Кстати, через несколько лет я воспользовался схожим приемом против самого Вершинина. Лев Рэмович, повесть которого на Интерпрессконе-97 с отрывом всего в несколько голосов уступила вещи Успенского, был очень расстроен этим обстоятельством и, усиленно залив горе в баре, начал плакаться всем в жилетку, задавая риторический вопрос: "Почему?" Признаться, обычно искрометный и обаятельный Вершинин в тот день порядком всех утомил. И когда на фуршете я увидел, что Лев Рэмович шатающейся походкой, но целенаправленно направляется ко мне, я не выдержал и шепнул стоявшей рядом Татьяне Приданниковой: "Спасай!". Она мгновенно обняла меня и, когда Лев Рэмович появился рядом, томно-непередаваемым голоском, перед этим чмокнув меня в щеку, протянула: -- Потом, Левочка, потом... Не видишь -- мы заняты? x x x В лохматых восьмидесятых моя сестра ждала возвращения мужа после длительного рейса и хотела побаловать его пивком. Стоят они с мамой в огромной очереди у пивточки среди мужиков и, когда до окошка остается несколько человек, пиво кончается. -- Не могли побольше разбавить, тогда бы и нам хватило! -- в сердцах заметила мама. x x x В феврале девяносто четвертого года я жил один на квартире жены и заканчивал "Наследника Алвисида". Приехал Бережной -- стали жить вдвоем. Он купил билет на Севастополь -- уезжать дней через семь. Я ему говорю: -- Проверь билет. -- Да все нормально! -- в ответ. Накануне отъезда еще раз намекаю: -- Серега, посмотри билет! Смотрит: поезд не на завтра, а через час. Я тогда был крайне поражен его разгильдяйством. Потом привык. x x x Один из моих близких друзей, Александр Кирсанов, как-то сказал: -- Давным-давно хочу раздобыть брелок в форме луны -- с пятнами морей и всем прочим... -- Зачем? -- А, что б когда тоскливо, поднять в руке над головой, уставиться на нее и завыть... x x x В армию, как известно, ниже метра пятидесяти не берут. Когда я служил в учебке, был у нас в роте казах -- Дивлят, маленький такой, метр пятьдесят один, по русски еле-еле, как и все они, говорил. Однажды я был вместе с ним в наряде по кухне, в посудомойке. Тринадцать человек в десяти огромных квадратных раковинах метают миски от одного к другому, шум-звон. Вдруг наступает тишина и все оборачиваются в сторону -- там, почти влезши в огромную повернутую на бок пятидесятилитровую кастрюлю, чистит ее Дивлят. И в тишине отчетливо звучат слова: -- Билядь, ебиний сентиметер! x x x Году эдак в семьдесят шестом, когда книги по талонам за сданную макулатуру продавали, собственными ушами в книжном магазине слышал, как подошла бабушка и, глядя в бумажку, спросила продавщицу: -- Девушка, есть ли у вас книги А.Дюмы "Граф мотоциклист" и "Королева морга"? Истинная правда. Потом додумали "Двадцать килограмм спустя". x x x Синицын круто гордился, что в восьмидесятых годах пил пиво с Гарри Гаррисоном, когда тот приезжал в Москву, а я все шутил, что жутко ему завидую, даже в "Оберхаме" что-то по этому поводу писал. На Страннике-97 был Шекли. Мы пили пиво, отмечая премию Вершинина, две бутылки я взял с собой в столовую на обед. Стол на шестерых -- Чертков, Тюрин, Етоев и я. Только разливаем пиво по фужерам -- входит Шекли с женой, а свободные места лишь за нашим столом. Я бы и Шекли налил, но меня предупредили, что ему нельзя. Тем не менее -- пил же с Шекли, он прям рядом со мной сидел. Выхожу и всем хвастаюсь: пил пиво с Шекли. Один Сидор сразу смекнул и спросил: -- А Шекли-то с тобой пил?
Кстати, когда Гаррисон приехал на Интерпресскон-98, то пил пиво (и не только) с любым желающим и в любых количествах, позируя перед фотоаппаратами. Так вот, реализовать свою давнюю "мечту" я так и не удосужился из-за множества хлопот. Зато получил из его рук премию и удостоился целой речи. Небезызвестный Александр Корженевский был у него переводчиком. На шутливый вопрос "Как ты ему "Лебединое озеро" переводил?" ответил: "Очень просто, названия этиков в баре читал". Мы думали, Саша отшутился, потом, увидев уставшего классика поняли -- чистая правда. На следующий день у Гаррисона была назначена прессконференция. Я пришел предупредить. Он только проснулся и ему нехорошо. Я переношу на час мероприятие и провожаю его в бар, где за счет оргкомитета заказываю две бутылки пива. Когда я спускаюсь в бар через час, то вижу, что вокруг знаменитого гостя толпа собутыльников и множество пустой стеклотары. -- Вам же сейчас прессконференцию проводить! -- напоминаю я. -- Так я ее уже здесь очень неплохо провожу, -- искренне удивляется классик. Так что, похоже, с Гаррисоном не выпил только один я, и теперь могу долго завидовать всем остальным. x x x Как-то Завгородний почти год жил в Питере. Один раз ночевал у меня, когда все мои были на даче. По дороге ко мне встретили соседку и он зазвал ее к нам на огонек. Мило пообщались. Через несколько месяцев я собрал друзей, был и Завгар. А соседка неожиданно успела выйти замуж. Повеселевший Борис Александрович стал требовать, чтобы я позвал ее. -- Замуж она вышла, семья теперь у нее, -- поясняю я. -- Не волнует! -- заявляет он. -- Плевал я на всех мужей, веди! Разумеется, я даже и не собирался этого делать. Вдруг звонок, заходит сосед-приятель (профессиональный охранник в питерском филиале престижного французского банка -- два метра ростом и кулаки с гирю) покурить стрельнуть. Ну, раз такое дело, приглашаю к столу, наливаю ему стопку, знакомлю с друзьями. В комнату входит Завгар. -- А это кто? -- на ушко спрашивает меня. -- Муж соседки, -- со злорадством солгал я. -- Ты же просил. Сейчас она накрасится и подойдет. Муж же тебе не помеха, раз ты очень хочешь. -- Все, -- трезвеет на глазах Завгар, -- уже ничего не хочу. x x x Какие тосты только не произносят на фэновском застолье? Когда они кончаются, тоже ничего страшного не происходит. Сидорович, например, поднимает бокал со словами: "Не вижу повода не выпить". А периодически непьющий Юрий Семецкий, когда у него дома сидело множество фэнов, на вопрос "За что пьем?", тихо и скромно произнес: -- Ребята, выпейте за меня. Вам не трудно, а мне приятно. x x x После очередного семинара писатели гурьбой направлялись к метро, но задержались у ларька попить пивка, чтобы подольше не расставаться. Ну, поговорили часа полтора о фантастике и о жизни. Кому-то захотелось в туалет, время позднее, и он свернул в ближайшую подворотню. За первым, естественно, потянулись остальные. А там длинный туннель, облицованный мелкой коричневой плиткой, ведет в укромный двор. Справив дела, возвращаются на проспект. Посередине туннеля стоит один из очень уставших писателей и недоумевает: "Какая станция метро? Никак не узнать!" x x x На Интерпрессконе-96 одни из гостей (больше у нас никогда не появившиеся), развеселившись, выбросили из номера на седьмом этаже прикроватную тумбочку. Наутро, узнав об этом, Сан Саныч Олексенко поспешил уведомить оргкомитет: -- Почерк мой. Но не я! x x x Боря Завгородний на Интерпресскон-98 приезжать не собирался. Но его привез Евгений Лукин (который на вопрос "Что для вас фэндом и какое он имеет для вас значение как для писателя?" ответил: "Фэндом для меня -- квартира Завгороднего. Значение имеет большое"). Они приехали буквально за полчаса до торжественного вручения "Улиток". Моя жена подходит ко мне и говорит: -- Там в холле Завгородний стоит, трезв до неприличия. -- Подожди четверть часа, -- на бегу ответил я. -- Он же только что приехал. Через полчаса Татьяна удовлетворенно сообщила: -- Борис уже в своей обычной форме. А то я уже беспокоиться начала -- не заболел ли... x x x Дело было ранней осенью семьдесят шестого года, я учился на первом курсе, рядом с набережной Крузернштерна, и в перерыв мы всей группой курили у парапета. Однажды, любуясь игрой невских волн, я заметил на каменистом дне маленький складной зонтик, очень похожий на японский. Тогда они только-только входили в моду, достать такой было чрезвычайно трудно даже втридорога. Я дома сделал из стомиллиметрового гвоздя крючок, привязал его к бельевой веревке и на следующий день, после занятий, оставшись один, принялся вылавливать редкостный трофей. Мимо проходил двадцатипятилетний парень, совершенно исчезнувший сейчас из жизни тип: длинные до ключиц немытые волосы, ярко-желтая куртка, черные клеши и в дополнение портрета -- нестиранная тельняшка. Он был заметно навеселе. -- Ни хрена себе на какой крючок и леску ты рыбу ловишь? -- подивился он. Я помялся, но вынужден был объяснить и показать. Он увидел. Ход его мысли был для меня предельно ясен: такой зонтик стоит рублей шестьдесят, за червонец он его любой продавщице или швейцару отдаст, а червонец -- продолжение веселья. -- Ну-ка, пацан, отойди! Он принялся сам забрасывать крючок. Но Нева обманчива, кажется мелкой -- а глубока; кажется, что зонтик рядом лежит, а пятиметровой веревки не хватает. Но цель видна и парень идет за двести метров на пришвартованный к пирсу буксир, выпрашивает лестницу и багор. Опущу подробности и его чертыхания, когда ему пришлось погрузиться в уже холодную, несмотря на солнышко, воду до самого пояса -- выражения, большей частью, были нецензурными (или все же -- непарламентскими? но парламента у нас тогда и в помине не было, а цензура -- была). Он все-таки зацепил багром заветную добычу. Я смотрел на него с трехметрового парапета. Он вытащил зонтик из воды, рассмотрел и заревел мне снизу: -- И из-за этого, гад, ты меня в Неву загнал?! Тогда и я увидел, что у него в руке игрушечный детский солнечный зонтик. А в воде казался, как настоящий складной японский. Тут как раз мой трамвай подошел и я не стал ждать, пока парень поднимется по лестнице, так что дальнейшая судьба зонтика мне неизвестна. x x x Когда я сдал третий том "Наследника Алвисида" редактору, он предложил отметить это событие. Он сказал, что недалеко от издательства открылся ларек "как при застое". Действительно -- разбавленное пиво, обкусанные до боли знакомые кружки и традиционная очередь. Стоим в предвкушении, довольные жизнью и тем, что работа завершена и можно хоть чуть-чуть расслабиться. Подходит бабушка, просит на хлеб. Ну точно, как у Задорнова, только чуть другой нюанс. Я протягиваю ей пятерку, Сергей Фроленок -- тоже потянулся за деньгами. Он вынул купюру из кармана, не выбирая, а она оказалась рваной по центральному сгибу, держалась миллиметрах на пяти. -- Вы мне рваную десятку дали. Замените на другую! -- словно кассирша в сбербанке проворчала старушка. Сергей был настолько ошарашен, что заменил. x x x Я очень редко пишу под хмельком, таких случаев не больше десятка за все время и каждый раз это было либо начало нового произведения, либо очень трудный кусок, как правило одна-две страницы. Текст надо создавать с абсолютно светлой головой. Но вот придумывается под пиво гораздо лучше, и немалую часть времени я провожу у пивного павильона, обдумывая очередной поворот сюжета. Плюс там собираются замечательные люди и нередко то, что слышишь там, идет в текст буквально на следующий день. Причем у павильона на углу улиц Будапештской и Белы Куна собираются как люди, чей интеллект заметно превышает мой собственный, так и те, чей интеллект ниже какого-нибудь породистого пса. Самое смешное, что влиять на творческий процесс могут в равной степени и те, и другие. Там я услышал как мудрости наподобие "Тяжелое похмелье грозит затяжным запоем", так и, например, рассказ о защищенной диссертации под заглавием: "Измерение изменения электрического потенциала шейки матки свиньи во время коитуса". <СНОСКА: Сидорович подарил мне другое название так же защищенной диссертации: "Влияние лунного затмения на менструальный цикл морских устриц" (Прим. автора)>
Там же ошивается постоянный персонаж -- полубомж Леха, неопределенного возраста (но не младше сорока), со странным понятием о чести и долге. Он живет за счет каких-то угощений, пустых бутылок и попрошайничества, больше пьет, чем ест и кругозор у него соответствующий. Но! Как-то я купил две бутылки пива, стою, курю, думаю. Он подходит и говорит: "Умираю". Я ему отдал вторую бутылку и намекнул, что хочу постоять один -- это-то он понимает с первого слова (когда мешает и больше ему не отломиться). А через полчаса-час подходит и говорит: -- Ну, брат, ты меня спас. Долг платежом красен. Я разжился тут на троих -- вот твоя доля. И протягивает бутылку жидкости для чистки стекол, в которой ровно сто семьдесят грамм. Он даже обиделся на мой отказ, хотя жидкость тут же из горла довольно шустро приговорил. x x x Есть такая писательница из Омска -- Елена Мурашова. Я о ней давно не слышал, но в начале восьмидесятых она всех замучила своими рукописями приключенческих повестей, читать которые было невыразимо скучно. На Фанконе-91 Лев Вершинин, после очередного обвинения Лены, что ее никто не понимает, заявил: -- А знаешь, мне очень понравился твой рассказ. -- Какой?! -- оживилась Мурашова. -- Опубликованный в сборнике "Пристань желтых кораблей". Тот, который и называется "Пристань желтых кораблей". Очень достойный рассказ, мне понравился. -- Так это не мой рассказ, а Лукьяненко. -- Может, -- задумчиво ответил Лев Рэмович, -- поэтому и понравился.... x x x На Фанкон-91 я ездил с женой и сыновьями. Тогда я работал у Сидоровича и издавал "Сизиф", соответственно, в качестве редактора журнала фантастики, я и ездил на коны. В один из дней выхожу из здания, где остановился, и вижу братьев Гордеевых из Винницы (молодых писателей, о которых, к сожалению, с тех пор так ничего и не слышал, хотя их рукописи были весьма многообещающими). Братья направлялись куда-то с трехлитровой банкой в сетке, предложили прогуляться с ними. В Одессе пиво очень вкусное, и почему-то продавали только в свою тару. Мы сели на травке неподалеку и, беседуя о фантастике, стали угощаться, ибо полную банку надо было отнести больному Штерну. Просидели часа полтора, под пиво, но больше обсуждая то, для чего, собственно, и собираются на коны. Возвращаемся. Навстречу мне жена: -- Опять пьянствовал?! -- Э-э, нет, -- отвечаю. -- Это братья Гордеевы пьянствовали. А я работал с молодыми авторами. x x x Сейчас много говорят и пишут о представителях сексменьшинств, но ни с одним "голубым" мне в своей жизни, к счастью наверное, встречаться не приходилось. Но курьезный случай рассказать могу. Завгороднему сняли однокомнатную квартиру в Питере и к нему тут же приехал Сан Саныч Олексенко. Они под бутылочку просидели до самого утра, причем периодически оглашали дом криками: "Боря, я тебя люблю!" и "Шура, я тебя...". Проснувшись, Борис Александрович обнаружил приколотую соседями к входной двери записку: "Голубые, любите друг друга в другом месте!" x x x На Интерпрессконах я обычно встаю очень рано -- некоторые еще не успевают улечься. На Сидорконе-93, выйдя утром в коридор, увидел одного из очень хороших писателей, которому было не очень хорошо. Тогда Вова Озеров по просьбе Сидора держал в штабном номере магазин; я пошел к нему, разбудил и купил две бутылки пива, чтобы поправить здоровье страдальца. Честно говоря, вторую я хотел выпить сам. Но в коридоре появился огромный бородач с желтым лицом и, взглянув на него, я вынужден был протянуть снадобье ему. Имени я тогда не спросил. Но на следующем Интерпрессе, я вновь увидел его утром и побежал в номер, где с вечера оставался нераскупоренная бутылка с живой водой. Утром после заезда на Сидорконе-95 я уже держал бутылку с пивом в сумке -- на всякий случай. А он... уже искал меня. А потом у меня вышел "Наследник Алвисида" и в "Книжном обозрении" появилась рецензия на роман. Я был приятно удивлен, поскольку никак не ожидал, ибо не предпринимал для этого никаких усилий. По телефону я поблагодарил корреспондента газеты Александра Ройфе, которого в лицо тогда не знал. Когда же на "Странник" я привез с утра пару бутылок пива (видя накануне знакомого бородача и прекрасно понимая, что от традиции не отвертеться), то я все ж поинтересовался -- с кем имею честь? Оказалось -- тот самый Ройфе, с которым много раз беседовал по телефону. Тогда-то я и понял, что ничего в мире просто так не случается. x x x Михаил Глебович Успенский, получив на Интерпрессконе-98 за два произведения (роман "Погляди в глаза чудовищ" и рассказ "Желтая подводная лодка "Комсомолец Мордовии", написанные в соавторстве с Андреем Лазарчуком) три премии, горестно вздохнул: -- Опять, до Красноярска тяжести тащить... <> Вячеслав Михайлович Рыбаков на Интерпрессе-97 пожаловался тележурналисту: -- У меня этих улиток, то ли шесть, то ли семь, ставить некуда. Моя супруга, смотревшая передачу, и то удивилась: на тот момент у Славы было всего (да, всего-то!) четыре. Пятую он получил на прошлом коне. x x x На Аэлите-90 (ту, примечательную, что на турбазе "Хрустальное") после карнавала завезли спиртное -- до этого потребляли привезенное, или купленное в городе, во время поездок. Сидор, узнав об этом, отправился к импровизированному ларьку. Оказалось -- только в коктейлях. Сидор попросил бутылку водки, на что ему ответили, что на молодежном мероприятии никак нельзя. Тогда он вежливо поинтересовался составом коктейля: двадцать грамм водки и апельсиновый сок. -- Двадцать пять коктейлей, -- быстро произведя мысленный подсчет, заказал Александр Викторович. Очередь взроптала. После того, как приготовили десятый стакан незамысловатой смеси, продавцы плюнули на это дело и отдали Сидору бутылку, сунув в придачу трехлитровую банку сока. x x x На Фэнзинконе в комнату, где шло спонтанное обсуждение все тех же наболевших вопросов, вошел потрясенный Роман Эмильевич Арбитман и сообщил: -- Сидорович, Куриц и Якубовский вот уже час сидят запершись в номере... -- сделав эффектную паузу добавил: -- И не пьют! x x x После фуршета на Интерпрессконе-97 мы с Вадимом Казаковым в поисках гитары забрели в номер к Ютанову (ориентируясь на звуки) и застряли там плотно и надолго. Очаровательная супруга Ютанова подарила мне и Вадику футболки с надписью "Терра фантастика". Ушел я уже в четвертом часу, безумно желая спать -- вставать-то все равно в семь. Не успел лечь в дверь стучат -- Сергей Бобров со своей Леной, желают еще пообщаться. Не зная, что говорить, пытаюсь поддерживать светский разговор, думая лишь о том, когда они уйдут -- уж очень хотелось спать. Вдруг взгляд упал на полиэтиленовый пакет с майкой, которую я, войдя в номер, бросил на кровать. -- А у Ютанова всем хорошим людям такие футболки дарят, -- голосом змея-искусителя сообщил я. Через минуту я уже спал. x x x Сидорович организовал свою первую фирму в девяностом году. Один из сотрудников попал в вытрезвитель и, воспитанный в застойные времена суровой заводской дисциплиной, поспешил скорбно уведомить об этом директора, признавшись, что сообщил людям в форме название и адрес учреждения. -- Если придет бумага, -- тут же ответил Александр Викторович, -- выпишу тебе премию, как первому из конторы, отметившемуся там. x x x Однажды, когда моему старшему сыну Глебу было года четыре, по телевизору показывали "Трех мушкетеров" с Бурвилем. Этот фильм я раньше не видел, а Глебу очень нравился наш сериал с Боярским и он решил посмотреть французский вариант, дождавшись до весьма позднего часа. В знаменитый момент прерванной дуэли, когда гвардейцев оказалось чуть ли не больше десятка, я не выдержал: -- Ведь по книге гвардейцев пятеро было! На что четырехлетний Глеб с чувством глубокого удовлетворения заметил: -- А они [создатели фильма, то есть] книгу не читали!
К моему искреннему сожалению, сын-семиклассник просмотрев все доступные киноверсии романа, к книге так и не притронулся. Но это, похоже, общая черта времени, о чем я буду говорить при других обстоятельствах и в другое время. Кстати, из домашнего сочинения Глеба же я узнал, что перу Пушкина принадлежит повесть "Капитанская дачка". x x x Не помню по какому поводу (иногда я вынужден писать школьные сочинения за детей, может, разговор шел про это) Борис Натанович Стругацкий рассказал мне такую замечательную историю: дочка Аркадия Натановича попросила его написать школьное сочинение за подругу. И он уступил настоятельным мольбам. Что вы думаете? Писатель (тогда уже с мировым именем) получил за сочинение по школьной программе литературы оценку 3/3 (тройка за правописание, возможно, лежит на совести переписчицы). x x x Когда на Интерпрессконе-95 по итогам всеобщего голосования премию получил Сергей Казменко посмертно, мы с Сидоровичем отвезли диплом и статуэтку его родителям. И были приглашены на семейное застолье по этому поводу, где отец Сережи, ведущий конструктор одного из военных учреждений, рассказал следующую историю. На испытания в открытом море сконструированного им глубоководного аппарата, что-то застопорилось и те, кто оставался наверху, были вынуждены вызывать подмогу. -- Вот бы конструктора самого запихать туда! -- в сердцах вырвалось у одного из спасателей после нескольких часов усилий. -- Вы не волнуйтесь, -- был ответ, -- он сам там и сидит... x x x Мне звонят разные люди и каждый раз я осторожно спрашиваю: "Алло, это кто?". Олексенко всегда отвечает своей коронной фразой: "Догадайся с трех раз". -- А, Борис Натанович... -- как-то раз, узнав его голос, пошутил я. -- Очень рад слышать. С тех пор так и повелось, его голос трудно не узнать на этой фразе. Были недавно у меня в гостях Сидорович и Бобров, малость засиделись, двенадцатый час ночи. Та же история: -- Алле, кто это? -- А догадайся с трех раз... -- Здравствуйте, Борис Натанович. Да, Сидорович у меня, даю. Саша берет трубку, говорит "Здравствуйте", узнает голос и довольно-таки вальяжно, со знаками препинания, объясняет когда и как отправляется на "Аэлиту". Бобров слушает, слушает, потом переводит взгляд с часов на меня: -- Это что, действительно Стругацкий звонит? x x x Эпопея Ленина в Разливе отнюдь не закончилась событиями, описанными в учебниках и научно-популярных книжках. Как известно, уже несколько лет в Разливе проводится Интерпресскон. К счастью, до шалаша от пансионата пять километров, и он пока еще стоит, наверное. Но перед пансионатом установлен бюст вождю революции, масштабом, примерно, три к одному. На Интерпрессконе-95, гипсовая голова пугала всех отбитым носом, что не помешало сильно повеселевшему в баре москвичу Саломатову забраться на плечи бюста и попытаться сунуть вождю в рот то, что неудобно и произносить вслух (уж прошу прощения, но из песни строк не выбросишь -- о времена, о нравы!). Андрей Измайлов в романе "Покровитель" описал безносого вождя перед пансионатом и к Интерпресскону-97 вождю придали должный вид ("Волшебная сила искусства -- резюмировал Андрей Нариманович). В первый же день кто-то густо напомадил губы Владимира Ильича. На Интерпрессконе-98, представители "Северо-Запада" Петрушкин и Тишинин, которым надоело сидеть в прокуренной атмосфере кафе, вышли на улицу, водрузили на голову ненавистного деятеля пустую бутылку и, набрав кучу камней, встали на исходную позицию. Мы с Бобровым вовремя заметили и едва успели отогнать ретивых стрелков. С ужасом думаю: что еще можно придумать над злосчастным бюстом и как это предотвратить? <обязательно с новой страницы. Желательно, чтобы кегель был заметно мельче от основного текста, а еще лучше если заодно и другим шрифтом.> ПРИЛОЖЕНИЕ <СНОСКА: Предлагаемые в Приложении материалы были написаны в соавторстве с Сергеем Бережным и опубликованы в журнале "Оберхам" (Прим. автора)> СТЕНОГРАММА ЗАСЕДАНИЯ СЕМИНАРА ФАНТАСТИКИ: <ЭПИГРАФ:> "Авторы считают своим долгом предупредить читателя, что ни один из персонажей этого романа не существует (и никогда не существовал) в действительности. Поэтому возможные попытки угадать, кто здесь есть кто, не имеют никакого смысла." Из предуведомления к роману А. и Б. Стругацких "Хромая судьба". РУКОВОДИТЕЛЬ: Сегодняшнее заседание необычно для нашего семинара, так как предметом обсуждения является вещь нестандартная, я бы сказал даже, уникальная. Честно признаться, я предпочел бы, чтобы присутствующие сегодня в этом зале высказали предположение: как долго обсуждаемое произведение продержится в памяти... м-м... благодарного человечества. Поднимите руки, кто вообще читал сие произведение... Так, больше половины, хорошо... Значит сюжет господину прокурору пересказывать не нужно. За сим, уважаемый прокурор, прошу... АВТОР: (Всхлипывает). ПРОКУРОР: Во-первых, до сих пор мне не доводилось ознакомиться с обсуждаемой вещью, но с другой стороны, не имея возможности противиться желанию нашего многоуважаемого руководителя, пришлось дать согласие на прокурорство, хотя объективные причины для отказа безусловно имеются. К таковым относится, во-первых, то, что вещь эту просто невозможно дочитать до конца. Тем не менее, я приступаю непосредственно к произведению. На мой взгляд, во-первых, оно о том, как один разгильдяй, человек без стержня и опоры, не никудышный, но и ничем не примечательный, определяет в итоге, в ходе многочисленных коллизий, свою жизненную позицию, переживая, во-первых, жизненную драму, потерю любимого существа, крах жизненных идеалов, изменяя при этом, во-первых, своим жизненным принципам, и пренебрегая своими обязанностями как человека и гражданина. Прошу учесть такой момент. Предложенная тема не нова и неоднократно отражалась в мировой литературе... АВТОР: (Всхлипывает). ПРОКУРОР: Другой момент, не менее привлекательный, заключается в том, что автор пытается решить свою задачу, во-первых, средствами неординарными, нестандартными, нешаблонными и необычными. Моментами ему это удается. Как-то: момент с кражей видится психологически обоснованным, но эсхатологический базис его непродуман. Другой момент, -- собственно, сама трагедия главного героя, -- производит поразительно тягостное ощущение сопричастности героя автору и наоборот. Но этот же привлекательный момент имеет и свою оборотную сторону. Отражая собой, во-первых, саму сущность психологических конфликтов своего времени, он -- я имею в виду главного героя, -- в то же время сам преломляется на мировоззрении своей эпохи. Психологическая недоработка характера демонстрирует достаточно ясно, что авторская концепция вещи создавалась в процессе написания... АВТОР: (всхлипывает). ПРОКУРОР:... что, конечно, нельзя не приветствовать. Теперь о языке. Во-первых, лексика. Удивительно мал словарный запас автора. Просто удивительно мал. Мал просто удивительно. Просто удивительно, как с таким малым словарным запасом автору удалось написать такое, в общем и целом, значительное произведение. А произведение -- в общем и целом, подчеркиваю, -- показалось мне очень и очень значительным. Поэтому я предлагаю уважаемым коллегам подумать, почему именно на этого героя автор возложил миссию пробуждения нашей совести? Почему?.. Спасибо за внимание. РУКОВОДИТЕЛЬ: Спасибо. Я думаю, что вы не правы, но все равно спасибо. Адвокат готов? Прошу... АДВОКАТ: Прежде всего я считаю нужным не согласиться с уважаемым прокурором в вопросе возможности прочтения обсуждаемого произведения. Особенно же в подвопросе интерпретации текста. Любой мало-мальски грамотный человек знает, что такое периодические дроби. Эти дроби бесконечны, если записывать их в простой позиционной системе счисления. С другой стороны, записать эти дроби чрезвычайно просто: достаточно заключить период в скобки. С учетом этого нужно рассматривать и обсуждаемую вещь. Заключая общую идею вещи, с фатальной периодичностью возникающую то и дело перед читателем, в подобие таких скобок, мы сумеем прочесть эту вещь достаточно легко. Упростив таким образом композицию произведения и сведя ее к элементарному числу с одним макроопределением в цикл, мы получаем возможность вплотную подойти к теме, главной теме вещи. АВТОР: (Всхлипывает). АДВОКАТ: Будучи необъективным максималистом, я рассматриваю данное произведение, как притчу о бесконечности познания человеком Добра и Зла в каноническом звучании этих понятий. Автор, на мой взгляд, достаточно четко определил идейную направленность вещи, что является его несомненным достоинством. Особенно мне импонирует постоянный поиск автором новых форм литературного и эмоционального воздействия на читателя. Каждым словом, запятой, фразой, оборотом автор стремится выкорячиться и не быть похожим ни на кого. Принимая во внимание новаторскую идею в сюжетном построении романа, я могу с уверенностью сказать, что это произведение навсегда останется в истории текущего литературного процесса. РУКОВОДИТЕЛЬ: Та-ак... Спасибо. Есть желающие высказаться? Лес рук. Вы, пожалуйста... 1-й УЧАСТНИК: Вообще-то, произведение мне понравилось. Хотя из двадцати пяти первых страниц я бы выкинул страниц... двадцать. АВТОР: (Всхлипывает). 1-й УЧАСТНИК: Или двадцать пять. Там сначала все ужасно затянуто, я просто не мог дотерпеть, когда же начнется самое главное. Автор все время меня настраивает: вот сейчас такое будет, такое! -- а это "такое" только на последней странице. РУКОВОДИТЕЛЬ: Погодите-ка... Но что же останется, если выкинуть первые двадцать пять страниц? Вот вы представьте себе... И что останется? ПРОКУРОР: Подсчитано -- ничего не останется. 1-й УЧАСТНИК: Ну и что? Может, в этом и заключена суровая сермяжная правда? РУКОВОДИТЕЛЬ: Нет здесь правды. Ни сермяжной, никакой. А что у нас говорит куратор уважаемого автора? ПРОКУРОР: Он ничего не говорит. Он не пришел. РУКОВОДИТЕЛЬ: Почему? ПРОКУРОР: У него вчер