди, а ниже пояса оборачиваются виноградными лозами; о карликах и псоглавцах, о людях, у которых один глаз посреди лба, и о людях, у которых глаза устроены и вовсе удивительным и чрезвычайно мудрым образом: они все хранятся в сокровищнице у царя, и, когда приходит надобность, царь посылает свои глаза тем из своих подданных, которые об этом просят; так что царь видит все глазами своих подданных и подданные -- глазами царя. И я хотел увидать все это... М и т р а д а т. И ради этого ты отправился в путь? С т и л о к л. Разве жажда знаний менее достойна, нежели жажда наживы и власти? М и т р а д а т. И что же, нашел ты царство, где глаза, рассылаемые по мере необходимости, хранятся в сокровищнице царя? С т и л о к л. Увы, это одна из выдумок Ктесия. Он во многом ошибался. Так, индийцы научаются справедливости, питаясь вовсе не орехами, а рисом; я также видел место, до которого дошел в своих странствиях Дионис, и след его на скале, и источник, который время от времени струится вином. Измерив его местоположение, я нашел, что ой находится на четыреста стадий южнее места, указанного Ктесием. Также и в том месте, где Ктесий указал землю псоглавцев, живут люди с нормальными головами, и лишь туловища у них ослиные. По возвращении я опровергну басни Ктесия и напишу книгу действительно правдивую. Восхищенный варвар велел позвать свою жену. Повинуясь причудам азиатской ревности, персиянка подъехала на муле, сверху которого было походное ложе, и лежала там, закутанная в покрывала, как Исида. Женщина томила душу Стилокла, он вдруг стал жаловаться на судьбу, хотя и считал, что раб или наемный работник, который не распоряжается собой, человеком считаться не должен. Он рассказывал о Клеархе, о брате. Брат, Тимагор, остепенился, завел кожевенную мастерскую, часто выступал в суде; взглядов не менял. М и т р а д а т.Однако ты сказал, что вы с братом бедны. Откуда же деньги на мастерскую? С т и л о к л. Признаться, я не хотел об этом говорить, потому что эти деньги и есть одна из причин, по которой я расстался с братом. М и т р а д а т. Позволь мне угадать, ведь не так много способов разбогатеть. Твой брат стал командиром наемников? С т и л о к л. Нет. М и т р а д а т. Съездил послом к царю? С т и л о к л. Нет. М и т р а д а т. Женился? С т и л о к л. Нет. М и т р а д а т. Был избран на должность? С т и л о к л. Нет еще. -- Гм, -- сказал Митрадат, -- есть еще один способ внезапно разбогатеть, но в Афинах о нем вряд ли знают. С т и л о к л. Какой же? М и т р а д а т (с самым серьезным видом).(с самым серьезным видом). Видел ли ты, как во время вихря у курицы дыбом встает хвост? Это на нее налетает Ариман. От этого в курице делается маленькое яичко; если такое яичко вынуть и носить под мышкой семь дней с особыми словами, то вылупится дэв; и такой самодельный дэв водится в доме у каждого зажиточного крестьянина. Стилокл раскрыл рот, взглянул на собеседника и засмеялся, а Митрадат вдруг спрыгнул с лошади, схватил раба за плечо и сказал. М и т р а д а т. Ты напрасно смеешься над магами, а я вот знаю, что брат твой получил деньги за донос, да и способов больше нет. Ну, раб, что молчишь? С т и л о к л. Это, однако, не так, но ты этого не поймешь. М и т р а д а т. Почему же? С т и л о к л. А вот почему: у локрийцев есть закон, по которому каждый имеет право без суда убить человека, замыслившего тиранию. Мыслим ли такой закон варвару? М и т р а д а т. Чрезвычайно глупый закон, и царь никогда не издаст подобного: ведь такие дела -- вещь темная, и мало покарать заговорщика, а надо покарать и его убийцу. С т и л о к л. Этот человек, Клеарх, ни о чем не думал, кроме как о том, чтоб извлечь выгоду из опасностей, которым он подвергал государство; Архестрат убедил брата, что гераклеоты, по крайней мере, имеют право знать о разговорах, которые он вел с друзьями в Академии. М и т р а д а т. Да, ты прав, мне многое непонятно. Вот хотя бы, почему ты рассорился с братом? С т и л о к л. Я не знаю. Боюсь, что добродетели не так просто научиться, как это обещал Сократ. Митрадат оставил афинянина в Аспенде и дал ему денег на дорогу в Элладу. На следующий день Клеарх и Митрадат въехали в пределы Вавилонии, и между ними был такой разговор. М и т р а д а т. Никогда я не видел таких лжецов, как греки! Я читал книгу этого Ктесия. Он двадцать лет был врачом при дворе, а правдивое известие в ней только одно: о том, что Ахура-Мазда запрещает персам лгать! К л е а р х. Да, Ахура-Мазда не дозволяет персам лгать, как не дозволяет бунтовщику одержать победу над царем. И три дня назад мы проехали мимо скалы с надписью, копии с которой разосланы по всему царству. И в этой надписи Дарий Гистасп рассказывает о своей победе над Бардией и девятью другими самозванцами. Скажи мне, однако, был ли Дарий в это время женат? М и т р а д а т. Да, он был женат на Хариене из рода Патейсхорейев. К л е а р х. Скажи мне, однако: если жена Дария была не из царского рода и если его отец, Гистасп, был в это время жив, каким образом после убийства самозванца на трон сел Дарий, а не его отец?