Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Донецк, "Донбас", 1979.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                   ...Бороться с темными силами в человеке
                               гораздо труднее, чем совершить межпланетное
                               путешествие.
                                                         Станислав Ежи Лец




   Почтовый ящик был самый обыкновенный. Серый, с  тремя  дырочками.  Если
наклониться, то видно - белеет в  них  что-нибудь  или  нет.  Тогда  можно
открыть дверцу, вытащить  конверт,  поскорее  дойти  до  своей  каморки  и
положить его на столик. Не спеша, обязательно не спеша, раздеться, согреть
дыханием закоченевшие пальцы и, наконец, вскрыть конверт.
   Три дырочки изо дня  в  день  оставались  черными.  Вставать  по  утрам
становилось все трудней и трудней.  Денег  могло  хватить  всего  лишь  на
несколько дней, но и сил,  вероятно,  хватит  ненадолго  -  они  уходят  с
каждым-днем. Однако по утрам он все же  вставал  и  отправлялся  за  своей
дневной порцией провизии - бутылка молока  и  хлеб.  Выходя  из  дома,  он
собирал всю волю, чтобы не взглянуть  на  серый  ящик.  Не  надо.  Это  на
обратном пути. Тогда  можно  будет,  придя,  положить  конверт  на  шаткий
столик, неторопливо снять изношенный плащ, повесить его на гвоздик...
   Каждый  день,  возвращаясь  из  лавки,  он  уже   издали   смотрел   на
пыльно-серый невзрачный ящик. Ящик виден от угла. Оттуда, правда,  дырочек
не разглядеть. Белеют или по-прежнему черные?
   Отяжелевшие ноги передвигаются медленно, очень медленно.  Невмоготу  им
нести большое старое тело.  Еще  два  шага.  Дырочки  уже  видны.  Черные,
безнадежные. Много дней они остаются черными,  и  все  же  каждый  раз  он
достает ключик, открывает ящик  и  запускает  в  него  руку.  Вытащить  ее
обратно тяжело. Еще труднее закрыть непослушными пальцами  замок,  а  ведь
надо еще донести до своей каморки молоко и хлеб. А как будет  легко,  если
прибавится к этой  ноше  конверт.  Ну  сколько  он  может  весить?  Десять
граммов, не  больше.  И  тогда...  Часто,  лежа  в  холодной  постели,  он
совершенно ясно представлял себе, как, получив ответ, начнет отогреваться.
Весь. Телом и душой, каждой клеточкой. Можно будет поесть. Не очень сытно,
но так, чтобы почувствовать тепло. В эти, быть может, последние дни  самое
важное - тепло. Оно наполнит его тело, и затем...
   А если они не поверят, не согласятся? Нет, нет, они поймут... Тогда  он
поедет к ним, скажет, где тайник, и снова, пусть в последний  раз,  ощутит
призывную волну далекого мира... И  тут  же  возникало  сомнение:  отдать,
открыть тайник, снять вето, стоившее стольких жизней? Впрочем, сил  совсем
не осталось. Скоро кончится все... Пусть берут. Ведь он решил это,  твердо
решил, когда отправлял письмо... Да, только бы пришел  ответ.  Он  откроет
все, отдаст тайник людям, и пусть люди решат... Пусть все испытают то, что
было доступно немногим... Пусть решают сами...
   Пошли дожди. Все  сложнее  становилось  на  холодном  порывистом  ветру
открывать маленький ржавый замок, но он  неизменно  открывал,  не  доверяя
трем дырочкам.
   Однажды, когда в его обычный час на улице было совсем темно, он  встать
не смог. Не встал он и на второй, и на третий день.
   Увезли его в морг дней через пять, и равнодушные люди,  которые  тащили
носилки мимо неприметного серого почтового ящика,  не  обратили,  конечно,
внимания на то, что все три дырочки были белыми.





   Это была трудная ночь. Крэл провел ее без сна, не отходя от гиалоскопа.
Набор данных для  очередной  настройки  генератора  вычислительная  машина
успевала выдавать за двадцать две минуты.
   Запись цифр в журнале.
   Новое задание машине.
   Вспыхивает лампочка готовности.
   Пуск.
   Облучение произведено, а на  гиалоскопе  по-прежнему  спокойно  мерцают
плавные зеленоватые линии. Крэл снова закладывает программу  в  машину,  и
вскоре опять появляется полоска с цифрами, которые выдало  счетно-решающее
устройство, перебрав тысячи возможных вариантов.
   Пуск.
   Это уже лучше, ближе. Еще  и  еще  подсчеты.  Пристрелка  продолжается.
Кюветы с живым  препаратом  сменяются  на  ленте  гиалоскопа.  При  каждом
последующем  облучении  отчетливей  становятся  всплески  зеленых   линий.
Вот-вот свершится... Еще  одно  усилие  мысли,  счастливая  догадка,  быть
может, просто  инстинктивное  умение  поймать  что-то  едва  уловимое,  но
совершенно необходимое - и решение будет найдено. Подтвердится гипотеза, а
тогда... Только не отвлечься,  только  не  упустить!  Вот  главное.  Стоит
немного уйти в сторону, и потеря может оказаться невосполнимой.  Множество
комбинаций  придется  перепробовать  вновь  и  вновь,  но  будешь   только
удаляться от того, к чему подошел так близко...
   Кончается  запас  препаратов.  Утром  вычислительную  машину   загрузят
сотрудники других лабораторий...
   Пуск, пуск, пуск...
   Ночь не прошла даром - с наступлением нового дня Крэла ждала удача.
   Он распахнул окна, выходящие в парк, и утро  ворвалось  в  лабораторию.
Раннее, свежее, оно словно награждало его за долгие  утомительные  вечера,
за бессонные ночи, проведенные в поисках кода излучения. Теперь  все  было
позади...
   Вдруг Крэл испугался -  а  может  быть,  только  почудилось?  Сказалась
предельная усталость, и он желаемое принял за осуществленное?  Крэл  снова
включил гиалоскоп. Немного  подрагивающие  пальцы  привычно  пробежали  по
клавишам программного устройства.
   Минуты, в течение  которых  электронный  помощник  выверял  результаты,
казались намного длиннее обычных, повседневных минут... Четко  срабатывали
одна за другой группы контроля, вот потухла последняя  лампочка  на  щите,
вот появился яркий зеленый пик на экране. Устойчивый, спокойный.
   Да, успех был несомненным. Исследуя процессы, происходящие в  организме
насекомых при метаморфозе, Крэл еще  несколько  лет  тому  назад  подметил
важную закономерность: на ферментативные процессы отдельной  особи  влияла
не только среда, но и родственные особи. Чем  больше  их  скоплялось,  тем
более  мощное  поле  они  создавали,  способствуя  метаморфозу.  Крэл   не
ограничился описанием  удивительного  явления,  а,  изучив  характеристики
этого биополя,  попытался  воспроизвести  его  искусственно,  и  теперь...
теперь гипотеза подтверждена  в  эксперименте.  Сомнений  быть  не  могло,
однако молодой ученый решил еще раз повторить опыт. Он уже хотел  включить
прибор, но в это время в лабораторию вошел Альберт Нолан.
   Никогда он не появлялся в институте так рано.
   Не снимая плаща и шляпы, Нолан коротко кивнул Крэлу и  сразу  прошел  к
гиалоскопу.
   - Все-таки получилось!  -  В  тоне,  каким  Нолан  произнес  это,  Крэл
энтузиазма не уловил. Скорее наоборот - досаду.
   Нолан устало опустился на стул. Высокий, худой, с  обильной  сединой  в
темных волосах, он всегда казался старше своих лет, а сейчас, понуро  сидя
у прибора, выглядел особенно плохо.  Крэл  никак  не  мог  понять,  почему
великолепное завершение его работы, видимо, серьезно огорчило  знаменитого
ученого.
   Несколько месяцев Крэл, как праздника, ждал  дня,  когда,  наконец,  он
сможет показать Альберту Нолану результаты исследований, из которых станет
очевидным - гипотеза подтверждена опытом! Все получилось иначе. Не  только
буднично, но почему-то скверно.
   В институте Нолан занимал особое, несколько странное положение.  Будучи
крупным  ученым,  он  не   возглавлял   никакого   направления,   отклонял
предложения занять официальный пост, даже  противился  избранию  в  ученый
совет. Работал он  много,  обычно  без  помощников,  сторонясь  всего,  не
касавшегося его непосредственно, и  предпочитал  заниматься  отвлеченными,
сугубо теоретическими проблемами. Нолан жил  одиноко,  держался  замкнуто,
внешне сурово. Те, кто знал его давно, говорили,  что  до  катастрофы,  во
время которой в лаборатории Арнольдса погибла жена Нолана  и  его  близкий
друг, он был совсем другим. Общительным, радушным и смешливым. Но и теперь
обычная сдержанность  Нолана,  его  замкнутость  не  отталкивали.  К  нему
приходили с каждой новой, удачной или никак  не  получающейся  работой,  с
трудной задачей. Он обладал редкой способностью давать советы  ненавязчиво
и деликатно. Часто у искавшего его помощи оставалось впечатление, будто не
Нолан, а он сам нашел ответ. Толково и быстро, только потому, что высказал
свои сомнения Альберту Нолану, который умел слушать и немногословно, почти
незаметно подсказывать  нужное,  подчас  единственное  возможное  решение.
Молодые, да и не только молодые ученые института, высшей наградой  считали
его похвалу. Оценки Нолана были  строги,  отзывы  скупы  и  точны.  Многие
нетерпеливо и трепетно ждали его суда, работали с  надеждой  услышать  его
лестное заключение, просто ободряющее слово.
   Крэл не мог догадаться, почему его успех неприятен Нолану.  Впрочем,  в
позе-огорченного человека Нолан оставался недолго. Он встал, на  лице  его
появилась улыбка, которую видели теперь редко, он тихо и очень по-дружески
спросил Крэла:
   - Вы рады, вам хорошо?
   Крэл медлил с ответом:
   - Теперь... Теперь не знаю... Мне казалось... Нет, нет, не может  быть.
- Крэл всегда немного терялся в присутствии Нолана, но все же  собрался  с
духом и спросил: - Вас огорчает удачное завершение моей работы?
   От прямого ответа Альберт Нолан уклонился, однако говорил он искренне:
   - Это победа, Крэл. Ваша победа. Такая  бывает  один  раз  в  жизни.  А
потом, если даже успех последует  за  успехом,  все  будет  уже  не  таким
привлекательным. Я рад за  вас.  Рад,  что  выдалось  яркое,  чистое  утро
сегодня.
   "О, Нолан, оказывается, даже это заметил", - подумал Крэл, не ожидавший
от обычно суховатого ученого  подобных  слов.  А  Нолан,  с  присущей  ему
манерой  изящно,  выразительно,  будто  заново  творя  каждое  неторопливо
произносимое слово, продолжал говорить о том, как хорошо сделать  открытие
именно в такое жизнерадостное утро.
   - Вы читали книгу Ирола "Опасные открытия"? - Переход  показался  Крэлу
слишком резким, он не понял, почему Нолан задает этот  вопрос,  и  ответил
неопределенно:
   - Просматривал.
   - В его книге есть любопытные места. Он,  например,  приводит  перечень
открытий, сделанных учеными, которые не задумывались, для  чего  конкретно
могут пригодиться их  труды.  Любое  открытие,  отмечает  Ирол,  сколь  бы
страшным оно ни оказалось  впоследствии,  имеет  обратную,  более  светлую
сторону, может при каких-то обстоятельствах  стать  полезным.  Но  даже  у
Ирола, в его перечне,  нет  таких  открытий,  которые  никогда  не  станут
полезными, а могут принести людям лишь много страданий.
   - Доктор Нолан, неужели это?.. - Крэл указал на гиалоскоп.
   - Да, Крэл, я считаю - оно опасней всех, перечисленных Иролом.
   - Но помилуйте, чем и кому может угрожать открытие способа  воздействия
на ферментативные процессы при метаморфозе насекомых?
   Нолан молчал. Он оперся плечом на оконную раму и смотрел в  парк.  "Что
имел в виду Нолан?" - старался понять Крэл. Хотелось разобраться  во  всем
происходящем,  оценить  отношение  Нолана  к  его  теме.   Альберт   Нолан
безотказно помогал сотрудникам института, делая это с готовностью,  однако
только в тех случаях, когда  к  нему  обращались  за  помощью.  Крэл  стал
припоминать, что к его работе Нолан, пожалуй, относился  несколько  иначе.
Лабораторию Крэла он посещал  гораздо  чаще,  чем  другие  лаборатории,  и
всегда по своей инициативе. Нолан постоянно был в курсе проводимых  Крэлом
исследований. Вот и теперь он пришел сюда, вероятно  зная,  что  наступает
решающий момент. Пришел, ожидая результата... А может  быть,  и  предвидя,
каким он окажется?..
   - Вам известно, Крэл, что ваша тема заказная?  -  Нолан  отвернулся  от
окна, выражение его лица было невозмутимо.
   - Заказная? Удивительно. Наш сугубо теоретический институт, насколько я
знаю, редко интересует людей, финансирующих отдельные темы.
   -  А  вот  вашу,  Крэл,  финансируют.  Нашелся  заказчик.  Сравнительно
недавно. Уже после того,  как  вы  опубликовали  свою  работу  о  биополе,
создаваемом насекомыми. Не случайно вам выделили специальную  лабораторию,
оборудовали ее самой совершенной аппаратурой. Ваше открытие ждут, надеясь,
что вам удастся генерировать излучение,  стимулирующее  синтез  ферментов,
нужных при метаморфозе.
   - Надеясь?
   - Очень. Но заказчики еще не уверены в успехе.
   - А вы... Вы были уверены?
   - Да.
   - Почему?
   - Вы шли правильным путем и располагали такой аппаратурой,  которой  не
существовало двенадцать лет назад, когда я открыл открытое вами сегодня.
   - Значит, я... значит, все впустую?.. Но ведь нигде... В литературе нет
ничего подобного!
   - Не огорчайтесь, Крэл. Вы работали так, как подобает  ученому.  Больше
того,  сделанное  вами  намного   совершенней   сделанного   раньше.   Это
естественно. Общее  развитие  науки  позволяет  решать  теперь  задачи  на
несравненно более высоком уровне.  Фактически  вы  открыли  все  заново  и
сделали это лучше, чем я. Эта победа - ваша.
   - Но ведь двенадцать лет назад...
   Нолан  отошел  от  окна.  Теперь  Крэл  увидел  его   лицо.   Открытое,
сосредоточенно-спокойное,  с  глазами  прямо  и   честно   смотрящими   на
собеседника.
   - Да, Крэл, я не опубликовал своего открытия. Я уже тогда понимал,  как
оно может быть опасно.


   Прошло десять дней с того утра. Крэл почти не виделся с Ноланом.  Нолан
уезжал куда-то, потом вернулся,  иногда  появлялся  в  институте,  и  Крэл
встречал его только в коридоре, в вестибюле. Нолан, как всегда, приветливо
отвечал на поклоны Крэла, но разговора не начинал.  Одна  из  встреч,  при
которой они тоже не обменялись ни словом, но которая сыграла большую  роль
в  их  отношениях,  произошла  на  совещании   у   профессора   Оверберга,
руководителя института.
   В конце месяца, по пятницам, у Оверберга заслушивали отчеты  по  темам.
Всем, кроме  Нолана,  это  очередное  совещание,  конечно,  не  показалось
каким-то особенным. Все шло своим чередом. Каждый из выступавших в течение
десяти,  максимум  двенадцати  минут   -   таков   был   порядок,   твердо
установленный деловитым и требовательным профессором, - четко докладывал о
проделанной работе, и лишь в исключительных случаях, когда  кто-нибудь  из
сотрудников  института  мог  сообщить  о  чем-то   уже   завершенном   или
выдающемся, ему предоставлялось дополнительное время.
   Крэл уложился в восемь минут.
   Профессор Оверберг с явным неодобрением выслушал его отчет.
   -  Попытки  подобрать  код  излучения  непозволительно  затянулись.  Вы
согласны, Крэл? - Крэл молча кивнул, а  профессор  довольно  обстоятельно,
хотя  и  немногословно  перечислил,  какие  именно  условия  были  созданы
дирекцией для молодого ученого, и закончил:
   - Времени ушло слишком много.  Особенно  на  проверку  последней  серии
облучений. Сколько вам нужно еще?
   - Я попытаюсь... попытаюсь в течение ближайших двух... трех месяцев...
   - Двух, - отрезал директор.
   - Хорошо.
   Вот только тогда, стараясь сделать это  незаметно,  Крэл  посмотрел  на
Нолана. По лицу Нолана невозможно было определить,  какое  впечатление  на
него произвел поступок Крэла.


   Конец недели Крэл обычно проводил в  Асперте.  Ехать  туда  приходилось
долго: электропоездом, затем автобусом. Крэл попадал  в  пансионат  только
поздно  вечером,  однако  мирился  с  этим  неудобством.  Его   привлекала
дешевизна уютного пансионата, красота гор, окружающих маленькую долину,  и
прелесть кристального синего озера у  самого  Асперта.  Тихий  захолустный
поселок обладал еще одним преимуществом, которое Крэл  особенно  ценил:  в
Асперте можно было отдохнуть, не рискуя встретить кого-нибудь из знакомых.
Но однажды, вскоре после  совещания  у  Оверберга,  в  один  из  субботних
вечеров, такая встреча все же произошла.  Совершенно  неожиданная,  она  и
насторожила Крэла, и обрадовала.
   Наступила ночь. Прохладная,  безветренная.  На  террасе,  обращенной  к
горам, за маленькими, на двоих,  столиками  народа  было  немного.  Кто-то
потягивал коктейль, кто-то склонился над шахматной  доской.  Под  низкими,
разноцветными абажурами, стремясь к  свету,  роилась  мошкара,  незлобивая
здесь, в предгорьях, плохо приспособившаяся к  отсутствию  ночного  тепла.
Горы были  совсем  близко,  но  они  не  теснили  приветливую  долину,  а,
казалось, защищали ее от неспокойного мира. Крэла всегда  тянуло  в  горы.
Лейкемия в последние годы донимала все больше, а в Асперте ему становилось
значительно легче, Асперт давал  зарядку  на  неделю.  Как-то  сами  собой
уходили повседневные тревоги. Волнения, возникшие внизу, в столице, здесь,
под  боком  у  вечных  исполинов,  представлялись  незначительными,  легко
преодолимыми. Однако в последнее время даже привычный отдых в горах  плохо
помогал отключиться от  настойчивой,  постоянно  беспокоящей  мысли:  "Как
распорядиться открытием?"
   В Асперте - там уже погасли огни, - на островерхой колоколенке  пробило
одиннадцать. Кофе остыл, книга лежала закрытой  -  сосредоточиться  мешала
будоражащая джазовая музыка, которая непрестанно лилась из  репродукторов,
- и Крэл уже собрался встать, как вдруг у столика появился Альберт Нолан.
   - Можно? - Нолан показал на свободное место.
   Крэл  впервые  встретился  с  Альбертом   Ноланом   вне   института   и
почувствовал некоторую скованность, неловкость в его  присутствии.  Прежде
всего удивительным показалось, почему Нолан приехал в Асперт, хотя  обычно
он отдыхал в более комфортабельных местах. Случайно это или намеренно?
   Крэла всегда тянуло к Нолану, он ценил  каждую  возможность  общения  с
этим обаятельным и утонченным человеком. Часто хотелось,  прервав  деловую
беседу, вызвать на  разговор,  совсем  не  касавшийся  работы,  но  мешала
суховатость  Нолана,  казалось,  оберегающего  в  себе  что-то  потаенное,
недоступное.
   Нолан сел за стол и заказал ужин. Говорил он непринужденно,  остроумно,
и Крэл увидел в нем совершенно не знакомого человека. Такого, каким его не
знали в институте.
   Так начались  встречи  в  Асперте.  Отношения  их  сделались  несколько
странными. В институте ни слова о вечерах, проведенных в пансионате,  а  в
Асперте - о делах институтских. Сначала  этот  безмолвный  уговор  казался
Крэлу  естественным,  но  вскоре  неторопливые  рассуждения  профессора  о
новеллах Тенеллана стали раздражать его, и он прервал игру:
   - Остался месяц.
   Нолан сразу понял Крэла  и  замолчал,  сосредоточенно  раскуривая  свою
длинную, удивительно приятную по форме трубку. Потом достал изящный  узкий
конверт и протянул Крэлу.  На  конверте,  запечатанном  перстнем  Альберта
Нолана, тонким пером было написано: "Доктору Арнольдсу". И все.
   - Я это приготовил для вас, Крэл. Может случиться, что в институте... -
Нолан, видимо, с трудом подыскивал подходящее слово, - в институте ваша...
медлительность покажется подозрительной, и  вас  уволят.  В  этом  случае,
разумеется, получить работу будет очень трудно. Вот  тогда,  если  хотите,
поезжайте к "старику". Он возьмет вас к себе...
   - Как, это тот самый Арнольдс?
   - Да, тот самый, - понимающе улыбнулся Нолан.
   Крэл едва пришел в себя: ведь попасть к "старику",  в  его  знаменитую,
известную всему миру школу-лабораторию -  это  значило  получить  огромные
возможности  для  работы,  это  давало  такую  обеспеченность,  какой  мог
позавидовать любой ученый. Это предвещало славу!
   - Не могу! - Крэл возвратил  конверт  Нолану.  Нолан  оставался  внешне
спокойным, он только зачем-то стал разжигать непотухавшую трубку,  а  Крэл
продолжал уверенней.  -  Сделать  так,  как  предлагаете  вы,  поступиться
честью? Нет, нет...
   Нолан резко выпрямился в кресле. Крэл смешался и заговорил совсем тихо:
   - Я не хотел вас оскорбить, поверьте, но утаить открытие?.. Как  можно!
Ведь все нужное для работы мне предоставлял институт, я получал  деньги  и
вдруг не отдам то, за что мне уже заплатили... Но, разумеется,  главное  в
другом.  Прежде  всего  я  -  ученый,  и,  следовательно,  сделанное  мною
принадлежит не мне одному.
   Было поздно.  Взошла  луна.  Теперь  она  освещала  не  только  вершины
Навреса, а и спокойное  море  тумана,  надежно  укрывавшего  спящий  внизу
Асперт. Сейчас  поселок  казался  погруженным  в  тихие  воды,  замерзшим,
сказочным. На террасе над столиками  одна  за  другой  гасли  разноцветные
лампы. Нолан, помешивая остывший кофе, несколько раз  повторил  непонятную
для Крэла фразу - "Опять все та же дилемма".
   - Кому должно принадлежать открытие? -  спросил  Нолан.  Спросил  не  у
Крэла, а скорее у кого-то неведомого, кто в состоянии был бы  ответить.  -
Кому отдать то,  во  что  вложен  ум,  душа,  наконец,  жизнь?  Тому,  кто
заплатил? А может быть,  гораздо  выше,  значительней  и  безмерно  ценней
именно то, что купить нельзя, - творчество? Кто же,  кроме  самих  ученых,
вправе распоряжаться этим?
   Крэл впервые увидел, что Нолан, мнение которого  обычно  воспринималось
окружающими как нечто безапелляционное, сам ищет, пытаясь  решить  задачу,
сложную  даже  для  него.  Крэл  уже  справился  со  смущением,   старался
противиться внутренней силе Нолана, огромному  влиянию,  какое  он  всегда
умел оказывать на собеседника, и вопрос задал твердо:
   - Неужели и вы разделяете заблуждение тех ученых, которые считают,  что
наука должна, вернее, может стать над или вне политики?
   - Ответить на это трудно. Да, я считаю, что ученые могут  много.  Очень
много, и я надеюсь... А вот порой... Я  устал,  слишком  устал,  и,  может
быть, поэтому мне иногда представляются тщетными все  наши  усилия.  Но  я
креплюсь... Знаете, Крэл, я не люблю бесплодно  терзаться  по  поводу  зол
нашего плохо устроенного мира и не принадлежу к числу тех ученых,  которые
негодуют, возмущаются, просто в ужас приходят, когда их открытия  вдруг  -
какая наивность! - политики используют для того, чтобы мир наш, и без того
устроенный плохо, сделать еще  страшней,  еще  отвратительней.  Совесть  у
таких ученых очень чувствительна, стремление быть объективными безудержно.
Совесть они  успокаивают  в  доверительных  беседах  с  единомышленниками,
объективность  проявляют,  время  от   времени   подписывая   какое-нибудь
очередное  воззвание,  и...  и  усердно  продолжают  плоды  трудов   своих
вкладывать  в  пасть  чудовища,  именуемого  милитаризмом.  Разве  это  не
отвратительно, разве вы, Крэл, хотите поступать так же?
   - Разумеется, нет. Но мне хочется понять, почему ученые -  я  говорю  о
честных ученых, - все же продолжают насыщать чудовище, что побуждает их  к
этому?
   -  Только  одно,  -  быстро  ответил  Нолан,  -  только  одно:  радость
творчества, неукротимое стремление создавать. Считается аксиомой: голод "и
любовь движут людьми. Совершенно верно,  но  этого  мало.  Человек  прежде
всего созидатель, а ученые - наиболее характерная в этом  отношении  резко
выраженная часть человеческого  общества.  Самое  сильное,  ни  с  чем  не
сравнимое удовлетворение они получают в процессе созидания,  в  творческом
процессе, то есть открывая  новое.  А  дальше  получается  совсем  просто:
сделанные учеными открытия  входят  в  мир  и  начинают  существовать  уже
независимо от ученых и даже от тех, кто стремится  овладеть  открытиями...
Вот только те открытия, которые не делают мир чище и лучше,  рождаться  не
должны. А если они и возникают, то их надо...
   - Убивать или прятать? Пожалуй, это наиболее легкий путь. Особенно если
иметь этакий универсальный критерий, позволяющий безошибочно ставить штамп
- "опасно"! А кто возьмет на себя ответственность и смелость решать, какое
открытие можно отдавать людям, а  какое  следует  убить,  как  только  оно
родилось? Я думал: способен ли я на это? Нет. Не могу. А в данном случае я
не только не счел себя вправе  принимать  решение,  но,  к  стыду  своему,
впервые в жизни задал себе вопрос: кому  нужны  мои  работы?  Согласитесь,
решить, сколь опасно открытие, можно только при условии,  когда  известно,
кого именно открытие может заинтересовать.
   Крэл пытливо посмотрел  на  Нолана,  ожидая,  что  он  хотя  бы  теперь
приподнимает завесу. Нолан молчал.
   - Я мучился все эти недели. С того момента,  когда  вы  пришли  ко  мне
утром... Вам  нельзя  не  верить,  но  поймите...  Словом,  я  должен  был
разобраться  во  всем  этом...  Забросил-опыты  -   мне   противно   стало
прикасаться к  гиалоскопу  -  и  начал  поиски.  С  энтомологии,  конечно.
Казалось,  уж  если  научился  влиять  на  ферментативные   процессы   при
метаморфозе, то  где  же  как  не  у  энтомологов  разыскивать  вероятного
заказчика. Таковых не обнаружилось. Тогда пришлось расширить круг поисков,
влезть  в  области  самые  разные,  вплоть  до  пищевой  промышленности  и
технологии производства парфюмерных отдушек, понадобилось даже  обратиться
к патентной  литературе,  изучить  спрос,  стараясь  выявить,  кого  может
заинтересовать новый способ синтеза ферментов. Ничего. Еще вчера,  копаясь
в библиотеке Медицинской академии, я пытался найти что-то такое, что могло
бы подсказать мне: открытие нужно, имеет  практический  интерес.  Но  даже
отчаявшись, я помнил ваши слова - тема заказная. Кто же  заказчик?  Узнать
об этом в институте...
   - В институте заказчик не известен никому, кроме доктора Оверберга.
   - И вас, конечно.
   - Я знаю о нем не потому, что работаю у Оверберга.
   - Потому что занимались этим раньше?
   - Если хотите - да!
   Нолан решал трудную задачу. Дело зашло слишком далеко. Молодой  человек
не захочет, - да Нолан  на  это"  и  не  рассчитывал,  -  не  будет  слепо
следовать его желаниям. Значит, Крэла надо посвятить в тайну. Вправе ли он
это сделать? Таков, как Крэл, не ограничится пассивной  ролью,  ринется  в
борьбу или не найдет  в  себе  сил,  окажется  слишком  слабым  для  столь
серьезного испытания. Тогда, не исключено, еще одна  жертва,  может  быть,
бесполезная... А что, если бы это был его сын?.. Нолан едва понимал Крэла,
а тот продолжал говорить горячо, уже  этим  показывая,  что  не  останется
беспристрастным и, наверно, окажется смелым.
   - Вы поставили передо мной дилемму: скрывать или  не  скрывать.  Считая
открытие опасным, вы насторожили меня. Что оставалось делать?  Да,  я  уже
задержал ход событий. Оверберг дал мне два месяца сроку, - напомнил  Крэл.
- Остался один. Не так много времени, чтобы  изменить  свои  убеждения.  Я
всегда был уверен: опасных открытий не существует, а есть опасные  способы
их применения. И еще одно. Мне кажется,  чем  значительней  открытие,  тем
ярче проявятся обе его стороны.
   Нолан опустил веки и медленно потер указательным пальцем висок.
   - Вы правы, - Нолан  все  еще  сидел,  сомкнув  веки,  и  Крэл  немного
наклонил абажур. Свет не мешал теперь Нолану. Он открыл  глаза  и  положил
сухую, горячую ладонь на руку молодого человека. -  Хорошо  сказано:  ярче
проявятся обе стороны. Хорошо... Но,  дорогой  мой,  вы  мыслите,  и  это,
конечно, естественно, категориями земными, думаете об открытии,  сделанном
человеком и касающимся только человека. Но учтите: открытое  нами  -  мной
двенадцать лет назад, вами теперь - способно, в конечном  счете,  повлиять
на общее  состояние  биосферы  нашей  планеты,  способно  разбудить  силы,
которые, быть может, окажутся враждебными человеку, чуждыми Земле.
   Крэл ожидал всего, только не этого. Никогда ему не приходила  в  голову
мысль, что капелька пробужденного им в гиалоскопе  фермента  при  каких-то
условиях может вызвать явления глобального порядка. А Нолан продолжал:
   - Но главное не в этом. Решая вопрос, будить ли  эту  силу,  мы  должны
учитывать и другое: сумеем ли сдержать то страшное, что еще живет в людях?
   Нолан поднялся, рассеянно оглядываясь. Терраса  была  пуста.  Кроме  их
столика, нигде не горели теплые огоньки ламп. Звездная ночь выдалась не по
сезону холодной, и он зябко стянул на груди борта пиджака. Крэл понял, как
измучен Нолан, как трудно ему сейчас. Захотелось быть участливей,  сказать
о своей готовности помочь, но не то  от  смущения,  не  то  из-за  ложного
стыда, он так и не сумел произнести нужных в такую минуту слов. Да этого и
не потребовалось. Нолан, словно что-то внезапно распрямилось в нем,  опять
ожил, стал привычно  подтянутым  и  уже  ясными,  чуть  задорными  глазами
смотрел на собеседника.
   - Значит, искали,  говорите?  Пытались  установить,  кто  заказчик.  Не
нашли?
   - Не нашел.
   - Вы получаете ежемесячный энтомологический справочник?
   - Да, конечно.
   - Просматриваете его внимательно?
   - Если говорить откровенно - нет, - немного помедлив,  ответил  Крэл  и
подумал, что  Нолан  не  упускал  ничего,  учитывал  в  его  работе,  даже
частности.
   - Вы не пытались, Крэл, обстоятельней заняться энтомологией?
   - Пытался, - вздохнул Крэл. - Безуспешно. Если  бы  удавалось  вызывать
сдвиги синтеза фермента при облучении каких-нибудь других животных,  я  бы
вовсе оставил возню с насекомыми. Терпеть не могу  насекомых.  Любых.  Все
они вызывают у меня гадливое  чувство,  а  некоторые,  признаться  стыдно,
отвращение, порой просто боязнь.
   - Ну что же, это естественно, - медленно ответил  Нолан,  -  и  даже  в
какой-то степени подтверждает правоту Ваматра.
   - Ваматра?.. Очень знакомое имя. Кажется, энтомолог?
   - Совершенно верно.
   - Теперь я вспоминаю - несколько лет назад мне попадались его статьи, а
потом я уже не встречал их. Он умер?
   - Как вам сказать?.. Для меня... Нет. Он жив, не подвергся, как  Эльда,
влиянию этих страшных существ... Уцелел.
   - Так, значит, он?.. - Крэл осекся, почувствовал, что его вопрос  может
быть неприятен Нолану, всегда уклонявшемуся от разговоров о катастрофе,  о
гибели близких. И в самом деле, Нолан сам поспешил задать вопрос Крэлу:
   - А вы не задумывались, почему только у насекомых можно вызвать сдвиги,
получить совершенно необычные типы ферментов? Впрочем, вам, как биофизику,
трудно было бы разобраться во всем этом. И все-таки без энтомологии, Крэл,
вам, пожалуй, не обойтись. Разумеется, если вы... Пойдемте.
   Они поднялись на этаж, где были  их  номера.  Нолан  дышал  тяжело,  но
одышка была вызвана  скорее  волнением,  чем  необходимостью  преодолевать
довольно крутую лестницу.
   - Зайдите, пожалуйста, ко мне на минутку. - В  номере  Нолан  вынул  из
портфеля пакет и передал его Крэлу. - Здесь статья Ваматра.  Она  написана
им вместе с доктором Бичетом... Бичет... Бичет не  уцелел,  погиб,  как  и
Эльда... Прочтите. Статья нигде не опубликована, хотя написана тогда,  еще
до несчастья.


   Работа Ваматра и Бичета  увлекла  Крэла.  Гипотеза  их  была  настолько
сумасшедшей, что могла показаться гениальной. Поначалу Крэл не  без  труда
пробирался  через  дебри  энтомологических  определений  и  описаний,   но
выводы...  Выводы,  сделанные  Ваматром   и   Бичетом,   заставили   Крэла
перечитывать  их  работу  вновь  и  вновь.  Теперь  он  уже  совсем  иначе
воспринимал описания, раньше казавшиеся многословными, излишне подробными.
Крэл стал понимать, что в каждом разделе обстоятельной статьи авторы очень
умело приводят доводы, помогающие уверовать  в  их  гипотезу.  Педантично,
вместе с тем совершенно по-новому открывают читателю мир насекомых.
   Мир этот огромен. Больше миллиона  видов!  Цифра  внушительная,  однако
впечатляла не она, а сопоставление, иллюстрирующее статью:  "Видов  мух  в
одной только Франции больше,  чем  видов  всех  млекопитающих,  населяющих
земной шар, причем мухи разных видов отличаются одна от другой  в  большей
степени, чем мышь от слона".
   Не меньше 80% видов животных - насекомые!
   Только одна пятая часть приходится на всех остальных.
   Крэл  никогда  раньше  не  задумывался  над  этими  цифрами.  Выходило,
что-человек живет в мире насекомых. Они  проникли  всюду,  заполнили  весь
мир, однако... не стали главенствующими на Земле.
   Ваматр и Бичет не только обосновали  сделанное  ими  заключение,  но  и
показали, каким  путем  пришли  к  нему.  Начали  они  свои  исследования,
занявшись вопросами "социологии" высших насекомых. Здесь  еще  сомнения  и
поиск: "а может быть, насекомые -  это  неудавшийся  эксперимент  природы?
Может быть, ставка жизни на Земле делалась на них, а не на человека?!"  Их
не миновало увлечение, свойственное многим энтомологам, которые,  наблюдая
общественных насекомых, старались  найти  сходство  между  "цивилизациями"
насекомых и цивилизацией, созданной человеком. Вскоре они,  как  и  другие
ученые, пришли к выводу, что "логика  насекомых."  совершенно  отлична  от
нашей логики. И вот первый, пожалуй, фундаментальный  вывод,  сделанный  в
результате долгих наблюдений и тщательно поставленных опытов: "Мы различны
по самой своей природе". Почему?..
   И снова исследования, теперь предпринятые  для  изучения  психики  этих
загадочных для человека существ. "Да, насекомые  подчинены  общему  закону
развития в сторону повышения уровня психики. Но на этом  пути  встретилась
одна серьезная помеха - размеры насекомых. Насекомые так малы, что  у  них
неизбежно должны существовать ограничения в числе нервных  элементов.  Как
обойти это препятствие? В какой-то мере задачу решили _общества_ насекомых
- _переплели в одно целое крошечные индивидуальные  мозги_,  способами,  в
тайну  которых  человек  только  начинает  проникать.  Так,  у  насекомых,
например,  муравьев,  создалась  основа  для  головокружительного  взлета:
развилось   земледелие,   скотоводство,   сбор    и    создание    запасов
продовольствия, возникли войны.
   А затем все остановилось. В чем дело?  Ведь,  казалось  бы,  оставалось
сделать один только  шаг.  Но  насекомые  продолжают  стоять  на  месте...
Миллионы лет... Кто знает, не  пошло  ли  все  по  иному  пути  на  других
планетах?.." К этому выводу пришел Реми  Шовен.  А  Ваматр  и  Бичет?  Они
рискнули  пойти  дальше.  Работы  Реми  Шовена,  несомненно,  помогли   им
сформулировать гипотезу, так как они приводят в своей статье его слова  об
обществе  насекомых:  "Здесь  мы  сталкиваемся  с  посрамлением  всяческих
теорий.  Может  быть,  пределы  нашей  планеты  и  нашей   науки   слишком
ограничены. Если бы нам были известны пути, по которым развивается жизнь в
других точках Вселенной, эта проблема,  несомненно,  показалась  бы  менее
запутанной".
   Узел этот разрубили Ваматр и Бичет. Показав, как мало  насекомые  имеют
генетических связей с другими представителями живого мира планеты,  изучив
все, что может подтвердить их  гипотезу,  они  пришли  к  заключению,  что
насекомые _чужие_!
   "Да, бесспорно, - говорилось в статье, так и не увидевшей  свет,  -  на
нашей планете жизнь зародилась и  развивалась.  Уже  теперь  ученые  могут
проследить, как разрастались ветки земного древа  жизни,  могут  показать,
как шла эволюция. Но все ли ветви?  А  не  стоят  ли  насекомые  особняком
этаким загадочным и совсем не похожим на это дерево кустом, а может  быть,
даже не кустом, а цепкими лианами, оплетающими, пронизывающими все живое в
своей борьбе за место  на  непривычной  планете?  Насекомые  и  родственны
нашему миру, как родственны между собой углеродистые существа, в каких  бы
мирах они не зародились, и вместе с тем уж очень отличны от того,  что  не
входит в их особую, во многом таинственную группу жизни".
   И  авторы  делают  вывод:  "Можно  предположить,  что  каким-то  путем,
например с метеоритами, на Землю попали  зародыши.  Они  не  нашли  у  нас
подходящих для  себя  условий,  не  смогли  развиться  полностью,  достичь
высших, может быть, даже разумных форм, каких достигли на своей планете, а
лишь  распространились  беспредельно  и   проявили   некоторые   необычные
свойства, порой ставящие в тупик земных ученых".
   Множество  примеров  приводят  энтомологи,  подкрепляя  свою  мысль  об
исключительности этого класса живого, убеждая, что насекомые действительно
стоят особняком от растений и животных. И авторы идут дальше: "Две жизни у
насекомых: одна - которую они вели у себя, на родной им  планете,  другая,
которую  они  вынуждены  вести  здесь,   на   Земле,   представляя   собой
промежуточную стадию, так и не достигшую  на  чужбине  нужного  развития".
Отсюда очень логичной представляется их  догадка:  "А  что,  если  создать
условия, близкие к господствующим на той, гипотетической  планете,  родине
этих странных и очень жизнеспособных пришельцев?  Попытаться  искусственно
воспроизвести среду, в которой некоторые виды насекомых развивались бы так
же, как в породившей их среде?" И дают ответ: "Тогда появятся новые формы,
которые, постепенно усложняясь, (недаром для  насекомых  -  и  только  для
насекомых! - характерен метаморфоз: яйцо-личинка-нимфа-имаго),  дойдут  до
той формы, которая существует в далеком от  нас  мире.  А  что,  если  она
главенствует там?" Ваматр и Бичет широко и смело использовали право ученых
прибегнуть к фантазии, этому ядру всех  открытий:  "Что,  если  эта  форма
проявит свойства еще более удивительные, чем у  известных  нам  насекомых,
такие, о  которых  мы  не  имеем  никакого  представления?  Существа  эти,
развившись  в  подходящих  условиях,  будут  обладать  более   тонкими   и
эффективными способами воздействовать друг на друга" - и  тут  же  ставили
вопрос: "А может быть, и на другие виды животных?" Это уже настораживало.
   Предположений  в   статье   высказывалось   много,   но   одно,   самое
фантастическое, произвело на Крэла особенное впечатление.
   Способность  насекомых  общаться  между  собой,  преодолевая   огромные
расстояния, общеизвестна. Что, если новые существа проявят эту способность
в неизмеримо большей  степени?  Что,  если  их  чувствительность  окажется
настолько большой, что они способны будут получать  биосигналы  из  своего
мира? Не откроет ли это для ученых  возможность  снестись  с  далеким,  не
известным Земле миром?..
   Человеку свойственно увлечение необыденным. Пытливый по природе  своей,
он еще  в  далекую  пору  первых  попыток  осмыслить  окружающий  его  мир
стремился разгадать тайны, но не отчаивался, нужно сказать.  Живя  в  мире
тайн, любил  таинственное,  а  то  и  приумножал  его,  творя  причудливые
легенды, сказки, фантазируя вдохновенно, подчас неповторимо.  С  развитием
рационалистического мышления мир тайн и непознанного сжимался, и, наконец,
теперь, в наш век, мы думаем, что уже вошли в  него,  познали,  освоили  и
держим Вселенную на ладони. Так  ли  это?  Пожалуй,  нет.  Мир  еще  полон
загадок, и нередко то, что  представляется  уже  объясненным,  на  поверку
оказывается таинственным.  При  умении  взглянуть  на  явления  по-новому,
зачастую становятся непонятным окружающее нас, давно привычное.
   Стремление  соприкоснуться  с  непознанным   и   заставило   Крэла   не
ограничиться статьей Ваматра  и  Бичета,  а  обратиться  к  трудам  других
энтомологов.  Вскоре  он  с  огромным  удовлетворением  выискивал  в   них
различные подтверждения идей, высказанных в  статье.  Крэл  теперь  совсем
по-иному перечитал все, начиная от Реомюра, Линнея и Дарвина до Карпентера
и Шовена. Некоторые места в их работах поразили Крэла: их наблюдения порой
самым лучшим образом подкрепляли оригинальную гипотезу.
   Крэл  прочел,  например:  "Особенно  сильно  поражает  нас  в   истории
насекомых их громадный геологический возраст.  В  мезозойскую  эру,  когда
млекопитающие, владычествующие ныне на  суше,  еще  были  мелки  и  только
начинали борьбу за свое существование, а гигантские пресмыкающиеся,  затем
и вовсе вымершие, господствовали над миром, - насекомые тех  самых  высших
отрядов, которые живут и в наши дни, уже летали в воздухе... Мы знаем, что
в Девонском и даже Силурийском периодах уже жили крылатые  насекомые  (350
миллионов лет назад!)... Мы считаем горы символом  вечности  и  говорим  о
несокрушимости скал,  между  тем  даже  самые  новейшие  отряды  насекомых
древнее, чем, предположим, меловые обрывы Южной Англии. Крылатые насекомые
порхали уже по берегам озер, на  дне  которых  накапливались,  обломок  за
обломком, гальки и песчаники палеозойских отложений... Гуляя по холмам, мы
спугиваем пчел с цветков и  стрекоз  с  былинок.  Жизнь  каждого  из  этих
насекомых коротка, но они  лишь  последние  звенья  длинной  цепи  жизней,
уходящей в глубь времен, когда не  существовало  тех  холмов,  на  которых
живут современные насекомые".
   В таком же духе, если не более определенно, ставя под сомнение  наличие
связи насекомых со всем остальным миром живущего на  Земле,  пишет  другой
автор: "Термиты - вот насекомые, пренеприятные для сторонников чрезмерного
упрощения теории эволюции... Термиты существуют с давних  времен  во  всей
сложности своих инстинктов. Эпоха,  в  которую  эти  насекомые  появились,
точно не определена... Им по меньшей мере  300  миллионов  лет.  Появлению
термитов должна была предшествовать  длительная  эволюция  в  невообразимо
далекие от нас времена... Никаких следов ее нет".  "И  не  может  быть,  -
добавляют Ваматр и Бичет, -  так  как  они  эволюционировали,  от  простой
клетки дошли до высокоразвитого организма, не в нашей  солнечной  системе,
во всяком случае, не на нашей планете".
   Крэл обращался к самым различным источникам и везде находил  что-нибудь
интересное для подтверждения гипотезы  Ваматра  и  Бичета.  "Происхождение
насекомых   и   их   филогенетические   отношения   с   другими   группами
беспозвоночных выяснены далеко не полно... Имеется ряд сходств у насекомых
с губоногими многоножками, но более глубокого отношения насекомых хотя  бы
к кольчатым червям установить не  удается.  Другие  гипотезы,  связывающие
насекомых с трилобитами или ракообразными,  сталкиваются  с  еще  большими
трудностями и  в  настоящее  время  практически  отброшены".  Такой  вывод
укреплял веру в идею Ваматра и Бичета.  Оставалось...  Оставалось  сделать
то, что в науке признается  решающим:  подтвердить  гипотезу  опытом.  Что
удалось энтомологам? Сумели они хотя бы в какой-то  мере  подкрепить  свои
догадки? В статье об этом ничего не говорилось.
   Крэл с нетерпением ждал, когда представится возможность расспросить обо
всем у Альберта Нолана, надеясь на встречу в Асперте.
   В субботу Нолан в Асперт не приехал.
   Лето подходило к концу. Вечера в горах становились прохладными". "Может
быть, это помешало ему?" - утешал себя Крэл, все еще надеясь на  появление
Нолана.
   Воскресное утро выдалось теплым, прозрачным, однако Нолан не приехал  и
в воскресенье. Крэл  отправился  на  прогулку  один.  Шел  он  излюбленным
маршрутом, по которому они не раз ходили вместе, и частенько  оглядывался:
а вдруг появится на  зеленом  склоне  статная  фигура  в  безукоризненном,
модном костюме.
   Крэл любил уединенные прогулки,  но  в  этот  день  бродить  одному  не
хотелось. Начинало припекать солнце. Против обыкновения дышалось трудно, и
стало раздражать все:  одиночество,  неровности  тропинки,  прилипающие  к
ногам, промокшие в росяной траве штанины, назойливость мошкары.
   Крэл присел на валун, вероятно, лежащий здесь сотни тысяч лет. Рядом  в
траве сияли эдельвейсы. Над ними кружили стрекозы. Он изловчился и  поймал
одну, почти не повредив ей крылышек.
   Какие огромные, занимающие большую часть головы глаза.  Пожалуй,  самые
поразительные органы насекомого. У некоторых стрекоз до 20.000 фасеток,  у
некоторых насекомых по пять глаз! У кого еще  из  живущих  на  Земле  есть
такое?.. Стрекоза извивалась  в  пальцах,  вибрировала  своими  слюдяными,
филигранно выделанными крылышками, а глаза ее, казалось,  устремлены  были
на него. Жутковатые, уж очень чужие. Что и как она видит?.. А может  быть,
правы Ваматр и Бичет, может быть, ее далекие-далекие  предки  воспринимали
этими удивительными приборами совсем иной мир?
   Стрекозу он выпустил и долго еще сидел неподвижно, чувствуя на  пальцах
холодное, податливое, очень все же противное тельце. "Глупо,  конечно",  -
вяло подумал Крэл и вздрогнул: к нему подходил Нолан. Он, видимо, старался
не  показать,  с  каким  трудом  преодолел  подъем.  Крэл  сразу  забыл  о
нетерпеливом ожидании и радостно приветствовал его.
   Боясь, что Нолан заговорит о ком-нибудь из своих любимых новеллистов, -
тогда свернуть его на другую тему будет почти невозможно,  -  он  поспешил
задать вопросы, относящиеся к гипотезе Ваматра и Бичета.
   На этот раз Нолан и не пытался переменить тему разговора,  но  вел  его
как-то  необычно.  Он  хотел,  чтобы  Крэл  узнал  о  работах,  намеченных
неопубликованной статьей, узнал о Бичете и Ваматре.  Особенно  о  Ваматре.
Несколько раз он начинал о нем и прерывал рассказ, не в силах справиться с
волнением,  опасаясь  показаться  пристрастным.  Он,   как   бы   идя   по
эллиптическим орбитам, то приближался, то удалялся  от  трудной  для  него
темы.
   -  Ваматр...  Ну  как  охарактеризовать  его?  Как  описать,  чтобы  вы
поверили, поняли и, главное, не сочли  меня...  Впрочем,  выводы  сделайте
сами... Я считаю, что и в очень старой, темных тонов  фреске  должно  быть
ласкающее взор пятно.  Хорошо,  когда  чрезвычайно  серьезный,  суховатый,
пусть даже черствый человек все же таит в  себе  уголок  чистого  веселья,
расположенности к людям. Думается, в самом  отвратительном  человеке  есть
хотя бы что-то светлое... Пожалуй, не о том. Не надо  так.  Вы  не  судите
меня слишком строго. Я ведь стараюсь, - Нолан посмотрел  на  Крэла,  и  во
взгляде  этого  пожилого,  много  мучимого  жизнью  человека  было   нечто
по-детски искреннее, ищущее. - Я  и  в  самом  деле  стараюсь,  хочу  быть
терпимым к  тому,  кто...  Вот  и  Ваматр...  Вы  никогда  не  видели  его
фотографии? А впрочем, никакие изображения не расскажут о нем  так  полно,
как необходимо...
   - Говорите все. Я пойму. И... поверю. Вам поверю, Нолан.
   - Хорошо, я скажу. Трудно это. Очень трудно.  Однако  нужно...  Знаете,
Крэл, у меня порой возникают странные ассоциации.  Я,  например,  убежден,
что электричество - желтого цвета, что теорема Прени, если  ее  переложить
на музыку, звучала бы в тональности фа-диез, что  созвездие  Цефея  пахнет
резедой, а со словом "дьявол" у меня связывается образ плаща. Черный плащ.
Помните, это как у Ларма: "Неся в бездонных складках сомненье, ненависть и
смерть"... Ваматр  носит  под  плащом  еще  и  скрипку.  Говорят,  у  него
настоящий Гварнери. Я уверен, Крэл, вы никогда не бродили ночью в  мрачных
кварталах Родега?
   - Я не бывал в Родеге и днем. Это где?
   -  У  самого  порта.  Там,  в  кривых  грязных  уличках   живет   народ
привлекательный и страшный. Труд и голод.  Удаль  и  разврат.  Бесконечная
ширь простого человеческого сердца и злоба отчаяния. Все, все, что есть  в
человеке, здесь доведено до  едва  переносимой  концентрации,  втиснуто  в
мерзкие, подозрительные щели. Поножовщина и смех, молитвы и отвратительная
брань, страх и отвага. Туда океан выбрасывает намытое во всех портах мира.
Там приютились притоны, молельни, кабачки, ночлежки.  Но  и  в  Родеге  не
живут, не могут жить без музыки.  В  любой  харчевне,  самой  заплеванной,
смрадной, - музыка... Несколько ночей я  провел  на  площади  Олинор.  Это
последний рубеж. Площадь залита светом, по ней снуют благополучные люди, а
совсем рядом, словно в бездну, спускаются улочки Родега. В укромном  месте
я поджидал, когда на площади остановится автомобиль Ваматра. И дождался. Я
сам видел, как он, почти неразличимый, закутанный  в  плащ,  отделился  от
своей черной машины и юркнул  в  переулок.  Я  следил  за  ним,  оставаясь
незамеченным.
   - Но для чего?
   - Чтобы послушать его музыку.
   - Ничего не понимаю. Где же он играл?
   - В тот раз в подвальчике Марандини. Ваматр, тайно от всех надев костюм
старого итальянца, иногда выступал по ночам  в  самых  захудалых  портовых
заведениях. В более  приличные  его  не  пускали.  Выпроваживали  даже  из
третьесортных, несмотря на то, что за свои выступления...
   - Он брал немного...
   - Нет, платил. И платил порядочно. Музыка - его  страсть.  Неукротимая,
неуемная. Волны звуков - его стихия, в которой он только и  живет,  считая
себя музыкантом. Талантливым и... непризнанным. А Ваматр  честолюбив.  Все
его успехи, все, что ему удалось сделать  в  науке,  он  готов  отдать  за
признание публики, за успех, выпадающий на долю  знаменитого  композитора.
Когда-то он мечтал о мировой славе, о блеске огромных концертных залов,  о
признании публики, о цветах, о ласках, даримых почитательницами за счастье
послушать его. Но этого  не  произошло.  Никто  не  понял  его  сумбурных,
диковатых, почти всегда раздражающих композиций. Слушатели  не  переносили
его дьявольскую музыку. Озлобленный на весь  мир,  ненавидящий  людей,  он
вынужден был довольствоваться насекомыми  и  только  по  временам,  когда,
вероятно,  ему  было  совсем  невмоготу  сдерживать   свою   страсть,   он
отправлялся в портовые кабаки. Тогда он снова перед публикой. Со скрипкой.
И  ловит,  жадно  ловит  хотя  бы  взгляд  одобрения,  ждет  рукоплесканий
забывшихся в пьяном угаре  людей.  Но  не  понимают  его  и  там.  Смятый,
опустошенный, клянущий всех, жалкий, неудавшийся музыкант  возвращается  к
своим насекомым - неудавшемуся эксперименту природы... Дьявол со скрипкой,
- тихо закончил Нолан.
   Что-то мешало Крэлу понимать  Нолана.  Нолан  был  идеалом.  Любимым  и
странным. И  вот  он,  безукоризненно  честный  и  справедливый,  с  такой
ненавистью (неужели предвзято!) говорит о человеке... Нет, нет,  Нолан  не
может так.
   - Удивительная судьба  у  Ваматра,  -  нерешительно  начал  Крэл.  -  И
говорите вы о нем так, что мне многое неясно. Ну, увлекается  музыкой,  ну
не в силах бросить ее, жалок в своем стремлении блистать и стяжать славу в
захудалых кабаках, но что же дьявольское в нем?
   - Сама сущность. И вряд ли я ошибаюсь, Крэл. До конца понять  человека,
познать самое сокровенное в нем бывает не легко, конечно. Вот и  Ваматр...
В науке... Знаете, в науке притворяться можно.  В  работах  ученого  редко
отражается его характер, чисто человеческие достоинства  и  недостатки.  В
литературных произведениях можно лучше разглядеть, каков  творец,  что  же
касается музыки, -  я  говорю,  разумеется,  не  о  ремесленниках,  рабски
перепевающих чужое, я подразумеваю натуры творческие, - о, и в этом случае
произведение обнажает душу автора, и он  почти  никогда  не  может  скрыть
таящееся в нем.  Музыка  с  невероятной  силой  и  совершенно  своеобразно
воздействует на нас, способна передавать движения  души  исполнителя  так,
как не передает и поэзия. Ваматр все же музыкант, но вот только творчество
его носит печать какого-то проклятия.  Я  сам  видел,  как  в  подвальчике
Марандини пьяная публика воспринимала его музыку. Возбужденные  алкоголем,
эти люди выражали свои чувства бурно и бесконтрольно.  Поначалу  сумбурные
и, признаться, очень сильные  его  импровизации  завладевали  слушателями,
затем начинали сковывать их, но и  они,  опьяненные,  старались  вырваться
из-под злобной  и  отвратительной  власти  ваматровской  музыки.  При  мне
здоровенный  грузчик,  только  что  ливший  пьяные  слезы,  вдруг   хватил
табуретом об стол  и  выбежал  из  харчевни.  Матрос  запустил  в  Ваматра
помидором; кто-то, изрыгая ругательства, шатаясь, уже продирался к выходу.
Беглецов становилось все  больше.  Здоровое  начало  жило  в  этих  людях.
Бесхитростных, не извращенных, просто хвативших слишком много горя в жизни
и скрашивающих свою тяжкую долю спиртным. Не  было  в  них  испорченности,
которая заставляла бы тянуться к изуверским  творениям  Ваматра.  Здоровый
инстинкт оберегал их от  его  колдовского  творчества,  и  они  бежали  из
подвала. Трактир пустел. Кончалось это обычно тем, что  хозяин,  не  желая
терять своих посетителей, отказывал Ваматру.
   Крэла увлек рассказ Нолана о Ваматре, но он  не  переставал  думать  об
интересовавшем его больше всего - о  _чужих_.  Не  терпелось  узнать,  что
удалось энтомологам, в какой мере они подкрепили гипотезу  опытом.  Словно
угадав мысли молодого ученого, Альберт Нолан продолжал:
   - Вы, вероятно, недоумеваете,  почему  я  так  много  говорю  о  музыке
Ваматра? Не удивляйтесь - она имеет отношение к тому, о чем  вы  прочли  в
статье.
   - К гипотезе Ваматра?
   - Бичета и Ваматра, - твердо  поправил  Нолан.  -  Да,  несомненно  это
связано в какой-то адский узел, но, пожалуй, никто не  знает,  как  именно
все это случилось. В том числе и Ваматр. Тогда,  двенадцать  лет  назад...
Замечательное, неповторимое было время. Мы были  молоды,  полны  надежд  и
очень привязаны друг к другу. Все. Все четверо.  Работали  мы  много,  как
говорится, взахлеб. Каждый день нам приносил ни с чем не сравнимое счастье
- мы проникали в неведомое. А потом произошел раскол... Может быть, больше
всех виноват в этом я... Часто думается, а что, если бы я не ушел от  них?
Случилось бы несчастье или нет?.. Если бы я  был  с  ними  в  тот  день...
Ваматр был. Играл на скрипке, когда они погибали...
   Нолан задумался. Сидел он на валуне неподвижно, внимательно и бесцельно
рассматривая ползущего по стеблю  горечавки  жука.  Желтый,  перепоясанный
тремя сизо-стальными обручами, волосатый хищник беспокойно шевелил  своими
большими мохнатыми сяжками. Он  дополз  до  конца  обломанного  стебля  и,
раскачиваясь на нем, уже расправив крылья, собирался взлететь. Теперь  жук
был совсем близко от лица Нолана. Взлетев, Эминатус хиритус слепо помчался
бы на него.  Нолан  быстро,  едва  уловимым  движением  сбросил  с  цветка
насекомое и как-то виновато посмотрел на собеседника. Крэл не подал  вида,
что заметил его отношение к желтому волосатику, и поспешил задать  вопрос,
первый, пришедший на ум:
   - Вы работали вместе с Ваматром?
   - Да, у Арнольдса, в его маленькой, еще не прославившейся на  весь  мир
лаборатории. Жили скудно, безденежно  и  весело.  Бичет  и  Ваматр  начали
раньше, чем мы с Эльдой, на два-три года. Идея,  собственно,  принадлежала
Бичету. Он первый  высказал  предположение:  насекомые  -  _чужие_.  Нужно
сказать, поначалу никто, кроме Ваматра, не подхватил эту идею. Эльда  даже
считалась  противником  ее,  а  Ваматр,  с  присущей  ему  страстностью  и
отчаянием, начал работу и с тех пор не прекращает ее.
   - Значит, и сейчас?..
   - Да... Следует отдать ему справедливость - он сделал  много.  Наиболее
значительна  его  работа  над  протоксенусами.  Насекомые   обычно   плохо
воспринимают красный цвет, хорошо различая остальные части спектра, вплоть
до ультрафиолетовой. Зная это, Ваматр предположил, что спектральный состав
излучения Звезды, согревающей породившую насекомых планету, отличается  от
спектра нашего Солнца. Ваматр учел и другое - поразительную хладостойкость
насекомых - и поставил любопытные эксперименты...
   То, что Крэл услышал дальше,  было  даже  интересней,  чем  он  ожидал.
Привычное, давно знакомое оказывалось необыденным.
   Нолан  умел   рассказывать.   Крэл   словно   сам   присутствовал   при
захватывающих опытах Ваматра, который, создав условия,  видимо  близкие  к
условиям    неизвестной    планеты,    обрел    необычайные    возможности
экспериментировать с насекомыми. Крэл забыл обо всем, слушая Нолана. Вид у
него  был  словно  у  мальчишки,  которому  вдруг  показали  живого  слона
величиной с чайник.
   - Вы, наверное, не  отказались  бы  работать  с  Ваматром?  -  внезапно
спросил Нолан.
   Крэл не ответил, не в силах перевести дыхание,  а  Нолан  посмотрел  на
него так, что Крэл сразу повзрослел  и  слон  уже  не  казался  ему  таким
привлекательным.
   - Пошли бы вы к Ваматру? - Нолан спрашивал настойчиво, в его  тоне  уже
чувствовалось не свойственное ему раздражение.
   - Кажется, это чертовски интересно...
   - А сам Ваматр?
   - Я еще очень мало знаю о нем.
   Альберт Нолан задумался. Вот каким образом рождается то, что  завлекает
людей. Хороших и чистых. Затягивает  порой  настолько,  что  эти  честные,
порядочные  и  восторженные  молодые  люди  не  задумываются  о  целях   и
намерениях ваматров...
   - Еще не знаете, и все-таки вас уже влечет к нему.
   - Когда исследование столь необычно, то не все ли равно, кто...
   Нолан не мог, да, пожалуй, и не хотел скрывать своих чувств к  Ваматру,
а потому ответил резче обычного:
   - А мне не все равно!  -  Но  резкость  была  чужда  этому  превосходно
воспитанному человеку, и он тут же продолжал  мягче.  -  Мы  с  вами  люди
разных поколений, Крэл, это верно. Вот для меня не безразлично,  например,
кто автор той или иной книги.  Бывает,  прочтешь  вещь,  которая  затронет
душу, - а это самое ценное в искусстве, - но потом случайно  узнаешь,  что
автор, оказывается, человек пакостный, и уже не  можешь  наслаждаться  его
произведением. По крайней мере я не могу.
   - Так, значит, Ваматр?..
   - Дьявол.
   Нолан быстро встал с валуна и повернулся к Крэлу спиной - он не  хотел,
чтобы Крэл видел его лицо в этот момент.
   Вниз они шли медленно, рискуя опоздать к  обеду,  но  Крэл  не  ускорял
шаги, внимательно слушая Нолана.
   - Опыты Ваматра увлекли нас. Эльда сдалась раньше меня.  Собственно,  с
этого и началось  нечто  странное,  загадочное.  Нужно  вам  сказать,  что
познакомил меня с Эльдой  Ваматр.  Он  некрасив,  а  вот  всегда  нравился
женщинам. Очень многим. Но любил  он  только  одну  -  Эльду.  Ей  он  был
безразличен, и она не выносила его музыки. В первые же  минуты  знакомства
Эльда, улыбаясь, будто шутливо, а на самом деле опасливо спросила меня, не
играю ли я на скрипке. Я не играю на скрипке,  я  не  играю  ни  на  каком
инструменте, хотя люблю и ценю музыку. Пожалуй, именно в эти, самые первые
минуты мы оба и как-то сразу почувствовали, что такая встреча бывает  одна
на миллион. Такая встреча - подарок судьбы, решающая судьбу обоих.
   - А Ваматр?
   - А Ваматр любил  Эльду.  Любовь  эта,  сильная  и,  как  все  у  него,
диковатая, помогла  ему  понять,  что,  познакомив  нас,  он  окончательно
потерял Эльду. Ваматр еще боролся за нее, старался заслужить ее  внимание,
благосклонность. Делал он это, нужно признаться, как  джентльмен,  но  все
уже было решено. Не только в те первые мгновения  встречи,  а  всем  нашим
существом, слиянием порывов, мыслей, стремлений, чувств... Через несколько
месяцев  мы  отправились  в  свадебное  путешествие.  Оно  было  долгим  и
безмятежным.  Самая  счастливая  пора  в  нашей  жизни.  Кончилась  она  -
кончилось все. Неповторимое счастье наше, покой, а вскоре и жизнь Эльды...
Из  путешествия  она  вернулась   радостной,   преисполненной   творческих
замыслов, желания продолжать свою работу. Она  не  собиралась  работать  в
группе Ваматра, однако вскоре все изменилось. Вероятно,  с  того  момента,
когда она впервые заглянула в глаза  протоксенусов,  выращенных  за  время
нашей поездки Ваматром. Она не только оставила свою тему,  но,  перейдя  в
группу Ваматра, стала самой ярой сторонницей его идей. Всех. Эльда, Эльда.
Что же с ней случилось тогда?..
   Нолан долго, казалось, совсем не обращая внимания на Крэла, говорил  об
Эльде. Они  стояли  над  озером,  опершись  на  высокие  перила  купальни.
Наступил вечер, покалывающий горным холодком, а они и  не  вспомнили,  что
пора возвращаться в пансионат. Слушая Нолана,  Крэл  понял,  что  годы  не
унесли ничего и Нолан так и не смирился с потерей. Потеря  Эльды  показала
совершенную невозможность хотя бы в малой мере  не  только  заполнить,  но
даже затенить то место, которое она занимала в его сердце,  в  его  жизни.
Прошедшей и настоящей. А в будущей?  Пожалуй,  именно  в  тот  вечер  Крэл
убедился: будущего у Нолана не было.
   - Когда я думаю о прошлом, Крэл, то мне ничего не хочется изменить,  ни
от чего нет стремления отказаться, потому что я все простил ей. Еще тогда,
в тот страшный день... Мало выпадает счастья на долю людей... Я  так  ценю
доставшееся мне. Несравненное и жутковатое. Она  дарила  такое,  и  только
такое. Иного не могла. И я ни за что не променял бы его на более спокойное
и удобное... Вскоре по приезде я  обнаружил  в  ее  душе  тайный  и  очень
тревоживший меня уголок. Возникла ли ревность?.. Не знаю. Наверное, была и
ревность, но больше страх.  Я  боялся,  Крэл.  У  меня  нарастало  чувство
тревоги, большое беспокойство, ощущение предстоящей утраты самого  нужного
в жизни и неповторимого. Предчувствие не обмануло  меня...  Но  свершилось
это не вдруг... В какой-то мере я  понимал  Эльду:  сделанное  Ваматром  и
Бичетом  могло  увлечь,  но  музыка?  Почему  музыка?..  Ваматр  жил   при
лаборатории. Его комнатушка находилась рядом с  аппаратной,  и,  когда  он
играл, до сидящих у пульта довольно отчетливо доносились его импровизации.
Играл он только по вечерам, обычно уже после того, когда все расходились и
лабораторные помещения пустели. Однажды мы с Бичетом задержались, не  имея
возможности прервать опыт. Опыт шел плохо. Снять нужные характеристики  не
удавалось. Протоксенусы не желали отдавать свои тайны, а мы  упорствовали,
стремясь  добиться  своего.  Мы  были  настолько  раззадорены   упрямством
чужаков, что не замечали музыки Ваматра. Пришла Эльда. Она  "уже  побывала
дома и приехала за мной;  Предлагая  пойти  в  кино.  Однако  было  не  до
развлечений. Эльда это сразу поняла и включилась в работу. С  ее  приходом
дело пошло на  лад.  Она  внесла  остроумное  предложение,  мы  с  Бичетом
ухватились за него, начали перемонтаж аппаратуры, а Эльда  вдруг  потеряла
всякий интерес к только что обсуждавшейся задаче, сидела недвижимо, словно
зачарованная смотрела на вольеры с протоксенусами и очнулась  лишь  тогда,
когда... когда Ваматр перестал играть. С этого  вечера  я  начал  замечать
неладное, а вскоре мне стало ясно: Эльда уже не  в  силах  побороть  себя,
мучается и все же не упускает ни одного случая услышать музыку Ваматра.
   Крэл обернулся к Нолану. У озера было темно. Сюда едва доходил свет  от
пансионата, и не понять было, что выражало лицо Нолана. Прерывать  его  не
хотелось, но Крэл все же не выдержал и спросил:
   - Ваматр стал играть лучше?
   - Нет, играл он все  так  же...  Пойдемте,  Крэл.  Холодно.  При  вашей
лейкемии вам нельзя простуживаться. Ну вот, - Нолан посмотрел на озеро, на
ярко освещенные окна пансионата и затем на часы. - Я лишил вас возможности
пообедать вовремя.
   - Не беда - мы закажем ужин.
   - Пожалуй, я обойдусь кофе.
   Разговор они продолжили за столом. Нолан  не  ограничился  одним  кофе,
заказал и ужин, но ел без аппетита, просто зная, что поесть надо.  Крэл  с
неослабевающим интересом слушал Нолана.
   - Прошел год. Сумбурный, напряженный. Год  исканий...  А  Эльда...  Она
отдалялась от меня, я терял ее и понимал, что ничего поделать не  могу.  Я
пытался увезти ее куда-нибудь, уговаривал переменить место  работы,  место
жительства. Все было тщетно. Я не в силах был проникнуть в то затаенное  и
страшное, что росло в ней. Это было совершенно  недоступно.  Никому.  Даже
мне. А может быть, именно мне. Мы оба понимали,  как  сложно,  неразрешимо
все это,  и  спасались,  уходя  в  работу.  Влекущую,  приносящую  столько
страданий. Поиск был непрерывным, самозабвенным. Взлеты и провалы, надежды
и сомнения. Мир с его хорошим и отвратительным перестал  существовать  для
нас. Наполняло нас только одно - поиск. Ложась  спать,  каждый  из  нас  с
беспокойством думал:  должно  пройти  восемь,  десять  часов,  пока  снова
очутишься в лаборатории.
   - А там? - почти шепотом подтолкнул Крэл внезапно умолкшего Нолана.
   - В  лаборатории  мы  занимались  только  одним:  стремились  разорвать
кольцо, казалось, навечно скрепленное самой Природой. Протоксенусы Ваматра
уже  не  удовлетворяли  нас.  Не  успокаивался,  разумеется,  и  он   сам.
Протоксенусы - это чудо, о котором мы еще боялись оповестить мир,  но  нам
уже хотелось большего. К  этому  времени  вера  в  неземное  происхождение
насекомых окрепла и стала непоколебимой уверенностью. Убеждены мы  были  в
том, что можно - стоит только исхитриться - можно вывести  существа,  если
не такие точно, как зародившиеся миллионы лет назад в  далеких  мирах,  то
близкие к ним. Очень близкие. Метаморфоз насекомых.  Для  насекомых  очень
характерно это таинственное и ставшее привычным для нас  явление.  Яйцо  -
личинка - нимфа - имаго. Как непохожи они друг на друга! В некоторых видах
они, эти звенья одной, замкнутой цепи  таковы,  что  непосвященному  и  не
узнать в них фактически одно и то же  насекомое.  Взрослая  фаза  -  имаго
приспособлена к размножению, расселению и откладывает яйца. А затем снова:
личинка - нимфа - имаго, и круг замыкается.
   - И вы решили разомкнуть его, чтобы получить совершенно новое существо?
   - Да, такое, которое не смогло развиться на Земле.  В  непривычных  для
них, земных условиях насекомые вращаются  в  малом,  тесном  круге,  не  в
состоянии вырваться  из  него,  не  могут  достигнуть  тех  форм,  которые
процветают  в  оптимальных  для  них  условиях,  там,  где  они  развились
эволюционно. Весь вопрос был в том,  хранит  ли  генная  память  насекомых
заложенное миллионнолетней эволюцией, или все уже забыто на чужбине.  Если
хранит, то мы разбудим ее, заставим снова заработать хорошо упрятанный код
развития.
   - И заставили?
   - Конечно.
   - Для этого нужно было?..
   - Нужно было сделать то, что сделали вы, Крэл.
   - Значит, и  тогда,  создав  биополе,  способствующее  метаморфозу,  вы
подобрали код излучений?
   -  В  то  время  еще  не  было  такой  совершенной  аппаратуры,   какой
располагаете вы. Мне пришлось искать несколько иным путем, но пришли мы  с
вами к одному. Тогда это привело к катастрофе, а теперь... Впрочем,  я  не
знаю, что будет теперь...
   - Но почему, почему это случилось?
   -  Видимо,  потому,  что  человеку  свойственно  быть  пакостным.   Вам
неприятно такое заявление?
   - Непривычно слышать его от вас.
   - Ничего не поделаешь, я слишком хорошо знал и знаю Ваматра.


   Начал узнавать о  нем  кое-что  и  Крэл.  Не  только  о  нем,  о  всех,
работавших  тогда  над  проблемой.  Из  неторопливого,  содержащего  много
подробностей рассказа Нолана Крэл понял, что же произошло  двенадцать  лет
назад, как начался разлад  в  группе  Ваматра,  к  чему  привели  споры  и
разногласия. Поначалу споры возникали  главным  образом  по  поводу  того,
каким путем изыскивать средства для продолжения работ. Еще не пришли  дни,
принесшие лаборатории Арнольдса славу и деньги. Арнольдс делал все от него
зависящее, чтобы поддержать группу Бичета и  Ваматра,  но  все  же  настал
момент, когда для всех стало ясно: продолжать работу (если отказывать себе
во всем, даже самом необходимом) удастся месяц, два, ну три. А потом?
   В эти дни Ваматр познакомился с Хуком.
   Однажды он пришел в лабораторию поздно, уже к концу рабочего дня:
   - Дело идет на лад, друзья. Хук пригласил меня позавтракать в "Интеле".
Там подают превосходное вино, хранящееся у них в  подвалах  черт  знает  с
каких времен.
   Настроение у Ваматра было  отличное.  Друзья  редко  видели  его  таким
возбужденным,  веселым.  Нолану  не  очень  приятно  было  охлаждать   его
вопросом, но он счел это необходимым:
   - Чем  придется  расплачиваться  за  это  знакомство?  Я  не  говорю  о
завтраках, конечно.
   Эльда быстро повернулась к Ваматру. Бичет, обычно неохотно отрывавшийся
от дела, тоже внимательно и настороженно смотрел на друзей, уже стоявших в
позе петухов, готовых к драке.  Ваматр  не  принял  бой.  Ответил  шуткой,
продолжал рассказывать о Хуке, припоминая  веселые  и  не  очень  скромные
истории, в которые время от времени попадал  богатый  покровитель  ученых.
Нолан слушал с раздражением и уже собирался более  обстоятельно  допросить
Ваматра о его замыслах, но Ваматр вдруг, прервав болтовню, быстро вышел из
лаборатории.
   Вернулся  он  через  несколько  минут  и   принес   английский   журнал
многолетней  давности.  В  статье,  которую  показал  Ваматр,  был  описан
результат  исследования,  некогда  предпринятого  энтомологами.  Привлекая
тысячи доброхотных помощников, ученые в течение нескольких лет определили,
какие именно бабочки обитают на Британских островах. Когда,  наконец,  это
было  досконально  установлено,  с  Цейлона  на  самолете  привезли  таких
бабочек, которые не водились в Англии. Насекомых, отделив самцов от самок,
поместили в специальные вольеры, отнесенные  на  800  километров  друг  от
друга.
   По сигналу, переданному по  телеграфу,  из  вольера  выпустили  самцов.
Через некоторое, точно зафиксированное  время  самцы,  преодолев  огромное
расстояние, оказались у вольера с самками.
   На островах (не зря опыт был поставлен на  островах)  не  было  бабочек
этого вида, ниоткуда они не могли появиться и, следовательно,  к  вольерам
самок прилетели именно те самцы, которые были  вывезены  из  Цейлона.  Они
могли прилететь к своим подругам, только  получив  их  призывные  сигналы,
распространяющиеся, очевидно, на сотни  километров,  Сколь  же  совершенно
"радарное" устройство насекомых!
   Нолан и Эльда раньше не видели статьи, напечатанной в "Нейчур",  прочли
ее с интересом, однако не сразу поняли, почему она так  взволновала  обоих
энтомологов. И Ваматр, и Бичет, конечно, читали ее в свое время, но только
теперь, когда им удалось вывести протоксенусов, у них возникли идеи. Новые
и разные. Бичет увлекся. Он, еще не выслушав Ваматра,  уже  развивал  свои
предположения:
   - Протоксенусы - это только простейшая форма неведомых нам существ,  но
и они излучают  биосигналы  мощнее  всех  остальных  насекомых.  Восемьсот
километров  пролетели  цейлонские  бабочки?  Ерунда.   Наши   протоксенусы
смогут... Друзья, надо немедленно организовать экспедицию.  Продумаем  все
хорошенько и на острова, в Тихий океан! Ставя вольеры с протоксенусами все
дальше и дальше друг от друга, мы определим, на каком расстоянии действуют
их "радарные" устройства.
   - Где взять средства? - Вопрос Эльды несколько умерил  пыл  энтомолога.
Он сел, снял очки и, поводя  головой,  стал  разглядывать  их  так,  будто
вычитывал ответ.
   - Деньги. Всегда деньги, - досадливо пробурчал Бичет. - Хорошо сказано:
деньги нужны для того, чтобы о них не думать... Экспедиция  отменяется.  -
Бичет подскочил, поспешно водворяя очки на место, и воскликнул: - Выдается
идея более грандиозная!
   - И более дорогостоящая?
   - Идеи - бесплатно. Слушайте, слушайте!  Даем  отставку  протоксенусам.
Хватит. Ваматр прав: пора выводить породу, которая будет еще ближе  к  тем
видам, которые зародились в иных мирах. Они, несомненно,  должны  обладать
более мощными, тонкими и эффективными способами общения, чем все известные
нам земные насекомые и даже протоксенусы. Чувствительность  таких  существ
должна быть огромной. А что, если они... - Бичет привлек  к  себе  Нолана,
Ваматра, Эльду. Стоя в плотном кружке, все трое  слышали,  как  он,  почти
шепотом, продолжал: - Что, если они будут получать волны -  биосигналы  из
своего мира?..
   Пожалуй, тогда никто не  принял  всерьез  фантастические  предположения
Бичета, но обсуждали его идею с увлечением, забыв о времени,  и  разошлись
поздно.
   Уже по дороге домой Нолан спросил у Эльды:
   - Мне кажется, Ваматр... ну, как бы это сказать? У него на  уме  что-то
свое. Похоже, он задумал...
   - Договаривай.
   - Мне бы не хотелось показаться несправедливым...
   - И все же?
   - Измышляет он нечто пакостное.
   - Почему ты так думаешь?
   - Ты заметила, как он безучастно отнесся к идее Бичета?
   - Да.
   - А ведь казалось, кого-кого, а Ваматра она должна была увлечь в первую
очередь. Но, конечно, не только в этом дело. Главное...  Мне  не  нравится
его заигрывание с Хуком.
   - Он старается изыскать возможности для продолжения работы.
   - Во что обойдутся эти "возможности"?
   - За все приходится платить. За все... кроме любви. - Эльда прижалась к
Нолану, крепко-крепко взяла  его  за  руку,  словно  боясь  упустить  его,
потерять. Шли они не спеша, с наслаждением  вдыхая  острый  ночной  воздух
поздней осени. Нолан потом часто вспоминал этот вечер. Последний. И  после
этого они частенько возвращались домой вдвоем, все так же  хорошо  было  в
парке, но уже  не  было  того,  что  делало  их  отношения  неповторимыми,
бесконтрольно  радостными  и  чистыми,  лишенными  каких  бы  то  ни  было
недомолвок, подозрений...
   Есть немало людей,  обладающих  замечательным  свойством:  чем  большее
давление  оказывают  на  них   обстоятельства,   чем   больше   трудностей
встречается  на   их   пути,   тем   упорней   они   сопротивляются   этим
обстоятельствам, тем смелей, порой  безрассудно  и  не  щадя  сил  идут  к
намеченной цели. Группа Ваматра действовала так же.  Именно  в  то  время,
когда у Арнольдса иссякли возможности помогать им, когда, казалось, уже не
было надежд на улучшение их  финансового  положения,  ими  были  проведены
наиболее значительные исследования.
   - Самые лучшие идеи  приходят  на  голодный  желудок,  -  констатировал
Бичет.
   Голодать, правда, им еще не приходилось, но, попав в крайне  стесненные
обстоятельства, вынужденные отказывать себе во всем, они  ушли  в  работу,
отбросив все не относящееся к делу, отказались от  каких  бы  то  ни  было
развлечений и работали. Работали так, как никогда прежде.
   - Беда не приходит в одиночку,  -  вспоминал  Бичет  пословицу.  -  Это
выдумали пессимисты. Я утверждаю другое: удача всегда приходит в компании.
   С ним соглашались: успех в то время действительно следовал за  успехом.
Соглашались еще и  потому,  что  полушутливое,  полусерьезное  утверждение
Бичета как-то заманчиво и загадочно  перекликалось  с  тем,  над  чем  они
работали в те дни - над  изучением  "эффекта  группы".  Использовать  этот
эффект для того, чтобы изыскать код излучения, предложил Нолан. Не  будучи
энтомологом,  он  все  же  знал  об  открытии,  сделанном  в  свое   время
мирмикологами, знал, что, если, например, муравья  изолировать  от  других
муравьев, поведение его сразу изменится. Исчезнет пресловутое  трудолюбие,
он станет малоподвижным, вялым,  "больным".  Однако  "болезнь"  эту  легко
снять - стоит только поместить его в муравьиное общество.  Там  активность
муравья возрастет, и, что самое примечательное, - возрастет  тем  сильнее,
чем больше особей будет в этом обществе.
   Муравьи не исключение. Многие существа не только способны общаться друг
с  другом  на  расстоянии,  но  и  не  понятным  еще  для  людей   образом
воздействуют друг на друга, будучи собраны в конгломераты. В  этом  случае
взаимные контакты очень эффективно и благотворно влияют  на  их  развитие,
жизнеспособность, успешное размножение.
   Изучение "Эффекта группы" решено было  поставить  и  на  протоксенусах.
Протоксенусов то разобщали, то собирали вместе, стараясь установить, какие
же силы возникают, когда они живут большими компаниями, как, каким  именно
способом они влияют друг на друга, какова  физическая  природа  этих  сил?
Пожалуй, это больше всего и интересовало Нолана. Перед ним стояла задача -
найти код излучения, влияющего на интенсивность ферментативных  процессов,
и он считал, что решить  эту  задачу  удастся,  изучая  характер  биополя,
создаваемого при больших концентрациях Протоксенусов.
   - Протоксенусов нужно много, - постоянно твердил Нолан.
   Чувствительность   приборов,   тонкость   методов,   изобретаемых   им,
ухищрения, с какими он старался проникнуть в тайну,  все  еще  оказывались
недостаточными.
   - Больше, больше нужно иметь, этих тварей. Не могу я  нашей  далеко  не
совершенной аппаратурой уловить -  что  же  происходит  в  их  скоплениях.
Полагаю,  если  увеличить  количество  протоксенусов,  должна  увеличиться
напряженность  создаваемого  ими  биополя  и,  может  быть,  только  тогда
чувствительность приборов окажется достаточной.
   Протоксенусы  были  прожорливы.  На  их  прокорм  уходило  все,  что  в
последнее время удавалось добывать у Арнольдса.
   У всех, кроме Ваматра, настроение падало. Нолан против обыкновения стал
раздражителен, Бичет не так порывист и остроумен,  а  Эльда  замыкалась  в
себе все больше и больше.
   Что касается Ваматра, то он, казалось, получал особенное  удовольствие,
наблюдая, как в вольерах, расположенных  в  глубине  лабораторного  парка,
постоянно  шевелящаяся  масса  коричневатых,   многоглазых   протоксенусов
сжирает уйму пищи.
   - Что ты  сказал?  Ты  сказал  "Хук"?  -  переспросил  Бичет,  случайно
услышав, как, стоя у вольера, Ваматр произнес: "Хук будет доволен".
   - Я сказал "Хук"? Не обращай внимания, Бичет, - спокойно ответил Ваматр
и сразу заговорил о том, что в то время больше всего занимало Бичета, -  о
способе уменьшить период развития протоксенусов в фазе нимфы.
   Ваматр  запомнил  разговор  с  друзьями,  не  одобрившими  его   поиски
покровительства  Хука,  и  теперь  редко  упоминал  о  встречах  со  своим
влиятельным знакомым. Он вынашивал план, который собирался выложить в  тот
момент, когда группа окажется в  безнадежном  положении.  Казалось,  такой
момент настал. Ваматр уже готов был выступить со  своим  предложением,  но
Арнольдс опять  раздобыл  немного  денег.  Продержаться  удалось,  правда,
недолго, но за это время Нолан все же добился успеха.
   Закончив последнюю серию испытаний,  Нолан  пошел  сообщить  друзьям  о
найденном, наконец, коде излучения. Ваматра в  лаборатории  не  оказалось,
Бичет с Эльдой неотрывно следили за аппаратурой. Он решил подождать,  пока
они закончат опыт, и вышел в парк.
   Вечерело. Было прохладно. Нолан поежился, почувствовав сырость  старого
парка, но в теплую лабораторию не вернулся. "Вот и все, -  подумал  он.  -
Так обыденно и так тяжело.  Годы  исканий,  срывы,  сомнения,  надежды,  и
теперь, когда результат получен, ничто почему-то не радует. А как ожидался
этот  день!  Думалось,  все  в  нем  будет  иным  -  светлым   и   немного
торжественным... Сыро, холодно. Пусто. Вокруг и на душе. Не  наполняет,  а
опустошает достигнутое. Неужели только в процессе самой работы,  только  в
самом стремлении к цели и можно чувствовать удовлетворение?"
   Шел он медленно, неслышно ступая по тропинке. Погасла трубка. Зажигалки
в карманах не оказалось -  она  лежала  там,  возле  излучателя.  Он  даже
помнил, где именно, а возвращаться все же  не  хотелось.  Почему-то  вдруг
неприятно стало думать о лаборатории - привычной,  такой  своей  и  всегда
казавшейся уютной. Странно. Ведь там асе самое дорогое  -  Эльда,  друзья,
созданная им аппаратура, при  помощи  которой  сделано  открытие...  Эльда
теперь любит задерживаться по вечерам в лаборатории. С Бичетом. А иногда и
без него. Бичет постоянно до ночи сидит за своим пультом, а теперь  вот  и
она... Ждет, когда приедет Ваматр. Как бы поздно он ни вернулся,  он  хотя
бы час, полчаса будет играть на скрипке. И Эльда  не  покинет  аппаратную,
пока не услышит его дикие, сумбурные импровизации.
   Погасшая трубка и раздражала  и  утешала:  можно  было,  посасывая  ее,
втягивать тонкий и горьковатый аромат. Нолан уже решил  было  вернуться  -
нужна все же зажигалка, - а вместо этого сел на ящик,  валявшийся  у  края
площадки, на которой стояли вольеры с протоксенусами.
   На площадке было светлее, чем в парке.  Желтовато-серый  закатный  свет
причудливо и тревожно расцвечивал траву, стволы старых деревьев,  вольеры.
С высоких кустов крушины боязливо и  нахально  пикировали  воробьи.  Нолан
никак не мог понять, что их так пугает, почему, ухватив крохи просыпанного
корма, предназначавшегося протоксенусам, они так стремительно спасаются  в
ветвях.
   Кошка, жмурясь в косых лучах солнца, уже  предвкушая  аппетитный  ужин,
подбиралась к тому  месту,  откуда,  по  ее  мнению,  удобней  всего  было
ринуться на пернатых воришек. Маленький пестрый хищник уже находился между
просыпанным зерном и вольером, уже изготовился к  прыжку,  как  вдруг  все
изменилось. Кошке стало не до дичи. Она выгнула спину, задрала вибрирующий
хвост, шерстка ее встала дыбом. Яростно шипя, оскалив маленькую мелкозубую
пасть, она как-то неестественно, боком, стала пятиться от частой сетки, за
которой  то  свивались  в  клубок,  то  расползались  в   разные   стороны
полупрозрачные протоксенусы. Но отползти ей не удавалось. Впечатление было
такое, что к скопищу  этих  созданий  ее  подтаскивала  какая-то  незримая
бечева. Как завороженная, будто под гипнотическим взглядом змеи, она не  в
состоянии была отвернуться от них.
   Борьба была недолгой. Тельце кошки обмякло, опустилось на подогнувшиеся
лапки, и, все еще не отрывая глаз от вольера, она распласталась на  земле.
Через несколько секунд, словно пораженная  электрическим  разрядом,  кошка
встрепенулась, конвульсивно сжалась, затем подскочила, упала и замерла.
   Нолан наклонился к кошке, носком  ботинка  повернул  ее  и  поспешил  в
лабораторию за портативным прибором.
   Вернулся он минут через пять-семь. Кошки на площадке не было.
   У вольера стоял Ваматр.
   - Неужели очнулась? - растерянно произнес Нолан.
   - Ты о ком?
   Нолан рассказал, что произошло у вольеров. Ваматр  слушал,  не  подавая
вида, что сам, не замеченный Ноланом, тоже наблюдал за разыгравшейся здесь
сценой.
   - Ведь это здорово, Нолан!
   - Что тебе понравилось во всем этом?
   - Да собственно ничего. А чем ты так взволнован?
   - Не понимаешь?
   - Не понимаю.
   - А меня удивляет твое спокойствие. Выходит,  протоксенусы  не  так  уж
безобидны, как это нам представлялось.
   - Может быть, это и не плохо?
   - Это плохо во всех случаях!
   Ваматр почувствовал, что Нолан не разделит его удовлетворения по поводу
случайно открытого, видимо, опасного свойства  протоксенусов,  и  повернул
разговор неожиданным для Нолана образом:
   - А где же кошка? Ты уверен, что она была мертва?
   Нолан затруднился ответить Ваматру. Тельце кошки  было  твердым,  глаза
выпученными, неподвижными, но это,  конечно,  еще  не  означало,  что  для
животного наступила смерть. "Зачем я  оставил  ее  здесь?  Надо  было,  не
отходя, позвать кого-нибудь или подождать,  когда  кто-нибудь  подойдет  к
вольерам... Но разве можно было предположить..."
   А Ваматр продолжал:
   - Ты что-то спутал, Альберт. Может  быть,  она  притворилась,  обманула
воробья и теперь преспокойно ужинает.
   Нолан посмотрел на Ваматра так, что лукавая улыбка  мгновенно  сошла  с
его лица.
   - Ты очень возбужден, Альберт. Что-нибудь не ладится с  излучателем?  -
Нолан не ответил, а Ваматр все так же  участливо  спрашивал:  -  Как  идет
последняя серия? И она не дала результата?
   Полчаса назад Нолан искал Ваматра, чтобы ему первому сказать об успехе,
а теперь...
   - Ты видел кошку?
   - Да брось ты об этом, право. Найдется твоя маленькая  хищница.  Завтра
как ни в чем не бывало  появится  в  парке  и  будет  опять  охотиться  за
воробьями.
   Наутро пестрая, черно-желто-белая кошечка и в самом  деле  появилась  в
парке.
   Нолан никому, даже Эльде, не сказал о  своих  случайных  наблюдениях  у
вольера.
   Нолана не убедило появление кошки в парке. Правда, был момент, когда он
начал колебаться, думая,  что  ему  все  представилось  не  так,  как  это
случилось на самом деле. Но вскоре он отбросил  сомнения  и  твердо  решил
проверить, оказывают ли какое-то влияние протоксенусы на животных. Сделать
это так, чтобы  Ваматр  не  узнал  о  затеваемом  эксперименте,  оказалось
труднее, чем он думал. Нолан уже составил план опыта,  придумав,  как  его
можно сохранить в тайне, но в это время на лабораторию свалились очередные
неприятности. Работы группы пришлось  сворачивать.  Приобретать  корм  для
протоксенусов стало не на что, и их пришлось уничтожить, оставив немного в
маленьком вольере, помещавшемся в самой аппаратной.
   Ваматр решил, что подходящий момент наступил, и прямо заявил друзьям  о
своем намерении обратиться за помощью к Хуку.
   - А твой Хук даст гарантию, что наши  открытия  он  не  использует  для
каких-либо неблаговидных целей?
   Ваматр готов был к такому вопросу, предвидел, что задаст его  Нолан,  и
все же несколько замялся.
   - Я не уточнял  этого  обстоятельства,  я  только  знаю,  друзья,  что,
получив средства, мы сможем продолжать работу. Мы ведь все этого хотим.
   - Не уточнял, говоришь.
   - Да чего ты опасаешься, скажи наконец?
   - Я боюсь, что игрушка становится опасной.
   - Для кого?
   - Для людей. Поймите, друзья, даже протоксенусы  уже  настораживают,  а
если мы продолжим изыскания? Получив средства, пойдем, конечно, дальше  и,
разорвав кольцо, высвободим такое, с чем не  сумеем  справиться.  Поймите,
вызывая метаморфоз вне кольца, мы не знаем, удастся  ли  нам  совладать  с
чудовищем.
   - А если это будет не чудовище? - вопрос Эльды оказался маслом, вылитым
на волны.
   На какое-то время буря утихла, но вскоре опять  возникла,  и  притом  с
большей силой. Бичет, всегда несколько отрешенный, мало приспособленный  к
повседневности, не становился ни на одну  сторону,  ни  на  другую.  Нолан
считал, что появление отравляющего газа должно  непременно  сопровождаться
разработкой противогаза.
   - Мы не заботимся о безопасности. Ничего не делаем для того,  чтобы  во
всеоружии встретить появление  в  нашем  мире  новой,  быть  может,  очень
страшной силы, и поэтому от людей, готовых финансировать  наши  дальнейшие
исследования, мы должны "получить гарантию.
   - Какую?
   - Прежде  всего,  возможность  изыскивать  способы,  которые  в  случае
необходимости позволят обуздать чужаков.
   - Ручаюсь, - заверил Ваматр. - Эту возможность мы получим.
   - А что потребуют от нас?
   - Вероятно, нам придется  сделать  так.  Получив  средства,  мы  сможем
широко развернуть работы. Приобретем  оборудование,  аппаратуру,  приборы,
увеличим штат, может быть, даже получим  специальное  помещение  и  начнем
исследования, нужные для того, чтобы разорвать кольцо, попробовать вывести
более совершенную  форму  протоксенусов.  Этим  займется  часть  людей,  а
остальные... Остальным придется продолжить работу с протоксенусами.
   - Ими ты и думаешь заинтересовать заказчика?
   - Да.
   - Кого?
   - Военных.
   - Вот как? Тебя вдохновил случай с кошкой? -  Ни  Эльда,  ни  Бичет  не
поняли, почему вдруг приятели заговорили  о  кошке,  -  спор  шел  главным
образом  между  Ноланом  и  Ваматром.  Они  увлеклись  и  были   настолько
возбуждены, что в этот момент не обращали внимания на остальных.
   -  Кошка  здесь  ни   причем,   Альберт.   Военных   надо   попробовать
заинтересовать другим. Протоксенусы, как ничто живое, способны реагировать
на изменения внешних условий, образуя при этом самые разнообразные  формы.
Пожалуй, только имея протоксенусов, удастся  вывести  существа  с  заранее
заданными свойствами. Если  усилить,  углубить  некоторые  из  тех,  какие
присущи протоксенусам, ну, например, их  невероятную  прожорливость.  Зная
код излучения, можно сократить период  развития  нимфы  и  резко  ускорить
получение имаго. И  тогда...  О,  военные  поймут  перспективность  такого
метаморфоза. Уничтожение всего живого у  противника,  возможность  сломить
врага,  съесть  его  и  завладеть  всем,  что  не  сожрут  протоксенусы  -
промышленностью, транспортом, энергетикой. Без взрывов и  разрушений.  Все
целехонько и только покрыто серо-коричневой загнивающей массой  издыхающих
прожор...
   - Что ты говоришь, Ваматр!
   - Не мы, так другие. Да поймите, вы, чистоплюи, пройдет несколько  лет,
и наше открытие, как бы мы тщательно ни скрывали его, станет известно.
   - Как?
   - Будет сделано другими.
   Вот тогда-то спор разгорелся с особенной силой. Нолан не  сдавался.  Он
видел, что это утверждение уже убеждает  Эльду.  Она  всегда  исповедовала
простую истину: "открытия носятся в воздухе"  -  и  хотя  содрогалась  при
отвратительных словах Ваматра,  цинично  призывавшего  вывести  новый  вид
существ и отдать их в руки тех, кто осмелится  уничтожить  людей,  но  уже
настороженно относилась к трезвым и гуманным доводам Альберта.
   Бичет не мог понять Нолана, не в состоянии был  представить  себе,  как
именно и сколь долго удастся держать открытие в тайне. Он  выдвинул  мысль
противоположную:
   -  Не  скрывать,  наоборот,  работать  в  открытую  и,  таким  образом,
исключить всякую возможность погони за секретами, а следовательно, сделать
бесполезными и шпионов и интриганов, убить гнусность взаимного  недоверия.
Широкая гласность. Пусть все знают все! И когда люди будут  знать,  что  в
наш мир пришла еще одна грозная сила, они не смогут употребить ее во зло.
   - А мы? - удивился Ваматр. - А мы, значит, будем опять прозябать в этих
стенах? Да что там, лишимся и их, будем существовать на подачки,  не  имея
элементарных условий для работы.  О,  нет,  друзья  мои,  я  не  согласен.
Условия мне нужны. Широкие. Такие, что дадут возможность творить,  утолять
страсть в борьбе с неведомым. И пусть мне помогают те, кто сейчас держит в
своих руках все: промышленность, банки, прессу.  Пусть  помогают  военные.
Мне плевать. Я хочу, и я буду удовлетворять свое стремление к открытиям, и
пусть мне помогает хоть сам дьявол!
   Альберт Нолан понял тогда, что остается только одно - вето. В их группе
каждый занимался своей частью работы. Никто не помышлял,  что  разногласия
могут стать столь серьезными и в конце  концов  привести  к  разрыву.  Код
излучения, над которым в течение двух  лет  работал  Нолан,  был  известен
только ему.
   Ваматр первым насторожился, почувствовав, как непримирим Альберт Нолан.
Он понял, что Нолан может не отдать способ получения фермента  и,  готовый
силой  завладеть  лабораторным  журналом,  бросился  к  двери,  ведущей  в
лабораторию Нолана. Нолан не пошевелился. Ваматру стало  ясно:  Нолан  уже
принял решение, и записей теперь не получить.
   - Ты не отдашь?
   - Нет.
   Это "нет" долго звучало в ушах каждого, а  потом  наступила  тишина.  В
этой трудной тишине голос Эльды показался непривычно глухим:
   - Ты не можешь, Альберт... Не имеешь права  один  решать,  где  в  этом
открытии твое, где наше.
   "Так впервые был проложен между ними рубеж. Ничто не в  состоянии  было
ранить  Нолана  чувствительней,  чем  это  "твое"  и  "наше".  Подозрения,
ревность, какая-то патологическая тяга Эльды к Ваматру,  к  его  неистовой
музыке  изматывали,  мучили  Нолана,  но  теперь  уже  несомненная  потеря
Эльды-друга, единомышленника!.. Это было выше его сил.
   Разговор с Эльдой - последний и тягостный -  привел  к  разрыву.  Нолан
больше не появлялся в  лабораториях  Арнольдса  и  вскоре  уехал,  получив
должность консультанта фирмы "Электроник компани оф Мехико"  в  Монтеррее.
Там же он узнал о несчастье. Он поспешил вернуться на родину, но  Эльда  и
Бичет были уже похоронены.


   - Тайна их смерти, Крэл,  осталась  тайной,  -  закончил  свой  рассказ
Нолан.
   - Но как это случилось?
   - В тот вечер, как обычно, они находились в аппаратной. Бичет сидел  за
своим  пультом,  Эльда  за  своим.  Работали  они   тогда   много,   часто
задерживались в лаборатории допоздна - у них оставались  последние,  капли
синтезированного мною фермента.  Подстегивало  их  не  только  это,  но  и
полученные  результаты.  Все  выходило  так,   как   предполагал   Ваматр.
Протоксенусы, пройдя новую, невиданную на Земле стадию метаморфоза, давали
потомство, которое  обладало  нужными  свойствами.  Держали  их  только  в
небольшом вольере,  находившемся  в  аппаратной.  Там  же  снимали  нужные
характеристики.
   - Протоксенусы? - со страхом переспросил Крэл, - неужели они  вырвались
и...
   - Нет, нет! Это было бы  еще  отвратительней,  но...  по  крайней  мере
понятней. Протоксенусы сидели в своих вольерах, а  Эльду  и  Бичета  нашли
мертвыми. Эльда упала на свой пульт. Бичет... Бичет лежал между ее пультом
и вольером. В руках у него была выломанная из пульта металлическая панель.
Похоже,  он  как  щитом  загораживался  ею   от   протоксенусов.   Почему?
Неизвестно. Вообще все непонятно. Из показаний Ваматра, которые  он  давал
следственной комиссии, ясно, что за пятнадцать-двадцать  минут  до  смерти
оба они были совершенно здоровы. Ваматр  весь  вечер  находился  вместе  с
Бичетом и Эльдой в аппаратной. Это подтверждают два лаборанта,  помогавшие
им при постановке опыта. В девятом часу лаборантов отпустили.  Как  только
они ушли, Эльда попросила Ваматра пойти к себе. Он не соглашался, так  как
хотел   присутствовать   при   опыте,   но   Эльда   просила   настойчиво,
капризно-требовательно: "Пойди к себе. Играй!" Ваматр не мог отказать  ей.
Он говорил, что играл минут десять, не  больше.  Играл  так,  как  никогда
прежде. Какое-то неизъяснимое волнение вдруг охватило его  самого,  он  не
слышал  своей  музыки.  Звуки  скрипки  становились   особенными.   Что-то
властное, чужое и страшное завладело, им. Он не мог оторваться от  смычка,
не  имел  сил  бросить  скрипку,  хотя  понимал:  надо,  надо  сейчас   же
посмотреть, что творится в аппаратной. Будто в экстазе, все еще  продолжая
играть,  он  вышел  из  своей  комнаты,  прошел  по  короткому   коридору,
приближаясь к помещению, где находился Бичет с  Эльдой.  Вот  тогда  он  и
услышал крик. Кричала Эльда...
   Нолан сидел в низком  кресле,  поставив  локти  на  колени  и  опершись
головой на ладони. Крэл не видел его лица, но по голосу, по тому, с  каким
трудом Нолан произносил каждое слово, понимал - годы не ослабили боль.
   - Никогда не забуду этот крик. Он ранил меня раз и на всю жизнь,  -  не
поднимая головы, продолжал Нолан. - Это был  крик  отчаяния,  предсмертной
муки и вместе  с  тем  радости.  Словно  познал  человек  что-то  великое,
недоступное. И страшно ему платить жизнью за открывшееся в самый последний
миг, и  торжествует  ищущий  человек,  вдруг  соприкоснувшись  с  чужим  и
прекрасным...
   - Простите, Нолан, но я ничего не могу понять... Ведь вы...  вы  в  это
время были в Монтеррее?
   - Да... Да, далеко от них... Может быть, не следовало покидать их? Если
бы я находился тогда в аппаратной!
   Последовала долгая пауза. Крэл понимал, как трудно Нолану, и не торопил
его.
   -  В  тот  вечер  они  вели  запись   на   акустической   аппаратуре...
Протоксенусы способны общаться между собой, и притом  таким  образом,  что
возникла надежда  понять  их.  Решили  делать  записи.  Работали  приборы,
регистрирующие  колебания  в  самом  широком  диапазоне,  в  том  числе  и
воспринимаемом человеком. Лента магнитофона зафиксировала  многое...  Даже
музыку, доносившуюся из комнаты Ваматра. Когда он подходил  к  аппаратной,
все еще продолжая играть, звуки скрипки,  естественно,  усилились.  В  это
время Бичет сказал Эльде: "Отключите пульт. Скорее. Может случиться  беда!
Отключите".  Сказал  он   это   с   трудом,   голосом,   изменившимся   до
неузнаваемости, но Эльда ответила: "Нет, нет!  Я  хочу  еще.  Это  сильнее
страха и это так прекрасно!" Бичет крикнул, настаивая  на  своем,  однако,
если судить по записям, сохранившимся в приборах, Эльда ничего не изменила
в режиме испытания.  Она  не  послушалась  Бичета.  Вероятно,  он  выломал
металлическую панель, - на пленке зафиксирован треск, словно кто-то  ломал
приборы, - и бросился к вольеру. Ваматр  увидел  аппаратную  в  то  время,
когда  Бичет  ползком,  как-то  боком,  словно  притягиваемый  к  вольерам
незримой  силой,  старался  пробраться  между  протоксенусами  и   пультом
Эльды...
   - А Ваматр, - живо спросил Крэл.
   - Ваматр... Комиссия ему поверила... Может быть, это  и  справедливо...
Он говорил, что прежде всего бросился к Эльде. Она уже была мертва.  Тогда
он подбежал к Бичету. Бичет бился в судорогах и все же  выдавил  из  себя:
"Уничтожь их. Уничтожь!  Никогда  не..."  И  все.  От  чего  предостерегал
Бичет?.. Неизвестно.


   Маленькие  вагончики  электропоезда  добежали  до   конечной   станции,
освободились от пассажиров и ушли вниз, к фиордам.
   Крэл медленно шел по платформе. Розовая полоска  живого  света  в  небе
сменилась на зловеще медную, а вскоре  исчезла  и  она.  Сразу  потемнело.
Рваные куски серого, беспокойного тумана быстро спускались с гор, холодный
ветер, словно решив догнать электропоезд, устремился в долину.  Крэл  едва
успел добежать до стеклянного павильона у  стоянки  автобусов,  как  пошел
дождь.
   Здесь никого не было. Толстые рифленые стекла, освещенные яркой ртутной
лампой, защищали от неуютного, мокрого вечера, и, пожалуй,  в  первый  раз
Крэлу очень не захотелось в Асперт. С  надеждой  он  подумал,  что,  может
быть, Нолан и не приедет... Нет,  нет,  встретиться  надо.  А  зачем?  Еще
ничего не было решено, но уже возникло  нечто,  придавшее  их  встречам  и
отношениям характер той своеобразной интимности, которая  возникает  между
сообщниками.
   - Ой!
   Крэл обернулся, чуть вздрогнув от  этого  звонкого  "ой".  В  кепке,  в
комбинезоне под навесом появился не то хорошенький мальчик, не то не очень
хорошенькая девушка.
   - Вы меня испугались?
   - Я ничего не боюсь.
   - Вот как.
   - Просто я не хочу больше мокнуть.
   - А почему - "ой"?
   - Думала, здесь никого нет.
   Девушка сорвала кепку, лихо ударила ею о колено, выбивая воду,  и  Крэл
увидел, что она, пожалуй, привлекательней, чем показалась в первый момент.
   - Автобус скоро?
   Крэл-посмотрел на часы.
   - Должен быть через двенадцать минут. Вы тоже в Асперт?
   - Нет, я в Рови.
   - В Рови? Что там делать в такую погоду?
   - Я там живу.
   Она устало прислонялась к зеленоватой стеклянной стене. Только  на  миг
ее глаза спрятались за темными прямыми  ресницами,  а  потом,  круглые,  с
большими черными зрачками, смело посмотрели на Крэла.
   - А вы на прогулку, в горы? - В ее вопросе Крэл уловил насмешку.
   - Просто хочется отдохнуть после целой недели...
   - ...Тяжкого труда, - добавила она с  иронией  и  оценивающе  прощупала
взглядом Крэла. Его одежду, лицо, руки.
   Крэл улыбнулся. Она не ответила улыбкой, но  разговор  у  них  начался.
Непринужденный, ни о чем и обо всем. Держалась она с достоинством и  очень
просто. В отрывистых фразах, произносимых ею  неспешно,  чуть  хрипловатым
голосом, содержалось неожиданно много. Казалось, слова ее имеют  потаенный
смысл и заложен в них намек на нечто большее, чем они обозначали.
   Это уже становилось занятным. Крэл терпеть не  мог  пустой  болтовни  и
обычно сразу же замыкался в себе, едва уловив желание  какой-нибудь  новой
знакомой заинтересовать собой, а тем более увлечь. С  ней  все  получалось
по-иному. О себе она говорила бесхитростно,  откровенно.  И  откровенность
эта представлялась естественной,  ненавязчивой.  В  несколько  минут  Крэл
узнал обо всей ее жизни. Ничем не примечательной и почему-то  интригующей.
Но чем? Все заурядно: работа на канатной фабрике, ежедневно долгий путь  в
Рови - в столице квартиры дороги, - ужин, и  сон,  рано  поутру  снова  на
фабрику, потом опять в поселок, притаившийся у самых гор.
   - И вам не скучно там, в Рови?
   - Некогда скучать... Ну а по воскресеньям ездим в Шорон. Вы не бывали в
этом городке? В Шороне дансинг, кафе, кино.
   Крэл протянул ей пачку "Ружи".
   - Не курю.
   - Теперь это редкость.
   - Для кого?
   Крэл промолчал.
   - Для девушек, с которыми встречаетесь вы?
   - Я... я не встречаюсь.
   Она снова быстро, едва уловимо оглядела Крэла и впервые улыбнулась.
   - Ну, для тех, кто живет там, в столице...
   Крэл  посмотрел  ей  в  глаза.  Она  не  отвела  взгляда,  и  он  вдруг
почувствовал, что непременно захочет снова встретиться с ней. Он  поспешил
заговорить и уже не замечал, что сам болтает о пустяках, что изменились  у
него интонации, что он старается привлечь ее, заинтересовать собой  и  уже
пытается выведать о чем-то личном, сокровенном.
   - А в дансинге?.. Там... там весело бывает?
   - По-разному. Чаще - не очень.
   - Интересные встречи?
   - Нет.
   - Почему?
   - А зачем?
   - Вы любите одиночество?
   - Привыкла...
   Крэл подошел ближе к ней. Совсем близко. Стоял лицо к лицу и смотрел на
волосы. Слегка волнистые, не причесанные модно, да  еще  примятые  кепкой,
они искрились капельками дождя. Он снял эти капельки, чтобы  почувствовать
их колючую влагу на ладони, вдруг  ставшей  сухой  и  горячей.  А  она  не
отпрянула, не испугалась этой неожиданной ласки, но и  не  приблизилась  к
нему...
   - А на фабрике, там, - Крэл запнулся, - там трудно?
   - Не всегда. Там весело.
   - Много друзей?
   - Нет, не много.
   Крэл задумался.
   - Вам нравится ваша работа?
   - Эта - нет. Вот если бы что-то новое. Постоянно, каждый день  новое!..
Так бывает?
   - Бывает, но...
   - Понимаю - надо учиться.
   - Угу.
   - Вот и автобус. А ваш на Асперт будет через пять минут.
   - Подождите, я хотел...
   - Не могу - это последний на Рови.
   - Как "бас зовут?
   - Инса...
   Два красных огонька еще  виднелись  в  пасмурной  дали,  когда  подошел
автобус на Асперт. Ветер внезапно стих, а дождь все  шел  и  шел.  Уже  не
сильный. Спокойно и тоскливо протягивались его тонкие струйки,  равномерно
заштриховывая все вокруг.  Автобус  взбирался  по  серпантине,  выхватывая
мощными фарами куски трудной, мокрой дороги. Станция уходила вниз.  Где-то
там, тоже внизу, жил маленький поселок Рови. Туда автобус увез Инсу. Инса,
Инса. Имя красивое... Через несколько минут она  приедет,  войдет  в  свою
комнатушку, разденется... Почему она не оставляет комбинезон на фабрике?..
Расчешет волосы, смятые  кепкой...  Хорошо  было  снять  с  них  искринки,
ощутить на миг эту нечаянную близость... Что она делает вечерами? Впрочем,
времени у нее мало... Простой ужин, и в постель... Завтра воскресенье.  На
фабрику ей  не  надо.  Поездка  в  Шорон.  Дансинг.  С  кем  она  проведет
воскресенье?.. Глупо получается, вот не видел ее, не знал, а теперь...  На
кого она  похожа?  Что-то  очень  знакомое  в  ее  мальчишески  дерзких  и
по-девичьи милых чертах...
   Крэл думал об Инсе на протяжении всего пути до Асперта, а  Инса...  Она
доехала до  Рови  и  там,  у  самой  автобусной  станции,  ее  уже  ожидал
"крайслер". Инса юркнула в тепло  уютного  лимузина,  зябко  поежилась  от
приятной телу  перемены  и  участливо  обратилась  к  человеку,  терпеливо
сидевшему за рулем:
   - Надоело ждать?
   - Что поделаешь - нужно ведь. А как у тебя, удачно?
   - Не будем об этом.
   - Вот как?
   - Не "вот как", а... Неприятно сейчас... Давай поедем  в  город.  Может
быть, еще успеем на концерт Валентини...
   - Пожалуй, только ко второму отделению... Тебе ведь переодеться надо...
   Машина чуть присела от рывка и помчалась  вниз,  в  столицу.  Инса,  не
глядя, привычным движением достала из кармашка над сидением пачку "Кэмел",
чиркнула зажигалкой, жадно затянулась и закрыла глаза.


   Обычно Нолан приезжал позже Крэла, в этот раз он уже был в  пансионате.
После ужина он пригласил молодого человека к  себе  в  номер.  Здесь  было
тепло и тихо. Мягкий свет торшера  помогал  отгородиться  от  страшноватой
тьмы, царившей за тюлем огромных окон.
   Нолан выглядел усталым, но вместе с тем особенно собранным. Всю  неделю
его мучил вопрос: "обознался или нет?" В прошлую субботу, сидя с Крэлом на
террасе,  он  увидел  сотрудника  Ваматра.  Мельком.  Тот  шел  внизу,  по
усыпанной гравием дорожке, пристально рассматривая террасу, а  как  только
Нолан обернулся к нему, быстро спустился по  лестнице,  ведущей  к  озеру.
Вероятно, он видел их с  Крэлом...  Может  быть,  специально  следят.  Уже
узнали о встречая здесь, в Асперте. А Крэл еще... Раскуривая трубку, Нолан
пытливо посмотрел на Крэла и вдруг спросил:
   - Вы чем-нибудь возбуждены сегодня?
   - Нет, нет, - слишком поспешно заверил Крэл.
   - Ну как хотите. У молодости свои права и свои законы. Простите мне мой
вопрос. Он и в  самом  деле  мог  показаться  нескромным.  Просто  мне  не
безразличны стали ваши волнения,  тревоги  и  радости.  Словом,  все,  что
касается вас...
   - Спасибо.
   - А вот сегодня за ужином вы были рассеяны  и  улыбка  на  вашем  лице,
постоянная, словно независящая  от  вас  самого,  -  такая  бывает,  когда
молодой человек не в силах, да и не хочет отделаться от  затронувшего  его
сердце воспоминания.
   Крэл рассмеялся:
   - Вы проницательны.
   - Я насторожен.
   - Даже когда появляется девушка?
   - Всегда и во всем.
   - А это не... - Крэл замялся.
   - Не стесняйтесь. Вы хотите сказать, что это неестественно.
   - Пожалуй, - согласился Крэл, хотя и собирался высказаться резче.
   -  Нет,  дорогой  Крэл,  просто  немного   гипертрофированное   чувство
ответственности. Я убежден - надо с очень большой осторожностью относиться
к  _чужим_.  Окружающая  человека  природа  -  это  нечто   цельное,   это
биогеносфера, подчиненная единым законам  развития.  Сложный  всепланетный
организм. И,  как  в  каждом  организме,  резкие  нарушения  его  функций,
вторжение чуждых тел, чуждой жизни могут окончиться катастрофой. Сейчас  к
такому вторжению мы не готовы, не сплочены, чтобы  отразить  его.  Как  же
можно уклоняться от борьбы с теми,  кто,  побуждаемый  только  стремлением
заглянуть в лицо неизведанного, не опасается впустить в наш мир...
   - Вы опять об этом! - Крэл подошел к  окну,  резко  отдернул  портьеру,
распахнул створку и вдохнул сырой прохладный воздух. В Асперте  дождя  уже
не было. Снеговые вершины очистились от облаков, белели вдали, и  даль  не
казалась теперь непроглядной. Внизу еще кипели  облака.  Наверно,  в  Рови
идет дождь. Поздно. Она спит или... Пожалуй,  уже  забыла  о  встрече  под
стеклянным навесом... Что же привлекло в ней?  Почему  до  этого  ни  одна
встреча не волновала так, как эта?..
   - Простите, - Крэл поспешно захлопнув окно. - Вы не озябли?
   - Нет, нет, Крэл. - Нолан, съежившись, сидел в большом  низком  кресле.
Его ладное, не по-стариковски крепкое тело сейчас казалось слабым,  совсем
слившимся с креслом. Трубка у него погасла, и он потягивал ее, не замечая,
что в ней нет огня.
   Крэл поднес  зажженную  спичку.  Нолан  благодарно  взглянул  на  него,
прикурил, втянул дым и взял Крэла за руку.
   - Вам трудно. Я понимаю.
   - Трудно, - Крэл  не  отнимал  руки,  хотя  прикосновение  похолодевших
длинных пальцев сейчас было ему неприятным. - Трудно. Только поверьте  мне
- я не жаден, не соблазняюсь славой, подошедшей так близко. Все это  время
я думаю о другом. Вот прошло уже много лет с того дня,  когда  вы  сделали
открытие. Вероятно, вы надеялись, что впереди еще несколько спокойных лет,
а случилось так, что я набрел на то же самое. Ну  хорошо,  промолчу  я.  А
дальше? Ведь минет еще три-четыре  года,  а  может  быть,  только  год,  и
кто-то, я уверен, снова найдет найденное нами.
   - Набрели? Откроет еще кто-то? О Крэл, вы заблуждаетесь!  -  воскликнул
Нолан, оставляя теплую руку Крэла. - Вам  помог  не  случай.  Выбрали  для
этого дела именно вас потому, что  вы,  а  не  кто-нибудь  другой  открыли
эффект  усиления  локального  биополя.  Однако   задание,   продиктованное
определенной целью, было выработано заранее.  Вас  все  время  направляли,
следили внимательно и следят теперь. Ведь заказчик темы - Ваматр.
   - Я уже начал догадываться об этом. - Крэл сел рядом с  Ноланом.  -  Ну
хорошо, не отдали вы, не отдам я. А потом? Ваматр наверняка не успокоится,
заставит  еще  кого-то  работать  на  себя,   наконец,   привлечет   новых
специалистов, даст задание им...
   - Мы и за этим следим.
   - Как вы сказали? Следим?
   - Да, Крэл, я не одинок в борьбе  с  людьми,  готовящими  биологический
взрыв на нашей планете.
   - С вами доктор Арнольдс?
   - Мне кажется, - продолжал Нолан,  уклоняясь  от  ответа,  -  вам  надо
решить главное - готовы ли вы бороться со злом. Или вы считаете возможным,
оградив себя неверием,  бездеятельно  следить,  как  нарождается  беда  не
меньшая, чем атомная угроза?
   - Вы хотите, чтобы я проникся убеждением: работа Ваматра принесет  миру
несчастье. Почему? Он неразборчив в средствах?  Погибли  люди,  помогавшие
ему проникнуть в заманчивую тайну  жизни?  Да,  это  ужасно,  конечно,  но
вспомните, сколько жертв понесла наука в прошлом, и сколько, вероятно, еще
понесет!
   - Жертвы, - задумчиво повторил Нолан. - Жертвы. Все дело в том, во  имя
чего они.
   - Во имя познания. Превыше этого нет ничего!
   - А если познание употреблено для уничтожения людей,  для  того,  чтобы
дать таким, как Хук, страшную, отвратительную силу?
   - Я очень мало знаю о Хуке.
   - Вы правы. Вы правы, Крэл, но я... - Нолан опять глубже ушел в кресло,
лицо его стало серым, измученным. Казалось,  Нолан  все  время  что-то  не
договаривал. Скрывает? "Нет, -  подумал  Крэл,  -  видно,  просто  считает
преждевременным  говорить  о  чем-то  самом   сокровенном,   быть   может,
принадлежащем не только ему одному". Крэл  не  противился,  понимая,  что,
вероятно, не заслужил доступа туда, куда допущены более стойкие и сильные,
чем он.
   И все же в этот вечер Альберт Нолан открыл для него новый уголок тайны.
   - Вы никогда не слышали об Аллане Лейже?
   - Нет, не приходилось.
   - Впрочем,  вы  и  не  могли  о  нем  знать.  Он  работал  в  Институте
экспериментальной биохимии еще до того, когда вы стали там бывать.
   - Впервые я приехал к ним год назад.
   - Да, а Лейж погиб... Боже, как идет  время!  Прошло  уже  больше  двух
лет... А я до сих пор помню, каким был в тот день взгляд его больших серых
глаз. Вопрошающих и немного тревожных... Меня не покидает мысль:  а  может
быть, он уже тогда предчувствовал,  что  не  вернется...  Аллан...  Молод,
умен. Обаятельный, знаете, из тех, которые нравятся всем,  ни  у  кого  не
вызывают  неприязненных  чувств.  Мало  кто   догадывался,   каковы   наши
отношения. Многие считали, что я отношусь к нему  предвзято,  недооцениваю
его, недолюбливаю. Это нас устраивало, так как помогало нашим  планам.  На
самом деле я любил его, считал незаурядным человеком. И  доверял.  Доверил
ему первому, Крэл, а вот теперь вам...
   Нолан, скрывая волнение, начал набивать трубку.  Пальцы  справлялись  с
привычной  операцией  быстро.  Нолан  почувствовал,  что  продолжать   без
заметной дрожи в голосе не сможет, и предложил:
   - Давайте закажем кофе.
   - Вы будете плохо спать.
   - Плохо, Крэл, плохо. Но все равно закажем.
   Теперь Нолан подошел к  окну,  осторожно  отодвинул  легкую  занавеску,
заглядывая в ночь, и продолжал, не оборачиваясь к Крэлу:
   - О том, что вы  начали  работать  над  облучением  фермента,  я  узнал
поздно. К сожалению, слишком поздно. Когда я вернулся из экспедиции,  дело
у вас значительно продвинулось, и я уже ничего  не  мог  поделать.  А  вот
когда эта идея возникла у Аллана...
   - Как! И он?
   Принесли кофе. Нолан вернулся к столику, разлил по  чашечкам  ароматный
напиток и только тогда ответил:
   - Да, Крэл. Он мог стать вашим предшественником, но  я...  Я  рассказал
ему о Ваматре, о Хуке, о катастрофе...  На  него  это  произвело  огромное
впечатление. Он сразу понял,  как  может  быть  страшен  Ваматр,  особенно
объединившись  с  Хуком,  задался  целью  разузнать  о  них   поподробней,
попытаться выведать, каковы  их  планы,  и,  если  их  намерения  окажутся
вредными, помешать им. Лейж уже решил проникнуть как-нибудь к Ваматру,  но
в это время Ваматр исчез, и это еще больше подзадорило Лейжа.
   - Исчез?
   - Да. В справочниках о  нем  ничего  нельзя  было  узнать,  статьи  его
перестали появляться в печати. Это было  верным  признаком:  работами  его
заинтересовались военные или... или Ваматр заинтересовал  своими  работами
военных. Таинственность  эта,  как  запретный  плод,  особенно  привлекала
Аллана, и он с немалым рвением начал поиски не  известно  куда  девавшейся
лаборатории. Однако лаборатория словно испарилась. Будто и не существовало
никогда самого Ваматра. - Нолан помолчал. - И все же Лейж обнаружил их.
   - Как?
   - Очень хитро. Сделал так,  что  Ваматр  сам  начал  искать  встречи  с
Лейжем, стараясь заполучить его в свою лабораторию.
   - Понимаю, - произнес Крэл, удивив этим Нолана. -  Понимаю.  Это  могло
произойти только в том случае, если. Ваматр узнал о Лейже как о  человеке,
владеющем секретом Альберта Нолана.
   - Так это и было. Ваматр в безвыходном положении. С момента катастрофы,
случившейся в лаборатории Арнольдса, прошло несколько лет, а он,  не  имея
больше синтезированного мною фермента, не  мог  продвинуться  дальше.  Как
только Ваматр услышал, что Аллан Лейж якобы знает методы синтеза фермента,
он сразу же подослал к нему людей,  которые  предложили  работу  в  "одной
очень  солидной  лаборатории".  Мы,  конечно,  догадались,  что   это   за
лаборатория.
   - Ваматр все еще работал у Арнольдса?
   - Нет. Оставаться у Него пасынком, существовать там из милости  он  уже
не мог и принялся за Хука. Хук, в свою  очередь,  давно  присматривался  к
Ваматру, понимая, что  встретился  с  личностью  незаурядной,  в  каких-то
чертах близкой ему и, будучи  человеком  увлекающимся,  представил,  сколь
необычайны могут оказаться достижения энтомолога.
   - Хук очень богат?
   - По всей вероятности, нет. Человек он деловой и прежде всего, конечно,
думал о деле. Вкладывать деньги, не извлекая из протоксенусов практической
пользы. Хук не хотел, однако  и  упустить  Ваматра  боялся.  Чутье  дельца
подсказывало: не он, так кто-то другой станет финансировать, Ваматра.
   - И Ваматр?
   - Видите ли, он не принадлежит к числу ученых, которые,  углубившись  в
свою работу, не резервируют в себе сил и способностей для решения  деловых
вопросов. Он прекрасно понимает, как важно быть не  только  ученым,  но  и
незаурядным организатором, если  берешься  решать  большую  проблему.  Да,
средства  ему  были  нужны,  и  он...  он  не   растерялся.   Почувствовав
нерешительность Хука, он сделал вид, что уже ищет другого покровителя. Это
и положило конец сомнениям Хука. Хук был ревнив...


   Слушая Нолана, Крэл узнал, как именно удалось Лейжу попасть к  Ваматру.
Подставные лица, сообщившие ему,  что  руководитель  солидной  лаборатории
готов встретиться с ним, разумеется, не упоминали имени Ваматра.  Но  Лейж
был убежден - предложение исходит от него и ни от кого  больше.  Казалось,
цель близка: стоит ему принять предложение, и  он  узнает,  где  притаился
Ваматр. Однако узнать это  Лейжу  не  удалось  даже  после  того,  как  он
согласился начать переговоры.
   В условленный день и час за Алланом Лейжем прислали автомобиль. Он  уже
приготовился к длительной загородной поездке, уже представил себе где-то в
глухом, но не слишком удаленном от магистральной  дороги  месте  прикрытые
густой зеленью, надежно огороженные помещения лаборатории, а его  привезли
на площадь Палем. Здесь, в самом центре столицы, в  огромном,  заполненном
множеством учреждений здании, в двух скромных комнатах размещалась контора
фирмы,  занимавшейся,  судя  по  вывеске,  производством  фармацевтических
препаратов.
   Принял Лейжа человек, совсем не похожий на Ваматра, которого Лейж  знал
по превосходным описаниям Нолана.
   - Хук, - представился он коротко.
   - Лейж, - ответил молодой человек.
   Во взгляде Хука Лейжу почудилось  что-то,  вызывающее  настороженность.
Впрочем, Лейж быстро взял себя в руки, стараясь не показать неприязненного
чувства к тому, кто вершит дела, которые  приходится  прикрывать  невинной
вывеской, вероятно, никакого отношения к этим делам не имеющей.
   Хук начал деловито:
   - Одной из моих лабораторий нужен биохимик. Вы смогли бы перейти к  нам
на работу?
   "Нужен биохимик. Так ли это?  Биохимиков  достаточно.  Не  биохимик  им
нужен, а фермент Нолана", - подумал Лейж и не спеша переспросил:
   - Перейти к вам? Ну, что же, хорошо, когда не ты ищешь работу, а работа
ищет тебя. Но, знаете, местом своим я доволен,  дело,  которым  занимаюсь,
мне по душе...
   - А условия?
   - Условия тоже приличные.
   - А если мы предложим лучшие?
   - От лучших отказываться, конечно, грех. Вот только оставить интересную
тематику, заняться вдруг фармакологией?.. Нет,  нет,  боюсь,  мне  это  не
подойдет.
   "Тебе это не подойдет. Молодец парень.  Хочет  добиться  своего.  Тогда
проверим иначе", - решил Хук и начал проверку:
   - А в лаборатории Ваматра вы бы согласились работать?
   - Фармаколога? - это прозвучало не без ехидства.
   Хук посмотрел на Лейжа внимательно и строго.
   - Мне нравится ваш вопрос. Нет, Лейж, он не фармаколог. Он энтомолог, и
табличка на двери пусть вас не смущает.
   - Да она меня и не смутила. Скорее позабавила. Что-то в этом духе  я  и
ожидал. Поскольку доктор  Ваматр  перестал  публиковать  свои  работы,  не
значится теперь в адресных справочниках, а  некролога...  Думаю,  некролог
появился бы в случае его смерти? Не так ли?
   - Похоже, вы внимательно следили за Ваматром и здесь очутились не зря.
   - Позвольте вам напомнить: вы сами меня пригласили.
   - Да, да, конечно, и  очень  рад  случаю  побеседовать  с  вами.  Итак,
поскольку фармакология отпадает,  мы  можем  вести  разговор  в  несколько
другом плане. Вы согласны работать у Ваматра?
   - В зависимости от того, чем занимается его лаборатория.
   - Боюсь, что об этом я смогу вам рассказать, только получив согласие на
наши условия.
   - Каковы они?
   - Контракт на три года. Не меньше.  И  соблюдение  тайны.  Кроме  того,
Ваматр берет к себе холостяков и незамужних. Он вообще предпочитает  людей
одиноких.
   - Он очень предусмотрителен. Ну, что же, значит, никто не должен знать,
чем занимаются "фармакологи"?
   - Совершенно верно. Если вам поручили разведать кое-что о наших  делах,
то вам это не удастся. Мы этого не допустим.
   - Мне следовало оскорбиться, услышав такие предположения, однако я буду
скромнее. И откровенней. Да, работа Ваматра меня интересует. Именно  меня,
а не кого-то другого.
   - О, это уже новое. Почему, позвольте спросить?
   - Я открыл способ синтеза фермента, который нужен ему, и только ему. По
крайней мере пока. А главное, меня чертовски увлекает проблема, которой он
занимался у Арнольдса. Мотивы, как  вы  понимаете,  сугубо  личные,  а  не
кем-то продиктованные.
   Хук откинулся в кресле и, слегка раскачиваясь,  смотрел  в  удивительно
яркие глаза молодого человека. "Может быть, это и в  самом  деле  находка,
случай,  который  подчас  вершит   много.   Парень   производит   приятное
впечатление. Смел, находчив,  умный  взгляд,  и  ловкие  красивые  руки...
Узнать о нем все... Во всех случаях проверить, кто он, зачем здесь..."
   - А я вам не верю. Ни одному вашему слову  не  верю,  дорогой  Лейж.  И
давайте выпьем. Вы что предпочитаете, "Рюлат" или покрепче?
   - Пожалуй, покрепче, только с содовой.
   - Превосходно, - Хук подошел к бару, вмонтированному в  книжные  полки,
жестом пригласил Лейжа и наполнил рюмки.
   - Рекомендую сюда же добавить немного гранатового соку.
   - Благодарю вас.
   - Итак, молодой человек, вы  энтузиаст,  увлечены  наукой,  открывающей
неизведанное, любите приключения и хотите... А может быть, вы и не  знаете
секрета синтеза? Где гарантии? - Хук быстро взглянул на Лейжа из-за рюмки.
- Давайте проще.  Я  человек  деловой.  Сколько  стоит  фермент?  Прописи,
подробная рецептура, код излучения, словом, все?
   - Продавать открытие я не собираюсь.
   - Я даю тридцать тысяч.
   - Мне нужно другое.
   - Понятно - разведать, что у нас делается. Пятьдесят.
   - Зачем? Принимая участие в ваших делах, я получу больше.
   - Сто.
   - Нет. Только работа вместе с Ваматром.
   - А если эта работа окажется... Ну, как вам сказать?.. Будет такой, что
ее уже не прикроешь вывеской типа фармацевтической? - Хук не сводил глаз с
Лейжа. От него не ускользало ничего.  "Молодой  человек  держится  хорошо,
обладает волей. Готов ввязаться в  опасную  игру,  волнуется,  но  крепок.
Умеет не показывать волнения, охватившей его тревоги, быть может,  страха.
Молодец... А если это будет верный помощник? Такие вот..."
   - Таинственность меня только привлекает, что же касается цели... Ну  уж
если работу приходится скрывать, то вряд ли цель излишне гуманна.  В  наши
дни такие ситуации не редкость.
   - Я не верю вам, Лейж.
   - Знаю. Я тоже не верю вам. Ни вывеске, ни обещаниям. Ни  тем,  что  вы
уже дали, ни тем, что собираетесь дать.
   - Вот это мужской разговор. Значит, поединок?
   - Я готов.
   - Правила игры?
   - В таких играх правил не бывает.
   - Давайте выпьем еще.
   - С меня довольно.
   - Опасаетесь?
   - Нисколько.
   - Так где гарантия, что фермент в ваших руках?
   - Мы это проверим в лаборатории Ваматра.
   - Что вам потребуется для осуществления синтеза?
   - Ровным счетом ничего.
   - Объяснитесь.
   - Я приду с небольшим количеством уже готового препарата.
   - Это нас не устраивает.
   - А меня не устраивает перспектива осуществления синтеза в таком месте,
где каждое мое движение будет зафиксировано.
   - Вы серьезный партнер.
   - Я знаю, на что иду, и догадываюсь, с кем имею дело. Итак, насколько я
понимаю, мы не пришли к приемлемому решению.  В  таком  случае,  разрешите
откланяться.
   - Погодите. Я согласен допустить вас к Ваматру.
   - И не только допустить, но принять  как  равного  работника,  имеющего
возможность быть в курсе всех дел и всех начинаний. Сотрудничество полное.
Доля моей ответственности за содеянное и доля моего участия в достижениях.
   - Ого! Это не слишком?
   - Отчего же? Ведь фермент - ключ ко всему. Без него вы не  продвинетесь
ни на шаг.
   - Это вам объяснил Альберт Нолан?
   Вопрос был опасным, и Лейж, стараясь выиграть время, не ответил  и  сам
поспешил задать вопрос:
   - Откуда вы взяли, что моими поступками руководит Нолан?
   - Он давний и  очень  упорный  противник  всех,  особенно  практических
начинаний Ваматра и, вероятно, готов рискнуть многим, только  бы  помешать
нам. А для этого необходимо выведать, что же именно мы делаем. Не так  ли?
Вы, насколько я понимаю, единомышленники?
   - Наши убеждения различны. Нолан, несомненно, умный человек, однако  он
идеализирует то, что, по-моему, идеализировать  не  следует;  Его  вера  в
Человека наивна, смешна. В большинстве своем  люди  подлы  и  только  этим
отличаются от остальных животных. Четвероногие лучше.  Никакой  хищник  не
способен на подлость. Он просто сжирает свою  жертву  только  потому,  что
таковы  законы  природы,  потому   что   ему   нужно   поддерживать   свое
существование, а вот человек...  Человек  единственное  животное,  которое
совершает подлости, которое уничтожает ближних совсем не для  того,  чтобы
поддерживать свое существование.
   - Ну что же, убеждения, типичные для нашей современной молодежи. Однако
вы уклонились от прямого ответа.
   - Не настаивайте - ведь  игра  без  правил  позволяет  и  это,  но  мне
кажется, мой ответ достаточно ясен.
   - Может быть, и так, однако игра без правил  позволяет  мне  не  верить
ничему. Вы женаты?
   - Нет.
   - Девушка?
   - Пока предпочитаю дам.
   - Родные?
   - Я одинок.
   - Это легко проверить.
   - Разумеется.
   - Значит, вы готовы принять мои условия?
   - Да.
   - В таком случае, я включу вас в число людей, работающих над проблемой.
Однако мне нужны гарантии. Ни одна живая душа  не  должна  знать  о  наших
делах. Сами понимаете, Лейж, никакие ваши заверения меня не убедят. Оба мы
хотим одного и того же. Вы хотите участвовать в наших разработках, знать о
них все, - для чего вам это, мне, в конце концов, безразлично, - и я хочу,
чтобы вы работали у нас, так как иного пути  заполучить  фермент  пока  не
вижу. Мы не доверяем друг другу, значит,  выход  один:  полное  подчинение
нашим правилам режима.
   Хук подошел к бару, налил себе рюмку, не  предложив  ничего  Лейжу,  и,
пока цедил крепкий напиток, видел в зеркале, как изменилось красивое  лицо
молодого биохимика, как дрогнул уголок рта, чуть  сощурились  и  потемнели
его глаза. Хук резко обернулся.
   - Итак?
   - Я согласен.
   - Повторю условия. Контракт на три года, и главное обязательство  -  не
разглашать сведения о проводимых нами работах. Если вы нарушите слово,  то
я не смогу поручиться за вашу безопасность. Просто не смогу.  В  этом  нет
ничего удивительного: ведь жизнь полна всяческих  неожиданностей.  Не  так
ли? Мало ли что может произойти  с  человеком.  Автомобильная  катастрофа,
отравление  пищевыми  продуктами,  внезапно  сорвавшийся  кусок   карниза.
Понимаете.  Тонут  вот  еще   люди.   Тонут.   И   при   самых   различных
обстоятельствах.
   Только в этот момент Лейж полностью осознал, куда  он  попал.  Казалось
странным, что светит солнце,  плещет  океан,  столица  полна  жизни,  люди
спешат по своим делам, читают газеты, выбирают в парламент, а здесь...
   Лейж письменно подтвердил, что совершенно одинок, не  имеет  близких  и
обязуется не разглашать сведений, полученных в лаборатории Хука - Ваматра.
   С этого момента Лейж уже не встречался с Ноланом, предполагая,  что  за
ним будет установлена слежка. Тщательная, не позволяющая сделать ни одного
неосмотрительного шага. Он не рискнул повидаться с Ноланом, даже не  писал
ему. О маленьком подарке Нолана - губной  гармонике  -  никто  не  знал  и
никто, конечно, не находил  ничего  предосудительного  в  том,  что  Аллан
частенько играл на ней."
   Знакомство с лабораторией, -  а  она  оказалась  такой,  какой  Лейж  и
представлял себе: укрытой в зелени запущенного парка, - прошло  будничней,
чем он ожидал. Оборудование лаборатории, размещенное в большом  загородном
доме, перестроенном для этой цели,  было  современным,  рабочие  помещения
удобны,  содержали  все  самое  необходимое   и   ничего   излишнего   или
неоправданно дорогого. Более того, во всем чувствовалась скромность,  если
не сказать недостаток средств, компенсируемый умением вести дело экономно,
по-хозяйски.
   Ничего  таинственного,  ничего   заставлявшего   насторожиться.   После
стольких дней напряженного  ожидания  и  волнений  от  мысли;  удастся  ли
проникнуть к Ваматру,  "ли  план  сорвется,  внезапно  наступило  ощущение
покоя, даже некоторого разочарования: "Ну вот, попал в  святая  святых,  и
что?"
   Тревога пришла позже. Поначалу едва уловимая,  но  уже  постоянная,  не
отпускавшая ни на минуту, а затем крепнущая день ото дня, мешающая жить  и
работать. И чем дальше, тем трудней было с сотрудниками. В лаборатории они
занимались каждый своим четко ограниченным кругом вопросов, и Лейж считал,
что никто из них не знает о работе соседа.
   Вскоре он решил, что  здесь  царствует  всепроникающая  слежка,  и  это
приводит к отчужденности, к  взаимной  подозрительности.  Временами  такая
обстановка казалась Лейжу непереносимой, он  готов  был  плюнуть  на  все,
пренебречь угрозами Хука и, не взирая на  трехгодичный  контракт,  бежать.
Вероятно, он так бы и сделал, если бы не протоксенусы.
   Первая встреча с ними оказалась неприятнее, чем он думал. Уродливые, не
похожие ни на что земное создания вызвали у него отвращение, сама мысль  о
необходимости прикасаться к ним, проводя опыты, представлялась чудовищной.
   Как ни странно, это длилось  недолго.  Уже  при  следующем  свидании  с
протоксенусами он понял, что тошнотное чувство проходит, а на другой  день
ему вдруг захотелось пойти к ним. Желание это возникло без всякой причины.
Надобности идти в питомник не было никакой:  опыты,  намеченные  на  день,
были  закончены.  "Идти  не  нужно",  -  внушал  себе  Лейж,  а   тяга   к
протоксенусам росла и росла. В тот раз он поборол это чувство.  С  трудом.
Вечер показался бессмысленно длинным, а сон,  беспокойный,  сумбурный,  не
принес отдыха. Утром,  когда  действительно  потребовалось  взять  в  опыт
протоксенуса, его испугало внезапно возникшее чувство радости. Непонятной,
ничем не оправданной. Хорошо было от самой  мысли,  что  вот  сейчас,  сию
минуту он, наконец, может, должен пойти к ним. Привычка  сдерживать  себя,
умение не поддаваться сомнительным порывам заставила его начать  борьбу  с
чужой,  непонятной  силой.  Лейж  решил  испытать  себя,  оттянуть  момент
встречи, отложив очередной опыт на два часа.
   Борьба оказалась мучительной, измотала, возбуждение  достигло  предела,
он не выдержал зарока и отправился в вольер. И там пришло успокоение.  Чем
ближе Лейж подходил к вольеру, тем легче становилось на  душе.  Не  ломило
больше в висках, появилось чувство бодрости, почти веселья. Тонкого, какое
дает стакан хорошего вина.  Приподнятое  настроение  усиливалось  по  мере
приближения к медленно двигавшейся в полутьме массе удивительных  существ.
И отвратительных, как все непривычное человеку, чуждое и,  вместе  с  тем,
почему-то привлекательных. Они все время меняли форму, цвет, становясь  то
почти прозрачными, то коричневато-серыми.  Неизменными  оставались  только
глаза, всегда устремленные на того, кто на них смотрел.
   Наконец Лейж, словно оттолкнувшись от невидимой  стены,  заставил  себя
отойти от вольера. Тяжелы были  первые  шаги,  но  затем  удаляться  стало
немного легче, и  он  овладел  собой  настолько,  что  уже  мог  думать  о
происшедшем. Необычайное явление захватывало и вместе с тем настораживало.
Первая попытка справиться с влечением к таинственному клубку жизни вселила
уверенность в себя, но тут он подумал о том, придется ли ему испытать  эту
гамму  неведомых  ранее  ощущений  вновь,  удастся  ли  опять  насладиться
совершенно новым эйфорическим чувством?
   Весь остаток дня Аллан Лейж не мог отделаться от желания снова  подойти
к вольеру. Хотя бы ненадолго. О  чем  бы  ни  заходила  речь,  что  бы  ни
обсуждалось в лаборатории, мысли настойчиво возвращались к протоксенусам.
   Теперь Лейж был  скован  их  странным  влиянием  настолько,  что  начал
тревожиться, понимая, как нелегко ему преодолевать постоянное стремление к
ним. Тяга эта представлялась  чем-то  порочным,  даже  стыдным,  влечением
противоестественным, а говорить обо всем этом было не с кем.  Недоверие  к
окружающим его людям усугублялось. Лейж пришел к убеждению, что полагаться
здесь следует только на себя. Трезвый его ум позволил определить, в  какое
положение  он  попал,  и  вскоре,  последовательно  анализируя  факты,  он
успокоил себя в главном:  общение  с  протоксенусами  никакого  побочного,
вредного для его  организма  воздействия  как  будто  не  оказывает.  Едва
преодолимое, постоянное желание находиться поблизости  от  них,  в  общем,
работе не мешало, голова оставалась ясной, он считал, что  хорошо  владеет
собой и только не может, совершенно не может отказаться  от  удивительного
возбуждения, вызываемого чужаками.
   Между тем Лейж быстро освоился  с  приемами  и  методами,  принятыми  в
лаборатории Ваматра, овладел навыками, необходимыми при  работе  с  новыми
существами и уже готов был к тому, чтобы испробовать на них фермент.
   Первые же опыты показали, какое  могучее  средство  оказалось  в  руках
экспериментаторов, и вместе  с  тем  заставили  убедиться,  что  обладание
ферментом  еще  не   решает   задачи.   Дело   получалось   сложнее,   чем
представлялось. Применение даже микроскопических  доз  препарата  вызывало
глубочайшие изменения в организмах протоксенусов.  Приходилось  перебирать
тысячи возможных вариантов, поиск получился длительным, и вскоре для Лейжа
настали трудные времена.
   Запас фермента подходил к концу.
   Лейж  становился  подозрительным,  и  ему  начало   казаться,   что   в
лаборатории стремятся к одному - как можно скорее израсходовать  имевшийся
у него запас и этим самым поставить его перед необходимостью все же начать
синтез. Теперь уже в стенах хуковской лаборатории.
   Опасная игра продолжалась с переменным успехом. Лейж находил,  что  Хук
торжествует, зная о исчезающем постепенно  запасе,  и  не  мог  придумать,
какой сделать ход, как отразить готовящийся удар. В самые трудные  дни  он
отправлялся в питомник и там подолгу  просиживал  у  металлической  сетки,
отделявшей  его  от  странных  существ.  Он  уже   установил   оптимальное
расстояние, на котором  лучше  всего  себя  чувствовал.  Находясь  слишком
далеко  от  клеток,  Лейж  не  так  полно  испытывал   пьянящее   чувство,
возбуждаемое протоксенусами. Придвигаясь к ним слишком близко, он  начинал
ощущать,  какой  утомительной  становилась  эта  близость  по   прошествии
двадцати - тридцати минут. На удачно найденном  расстоянии  он  не  только
оставался бодрым и радостным, но  и  отмечал  порой,  как  четко  начинает
работать мысль. А мысль  билась  над  одним  -  остаются  последние  капли
вещества, как сделать так, чтобы их хватило, чтобы под действием  фермента
до минимума сократился период развития и через несколько часов  отложенные
протоксенусами яйца перешли бы в фазу имаго. Как?
   Протоксенусы молчали. От них Лейжу просто становилось хорошо. Теперь он
думал о странных созданиях с теплым чувством, относился к ним лучше, чем к
окружавшим его людям, он еще третировал их, называя уродцами, но все  чаще
убеждался, что они сложней и загадочней, чем кажутся.
   Однажды, проведя  у  вольера  больше  часа,  Лейж  вдруг  осознал,  как
необыкновенно ясно, логично стали  складываться  у  него  представления  о
механизме  действия  фермента.  Недоставало,  правда,  какого-то   одного,
вероятно, самого главного звена. Он  подгонял,  подстегивал  самого  себя,
незаметно приближаясь к вольеру,  заглядывая  в  жуткие,  огромные  глаза,
устремленные на него из-за  сетки.  Глаз  было  много.  Они  перемещались.
Казалось: это не множество особей, а одно  гигантское,  все  время  как-то
изменяющееся существо воззрилось на него сотнями глаз. Чужих. Все же очень
чужих.
   Стало  покалывать  в  затылке.  Лейж  понимал,  что,  пожалуй,   нельзя
безнаказанно пододвигаться к ним все ближе  и  ближе,  но  желание  решить
задачу, да и страх перед  тем,  что  может  произойти,  когда  пробирка  с
ферментом окажется пустой, - все это было сильнее осторожности.
   Мешала полутьма, в которой жила, медленно шевелилась и размножалась так
сильно влияющая на него масса. Опытом было  доказано,  что  излишек  света
вреден  для  протоксенусов,  освещать  их  не  разрешалось,  однако   Лейж
пренебрег и этим, вынул из кармана фонарик, направил яркий луч на вольер и
вдруг вскрикнул от резкой боли в голове.
   Опомнился он уже стоя у  двери.  Погасил  фонарик  и  быстро  вышел  из
питомника.
   -  Готовьтесь  к  эксперименту!  -  Распоряжение  было  отдано   Лейжем
уверенно, теперь он знал, каков механизм действия фермента,  как  и  когда
фермент должен быть  введен  протоксенусам,  и  убежден  был,  что  способ
регулировать процессы, происходящие в их  сложных  организмах,  у  него  в
руках.
   Последние капли фермента были израсходованы.  Лейж  на  глазах  у  всех
разбил сосудик, так долго и так бережно хранимый им на груди  и  испытующе
посмотрел на Хука. Хук улыбнулся. Улыбка эта показалась Лейжу ехидной.
   - Все! Эксперименты закончены, - сказал  Лейж,  и  не  понять  было,  с
удовлетворением он это произнес или с горечью. - Теперь протоксенусы дадут
то, что вы от них хотите,  дадут  потомство,  способное  через  несколько,
часов превращаться в имаго.
   Фермент оказал на протоксенусов желаемое действие.  Полученное  от  них
потомство - за невероятную прожорливость Ваматр назвал  их  лимоксенусами,
то есть голодными чужаками - способно было летать и удовлетворяло главному
требованию Хука: развивалось с поразительной скоростью, за несколько часов
превращаясь во взрослую особь.
   И около  их  вольеров  Лейж  проводил  немало  времени,  однако,  кроме
отвращения к маленьким обжорам ничего  не  испытывал.  Тягостное  ощущение
потери не давало покоя молодому человеку. Он сдерживал себя, стараясь  как
можно  реже   заходить   в   питомник   к   протоксенусам.   Протоксенусов
подкармливали, поддерживали нужный для них режим, но  дальнейшее  изучение
их фактически  было  приостановлено,  так  как  Хук  все  внимание  уделял
лимоксенусам. Им, и только им.
   Хук стал оживленней обычного, деятельней, открыто радовался  полученным
результатам. Что же касается Лейжа, то он день ото дня становился мрачнее.
Он и сам еще не понимал, чем вызвано было подавленное настроение,  еще  не
разобрался  в  случившемся,   когда   узнал   о   затеваемом   грандиозном
эксперименте.   Участие   Лейжа   в    этом    эксперименте    Хуком    не
предусматривалось. На вопрос, почему его обходят. Хук  ответил  грубовато,
но весело. Шутками ему отделаться не  удалось:  Лейж  настойчиво  требовал
разрешения участвовать в опыте.
   - Не рекомендую, Аллан, ей богу, не стоит вам связываться  с  делами...
Ну как вам сказать, с такими, до  которых  вы,  по  всей  вероятности,  не
большой охотник. Берите пример с доктора Ваматра. Он заинтересован главным
образом в том, чтобы подтвердить свою гипотезу, а каким будет практическое
применение лимоксенусов, для него не так уж существенно. И он прав.
   Лейж задумался. Он уже чувствовал, как податлива  может  быть  природа,
как упоительна власть над ее тайнами. Протоксенусы - первые существа, пока
в небольшой степени, но уже возвращенные к образу жизни, который  вели  их
далекие предки на неизвестной планете, - несомненно могли открыть человеку
многое. Все больше убеждаясь в правильности смелых предположений  Ваматра,
Лейж мечтал о том времени, - теперь уже казавшимся близким,  -  когда  эти
существа, достигшие невиданного совершенства, начнут общаться с породившим
их миром. Он верил в эту возможность, хотел сделать все от него  зависящее
для  осуществления  дерзкой  мечты,  понимал,  что  работа  по   выведению
лимоксенусов - направление побочное, к тому же отнимающее много времени.
   Как бы угадав его мысли, Хук продолжал:
   - Зачем вам лимоксенусы? Что проку вам в них?
   - А вам?
   - Мне? - Хук вздохнул. - Мне от них тоже  будет  мало  пользы,  если...
если я не сумею осуществить один замысел. Простой, чертовски  простой,  но
такой, который принесет нам деньги. Деньги!  Проклятые  деньги.  Их  нужно
много, очень много, чтобы осуществить задуманное Ваматром. Вот и вы хотите
помочь Ваматру, хотите попробовать  вывести  из  протоксенусов  еще  одну,
более совершенную породу. Затем следующую, и  так  до  тех  пор,  пока  не
встретитесь с существами... Впрочем, не будем загадывать, что ожидает  вас
при этой встрече. Одним словом, вы хотите проникнуть в их  тайну.  Не  так
ли? Ну и валяйте, действуйте. Все в вашем  распоряжении.  Добывайте  снова
свой фермент. Успеха вам, Лейж! Пока мы будем  в  экспедиции,  вы  сможете
синтезировать следующие порции чудо-вещества, и...
   - Нет.
   - Что "нет"? Вы не хотите продолжать работу с протоксенусами?
   - Хочу, но только после того, как побываю в экспедиции.
   - Это непременное условие, Лейж?
   - Да.
   - А если я не приму вашего условия?
   - Я не дам больше ни капли фермента.
   - Смотрите, Лейж, -  взгляд  Хука  не  предвещал  ничего  хорошего.  Он
пододвинулся к Лейжу. - Смотрите, вы играете рискованно.
   - Я рискнул один раз, решив войти в эту игру, и теперь... Словом,  так:
ставка одна...
   - И очень крупная.
   - Я это отлично понимаю.
   - И все же?
   - И все же я делаю следующий ход.
   - Хотите знать все?
   - Да. Ведь расплата одна. Но...
   Лейж умолк, вглядываясь в окно. За окном шумел  парк.  Мокрые  деревья,
черные, будто уже не живые, стояли густо, но не настолько,  чтобы  целиком
скрыть ограду. А за ней, высокой, холодной, мокрой, как и деревья,  и  как
все в этом  осеннем  парке,  лежал  добровольно  покинутый  им  мир.  Тоже
суровый,  тоже  сложный  и  трудный,  но  разве  такой  отвратительный   и
безнадежный, как этот, хуковский?.. Ограда. А если бы ее и не  было,  ушел
бы он отсюда, бежал  бы  от  поединка,  страшного,  заставляющего  всегда,
ежеминутно напрягать силы? Нет... Теперь - нет!
   - Может быть, Аллан, - совсем тихо начал  Хук,  -  может,  и  не  стоит
думать о расплате? - Лейж  посмотрел  на  Хука  и  не  узнал  его.  Что-то
неожиданно мягкое, приветливое светилось в его взгляде.  Загорелое,  чисто
выбритое лицо показалось не столь надменным, как обычно. Голова  его  была
склонена чуть набок, веки немного прикрыты. - Расплата... Все мы вынуждены
платить. Всегда и за все. И каждому хочется,  чтобы  долгов  у  него  было
меньше. "Лейж, а зачем нам предъявлять счета друг другу?
   Теперь молчали оба. Хук следил за движениями каждого  мускула  на  лице
Аллана и старался понять, что происходит в душе этого смелого и все больше
нравившегося ему молодого ученого.
   - Я не боюсь расплаты, но уж если платить, то за дело.
   Хук все еще не терял надежды:
   - Я не хочу получать выигрыш. Я хочу видеть  в  вас  не  противника,  а
помощника.
   - Мне надо привыкнуть к этой мысли.
   - И поверить мне?
   - О, до этого, кажется, еще далеко.
   - Жаль. Тогда начнем второй раунд. Фермента у вас больше нет. Когда  вы
приступите к синтезу?
   - Мы вернемся к этому вопросу по приезде из экспедиции.
   - Так. Значит, вы хотите знать все?
   - Да.
   - Ну что ж, ваше дело. В таком случае, прошу вас к четырем часам ко мне
на совещание.
   Совещание, на котором директор особо засекреченной лаборатории  изложил
план предстоящей экспедиции, кончилось поздно. Лейж ушел к себе в  коттедж
(все сотрудники Ваматра жили в парке, окружавшем лабораторию) и долго,  до
поздней ночи играл на гармонике.
   Для  проведения  эксперимента  в  распоряжение  Хука  предоставили  три
небольших острова, лежащих вблизи  экватора.  Для  Хука  окончился  период
томительного ожидания, когда он сам ничем не мог ускорить  ход  событий  и
всецело зависел от успехов Лейжа. Быстро, в несколько недель, он со  своим
помощникам  подготовил   все   необходимое   для   проверки   способностей
лимоксенусов.
   На одном  из  трех  островов  он  расположил  небольшую  группу  людей,
обслуживавших привезенные  сюда  вольеры  с  лимоксенусами,  а  на  другом
разместил штаб. Третий остров, самый большой, обильно поросший тропической
растительностью, лежал на прямой, соединяющей первые два.
   Подготовка шла непрерывно. Между  островами  сновали  моторные  катера,
поддерживалась радиосвязь, помогавшая штабу следить, как продвигаются дела
у  группы,  занимающейся  лимоксенусами.  Хук  снабдил   экспедицию   всем
необходимым, делая  приобретения  расчетливо,  не  допуская  излишеств,  и
принял" нужные меры, чтобы проведение эксперимента происходило втайне.
   Хук уступил настойчивости Лейжа, взял его на  острова,  однако  никаких
заданий ему не давал. Биохимик был не  у  дел,  все  время  чувствуя  себя
лишним в экспедиции, и  обычно  не  отлучался  с  острова-штаба.  Даже  не
съездил на другие  острова  посмотреть,  что  же  там  творится.  Сидя  на
застекленной  веранде  стальной  разборной  башни,  сооруженной  для  этой
операции, Лейж видел цветущий остров, лежавший в нескольких километрах  от
него.  Следующий,  с  установленными  на  нем  вольерами,   скрывался   за
горизонтом. Группа совсем крохотных островков-скал,  торчащих  из  океана,
виднелась вдали, справа, а вокруг была вода. Только вода. Спокойный  в  ту
пору океан мягко подкатывал к острову теплые волны. Прибрежная, ярко-белая
полоса кораллового песка была  пустынна,  но  вплотную  к  ней  гигантской
стеной зеленой жизни подходили джунгли. Время от времени к  этому  острову
причаливали катера, и в них грузились со  своими  пожитками  аборигены.  С
такого расстояния даже в сильный  бинокль  они  казались  Лейжу  уж  очень
маленькими, пожитки их жалкими, и невольно думалось,  а  что  их  ждет  на
новом месте? Как освоятся они на чужих островах?..
   Вскоре начались опыты. Десятки, сотни проб и попыток, то подтверждавших
правильность расчетов, то ставивших под сомнение некоторые из них. К концу
месяца Хук счел возможным пригласить гостей, и  через  несколько  дней  на
острова прибыли три человека, одетые в легкие белоснежные  костюмы,  ничем
не напоминавшие военную форму. Гидросамолет, доставивший почетных  гостей,
вскоре улетел. Пришвартовались к  причалам  моторные  катера,  стало  тихо
вокруг, и только стук  двигателя  походной  электростанции,  словно  пульс
экспедиции, давал знать о продолжавшейся подготовке.
   Последнюю пробу провели рано утром, не посвящая в это гостей.
   В шесть часов четырнадцать минут Хук дал команду:
   - Включить генератор!
   Через несколько минут ассистент, находившийся у  вольеров,  сообщил  по
радио:
   - Сигналы получены. Устойчивы.  Характеристика  сигналов  соответствует
заданной.
   И тогда последовало распоряжение:
   - Выпускайте!
   На  острове-штабе  заработали  все  девять  радаров.  Это  были   очень
чувствительные  приборы,  способные  безошибочно   определять,   в   каком
направлении и с какой скоростью летит лимоксенус.
   И  радары  не  подвели.  Один-единственный  экземпляр,  отобранный   из
созданных в лаборатории Ваматра тварей, был выпущен из  вольера  и,  точно
следуя призывной волне генератора, полетел над океаном.
   В рассчитанное заранее время он  приблизился  к  острову,  был  засечен
радарами, пойман ассистентами и принесен на командный  пункт.  Лимоксенус,
заключенный в стеклянный бокс,  лежал  на  ладони  у  Хука.  Он  и  Ваматр
смотрели на крылатое существо с гордостью, и Лейжу показалось, что они уже
торжествуют, предвкушая победу над беззащитным зеленым островом.
   - Как точно все получилось, - задумчиво произнес Ваматр, - Бичет мечтал
именно о такой проверке. Уже тогда он призывал  немедленно  отправиться  в
экспедицию:  "На  острова,  друзья,  в  Тихий  океан!  Ставя   вольеры   с
протоксенусами все дальше и дальше друг от друга, мы определим,  на  каком
расстоянии действуют их устройства, так замечательно привлекающие особь  к
особи".
   - В то время вы могли только мечтать о таком внушительном эксперименте.
   - Теперь мы осуществили его,  умея  генерировать  характерное  для  них
излучение.
   - И завтра продолжим.
   - Попробуем. Бичет порадовался бы вместе с нами.
   -  Идемте  завтракать,  -  пригласил  Хук  и,  обернувшись   к   Лейжу,
внимательно посмотрел на его лицо. - Вы плохо себя чувствуете?
   - Нет, нет... я чувствую... хорошо... чувствую.
   Хук озабоченно покачал головой.
   - Я попрошу доктора Рбала уделять вам больше внимания.
   - Благодарю вас, совершенно  не  стоит.  В  тропиках  я  чувствую  себя
хорошо.
   - Не в климате дело, Лейж. К сожалению.
   К завтраку приглашены были и гости. Покончив с едой, уже за  кофе,  Хук
объявил о готовности его группы к эксперименту.  Эксперимент  решено  было
провести не откладывая - утром следующего дня.
   Маленький лагерь, укрытый душной тропической ночью, уснул, только Лейжу
не  спалось.  В  сборных  коттеджиках,  привезенных  с  континента,   было
прохладно - "работали кондиционирующие установки. В помещении не досаждали
замучивающие в тропиках насекомые, временное жилье  было  комфортабельным,
даже уютным (Хук умел и это), но ночь  Лейж  провел  особенно  беспокойно,
несмотря на полученное от врача лекарство. Он то зажигал,  то  тушил  бра,
укрепленное над его кроватью, много курил,  вставал,  несколько  раз  даже
брался за гармонику, но, вспоминая, что здесь, за тысячи миль  от  родины,
она бесполезна, оставлял ее.
   За два часа до восхода солнца дежурный по  экспедиции  доложил  Хуку  о
последней  метеосводке,  принятой  по  радио,  и  Хук,  посоветовавшись  с
Ваматром, отдал распоряжение о проведении решающего опыта.
   У экватора во все времена года солнце восходит в один и тот же час -  в
шесть. К этому  времени  на  наблюдательном  пункте  собрались  не  только
участники эксперимента, но и гости.
   В начале опыта команды были даны такие же, как и накануне, но  затем...
На этот раз открыты были все вольеры. Через положенное, точно определенное
в предварительных исследованиях  время  над  цветущим  островом  появилась
тучка. Маленькая, не  столь  грозная,  как  затемняющие  солнце  скопления
саранчи, иногда вдруг возникающие над просторами Северной Африки, и в этот
момент  была  подана  команда,  решающая,  такая,  которую   накануне   не
передавали:
   - Выключить генератор!
   В хорошие бинокли наблюдатели увидели, как тучка начала редеть, и в  то
же  время  приборы,  установленные  на  эвакуированном  острове,  передали
сигналы, говорящие о Том, что лимоксенусы осели на остров.
   - Ну  вот  и  все,  -  с  удовлетворением  заключил  Хук.  -  Посланные
генератором волны привлекли лимоксенусов, и они, подчиняясь  его  призыву,
стали неудержимо стремиться к нему, а как  только  этот  призыв  кончился,
потеряли ориентировку и попадали на средний остров. На сегодня все.  Через
тридцать шесть часов мы посмотрим, как поработали лимоксенусы.
   Ранним утром следующего дня все участники экспедиции снова собрались на
командном пункте. Подопытный остров дымил. Словно над жерлом вулкана,  над
ним вился едва заметный сероватый поток. Он то редел, то снова  становился
гуще. Лимоксенусы взмывали вверх на десятки  метров  над  самыми  высокими
пальмами, кружились там, будто выбирая жертву, и  пикировали  на  джунгли.
Тысячи  других  взлетали  им  на  смену  и  через  несколько  минут   тоже
обрушивались на сочную растительность.
   Часам к четырем дня чудовищный гейзер сник,  и  уже  без  бинокля  было
видно, как изменился остров.
   Хук спешил - в шесть часов вечера солнце подойдет  к  горизонту,  и  на
остров быстро, по-южному, нагрянет  тьма.  Катера  подошли  к  подопытному
острову  в  пять.  Четверти  часа  хватило  участникам  экспедиции,  чтобы
убедиться в  невероятной  прожорливости  лимоксенусов,  -  на  острове  не
осталось ничего живого.
   Остров был побежден, мертв  и  покрывался  слоем  умирающих  врагов.  К
заходу солнца ветерок уже стал доносить до  наблюдателей  приторный  запах
распада, и катера медленно удалились от места беззвучной войны.
   Лейж не отрывал глаз от  бинокля.  Из  серой,  едва  шевелящейся  массы
торчали только вышки с приборами экспедиции. Стальные, они не пришлись  по
вкусу прожорливой ораве, брошенной на  остров  волей  Хука.  Он  мог  быть
спокоен:   приборы    и    аппаратура,    отмытые,    почищенные,    вновь
отрегулированные, опять годны были в дело. Лейж перевел бинокль  на  самую
большую вышку. Там, на верхней площадке, он увидел едва различимые в лучах
уходящего за горизонт солнца скелеты. Люди?.. Неужели люди?.. Может  быть,
те, что не успели эвакуироваться? Они приползли на  эти  вышки  в  надежде
спастись от всепоглощающего многомиллионного чудовища, выпущенного  на  их
родные острова...


   Когда Альберт Нолан кончил свой рассказ, было  уже  около  полуночи.  В
тихом номере  пансионата  ничего  не  изменилось,  но  Крэлу  вдруг  стало
холодно. Казалось, едва проглядывавшие в ночи белые пятна снеговых  вершин
вторглись сюда и нарушили уют. Нолан, видимо, молчал уже несколько  минут,
а Крэл все еще не мог произнести  ни  слова.  Машинально  он  потянулся  к
бутылке с ликером, не глядя, налил его не в рюмку, а в  чашку  от  кофе  и
залпом выпил.
   - Они лезли на вышки...  вероятно,  из  последних  сил,  уже  терзаемые
мерзкими тварями. - Крэл закашлялся, долго не мог перевести  дыхание  и  с
трудом продолжал: - Тянулись  вверх,  к  небу,  к  воздуху,  пока  еще  не
насыщенному брошенной на их землю смертью. Нолан, да что же это?
   - Это... это один из  вариантов  практического  применения  открытия...
Такого, которое не делает нашу планету лучше.
   - А Лейж, Аллан Лейж, о котором вы так хорошо, так тепло отзывались?
   - Все это сложнее, чем вы думаете, Крэл. Да, Лейж дал фермент, мы так с
ним решили, - он побывал на  островах,  вернулся  вместе  со  всеми.  Трое
высокопоставленных гостей, вероятно, поняли, как заманчивы для  них  могут
быть лимоксенусы. Они ядовиты, не пригодны в пищу животным,  даже  птицам,
этим самым  прилежным  истребителям  насекомых,  следовательно,  не  имеют
естественных врагов. А бороться с ними человеку... Трудно,  очень  трудно.
Если учесть внезапность такого нападения -  ведь  это  адское  оружие  Хук
держал в глубокой тайне, то станет ясным, каким  оно  могло  оказаться  на
практике. Хук вложил много денег в это дело и уже  был  близок  к  победе.
Затраченное им должно было не  только  вернуться,  но  и  принести  доход.
Однако все кончилось не так, как он ожидал. И это благодаря...
   - Лейжу?
   - Да. Возвратясь из экспедиции, он сразу и прямо заявил, что не намерен
принимать участие в создании средств массового уничтожения, таких средств,
которые, могут оказаться страшней, а для агрессора  удобней,  чем  атомное
или  водородное  оружие.  Уничтожая  все  живое,   лимоксенусы   оставляли
практически неповрежденной технику противника.  Направляемые  генератором,
лимоксенусы способны в течение нескольких  часов,  пусть  даже  нескольких
дней, истребить всех, кто покоряться захватчикам не желает.
   - Но что же мог поделать Лейж, коль скоро он уже  дал  фермент  Хуку  и
лимоксенусы были выведены?
   - Так думал и Хук, - усмехнулся Нолан.  -  Я  никогда  не  видел  Хука,
фактически очень  мало  знал  о  нем,  но  потом  узнал...  Слушая  музыку
подаренной Лейжу гармоники.
   - Я ничего не понимаю.
   - Сейчас, сейчас поймете, Крэл.
   Отказ Лейжа значил для него только одно - смерть. Не соглашаясь принять
участие в грандиозной авантюре, он делал свой последний ход в  добровольно
начатой игре. Что касается Хука, то он прилагал  немало  усилий,  стремясь
превратить Лейжа из противника в единомышленника, но когда понял, что  это
не удастся, стал соображать, как заставить Лейжа открыть секрет  получения
фермента. Без фермента рушилось все. Фермент  и  только  фермент  позволял
получить от протоксенусов новый вид  -  лимоксенусов,  обладающих  заранее
заданными свойствами. Лимоксенусы отвечали многим  требованиям.  Полет  их
легко  управлялся  генерируемой  волной,  они,  на  редкость  прожорливые,
практически не истребимые, уничтожив все живое, погибали  сами,  что  тоже
было очень важно. Но это поколение не способно  дать  потомства.  Получать
новые и новые полчища можно было только  от  протоксенусов  и  только  при
помощи фермента, который синтезирует Лейж.
   - Лейж, поймите, - убеждал Хук, - вы начали безнадежную  борьбу.  Зачем
вам это? Вспомните вашу собственную оценку Человека. На площади  Палем  вы
очень рьяно доказывали, что не прав Нолан, идеализирующий людей.  Судя  по
всему, вы склонны считать, что человек  не  изменился  за  тысячи  лет,  и
корочка, скрывающая в нем зверя, все еще слишком тонка.
   - Вы пользуетесь этим, а я хочу, чтобы она становилась плотнее.
   - Усилия одиночек ни к чему не приведут, Лейж.
   - Неправда, нас много, а вас...
   - О, мой  дорогой,  ваш  трезвый  ум  дает  осечку.  Вы  не  учитываете
качественную сторону. Да, противников у нас много. Очень много, но они, по
счастью,  не  располагают  средствами,  а  значит,  властью,  и  вынуждены
подчиняться нам. Мы творим историю, создаем, крепим  цивилизацию  и  хотим
защищать ее от  тупой  массы,  готовой,  подобно  лимоксенусам,  поглотить
добытое самыми инициативными и энергичными людьми. Масса способна  сожрать
все, и ненавидит всех, кто умен, кто преуспевает, кто  деятелен.  В  своем
тупом, животном стремлении к сытости и  мнимому  благополучию  она  слепо,
инстинктивно стремится ухватить  лучшее  из  того,  что  уже  отвоевано  у
природы. А сама... сама  способна  только  увеличивать  энтропию.  Чем  же
сдерживать эту, всегда податливую к подстрекательству массу? Страхом...
   - Перед чем?
   - Страхом перед уничтожением. Надо  пристально  следить  за  всем,  что
вырастает бессмысленно и развивается слишком  бурно,  за  всем,  способным
захлестнуть и погубить.
   - Кого?
   - Тех, кто борется с энтропией.  Погубить  нас  с  вами.  Деятельных  и
мыслящих.
   - Так. Значит, нужно уничтожать?
   - Да.
   Лейж вскочил, и Хук вдавился в кресло. На какой-то  миг  его  загорелое
лицо, словно выкованное грубовато, но умело, стало темным, испуганным.  На
миг. Решимость, даже  отвага  вернулась  к  Хуку  быстро:  Лейж,  высокий,
изящный, сильный и ловкий, не собирался его ударить. Он внимательно, будто
попав сюда впервые, стал оглядывать кабинет.
   - Почему у вас здесь нет портрета?
   Хук не понимал:
   - Какого портрета?
   - Гитлера.
   Тогда вскочил Хук. Пружинистый, мускулистый, он потянулся через стол  к
Лейжу и выговорил четко, зло:
   - Молодой человек, когда  вы  еще  пачкали  пеленки,  я  воевал  против
фашизма.
   - О, в таком случае все еще страшней. Наша игра зашла  слишком  далеко.
Пора сделать  последний  ход.  Начиная  игру,  я  стремился  проникнуть  в
неведомое, хотел сам, даже заплатив очень дорогой ценой, взглянуть в глаза
существа, порожденного далеким миром. Пока это не  удалось.  У  вас,  Хук,
другие цели. Но я готов и к ответственности. Вы помните мои слова? Я готов
и сейчас. Да, я причастен к убийству тех несчастных аборигенов, чьи  кости
остались на вышках излучателей. Я, конечно, не знал, сколько именно  людей
находилось на острове, сколько было вывезено, словом,  полностью  ли  была
осуществлена эвакуация, но я...
   - Лейж, успокойтесь. О каких аборигенах идет речь?
   - Ах, вы не  знаете!  Ничего,  во  всем  разберутся  те,  кому  следует
разобраться. Я сам намерен предстать перед судом, оповестив обо всей, чему
был свидетелем, не утаив и своей вины, конечно.  Это  мой  последний  ход,
Хук.
   Лейж вышел из кабинета Хука и направился  прямо  к  воротам  парка.  Он
понимал бесполезность такой затеи, но не пойти к воротам не мог. Не раз он
выходил из них, совершал длительные прогулки и даже не замечал, следили за
ним люди Хука или нет. Но он никогда не пытался уехать в  город,  соблюдая
договоренность, всегда возвращался в лабораторию, а теперь... Хук узнал  о
его намерении. Он сам сказал Хуку. Зачем? Глупо, конечно.  Надо  было,  не
говоря ни слова, немедленно отправиться в столицу, явиться... Куда?.. Нет,
прежде всего  надо  скрыться.  Где?  Подвести  друзей?..  Ничего,  друзья,
готовые к борьбе, найдутся. Только  нельзя  показывать  связи  с  Ноланом,
только бы Хук не узнал о его подарке... Хук.  Он  может  все...  "Случайно
свалившийся карниз. Тонут вот еще  люди.  Тонут.  И  при  самых  различных
обстоятельствах... Черт с ним, с Хуком, с его угрозами. Сейчас важно  одно
- пройти через ворота..."
   От ворот Лейж шел еще быстрее, чем к воротам. В вестибюле, в  коридорах
ему встречались сотрудники - люди с  окаменевшими  лицами,  смотревшие  на
него как на покойника, почему-то  быстро  идущего  по  лаборатории.  Может
быть,  это  только  казалось...  Во  всяком  случае  здесь,  среди  хорошо
подобранного Хуком штата, он ни с кем  не  сблизился,  не  смог  подобрать
верного  помощника,  готового   рискнуть   ради   него,   ради   долга   и
справедливости.
   Лейж заперся в своем кабинете-лаборатории.
   - Соедините меня с городом.
   - Вам город? Простите, вас не ведено соединять с городом.
   - Тогда соедините с директором.
   - Пожалуйста.
   - Говорит Лейж.
   - Я вас слушаю.
   - Вы не имеете права держать меня здесь.
   - Вы приняли игру без правил, Лейж.
   - Что вы хотите?
   - Фермент.
   - Я не могу вам его дать.
   - Не хотите.
   - Не могу.
   - Тогда будем продолжать игру. Я еще  не  сделал  свой  последний  ход.
Пользуйтесь этим, Лейж. Очень удачно получилось, что  вы  сразу  прошли  к
себе. В вашем кабинете есть все необходимое для работы.
   - Поймите...
   - Не перебивайте меня. Время разговоров прошло. Надо действовать,  надо
платить проигрыш. Если чего-либо вам не достает, вы можете потребовать.  В
ваше распоряжение будет предоставлено все необходимое.
   - Это чудовищно.
   - Вы шли на все, стараясь проникнуть  в  мою  тайну.  Не  забывайте  об
этом... Итак?..
   - Я не могу.
   - Это окончательное решение?
   - Да.
   - Тогда, Лейж, я делаю последний ход.
   - Что это значит?
   - Я уезжаю. Вас оставляю  доктору  Рбалу.  Как  он  заставит  вас  быть
сговорчивей, я не знаю, но, поверьте мне, он большой  специалист  в  своем
деле.
   Два  человека  сидели  молча,  каждый  в  своем  кабинете.  У   каждого
телефонная трубка была крепко, до боли, прижата к уху. Они слышали дыхание
друг друга, легкий фоновый шум и не могли произнести ни слова. Ни один, ни
другой. Сколько это продолжалось?.. Минуту, три?.. Первым  заговорил  Хук.
Тихо, почти шепотом:
   - Аллан... я не хочу... понимаете, не хочу делать этот последний ход...
Я привык к вам. Вы мне нужны и... Ну?.. Скажите "да"!
   Лейж ответил тоже тихо. Голос у него хрипел, и он с трудом выдавил:
   - Я не могу. Я не знаю секрета Нолана!
   Хук положил трубку. Лейж не оставлял свою. С ней, тоненькими  проводами
связанной со всем миром, расставаться  было  страшно.  Из  оцепенения  его
вывел шум: кто-то плотно закрывал ставни. Лейж бросился к двери. Она  была
заперта.
   Закрылись ставни на последнем окно. Лейж схватил тяжелый  октанометр  и
запустил им в окно. Звон стекла отрезвил его, и  в  этот  момент  зазвонил
телефон. К столу Лейж подходил медленно, крадучись,  он  то  протягивал  к
трубке руку, то отдергивал ее и, наконец, решился:
   - Слушаю.
   Голос Хука звучал твердо, деловито:
   - Я уезжаю через двадцать минут. Это все,  что  я  могу  вам  подарить.
Через двадцать минут вы не будете иметь никакой возможности  связаться  со
мной, и вам придется или выдать фермент, или иметь дело с Рбалом.
   Теперь, не ответив, бросил трубку Лейж.
   Он подошел к окну, потрогал пальцами острые  кромки  разбитого  стекла,
вынул гармонику и, опершись плечом о  раму,  почти  касаясь  лбом  оконной
решетки, стал играть.
   Нестерпимо болела голова. И захотелось к протоксенусам. Захотелось так,
как никогда прежде. Его не пустят к ним... Теперь их  осталось  мало.  Они
уже не так утешают его, их влияние ослабло...  Бедные,  о  них  теперь  не
заботятся, как раньше... А около них утихла бы боль  в  голове,  стало  бы
легко, радостно... Мысль  о  протоксенусах  мешала  играть  на  гармонике.
Многие фразы он повторял по нескольку раз, с невероятным усилием добиваясь
четкости,  правильного,  нужного  сейчас  чередования  звуков.  Когда   он
переставал  играть,   ночная   тишина   наваливалась   пугающе,   властно.
Чувствовалось, что этой тишиной он накрепко отгорожен от тех, кто  мог  бы
помочь.
   Затрещал телефон, и Лейж вздрогнул - звонить мог Рбал. Он, и только он.
"Начинается. Вот оно, последнее испытание. Достанет ли сил, мужества? Надо
с достоинством встретить палача. Надо...  А  что  он  измыслит?..  Не  так
страшны пытки, как ожидание пыток..."
   - У телефона Лейж.
   - Лейж, говорит доктор Рбал. Я по поручению шефа. Вы приняли решение?
   - Да, я сказал о нем Хуку.
   - Это решение нас не устраивает. Соглашайтесь приступить к  работе  над
ферментом, или мне придется заставить вас поторопиться с этим делом. И вот
еще что, прекратите эту  дурацкую  игру  на  гармонике.  Мне  начинают  не
нравиться ваши штучки.
   - Да как вы смеете!
   В трубке раздался хохот, и  Лейж  швырнул  трубку.  Она  не  попала  на
аппарат, скатилась со стола, болталась на белом шнуре  и  хохотала.  Лейжа
встревожила не только угроза  Рбала  применить  силу,  но  и  разговор,  о
гармонике. Не сыграно было еще много. Но что они могли сделать?  Ворваться
сюда, отобрать? Смогут, все смогут. Лейж  подбежал  к  окну,  заиграл,  но
играл нечетко, сбивчиво, нервничая, вновь и  вновь  повторяя  сыгранное  и
частенько  озираясь  на  трубку.   Казалось   она   продолжала   хохотать,
раскачиваясь на шнуре.  Лейж  не  выдержал,  подбежал  к  столу  и  рванул
телефонный шнур.
   - У вас уже  сдают  нервы.  Рановато,  Лейж.  -  Голос  Рбала  слышался
откуда-то сверху.
   Лейж догадывался, что его кабинет нашпигован микрофонами,  уверен  был,
что каждое его слово улавливалось и даже фиксировалось на пленке, но он не
подозревал о существовании динамиков.
   - Да, Лейж, рановато. Все только начинается.
   Лейж огляделся по сторонам, вдруг почувствовав себя  голым,  совершенно
беспомощным, как никогда в жизни. Вот он стоит посреди комнаты, и на него,
несомненно, направлены объективы телевизионных устройств. Каждое  движение
контролируется, все прослушивается. Но это еще  не  все!  Сдаваться  рано!
Лейж припал губами к гармонике и продолжал играть. Играл уверенней, лучше,
чем до того, играл, пока из всех динамиков не рявкнул Рбал:
   - Перестаньте дудеть, Лейж! И отвечайте мне: даете фермент или нет?
   - Нет.
   Лейж снова поднес гармонику к губам, быстрее прежнего сыграл  несколько
фраз, хотел уже перейти к следующим, очень важным, и невольно вскрикнул от
внезапной боли под лопаткой. Первой была мысль: из какой-то  щели  в  него
выпущена стрела. Он даже схватился рукой за спину, стремясь дотянуться  до
раненого места, но в этот момент  кинжальная  боль  резанула  бедро.  Лейж
обернулся, всматриваясь, откуда могли вылетать  эти  невидимые  стрелы,  и
вскрикнул от нового болевого удара. Боль становилась острей и острей, тело
начинало  зудеть  и  чесаться.  Кабинет   наполнился   шумом,   издаваемым
динамиками, в этом шуме чудились звуки музыки, похоже,  играла  скрипка...
Ваматр?.. Играет или нет?.. Неуловимая и вместе с  тем  очень  будоражащая
эта музыка мешала больше всего. Казалось, умолкни динамики - и можно будет
понять, откуда враг ведет наступление. Боль в шее вспыхнула с такой силой,
что он не сдержался, закричал, вскинув голову, и увидел...
   Над ним летал лимоксенус.
   Лейж вскочил на стол, стоявший в углу комнаты, крепко прижался спиной к
стене, съежился, присел на корточки, и заиграл на гармонике.
   - Прекратите!
   Лейж не отвечал.
   - Перестаньте играть. Мы поняли, в чем дело. На островах вы не  играли,
зная,  что  сигналы  не  дойдут  до  сообщников.  Сейчас  наша  аппаратура
улавливает волны, посылаемые вашей чертовой игрушкой.
   Лейж оставил гармонику.
   - Вы обречены. Фермент или...
   - Я не могу...
   Затишье продолжалось недолго. В кабинете уже летало не  меньше  десятка
лимоксенусов. Как ни отбивался от них Лейж,  они  продолжали  жалить  его,
находя то одно, то другое доступное  им  место.  Лейжу  удалось  раздавить
двух-трех особенно нахальных и  неосторожных,  но  с  остальными  поделать
ничего не удавалось. От укусов горело  тело,  вспухало  лицо,  шея.  Ногам
доставалось особенно. Огневая боль шла от щиколоток к спине.  Раздавленных
им тварей набралось много, но откуда-то,  из  непонятно  где  существующих
щелей и отверстий влетали новые и новые посланцы Рбала.
   - Фермент, Лейж, - гремел голос из динамика, - или я выпущу их  на  вас
через вентиляционный канал.
   - Я не знаю, как его синтезировать.
   - Ложь!
   - Я получил его от Нолана... Немного, несколько граммов...  я  не  знаю
секрета...
   - У меня эти штучки не пройдут. Признавайтесь!
   - Я не умею синтезировать!
   Лейж в минуту отчаяния вдруг  подумал,  что  его  ослабевший  голос  не
услышит палач, захотел громче выкрикнуть это "нет", но  не  нашел  в  себе
сил. Боль,  дикая,  нестерпимая,  вызываемая  отвратительными  существами,
парализовала. Мысли путались,  хотелось  ухватиться  за  кукую-то  одну  -
спасительную, но такой не оказалось. Мешали думать  возникавшие  в  памяти
рассказы о пытках. Лейж никогда не мог  без  содрогания  и  страха  читать
описания пыток, особенно применяемых к людям, которые действительно ничего
не знали и поэтому ничего не могли сказать своим палачам.
   Что-то выкрикивал Рбал, настаивал, требовал. Вероятно, грозил...
   - Не умею, - все тише отвечал Лейж...
   Сколько теперь стало лимоксенусов? Не так уж много.  Но  Рбал  запустит
еще и еще... А если... если была бы возможность соединиться сейчас с Хуком
и сказать ему: "Я не  умею.  Не  умею!"  ...Хук  давал  двадцать  минут...
Поверил бы Хук или нет?.. Сказать Рбалу, попросить его позвонить в город к
Хуку... Нет, надо продолжать сигнализировать друзьям...
   Лейж опять, уже распухшими губами припал к гармонике и кодировал  слова
прощального привета, призыв не прекращать борьбу.
   Последний аккорд нес сообщение о ворвавшейся к нему туче лимоксенусов.


   Прошли все сроки, отпущенные Крэлу профессором  Овербергом,  и  настало
время принять окончательное решение. Собственно говоря,  Крэл  принял  его
еще в Асперте, узнав о судьбе Аллана Лейжа. Теперь  его  заботило  другое:
как именно осуществить задуманное.
   Уже несколько месяцев он вел опыты вхолостую. Тысячи проб,  кончавшиеся
ничем. Нужной была одна-единственная точка,  найденная  в  памятное  яркое
утро, а Крэл, словно и не существовало ее, делал новые попытки,  умышленно
уходя дальше и дальше от найденного. До совещания у Оверберга, на  котором
Крэл не  рассказал  о  полученных  результатах,  в  его  работу  никто  не
вмешивался.  Так  могло  бы  продолжаться  и  дальше  -  дирекция  считала
необходимым предоставлять ему наибольшую самостоятельность, но Крэл  начал
сам привлекать вниманием своей работе. Теперь и заведующий отделом, и даже
Оверберг были осведомлены о каждой серии его опытов, знали, что ни один не
дает искомого результата.
   Эксперименты Крэл ставил интенсивней  прежнего,  стараясь  нагромоздить
такую гору данных, в которой докопаться до набора цифр,  составляющих  код
излучения, было  бы  практически  невозможно.  Оставалось  придумать,  как
поступить с записью кода,  выданной  счетно-решающим  устройством  в  ночь
открытия. Запись не должна быть обнаружена. Изъять ее из пачки документов,
подобранных в хронологическом порядке? Нет, пробел будет слишком  заметен.
Ясно станет, что выпадает какое-то звено, что  не  выверена  группа  цифр.
Опыты могут повторить, ведя поиск в этом направлении, в этом,  пропущенном
диапазоне, и, конечно, наткнутся на нужное сочетание.
   Крэл решил просмотреть данные трехмесячной давности, открыл свой личный
сейф, вынул Папку, почти не  глядя,  нашел  в  ней  нужную  страницу.  Вот
колонки цифр, напечатанные в определенной последовательности. Все выглядит
просто и стройно, но, как в формуле белка, стоит только чуть-чуть изменить
порядок расположения аминокислот - и свойства белка станут  совсем  иными,
так и здесь, достаточно переставить... Что такое?!  Крэл  вновь  перечитал
столбцы, относящиеся к кульминационному моменту генерации. Почему же после
трех семерок стоит 832? Ведь это абсурд. Найдено было  717.  Так  похожие,
совсем немного отличающиеся друг от друга трехзначные числа - 777 и 717. И
дальше, почему  618,  когда  должно  быть  648?  А  затем  все  сдвигается
непонятно куда.
   Крэл подошел к гиалоскопу, быстро ввел в программное устройство группы,
записанные в протоколе. Зеленого пика в приборе не  получилось.  Тогда  он
запер дверь, выключил телефон и принялся тщательно обследовать сейф.  Сейф
личный, обычно никто не открывал его. Что же могло случиться? Похоже,  что
не все лежит на своих местах: будто кто-то осторожно, стараясь не нарушить
порядок в чужом хранилище, пытаясь  не  вызвать  подозрений,  брал  папки,
ставил их на места, но ставил не совсем так, как это делал  хозяин  сейфа.
Может быть, только показалось? А код? Забыть последовательность  групп  он
не мог: 777 - 717 - 648...
   Установка получила задание  генерировать  излучение  по  этому,  хорошо
запомнившемуся набору, и вскоре Крэл увидел  на  экране  гиалоскопа  яркий
зеленый пик. Устойчивый,  спокойный.  Как  тогда...  Вот  сейчас  появится
неожиданно Альберт Нолан,  не  снимая  плаща  и  шляпы,  сразу  пройдет  к
прибору, с досадой скажет: "Все-таки получилось!"
   Крэл опасливо глянул на дверь,  быстро  отключил  установку,  не  забыв
уничтожить программирующую карточку с кодом, и запрятал папку в сейф.  Кто
копался в сейфе? Кто мог подменить страницу? Значит,  код  стал  известен.
Кому? Естественным было желание поскорее увидеть Нолана, но  Нолан  был  в
отъезде. Будет ли он в Асперте?..
   Субботы Крэл дождался с трудом. День выдался не по-осеннему  жарким,  в
электропоезде было душно, не терпелось поскорее  очутиться  в  пансионате,
вдохнуть горный воздух и, главное, рассказать Нолану о случившемся. Похоже
было, что поезд никогда не взбирался так долго, никогда путь не был  таким
надоедливым. Читать не хотелось,  не  успокаивала,  как  обычно,  медленно
разворачивающаяся панорама далеких, затянутых тонкой дымкой гор. Волнение,
не покидавшее Крэла  всю  неделю,  становилось  нестерпимым,  но  истинную
причину его Крэл понял  только  тогда,  когда  снова  увидел  застекленную
автобусную станцию.
   Подошел автобус в Асперт, но Крэл не сел в него -  Инсы  на  автобусной
станции не было. До автобуса на Рови оставалось несколько минут, а она  не
показывалась. Если не приедет с этим поездом, значит...
   К станции подрулил еще один автобус - это был последний на  Рови.  Крэл
всматривался  в  толпу  пассажиров,  стараясь  не  пропустить  так  хорошо
запомнившийся застиранный комбинезон, сразу полюбившуюся смятую,  небрежно
сидящую на голове  кепку.  Ни  комбинезона,  ни  кепки  не  было.  Автобус
заполнялся быстро. Еще несколько минут, и он  тронется.  Не  увидеть  Инсу
было невозможно. Теперь, не встретив ее, Крэл особенно остро почувствовал,
что, несмотря на тревогу, вызванную необходимостью  принять  окончательное
решение, несмотря ни на что, он все эти дни не переставая думал о ней, жил
надеждой на встречу. Почему же ее  нет?..  Взревел  дизель-мотор,  пахнуло
керосиновым перегаром, последний запоздавший пассажир  вбежал  в  автобус,
автобус тронулся, и тут Крэл увидел Инсу. На ней не было кепки. Она сидела
у окна и смотрела прямо перед собой, вероятно, не замечая, что  происходит
на станции, не видя и его.
   Крэл  вскочил  в  машину  в  тот  момент,   когда   уже   захлопывались
автоматически  двери,  и  медленно,   поминутно   прося   прощения,   стал
пробираться по заполненному пассажирами проходу. Теперь он стоял  рядом  с
ней, держась за поручень. О чем она думала? Совсем забыла  о  встрече.  Не
только  не  искала  его,   но   не   заметила   мечущегося   по   станции,
вглядывающегося в преходящих... Зачем он едет?..  Вернуться  из  Рови  уже
нельзя будет, не удастся сегодня попасть в  Асперт...  А  ведь  так  нужно
поговорить с Ноланом!..
   Часть пассажиров вышла на ближайших станциях, освободились места.
   - Разрешите?
   - А, это вы. Здравствуйте. - Инса ответила спокойно, будто знакомы  они
долго и отношения у них давние, установившиеся, но вдруг забеспокоилась: -
Куда это вы едете? Вы ведь всегда... Вам же в Асперт.
   Крэл не смотрел на нее, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой.
   - Мне показалось... Впрочем, все равно... Я не могу без вас, мне нужно,
ну вот просто необходимо побыть с вами.
   - Что вы такое говорите!
   Крэл обернулся к ней и увидел, что она озирается по сторонам. Ему  тоже
стало неловко - признание,  вырвавшееся  у  него  здесь,  в  переполненном
автобусе... Действительно, глупо. Пожалуй, пошло. Она может подумать,  что
он не сдержан, вообще готов бежать за первой приглянувшейся девчонкой. Как
уверить ее, что встреча с ней и в самом деле ему дорога?
   Инса отвернулась к окну, и  Крэл  не  мог  смотреть  на  нее,  опасаясь
вспышки неудовольствия. А очень хотелось  заглянуть  ей  в  глаза.  Именно
сейчас, сию минуту. Но не удавалось. Искоса поглядывая на Инсу,  он  видел
только мочку уха и щеку. Смуглую и грубоватую. В  закатных  лучах  на  ней
просвечивал тонкий персиковый пушок. Автобус  потряхивало  на  проселочной
дороге, Крэл невольно касался ее бедра, ощущая тепло.  Надо  было  немного
отстраниться отодвинуться к краю сиденья, но почему-то  не  доставало  сил
сделать это простое движение.
   - Зачем вы сели в автобус? - спросила Инса тихо,  не  поворачиваясь,  и
Крэлу показалось, что она не только спрашивает, но  и,  размышляет  вслух.
Может быть, и себе она задает вопрос: "Зачем он едет со  мной?"  Как  и  в
первую их встречу, в ее словах, в  интонации,  с  которой  она  эти  слова
произносила, чувствовался второй, скрытый смысл.
   Крэл не ответил, и поступил правильно. Инсе,  видимо,  понравилась  его
застенчивость.
   - Как вы доберетесь обратно? Этот автобус не вернется:  шофер  живет  в
Рови, а попутных машин почти никогда не бывает. Зачем поехали?
   Это уже прозвучало мягче, даже заботливо.
   Крэл пожал плечами.
   - Очень хотелось проводить вас... Побыть немного с вами.
   Крэл  проводил  ее  до  дому.  У  калитки  она  остановилась.  Крэл  не
раздумывал над тем, как он проведет ночь в чужом поселке. Ему просто  было
хорошо. Хорошо оттого, что стоит около нее, смотрит ей в  лицо.  Ничем  не
примечательное и чем-то привлекающее. Приятно было болтать с ней, и  время
шло незаметно, легко...
   - Поздно уже.
   - Вы устали, Инса, а теперь из-за меня поздно ляжете.
   - Я держусь всю неделю, а вот в субботу... Ну ничего - отдохну и  снова
буду бодрой. Как и всегда.
   - Надо найти работу полегче.
   - Легкой работы не бывает, а то, что хочется, не дается в руки.
   Крэл стал горячо и вместе с тем довольно путано рекомендовать  ей,  как
бы следовало изменить жизнь, сделать ее лучше, интересней. Инса  кончиками
пальцев коснулась его плеча и, улыбаясь, остановила. Отвечала она  трезво,
деловито. Что-то не по летам  мудрое  было  в  ней,  рассудительное,  даже
покровительственное, но совсем не обидное.
   - Вы хотите добра мне, - закончила Инса. -  За  добрые  слова  спасибо.
Только вот почему... почему вы так участливы, мне не понятно.
   - И мне тоже.
   Оба рассмеялись. Непринужденной, естественной -  по  Крайней  мере  так
показалось Крэлу - была ее реакция на это признание.
   Инса стала серьезней и сказала:
   - Вот вы смеетесь, забыли сейчас обо всем неприятном, а вам ведь самому
трудно, тревожно.
   - Вы, оказывается, наблюдательны. Мне и в самом  деле  трудно.  -  Крэл
взял ее за руку, но она мягко высвободила свою маленькую, немного шершавую
и крепкую. - Очень трудно бывает, когда от твоего решения зависит  судьба,
а то и жизнь многих людей. Тяжело бывает, когда подумаешь,  что  сделанное
тобою кто-то может использовать во зло.
   - Зла еще много на свете. - Инса сказала это так,  словно  речь  шла  о
росшей вокруг траве, понимая, как просто все в жизни и как сложно.
   От ее обыденных, житейских примеров у Крэла почему-то  стало  легче  на
душе. Мирок Инсы  открылся  ему  еще  полнее.  Несмотря  на  то,  что  она
напомнила Крэлу о его заботах, сама вызвала в этот радостный для него  час
воспоминания совсем  не  радостные,  она  тут  же  сумела  его  успокоить.
Впрочем, Крэл не задумывался над всем этим, он просто наслаждался  даримой
ею близостью. Вечер был теплый, прозрачный, хотелось, чтобы он длился  без
конца. Говорить с ней было хорошо, хорошо было и молчать.
   Молчание она прервала тихой просьбой:
   - Я пойду?..
   Крэл протянул к ней обе руки, но вдруг вскрикнул и с силой ударил  себя
по шее.
   - Что с вами?
   Крэл не ответил. Задрав голову, он с ужасом смотрел вверх, словно искал
что-то над собой, хватал воздух  руками,  отмахивался.  В  свете  уличного
фонаря Инса увидела стайку налетевших комаров, кружащихся над ними,  и  не
могла понять, почему Крэл вскрикнул так, будто в шею ему вонзили нож.
   - Вы настолько боитесь боли?
   - Нет, нет. Конечно, не боюсь, но я... я вспомнил -  Вспомнил  страшный
случай. На миг  мне  показалось...  Впрочем,  не  надо  об  этом.  Хорошо?
Простите, Инса.
   Она взяла его за руки, мягко привлекла к  себе,  и  как-то  само  собой
получилось, что он припал губами к ее немного обветренным тугим губам.
   Через миг она была по ту сторону калитки.
   - Инса!
   - Нет. Нет, мне пора.
   Крэл побрел к автобусной остановке. Там было тихо,  пустынно.  Одинокий
фонарь освещал площадь  скупо,  и  Крэл  не  заметил  большой  "крайслер",
стоявший под деревьями.
   В Асперт Крэл не попал и в следующую субботу. Он уже садился в автобус,
когда почувствовал, как кто-то тронул его за рукав.
   - Инса?! - возглас был  радостный  и  вместе  с  тем  удивленный.  Крэл
спрыгнул с подножки.
   - Сегодня вы так рано в Асперт? Вы же обычно ездите автобусом,  который
уходит после моего. Не захотели подождать? - Крэлу послышался укор в  этих
словах Инсы.
   - Я спешил, - Крэл замялся. - Мне надо... надо повидаться в  Асперте  с
человеком, который...
   - Я не хотела вас задерживать, не думала, что вы выйдете  из  автобуса.
Ах, как скверно получилось!
   - Ну что вы! Здорово получилось!
   Асперт был забыт. Вышло так, что и без поездок в горы болезнь Крэла  не
ухудшалась, а самочувствие, как  он  считал,  стало  великолепным.  Иногда
повышалась температура, но теперь он не обращал на это  внимания.  Тревога
его охватывала только в институте. Он пытался даже что-то предпринять,  но
ничего толкового придумать не мог. Нолан ушел из института.  Домашний  его
телефон не отвечал. Наконец Крэл все же Дозвонился, но  ему  сказали,  что
профессор Альберт Нолан здесь больше не живет.
   Крэл не мог разобраться в случившемся. Как  же  все  это  произошло?  В
последние месяцы он ни разу не пропустил возможности побыть  с  Ноланом  в
Асперте, ценил каждую встречу с ним, бывало, всю неделю жил воспоминаниями
о вечере, проведенном в уютном пансионате, а  когда  такая  встреча  стала
особенно  нужной,  он  оказался  в  Рови...  Делалось  тоскливо  от   этих
размышлений, и тогда особенно тянуло к Инсе.
   Однажды  вечером,  когда  он  выходил  из  института,  к  нему  подошел
незнакомый человек, сунул в руку записку и скрылся. В записке значилось:
   "Дорогой Крэл!
   Почему Вы больше не бываете в Асперте? Я так ждал Вас. Очень нужно было
встретиться. Пожалуйста, приезжайте в субботу.
   Ваш Альберт Нолан".
   К концу недели Крэл  понял,  как  ему  трудно  придется  на  автобусной
станции и, боясь смалодушничать, выехал в Асперт в пятницу.
   Долгий субботний вечер он провел на  террасе,  стараясь  не  пропустить
приезд Нолана. К полуночи стало холодно, Крэл решил, что встреча так и  не
состоится, с тоской всматривался в темноту, пытаясь  разглядеть  внизу,  в
долине, огоньки Рови. Огней поселка он не увидел.  Они  мерцали  только  в
ясные, кристально тихие ночи. Что там? Ждет? Конечно, ждет.  Очень  нужная
теперь и до сих  пор  непонятная...  А  он,  он  здесь...  Зачем?  Ах  да,
подмененный протокол, необходимость лгать, скрывать...
   Вокруг совершается что-то отвратительное.  Гадкое  и  страшное.  Почему
нельзя вот так, просто беззаботно жить в тихом, увитом глициниями  домике,
наслаждаться жизнью чистой и бесхитростной? Почему столько грязи вокруг  и
обычные  человеческие  чувства,  тяга   к   любимому   существу   омрачены
необходимостью ввязываться в дела, кончающиеся муками  и  смертью.  Смерть
несчастного Лейжа... Аллан Лейж погиб в неравной борьбе с Хуком, и  борьба
эта еще не окончена.
   Крэл ушел с террасы, отчаявшись встретить Нолана,  и  пошел  к  себе  в
номер. Открыв ключом дверь, Крэл стал искать кнопку. Когда вспыхнул  свет,
Крэл отшатнулся - в кресле  сидел  Нолан.  Как  же  он  попал  в  запертую
комнату? Волнение-и подозрительность Крэла улеглись, когда он почувствовал
тепло сухой крепкой руки, пожавшей его руку.
   - Я не приезжал... понимаете, получилось так...
   - Не надо, Крэл. Будьте искренни. Со мной это можно. Пожалуй, нужно.  А
кроме всего прочего, я ведь тоже  был  молод,  увлекался.  О,  я  не  могу
пожаловаться - нежным чувствам, высшей страсти я отдал немало.  Правда,  я
никогда не терял головы. Ну вот, вы и обиделись.  Полно!  Поверьте,  я  не
хочу, да и не вправе упрекать вас. Не судите меня слишком  строго.  Просто
меня не покидает озабоченность.
   Нолан умолк, набивая трубку, потом долго разжигал  ее  и,  наконец,  не
отрывая глаз от огонька, не глядя на Крэла, спросил:
   - Вам хорошо с ней?
   - Да. - Это "да" было сказано тихо, едва слышно, но сразу, без заминки,
с такой откровенностью, на которую Нолан и не рассчитывал.
   - Как бы я хотел, чтобы вы были счастливы!
   Крэл не сомневался в доброте Нолана, но в этом пожелании,  высказанном,
видимо, от души, было нечто тревожное. Ощущение это  усилилось,  когда  он
услышал совершенно неожиданное:
   - Крэл, у нее есть ладанка?
   - Что?!
   - Ну, амулет какой-нибудь, большой-большой  брелок  или  нечто  в  этом
роде. Вероятно, она носит  его  на  шее.  Ах,  как  вы  ненаблюдательны  и
доверчивы! Ну, не буду, не буду. Только... только при случае  постарайтесь
установить, что находится в этой ладанке.
   Крэл  засыпал  Нолана  вопросами,  однако  Нолан  решительно  отказался
развивать эту тему.
   -  Я  ждал  вас.  Как  обычно,  по  субботам.  Мне   так   нужно   было
посоветоваться с вами.
   - Со мной?
   - Вы удивлены? - Это было сказано строго, даже чуть  резко,  и  Крэл  в
смущении опустил голову.
   - Спасибо. Я думал о себе хуже, чем вы обо мне.
   -  Я  уже  немного  знаю  вас,  Крэл.  Узнать  человека  трудно.  Почти
невозможно, а вот верить - можно. И нужно. Я верю в вас,  Крэл,  и  только
хочу... хочу, чтобы вы были гораздо сильнее.
   - Для чего?
   - Для борьбы.
   Крэл встал.
   - Мне борьба не страшна. Поймите и  поверьте  этому.  Но  мне,  -  Крэл
перешел на резкий шепот, - мне  она  отвратительна.  Противно  все:  ложь,
ухищрения, тайные сделки и истязания... Я верил в науку, приобщался к  ней
благоговейно и мечтал о жизни полной,  чистой,  о  радостях,  доступных  и
человечных, а при первом же успехе...
   - И все же, Крэл, надо, просто необходимо быть сильнее в жизни,  потому
что такова жизнь.
   Нолан ответил медленно, спокойно. Спокойствие это передалось  Крэлу,  и
он даже почувствовал неловкость от своей  внезапной  вспышки.  Он  уже  не
вспоминал о минутной слабости,  но  о  ней  помнил  Нолан,  не  считая  ее
минутной.
   Крэл начал  издалека,  обстоятельно  описывая  потрясшее  его  событие,
подробно рассказал, какое впечатление на него произвела подмена протокола,
и закончил вопросом:
   - Кто мог проникнуть в мой сейф?
   - Я открыл ваш сейф. В то же утро, когда  мы  в  первый  раз  обсуждали
сделанное вами открытие.
   - Профессор, ведь это...
   - Так было нужно, - Нолан помолчал. - Нужно. Потому что ваш сейф, Крэл,
проверяли ежедневно. Да, да, не  удивляйтесь.  Думаете,  вам  предоставили
свободу? Трудитесь, молодой человек, ищите, мы спокойно подождем.
   - И это в институте знаменитого Оверберга!
   - Оверберг здесь ни при чем. Борьба идет значительней,  серьезней,  чем
вы думаете, и опасней,  чем  мы  того  хотим.  Вот  так.  А  что  касается
протокола, то его нельзя было оставлять подлинным.  Ответьте  мне  честно,
Крэл, вы ведь и не подумали бы изменить в нем набор цифр, получившихся при
удачном испытании?
   Крэл молча кивнул.
   - Ну вот, значит, в  тот  же  день  результат  ваших  поисков  стал  бы
известен Ваматру.
   - Заказчику, - подчеркнул Крэл.
   - Дьяволу, - отрезал Нолан.
   - Вы... вы не можете простить ему Эльду?
   -  Я  многое  не  могу  простить.  Не  имею  права  прощать.   Кажется,
дьявольская мысль впустить к Лейжу лимоксенусов принадлежала ему. А  может
быть, и не ему. Точно не известно. Говорят, он находился рядом с  комнатой
Лейжа. Он, видите ли, не в силах был слышать крики Аллана и играл... играл
на скрипке... Да, я ненавижу его и не стыжусь этого. Если хотите,  горжусь
этим чувством, теперь... теперь самым сильным во мне. Это  чувство  делает
меня сильнее. Ненависть и ревность... Ну, что же,  они,  пожалуй,  сильнее
любви. Любовь часто расслабляет.
   Нолан вынул из  дорогого  кожаного  бумажника  подлинник  лабораторного
протокола и протянул его Крэлу:
   - Вы можете взять его и поступить с ним, как сочтете правильным.
   - Протокол мне не нужен. Набор цифровых групп кода я запомнил.
   Нолан в упор, тревожно и ласково посмотрел на молодого человека.
   - Запомнили? Как это опасно!
   Крэл вздрогнул, вспомнив терзаемого Лейжа, который не знал кода.
   - Вы меня пугаете.
   - Меньше всего я хочу вам плохого, Крэл. Я просто боюсь за вас.
   Нолан поднялся с кресла, стоявшего у торшера, и подошел к  окну.  Дымок
от его  трубки,  едва  видимый  на  тонких  занавесях,  медленно  вился  в
спокойном воздухе. Огромная тень Нолана ломалась, уходя в потолок, и  была
неподвижна. Не оборачиваясь к Крэлу, он продолжал:
   - Я боялся и за Лейжа. Я не хотел, чтобы он шел к Хуку.  Не  хотел.  Он
сам пошел.
   Тень шевельнулась, уменьшилась, исчезла, Нолан обернулся к Крэлу.  Крэл
впервые  увидел  Нолана  совсем  не  похожего   на   себя.   Обычная   его
сдержанность, видимо, изменила ему, он не таился,  и  в  эту  минуту  Крэл
почувствовал, как Нолан одинок и как ему страшно.
   Крэл не мог найти слов утешения,  не  сумел  успокоить  его  и  молчал.
Молчал и Нолан. Глаза его вдруг ожили,  потеплели  -  он  прислушивался  к
звукам музыки, доносящейся снизу. Там тихо пели старинную застольную, и  в
ней были такие слова:

   ...Мы выпьем за тех, кто не с нами, не дома,
   Кто в море, в дороге, в неравном бою,
   Кто так одинок, что за верного друга
   Готов прозакладывать душу свою.

   Пусть в эту минуту им станет полегче,
   Хотя бы немного, чтоб в будущий раз,
   Когда мы пойдем по опасной дороге,
   Друзья незнакомые пили за нас...

   Песня кончилась. Нолан подошел к Крэлу, положил ему руку  на  плечо  и,
глядя прямо в глаза, сказал:
   - Люблю эту песню. Ее любит и Арнольдс, и... словом, многие любят. Она,
как девиз. Девиз  для  людей,  которые...  Девиз  для  таких,  как  старый
Арнольдс.
   - Я хочу быть с вами!
   Нолан отступил на  шаг  от  Крэла  и  осмотрел  его,  словно  оценивая,
прикидывая в последний раз, пригоден ли к бою боец. Взгляд этот  показался
Крэлу непереносимым. Он  понял,  что  Нолан  принял  решение.  Вот  именно
сейчас, сию минуту. До этого Нолан  стремился  вовлечь  его  в  борьбу,  в
теперь скажет  "нет!"  Первой  мыслью  было:  всему  виной  его  здоровье.
Вероятно, Нолан решил все же, что он не готов  для  борьбы,  что  слабеныш
Крэл не пройдет там, где не прошел  обладающий  отличным  здоровьем  Лейж.
Слабеныш... Неужели  это?  Необходимость  вступать  в  борьбу  претила,  а
теперь, когда его отвергают, видимо, именно по этой  причине,  хотелось...
Ведь всегда в  силу  своей  болезненности  Крэл  стремился  доказать,  что
физически силен, стоек, вынослив. Везде. И в работе, и в походах в горы  -
везде. Постоянный самоконтроль и обостренное желание не  показать  никому,
что он болен, позволили ему натренировать волю. Если  ему  будут  угрожать
пытки, то он, всю жизнь привыкший бороться с болью,  окажется  выносливей,
чем здоровяк Лейж. Что же ответит Нолан?
   Нолан не ответил ничего. Правда, случилось так, что именно в это  время
за окном раздались гудки автомобиля. Два коротких и один длинный.
   - Я ухожу, Крэл, - встрепенулся Нолан.
   - Куда?
   - Туда, где борьба будет самой суровой, беспощадной.  Все  эти  годы  я
работал над тем, чтобы  найти  средство,  позволяющее  сделать  безопасным
открытие. Наше с вами открытие. А сейчас мне надо спешить. Я дам вам знать
о себе, если... Если вы полюбите эту  песню  и...  и  станете  сильнее.  Я
должен ехать, дорогой мой Крэл. Вот снова гудки. Времени терять нельзя,  а
то меня могут найти здесь, и тогда...
   - Я не хочу!
   - Чего?
   - Чтобы с вами что-нибудь случилось.
   Альберт Нолан улыбнулся. Ласково, благодарно.
   - Прощайте!
   - Один только вопрос.
   - Я не хотел бы попасть им в руки, Крэл.
   - Скажите только, - меня это терзает все дни,  -  скажите,  связь  была
двусторонней? Мог Лейж не только передавать, но и принимать сообщения?
   - Нет.
   -  Но  вы   могли...   могли,   например,   услышав   передачу   Лейжа,
телеграфировать Хуку, срочно позвонить ему по телефону... могли...
   - Зачем?
   - Чтобы прекратить истязания Лейжа, не дать ему умереть в таких муках!
   - Но для этого надо было открыть секрет!
   - И вы...
   - И я не сделал этого.





   - Парикмахеры - поэты! Поверьте, я не  хвастлив  и  не  обо  мне  речь.
Талантливые мастера работают так, что человек у них молодеет, а это значит
- они дают радость. Когда нет клиентов (к  сожалению,  это  теперь  бывает
часто: конкурент открыл напротив фешенебельный салон), так  вот,  когда  у
меня есть время, я беру томик Нойта, наслаждаюсь стихами и вместе  с  ним,
будто мне снова двадцать пять, мечтаю о любви. Спереди  тоже  можно  снять
немного?
   Крэл кивнул. Молча. Болтовня  юркого  мастера  отвлекала  от  постоянно
беспокоившей мысли: как найти Ваматра.
   - Спасибо. Если я сниму еще и у висков, это вам пойдет. Высокий  чистый
лоб, значит, боковая линия должна быть  строгой.  Тогда  лицо  станет  еще
привлекательней. Мы,  как  и  поэты,  как  музыканты,  преображаем  людей.
Соприкосновение  с  искусством  омолаживает  душу.  Бритва  не  беспокоит?
Позвольте оставить у висков пониже. Спасибо. Искусство -  это  волшебство,
и, если хочешь быть волшебником, будь искусным.
   "Сказать ему, чтобы замолчал? Неудобно - пожилой человек...  А  Нолану,
пожалуй, известно, где находится лаборатория Ваматра. Не поверил. Знает  о
моей болезни и не решился. Может быть, выжидает? Но ведь время идет, идет,
а он уже не молод... И все же у  него  иной  счет  времени.  А  мне  ждать
нельзя... Новое обострение, опять клиники..."
   - Случается, я не узнаю клиента.  Садился  в  кресло  один  человек,  а
встает совсем другой. И это не только внешне.  Человек  стал  красивее  и,
конечно, радуется. А радость - о как ее  недостает  нам!  -  радость  дают
поэты, музыканты и... Особенно музыканты. Мне  не  по  средствам  посещать
хорошие концерты. Можно компресс? Спасибо. А теперь я  и  вовсе  не  хожу.
После того, как услышал скрипача в кабачке Марандини...
   Крэл вырвался из-под компресса.
   - Горячо? Боже мой, да ведь я так могу  испортить  всю  работу!  У  вас
бледное лицо, и я хотел...
   - Оставьте компресс в покое. Что вы сказали о скрипаче? - Крэл  сдернул
покрывало и повернулся к парикмахеру. - Расскажите о нем.
   - Ах, какой скрипач! Я слушал его только  один  раз.  Один-единственный
раз мне довелось испытать ни  с  чем  не  сравнимое  блаженство.  Я  готов
продать все свои бритвы, только бы снова повторилось то, что было тогда. У
Марандини. Странно, итальянец - а они все любят музыку - и так обошелся со
скрипачом. Публика, видите ли, не поняла маэстро, забросала помидорами,  и
Марандини, боясь потерять своих постоянных посетителей, не стал приглашать
его. Дьявольская музыка. Ничего не может быть сильнее.
   - Где найти этого скрипача, как его увидеть?
   - Вы тоже хотите послушать? Боюсь вас разочаровать. Он  не  всем  может
прийтись по душе. Впрочем, как знать, вы,  кажется,  способны  чувствовать
тонко, обостренно... И  вместе  с  тем  послушать  его...  Нет,  не  знаю.
Разыскать? Он исчез. Больше не появляется у Марандини.
   - А как найти кабачок, вы знаете?
   - Ну разумеется. Я ведь живу в Родеге.  Это  не  самый  комфортабельный
район столицы, должен признаться, но что поделаешь,  заработки  теперь  не
те.
   Крэл записал адрес, щедро расплатился с мастером и поспешил уйти.


   К Марандини он попал только вечером. В сутолоке,  в  чаду,  в  табачном
дыму он едва разглядел итальянца, ловко действовавшего  за  стойкой.  Гам,
разноголосица, ругань. Дышать стало, совсем  трудно,  и  Крэл  понял,  что
поговорить с Марандини спокойно, не спеша, не рискуя  насторожить  его,  в
этот день не удастся.
   Из подвала он выбрался на свежий  воздух  и  медленно  побрел  вверх  к
площади Олинор. Как точно все описал Нолан. Здесь и в самом деле  граница,
последний рубеж. Площадь залита светом, сияют  рекламы,  снуют  автомобили
тех марок, которые никогда  не  сворачивают  в  мрачные  переулки  Родега.
Чувство облегчения, как только остались позади подозрительные  трущобы,  и
тут же мысль о собственной слабости. Надо быть сильнее, а то окажется прав
Нолан... Может  быть,  спуститься  еще  раз,  подождать,  пока  разойдутся
завсегдатаи и, улучив  момент,  заговорить  с  угрюмым,  похоже,  свирепым
итальянцем? Нет, пожалуй, лучше потом, утром...
   Утром  в  кабачке  было  тихо,  пусто.  Тяжкий  ночной  дух  так  и  не
выветрился, но дышалось немного легче, чем накануне вечером, а главное, не
было пьяной толпы, которую Крэл не переносил. Он рассчитывал даже в ранний
час  застать  в  кабачке  посетителей,  устроиться  за  дальним  столиком,
незаметно понаблюдать за хозяином, и потом  уже  решить,  с  чего  начать.
Однако посетителей в подвальчике не было.
   Марандини, теперь он не казался таким свирепым, играл в шахматы.  Доска
лежала на высокой стойке. Итальянец сделал ход  белыми,  не  спеша  обошел
стойку и взялся за черную ладью.
   - Я бы пошел не так, - заметил Крэл.
   Марандини, даже не взглянул на советчика, оставил черную фигуру,  молча
побрел вокруг стойки и склонился над полем белых.
   - Ну!
   Кабатчик был неразговорчив  и  партию  у  Крэла,  считавшегося  сильным
шахматистом,  выиграл  запросто.  В  двух  следующих  кабатчику   пришлось
потруднее, но и они не  принесли  успеха  Крэлу.  Убирая  шахматы,  хозяин
бросил:
   - Продолжим завтра.
   - Собственно, я не собирался...
   - Когда такие вот, - Марандини глянул исподлобья на Крэла, -  забредают
сюда, то это неспроста.
   - Ничего особенного,  Марандини,  я  только  хотел  спросить  у  вас  о
скрипаче, который как-то играл здесь.
   - Много их у меня перебывало.
   -  Тот,  о  ком  я  спрашиваю,  говорят,  играл  так,  что  забыть  его
невозможно.
   - А, понимаю, о ком вы. Значит, хотите разыскать?
   - Да.
   - Месть? Женщина?
   Крэл  поморщился.  Простой  вопрос  о  скрипаче   осложнялся.   Неужели
Марандини знает о Ваматре не только как о музыканте?
   - Впрочем, это ваше дело, - так и не дождался ответа кабатчик, - однако
учтите, у Марандини ни один шпик еще ничего не выведал  о  людях,  которые
здесь едят, пьют или играют на любом инструменте. Понятно? Ну а скрипач...
   - Расскажите о нем! - попросил Крэл.
   - Единственное, что никогда не подводило нас, итальянцев, это любовь  к
музыке и вера в чудеса. Да,  это  чудо...  Его  действительно  забрасывали
помидорами, но и плакали. Играл он дьявольски хорошо. Это говорю вам  я  -
Марандини!
   - Мне нужно, поверьте, очень нужно послушать его.
   В темных глазах итальянца, не злых, но страшноватых, таких, с  которыми
встречаться взглядом тяжело, промелькнула настороженность.
   - Чуда хочешь?
   И вдруг он подобрел:
   - Выиграешь у меня партию, пусть одну - будет тебе чудо.


   Инсу он больше не видел. Три вечера прождал  ее  на  станции,  провожая
жадными глазами автобусы, уходящие в Рови, а на четвертый поехал туда сам.
Впервые он засветло подошел к домику, увитому глициниями. Дышалось  легко.
Не мучала одышка, особенно донимавшая в прокуренном,  пропитанном  винными
парами подвальчике. "Надо ездить в горы,  иначе  пропаду.  Опять  начнется
обострение, опять рентгенотерапия, переливание. Чаще, чаще нужно приезжать
сюда".
   Давно не было так хорошо на душе. "Це-ли-тель-ные го-ры, це-ли-тель-ные
го-ры", - отбивал он шаг и вдруг остановился. Горы? Нет, что лукавить,  не
только  горы,  но  и  радость  предчувствия  встречи.  Теперь  он  зашагал
медленней. Почему так тянет к  ней?  Ну  что  в  ней  особенного?  Ничего.
Ничего, кроме самого  главного  -  ни  с  кем  не  было  так  хорошо,  так
безмятежно и счастливо.
   В домике с глициниями Инсы не оказалось.
   Открыла  пожилая  женщина  и,  стоя  в  дверях,  нахмурясь,   удивленно
переспросила:
   - Инса, с канатной? Никогда не жила такая.
   - Да я же сам...
   Крэл осекся...
   - Ах, так это вы с ней приходили? Только не Инсой она звалась. Да и  не
жила здесь... Так, снимала помещение... На всякий случай.  А  на  канатной
фабрике, - женщина поджала  губы,  -  чего  ей  там  делать,  на  канатной
фабрике? Ее каждый раз отсюда на хорошей машине увозили. Только  машина  у
станции поджидала. А нам-то в поселке все известно бывает Вот так-то.
   Крэл пошел, не сказав ни слова. Только на миг  остановился  у  калитки,
где он впервые по-настоящему понял, как ему нужна Инса.
   А дверь в доме еще не захлопнулась:
   - Может, и вам снять помещение требуется? Так, на всякий случай.
   Крэл почти бегом пустился к станции.
   Казалось, никогда больше не захочется увидеть ее, не  захочется  ничего
узнать о ней, но в тот же вечер,  только-только  возвратясь  из  Рови,  он
опустил руку в почтовый ящик, нащупал конверт, и первой  мыслью  было:  "А
вдруг от Инсы?" Тут же, правда,  он  обругал  себя,  постарался  обозлить,
восстановить себя против нее, но это получилось у него не очень удачно.
   Письмо было не от Инсы, однако касалось и  ее.  Оно  не  прошло  почту.
Видимо, кто-то из людей Нолана бросил его в ящик.  Даже  в  таком  письме,
которое походило на  донос,  Нолан,  как  всегда,  был  изысканно  вежлив,
заботлив  и  предостерегал  Крэла,  намекая,   что   Ваматр   не   простит
вмешательства в его дела. Заканчивал Нолан добрыми пожеланиями здоровья  -
"Опять он о моем здоровье! Вот почему не взял", - и далее всего  несколько
слов: "Инса свой человек в лаборатории Ваматра. Это проверено".
   Очень все противно. Слежка,  доносы,  ложь,  притворство.  Притворялась
Инса. А если нет?.. Сделано открытие, но радость убита Ноланом. Пришел  на
помощь домик, увитый глициниями.  Тихий  уголок,  показавшийся  счастливым
прибежищем. Не осталось и этого. Глицинии есть, а Инсы нет... Тоже  Нолан.
Зачем  ему  это?  Заботится,  ограждает  от  Ваматра,  как  будто   боится
повторения истории  с  Лейжем,  любит.  Любит  по-своему,  очень  холодно,
эгоистично. Для себя. Он ничего не сможет поделать с Ваматром, если Ваматр
узнает секрет синтеза фермента.
   А нужно ли что-то делать с Ваматром?  Можно  ли,  только  полагаясь  на
сведения, полученные от Нолана, решать, кто из них прав. Нет, нет, следует
побольше узнать о Ваматре, найти его. Инса у него...  Надо  встретиться  с
ней. Хотя бы один только раз.
   Письмо Нолана не насторожило, а напротив, подзадорило Крэла.  Такой  же
эффект произвело и следующее письмо. В нем, лаконичном, немного суховатом,
очень нолановском, опять содержались предупреждения. Из него  было  видно,
что о каждом шаге Крэла, даже о посещении кабачка Марандини, уже  известно
Нолану. В письмо была вложена фотография Лейжа. Зачем? Как предупреждение,
как острастка? Смотри, каков - красив, молод, силен, и погиб, а ты... Крэл
не любил свою внешность, избегал встречи со своим  лицом  в  зеркале,  но,
получив фотографию Лейжа, потянулся за зеркалом.  Смотрел  на  себя  и  на
Лейжа. Так вот каким Лейж был перед тем, как пойти к Ваматру. Улыбающимся,
радостным, белозубым.  Погиб  страшной  смертью,  уничтожен  бессмысленно,
жестоко.
   Но и улыбка Лейжа не остановила Крэла, скорее  подбодрила.  Из  зеркала
глядело словно чужое лицо, однако не пугающее, чем-то даже обнадеживающее.
И подумалось: "Лейж красив, а вот безвольного изгиба губ у меня нет".
   В юности, когда еще не мучила лейкемия, Крэл мечтал о полете на Венеру.
Именно на Венеру. Ни Луна, ни Марс не привлекали его.  Привлекала  Венера.
Он, как и все его сверстники, отлично знал, что технические  средства  еще
недостаточны, что послать корабль с людьми, сесть на Венере и возвратиться
на Землю еще нельзя, но продолжал мечтать о полете. Мечтал долго,  упорно.
Больше того, он готов был удовлетвориться билетом  "туда"  без  обратного.
Только бы достигнуть, только бы узнать, повидать никем не виданное.  Пусть
даже не  вернуться,  но  долететь  туда!  В  те  дни  расплата  жизнью  не
представлялась чрезмерной, а теперь, когда из-за острого белокровия  жизнь
оказалась ограниченной малым сроком,  Крэл  считал,  что  отдать  ее  надо
подороже, и не страшась. Попасть к  Ваматру!  Смешно  -  человек  согласен
лишиться жизни, но не знает, как именно сунуть голову в петлю.
   И Крэл стал пробовать все, начал  перебирать  все  возможные  варианты,
стремясь проникнуть в тайну энтомолога.
   Присланная Ноланом  фотография  неожиданно  натолкнула  на  новые  пути
поисков: Крэл отправился в институт, в котором  работал  Лейж.  Да,  Аллан
Лейж  уволился.  Да,  года  два   назад.   Куда   уехал?   Говорили,   что
законтрактовался в Африку, похоже, подхватил там тропическую лихорадку. От
нее, вероятно, и умер. А впрочем, никто ничего толком не знал.
   Сведения скудные и малодостоверные, однако посещение института было  не
напрасным - там Крэл узнал, где жил Лейж.
   Хозяйка приняла Крэла приветливо, поверила, что ее посетил друг Аллана.
Гостеприимная старушка  безудержно,  пользуясь  редким  случаем,  болтала,
вспоминая своего постояльца, хвалила его за добрый нрав,  покладистость  и
только  сетовала,  что  в  последние  недели  он  вдруг   увлекся   губной
гармоникой.
   - Я терпелива. С трудом, но переносила эту ужасную музыку - ведь  Аллан
был таким хорошим! - А вот Китти...
   - Ваша квартирантка?
   - Нет, нет, кошечка. Бедняжка, она становилась прямо-таки бешеной, едва
Аллан начинал играть. Посудите сами, каково было мне.  Отказать  Лейжу  от
квартиры из-за  этой  гармоники  или  отказаться  от  любимого  маленького
существа. Ах, как я страдала! Китти до сих пор скрашивает мое одиночество.
Она уже совсем старенькая, а вот Аллан, -  старушка  всплакнула,  -  Аллан
говорят, погиб.
   Крэл насторожился. Исподволь, боясь спугнуть, он стал выспрашивать,  не
знает ли она, когда, где, как это случилось. Старушка ничего не знала. Уже
прощаясь, Крэл спросил, не осталось ли книг Лейжа, каких-нибудь записок.
   - Просто на память о нем.
   - Книг у него было немного, и он их взял с  собой.  А  бумаги...  Перед
отъездом он жег и жег в печурке бумажки. Меня это очень  тревожило,  но  я
себя успокаивала: раз  Аллан  это  делает,  значит,  так  надо.  Вероятно,
необходимо было сжечь все, понимаете - все. Но ему это не удалось. О,  как
я переживала, когда, убирая в  ящике  со  старыми  бумажками  -  счета  из
магазинов, квитанции из прачечной, что у меня может быть еще?  -  я  вдруг
обнаружила листочек, исписанный его рукой. Я храню этот листочек. Не знаю,
может быть, и его следовало сжечь, но я храню. -  Она  закинула  голову  и
посмотрела на Крэла горделиво. - Храню. А если Аллан вдруг вернется,  если
эта записочка ему будет нужна. Очень нужна. Ах, как все это мучительно...
   Теперь мучения начались для Крэла.  Показалось  совершенно  необходимым
прочитать эту записку. Он понимал: старуха - режь ее - не отдаст  бумажку,
и схитрил:
   - А вы уверены, что записка написана Алланом?
   Как важно уметь посеять сомнение. Два года  добрая  старушка  гордилась
своей преданностью, охраняя клочок бумаги, который  может  пригодиться  ее
Аллану, а теперь не смогла ответить на простой вопрос.
   - Я не могу вспомнить, какой у него почерк. В самом  деле,  как  же  он
писал? Пожалуй, я никогда не читала его бумаг,  его  писем.  А  вы  знаете
почерк Лейжа?
   - Ну разумеется, - соврал Крэл. Соврал он по наитию, и  это  получилось
искренне.
   Хозяйка попросила подождать ее немного и ушла  в  свою  комнату.  Минут
через десять она принесла шкатулку.
   Крэл прочел заветную бумажку, вернул ее хозяйке и уверенно заключил:
   - Это не его почерк...
   Теперь Крэл  стал  часто  бывать  у  Марандини,  часами  простаивая  за
стойкой, на которой лежала шахматная доска. С одной стороны  доски  стояла
тарелка с поджаренными фисташками - Марандини после каждого хода отправлял
в рот по зернышку, - с  другой  тарелка,  на  которой  лежал  запечатанный
конверт. Конверт был большой, продолговатый, сделанный из хорошей  бумаги.
На нем был оттиснут силуэт скрипача. Скрипка  летела  вперед.  А  скрипач,
будто и не касаясь земли, наклонялся, весь в  порыве,  весь  в  стремлении
угнаться за летящей скрипкой.
   После каждого хода Крэл украдкой  поглядывал  на  эту  тарелку.  Что  в
конверте? Приз? Марандини по обыкновению молчал.
   - Он и сейчас выступает?
   Кивок головой, ход, зернышко фисташка.
   - Редко?
   - Угу.
   - Где?
   - Да ходите же, черт побери!
   На вопрос "где?" Крэл получил ответ только на другой день.
   - В палаццо Койфа.
   В этот день Крэл доигрывал партию так, словно его непрерывно  хлестали,
и чуть было не выиграл. Узнав, наконец,  хотя  бы  что-то  определенное  -
особняк Койфа, Крэл поспешил начать поиски.
   Он вспомнил о  докторе  Феллинсене,  друге  отца,  большом  любителе  и
знатоке музыки, и отправился к нему.
   - Тебя интересует Койф. Ну  что  сказать,  мой  мальчик,  Койф  богатый
человек, крупный  промышленник,  меценат.  В  его  особняке  действительно
бывают концерты. Для избранных, конечно.  Собираются  у  него  литераторы,
композиторы, актеры. Многие считают за честь выступить на вечере у  Койфа,
многим такое выступление помогает добиться успеха,  известности,  а  то  и
славы. Почему ты спрашиваешь о концертах Койфа? Насколько я помню,  ты  не
унаследовал от отца любви к музыке.
   - Да, отец ничего не мог поделать  со  мной.  Я  всегда,  с  малых  лет
стремился только к одному: узнавать,  впитывать  информацию,  а  музыка...
музыка, на мой взгляд, не несет информации. Она подхлестывает,  обостряет,
дает наслаждение. Не всем,  к  сожалению.  Вот  и  я  воспринимаю  ее  как
излишний-шум.
   - Крэл!
   - Это стыдно?
   - Нет, почему же, просто очень печально, если это так.
   - Да,  я  понимаю,  иногда  огорчаюсь,  но  что  поделаешь.  Для  меня,
например, игра цветов, переливы красок, удачное сочетание  их,  восприятие
какого-то яркого пятна или порой спокойного сплошного фона доставляют ни с
чем не сравнимую радость. Наверно,  такую,  как  многим  музыка.  Но  ведь
дальтоники не различают цветов, мир они видят серым, они лишены того, чего
не лишен я. А я - я дальтоник в музыке, если можно так выразиться.
   - И все же ты хочешь попасть к Койфу?
   - Да.
   - Прости меня, зачем?
   - Говорят, там иногда выступает скрипач, умеющий  очаровать  слушателей
или взбесить их своей дьявольской игрой.
   - Ах, ты вот о чем! Послушай, Крэл, расскажи мне, откуда ты узнал, ведь
Койф держит в секрете все это? Скрипач и в самом деле поражает  слушателей
своими импровизациями и,  в  отличие  от  всех  выступающих  у  Койфа,  не
стремится к славе. Больше того, никто  не  видел  скрипача,  никому  кроме
самого Койфа, разумеется, он не известен.
   - Это он!
   - Кто?
   - Ваматр.
   Крэл доверился другу отца, рассказал ему о  приключениях,  пережитых  в
последние месяцы, и старый врач не остался в долгу:
   - Признаюсь, Крэл, мне удалось послушать его. Не  могу  понять,  в  чем
чудо. Может быть, он принимает какие-то подстегивающие  средства,  ведь  я
вижу, превосходно понимаю, что никакой особенной техники исполнения у него
нет.
   - Думаю, не в стимуляторах дело. Вспомните, что я вам рассказал о  жене
Нолана - Эльде Нолан.
   - Ты считаешь, Ваматр притаскивает к Койфу своих... Как они называются?
   - Протоксенусы.
   - Черт знает что! Это уже преступление.
   - Ваматр способен и на  преступление.  Так,  по  крайней  мере,  думает
Нолан. Однако Ваматр хитер, умен и рисковать излишне не станет.
   - Как огорчен был бы отец, Крэл.
   - Чем именно?
   - Меня страшит вся эта  история,  и  особенно  неприятно  то,  как  ты,
человек честный, порядочный и не глупый, по-доброму отзываешься о Нолане.
   - Он много значит для меня.
   - Ты же сам рассказывал, что фактически из-за него замучили  до  смерти
Лейжа. Мерзость, какая мерзость! Мой мальчик, держись  подальше  от  этого
безобразия.
   - О, нет! Я только и стремлюсь к тому,  чтобы  попасть  в  самый  центр
сражения. А для этого мне нужно разыскать Ваматра.
   - А если, упаси боже, и тебя постигнет участь Лейжа?
   - Пусть!
   - Опять Венера?
   - Вы все помните.
   - Я очень люблю тебя, парень, и очень боюсь за тебя. Умирая, твой  отец
просил, - да зачем было просить,  я  сам  готов  был  к  этому,  -  просил
помогать тебе. А ты вот отдалился от меня, совсем редко бываешь у  нас.  Я
не знаю теперь, чем ты живешь, чем занят, и не могу помочь тебе.
   - Можете, ну конечно, можете! Скажите, как попасть на концерт Ваматра?
   - Ты упрям по-прежнему.
   - Я настойчив. Объясните мне, в чем тут трудность?  Это  стоит  больших
денег, я знаю, но ведь деньги, в конце концов, можно раздобыть.
   - Не только в деньгах дело. Стоимость  билета  прямо-таки  баснословна,
это правда, однако кроме денег нужно разрешение самого Койфа.  Пускает  он
по выбору. Мне билет исхлопотал  профессор  Йоргенсон.  Ты  понимаешь,  он
ученый с мировым именем, и, вероятно, Койф не мог ему  отказать.  Ну,  так
вот, Йоргенсон собрал деньги среди тех ученых, которые  хотели  узнать,  в
чем  секрет  таинственного  импровизатора.  Меня,  как  врача-психиатра  и
любителя музыки, попросили дать  свое  заключение.  Должен  признаться:  Я
потерпел фиаско. Я сам поддался очарованию, сидел, не понимая, что со мной
происходит, слушал, отдавшись потокам звуков, игре, возбуждающей так,  как
не возбуждает ничто  на  свете.  Смутно  я  понимал,  что  задание  ученых
выполняю отвратительно, но, признаться, просто не владел собой. Оставалась
только надежда на микромагнитофон.
   - Он был с вами?
   - Им меня снабдил профессор Йоргенсон. Записывать музыку не разрешено -
это главное условие посещения концертов чудо-скрипача. Мы хотели  нарушить
запрет, сделать все же запись и затем изучить ее в лабораториях, однако из
этого ничего не получилось. Когда я выходил из зала, а выход  там  устроен
таким образом, что надо пройти шагов десять по довольно  узкому  коридору,
меня задержал распорядитель.
   - Да как он смел!
   - О, он был очень предупредителен, вежлив. Он сказал,  что  я  напрасно
старался  воспользоваться  магнитофоном.  Он  очень  сожалеет,  но  впредь
господин Койф не будет иметь возможности  приглашать  меня.  Было  стыдно,
очень стыдно.
   - Ерунда, вы действовали в интересах науки. А магнитофон?
   - У них все предусмотрено. Вероятно, проходя коридором, мы все попадали
в мощное магнитное поле. Запись оказалась стертой.
   - Я попытаюсь сделать проверку иного рода.
   - Ты?
   - Да. Магнитная запись - это примитивно. Она ничего не  даст.  Убежден,
здесь дело не в каком-то необыкновенном исполнении. Музыка может оказаться
заурядной, а на публику влияют протоксенусы. Вот  это  и  надо  проверить.
Если это протоксенусы, то  происходит  взаимное  возбуждение.  Эти  твари,
только заслышав скрипку Ваматра, начинают влиять на людей. Влияют они и на
него, конечно. Он даровит, талант у него есть, это несомненно, однако  без
протоксенусов сила его  искусства  была  бы  не  большей,  чем  в  кабачке
Марандини, а у Койфа собирается изысканная, избранная  и,  главное,  очень
искушенная публика. Уверен, здесь все дело в протоксенусах.
   - И ты можешь это проверить?
   - Пожалуй.
   - Эх, если бы вместо меня Йоргенсон в свое время  направил  туда  тебя!
Теперь у Йоргенсона ничего не выйдет. В глазах Койфа он скомпрометирован.
   - У меня в запасе Марандини.
   - Не понимаю.
   Крэл рассказал врачу о  встречах  с  кабатчиком,  любителем  шахмат,  и
закончил:
   - Надеюсь, в конверте с силуэтом скрипача пригласительный билет.
   - Я получил билет не в таком конверте.
   - Будем считать, что Койф не придерживается стандарта.
   - А откуда у кабатчика билет?
   - Кто его знает, может быть, Марандини в трудное время помог Ваматру, и
Ваматр, зная любовь итальянца к музыке, отблагодарил его,  прислав  билет.
Выиграть, только бы выиграть у Марандини партию. Одну!
   И Крэл выиграл.
   В конверте с черным силуэтом  скрипача,  как  и  надеялся  Крэл,  лежал
пригласительный билет. Впервые за последнее время  Крэл  ощутил  радостный
прилив сил, бодрость, и, если бы не тупая боль в предреберье,  постоянная,
мучительная, настроение было бы просто великолепным. Теперь самым  трудным
представлялось прожить оставшиеся до концерта дни. Крэл не строил каких-то
определенных планов, полагаясь на случай, находчивость, удачу. Несомненным
было одно - надо выследить Ваматра, попытаться узнать, где он притаился.
   День, на который намечалось выступление, Крэл  провел  в  гараже.  Свой
спортивный "дисмен", не новый, однако вполне еще приличный, он  подготовил
тщательно, любовно и мог рассчитывать, что, если потребуется, то машина не
подведет.
   Возле особняка Койфа Крэл прохаживался уже не раз, изучая расположение,
запоминая все входы. Главный  подъезд  вызывал  чувство  досады,  а  то  и
раздражения - за зеркальными стеклами двери всегда виднелись  фигуры  двух
монументальных швейцаров. В такой дом запросто  не  попадешь.  Но  теперь,
теперь он имел пригласительный билет.
   Предстояло толково распорядиться им. Насколько Крэл мог понять, в  доме
кроме парадного входа была небольшая калитка, ведущая  в  переулок.  Очень
важно было догадаться, где остановится  автомобиль  Ваматра,  через  какую
дверь он выйдет после концерта. Хорошо уже и то, что выходов только два, а
не больше, но и с двумя справиться не так просто.  Лучше  всего  поставить
"дисмен" на углу переулка и малолюдной фешенебельной Товмид.
   Пожалуй, Крэл впервые почувствовал, как трудно действовать в  одиночку.
Друзья? На поверку оказалось, что у него нет ни одного друга.  Преданного,
такого, который поймет и будет готов к испытаниям. Неужели  самой  близкой
была Инса?.. Но она там, по ту сторону невидимой черты, и борьбу  придется
вести не вместе с ней, а против нее, против людей, ей близких. Кто же, кто
согласится помочь?.. Как  много,  оказывается,  есть  людей,  которым  нет
никакого дела до других. Вероятно, поэтому так приятно было теплое участие
Нолана, поэтому так радостно  было  чувствовать  его  ласковую  и  твердую
руку... А Нолан с собой не взял. Ну, ничего, есть  еще  силы  для  борьбы.
Мало сил, но если их собрать для удара, может  хватит.  Сражение  начинать
надо.
   Затруднения в тот вечер начались сразу. Крэл еще запирал свой "дисмен",
а к нему уже подошел полицейский:
   - В этом месте оставлять машину нельзя.
   - Здесь нет никакого знака!
   - Запрещено. На сегодняшний вечер. Вы  можете  поставить  машину  возле
сквера Соллей. Прошу вас.
   Это сразу нарушило планы Крэла. По окончании концерта  он  рассчитывал,
забравшись в автомобиль, наблюдать за особняком,  стараясь  не  пропустить
появление скрипача, установить, в какую машину он сядет, а потом...  потом
двинуться за ним  следом.  Что  должно  было  произойти  дальше.  Крэл  не
представлял, но он старался не думать  об  этом.  Лишь  бы  проследить  за
Ваматром, лишь бы узнать, где он обитает!
   До разговора с полисменом Крэл был спокоен, уверен  в  успехе,  а  этот
маленький инцидент вывел его из равновесия, испортил настроение.  Оно  еще
ухудшилось, как только Крэл очутился в вестибюле. Мимо  двух  невозмутимых
мощных швейцаров он прошел с чувством  большого  удовлетворения  и  тотчас
увидел  солидного,   приветливо-строгого   господина,   который   попросил
пригласительный билет. На миг стало  неловко.  От  доктора  Феллинсена  он
знал, насколько затруднен доступ на концерты Ваматра, и его не переставали
мучать сомнения - нет ли чего-то  недостойного  во  всей  этой  истории  с
билетом, полученным от кабатчика.
   Однако билет  оказался  настоящим.  Крэл  успокоился,  но  не  надолго.
Встретивший  его  господин   с   легким   поклоном   возвратил   билет   и
проинструктировал:
   - Теперь наденьте, пожалуйста, полумаску, и вас проводят  в  концертный
зал.
   - Простите, я не совсем понимаю. Маску?
   -  Как,  разве  сеньор  Марандини  не  предупредил  вас?  Впрочем...  -
распорядитель осекся и кивком головы подозвал лакея. - Проводите господина
Крэла к мадам Деком. Вам сейчас дадут полумаску, господин Крэл, и тогда  -
милости просим.
   Крэл почувствовал, как от волнения у  него  горят  щеки.  Что  все  это
значит?  Распорядитель  знает  его  имя,  знает,  что  билет  получен   от
Марандини. Следовательно, все это подстроено. Дурацкая игра в шахматы,  но
итальянец и в самом деле играет превосходно: сколько  сыгранных  партий  в
кабачке!.. Может быть, и проиграл Марандини только  тогда,  когда  получил
команду - "проиграй!"
   Концертный зал, небольшой, уютный, освещен мягким  притушенным  светом.
Посетители приходят не парами, как это чаще всего  бывает,  а  поодиночке.
Все в масках. Одинаковых,  сделанных  из  серебристого  шелка,  скрывающих
лица.  Женщин  больше,  чем  мужчин.   Все   одеты   скромно,   не   видно
драгоценностей, украшений. Преобладают темные, спокойные тона платьев.  Не
чувствуется оживления, обычного перед  Концертом,  не  слышно  разговоров,
смеха.
   Кресла в зале стоят не рядами, а в беспорядке.  Некоторые  у  маленьких
столиков с напитками и фруктами, некоторые в нишах. Каждый входящий в  зал
выбирает себе место по вкусу, кое-кто  переставляет  кресло  по  нескольку
раз, приноравливаясь, как удобнее расположиться, а  кое-кто  удаляется  за
тяжелые серо-стальные драпировки. Изучая, куда же он попал, Крэл настолько
был поглощен желанием не показаться уж очень чужим в  этом  зале,  что  не
сразу обратил  внимание  на  эстраду,  затянутую  серебристым  полотном  -
экраном. Создавалось впечатление, будто в зал собрались знатоки и ценители
киноискусства на просмотр какого-то нового фильма.
   Крэл все еще переходил от кресла к креслу, нигде не решаясь устроиться,
когда свет стал постепенно меркнуть. Распорядитель  появился  возле  Крэла
внезапно. Поклонившись, он молча, но очень настойчиво пригласил его занять
место. Крэлу ничего не оставалось, как сесть в предложенное  кресло,  хотя
ему почему-то казалось, что именно это место не самое удобное.
   Свет потух. На несколько секунд зал погрузился во тьму, а  затем  экран
загорелся ярким серебряным светом.
   Когда  именно  появился  черный  силуэт  скрипача,  Крэл   не   уловил,
оглушенный взрывом аплодисментов.
   "Ну, сейчас начнется".
   Началось все так, как Крэл и предполагал: импровизация, исполняемая без
аккомпанемента, не произвела на него никакого впечатления. Вернее,  такое,
какое всегда оказывала музыка. Первоначально подобие  интереса  к  новому,
затем напряженное ожидание чего-то, что должно оправдать  потерю  времени,
наконец, скука, откровенная скука и разочарование. Крэл слушал  не  слыша.
Звуки  воспринимались  без  волнения,  не  рождали  образов.   Мысль,   не
подавляемая  эмоциями,  продолжала  работать  четко.  Думалось  о  Нолане,
вспоминался его рассказ о  кошмарной  ночи,  о  скрипке  и  протоксенусах,
погубивших Эльду и Бичета. А  в  то  время,  когда  зал  опять  разразился
овацией, Крэл, ничем не удивленный, деловито потрогал карман, проверяя, на
месте ли захваченные с собою кюветы с индикатором.
   Силуэт  кланялся.  Долго.  Уж  очень,  как  показалось  Крэлу,  усердно
благодаря за оказанный прием. Молод был скрипач или стар -  не  разобрать.
Гибкий, затянутый во фрак, он  кланялся  и  кланялся.  Всем  корпусом  или
только головой, отрывисто, резко, и  тогда  создавалось  впечатление,  что
силуэт на миг остается без головы. Крэл не понимал,  почему  так  неистово
аплодируют, и вяло подумал: "Вероятно, авансом,  в  ожидании  чуда,  из-за
которого и пришли сюда".
   Каким оно будет, "чудо"?
   Силуэт перестал кланяться, и зал, как по команде, затих. Тишина  стояла
столь же глубокая, как и тьма, предшествовавшая  концерту.  Как  во  тьме,
вспыхнул ослепительный экран, так и в тишину вдруг хлынул водопад  звуков.
Скрипка летала в руках мастера, и  Крэл  поймал  себя  на  том,  что  стал
внимательней,  уже  ищет  нечто   показавшееся   странным,   необычным   в
исполнении.  Он  еще  способен  был  отметить,  что  не  развлекает   себя
посторонними мыслями, пренебрегая музыкой, но уже не  мог  сосредоточиться
на какой-то определенной теме. Это стало раздражать. Крэл не  пил  главным
образом потому, что не любил терять  контроль  над  собой.  Ясная  голова,
только ясная голова! Если алкоголь затуманивает голову, к черту  алкоголь!
Ни рюмки лишней, если мысль перестает быть трезвой.
   Какую вещь он исполняет? Знакомую, несомненно  слышанную  когда-то,  и,
пожалуй, даже не раз, но какую именно? Крэл не знал. Обычно  эта  вещь  не
вызывала в нем никаких эмоций, воспринималась, как адресованная  тем,  кто
любит  подобную  музыку,  а  сейчас  почему-то  начинала   волновать.   Не
поддаваться! Надо думать  о  чем-то  хорошо  известном,  простом,  нужном,
обыденном.  Следует  попробовать,  например,  считать  в  уме.  Еще  лучше
прикинуть,  повысит  ли   облученный   препарат   КЛ   уровень   клеточной
возбудимости, облегчит ли этим самым передачу нервных импульсов с  нейрона
на нейрон... С нейрона на нейрон... Какие нейроны? Зачем?..
   А действительно, зачем? Это короткое слово принесло облегчение.  Зачем,
стоит ли противиться наплыву неизведанного, достающегося людям до обидного
редко? Ведь хорошо! Вот сейчас, сию минуту хорошо, и  пусть,  пусть  потом
придут сомнения,  огорчения,  разочарование,  пусть.  А  в  эти  мгновения
хочется вбирать, всем  телом  впитывать  даваемое  музыкой  наслаждение...
Музыкой?  Музыки  Крэл  не  слышал.  Он  ощущал  ее  воздействие,  но   не
воспринимал звуков, словно эмоциональные посылки, минуя  слуховые  центры,
как-то таинственно и  неуловимо  овладевали  сознанием,  волей,  подавляли
недавнее стремление постигнуть истину и только возбуждали  чувства...  Что
же это?.. Ага, значит, есть еще силы сопротивляться наваждению, оставаться
пытливым... В чем сущность  явления...  А  не  все  ли  равно,  какое  это
явление, если оно так прекрасно... Нет, нет,  надо  понять!  Зачем,  разве
можно понять, что такое страсть? Ее надо ощутить,  хотя  бы  раз  в  жизни
впитывать вот так,  как  сейчас...  Да,  страсть,  страсть!  Испепеляющая,
берущая все силы и дающая ни с чем не сравнимое блаженство...
   Было  тихо.  Никто  не  аплодировал.  Экран   едва   мерцал   спокойным
сизо-стальным светом. Сколько  прошло  времени  с  момента,  когда  Ваматр
перестал играть?
   Слушатели замерли, не в силах пошевелиться,  не  в  состоянии  выразить
восторг обыденным, привычным способом,  замерли,  испытав  опустошенность,
граничащую с прострацией.
   И Крэл  сидел  тихо,  молча.  Самым  определенным  было  желание:  еще!
Хотелось вновь и вновь насладиться возбуждающей  силой,  но  уже  возникла
мысль, подсказанная поэтом:

   ...Ты так весел, и светла твоя улыбка,
   Не проси об этом счастье, отравляющем миры.
   Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое скрипка,
   Что такое темный ужас начинателя игры!

   Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
   У кого исчез навеки безмятежный свет очей,
   Духи ада любят слушать царственные звуки,
   Бродят бешеные волки по дороге скрипачей...

   Крэл нашел в себе силы оглядеть тех, кто сидел рядом в притихшем  зале,
и нетерпеливо подумал: "Что же должно произойти теперь?"
   Словно в ответ на  этот  вопрос,  из  репродукторов,  установленных  за
драпировками,  полилась  музыка.  Транслировалась   передача   по   радио.
Заурядная, повседневная.  Она  бессильно  заполняла  зал,  контрастируя  с
волшебством, которым только что одаривал импровизатор. Расчет был тонким и
действенным - сопоставление только усугубляло впечатление. Но на Крэла, не
понимавшего и не любившего музыки, этот трюк подействовал отрезвляюще.  Он
вынул из кармана  бумажник  (в  нем  лежала  плоская  кюветка),  незаметно
положил бумажник на сиденье и,  пощупав,  на  месте  ли  вторая,  пошел  к
экрану.
   Он шел не оборачиваясь, но чувствовал, что сзади, окаменев  в  креслах,
подавленная и восторженная публика терпеливо и молча ждет  начала  второго
отделения.
   Экран слегка светился. Крэл подошел к  левому  краю  эстрады,  стараясь
найти какую-нибудь щелочку, не нашел и уже направлялся к  правой  стороне,
когда распорядитель вырос перед ним как из-под земли.
   - К эстраде подходить нельзя.
   Сказано это было шепотом, но так, что ослушаться было невозможно.  Крэл
понимал, сколь беспомощны его попытки подсмотреть, что  именно  скрыто  от
глаз публики, и добивался только одного - подольше побыть со своей кюветой
возле экрана. До кресла, на котором оставлен бумажник  с  первой  кюветой,
метров десять, значит, она должна потемнеть слабее, чем вторая, лежащая  в
кармане, если... если за экраном есть протоксенусы.
   - Я попрошу вас немедленно отойти от экрана!
   - Мне надо встретиться с музыкантом.
   - Это невозможно. Маэстро  никогда  ни  с  кем  не  встречается.  Ни  с
поклонниками, ни с людьми, излишне любопытными.
   - В таком случае, я не останусь на второе отделение.
   - Вот это как вам угодно. Я провожу вас к выходу.
   Подойдя к гардеробу, - распорядитель не оставлял Крэла ни на секунду, -
Крэл суетливо похлопал себя по карманам.
   - Я потерял бумажник. Вероятно, в зале.
   - В зал можно вернуться только в случае, если еще  не  началось  второе
отделение.
   - Тогда поспешим.
   Распорядитель провел  Крэла  к  его  месту.  Крэл  "нашел"  бумажник  и
облегченно вздохнул. Это получилось у него естественно.
   На какой-то миг соблазн подавил волю -  Крэл  уже  хотел  опуститься  в
кресло, поддавшись желанию вновь испытать счастье, "отравляющее миры",  но
тут помог распорядитель:
   - Я попрошу вас поспешить к выходу.
   На улице закружилась голова. Поташнивало, слабость разлилась  по  телу,
ноги подкашивались, и Крэлу пришлось ухватиться за фонарный столб.  Липкий
противный пот покрыл лицо, шею, грудь. Бросало  то  в  жар,  то  в  холод.
Начинался приступ. Сейчас это  казалось  страшнее  всего  -  ведь  главное
впереди. Надо попробовать добраться  до  "дисмена",  отдохнуть  в  машине,
набраться сил, чтобы  начать  слежку.  Не  пропустить  выход  Ваматра,  не
пропустить, а потом ехать за ним...
   В машине он почувствовал себя намного лучше, и  как  только  отдышался,
решил вернуться  к  особняку.  Ожидание  было  томительным.  Снова  начала
одолевать  тошнота,  болезненная,  лишающая  сил.  Но  Крэл,  как  обычно,
становился тем настойчивее, чем больше его терзала болезнь.
   Минут через сорок к особняку начали подъезжать автомобили. Укрывшись  в
увитой плющом нише соседнего дома, Крэл следил за выходящими из  особняка.
Ваматр не должен был выйти вместе со всеми. Если выйдет после всех, а  еще
лучше - если выйдет через калитку в палисаднике,  примыкающем  к  дому  со
стороны переулка, все будет в порядке.
   Теперь  только  ждать.  Терпеливо,  настойчиво.  Ждать.  Знобило,  боль
усиливалась. Неужели приступ начался  по-настоящему?  Отчего  он  начался?
Нервное напряжение последних дней, простуда? А может быть...  может  быть,
влияние протоксенусов?..
   Потухли фонари у подъезда,  выходящего  на  улицу  Товмид,  и  солидные
фигуры швейцаров стали едва различимы, погасли огни  в  большинстве  окон,
особняк постепенно погружался во тьму. Неужели пропустил?
   Нет!
   Калитка отворилась. Кто-то вышел из нее, огляделся по сторонам, и сразу
к калитке подъехал черный "мерседес". Человек, осматривающий улицу, исчез,
а через минуту в  темном  плаще,  со  скрипкой  появился...  Ну,  конечно,
Ваматр!
   Крэл подбежал к "дисмену", вскочил  в  него,  повернул  ключ,  готовясь
мчаться за "мерседесом", - тот медленно  выворачивал  из  переулка,  -  но
машина не заводилась. "Ведь все проверено, подготовлено, "дисмен"  мой  не
может подвести, не  может,  черт  возьми!"  Крэл  вышел,  поднял  капот  и
обнаружил, что зажигание отключено.


   Из клиники гематологического института Крэл вышел через месяц. У  него,
таким образом, оказалось достаточно времени,  чтобы  подумать  о  себе,  о
затеянном предприятии, и он с удовлетворением отметил, что первая  неудача
не обескуражила его. Решимость  продолжать  борьбу  не  иссякла,  пожалуй,
наоборот -  возникла  уверенность  в  успехе.  Ведь  индикатор  в  кюветах
среагировал по-разному! Более  интенсивно  тот,  который  был  в  кармане.
Значит, это как у Лейжа: чем ближе он подходил  к  вольеру,  тем  ощутимей
было влияние протоксенусов. Значит, Ваматр берет с собой протоксенусов!
   Встреча с доктором Феллинсеном оставила неприятный осадок у Крэла. Даже
немного раздражала почему-то. Врач с энтузиазмом принял сообщение  о  том,
как прореагировали индикаторные кюветы, счел необходимым сразу  же  начать
кампанию  против  Ваматра  и  Койфа,  заручившись  поддержкой   профессора
Йоргенсона и  его  коллег,  но  находил,  что  Крэлу  прежде  всего  нужно
отправиться в санаторий.
   - Да, я, пожалуй, так и сделаю.
   - Ну вот и хорошо, мой мальчик. Тебе нужно в горы. И не  в  Асперт,  а,
предположим, в Швейцарию. Да, да, надо немедленно ехать в Швейцарию.
   - Я, пожалуй, поеду в санаторий, -  в  какой-то  отрешенности  повторил
Крэл. - Поеду. Я найду этот "санаторий". Найду.
   - Я не понимаю тебя.
   - Огромный парк.  Старый,  запущенный,  и  в  нем  несколько  небольших
корпусов. Когда-то богатое имение,  а  теперь...  Лейжа  привезли  туда  с
площади Палем, но как? Нолан не говорил. Не знал или не придал значения? А
ведь рассказывал обо всем так  подробно,  так  впечатляюще.  Скорее  всего
скрыл от меня. Площадь Палем...
   - Причем здесь площадь Палем?
   Крэл вдруг вскочил.
   - Какой же я дурак! Ах, какой дурак. Ведь в записке, которую я нашел  у
хозяйки Лейжа, стояло: Палем, 8, 826. Надо попробовать!
   Крэл оставил врача в тяжком недоумении, в тревоге за сына своего друга,
и немедленно отправился на площадь Палем. Затея эта ему  самому,  казалось
смехотворной. Совершенно ясно, что никакой фармацевтической фирмы там нет.
Да и не было, пожалуй. На один день повесили вывеску, чтобы сбить с  толку
Лейжа. "Хук и Кь".
   Взвыла сирена, Крэл шарахнулся в  сторону.  Взвизгнули  тормоза,  и  он
очнулся, только оказавшись на тротуаре. Именно сейчас попасть под  машину!
Не хватало! Давно он так не пугался. Крэл, годами внушавший себе презрение
к смерти, только в эту минуту по-настоящему понял, как он  сейчас  дорожит
своей жизнью: погибать нельзя, надо продолжать борьбу.
   Крэл давно не был на площади Палем, но оглядел ее рассеянным  взглядом.
Старинная, не очень большая, стиснутая  огромными  зданиями,  наполненными
конторами  торговых  фирм,  магазинами,  агентствами,  отелями.  Водоворот
автомобилей. Они стекаются сюда с шести проспектов  и  разбегаются  вновь,
будто  у  них  только  одна  забота:  примчаться  к  фонтану,  окруженному
запыленной зеленью, обогнуть его и  вновь  скрыться  в  бензиновом  мареве
одного из проспектов.
   Где   же   дом   номер   восемь?   Ага,    вот    этот,    серо-черный,
двенадцатиэтажный... В вестибюле Крэл проболтался не меньше четверти часа,
бесцельно наблюдая за потоком спешащих деловых людей, разглядывая  журналы
в киоске, для чего-то изучая рекламки и афиши...  Здесь  побывал  Лейж.  В
этом доме он говорил с Хуком, отсюда уехал в такой же "санаторий".  Глупо,
конечно, искать то, что исчезло два года назад. Крэл направился к  выходу,
уже вошел во вращающиеся двери и, сделав полный круг в сверкающих стеклами
плоскостях, опять очутился в вестибюле.
   На восьмой этаж он поднялся в набитом посетителями и служащими лифте  и
медленно пошел по коридорам, бездумно разыскивая  помещение  N_826.  Пошел
просто для того, чтобы пройти путем  Лейжа.  Зачем?..  "Пройду  только  до
конца этого вот коридора, и назад". И вдруг увидел:

   N 826
   "Хук и Кь"
   Фармацевтические препараты.
   Экспорт - импорт.
   Фирма существует с 1896 года.

   Крэл подошел к обитой серым  бархатистым  пластиком  двери  и  еще  раз
Прочел небольшую скромную,  табличку:  "Фирма  существует  с  1896  года".
Значит, это не было инсценировано специально для Лейжа...
   Войдя в приемную, Крэл спросил у склонившегося над столом служащего:
   - Простите, я могу видеть управляющего?
   - Да, пожалуйста, он сейчас  у  себя,  -  указал  конторщик  на  дверь,
продолжая писать.
   - Разрешите?
   - Прошу вас.
   Поднявшийся  из-за  стола  плотный  мускулистый  человек   представился
коротко:
   - Хук.
   Крэл назвал себя.
   - Хорошо, что вы меня застали, - сказал Хук. - Присаживайтесь.  Я  ждал
вас, уверен был, что вы появитесь. Только не знал,  когда  именно.  Думал,
придете гораздо раньше. Из-за вас я здесь, в конторе, стал бывать  гораздо
чаще. Даже все архивные дела привел в порядок.  Впрочем,  если  позволите,
перейдем к делу. Скажите, вы  окончательно  оставили  работу  в  институте
доктора Оверберга?
   - Да.
   - Жаль. Мы очень рассчитывали на вас.  Нам  казалось,  что  вы  сможете
закончить  исследование  и,  наконец,  синтезируете  фермент.  Человек  вы
способный и направление поисков выбрали правильное.
   - Спасибо, -  ответил  Крэл,  чтобы  что-нибудь  сказать,  и  продолжал
напряженно думать. Странно,  Хук  не  скрывает,  что  его  фирма  является
заказчиком темы.
   - Если не секрет, почему вы прекратили работу в институте Оверберга?
   - Я не делаю из  этого  секрета.  Даже  для  вас,  -  Крэл  ответил  не
задумываясь и тут же упрекнул себя за излишнюю запальчивость.  "Спокойней,
спокойней надо. Не следует спешить.  Схватка  только  начинается.  Значит,
Лейж сидел вот так же, в этом кресле и старался выдержать взгляд Хука.  Он
шел с отмычкой, а у меня ключ. Ему было трудней. У меня больше  шансов  на
победу". - Я не считал возможным оставаться в  институте,  где  тайком  от
сотрудников заключают сделки с фирмой, использующей научное  открытие  для
милитаристских целей.
   - Так, мне понятно ваше отношение к вопросу. А если вы ошибаетесь  -  и
мы докажем это, вы согласны продолжить исследование?
   - Нет.
   - Почему?
   - Я его уже закончил.
   Хук быстро повернулся к Крэлу.
   - Закончили?
   - Да. Разработка метода синтеза фермента  мной  завершена  уже  полгода
назад. Код излучения... В лабораторных записях его нет. Код вы не нашли  и
не найдете. Он здесь, -  Крэл  осторожно  постучал  пальцем  по  виску.  -
Хранилище более надежное, чем так называемый личный сейф в лаборатории.  В
том копались чуть ли не ежедневно.
   Хук откинулся в кресле и, слегка  раскачиваясь,  рассматривал  бледное,
внешне очень спокойное лицо Крэла. "Парень, кажется, не промах.  Убеждения
убеждениями, а своего, видимо, упускать не намерен".
   -  А  я  вам  не  верю,  дорогой  Крэл.  И  давайте  выпьем.   Вы   что
предпочитаете, рюлат или покрепче?
   - Пожалуй, покрепче, только с содовой.
   - Превосходно. - Хук подошел к бару, вмонтированному в  книжные  полки,
любезным жестом пригласил Крэла и наполнил рюмки.
   - Рекомендую добавить немного гранатового соку.
   - Спасибо.
   - Итак, вы утверждаете, что код всегда при вас. А  может  быть,  вы  не
получили фермента. Где гарантия? - Хук пристально посмотрел на Крэла из-за
поднятой рюмки. - Впрочем, давайте проще, - рюмку он  опрокинул  в  рот  с
явным удовольствием и аккуратно поставил  ее  на  стеклянную  полку.  -  Я
человек деловой. Сколько  стоит  фермент?  Прописи,  подробная  рецептура,
методика, код излучения - словом, все?
   - Продавать открытие я не намерен.
   - Даю тридцать тысяч.
   - Мне нужно другое.
   - Понятно, помешать нам с Ваматром. Пятьдесят.
   - Мне они не нужны.
   - Ведь это целое состояние. Сто!
   - Нет. Только работа вместе с доктором Ваматром.
   - Вот как! -  Хук  рассмеялся.  -  Но  ведь  вы  пацифист.  Как  же  вы
соглашаетесь сотрудничать с нами, если  убеждены  в  наших  милитаристских
стремлениях?
   - Несколько минут назад вы заверяли меня в обратном.
   - И вы поверили?
   - Конечно, не поверил. Я тоже не верю  вам,  как  и  вы  мне.  Не  верю
вывеске, обещаниям. Ни тем,  которые  вы  давали  Аллану  Лейжу,  ни  тем,
которые собираетесь дать мне. - Упоминание о Лейже, казалось, не произвело
на Хука никакого впечатления. Крэл  впервые  остановил  взгляд  на  хорошо
отчеканенном, бронзово-загорелом лице  Хука.  "Умен,  несомненно  умен.  С
хитрецой, а глаза усталые-усталые. И страшинки в них нет. Странно. А какое
у него было лицо, когда он посылал к Лейжу палача Рвала?"  -  Я  хочу  все
проверить сам. Я с радостью, и  притом  без  сотни  тысяч,  отдам  в  руки
доктора Ваматра свое открытие, если цель его работы  гуманна,  но  я  буду
бороться и с ним, и с вами, если вы попытаетесь использовать  открытие  во
вред человеку.
   - Вы очень самоуверенны.
   - Может быть. Однако я уже действую. Больше того, рассчитываю на успех.
- Крэл поставил на стол Хука две кюветы. - Вот доказательство.
   - Чего?
   - Того, что доктор Ваматр использует в особняке Койфа протоксенусов.
   - Говорил я Ваматру!..
   - Простите, я не расслышал, - притворился Крэл.
   - Да так, пустое... Разоблачаете, значит? - Хук не сводил глаз с Крэла.
От него не ускользало ничего. "Молодой человек держится хорошо. Неважное у
него здоровье, но волевой, умеет не показать волнения. Молодец.  Вот  этот
сможет стать хорошим помощником, а то и  преемником  Ваматра".  -  Вы  мне
нравитесь, Крэл. Итак, вы спешите попасть в лабораторию?
   - Спешу, пока обладаю монополией синтеза фермента, без которого  у  вас
не идут дела. И пойти, как вы понимаете, не могут.
   - Ответ  хорош.  Монополия.  Правильно  рассуждаете  -  монополии,  как
правило, не долговечны. Действительно, откроет еще кто-нибудь. Обязательно
откроет. Такова жизнь, таков  человек.  Но,  кажется,  не  только  желание
"разоблачить" фирму притягивает вас в Холп.
   - Холп?
   - Холпы - знатный, старинный род. Обедневший, разорившийся.  Их  именье
купил в свое время Койф, а мы его арендуем. Там у нас лаборатории.
   - И там работает Ваматр?
   - Да, - Хук помолчал, не переставая улыбаться.  -  Инса  тоже  работает
там.
   Холп, Холп. Ведь он не раз проезжал мимо этого местечка. Кто мог знать,
что в Холпе лаборатории, которые он с таким трудом  разыскивает.  Все  так
таинственно, скрытно, и  вдруг  Хук  запросто,  как  о  чем-то  совершенно
обыденном, говорит о потаенном месте. Ловушка? Подвох? И это упоминание об
Инсе...
   - Прошу прощения, я бы хотел вернуться к началу разговора.
   - Извольте. - Хук убрал улыбку, сцепил пальцы  и  положил  перед  собой
руки. - Я готов допустить вас в лаборатории доктора Ваматра, так как иного
способа заполучить фермент пока не вижу. Пока. Однако мы не доверяем  друг
другу. Согласитесь - это так. Значит, выход один: полное подчинение нашему
режиму, соблюдение тайны.
   - Не пойму вас, то вы убеждаете меня в гуманности ваших разработок,  то
требуете секретности, словно выполняете заказы военных.
   - Здесь нет  парадокса.  Ведь  приходится,  особенно  в  наши  времена,
засекречивать не только работы, имеющие  военное  значение,  но  и  такие,
которые еще рано отдавать людям. Итак?
   - Я согласен.
   - В таком случае, я включу вас в  число  сотрудников  доктора  Ваматра.
Однако мне нужны гарантии. Сами понимаете, никакие ваши  устные  заверения
меня убедить не могут.
   - И ваши не убедят меня.
   - Ну что же, позиции вполне определились.  Надеюсь,  они  изменятся,  а
пока...
   - А пока,  -  подхватил  Крэл,  вставая,  -  контракт  на  три  года  с
письменным  обязательством  не  разглашать  сведений  о  работах   доктора
Ваматра.
   - Совершенно верно. И если...
   - Если, - быстро продолжил за Хука Крэл, - если я нарушу слово,  то  вы
не сможете поручиться за мою безопасность.
   Хук продолжал сидеть, сложив руки на  животе,  немного  раскачиваясь  в
кресле, а затем, видя, как все больше и больше бледнеет Крэл, как начинают
подрагивать его губы, встал.
   - Не будем усложнять вопрос, дорогой Крэл. Мне кажется, лучше надеяться
на сотрудничество. Половинчатость здесь не годится,  и,  поверьте,  только
при полном доверии мы сможем достигнуть цели. Что же касается  формы,  то,
увы, форма обязательна.
   Хук вынул из стола  бланки  и  протянул  Крэлу.  Крэл  заполнял  бланки
быстро, почти машинально, только фразу - "обязуюсь не разглашать сведений,
полученных в лаборатории" - прочел  дважды.  Вспомнилось  сказанное  Хуком
Аллану Лейжу: "Мало ли что может произойти  с  человеком...  Автомобильная
катастрофа, внезапно оторвавшийся кусок карниза...  Тонут  вот  еще  люди.
Тонут. И при самых различных обстоятельствах"...
   - Пожалуйста,  -  Крэл  решительно  протянул  главе  фирмы  подписанный
контракт. - Как будто теперь все по форме. Между прочим, я  один,  у  меня
нет  родных,  семьи,  и  я,  вероятно,  в  этом   отношении   удовлетворяю
требованиям   очень   предусмотрительного   доктора   Ваматра.   Он   ведь
предпочитает брать на работу холостяков и незамужних.
   Хук рассмеялся. Просто, не деланно, но от этого смеха Крэл поежился.
   - Несемейных у нас и в  самом  деле  большинство.  Молодежь.  Но,  черт
побери, как правило, они именно у нас и становятся семейными.
   - Если я правильно понимаю, - неуверенно начал Крэл, -  вы  заставляете
подписавших контракт жить на территории парка Холп?
   - Заставляем?  У  вас  странное  представление  о  наших  возможностях.
Коттеджей не хватает. Хорошо бы, конечно, построить еще штук  пять,  но...
Пока не можем. При лаборатории живут многие, почти все. Удобно, а в город,
ну что же, в город на машине - минут сорок.
   Хук размашисто подписал контракт и предложил:
   - Теперь по бокалу рюлата?
   - Нет, увольте.
   - Как вам угодно. Адрес вы знаете, если успеете собраться, приезжайте в
Холп, ну, скажем, в понедельник. Вас устроит?
   - Устроит, - замялся Крэл.
   - Может быть, вы хотели позже? Пожалуйста.
   - Нет, нет, чем скорее - тем лучше, я... скажите,  а  в  Холп  ехать...
Самому ехать?
   -  Ну  конечно.  Впрочем,  если   хотите,   присоединяйтесь   к   моему
заместителю. Он обыкновенно отправляется  в  Холп  часов  в  десять  утра.
Доктору Ваматру я сообщу о нашей договоренности. Так как? Предпочитаете на
нашей машине?
   - Нет, я на своей.
   - Как вам  удобнее.  Пожелаю  всего  доброго.  Еще  раз  хочу  выразить
надежду, что вы сработаетесь с доктором Ваматром, хотя он и... как бы  это
сказать, сложный человек.
   Крэл промолчал. Хук проводил его  до  двери  кабинета,  и  там,  уже  у
дверей, Крэл спросил:
   - Скажите,  пожалуйста,  а  фирма  действительно  существует  с  тысяча
восемьсот девяносто шестого года?
   - Да, это  мой  дед  учредил  ее.  Крепкий  был  старик.  Он  держал  в
провинциальном городе маленькую аптеку.  В  витринах  огромные  стеклянные
шары,  груши  с  разноцветной  водичкой  и  всякая  мелочь  на  прилавках:
примочки, горчичники, клизмы. Сводить концы с концами помогали конфетки  и
зельтерская. Но дед не унывал, его интересовало  другое  -  он  следил  за
специальной литературой и, вероятно, раньше других  оценил,  какую  пользу
можно извлечь из адреналина, открытого в 1895 году Цибульским и  Оливером.
В 1896 году у  деда  уже  была  фирма.  Крохотная  еще,  однако  в  начале
столетия, когда синтезировали кристаллический адреналин,  дед  развернулся
во всю. Не упустил он и открытие Эйхарна - новокаин - и  разбогател.  Отец
приумножил состояние семьи, а я... я увлекся протоксенусами, которые, если
мы чего-то не придумаем, сожрут фирму, процветающую  с  девяносто  шестого
года... Ну, посмотрим. Всего хорошего, Крэл. Главное - не болейте.
   - Я не буду болеть, - испуганно ответил Крэл. - Мне нельзя болеть!
   Из конторы фирмы Крэл пошел не к выходу, а в  конец  коридора.  Там,  у
широкого окна, он  стоял  минут  десять,  стараясь  собраться  с  мыслями,
сообразить, что же происходит. Площадь Палем,  лежащая  на  восемь  этажей
ниже,  будто  раз  навсегда  заведенная,  вращала  вокруг  фонтана  потоки
автомобилей и разбрасывала их по лучащимся из нее  проспектам...  Контракт
подписан, обязательство дано, и  Хук  может  впустить  ко  мне  в  комнату
лимоксенусов, может растерзать, заставить... И это сейчас, в  наше  время.
Будто и на виду, и вместе с тем тайно от всех...  Казалось  странным,  что
светит солнце, где-то совсем близко, в конце вон того, подернутого  жарким
маревом проспекта плещет океан, город полон жизни, люди  спешат  по  своим
делам, читают газеты, выбирают в парламент, а здесь, на  восьмом  этаже...
существует фирма с 1896 года...


   Крэл думал, что спать в ночь на понедельник он вообще не сможет, однако
проспал до утра. Крепко и без снов.  "Дисмен"  был  приготовлен  накануне,
вещи тоже, оставалось... оставалось ехать.
   Город он миновал быстро, а на шоссе, ведущем в Холп, сбавил  газ,  ехал
медленно,  жадно  впитывая  впечатления  от  не  раз  виденной  и   всегда
привлекавшей  его  дороги.  Широкие  долины  с  пологими  холмами   вдали,
аккуратные   деревушки:   чистенькие,   зеленые,   с   домами,    укрытыми
темно-красной  черепицей,  с  обязательными   островерхими   колоколенками
маленьких церквей, сторожащих покой округи... Может быть,  и  не  придется
больше увидеть все  это...  Утренняя  свежесть  казалась  еще  никогда  не
испытанной. Хотелось упиваться ею и не думать о том, что ожидает, в Холпе.
А в Холп тянуло. Пожалуй, сильнее, чем когда-либо.
   Начался лес. Заповедный участок. Дорога стала тенистей, воздух  влажным
от утренней росы, еще надежно сохраняемой плотной листвой. Встречных машин
не было, думалось лениво, и от резкого  гудка,  раздавшегося  сзади,  Крэл
вздрогнул. Его догонял Нолан.
   Крэл затормозил и вышел из "дисмена". Нолан подъехал  вплотную  и  тоже
вышел из своей машины. Все такой же, нестареюще-элегантный, одетый  модно,
со вкусом. А лицо, как показалось, стало серым, глаза беспокойными. И  все
же теплыми, по-прежнему участливыми.
   - Вы решили, Крэл?
   - Я подписал контракт. После беседы  с  Хуком  зачислен  в  лаборатории
Ваматра.
   - Так. Значит, подписали... Ваматр теперь станет сильнее. Станет  очень
сильным.
   - Или зависимым.
   - Не знаю, Крэл, не знаю. Не могу понять вас. Хочу верить в  вас  и  не
могу.
   - Простите меня, но вы... вы сами рушите то, что создали во  мне,  чему
учили. Признаюсь, чем больше вы восстанавливаете меня против Ваматра,  тем
больше мне самому хочется проверить, что же такое Ваматр.
   - Почувствуете.  Вполне.  Узнаете  его,  необузданного  в  любого  рода
страстях и увлечениях, и не устоите. Вы... вы,  конечно,  поддадитесь  его
влиянию. Я все время пытаюсь отыскать истоки его  притягательной  силы.  Я
никогда не верил в его способности, не считал большим ученым.  Каюсь,  был
убежден, что после гибели Эльды и Бичета дело его замрет. А  он  продолжал
свое. Больше того,  возле  него  собралась  группа  талантливой  молодежи.
Почему? Я знаю Ваматра, знаю слишком хорошо. Он отвратителен как  личность
и малоуважаем как ученый. Он  привлекает  людей  не  как  человек,  а  как
протоксенус.
   - А может быть, вы заблуждаетесь?
   - Нет. Вспомните его музыку. Вы ведь были  у  Койфа,  убедились,  каким
способом он влияет на  людей.  Поначалу  у  него  собирался,  ну  как  вам
сказать, собирался небольшой замкнутый кружок почитателей,  а  теперь  это
уже выступления перед десятками влиятельных и очень богатых людей, готовых
пожертвовать средства для его омерзительных опытов. Он держит этих людей в
своих руках. Музыка! Музыка  Ваматра  отвратительна.  Это  не  возвышающее
творчество.  О  нет!  Его  музыка  только  пробуждает  в  человеке  темные
инстинкты... Она... она и явилась причиной гибели Эльды.
   Крэл взял Нолана за руку. Рука была холодной,  впервые  такой  мертвой,
безответной. Взор Нолана  блуждал.  Что  с  ним?  Неужели  Альберт  Нолан,
человек незаурядного ума, стойкой воли, большой энергии, теряет власть над
собой?.. В лесу было тихо, ласково,  лучи  солнца  уже  прорвались  сквозь
густую сочную листву, прогрели лес, и лес  наполнился  душистыми,  пряными
испарениями. Хорошо, хорошо ведь кругом, почему же люди так мучаются,  так
ненавидят друг друга?
   - А если вы ошибаетесь, если Ваматр...
   - Нет, нет, Крэл. Нет, дорогой, я сужу трезво. Вы еще не знаете  всего,
не представляете, что делается там, в Холпе.
   Нолан замолк, оглянулся, словно впервые увидел  лес.  Влажный,  теплый,
веселый.  Нолан  глубоко,  с  наслаждением  вдохнул  воздух,   даже   чуть
улыбнулся, и Крэлу показалось, что глаза у Нолана стали прежними.  Но  это
продолжалось недолго - совсем близко прожужжал рогач. Нолан, вырвав  руку,
с отвращением ударил жука на лету, жук отлетел в траву и там замер.
   - В Холле они сделали много, - тихо, чуть  дрожащим  голосом  продолжал
Нолан, - но, не имея фермента, они не могут пойти дальше, и  Ваматру  пока
ничего не остается, как пробавляться  музыкой.  Для  этого  он  достаточно
изучил протоксенусов. На людей действуют не только звуки,  на  них  влияют
протоксенусы,   стимулированные   этими   же   звуками.   Влияния    этого
недостаточно, чтобы умертвить - Ваматр приобрел опыт, - но довольно, чтобы
убить волю, подчинить, сделать людей послушными,  готовыми  выполнять  его
желания, его противоестественные, античеловеческие замыслы.
   - Если это так...
   - Да, я уверен в этом,  и  я  не  остаюсь  пассивным,  Крэл.  Вето  мое
оказалось недействительным, и теперь я  изыскиваю  способы  нейтрализации,
анабиотизации протоксенусов. Но вот вы, Крэл...
   - Что я?
   - Вы идете к нему... Ваматр у меня отнял  все.  Он  всегда  посягал  на
самое дорогое для меня, на самое нужное мне... Теперь, Крэл, ваша очередь.
   - Но ведь я буду бороться, я...
   Нолан не слушал Крэла.  Изящно  опершись  на  автомобиль,  он  рассеяно
смотрел вокруг и брезгливо, автоматически, но неустанно отгонял комаров.
   - Мы скоро закончим работу  над  генератором,  способным  противостоять
влиянию протоксенусов. Но вот вы... У вас код синтеза фермента. Когда  код
станет известен Ваматру, он вновь сможет разорвать  кольцо,  получить  еще
более  могущественные  существа.  И  это  будет  по-настоящему  страшно...
Справятся ли с ними наши генераторы?
   - Я не отдам, поверьте, я не позволю ему употребить открытие во зло!
   - У меня была надежда только на вас, Крэл. Но вы... вы настоящий ученый
и не способны принять что-нибудь на веру.  В  этом  ваша  сила  и  ваше...
уязвимое  место.  Вы  целиком  отдаетесь  науке  и,  естественно,   хотите
проверить мои представления об открытии, убедиться в состоятельности  моих
опасений.
   - А вы хотели, чтобы я верил вам слепо? - Что-то жестокое  и  вместе  с
тем, как показалось Крэлу, жалкое промелькнуло во  взгляде  Нолана.  -  Не
обижайтесь, - спохватился Крэл, - поверьте, я не хотел оскорбить  вас,  но
согласитесь, ситуация трудная. Вы ведь всегда  учили  нас  служить  науке,
любить ее...
   - Да, и сам служил  ей,  и  сам  любил  ее.  Теперь  любовь  обернулась
ненавистью, и  я  не  разрешаю  себе  заниматься  любимым  делом.  Знаете,
существуют  разные  формы  схимничества,  подвижничества,   но,   пожалуй,
добровольный отказ от возможности ублажать свое тело,  плоть  куда  легче,
чем монашество духовное. Я не  разрешаю  себе  заниматься  творчеством,  я
давлю в себе желание открывать новое, и меня мучит  жажда.  Жгущая  жажда!
Насколько же такой, духовный пост тяжелее телесного!..  А  Ваматр,  Ваматр
необуздан, ни в чем не хочет и не считает нужным сказать себе "нельзя!" Ни
в любви, ни в занятиях музыкой, ни в науке...  Вы  слишком  много  знаете,
чтобы идти к Ваматру. Любым способом они добудут у вас код.
   - Я взвесил все и я хочу посмотреть, что делается на Венере.
   Нолан не понял, причем тут Венера, но и не заинтересовался.
   - Итак, вы решили твердо?
   - Да.
   - Напрасно. К Ваматру может пойти  или  человек,  не  знающий  секрета,
такой, как Лейж, или тот, кто сильнее вас. Например, я. Но и  я  не  пошел
бы. Я боюсь, Крэл, понимаете, боюсь.
   - Чего?
   - У вас не хватит сил, и вы под угрозой, под  внушением,  под  влиянием
протоксенусов не выдержите, отдадите код.
   Нолан обернулся - он раньше Крэла услышал шум машины, идущей из города.
"Мерседес" проехал  мимо  них,  не  сбавляя  скорости,  и  вдруг  шагах  в
пятидесяти затормозил у обочины. Машину вела Инса.
   - Я никак не могу повлиять на ваше решение?
   - Никак.
   - Тогда возьмите вот это. Если вам будет трудно, ну, понимаете,  совсем
трудно, примите.
   - Это яд?
   - Крэл!
   - Что же тогда?
   - Препарат, который поможет вам быть сильнее.
   - Вы тоже пользуетесь им?
   - Случая не представлялось. Прощайте, Крэл. Я сделал  все,  что  только
мог, и больше того, что  хотел.  Поезжайте,  а  я...  я  буду  бороться  с
Ваматром и... и с вами, Крэл, когда  вы  окажетесь  единомышленником  моих
врагов.
   Нолан развернул машину и поехал по направлению к  городу.  Крэл  сел  в
"дисмен" и медленно, очень медленно двинулся к Холлу. Какое-то время  Инса
ехала следом, а потом догнала, поравнялась с ним.
   - Крэл!
   Он не отозвался, не повернул головы. Инса еще раз  позвала  его,  потом
резко нажала на акселератор, машина рванула, обдала машину Крэла  пылью  и
скрылась впереди.


   К парку Холпа Крэл подъехал в полдень. Старинные  кованые  ворота  были
открыты.  Одна  половина  ворот,  перекошенная,  с  заржавевшими  петлями,
видимо, вообще никогда не закрывалась, внизу  она  поросла  травой,  а  по
вертикальным ее прутьям побежал вьюнок. Крэл вылез  из  "дисмена",  сорвал
для чего-то розовый  граммофончик  и,  вдыхая  сладкий  запах,  исподлобья
смотрел в  парк.  В  густой  зелени  едва  виднелись  кирпичные,  добротно
построенные здания.  За  ними,  поднимаясь  над  могучими  вязами,  стояла
железная, явно современной постройки башня. Слева,  на  возвышенной  части
территории, расположились коттеджи. Возле них деревья были  помоложе,  там
было солнечней, светлее, и оттуда  доносились  голоса  и  смех  игроков  в
волейбол.
   Крэл отбросил граммофончик, сел в  машину,  и  в  это  время  прозвучал
колокол. Кто-то вызванивал весело, игриво и долго, звонил до тех пор, пока
не  опустела  спортплощадка,   пока   не   потянулись   от   коттеджей   к
кирпично-красным корпусам люди.  Шли  они  группами,  по  двое,  по  трое,
оживленно переговаривались, смеялись.
   Молодой  человек  с  полным  загорелым  лицом   остановился   рядом   с
"дисменом".
   - Добрый день. Разрешите  представиться  -  Ялко.  Петер  Ялко.  Доктор
Ваматр поручил мне встретить вас и устроить здесь.
   Ялко  замолк,  явно  ожидая,  пока  Крэл  протянет  руку.   Рукопожатие
получилось крепким, и улыбка на лице встречавшего стала уверенней.
   - Гараж за жилой зоной. "Дисмен" можно оставлять  там.  Механик  у  нас
отличный. Пьет, конечно, однако за пятнадцать - двадцать  монет  в  неделю
будет держать вашего коня в полном порядке. Вот с жильем... Вы  останетесь
в городе или предпочтете поселиться в Холпе?
   - Да я, собственно, еще не решил. Ездить в  город  далековато,  но  Хук
говорил, что коттеджей недостает.
   - Для вас он распорядился отвести один из резервных  -  экспедиционный.
Знаете, они неплохие. Удобны,  даже  комфортабельны.  Мы  жили  в  них  на
островах и были довольны.
   - В Тихом океане? Вы участвовали в опыте по... в опыте  по  уничтожению
острова?
   - Острова? Остров, конечно, остался на  своем  месте,  а  вот  живность
лимоксенусы сожрали.
   - Живность? Да как вы можете!.. Впрочем,  простите,  я  погорячился.  -
Крэл посмотрел на широкое, скуластое лицо Ялко, и оно  уже  не  показалось
ему столь добродушным, как в начале разговора. Крэл продолжил  значительно
суше: - Я слушаю вас, Ялко. Какие будут инструкции?
   - Инструкций не будет. Просто я покажу вам ваше  рабочее  место  и  ваш
коттедж. Пообедать можно  вон  там,  в  столовой,  или  позвоните,  и  вам
принесут в коттедж...
   На окнах были решетки, и Крэл сразу подумал: "А стекла  уже  вставили".
Глупо, конечно, прошло ведь года полтора с  той  ночи,  когда  Аллан  Лейж
запустил в окно тяжелым октонометром. Крэл  был  уверен  -  так  живо  все
описал Нолан, что  ему  предоставили  комнату  Лейжа.  "Где  же  запрятаны
динамики, объективы телеустройств? А  отверстия  вентиляционных  каналов?"
Мучительно  хотелось  все  обшарить,  изучить  каждый  уголок   помещения,
заставленного  аппаратурой  и  приборами,  однако  мысль   о   телеглазах,
просматривающих комнату,  остановила  его.  "Если  наблюдают,  то  отметят
нервозность, спешку, им может показаться, что  я  трушу.  Надо  исподволь,
постепенно  присматриваться  к  обстановке.  Не  упускать  мелочей,   быть
внимательным ко всему и осторожным с  людьми.  Этот  Ялко.  С  виду  такой
славный парень, и вдруг - "живность". Если он был там, он не мог не  знать
о скелетах аборигенов, заживо съеденных лимоксенусами. Неужели жестокость,
бессердечие,  цинизм  вот  так  запросто  могут  уживаться   с   радушием,
приветливостью, кажущейся добротой? Открытое лицо,  ясный  взгляд,  что-то
даже простодушное в манерах, жестах, и никакого смущения при упоминании об
отвратительном эксперименте, в результате которого погибли  люди!  Что  же
это?
   Окна были открыты,  тянуло  свежестью,  зеленый  полумрак,  заполнявший
лабораторию, действовал  успокаивающе.  Вид  знакомых,  таких  нужных  для
работы приборов будил приятные, теплые чувства. Только теперь Крэл ощутил,
как соскучился по родной обстановке лаборатории, как  ее  недоставало  все
эти месяцы. Хотелось тотчас взяться за отладку и настройку  гиалоскопа,  и
тут же подумалось: а для чего, для кого?
   Ялко, оставляя Крэла в  лаборатории,  предупредил,  что  доктор  Ваматр
сможет принять его вечером, часов около шести. До этого, если угодно, Крэл
может  ознакомиться  с   отчетами,   протоколами   -   словом,   со   всей
научно-технической документацией лаборатории.
   "Дают все сразу - узнавай, и ты, уже связанный  подпиской,  становишься
соучастником. Ловко".
   Стопка аккуратных папок лежала на столе. Приняться за них не терпелось,
но было страшновато. Что в них -  объективные  факты  или  завуалированная
ложь, беспристрастный анализ или подтасовка сделанных наблюдений?
   Внезапно потемнело, от налетевшего вдруг  ветра  в  парке  затрепетали,
зашелестели беспокойно листья, и хлынул ливень.  Теплый,  летний,  шумный.
Крэл схватился за прутья решетки  и  вдохнул  терпкий,  пахнущий  прибитой
пылью воздух.
   От ворот бежала Инса. Босая,  с  уже  мокрыми  от  дождя  волосами.  На
повороте к главному зданию она помахала кому-то невидимому бумажкой:
   - Петер, кричи ура! Телеграмма от Лейжа - генераторы работают!
   Ливень кончился, опять посветлело, а Крэл сидел за столом без движения,
так и не притронувшись к папкам... Телеграмма  от  Лейжа,  и  похоже,  нет
ничего  мрачного,  гнетущего  в  парке,  который  показался  Лейжу   таким
таинственным. Почему же Аллан Лейж сигнализировал Нолану совсем о  другом?
Изменили тактику, подстроили специально для меня? Ерунда, конечно...
   Работа заканчивалась в четыре.  Лаборатория  опустела,  затихла,  но  в
седьмом часу многие помещения  опять  ожили.  К  семи  часам  Крэл  вконец
изнервничался, ожидая вызова к Ваматру, не выдержал  и  вышел  в  коридор.
Тихо, пусто, застекленные двери, и за многими -  свет.  Сидят  и  работают
вечерами. Кто и зачем? Что они знают, все или каждый свое, не  подозревая,
каковы конечные  цели?  Сотрудничество  здесь  или,  как  утверждал  Лейж,
всепроникающая слежка, рождающая отчужденность, взаимную подозрительность?
   Крэл слонялся по коридорам довольно долго, устал,  и  когда  уже  решил
отправиться в коттедж, услышал звуки скрипки. Кто-то пиликал,  старательно
тренируясь, раз за разом выводя простенькую музыкальную фразу. Крэл  пошел
на звуки скрипки и вскоре  попал  в  тупиковый  коридорчик.  В  конце  его
светилась широкая, матового стекла дверь, и за ней виднелся темный силуэт.
   Крэл подождал, пока скрипач закончил свои упражнения, и постучал.
   - Да, да, войдите!
   Навстречу Крэлу почти  к  самой  двери  подбежал  щуплый,  очень  худой
человек и, подбоченясь, уставился на него. Из-под густых  бровей  смотрели
глубоко запавшие,  опушенные  неправдоподобно  длинными  ресницами  глаза.
Очень молодые, живые, пристальные. Ваматр оказался  неожиданно  маленького
роста и не таким стройным, каким выглядел во фраке там, у Койфа.
   - Ну вот, а я совсем забыл. Понимаю, понимаю, вы - Крэл.  Здравствуйте.
- Резко, даже откинув руки немного в стороны, Ваматр сомкнул их за спиной.
- Руки я не подам. Может статься,  что  протянутая  мной  приветливо,  она
будет отвергнута вами, и тогда...  Посудите  сами,  в  каком  положении  я
окажусь!  Оскорбиться,  указать  вам  на  дверь  после  стольких   усилий,
потраченных  на  то,  чтобы  вы,  наконец,   оказались   здесь?   Нет-нет,
рукопожатий не надо. Вы ведь уверены, что проникли в стан врага  и  теперь
стоите лицом к лицу с врагом номер  один.  Вы  обязались  -  перед  богом,
чертом или в силу чего-то там еще очень возвышенного  -  уничтожить  меня.
Испепелить. Так ведь? Можно не отвечать. Испепелить еще  успеете.  А  пока
посмотрите мою скрипку. Вам когда-нибудь  приходилось  видеть  инструмент,
созданный в Кремоне? Видеть не в  музее,  конечно,  -  там  таблички:  "Не
трогать!"  Довелось  ли  вам  в  руках  держать  непревзойденное  творение
мастеров  Позднего  Возрождения?  Николо  Амати,   Страдивари,   Гварнери,
прозванного еще при жизни дель Йозу - от Иисуса. У меня Гварнери.
   Ваматр, так и не дав Крэлу скрипку, подошел  к  нему  вплотную  и  тихо
спросил:
   - Вы уже были в башне? Нет? Очень хорошо. И не ходите туда. Вам нельзя.
Именно вам. Можете заглядывать куда  вам  вздумается,  но  к  ним...  Лейж
слишком много бывал у них. Тогда мы  еще  не  знали,  а  сейчас  у  нас  в
клинике... Чего же мы стоим? Давайте сядем.
   Крэл опустился на предложенное ему кресло и стал терпеливо  ждать,  что
станет делать Ваматр дальше. Ваматр молчал. В руках у  него  уже  очутился
большой блокнот, и он писал, не обращая больше внимания на посетителя.  Он
часто вскидывал голову и, закрыв глаза, выставив вперед острый подбородок,
замирал. Потом, медленно опустив голову,  продолжал  писать.  Тогда  Крэлу
видны были только гладко зачесанные  назад  черные  с  проседью  волосы  и
кончик внушительного носа с горбинкой.
   - Клиника небольшая, можно сказать,  крохотная,  но  наша  собственная.
Каких  трудов  стоило  ее  организовать,  сколько  потребовалось  средств.
Современное оборудование, расходы на  персонал...  Деньги,  деньги.  Вечно
проклятые Деньги... Мы непременно пойдем с вами туда  и  проведаем  Кирба.
Знаете, врачи обнадежили меня. Все уже идет как будто на  лад...  Скажите,
Крэл, Альберту удалось приохотить вас к энтомологии?
   - Я изучал энтомологию в университете и, кроме того...
   - Пустое! Надо знать ее как следует, по крайней  мере  знать  все,  уже
описанное в литературе, и  параллельно  с  этим  постоянно  знакомиться  с
нашими работами. Только тогда вы поймете, что  такое  насекомые.  Нет,  не
поймете. Никто из нас пока понять ничего не может. Если бы я был  умнее  в
сто раз и прожил еще сто лет, то и тогда не разрешил  бы  загадок,  решить
которые так необходимо... Пожалуй, Кирба мы проведаем с вами  сегодня  же.
Если разрешат врачи, конечно.
   Ваматр схватился за телефонную трубку.
   - Доктор Рбал? - Крэл вздрогнул при упоминании имени палача, терзавшего
Лейжа. - Это я. Добрый  вечер.  Скажите  мне,  дорогой,  скажите  хотя  бы
несколько слов утешения. Мне ведь  нельзя  нервничать,  вы  сами  об  этом
говорили, советовали мне... Не буду, не буду. Стану серьезным и послушным.
Ну как? - Ваматр слушал, не перебивая,  удовлетворенно  кивал  головой  и,
прижав трубку к уху, непрерывно перебирал разбросанные на столе мелочи.  -
Спасибо, спасибо, дорогой Рбал... За добрую весть благодарю!
   Трубку Ваматр положил на  рычаг  бережно,  засунул  руку  между  колен,
съежился, стал совсем маленьким и  говорил  тихо,  внимательно  поглядывая
из-под густых, какие бывают только у юношей, ресниц.
   - Метаморфоз - вот что дало  нам  возможность  получить  совершенно  не
известные на Земле виды. Вы знаете об этом, Крэл.  Но  учтите,  насекомые,
особенно выведенные нами, имеют еще много совершенно удивительных,  только
им присущих свойств. Они общаются на расстоянии, перестраивают себя, меняя
форму, это известно, но вот что примечательно: они  могут  на  расстоянии,
подчеркиваю - на расстоянии, влиять на процессы, протекающие в  организмах
других особей.
   - Влияют на перестройку тканей других особей? А может быть, - догадался
Крэл, - может быть, и других видов?
   - Совершенно правильно. И мы уже проверили это. Протоксенусы, когда  их
"много, когда они в расцвете сил и получают  все  необходимое  для  своего
развития, способны стимулировать  неспецифические  процессы  в  организме.
Интимные процессы, о которых наука  еще  так  мало  знает.  Какой  бы  вам
привести пример? Да взять хотя бы беременность.  Она  вызывает  у  женщины
мобилизацию гормональных и нервных сил, у одних она  пробуждает  дремавшие
до того возможности, у других  -  бывают  такие  случаи  -  может  вызвать
психоз. Вот и протоксенусы... Мы экспериментально установили их влияние на
вялотекущие  процессы,  например.  И  знаете,  Крэл,  как  это  и   бывает
частенько, все началось с пустяка. Помог случай. В вольер  поступил  новый
служитель. Пожилой человек,  болезненный  -  трофические  язвы  на  ногах.
Незаживающие, мучившие его много лет. Нужно отдать  справедливость  Лейжу:
он первый обратил внимание на это явление,  первый  заинтересовался  им  и
стал изучать.  Представьте  себе,  не  прошло  и  десяти  дней  с  момента
поступления служителя на работу при вольерах, как от его язв ничего, кроме
розоватых шрамов, не осталось. Лейж...
   - Простите, - не выдержал Крэл, - вы говорите об Аллане Лейже,  который
года два тому назад перешел к вам от Арнольдса?
   - Ну да. Так вот, Лейж с тех пор начал приводить к вольеру  язвенников,
и  оказалось,  что  вяло  протекающие  процессы  заживления   протоксенусы
способны активизировать. Тогда, о! - тогда мы были у  порога  открытия.  И
какого открытия! Но оказалось... оказалось, что протоксенусы,  как  и  при
беременности, тут аналогия особенно  чувствуется,  не  только  стимулируют
некоторые функциональные системы организма, но и могут...  могут  вызывать
психозы...
   Ваматр взял трубку телефона.
   - Алло, соедините меня  с  гаражом.  Спасибо...  Гараж?  Добрый  вечер,
Антони, я хочу поехать в город. Да, да, сейчас, если можно.
   Крэл встал.
   - Сидите, сидите. Я, наверно, не поеду... Да,  вызывают  психоз.  Какие
силы в наших руках, какие силы! И как мы слабы еще, ничтожны...  Два  часа
ежедневного пребывания у вольеров, на расстоянии четырех метров от  сетки,
- и Кирб, бедняга Кирб, от которого уже отказались  врачи,  ожил.  Каверны
его затянулись, туберкулез - безнадежная  форма!  -  излечен.  Кирб  будет
здоров. Теперь будет. Протоксенусы исцелили его, а могли  убить,  Крэл.  Я
вас прошу, пока... пока не ходите в башню...


   Теперь Крэл не  мог  не  думать  о  башне.  Чем  бы  он  ни  занимался,
настойчиво шевелилось беспокойное желание -  в  башню!  Разумеется,  сразу
вспомнилось,  как  мучился  Лейж,   стараясь   подавить   казавшееся   ему
противоестественным стремление к протоксенусам. Воспоминания о Лейже стали
почему-то раздражать. Лейж, Лейж, Лейж,  все  время  попадается  его  имя.
Думать о нем не хотелось, а вместе с тем мешали  вопросы,  так  или  иначе
связанные с ним. О какой телеграмме тогда, в дождь,  с  восторгом  кричала
Инса?
   Инса... Она и здесь, занимаясь научной работой, была такой же - немного
загадочной, простоватой и умной фабричной девчонкой с канатной... Об  Инсе
в Холпе говорили часто, говорили с доброй улыбкой  и  всегда  уважительно.
Чувствовалось, что она - задорная, смешливая и деловитая -  душа  здешнего
маленького общества. А общество здешнее... Еще трудно  судить  о  нем,  но
оно, кажется, интересней, чем можно было ожидать.
   На следующий день после разговора с Ваматром Крэл все-таки принялся  за
отчеты. Каждая проштудированная  папка  увлекала,  заставляла  задуматься.
Понемногу он стал привыкать к  своей  комнате,  хотя  и  не  переставал  с
опаской поглядывать на те места, где могли таиться приборы-соглядатаи.  Не
прошло и недели, а Крэла уже определенно тянуло в лабораторию.  По  утрам,
приняв душ, наскоро съев завтрак, он с удовольствием шагал от  коттеджа  к
кирпично-красному старинному зданию.
   В первые дни Крэл немного дичился, стараясь не показываться  на  людях,
но  вскоре  самыми  приятными  оказались  часы,  проведенные  в  столовой.
Вечерами, после ужина, оттуда почти никто не уходил. Работал  бар,  кто-то
танцевал под радиолу, кто-то  листал  журналы,  кто-то  играл  в  шахматы.
Столовая превращалась в клуб,  не  имевший  устава  и  постоянных  членов.
Беседы здесь возникали естественно, велись живо, непринужденно, остроумно.
Веселье,  молодое,  искреннее,  перемежалось  с  деловыми  разговорами   и
спорами, начинавшимися по самым различным поводам.
   Появление Крэла в Холпе ни на кого не произвело особенного впечатления.
К нему отнеслись  с  уважением,  как  к  молодому,  талантливому  ученому,
осуществившему синтез  фермента,  однако  ни  лестных  слов,  ни  излишней
почтительности не было. Чурался он поначалу сослуживцев - никто  ему  себя
не  навязывал;  стал  менее  настороженным  -  с  ним  говорили  запросто,
по-доброму и с шуткой.
   И все же Крэла не оставляли сомнения:  почему  увиденное  в  Холпе  так
непохоже на описанное Ноланом? Здесь все  изменилось,  или  Лейж...  Опять
Лейж...
   Каждый день Крэл собирался попробовать -  взять  и  внезапно  уехать  в
город. Неужели не задержат? А впрочем, никто ведь и не настаивает на  том,
чтобы он жил безвыездно в Холпе. Не настаивает... А  если  бы  он  не  дал
согласия? Может быть, тогда придумали бы  какой-нибудь  хитрый  ход.  Нет,
надо испытать. Вот пойду в гараж, сяду в "дисмен" и  поеду...  Но  поехать
никак не удавалось. Дни, проведенные над отчетами, -  а  отчеты  оказались
чертовски интересными, - мелькали быстро, к вечеру он очень  уставал  и  с
удовольствием отдыхал в "клубе".
   Потягивая через соломинку рюлат со льдом  и  гранатовым  соком,  лениво
просматривая газеты, Крэл обычно прислушивался к разговорам  за  соседними
столиками. Он ни разу не заметил, чтобы при  его  приближении  собеседники
умолкали или меняли тему разговора.  Еще  до  приезда  в  Холп  он  строил
хитроумные догадки, как выведать подробности эксперимента, поставленного в
Тихом океане, а об этом, оказывается, говорили открыто и просто.
   В  четверг  вечер  выдался  душным,  предгрозовым.  Не   то   сказалась
усталость, не то нервное напряжение последних дней, но самочувствие  резко
ухудшилось, и тревожно стало: вдруг опять начнется обострение.  Необходимо
будет сделать переливание крови,  а  здесь...  Клинику  Ваматр  так  и  не
показал. Ничего больше Крэл не узнал о загадочном Кирбе, ничего не узнал и
о башне: во вторник утром Ваматр  куда-то  уехал...  Поташнивало,  похоже,
повысилась температура. Опять началась боль в  подреберье.  Захотелось  на
воздух, и Крэл вышел из "клуба".
   На фоне темного неба серая башня была не видна. Скупо  расставленные  в
парке фонари высвечивали только  низкие  кирпичные,  корпуса,  и  свет  не
добирался до башни. Ее вроде и не было...  Что  получится,  если  все-таки
пойти к ним? Почему так насторожен Ваматр? В самом деле боится за меня или
хитрит, подталкивает - запретный плод влечет. Ерунда, конечно, я им нужен.
Может быть, здоровый нужнее?.. А вдруг протоксенусы помогут, вдруг  станет
легче, уйдет кошмар последних лет... Заболевание  кроветворной  ткани,  ну
что же, они влияют, как утверждает Ваматр, на процессы подобного рода,  не
исключена возможность выздоровления.
   Он шел и  шел  потихоньку  к  башне.  Она  стояла  довольно  далеко  от
кирпичного корпуса. Деревья столпились возле  башни  плотно,  и  непонятно
было, как это строители соорудили ее, почти не попортив столетних вязов.
   Над входом висела синяя лампочка. Сразу вспомнил - как в  детстве,  как
во время войны: темно, страшно ночами, а есть все же хотя и тревожный,  но
ободряющий сигнал. Скромный  синий,  едва  приметный,  но  показывающий  в
черноте, где убежище.
   - Добрый вечер, Крэл!
   Крэл вздрогнул. Он почему-то никак не ожидал услышать здесь голос Инсы.
   - Здравствуйте. - Больше ничего не хотелось говорить. Молчала  и  Инса,
но потом не выдержала:
   - Гроза будет.
   - Нет, не будет.
   - А вы откуда знаете?
   - Чувствую. Все утихнет. Тучи уйдут.
   Опять замолчали. Теперь надолго. Стояли, не глядя друг на друга.
   - Крэл, вам... вам хорошо у нас?
   - Не знаю.
   - О, даже такой ответ обнадеживает.
   - А вам зачем эта надежда?
   - Хочу, чтобы вы были с нами и попытались понять, почему мы боремся  за
вас. Чтобы сами, непременно сами разобрались во всем... Ага, а вот и капля
упала. Вот вторая. Крупная, прямо на нос.  Будет  ливень,  -  обрадовалась
Инса.
   - Нет, не будет, - упрямо и мрачно возражал Крэл.
   Инса подошла ближе и посмотрела ему в лицо.
   - Вы плохо себя чувствуете?
   - Ну что вы! Просто... просто синий свет.
   - Не ходите к ним.
   - Это запрет?
   - Просьба.
   Инса ушла. Возникла она в темноте возле башни внезапно, а  удалялась  в
свете желтых, неярких фонарей парка медленно, вновь  и  вновь  показываясь
из-за могучих стволов... В "клуб" пошла  или  уже  к  себе?..  Как  голова
кружится, слабость. Рано, черт возьми, рано быть следующему приступу! Ведь
совсем недавно клиника, полный курс радиотерапии... А закрыты ли  двери  в
башню?..
   Двери не запирались.
   Крэл опустился на тумбу и сидел у входа долго. До полуночи, Сидел ни  о
чем не думал, если можно ни о чем  не  думать,  сидел  просто  так,  чтобы
проверить - будет гроза или нет.
   Гроза не состоялась...


   В конце недели приехал Хук. Крэл из окна видел, как  машина  въехала  в
ворота, как вышел из нее хозяин фирмы, а через пять минут он уже входил  в
лабораторию.
   - Я прямо к вам, Крэл. Добрый день.
   - Здравствуйте.
   - Только сегодня узнал, что доктор Ваматр, оказывается, уехал из Холпа.
Вы уж извините, забросили вас  сюда  и  оставили.  Вероятно,  без  всякого
внимания. Как вы устроились, как нашли здешнее общество?
   -  Благодарю  вас,  устроен  я  хорошо,  а  что  касается   сотрудников
лаборатории... Я ведь только несколько дней здесь...
   - Понимаю, понимаю. Да,  люди  в  Холпе  разные,  сразу  и  не  узнать,
конечно. Ну ничего, освоитесь, и ясно станет: кто есть  кто.  Одно  только
могу сказать с уверенностью: молодежь у нас славная. Как работается?
   - Никакого определенного задания я от доктора Ваматра не  получал.  Вот
читаю, знакомлюсь с отчетами.
   - Это, разумеется, не мешает, но главное - надо поскорее  приступить  к
синтезу фермента.
   - На это я еще согласия не давал.
   - Дадите.
   - Вы уверены?
   - Конечно.
   - Вот как! Любопытно, каким же способом вы принудите меня. Призовете на
помощь Рбала?
   - Я не понимаю, причем здесь доктор Рбал, но отвечу: принуждать мы  вас
не будем. Сами забудете об осторожности,  когда  почувствуете,  что  можно
заглянуть в глаза чужим! Какой ученый устоит перед соблазном проникнуть  в
неведомое? Все вы готовы очертя голову ринуться в пропасть, если на дне ее
вам чудится тайна. Это лучшие из вас, а большинство... - Хук  презрительно
поморщился, - спешат, толкаются, отпихивают локтями и задом своих  коллег,
норовя первым - главное, чтобы первым, - заявить о сделанном открытии.  Не
обижайтесь, Крэл, и поверьте, мне немало пришлось повидать ученых,  в  том
числе и таких, которые считаются людьми вполне добропорядочными. Они  тоже
наперебой предлагали свои разработки,  заваливали  нас,  предпринимателей,
всяческими прожектами и, распинаясь, доказывали, что именно  их  изыскания
будут наилучшим образом способствовать...
   - Чему? - быстро спросил Крэл.
   - Да чему угодно, лишь бы способствовать. Мы, коммерсанты,  по  крайней
мере не лицемерим, не претендуем на ангельский чин. Мы знаем: не успею я -
перехватит заказ кто-то другой; не смогу, не сумею  наладить  рентабельное
производство - конкурент переплюнет  меня,  и  я  останусь  с  носом.  Так
скажите на милость, какая в этом случае разница между учеными и дельцами?
   - Огромная! Среди вас нет и в принципе не может быть ни одного Альберта
Нолана. Никто из вас, подобно ему, не бросит любимое дело и не отдаст себя
борьбе...
   - С чем? - Теперь Хук быстро задал вопрос и, сощурившись, посмотрел  на
Крэла.
   - Борьбе с людьми, готовыми нажиться на любом открытии, получить  барыш
даже в том случае, если открытие это будет использовано во вред человеку.
   - Мне очень жаль, Крэл, Альберт Нолан почитаемый  вами  учитель,  но  я
обязан сказать: он не только заблуждается, он - и это самое страшное, - он
маньяк. Я понимаю, вам трудно  будет  отказаться  от  иллюзий,  порвать  с
привязанностью, но вы к этому придете... Дело в том,  что  Нолан  в  своем
стремлении "разоблачить" нас, в своей неуемной ненависти к доктору Ваматру
зашел слишком далеко и становится опасным.
   - Это очень серьезное обвинение.
   - Я готов обосновать его. Живой пример тому - Аллан Лейж.
   - Живой?
   - Чему вы удивляетесь?
   - Профессор Нолан сказал мне, что Аллан Лейж, - Крэл спохватился, решив
не показывать, что именно ему уже известно о делах, творящихся в Холпе.  -
Профессор считает, что Лейж погиб.
   - Интересно. Нолан в этом уверен?
   - Да и убедил меня.
   - Послезавтра,  -  Хук  вынул  календарик,  поискал  в  нем  отметки  и
продолжил, - да, послезавтра вы увидите Аллана Лейжа. Живого.  Он  сегодня
вылетает из Касабланки. Кстати, у меня  к  вам  просьба.  При  встречах  с
Лейжем, при разговорах с ним не упоминайте по возможности имя Нолана.
   - Немного странная просьба. Вы не находите?
   - Нет. Я расскажу вам о Лейже, и  вы,  надеюсь,  согласитесь  со  мной.
История, собственно, такова. Доктор Нолан давно задался целью иметь у  нас
"своего человека".  Попросту  говоря  -  шпиона.  Уже  одно  это,  как  вы
понимаете, не делает чести знаменитому  ученому.  Мы  догадывались  о  его
намерениях, и  когда  Аллан  Лейж,  якобы  случайно  встречаясь  с  нашими
сотрудниками, стал намекать, будто открыл способ  получения  фермента,  мы
уверились в наших догадках. Я пригласил Лейжа к себе. Стоило  мне  немного
поговорить с ним, и я понял: парень он славный, толковый, но  Нолан  сумел
свихнуть ему мозги. Уже напичканный сведениями о нас, как о извергах, Лейж
сразу же ринулся в наступление. Как же, проник наконец в логово!  Лицом  к
лицу  с  таинственным  боссом,  прикрывающимся  вывеской  фармацевтической
фирмы.
   Хук сделал паузу. Намеренно. Но Крэл не выказал смущения.  "Слова,  все
слова, - подумал он, - посмотрим, как будут разворачиваться события".
   - Ну а я решил позабавиться, - продолжал тем временем Хук. - Кто же мог
знать, что все это так плохо обернется. Да, обернулось скверно. Тогда я не
придал  особенного  значения  своей  шутке,  сыграл  роль   этого   самого
таинственного босса и припугнул Лейжа.
   - Тонут вот еще люди. Тонут. И при самых различных  обстоятельствах,  -
процитировал Крэл, недурно подражая голосу Хука.
   Хук рассмеялся и тут же стал серьезен.
   - Альберт Нолан талантлив, а талантливый человек - талантлив  во  всем.
Значит, он сумел не только  до  мельчайших  подробностей  узнать  о  наших
переговорах, но и вас снабдил  соответствующей  информацией.  Очень  жаль,
Крэл, если и вы попали под его влияние.
   - Что же в этом дурного? Разве не естественно сочувствовать человеку, у
которого погибли жена и друг. Погибли в результате рискованных и ничем  не
оправданных экспериментов Ваматра.
   - Ваматр далеко не святой, конечно, однако в их смерти он не виновен. И
вы, Крэл, это отлично знаете.
   - А в гибели людей, заживо съеденных лимоксенусами, он тоже не виноват?
Или всю вину вы берете на себя?
   - Бред. Больное воображение Лейжа.
   - Простите, пожалуйста, эксперимент в Тихом  океане  -  это  тоже  бред
Лейжа?
   - Нет, зачем же.
   - Значит, фармацевтическая фирма все  же  пыталась  завоевать  симпатии
военных?
   - Пыталась, Крэл, пыталась. Но из этого ничего не вышло. Жалкие  потуги
дилетантов.  Идея  представлялась  очень  заманчивой,  подумать  только  -
беззвучная война! Лимоксенусы уничтожают  живую  силу  противника,  войска
наступающих без потерь занимают территорию,  на  которой  военная  техника
врага, энергетические и производственные ресурсы остаются неповрежденными.
Каково?! Нам казалось: стоит только продемонстрировать на острове "работу"
наших  маленьких  прожорливых  созданий,  как  нам  предоставят   огромные
субсидии, просто завалят деньгами, и Ваматр  получит  широкую  возможность
продолжать изыскания... Опыт прошел блестяще, и мы... мы получили отказ.
   Крэл  без  стеснения  изучал  лицо  спокойно  сидящего  напротив  Хука.
Хитросплетения, ложь, вечная забота о сохранении производственной тайны...
Да,  постоянная  тренировка  -  и   медальное   лицо   становится   совсем
непроницаемым. Военные отказались от такого эффективного  метода.  Ну  кто
этому поверит!
   - Говорите, военные отказались?
   - Да, Крэл.
   - Не следует этого утверждать. Я ведь прекрасно понимаю,  что  не  могу
проконтролировать всю деятельность вашей фирмы. Где-то, в каком-то филиале
вы продолжаете работу с лимоксенусами, и я не могу узнать об этом. Да и не
стремлюсь - это бесполезно. Я только не отдам вам того, чем располагаю,  и
хотя бы таким способом помешаю производству одного  из  средств  массового
уничтожения.
   Хук ничего не ответил Крэлу и поднял трубку. По телефону он  затребовал
дело за номером  2605  и,  когда  его  принесли,  молча  принялся  листать
объемистый том.
   - Вот здесь. - Хук развернул перед Крэлом  сложенный  в  несколько  раз
панорамный фотоснимок.
   - Что это? - Крэл невольно откинулся на спинку стула, глянув на картину
страшного уничтожения.
   - Это  фотоснимок,  сделанный  в  другой  экспедиции.  Там  применялись
средства, которые посерьезней лимоксенусов. Миллионная доля  грамма,  и  -
смерть.  Ампула  вещества,  не  так  давно  синтезированного  химиками,  и
водопровод города со стотысячным населением  приканчивает  это  население.
Ничто живое не уцелеет при соприкосновении с  ничтожной  долей  препарата,
уже запасенного военными в достаточном  количестве...  Да,  дорогой  Крэл,
лимоксенусы не выдержали конкуренции. Я потерял на них" немало  средств  и
чуть  было  не  упустил  время,  когда  можно  было  получить   заказ   на
изготовление приличной партии...
   - И вы... вы получили заказ?..
   - Да, конечно.
   - Это... это чудовищно!
   -  Крэл,  не  будьте  наивным.  Вам  преподнесли  несколько   красивых,
возвышенных, но в общем-то банальных идей, и вы успокоились,  считая  свое
мировоззрение сложившимся. На самом  деле  вы  много  времени  провели  за
гиалоскопом и, естественно, не  знаете  толком,  что  происходит  в  мире.
Впрочем, сейчас никто ничего не знает... Однако продолжу  о  вас.  Вот  вы
возмущаетесь, негодуете, готовы бороться со мной, с  Ваматром,  со  всеми,
кто пытается использовать  ваше  открытие  для  изготовления  оружия.  Ну,
хорошо, допустим, не сделаем оружия мы, ведь его сделают другие. И нас  же
побьют.
   Крэл встал,  подошел  к  окну,  потряс  для  чего-то  решетку  и  потом
обернулся к Хуку:
   - Видимо, надо уничтожать  в  мире  не  оружие,  а  что-то  такое,  что
заставляет людей делать оружие и порождает охоту применять его.
   Хук ничего не ответил и посмотрел на часы.
   - О, время идет быстрее, чем хочется.  Мне  предстоит  сегодня  сделать
множество дел в Холпе. Надо спешить. Я попрошу  вас,  Крэл,  побывайте  на
совещании у наших биохимиков. Ознакомьтесь,  пожалуйста,  с  их  задачами.
Совещание начнется в два у Петера Ялко... А о  Лейже...  о  нем,  если  не
возражаете, мы продолжим вечером. Я зайду к вам в семь.
   После совещания Крэл устал и злился. Дело было не в усталости,  он  это
прекрасно понимал. Злился он на себя. Не  устоял  на  совещании,  увлекся,
вступил в спор, увидел,  что  неправильно  ведутся  исследования,  и  стал
предлагать свою методику  облучения.  Зачем?..  Заманивают,  черти.  Будто
никто и не делает ничего специально, а чем больше знакомишься с проблемой,
тем более занятной она кажется... Возьму вот и уеду.  Хук  в  Холпе,  а  я
уеду. При нем. Что они предпримут, интересно?
   Колокол вызванивал окончание  рабочего  дня  не  так  замысловато,  как
обычно, - звонарь-доброволец спешил на состязания по легкой  атлетике.  На
территории парка чувствовалось оживление, то и дело  навстречу  попадались
сотрудники, и Крэла, пока он дошел  до  гаража,  несколько  раз  спросили,
пойдет ли он смотреть соревнования.
   В дверях гаража стояла Инса. Она не только успела надеть комбинезон, но
и уже вымазалась машинным маслом. Опять  в  кепке,  опять  такая  же,  как
тогда, в самый первый раз, на автостанции, отгороженной от неуютного  мира
толстыми зелеными стеклами. Стоило только  глянуть  ей  в  глаза  (они  не
спрятались за темными прямыми  ресницами),  и  почему-то  стало  спокойно,
злость унялась, потеплело на душе. В первые минуты еще шевелилась досада -
Инса стояла в дверях, и пройти в гараж не удалось, но  постепенно  ушло  и
это.
   - Крэл, вы молодец!
   - Спасибо.
   - Нет, я серьезно. Здорово вы их разделали. Они даже не сопротивлялись.
Теперь им все надо начинать сначала. Они поняли это, Крэл. Бедный Ялко, он
так старался.
   - Я читал его отчет по теме. Серьезный парень, но ведь не  то,  не  так
надо. Он все делал с трудолюбием и терпением паука, а нужно  заботится  не
столько об увеличении  количества  экспериментов,  сколько  о  том,  чтобы
свести их к небольшому числу решающих опытов.
   - Для этого нужны вы.
   Крэл не заметил, как получилось, что они уже не стояли в дверях гаража,
а сидели на  скамье.  Инса  откинула  голову,  подставив  солнцу  лицо,  и
прикрыла глаза. Она и не смотрела на Крэла, а он словно чувствовал на себе
ее взгляд, чувствовал, что нет для нее никакого тайника в нем. Она никогда
и ничем, ни единым жестом не старалась привлечь или понравиться, и  всегда
привлекала... Масло вот не стерла  со  щеки,  кепку  не  поправила,  и  не
думает, видно,  хорошо  ли,  что  солнце  безжалостно  высвечивает  ее  не
очень-то красивый, немного веснушчатый, сморщенный от удовольствия нос.  А
нос этот почему-то кажется таким симпатичным...
   - Не пойму, Крэл, зачем упрямство. Берите руководство темой.  Направьте
их всех на путь истины.
   - Не хочу.
   - Почему?
   - Я еще  не  составил  себе  представления  о  том,  что  именно  здесь
происходит.
   - Ага. Понятно. - Инса зажмурилась счастливо,  потянулась,  наслаждаясь
солнцем, и вдруг повернулась к Крэлу. - Скоро составите. Вот хорошо будет!
   - Что хорошо?
   Инса прислонила голову к стене  гаража  и,  выводя  что-то  пальцем  на
скамье, тихо спросила:
   - Вы все еще сердитесь на меня?
   - Не надо об этом.
   - Перед тем как поехать туда... в Рови, я читала ваши  отчеты...  Тогда
мне так хотелось побывать у вас. В институте Оверберга... Нельзя было... Я
познакомилась со всей документацией - ее  нам  доставлял  Хук,  и  поняла,
поверила: вот-вот должно свершиться. Еще усилие, еще одно, еще несколько -
и вы получите фермент. Каждый день, только просыпаясь,  я  думала:  а  он,
может быть, уже  сегодня  сделает  тот,  самый  последний,  самый  нужный,
решающий шаг к открытию... Я еще не знала  вас,  Крэл,  представляла  себе
другим...
   - Каким?
   - Постарше и... и похуже...  Не  знала,  а  видела,  как  вы  стоите  у
гиалоскопа, и вот появляется яркий  зеленый  пик  на  экране.  Устойчивый,
спокойный. Код найден, фермент получен, а это значит, что можно попытаться
осуществить разрыв.
   - Какой разрыв?
   - Разрыв кольца. Доктор Ваматр один раз уже сделал  это.  Метаморфоз  у
насекомых: яйцо - личинка - нимфа - имаго, и кольцо замыкается. Опять яйцо
- личинка - нимфа - имаго, и так тысячи  лет.  Круг  этот  лежит  в  одной
плоскости. Разорвать его,  выгнуть  виток  в  спираль!  И  Ваматр  выгнул,
получив разные виды протоксенусов. Вы ведь понимаете: ничего подобного нет
на Земле. Протоксенусы - это высочайшая стадия развития  насекомых,  но  и
они, обладающие таинственными свойствами и  еще  не  до  конца  познанными
возможностями, тоже осуществляют метаморфоз. Яйцо  -  личинка  -  имаго  -
нимфа. А если разорвать  и  это  кольцо,  если  еще  один  виток  спирали?
Подумайте только, ведь может получиться форма жизни столь совершенная, что
все известное до того покажется примитивным!
   Теперь она сидела верхом на скамье, совсем-совсем близко  к  Крэлу,  и,
заломив кепку, жестикулируя, горячо и убежденно говорила о том, как, по ее
мнению, нужно разорвать кольцо.
   - А дед не соглашается, - закончила она грустно.
   - Какой дед?
   - Ваматр. Мы его так зовем.
   - Он же не очень стар.
   - Все равно он - дед. Смешной и... страшный. Не согласен он со мною, но
опыты ставить разрешил. Крэл, вы мне поможете?
   Крэл насторожился. Что это, искреннее  увлечение  делом  или  еще  одна
уловка, предпринятая для того, чтобы выманить секрет?.. А Инса  продолжала
с энтузиазмом:
   - Я  уже  все  продумала.  Пока  для  первого  этапа  только.  Не  имея
характеристики излучения, мы не двинемся дальше. И даже  фермент,  -  Инса
умолкла на минуту, изучающе глядя на Крэла, - даже фермент не поможет. Как
же снять характеристики? Надо применить ваш метод работы на гиалоскопе.
   - Не годится.
   -  Знаю,  знаю,  сделать  запись  с  отдельных  узлов  нервной  системы
протоксенусов  чрезвычайно  трудно,  пожалуй,  просто  невозможно,  но,  я
считаю, о суммарном коде излучаемых волн судить нам  удастся.  Эксперимент
можно поставить красиво... Только вот, - Инса смущенно,  совсем  по-детски
завертела пальцем на скамье и, не глядя на Крэла, призналась:  -  Боюсь  я
их. Ненавижу и боюсь. Не  только  протоксенусы,  но  и  обычные  насекомые
омерзительны... Я злюсь на себя, презираю себя за то, что не могу побороть
отвращения к ним, и на зло себе ношу в брелке кусок  вот  этого  урода,  -
Инса, как мальчишка, совсем  не  стесняясь  Крэла,  расстегнула  блузку  и
вытащила прикрепленную к цепочке плоскую коробочку. - Ношу и ношу.  -  Она
подбросила ее на ладони и ловко, едва  уловимым  движением,  отправила  на
место. - Ночью не снимаю, а все равно мне от  них  противно  становится...
Завидую Ваматру: он целовать их готов. Насекомых. Всяких. Может быть, даже
пауков. Впрочем, пауки не насекомые. Те еще отвратительнее.
   Признание это затронуло что-то очень сокровенное в Крэле: он  увидел  в
Инсе себя, узнал в ней свое всегдашнее  стремление  преодолевать  преграды
тем настойчивее, чем они труднее и противнее. Крэл взял Инсу за  руку,  но
она сейчас же ее отняла.
   - Отведении для замеров надо  сделать  много.  Десятки.  Может,  сотни.
Подать их на сумматор, расположенный подальше от вольеров, и...
   - Стоп, стоп! Почему же подальше?  Надо  поближе,  как  можно  поближе,
чтобы исключить потери, случайные наводки.
   Инса долго не отвечала. Встала, заправила волосы под кепку  и  ладонями
отряхнула комбинезон.
   - Нельзя близко. Попробуем сначала на большом расстоянии и посмотрим...
Посмотрим, как  вы,  работая  на  гиалоскопе,  будете  снимать  показания,
руководить опытом и одновременно... и одновременно лечиться... Все дело  в
том, как вы будете себя чувствовать, находясь метрах в десяти - пятнадцати
от протоксенусов. Количество лейкоцитов будем  определять  постоянно.  Все
это, конечно, под наблюдением врача... Я пойду, Крэл.
   "Скоро семь. Никуда я не уехал. Как же это получилось?  Ага,  в  дверях
стояла Инса, и потом этот разговор... Башня, башня, Инса тоже о  башне,  о
лечении... А может быть, и она... Увидела тогда, на автобусной станции,  и
стало ей так же тепло, хорошо, так же неповторимо  радостно,  как  и  мне.
Ведь  бывает,  бывает  такое  невероятное  в  жизни!  Только  как  узнать,
проверить? Хочет вылечить, заботится... Хук, вероятно,  тоже  предпочитает
здоровых сотрудников больным... Не верю, не верю ей! Если смогла пойти  на
обман, если умеет так притворяться... Вроде и простить нельзя такое, а  не
удается не думать о ней... Милая, смешная... Вот убежала,  со  щеки  масло
так и не стерла. Стоит уже у ворот, Кто там с ней? Окружили  ее,  смеются,
верно, спорят, обсуждают результаты соревнования, она размахивает  руками,
что-то доказывает. Бойкая  и  толковая.  С  использованием  сумматора  она
хорошо придумала. Здорово может получиться. Это  то,  чего  не  хватало  у
Оверберга - протоксенусов. Их много в башне, и  если  не  удается  снимать
характеристику  излучения  у  отдельных  особей,  то  действительно  стоит
попытаться суммировать. В свое время Нолан именно  так  и  сделал.  Только
благодаря этому,  Ваматр  получил  протоксенусов.  Теперь  надо  повторить
примерно то же самое. В башне разместить установку..."
   С  пригорка,  на  котором  стоял  гараж,  башня  видна   была   хорошо.
Приземистая, серая, она ненамного возвышалась над кронами вязов.  Рискнуть
разве? А если действительно в ней исцеление...  Почему  Нолан  никогда  не
упоминал об этой возможности? Знает он о Холпе много, подозрительно много.
Занятно, кто же здесь у него "свой человек", как выражается Хук... Хук! Да
ведь восьмой час уже!
   Крэл почти бегом спустился с пригорка и через несколько  минут,  тяжело
дыша, вошел в лабораторию.
   - Простите, я...
   - Ничего, ничего, я у вас отдыхаю, - успокоил Хук, раскуривая сигару. -
Тихо здесь, хорошо, а день выдался хлопотливый. Вы курите?
   - Нет. Бросил.
   - А я вот надымил у вас, - сокрушенно заметил Хук.
   - Пустое. Здесь отличная вентиляция.
   - Как вы оценили работу Ялко?
   - Совещание прошло толково. Мне еще рано судить об их  работе,  но  уже
теперь я бы кое-что изменил в методике.
   - Мы возлагаем на вас большие надежды, Крэл.  Хочется,  чтобы  поскорее
ушли ограничители и вы включились в работу: нам нужен фермент.
   - Не подгоняйте меня. Мы ведь условились с вами - я должен иметь время,
чтобы разобраться в том, что здесь происходит... и происходило.
   - Вас волнует история с Лейжем?
   - Хотя бы.
   - Извольте. Я уже рассказал вам, как попал к нам Лейж.  Приняли  его  в
Холпе хорошо, хотя мы и знали, с какой целью он пришел, догадывались,  что
у него всего-навсего несколько кубиков фермента и секрет синтеза, пожалуй,
ему не известен. Насторожен он тогда был больше вашего. А тут я еще затеял
эту не очень остроумную игру, и получилось  худо.  Все  бы  это,  конечно,
уладилось, но вот протоксенусы... В ту пору мы не  знали,  каким  коварным
может стать их влияние...
   - Как, разве доктора Ваматра ничему не научила трагедия с Эльдой  Нолан
и Бичетом?!
   - О нет, столь мощное влияние  уже  было  изучено  и  найдены  средства
экранировки,   позволяющие   людям    безболезненно    находиться    возле
протоксенусов. Несчастье с Лейжем - это новый этап в познании  необычайных
существ. Здесь имело  место  более  тонкое  воздействие  протоксенусов  на
человека.  Подопытным  случайно  оказался  Аллан  Лейж.  Никто  тогда   не
подозревал, что протоксенусы способны на расстояний влиять  не  только  на
обменные процессы, но и на психику. К счастью,  не  на  всех  людей.  Лейж
оказался  особенно  восприимчив.  Здоровяк,  молодчага,  уравновешенный  и
веселый, - кто мог подумать, что именно он поддастся легче других!  Тянуло
его к протоксенусам, как алкоголика к бутылке. Он боролся с этим чувством,
а мы и не подозревали, и не справился с собой. Начался психоз.
   - В чем он выразился?
   - Неладное мы начали замечать, когда Лейж маниакально  стал  добиваться
участия в эксперименте. Бог мой, какие он закатывал истерики! Мы подумали,
что на островах он  успокоится,  и  взяли  его  в  экспедицию.  Совершенно
неожиданной для нас была его реакция на результаты опыта.  Кости  обезьян,
начисто обглоданные лимоксенусами, он принял за кости людей.
   - А может быть...
   - Ничего не  может  быть,  Крэл.  Возьмите  в  архиве  дело  N_0117.  Я
распоряжусь, и вам дадут его. Там вся документация, в том числе и акты  по
отчуждению,   списки   проживавших   на   острове    аборигенов,    списки
эвакуированных. Никто, разумеется, не собирался  ставить  опыт  на  людях.
Сами  понимаете,  этого,  прежде  всего,   не   требовалось.   Способность
лимоксенусов истреблять все живое и так хорошо была проверена.
   - А если произошла ошибка?
   - Нет, ошибки тоже не было. Эвакуированы были все, и все остались живы.
Просто с Лейжем уже творилось неладное. Обострение достигло  максимума  по
возвращении в Холп. Сразу же он бросился к своим  протоксенусам  и  вскоре
устроил нам такое... Вот здесь, в этой лаборатории. Он заперся  в  ней,  а
ему почудилось, что заперли его снаружи. Мне доложили о его поведении, и я
немедленно послал за доктором Рбалом. До приезда врача я пробовал говорить
с Лейжем. Не открыл он и мне.  Пришлось  говорить  с  ним  по  внутреннему
телефону.  Никакие  увещания  не  помогли.  Я  ему  говорил  одно,  а  он,
совершенно не понимая меня, твердил  другое.  Ему  чудилось,  что  у  меня
только  одна  злодейская  цель  -  принудить  его  выдать  секрет  синтеза
фермента.
   - Что же вы предприняли?
   - До приезда Рбала дверь я не разрешил взламывать. Надежду договориться
с Лейжем по телефону я оставил и пришел сюда опять. На мои просьбы открыть
дверь он отвечал бранью, и вскоре мы услышали звон разбитого стекла - Лейж
запустил в окно тяжелым октанометром. Затем наступила тишина.  Признаться,
мне стало не по себе: вдруг он что-нибудь учинит над собой.  Я  уже  решил
отдать команду ломать  дверь,  как  мы  услышали  гармонику.  Сомнений  не
оставалось - парень свихнулся окончательно. Приехал доктор Рбал.  Он  тоже
пытался уговорить Лейжа открыть  дверь,  но  тот  продолжал  играть.  Рбал
позвонил по телефону. Лейж долго не отвечал, потом ответил. Едва выслушав,
обругал врача, швырнул трубку и снова принялся за свою губную гармошку.
   - Вы знали, почему Лейж играл на гармонике?
   - Нет, Лейж рассказал нам  все  позже,  когда  дело  у  него  пошло  на
поправку. Тогда нам было не до гармоники.  Мы  решили  взломать  дверь.  Я
первым вошел сюда. Брошенная Лейжем  трубка  еще  раскачивалась  на  белом
шнуре. Почти все здесь было разбито, изуродовано, а сам  он,  скорчившись,
сидел в углу, вон на том столике. Вид у него был,  прямо  сказать,  дикий.
Лейж озирался по сторонам, никого из нас не узнавал, конечно.  Прикрываясь
руками, защищаясь от нас, от воображаемых лимоксенусов, он кричал, что  не
даст фермент, не может дать,  не  знает  секрета  Нолана.  Рбал  попытался
успокоить  его,  и  это  вызвало  особенно  резкую  реакцию...  Ничего  не
оставалось, как ввести аминазин.  Мы  еле  справились  с  Лейжем,  помогая
Рбалу. Он сделал ему укол под лопатку. Потом еще одна  инъекция,  и  Аллан
стих.
   Крэл встал, подошел к окну, затем к маленькому столику в углу, у входа,
на котором теперь опять в полном порядке стояли приборы, и оттуда  смотрел
на Хука. Хук все такой же - бронзоволицый, модально-спокойный, уверенный в
себе.
   - А динамики?
   - Что?
   -  Динамики,  микрофоны  для  подслушивания,  телеобъективы.  Все   это
действовало?
   - Глупости, Крэл. Этого еще нам не хватало. Нолан вам внушил? - это Хук
спросил очень строго, но ответа не получил.
   - Противно все как-то. Противно... Значит,  Рбал  ввел  Лейжу  изрядную
порцию аминазина, и потом?
   - Лейж был первым пациентом нашей маленькой клиники. Выходили его, и он
остался у нас, работает. Должен сказать, хорошо работает. Уравновешен,  не
возбудим излишне, даже с протоксенусами ладит. В атом ему помогли  приборы
и защитные приспособления, созданные в  наших  лабораториях.  Словом,  все
хорошо, но иногда он начинает все же нервничать. Не может спокойно слышать
имя...
   - Рбала?
   -  Нет,  -  усмехнулся  Хук,  -  Нолана.  Если  можно,  старайтесь   не
заговаривать с ним о Нолане. Впрочем, теперь  он  уже  не  так  болезненно
будет реагировать и на это, а вот вскоре после выхода из  клиники  каждого
вновь  появляющегося  в  Холпе  он  настороженно,   таинственным   шепотом
спрашивал:  "Вас  подослал  к  нам  Нолан?"  Больше  всего  почему-то  его
беспокоил молочник, который каждое утро привозил в нашу столовую продукты.
Стоило только появиться молочнику  в  Холпе,  и  Лейж  сейчас  же  начинал
выяснять, не подослан ли он Ноланом. Пришлось переменить молочника.  Ну  а
вы, Крэл, вы ведь и в самом деле от  Нолана,  так  что  при  разговорах  с
Лейжем...
   - Я не от Нолана.
   - Тем лучше, конечно, однако согласитесь,  мы  еще  далеки  от  полного
взаимного доверия.
   - Несомненно.
   - Можно только сожалеть об этом. Видимо, живуч закон, утверждающий, что
правд столько, сколько людей, считающих свою правду самой правдивой.
   Хук поднялся.
   - Мне пора. На днях в Холпе будет доктор.  Ваматр,  я  попрошу  его  не
таиться от вас, попробую уговорить его, Если он расскажет  вам,  для  чего
именно нужен фермент, то вы...
   - То я?
   - То вы не устоите!


   Уехать из Холпа на конец недели было совершенно естественно. Крэл так и
собирался сделать. Однако из этого ничего не вышло. Странно, но  никто  не
уезжал из Холпа в пятницу. "Плевать, конечно, что не уезжают, а я возьму и
уеду! Но почему все же никто не собирается ехать? Молчаливый заговор,  или
существует  все-таки  какой-то   непонятный   заслон...   Вероятно,   если
потребуешь сейчас машину, она окажется неисправной".
   - Алло! Гараж?.. Как там  насчет  моего  "дисмена"?..  Все  в  порядке?
Так... Хорошо, спасибо... Да, я собираюсь в город.
   Утром в субботу он не встал  с  постели.  Стоило  ему  не  появиться  к
завтраку, как из столовой позвонили. Теперь  в  коттедж  аккуратно  носили
еду. Из клиники пришел врач,  медсестры,  сменяя  одна  другую,  регулярно
навещали Крэла... Без помощи здесь не оставят, а может быть, и вылечат?..
   Читать не хотелось,  транзистор  раздражал.  Думалось  сумбурно,  почти
бредово, и все об одном. О башне, и это  как-то  переплеталось  с  мыслью,
постоянной и волнующей мыслью об Инсе. Входила очередная медсестра,  и  на
секунду казалось, что входит Инса, почему-то сменившая комбинезон на белый
халат...
   В воскресенье к вечеру самочувствие улучшилось, и  он  решил  выйти  из
коттеджа.
   Солнце на прощанье вызолотило парк,  и  он  стоял  неподвижный,  гордый
своим древним происхождением и уже смирившийся  с  торчащей  посреди  него
серой башней. Воздух был чист, прохладен,  и,  вдохнув  его,  Крэл  ощутил
бодрость, сбежал со ступенек, спеша окунуться в закатную красоту деревьев,
и тут увидел Инсу.
   Она сидела на скамеечке тихо, пригорюнившись, и похоже было, что  сидит
она здесь давно. Все то время, которое проболел Крэл.
   - Немного лучше стало, Крэл?
   - А вы почему не в городе?
   - В городе? - Удивление ее было неподдельным.
   - Ну да, почему вы не поехали в театр или, скажем, на ипподром? Сегодня
скачки. Вы любите скачки? Вы что, вообще никогда не выезжаете из Холпа?  Я
хотел сказать теперь, когда я здесь, не выезжаете. Стережете?
   - Не надо, Крэл. - Инса смотрела на него так, как никогда  не  смотрела
раньше. Сочувствие и скорбь, тревога, почти  отчаяние  промелькнули  в  ее
взгляде. И доброта. Доброта такая, с какой может смотреть только  женщина.
- Не надо... Я очень ждала...
   Но Крэл, хотя и увидел Инсу такой впервые, еще не  мог  остановиться  и
спросил резко, почти грубо:
   - Чего ждали?
   Инса снова стала  колючей,  высунула  кончик  языка,  наморщила  нос  и
выпалила:
   - Астрономов!
   Крэл сел на скамью, вытер капельки пота со лба.
   - Ничего не понимаю, каких астрономов?
   - А они едут в Африку. Два-три дня побудут в Холпе, и в кратер.
   - Инса, я был дураком. Я просто поверить не мог, Инса. -  Крэл  схватил
ее за руку, но она быстро отодвинулась от него, обхватила руками колено  и
раскачивалась потихоньку из стороны в сторону. - Инса!
   - Хотите с ними познакомиться? Они отличные ребята.
   - Инса...
   -  Я  никогда  не  смотрела  в  телескоп...  Не  пришлось.  Когда  была
маленькой, отец обещал, обещал, да так  и  не  сводил.  Телескоп  стоял  в
парке. Над обрывом. Надо было опустить монетку, и тогда давали посмотреть.
Как-то получалось, что мы не доходили до этого обрыва. Да и  вообще  мы  в
парк ездили всего два или три раза. Отцу все некогда было.  Занят,  занят,
занят. Все вечера в лаборатории. Допоздна... И погиб поздно  вечером...  В
лаборатории...
   Крэл не понимал, о чем она, слушал ее голос и никак не мог  сообразить,
что же можно сказать ей.
   - Инса, я поверил. Вашему взгляду поверил,  -  выговорил  он,  наконец,
пытаясь завладеть ее руками. - Я никогда...
   - Я уйду, Крэл.
   - Нет, нет, не уходите!
   - Тогда оставим это. У вас все равно ничего не выходит.  Не  умеете  вы
говорить... о себе. Все  еще  разговариваете  со  мной,  как  с  фабричной
девчонкой. И слов вы не находите подходящих...  Ну  почему  такое:  умный,
интересный человек, а как начинает  о  своих  чувствах  говорить,  лепечет
что-то несусветное?!
   - Инса!
   - Ну вот, уже обиделись.
   - Не выходит... Не выходит, говорите... Это правда. Ничего  у  меня  не
выходит.   Один   раз   показалось,   что   пришло   большое,   настоящее,
единственное...
   - О господи, теперь возвышенный стиль! А ведь вы и для себя еще  ничего
не решили... Ни обо мне, ни о себе... Обостренный самоконтроль, доведенный
до абсурда. Мечетесь, никому не верите,  и  трудно  вам.  Самому  с  собой
трудно. А по-моему, проще надо. Веселее, легче и больше веры в людей.
   - Пожалуй, это самое трудное... Верить? Верил я. Альберта Нолана считал
образцом человека и ученого. Счастлив был, что  мне  довелось  общаться  с
самим Альбертом Ноланом... И вот все летит к черту.
   -  Опять  крайности.  Становится  прохладно,  Крэл.  Вам  надо  одеться
потеплее.
   - Нет. В один день, вернее, в  одно  утро,  светлое,  мое  утро,  когда
я-распахнул окно лаборатории после трудной  и  особенной,  неповторимой  в
жизни ночи, вошел Нолан и сказал свое "нет" моему открытию.
   - Но он ведь не собирался присвоить открытие. Он сделал его до вас. Да,
мне кажется, он ничего не отнимал у вас, скорее дал вам.
   - Дал? Что же?
   - Свое отношение к жизни, свою  оценку  открытия.  И  вы...  вы,  Крэл,
последовали его убеждениям. Он дал вам веру свою. Пожалуй, он из тех,  кто
дает, а не отбирает. Все дело в том, как дают. Одни дают, обогащая  людей,
и не беднеют при этом сами. Другие берут и становятся беднее.
   - Да, Нолан бескорыстен,  Нолан  просто  чувствует  себя  ответственным
перед лучшей частью человечества и боится, что  наше  открытие  использует
худшая. А разве легко разобраться в этом лучшем и худшем! Я увидел  Нолана
совсем иным и не мог понять, чего больше в  нем  -  веры  в  человека  или
скорби по поводу того, что человек еще мерзок.  Все  это  в  конце  концов
как-то можно было понять, что-то принять, с чем-то не соглашаться, но  вот
борьба, в которую он вступил,  методы,  которыми  он  начал  пользоваться,
подорвали мою веру в него... Еще труднее, вероятно, поверить Ваматру.
   - Вы ведь совсем не знаете его... А я знаю... Очень давно знаю.
   - Даже очень давно?
   - Да, с детства. Он  был  близким  другом  моего  отца.  Мать  боялась,
ненавидела Ваматра и... не любила отца...  Ревновала  его  к  Эльде  и  не
любила... Мать ушла от нас, и мы остались с отцом вдвоем. Два мужика,  как
он говорил. Отец очень хотел, чтобы у него был парень... Отец был хороший,
по-настоящему хороший, но мне было его мало. Он  всегда  пропадал  там,  в
своей лаборатории. И вот однажды... Крэл, пойдите наденьте свитер.
   - Мне не холодно.
   - Крэл, я вас прошу! - Просьба прозвучала приказом,  и  Инса,  вероятно
стремясь подкрепить приказ, встала со скамьи. Крэл тотчас вскочил  и  взял
ее за кончики пальцев.
   - Вы не уйдете, пока я буду переодеваться?
   Инса рассмеялась. Тихо, ласково. И  не  высвободила  своих  пальцев,  а
только подтолкнула Крэла к крыльцу.
   Крэл переоделся мгновенно, выбежал и, еще застегивая пуговицы  пиджака,
нетерпеливо спросил:
   - И однажды?
   -  Он  не  пришел  из  своей  таинственной  лаборатории.  Ваматр   стал
заботиться обо мне. Он оплачивал пансион, я смогла благодаря ему  получить
образование... И я захотела к отцу, в такую же  таинственную  лабораторию,
где игра  на  скрипке  может  убить  или  сделать  счастливой.  Невероятно
счастливой. Пусть на один только миг...
   - Инса, что же это? Неужели вы, дочь Бичета, и...
   - Не перебивайте меня. Можете?
   - Могу.
   - Еще студенткой - училась я плохо, разбрасывалась, хватала те  знания,
которые казались наиболее интересными, -  еще  девчонкой  я  уже  считала,
внушила себе и крепко верила, что ученые скрывают  многие  свои  открытия,
берегут мир от ужасов, которые могут принести их открытия. Я  верила,  что
все мы живем в мире,  в  котором  немало  бутылок  с  запрятанными  в  них
джинами. Понимаете, Крэл, как это страшно и как интересно. Живем и  ничего
не подозреваем. А ведь мы не знаем, насколько надежна  корпорация  ученых,
оберегающая мир от опасных открытий.
   - А может быть, такой корпорации и нет?
   - Не знаю. Но мне кажется,  всегда  следует  помнить,  что  кто-то,  не
выдержав, пооткрывает бутылки. Или одну. Этого тоже может оказаться вполне
достаточно. Наконец, могут просто разбить бутылку. Ненароком, когда затеют
свалку. Вот так, как Нолан с Ваматром.
   - А мы? Для чего тогда мы, Инса?
   - Мы? - не то радостно, не то насмешливо спросила Инса.
   - Вы правы, - усмехнулся Крэл, - еще  нельзя  сказать  "мы".  Просто  я
подразумевал младшее поколение ученых. Хочется думать,  что  решать  будет
оно, а не Нолан или Ваматр.
   - Для этого надо сделать не меньше, чем сделали они.  Надо  по  крайней
мере стремиться к этому. Еще в университете я решила просить Ваматра взять
меня в лабораторию. Он взял. Наверно, из-за отца. Здесь я  Ваматра  узнала
лучше, поверила в его талант - яркий, неистовый и разнообразный.
   - Я так много слышал о нем дурного...
   - Неудивительно. Ведь он и сам не скрывает своих недостатков и пороков.
Дьяволом сам себя величает, а вот о  Нолане...  Знаете,  Крэл,  дед  очень
часто говорил со мной о Нолане, и я поняла:  он  до  сих  пор  любит  его.
Всегда будет любить и  завидовать  ему.  Об  Альберте  Нолане,  знаменитом
Альберте Нолане он говорит  как  бы  споря  с  ним,  всегда  ведя  заочную
дискуссию. Слушая Ваматра, я утвердилась в своей детской вере. Я все  чаще
думаю, а может быть, и впрямь существуют тайные открытия,  и  их  охраняют
такие люди, как наш Ваматр.
   - И доктор Нолан!
   - Не уверена. Мне трудно судить об Альберте Нолане, но он, по-видимому,
слишком все идеализирует и,  вероятно,  мало  знает  людей.  Только  очень
хорошо понимая недостатки человеческого общества, можно так верить  в  его
будущее, как верит Ваматр. Он считает, что дьявол  является  прогрессивным
началом, сеет разумное, не очень доброе, но вечное,  считает,  что  дьявол
борьбы и свершений всегда более  прогрессивен,  чем  бог  успокоенности  и
сытости.
   - Инса, вы апостол Ваматра!
   - Я не очень горжусь этим, но и не стыжусь этого.
   - Из всего сказанного вами мне близка одна мысль  -  бороться  можно  и
нужно только в том случае, если очень хорошо знаешь, против чего и за  что
борешься. Вы открыли мне доктора Ваматра с совершенно  неведомой  стороны.
Но и насторожили еще больше.
   - Чем именно?
   - У меня создалось впечатление, что доктор Ваматр способен раньше,  чем
кто-либо, вырвать пробку из бутылки. Судя по вашей характеристике, сделать
это он может, руководствуясь самыми разными поводами - и излишне  уверовав
в человека и просто для того, чтобы посмотреть, что из этого получится.
   - Не буду убеждать вас, Крэл. Ни в чем. Решать будете сами. Вам  многое
придется решать самому... Если сможете не попасть под влияние  Нолана  или
Ваматра. Скажу вам только одно - это касается способности Ваматра  хранить
бутылки: здесь, в Холпе, есть физиологи, биохимики,  физики,  электроники,
врачи. Вот сегодня приехали  астрономы.  И  нет  ни  одного...  ни  одного
энтомолога, не считая, конечно, Ваматра.
   - Не понимаю.
   - Никто, кроме него, не знает, как можно вывести протоксенусов.  Никто,
случись с ним что-нибудь, не сможет повторить опыт и из  земных  насекомых
сделать такое... такое чудо.
   Инса ушла, так и не рассказав об астрономах. В "клуб" идти запретила  -
ослушаться нельзя! - и ничего не  оставалось,  как  вернуться  в  коттедж.
Немного знобило, но, казалось, обострение болезни пошло на убыль, и  можно
будет  начать  налаживать   установку   для   определения   характеристики
излучения... Может быть, даже завтра... завтра в башню!


   "Завтра" не получилось. Временное улучшение кончилось, и Крэл  не  смог
подняться с постели... Длительное недомогание - какая это гадость. Тело не
слушается мозга,  а  мозг  утомляется  быстрее  обычного.  Болезнь  скорее
раздражала его, чем тревожила, а чаще всего вызывала досаду... Вот надо бы
сейчас начать монтаж установки, а врачи...
   Три дня прошли незаметно. Процедуры, медсестры, сменяющие одна  другую;
постоянно  навещали  сотрудники  (Инса  не  зашла  ни  разу).  Ялко  любил
приходить  по  вечерам.  С  ним  Крэл  наслаждался  молчанием,  как  можно
наслаждаться только молчанием. Крэл полулежал на высоких подушках - меньше
донимала боль, - Ялко устраивался рядом в кресле, и  их  разделяла  только
шахматная доска. Каждую фигуру Ялко брал с застенчивой улыбкой. Обычно  он
держался непринужденно, порой немного развязно, но,  когда  дело  касалось
игры в шахматы, внешне робел, смущался.
   - Вы превосходный шахматист,  Петер,  -  заключил  Крэл,  понимая,  что
выиграть у Ялко он так и не сможет.
   -  Ну  уж  и  превосходный.  Просто   я   много   времени   работаю   с
протоксенусами. - Ялко сделал ход и поднялся с кресла. - Мат. А  выигрываю
я только в Холпе. В городе я бы с вами не справился. Спокойной ночи, Крэл.
И не болейте, ладно?
   А ночь получилась неспокойная. Крэл  часто  просыпался,  и  каждый  раз
первой мыслью было: а что происходит в башне? Сколько их там,  и  что  они
могут. Ваматр не дает им  размножаться,  сохраняется  строго  определенное
количество особей, вернее конгломератов, какой-то общей массы.  Еще  и  не
понять толком - одно это существо или колония, связанная единой  системой,
единым биополем. Может быть, несколько колоний, влияющих друг на  друга  и
создающих вокруг башни  какое-то  биополе...  Вокруг  башни?  А  на  каком
расстоянии от башни?.. Крэл еще не был в ней, не  видел  протоксенусов,  а
неотступно думал о них. Не мог не думать, и думать о них было  удивительно
приятно. Само  слово  "башня"  приобрело  особенное  значение,  неразрывно
связанное с ними, с их эйфорическим воздействием. Тянет, тянет к ним  даже
тогда, когда еще не подошел к ним. Что-то привлекает к ним  людей,  и  это
они, вероятно, создают у всех здесь хорошее настроение. В общем,  в  Холпе
все  очень  милы,  добродушны,  веселы,  не  уезжают  отсюда,   охваченные
особенной приподнятостью, постоянным, не  ярким,  а  удивительно  приятным
чувством.
   Под утро он заснул. Крепко, без снов и счастливо.  Проснулся  бодрым  и
тотчас стал одеваться.
   Вошла медсестра и испугалась:
   - Вам ведь не разрешили вставать!
   - Простите, сестра, но я должен послать ко  всем  чертям  медицину.  По
крайней мере сегодня.
   - О!
   - Это относится к медицине, а не к  медикам.  Особенно  к  медичкам.  И
позвольте мне пройти - через пять минут, я хочу быть в лаборатории.
   - Я пожалуюсь доктору Рбалу, - улыбнулась сестра, - это  остановит  ваш
трудовой порыв?
   - Нет.
   - Тогда только пальчик.
   - Это можно.
   Сестра проколола ему  кожу  на  безымянном  пальце,  набрала  крови  и,
продолжая мило улыбаться, обрадовала Крэла:
   - Все вчерашние ваши анализы  хороши.  Медленно,  но  верно  количество
лейкоцитов возрастает.
   - Я готов вас расцеловать, сестра!
   - Но вы так спешите в лабораторию!
   Крэл звонко поцеловал кончики  своих  пальцев  и  оставил  медсестру  в
некоторой растерянности.
   С веранды он сбежал быстро, но, пройдя  несколько  шагов,  почувствовал
слабость. Стало одновременно смешно и грустно,  когда  непослушные,  будто
изготовленные для куклы  ноги  неверно  ступали  по  тропинке,  ведущей  в
лабораторию. Не успел он  подумать:  "Непременно  где-то  перехватит  меня
Инса" - и Инса появилась перед ним.
   - Почему вы встали? - выкрикнула она с испугом.
   "А почему вы всегда преследуете меня?" - захотелось выкрикнуть в ответ,
но он сдержался.
   - Я решил пренебречь болезнью, Инса.  Бросьте  причитать  надо  мною  и
давайте, если  хотите,  займемся  одной  любопытной  проверкой.  Прикажите
доставить сюда гиалоскоп. Я сейчас  принесу  свои  кюветы  с  индикатором.
Усилим действие индикатора, соединив его с прибором,  и  -  в  путь!  Путь
начинается у башни.
   Он рассказал о задуманной проверке. Инса поняла сразу, не стала спорить
и взялась помогать ему. Через час все было готово. Крэл, возбужденный, уже
предвкушая наслаждение от самого процесса  проведения  опыта,  напевал,  в
последний раз проверяя схему. Удовлетворившись проверкой, он  торжественно
глянул на Инсу и нажал кнопку. Стрелка гиалоскопа не дрогнула.
   - В  чем  же  дело?  Здесь,  у  самой  башни!  Да  ведь  прибор  должен
зашкаливать! - Крэл снова стал просматривать схему, идя от узла к узлу.  -
В чем же дело?
   - В вас, Крэл. - Инса сказала это убежденно и сразу насторожила  Крэла.
- Я уже заметила, как вы относитесь к башне. Вы  уверены  в  ее  особенном
влиянии на людей, в эйфорическом действии протоксенусов.
   - Ну конечно!
   Теперь ей сомневаться не  приходилось.  Больное  воображение,  бредовые
идеи. Он верит во все это. Никак не  может  отделаться  от  представления,
которое сложилось о Холле у Лейжа.  Уже  тяжело  заболевшего...  Вероятно,
заболевает и Крэл. Может быть, уже болен! Стало страшно за  него,  и  Инса
заговорила как можно мягче, спокойнее:
   - Крэл, вы не подумали, что здесь, в Холпе, обстановка деловая и вместе
с тем радостная,  действительно  несколько  приподнятая,  создается  не  в
результате какой-то "протоксенусовой наркомании",  а  просто  потому,  что
людям  хорошо?  Каждый  занят  увлекательным   делом,   все   работают   с
удовлетворением, дружно, живут в приличных условиях.
   Крэл все еще смотрел недоверчиво, болезненно  перебирал  в  памяти  все
прежние наблюдения, с трудом сопоставляя их с тем, в чем старалась убедить
его Инса, а она продолжала:
   -  Поверьте,  Ваматр  не  станет  излишне  рисковать.  Он   превосходно
понимает, каким  опасным  может  оказаться  воздействие  протоксенусов,  и
отдает  себе  отчет  в  том,  как  мы  еще  мало  знаем  о  них.   Техника
безопасности,  Крэл,  разработана  неплохо.  Правда,  ребята,  вынужденные
общаться с протоксенусами, частенько пренебрегают  правилами,  но  бравада
эта всегда вызывает гнев Ваматра. Обычно грозится лишить права работать  с
ними. А сам... сам не бережется. И ужасно обижается, когда ему  напоминают
об этом...
   Подозрительность не унялась,  Крэл  еще  не  мог  поверить  Инсе.  Инса
направилась к входу в башню и оттуда, от дверей, крикнула:
   - Я скажу, чтобы открыли один сектор экранировки.
   Не успела она вернуться, а Крэл уже понял - открыли: стрелка гиалоскопа
зашкаливала.
   - Крэл, вам не следует рисковать. Пойдемте отсюда, - потребовала  Инса,
подбегая к прибору. - Захватите  штатив,  я  возьму  индикаторную  панель.
Сняли северо-западную защиту. В том направлении никаких поселков  нет.  По
крайней мере, на протяжении ближайших пяти - шести километров.
   По мере того, как они отходили  от  вместилища  протоксенусов,  стрелка
понемногу стала подниматься. У ворот она трепетала посредине шкалы.
   Крэл вспомнил - "а ведь я ни разу не переступил эту ничем не защищенную
линию  у  заржавленных  всегда  открытых   ворот".   Он   сорвал   лиловый
граммофончик и с поклоном протянул его Инсе.
   - Какая щедрость, Крэл!
   - Этот цветок я дарю вам в знак...
   - Может быть, мы продолжим промеры, Крэл?
   - Да, конечно, - не без смущения согласился Крэл и переступил невидимую
черту.
   Промеры  показали,  что  влияние   существ,   содержащихся   в   башне,
обнаруживается  примерно  в  километровом  радиусе.  Приборы  Крэла   были
чувствительны, однако никто еще не знал, предел ли это. Нельзя ли  сделать
индикаторы  более  совершенными,  позволяющими  обнаружить  наличие  поля,
создаваемого протоксенусами и на гораздо большем расстоянии. Заняться этим
было любопытно, но Крэл считал, что есть задача важнее. Почувствовав  себя
немного лучше, он поспешил начать эксперимент, предложенный Инсой. Пока он
болел, Инса успела закончить подготовку к  опыту.  Отведения  на  сумматор
были сделаны, и на  расстоянии  двенадцати  метров  от  башни,  в  наскоро
построенном, но хорошо оборудованном павильончике был установлен пульт.
   Начались  первые  опыты.  Будничные,  скучные.  Попытка  сделать  чисто
количественную проверку, на каком расстоянии  удается  обнаружить  влияние
протоксенусов, была эффективной, результаты ее  видны  были  сразу  же,  а
здесь, в павильончике... Да,  выявить,  каков  характер  распространяемого
ваматровскими питомцами излучения, было не просто.
   Инса, занятая работой по своей теме, наведывалась к Крэлу редко, и  это
ему даже нравилось. Как  только  он  почувствовал  себя  сильнее,  бодрее,
сомнения и настороженность вновь завладели им. Что же все-таки  происходит
в Холпе? Хук, деловито заглядывая  в  календарик,  сказал:  "послезавтра".
Прошла неделя после этого "послезавтра", а Лейж не появлялся. Дурачат, что
ли? Все выдумали - ловко, правдоподобно, дескать, никакие  лимоксенусы  не
кусали Лейжа, а вот доктор Рбал  действительно  ввел  ему  кубиков  десять
успокоительного... Чертовщина какая-то... И уйти отсюда не  хочется,  хотя
вроде никто  и  не  держит,  и  в  работу  незаметно  втянулся...  Эйфория
проклятая! Впрочем, нет, опыт, проведенный вместе с  Инсой,  действительно
убеждает. Экранируются протоксенусы, и стрелка недвижна. А все  же...  Все
же соприкасаются с ними  люди  довольно  часто.  Несомненно,  протоксенусы
подбадривают, и потому к ним тянутся люди. Побудет в башне экспериментатор
час-другой, даже в защитной одежде, и  смотришь,  выходит  свежим,  словно
хвойную ванну принял или чашку крепкого кофе выпил... А каковы могут  быть
последствия? Никто не знает, конечно... Хорошо, что  экранированы.  Удобно
сделано: можно снимать защиту по секторам.
   Сектор,  находившийся  против  павильона  Крэла,  теперь   был   открыт
постоянно. Между пультом и башней, таким образом, кроме проводов  возникла
и незримая, еще не познанная связь. Обнаружить наличие  этой  связи  можно
было, только пользуясь индикатором Крэла,  но  и  он  не  дал  возможности
делать какие-либо заключения о ее характере, о ее сущности.
   Не получалось и  более  простое:  импульсы,  поданные  с  усилителя  на
сумматор,  ничего  не  давали,  и  вскоре  Крэл  распорядился   придвинуть
павильончик с пультом почти  вплотную  к  башне.  Уменьшив  таким  образом
потери, он надеялся получить более вразумительные данные, но только вызвал
сумятицу в Холпе. Первым прибежал Ялко:
   - Крэл, происходит что-то непонятное. Как только вы приблизили пульт  к
вольерам, протоксенусы словно замерли. Мы, право, не знаем, что и делать.
   Пришла Инса.
   - Крэл, я боюсь, как бы нам не попало от деда. Протоксенусам плохо.  Не
принимают пищи, вялы, не реагируют на обычные,  знакомые  и  благоприятные
для них раздражители. Неужели оттого, что вы приблизили пульт?!
   - Ерунда какая-то. Вы же  понимаете,  к  пульту  подведены  провода  от
датчиков. На пульте нет ничего, кроме измерительных приборов. Двусторонней
является только звуковая связь: пульт - башня. Что же на них может влиять?
Я готов попятиться со своим пультом, но, черт возьми, жаль.
   - Жаль? Тогда рискнем, - с озорством  заключила  Инса.  -  Попробуем  в
течение еще одной смены провести наблюдения, не отодвигая пульта.
   Попробовали, и получилось совсем непонятное - протоксенусы  (теперь  за
ними велись особенно тщательные наблюдения), чувствовали  себя  совершенно
нормально, хотя в схеме эксперимента ничего не изменилось. Кроме одного  -
дежурил сменщик Крэла.
   Утром за пульт сел Крэл, и вновь началась паника.
   - Крэл, они погибнут, вы представляете, что тогда будет!
   - Нет, Инса, не представляю, но, вероятно, что-то нехорошее будет, если
они погибнут.
   - Не шутите, это очень серьезно.
   - Ваматр не едет... Может быть, он понял бы, в чем тут дело. Хук сказал
мне, что дед вот-вот должен приехать.
   - А он и приедет. Скоро приедет. Он не  может  надолго  отлучаться.  Не
может без башни, без них. А сейчас что будем делать?
   - Я попытаюсь увеличить чувствительность приборов, и тогда можно  будет
отодвинуть пульт от башни. Нелепо это... Неужели я...
   Павильончик -  его  теперь  называли  "пост  Крэла"  -  передвинули,  и
протоксенусы успокоились. Стало очевидным: дело не в  пульте,  а  в  самом
Крэле. Чем ближе он подходил к башне, тем хуже  себя  чувствовали  питомцы
Ваматра, а когда Крэл, наконец, решился и вошел в дверь, прозвучал  сигнал
тревоги. Всполошился весь персонал, обслуживающий вольеры. Крэлу  пришлось
немедленно покинуть башню.
   Так он и не увидел их, он подошел к ним не ближе, чем на четыре  метра,
но и этого оказалось достаточным  для  того,  чтобы  состояние  его  резко
ухудшилось.
   Несомненным было одно  -  ни  Крэл  к  протоксенусам,  ни  они  к  нему
приближаться  не  должны.   Как   истый   экспериментатор,   он   не   мог
удовлетвориться  одним  опытом,  но,  понимая,  как  рискованны   подобные
проверки, счел за благо пока отказаться от них. "Ну  хорошо,  -  размышлял
Крэл в перерывах между записями  показателей,  -  мне  становится  худо  в
непосредственной близости от них,  и  это  как-то  объяснимо:  ослабленный
лейкемией  организм  не  способен  преодолевать  их  сильное  воздействие,
самочувствие резко ухудшается. Допустим... А они? Что происходит с ними?"
   Вопрос оставался без ответа, но в эту же смену Крэлу  удалось  ответить
на  такие  фундаментальные  вопросы,  что  он  разом  забыл  о  том,   что
протоксенусы, по-видимому, терпеть не могут его присутствия.
   До этого Крэл не  интересовался,  какой  режим  нужен  для  нормального
развития и существования протоксенусов, содержащихся в башне.  Из  отчетов
он знал, что  вольеры  окружены  тонкими  двойными  стенами  башни,  между
которыми идут к самой  верхушке  железные,  почти  вертикальные  лестницы;
знал, что наверху находятся генераторы,  без  которых  протоксенусы  долго
существовать не могут. Известно  ему  было,  что  в  башне  поддерживается
низкая  температура,  пониженное  давление.  Что  же  касается  режима  их
питания, цикла развития и размножения, то на  эти  данные  он  не  обратил
особого внимания, и они стали занимать его только после сигналов  тревоги.
Теперь Крэл отлично помнил, в какие часы протоксенусам давали пищу,  какой
поддерживали режим генераторов, и наметил, как поставить опыт.
   Первая удача пришла внезапно. В час, когда началась кормежка,  дрогнула
стрелка гиалоскопа, на экране  изменился  постоянный  узор,  день  и  ночь
рисуемый сумматором, и Крэл закричал "ура!" Молча, про себя.
   Повторить, повторить! Вновь и вновь. И Крэл повторял  записи.  Одну  за
другой. И каждый  раз  совершенно  отчетливо  приборы  отмечали  изменение
характера излучаемых протоксенусами волн во время приема  пищи.  В  начале
опытов рисунок на экране гиалоскопа был примитивен и не очень  упорядочен.
Заметные изменения можно было обнаружить только при приеме  пищи,  испуге,
но  дальше...  Дальше  появились  такие  наблюдения,  которые  надо   было
проверять и проверять. "Чтобы не было  слишком  страшно",  -  как  говорил
Крэл.
   В павильончике стало тесно. Кроме  Крэла  и  двух  его  лаборантов  там
теперь неотлучно находился Петер Ялко и, конечно, Инса.
   - Дед убьет меня, - стонала Инса. - Тему забросила и сижу здесь. Что-то
будет! Да он ведь испепелит - это его любимое словечко.
   - А мы покажем ему такую вот картинку, Инса, - Крэл  развернул  широкий
рулон с записями, снятыми на гиалоскопе.
   - Что это? Да ведь это вчерашняя запись. Что в ней особенного?
   - Ее надо будет сохранить. Получится  уникальный,  прямо-таки  музейный
экспонат.   С   датой,   со   следами   наших    пальцев,    перепачканных
осциллографическими чернилами. Это может пригодиться. На тот случай, когда
неблагодарные потомки...
   - Ой, да говорите поскорее, в чем дело?!
   - Посмотрите на отметки времени. Вот здесь.
   - Ну и что? Одиннадцать пятьдесят.
   - А интенсивность?
   - Предельная. Большей мы не получали.
   - И сразу резкое падение, - указал  Крэл,  проведя  ногтем  мизинца  по
ленте. - Почему?
   Спор  вспыхнул  моментально.  Инса  говорила  одно,  Ялко   -   Другое,
включились и лаборанты, тут же просматривая записи в лабораторном журнале,
сверяясь, что и в какой час делали протоксенусы.
   - Нет! - каждый раз отрезал Крэл. - Нет. И этот  вариант  не  подходит.
Нет.
   - Тогда что же?
   - Колокол.
   - Какой колокол?
   - Да, между прочим,  я  давно  хотел  спросить,  кто  этот  доброволец,
ежедневно призывающий к обеду так весело и задорно?
   - Молодой парнишка, помощник повара. Говорят,  в  соседнем  местечке  у
него живет любимая девушка, и он вызванивает в ее честь.  В  тихую  погоду
или при подходящем ветре его колокольная музыка долетает к ней.
   - Вот молодец поваренок!
   - Крэл, не тяните, на кой вам этот колокол! Скажите лучше, почему упала
кривая?
   - Потому что зазвонили на обед.
   - Ну, знаете!
   - Не знаю, не знаю. - Крэл стал серьезен, молча, ни на кого  не  глядя,
принялся сворачивать рулон и закончил строго:
   -  Вот  если  узнаю,  то  это  будет...  Впрочем,  давайте  обсудим.  Я
предположил, что протоксенусы... Нужно сесть, - сказал Крэл,  -  а  то  вы
попадаете.
   - Крэл!
   - Нет, серьезно, давайте сядем.
   Все сели.
   - Думаю, протоксенусы понимают нас.
   Казалось, такое заявление должно было вызвать бурю, если не  протестов,
то  споров  или  еще  чего-то,  что  показало   бы   крайнее   возбуждение
исследователей. Бури не получилось. Все молчали, и Крэл продолжал:
   - С самого утра мне не давал покоя вопрос: почему кривая  интенсивности
пошла  вниз?  Мы  еще  не  можем,  как  известно,  зафиксировать   реакцию
протоксенусов на какие-то определенные изменения  в  их  режиме.  Пока  мы
получаем   только   суммарную   запись   излучения,    определяем    общую
интенсивность. Здесь находит отражение все, что только  влияет  на  них  в
каждый данный момент. Ну так вот, если вы внимательно посмотрите вчерашнюю
запись в лабораторном журнале, то увидите, что никаких изменений в  режиме
содержания протоксенусов в промежутке  между  одиннадцатью  часами  сорока
пятью минутами и, предположим, двенадцатью часами пятнадцатью минутами  не
произошло. И вместе с тем в одиннадцать пятьдесят кривая пошла  вниз.  Что
случилось? Только одно: зазвонил колокол.
   - Позвольте, позвольте, - не выдержал Ялко, - колокол звонит  для  нас,
нас призывает к обеду и не может для них являться раздражителем, способным
образовать условный рефлекс.
   - Правильно. Дело гораздо сложнее. Разрешите, я закончу, а потом будете
судить. Вы, Петер, были в это время здесь, у пульта? Так. И  вы,  Инса?  -
Инса молча кивнула. - Ну вот, хорошо. Как только  зазвонили  на  обеденный
перерыв, о чем мы заговорили?
   - Да разве можно сейчас вспомнить!
   - А вы постарайтесь. Я не буду подсказывать вам ответ. Подумайте.
   - Я вспомнила, я вспомнила!  Вы  возмутились,  заявив,  что  еще  целых
десять минут можно было бы вести наблюдения, а вот зовут к обеду.
   - Совершенно верно. А  дальше,  дальше?  Петер,  девочки,  вспоминайте,
вспоминайте.
   Никто ничего примечательного вспомнить не мог.
   - Ну вот, - укоризненно заключил Крэл. - Все были здесь,  все  болтали,
прошло только двадцать три часа с минутами, и никто не может вспомнить,  о
чем болтали.
   - А вы помните, - постаралась поддеть Крэла Инса.
   - Нет. Не удивляйтесь. Это естественно  -  ведь  говорили  о  пустяках,
которые, к счастью, мозг умеет отбрасывать за ненадобностью, не хранит. Но
это и важно в данном случае: говорили  о  пустяках,  болтали.  Говорили  о
звонаре-любителе,  который  впервые  стал  вызванивать  не  точно,  не   в
положенное время, говорили о столовой, о чем угодно, кроме? Ну, кроме?
   Настойчивый вопрос остался без ответа.
   - Да обо всем, черт возьми, кроме протоксенусов! До  этого  не  сходили
они у нас с языка - и вдруг, веселый перезвон не вовремя!
   - Колокол, - все еще в растерянности повторила Инса.
   - Колокол им ни к чему, разумеется. Просто мы перестали говорить о них,
перестали _думать_ о них. Подчеркиваю, думать о них! И они потеряли к  нам
всякий интерес. Интенсивность излучения упала, и кривая пошла вниз.
   Зазвонил колокол. Ровно в двенадцать, как всегда,  но  впервые  за  все
время существования лаборатории Холпа не все оставили  работу.  У  "пульта
Крэла" собралось человек восемь. Забыв об  окружающем,  занялись  одним  -
составлением  плана.  Наконец,  план  действий  был   выработан.   Наскоро
пообедав, Крэл, Ялко и Инса ушли в наиболее отдаленное от башни помещение,
прорепетировали  там,  как  вести  разговор  по   заранее   разработанному
сценарию, и начали запись на магнитофон. Говорили только о протоксенусах и
затем начинали болтать о чепухе. По  взмаху  руки  Крэла  все  трое  опять
избирали темой беседы протоксенусов, а через несколько минут переходили  к
обсуждению последней телепередачи, посвященной моде на купальники.
   По  выписываемому  на  экране  электронным  лучом  рисунку,   бегущему,
постоянно меняющемуся, трудно было судить, удается эксперимент или нет. Но
сигналы, показывающие степень активности  протоксенусов,  записывались  на
ленте, и на ней же фиксировались моменты перехода разговора с  одной  темы
на другую.  Считая  пробу  законченной,  Крэл  отключил  гиалоскоп,  вынул
кассету с записью и протянул  ее  Петеру  Ялко.  Тот  понимающе  кивнул  и
умчался в фотолабораторию.
   - Не получится, не получится, - постукивала  кулаком  по  ладони  Инса,
выдавая волнение, - говорим о чем угодно, а все время шевелится мысль, что
вот ведем опыт, стараемся не думать о них до сигнала.  Стараемся!  А  ведь
думаем, думаем!
   - Запись, конечно, не будет такой четкой, как вчерашняя, когда мы  и  в
самом деле позабыли о них, но  заметим  же  мы  какие-то  изменения,  черт
возьми!
   Сидеть в пультовой стало невыносимо, и они пошли навстречу Ялко.
   Он уже бежал из проявочной, размахивая еще мокрой черной полосой:
   - Поняли! Они поняли нас!


   Ваматр приехал в Холп ночью и не меньше часа пробыл в башне.  Утром  он
появился в павильончике Крэла. Бледный,  осунувшийся,  а  глаза  огромные,
по-юношески живые, но где-то в глубине таящие страх.
   - Спасибо! Спасибо вам, Крэл!
   Крэл поднялся, оперся кончиками  пальцев  о  пульт  и  легким  наклоном
головы ответил на восклицания экзальтированного шефа.
   А Ваматр сновал по тесному помещению пультовой, держа перед собой  руки
с вяло  опущенными  кистями.  Он  беспрерывно  потряхивал  ими,  упражняя,
заботясь о своих пальцах,  пальцах  скрипача  и  экспериментатора.  "Какие
красивые руки, - настороженно подумал Крэл. - Умные и хитрые". Неприязнь к
Ваматру вдруг круто возросла в Крэле. Сейчас раздражало в нем все - манера
двигаться, притворно-униженно  благодарить.  За  всем  этим  чувствовалась
поза, неискренность... Но вот Ваматр успокоился,  сел,  зажав  руки  между
колен, стал маленький, грустный, и неприязнь  к  нему  постепенно  сникла.
Удивительное свойство располагать к себе проявилось вскоре после того, как
Ваматр заговорил.
   - Я знал, я  верил:  они  должны  были  понять  нас.  Должны.  Если  не
протоксенусы, то следующий, более совершенный  вид,  который  мы  получим,
опять разорвав кольцо метаморфоза.
   Ваматр был уже хорошо осведомлен об опытах Крэла. Когда  Крэл  протянул
ему рулон с записью, сделанной на гиалоскопе, он начал говорить о ней так,
будто сам присутствовал при эксперименте. Но ему хотелось  самому,  своими
глазами  посмотреть,  как  производится  запись,  и  он,  дотронувшись  до
прибора, попросил:
   - Можно?
   Это "можно" получилось у Ваматра -  руководителя  лаборатории  -  очень
трогательным. Крэл улыбнулся. Впервые с начала разговора он немного оттаял
и включил магнитофонную запись.
   Ваматр вникал во все детали со знанием дела, и потому дотошность его не
была обидной. По всему чувствовалось, что не  проверяет  он,  не  доверяя,
сомневаясь, а сам окунается в суть работы. Истово и с наслаждением, словно
бережно перебирает в пальцах нечто  сокровенное,  добытое  ценой  большого
труда и глубоких размышлений. Ваматр уже  не  раздражал  Крэла,  и  только
когда ему вдруг стало по-знакомому радостно от  общения  с  ним,  радостно
так, как некогда от близости с Ноланом, он опять сжался, замкнулся.
   Ваматр, и это было единственное, что он  себе  позволил,  зачеркнул  на
рулоне поставленные возле даты эксперимента слова: "Они поняли!"
   - Это не так, Крэл. Не так, дорогой. Перед отъездом я ведь  просил  вас
не приближаться к башне. А вы пошли. Они и свернулись, замерли, бедняжки.
   - Мы не можем понять, почему это произошло.
   - Они боялись.
   - Чего?
   - Боялись повредить вам, Крэл.
   - Помилуйте!..
   - Да, да! Вот почему я и позволил себе  зачеркнуть  эти  слова.  Поняли
протоксенусы раньше, раньше  "высказали"  свое  отношение  к  нам,  людям.
Раньше этой даты. Еще в то время,  когда  боялись  причинить  вам  вред  и
гасили свою природную активность.  Гасили,  рискуя  своим  существованием.
Жизнью! Вы больны, Крэл, вы очень больны и превосходно знаете об этом. Для
вас существуют два пути: или под их влиянием вы  избавитесь  от  лейкемии,
или... или сильное воздействие протоксенусов убьет вас.  Они  боялись  вас
убить.
   - Вы считаете, что это и есть проявление разума?
   - Еще нет. Еще нет. Не думаю. Вероятно, нужен новый скачок.  Необходимо
вновь  разорвать  кольцо,  и  тогда  мы  получим  более  совершенный  вид,
продвинемся по спирали  еще  на  один  виток.  Сколько  их,  этих  витков,
спросите вы. Я не знаю. Никто не знает, каковы они там, - Ваматр замолчал,
испытующе всматриваясь в лицо Крэла, - у себя...
   - Насекомые - чужие, - задумчиво выговорил Крэл. - Чужие. Заманчивая  и
очень спорная мысль. Признаться, мне все время что-то мешает в этой смелой
гипотезе. Я читал вашу  работу,  написанную  вместе  с  покойным  доктором
Бичетом. - Ваматр вскинул голову, обжигая взглядом Крэла, а Крэл продолжал
спокойно: - Мне ее давал профессор Нолан.
   - Альберт... Ах Альберт! Сколько мук он принял сам и как мучит  меня...
Простите, Крэл. Я слушаю вас.
   - Да что сказать, прежде  всего  возникает  желание  как-то  убедиться,
чужие ли они.
   - А протоксенусы!
   - Энтомолог я никакой. Спорить мне с вами невозможно. Спор я веду, если
можно  сказать,  с  философских  позиций  и  совершенно  не  уверен,   что
протоксенусы, несмотря на их необычные свойства, чужие. А может быть,  вам
удалось получить новую породу? Да, невиданную до того, не бывшую на Земле,
но земную.
   - Земную?.. В нарушение законов эволюции? В природе тысячи,  сотни  лет
уходят на совершенствование видов, на естественный отбор,  а  мы,  значит,
каким-то чудодейственным способом сжали время. О  нет!  Такое  невозможно.
Никому не дано спрессовать время!
   - Теперь я скажу - а протоксенусы?
   - Вероятно, их мы получили только потому, что наши земные насекомые еще
хранят в генной памяти программу, по которой в определенных условиях могут
развиться очень совершенные существа; Может быть, даже такие, как там... В
иных мирах. Только из насекомых могли получиться  протоксенусы,  и  только
потому, что именно насекомые уж очень  не  схожи  с  земными  животными...
Знаете, с чего началось?
   - Нет.
   - С ганглиев, с нервных узлов насекомых. Еще  студентом  я  понял,  что
они,  словно  засекреченные  мины.  Знаете,  этакая  хитрая   конструкция:
попытаешься в нее проникнуть - и она взрывается. Так и ганглий: достаточно
нарушить  оболочку  ганглия,  как   все   перестает   функционировать,   и
исследователь не в состоянии ничего узнать.  Мина  взорвалась,  не  открыв
тайну, оберегая ее. И  эта  особенность  присуща  только  нервным  клеткам
насекомых. Первые радости и первые разочарования. С тех  пор  и  пошло.  Я
узнал, например, что строение, дендрит-нейрона - это принципиально  другая
архитектура нервной клетки. У всех  животных,  живущих  на  Земле,  единый
механизм передачи возбуждения.
   - При помощи медиатора - ацетилхолина.
   - Совершенно верно. А вот какой  химизм  этих  процессов  у  насекомых,
наука не знает и до сих пор. И еще:  насекомые  -  единственные  из  живых
существ, на которых не действует кураре.
   - Вот это почему-то впечатляет.
   -  А  снабжение  кислородом!  Ведь  у  насекомых  принципиально  другая
система.  У  всех  остальных  животных  оно   осуществляется   посредством
переносчика кислорода - гемоглобина, и только у насекомых, будто они и  не
соприкасались с  нашей  системой  эволюции,  -  непосредственно  воздухом.
Конечные  разветвления  трахей  замыкают  полые,  ветвистые   клетки.   Их
отростки, тоже полые, оплетают органы, ткани, проникают  внутрь  отдельных
клеток. Так совершается газовый  обмен  между  тканями  тела  и  воздушной
средой. Где есть такое? Да, а ткани! В те  времена,  когда  мы  с  Бичетом
только  начинали,  еще  не  было  аппаратуры,  позволяющей,  как   сейчас,
заглянуть в глубь  живого.  Сравнительно  недавно  я  наблюдал  с  помощью
новейшей  аппаратуры   строение   поперечно-полосатой   мышцы.   Вы   ведь
представляете, конечно, какая  картина  возникает  перед  нами,  каким  бы
огромным  увеличением  мы  ни  пользовались.  Типично  биологическая,  так
сказать, произвольного вида, характерного для природы,  избегающей  прямых
линий. И вот я впервые увидел срез тканей такой,  который  поверг  меня  в
восторг и трепет. У насекомых на срезе мышц  обнаруживается  геометрически
правильное строение типа кристаллической решетки.
   - Доказательств становится все больше...
   - Действовать, действовать надо, Крэл. Вы уже начали. Это замечательно,
но этого мало - надо вывести еще один вид. Более совершенный.
   - Зачем? Чтобы получить что-нибудь посерьезней лимоксенусов?
   Ваматр недоуменно  уставился  на  Крэла  и,  казалось,  ничего  не  мог
произнести. А Крэл без видимой связи с предыдущим спросил прямо в лоб:
   - Где Лейж?
   - Лейж?
   - Ну да, Аллан Лейж.
   - Не понимаю вас, причем тут Лейж?
   Крэл не сдержался и перешел на тон, непозволительный При  разговоре  со
старшим:
   - Отвечайте, Лейж жив или его уничтожил Рбал?
   Ваматр протянул руку  -  в  павильончике  Крэла  он  был  впервые,  но,
казалось, давно привык ко всему находящемуся в нем, - и, не глядя,  поднял
телефонную трубку.
   - Аллан? Это я говорю.  Да,  я  у  Крэла.  Аллан,  вы  за  час  сможете
закончить  сводку  по  радиотелескопам?  У  меня  к  вам  просьба:   когда
закончите, позвоните, я хочу познакомить вас с Крэлом... Спасибо, дорогой.
   Ваматр еще долго вертел в своих ловких пальцах белую телефонную трубку.
Она словно вырывалась из его рук, а  он  умело  удерживал,  чтобы  она  не
убежала. Из нее слышалось попискивание. Тогда он сжимал ее крепче,  и  она
притихала.  Казалось,  что  играет  он,   брезгливо   и   вместе   с   тем
любопытствующе с каким-то неизвестным, очень подвижным  зверьком.  Поиграв
для успокоения, Ваматр отправил зверька на место, и писк прекратился.
   Крэл сидел понуро, не поднимая глаз на Ваматра, проклиная себя и его.
   - Как быть, как быть? - непонятно к кому взывал Ваматр.  -  Они  многое
могут. Они спасли меня, у меня был рак легкого, спасли  Кирба,  но  они  в
состоянии погубить, лишить разума. Что может быть  страшнее?..  Смерть?  О
нет! Потеря разума страшнее смерти.
   Ваматр вынул из кармана несколько бумажек. Они были смяты. Крэл  в  эти
минуты реагировал на все особенно остро. Возросло внимание к мелочам,  как
это бывает в моменты наибольшего нервного напряжения: в руках у шефа  были
бланки  анализов  крови...  Почему   смяты?   Неаккуратен   или   скомкал,
волнуясь?.. Только-только  приехал  и  сразу  ознакомился  с  результатами
исследования...
   - Это обнадеживает, Крэл. - Теперь Ваматр перебирал бумажки, распрямлял
их ладонью и тут же,  на  пульте,  раскладывал  по  датам.  -  Устойчивый,
уверенный процесс укрепления кроветворной системы. Рбал говорит, -  Ваматр
беспокойно взмахнул ресницами на Крэла, но, ничего тревожного не  заметив,
продолжал:  -  ...доктор  Рбал  считает,  что  с  вашей  лейкемией   будет
покончено. Вы понимаете, какое это счастье!.. А вот как  будет  с  нервной
системой, Крэл, дорогой, доктор Рбал  ведь  не  психиатр.  Боюсь  я  этого
рискованного эксперимента...
   А Крэл все еще боялся Ваматра.
   - Ваша настороженность... Я понимаю - это Альберт. Все  он!..  Не  было
человека, к которому бы я относился лучше, чем к нему. С первой встречи  я
проникся к нему уважением, почувствовал в нем огромную силу и сразу понял,
как много он может сделать в жизни.  Я  преклонялся  перед  его  талантом.
По-хорошему, поверьте, Крэл, по-хорошему завидовал ему и ценил его дружбу,
расположение ко мне. Его ум, обаятельность, присущая  ему  элегантность  -
все притягивало к нему людей, да и сейчас притягивает, конечно. Великий, я
не боюсь такого определения по отношению к живущим, если это  такие  люди,
как Арнольдс, великий Арнольдс души в нем не чает, утверждает, что человек
он замечательный. И это верно! Но  зачем,  зачем  Альберт  теперь,  считая
дьяволом меня, сам сеет злобу, ненависть, сомненья... Простите меня, Крэл,
я хотел не о том. Хотел приветить вас, сделать так, чтобы вам  здесь  было
хорошо. Не умею я... Вот и скрипку не удосужился  показать.  Глупо  как-то
получилось... Знаете что, приходите ко мне  вечером.  Я  играю.  Всегда  в
восемь. Для себя. Только для себя и... без протоксенусов, конечно.
   Послышался негромкий звонок, и Крэл сделал переключения на  пульте.  Не
глядя,  автоматически,   но   привычно   прислушиваясь   к   устоявшемуся,
нормальному говору  приборов.  Они  тикали,  пощелкивали  умиротворенно  и
слаженно,  тихонечко  жужжали.  Жизнь  шла,  процессы  развивались   своим
чередом, там, в башне, таящей невесть что, и в Холпе, таящем башню...  Что
же такое Ваматр?..
   - От сотрудников Хука я знаю о вашем друге, Крэл. О докторе Феллинсене.
Это, по-видимому, очень порядочный и  знающий  человек.  К  тому  же  друг
вашего отца. Если  вы  считаете  нужным,  мы...  Мы  можем  разрешить  вам
пригласить его сюда. При условии, что он даст подписку о неразглашении.
   -  Спасибо,  но,  знаете,  положение  мое  не  так  серьезно,  как  вам
представляется. Мне кажется, что я все же сильней,  чем  вы  думаете.  Еще
немного, еще что-то должно, вероятно, стать на свои места, и я решу...
   - Испепелять, - засмеялся Ваматр, - или не испепелять меня!
   Странно смеялся Ваматр: звонко, по-детски, и все  же  где-то  на  самых
глубинных нотках в смехе его слышалась тоска. Весь  он  такой:  двойной  и
разный. Раздвоенный,  состоящий  из  двух  половинок:  темной  и  светлой,
впрочем, как и все,  но  резче,  гротескней  и...  страшней.  Кто  же  он?
Пожалуй, человек с приставкой "без". Без семьи, без возраста, без  крепких
моральных устоев, без страха... А может быть, все это окупается одним:  он
со своей идеей? Сколь же грандиозна должна быть идея!
   Размышления эти мешали слушать.  Крэл  упустил,  с  чего  именно  начал
Ваматр,  а  тот  говорил.  Говорил  увлеченно,  словно   вновь   переживая
пережитое:
   - Я до мельчайших, теперь таких милых сердцу  подробностей,  помню  эту
ночь. Ночь... Вероятно, ночи  даны  нам  не  только  для  сна.  Наступает,
тишина, и в этой тиши обостряются чувства, становятся значительней и чище,
мысль работает четко. Многое решено людьми  в  ночи.  Вот  и  тогда  мы  с
Бичетом проговорили всю ночь. Тогда и определилось все. На годы. Подумайте
только - возможность контакта с иным Разумом! Я так верю  и  так  страстно
хочу этого, Крэл! Поймите, поверьте, почувствуйте и вы, как это заманчиво!
Что стоят покой, довольство, здоровье,  наконец,  жизнь  одного  человека,
даже нескольких по сравнению с этой  грандиозной  целью!  Я  делал  все  -
боролся с Ноланом, я добывал средства, чтобы иметь возможность  продолжать
изыскания. Как только я не изощрялся, на что только не шел. Много лет я не
был счастлив так, как  теперь.  Я  почувствовал,  как  вера  моя  ощутимо,
вещественно переходит в  объективную  уверенность.  Одно  только  слово  -
"Поняли!" Да, Крэл, началось! Надо продолжать. Вы  опять,  словно  пронзая
шпагой, воскликните: "Для чего? Чтобы сделать что-то еще  более  страшное,
чем лимоксенусы!" Не знаю, но я готов. Если возникнет дилемма:  прекратить
изыскания или добывать  для  их  продолжения  средства,  отдавая  открытия
дьяволу, то я готов... К сожалению, дьявол обойдется без нас. Теперь он не
гоняется за душами. Замученные, измельчавшие душонки сами жаждут попасть к
нему в лапы, но далеко не всем это удается. Предложение  превышает  спрос.
Вы ухмыляетесь саркастически и думаете - циник! Вы хотите  добра  и  блага
для всех, а такого не бывает. Кровь льется  и  льется.  То  тут,  то  там.
Мятежи, перевороты, борьба за власть. И войны. Войны, пусть малые - а  они
в любой миг могут стать большими, - но и они, "малые" уносят тысячи  юных,
ни в чем не повинных существ. Войны не прекращаются... Вы не хотите  всего
этого?
   - Нет, не хочу.
   - И я не хочу. Только вы не знаете, что делать, и мечетесь, а  я  знаю.
Необходимо потрясение. Такое, которое заставит  человечество  понять,  как
жалки и атавистичны, как ничтожны его  столкновения  и  стремления.  В  то
время, когда мы откроем тайну, когда люди Земли узнают, что они  приобщены
к Вселенскому Разуму, они будут потрясены, отринут все мелкое и ничтожное,
они поднимутся на несколько ступеней. И притом сразу!
   - Нужна осторожность! Вы не боитесь стать лицом к лицу с чужим разумом?
Не побоитесь впустить его в наш мир, еще не, зная степени гуманности этого
чуждого нам разума?
   - Побоюсь ли я... Вернее, мы... Все  мы...  Страх,  всегда  страх.  Это
исторично. Человек боится внешних сил природы.  Точнее  -  боялся.  Теперь
человека не так пугают слепые  силы  природы,  как  сам  человек.  Человек
боится человека - это то, что побуждает на борьбу таких людей, как Нолан.
   - А вы, вы разве ничего не боитесь?
   - Я не святой. Я  -  страшный  человек,  -  усмехнулся  Ваматр.  -  Это
определение Нолана, сделанное уже  давно...  Крэл,  я  никому  не  говорил
этого, а вам скажу. - Ваматр приблизился к Крэлу, и Крэлу показалось,  что
подбородок Ваматра заострился,  и  губы  стали  неживыми.  Крэл  с  трудом
сдерживал себя, чтобы не отпрянуть от него. - Я  боюсь  того,  что  создал
сам.
   Ваматр быстро подошел к двери и уже оттуда продолжал:
   - Это самый  упоительный  страх  -  страх  творца.  С  этим  страхом  я
справлюсь. Хуже другое. Я боюсь Нолана, Крэл. Да, его фанатичная борьба  с
дьяволом...  Он  работает,  много  работает  сейчас,   создавая   средства
уничтожения протоксенусов... Боюсь, Крэл, боюсь!.. Вот он как-то  тайно  и
хитро проникнет к нам, убьет их,  отнимет  их  у  меня,  и  я,  так  и  не
осуществив задуманное, умру...
   Ваматр вернулся и снова сел у пульта.
   - Ну, что вы... - Крэл замялся, не зная, как найти  слова  -  уж  очень
подавленным показался в эту минуту Ваматр.  Вспомнились  слова  Инсы.  Она
тоже как-то связывала возможную гибель  протоксенусов  со  смертью  своего
воспитателя  и  учителя.  Не  осталось  неприязни,  возникшей   в   начале
разговора, захотелось сказать Ваматру  что-то  обнадеживающее.  Мучительно
было видеть его черные, помертвевшие глаза, и Крэл неуверенно продолжил: -
Может быть, Нолан и не имеет целью...
   - Имеет, имеет! - вновь вспыхнул Ваматр.
   Тут уже обозлился Крэл.
   - В таком случае... Да что вас так убивает? Если удастся ему  диверсия,
вы вновь создадите протоксенусов и продолжите...
   - Нет.
   Ваматр повел головой из стороны в сторону и долго сидел молча, не глядя
на Крэла, а потом тихо сказал:
   - А вы человек хороший, Крэл. Мне везет на хороших  людей.  Все  готовы
помочь мне, но вот протоксенусы... Крэл, об этом никто еще не знает,  даже
Инса. Они не догадываются, чем я занимаюсь  в  своей  личной  лаборатории.
Сам, без единого помощника... Вам я скажу... Я пытаюсь, и у меня ничего не
выходит. Понимаете, ничего!
   - Что не выходит?
   - Протоксенусы получились в результате длительной и, надо  сказать,  не
очень-то систематической работы. Трудно было тогда, всего не  хватало.  Мы
зачастую на ощупь, без соответствующего контроля пробовали  воздействовать
на насекомых всячески.  Что  только  не  применяли!  Варьировали  условия,
используя влияние самых  различных  факторов,  и  наконец,  получили  вид,
совершенно не похожий ни на один из известных на Земле. О, ликование  было
неуемным! Тогда мы были озабочены только одним: как получше  выходить,  не
утратить  эти  существа.  Но  вот  мы  убедились,   что   успех   оказался
несомненным, протоксенусы  стали  жить,  развиваться,  размножаться.  Сами
понимаете, прежде всего надо было повторить опыт,  однако  сил  и  средств
было мало, откладывали и откладывали со дня на день,  и  когда  я  все  же
нашел время, попробовал воспроизвести опыт, ничего не получилось. Все, все
до мельчайших подробностей повторено, и ничего не могу поделать...  Вот  и
берегу их пуще глаза, Крэл.
   Ваматр поднялся и, не сказав больше ни слова, вышел.
   Крэл неподвижно сидел за пультом, не имея сил  пошевелиться,  и  только
слегка вздрогнул, когда опять приотворилась дверь. Не входя  в  пультовую,
лишь просунув голову, Ваматр сказал:
   - А насекомые, Крэл, не чужие. Наши они, земные. Теперь,  когда  я  уже
отбросил  как  совершенно  несостоятельную  нашу  гипотезу,   мне   совсем
невмоготу понять, как получились протоксенусы.
   Дверь захлопнулась. Крэл, прижав руки  к  вискам,  встал  и  растерянно
осмотрел пультовую.
   Пульт жил своей электронно-механической жизнью, непрерывно  контролируя
жизнь помещенных в башню созданий. Все,  казалось,  шло  своим  чередом  и
порядком, а мысли путались, и невозможно было понять происходящее.  Пылко,
убежденно, доказательно говорил Ваматр, уже верилось, что они  и  в  самом
деле чужие, и вдруг... Испытывал? А может быть, сам себя проверял? Где  же
он настоящий?.. Пожалуй, в последних фразах. Они прозвучали с неподдельной
тревогой и искренним волнением. Похоже, именно это и мучает  энтомолога  -
если не чужие, то почему, как они могли возникнуть?
   Зазвенел колокол.  Весело,  залихватски  наигрывал  поваренок,  и  Крэл
машинально, не переставая думать о Ваматре, так и не познакомившем  его  с
Лейжем, направился в столовую.
   Обед подходил к концу, привычный шум стихал, людей становилось  меньше,
и тут Крэл увидел незнакомого человека. Он стоял, облокотившись на стойку,
высокий, ладный, и неспешно говорил о чем-то с Ялко.
   Крэл уже  покончил  с  едой,  но  из-за  стола  не  вставал,  продолжая
наблюдать за приятным на вид незнакомцем.  Чье  же  это  лицо?  Спокойное,
немного замкнутое и в то же время уверенное. Крэл загородился спасительной
газетой и позвякивал в пустом стакане ложечкой. Немного опуская газету, он
мог вновь и вновь смотреть на него. "И все же я  встречал  этого  парня...
Где? Когда?.."
   Кто-то крикнул от двери:
   - Лейж! Ты идешь к шефу? Пойдем вместе.
   - Нет, Грэо, мне нужно повидаться с Крэлом. Шагай без меня.
   Газета выпала из рук Крэла, и первой мгновенной  мыслью  было:  "Но  он
совсем не схож с  фотографией!"  И  уже  немного  успокоившись:  "Впрочем,
какое-то сходство есть... Может быть, поэтому  показалось,  что  я  где-то
видел его... Но ведь это не Лейж! Чертовщина какая-то..."
   Крэл встал и решительно направился к Ялко.
   - Петер, познакомьте меня с вашим собеседником.
   Рука у Лейжа была теплая, сильная, взгляд смелый, смуглое  лицо  вблизи
показалось еще красивее, чем издали, но улыбка - широкая и  неискренняя  -
насторожила. Труднее всего было о  чем-то  заговорить.  Слишком  много  он
думал о Лейже, и теперь слишком многое сразу встало  между  ними.  Выручил
Ялко. Пока Крэл постепенно приходил в себя, Ялко болтал без умолку, делясь
впечатлениями от последней встречи с протоксенусами.
   - Порой мне кажется, - заключил он, подхватив обоих под руки  и  выходя
из столовой, - что они хотят как-то довериться мне и  стараются,  чтобы  я
понял их. С ними всегда хорошо, покойно, голова работает четко,  слаженно,
и иногда я начинаю угадывать их желания. Нет, нет, не  удивляйтесь,  такое
возможно.  Опыт  Крэла  объективен  -  там   гиалоскоп,   Прибор,   а   не
эмоциональное  восприятие,  которое  нельзя  еще  записать  цифрами,  -  я
понимаю. Но его опыт пока односторонен. Аллан, ты видел пультовую Крэла?
   - Нет еще. Сразу по приезде дед засадил меня за  технический  отчет  по
нашим установкам в обсерватории.
   - А как там, в кратере?
   - Генераторы опробованы, все оборудовано. Ждем!
   - Ну подробно расскажешь. Вечерком, ладно? А сейчас я побегу. В 13:00 у
меня очередной контакт с ними.
   - Это еще что такое?
   -  Расскажу,  расскажу.  Вечером.  Советую  тебе,  Лейж,  прежде  всего
попросить Крэла показать пульт.  Бегу!  -  выкрикнул  Ялко  и  оставил  их
вдвоем.
   В пультовой поначалу  разговор  тоже  не  клеился.  Крэл  понимал,  что
излишне  подробно  говорит  об  установке,  об  эксперименте,  позволившем
сделать радостное и страшноватое  заключение:  "Поняли!"  -  но  никак  не
находил в себе сил изменить тему. О привычном говорилось легко.  А  больше
всего хотелось спросить: "Кто вы?" Не похож, пожалуй, не похож...
   Но вот Лейж улыбнулся, не  таясь,  и  белозубая  улыбка  эта  оказалась
совсем такой, как на фотографии, переданной  Ноланом.  Но  только  улыбка,
ничего больше. "Неужели это не Лейж? Похожий, очень похожий, и  совсем  не
тот... Задать бы невзначай несколько вопросов, спросить бы  о  таком,  что
известно только нам троим: мне,  Лейжу,  Нолану...  Однако  предупреждение
Хука не заговаривать о Нолане... Может быть, тоже хитрость?.."
   - Вы утомлены, Крэл?
   - Я рассеян немного, простите.
   - Как с лейкемией?
   - Еще угнетает, проклятая, но кажется, они помогут.
   - Не боитесь их?
   - Боюсь.
   Лейж опять засмеялся, и опять, как на фотографии, заискрились зубы... А
вот так похож. Наверно, это и есть он, впрочем,  кто  знает...  Навязчивая
мысль о подмене, дикая, несусветная, мешала. Никак не удавалось взять себя
в руки.
   Становилось неприятно оттого, что Лейж уже говорит тоном, в  у  котором
чувствуются превосходство, снисходительность.
   - Вы где были в последнее время, Лейж? -  вопрос,  немного  грубоватый,
внезапный,  показался  единственным  из   всех,   которые   могут   помочь
разобраться. Вопрос не смутил Лейжа. Ответил он спокойно, даже оживленно:
   - В Африке. В кратере.
   - Все время толкуют о кратере, а я еще не знаю,  зачем  вам  всем  этот
кратер.
   - Это  идея  Ваматра.  Он  хочет  упрятать  туда  этих  паршивцев.  Хук
взбесился, когда Ваматр впервые заявил, что ему нужен не больше не  меньше
как  кратер  потухшего  вулкана,  -  Лейж  расхохотался,  -  слава   богу,
потухшего.
   "Да он смешлив",  -  с  раздражением  подумал  Крэл.  А  Лейж  спокойно
продолжал:
   -  Доктор  Ваматр  считает,  что  я  способен   действовать   на   Хука
умиротворяюще, и вечно твердит: "Тебе он  не  откажет".  Когда  дед  решил
заполучить кратер, он поволок  и  меня  к  Хуку.  Я  сидел,  "умиротворяя"
безмолвно. Картинка, я вам скажу. Представляете разъяренного Хука?  Ягуар!
По его медной физиономии пошли  пятна,  даже  зубами  заскрипел.  А  потом
подошел к сейфу - дело было на площади Палем - открыл его и вытащил оттуда
груду бумаг и вывалил их  на  письменный  стол.  "Нате,  Ваматр,  нате,  и
распоряжайтесь, как хотите!" Ваматр с мольбой посмотрел  на  меня.  С  ума
сойти можно. А ягуар продолжал: "Здесь все -  акции,  векселя,  закладные.
Если настаиваете на получении  кратера,  вам  придется,  доктор,  объявить
фирму банкротом. Берите!"
   - А Ваматр? - уже с интересом спросил Крэл.
   -  А  Ваматр,  хитро  улыбаясь,  положил  рядом  с  этой  кучей   пачку
пригласительных билетов.
   - С силуэтом скрипача?
   - Вы там были?
   - Угу.
   - Больше никогда не ходите. Сможете сдержать себя?
   - Спасибо, Лейж, вы излишне заботливы.
   - О, да вы колючий.
   Лейж впервые посмотрел на Крэла изучающе, и взгляд его красивых  темных
глаз с лукавой искрой не показался Крэлу неприятным. "Умеет расположить  к
себе. И чем только?" Ревниво подумалось о Нолане, и опять: "А может  быть,
у Нолана был все же не этот? Не такой красивый, и более естественный. Если
когда-нибудь будут делать биороботов, то именно таких - расчетно-красивых,
хорошо  запрограммированных.  Интересно,  какая   заложена   программа   у
этого?.." Программа... Слово это вдруг ассоциировалось с цепочкой событий,
приведших Лейжа в Холп.
   Надо сейчас же выяснить все... Вот так, прямо, в упор спросить его... А
если не настоящий?.. Ведь никому здесь нельзя верить...
   - Лейж, почему вы... Скажите, как все это произошло?
   - Вы о чем?
   - Простите, может быть, вам тяжело, я понимаю, но поймите и вы меня.  Я
должен узнать правду. Мне трудно поверить Ваматру и тем более  Хуку  после
того, как я... как я поверил самому Альберту Нолану. А Нолан убежден,  что
вас замучили, пытаясь вырвать секрет синтеза. Он считает вас мертвым...
   - Как видите, он ошибается.
   - А кто его ввел в заблуждение?
   - Я.
   - Зачем?
   - Я был болен, Крэл, смертельно болен.  Общение  с  протоксенусами  мне
обошлось дорого. Тогда они еще не  приноровились  к  нам,  не  умели,  так
сказать, дозировать свое могучее влияние на людей. Они опасны и сейчас, но
мы уже имеем некоторые средства защиты, а тогда... Я убежден был, что меня
окружают враги, что меня непременно начнут пытать.  И  этот  страшный  час
настал. Я собрал все силы и передавал, передавал сигналы Нолану...
   - Но ведь этого не было?
   - Нет, конечно.
   - Почему же вы потом...  когда  излечились...  почему  вы  не  сообщили
ему?..
   - Я не хочу, не могу... Для меня он был богом. Я преклонялся перед ним,
чтил его ум, порядочность, волю, а он... Не терплю фанатиков.  Ненавижу!..
Он, получив сигналы, поверив в них, мог телеграфировать Хуку,  отдать  ему
фермент и спасти - он же не знал, что я болен, в кошмарном  бреду  сообщаю
ему о лимоксенусах, - он мог спасти меня от мук, и он... обрекал  меня  на
муки, только бы не отдать секрет...
   Теперь от красивого робота не осталось  ничего.  Лейж,  Аллан  Лейж  из
крови и плоти стоял перед Крэлом. Гордый  и  красивый  особой  красотой  -
человеческой.
   Волнение, охватившее Крэла, было слишком велико,  и  он  не  знал,  что
сказать в эти минуты, как вести  себя  с  Лейжем.  К  счастью,  на  пульте
защелкали реле, зазвонил  напоминатель,  и  Крэл  устремился  к  клавишам.
Привычно забегали пальцы, экран засветился веселыми зелеными переливами, и
Крэл, чтобы разрядить обстановку, кивнул в сторону башни:
   - Изволят принимать пищу.
   - Вы уже умеете определять избирательно?
   Крэл для надежности еще раз взглянул на причудливый, бегущий рисунок  и
позвонил в виварий. Там подтвердили: началось кормление.
   - Вот и  с  пищей  беда,  -  озабоченно  начал  Лейж.  -  Доставать  ее
становится все сложнее. Расходы растут, и Хук свирепеет... Да, так о  Хуке
и кратере. Ваматр тогда прихватил не только меня и билеты. Он взял с собой
прописи по селазину. Превосходно,  черт  возьми,  отработанная  технология
получения сенсационного лекарства. Что бы о  Ваматре  ни  говорили,  а  он
дьявольски талантлив все же.
   - На селазине, насколько я понимаю,  фирма  нажилась  порядком.  Модное
лекарство! Панацея от всех недугов!
   -  Поверьте,  Крэл,  шарлатанства  никакого.  Безобидное  стимулирующее
средство, которое можно давать  невинным  младенцам.  Успех?  Просто  люди
любят лечиться. Особенно здоровые... Короче говоря, ягуар был укрощен, и я
тут же получил задание - ехать  в  Африку.  Питомник  действительно  стоит
поместить  в  кратере  потухшего  вулкана.  Высоко  в  горах   разряженная
атмосфера, холодно, мало  влаги.  По  краям  кратера  -  наши  генераторы,
обеспечивающие им подходящие условия. Ведь это здорово! Были,  разумеется,
возражения - дескать, в башне  создается  примерно  то  же  самое.  Ваматр
парировал...
   - Ссылаясь на то, что в естественных условиях обеспечивать нужный режим
дешевле?
   - Э-э, нет. Это бы не прошло. В горах не только низкое давление, меньше
кислорода, ниже температура. Все это, в конце концов, действительно  можно
обеспечить  в  башне.  На  большой  высоте  радиация  интенсивней,  больше
ультрафиолета, воздух ионизирован и, самое  главное,  масса  неучитываемых
частиц, приходящих из космоса, тех, которые задерживает  толща  атмосферы.
Шеф наш убежден: если и удастся  вывести  тварей  более  совершенных,  чем
протоксенусы, то содержать их можно будет только там, в кратере. Вот  я  и
оборудую обсерваторию, - просто и с приятной улыбкой закончил Лейж.
   - Почему же обсерваторию?
   - Авторство мое, Крэл, - весело похвастал Лейж. - Когда решался  вопрос
секретности, я предложил действовать под прикрытием телескопов. Обычно  их
стараются затащить повыше а  горы,  чтобы  устранить  влияние  атмосферных
помех. Задачи сходные, как вы понимаете. Ну вот, начнут  люди  возиться  с
телескопами, и  никого  не  удивит,  почему  вдруг  заинтересовались  этим
кратером. Всем все  понятно  -  астрономическая  обсерватория.  Около  нее
маленький поселок для размещения  персонала,  электростанция,  необходимая
для энергоснабжения обсерватории  и  поселочка.  Сюда  подвозят  продукты,
материалы, оборудование. Естественно, никаких подозрений вызвать не может,
никто и не догадается, что все это не для обсерватории, а для  кратера,  в
котором питомник!


   Лейж частенько стал навещать Крэла в его пультовой и очень  внимательно
следил за событиями в башне.  Положение  Крэла  в  Холпе  сразу  же  после
первого  "Поняли!"  определилось  как  особое,  и  "пост"  его  единодушно
признавался фронтовым. Наиболее  оживленными  стали  дискуссии  по  поводу
"барьера непонимания". Понятие  это  укоренилось  быстро,  прочно,  и  уже
возникали догадки о  способах  преодоления  барьера,  высказывались  самые
разнообразные мнения о значении и перспективах такого преодоления.
   Наблюдения, сделанные Крэлом, вывели лабораторию  Ваматра  на  какую-то
качественно новую ступень поиска. Все исследования так  или  иначе  теперь
связывались с опытами Крэла, все  перекрещивалось  на  его  пультовой,  на
полученных там данных. И уйти от этого уже было невозможно, не порвав,  не
нарушив этих связей, то есть не вызвав разлада в работе. Сомнений Крэл  не
преодолел, отдаться делу Ваматра целиком еще не мог, но уже не в состоянии
был разрушить сделанное.
   Труднее всего, пожалуй, было решить проблему - как быть с  результатами
опытов. Метод оправдал себя, результаты получались хорошими, но говорить о
них не хотелось... Узнают, наверно, и  без  меня,  а  пока...  пока  лучше
промолчать. Ведь еще ничего не решено, ни в чем не удалось разобраться. Ни
в людях, создавших протоксенусов, ни в самих протоксенусах. Что они такое?
Своеобразное проявление Разума? Какого? Может быть, очень совершенного,  а
может быть, изощренного и опасного. Они  стремятся  понять  человека,  уже
как-то реагируют, чувствуют, когда говорят о них, вернее,  пожалуй,  когда
думают о них. Но и животные, издавна сжившиеся с  человеком,  способны  на
нечто  подобное...  Вот  если  проверить,  выделяют  ли   они   из   всего
поступающего к ним потока информации конкретные  понятия...  Это  дало  бы
многое. Крэл уже наметил, как можно сделать проверку, но приехал Хук, и  в
Холпе заволновались.
   Из переговоров его с Ваматром секрета не делали, и  вскоре  всем  стало
известно: фирма опять на грани  банкротства.  Теперь  даже  в  "клубе"  не
смолкал разговор о средствах, необходимых" для продолжения работ. Какая-то
комиссия запретила выпуск селазина,  а  концерты  Ваматра,  учитывая  даже
доброхотные даяния меценатов,  приносили  не  так  уж  много.  Предложения
возникали разнообразные, вплоть до мысли  использовать  протоксенусов  для
лечения безнадежно больных.
   - ...Исцеляют ведь!
   - Дед  ни  за  что  не  согласится  обнародовать  секрет,  а  какая  же
фармакологическая комиссия разрешит терапию, не разобравшись,  в  чем  тут
дело!
   - Глупости, конечно. Волочить в клиники протоксенусов? Абсурд!
   - Или устроить паломничество страждущих в Холп?..
   Спорщики  уже  рисовали  картинки  одну  забавней  другой,  веселье  не
прекращалось, несмотря на то, что финансовые дела ваматровского  заведения
и впрямь были плохи.


   Ваматр  зашел  к  Крэлу  удрученный,  мрачный,  но   руки   тренировать
продолжал. Выставив их перед собою, он ритмично сжимал и  разжимал  ловкие
белые пальцы. Делал он Это, конечно, автоматически, не  думая,  а  вот  на
приборы смотрел внимательно.
   Крэл  больше  всего  опасался  посещений  Ваматра.   При   его   умении
моментально схватывать самую суть происходящего он  мог  скорее  кого-либо
сообразить, как близок Крэл к возможности сломить "барьер  непонимания"...
"Можно  ли  допустить  такое?  Ну,  предположим,  сломаю,  ведь  сразу  же
возникнет другой, еще более сложный вопрос о "барьере  непонимания"  между
мною и Ваматром-Хуком..."
   Ваматр  явно  догадывался  о  намеченных  Крэлом  опытах:  вопросы  его
становились  все  более   конкретными,   близкими   к   сокровенной   идее
эксперимента.  Пристрелку  Ваматр  вел  отменно,  попадания   шли   кучно,
подбирались к яблочку, и во время очередной беседы Крэл попытался  сменить
мишень:
   - Хук и в самом деле не в состоянии субсидировать ваши работы?
   - Еще немного, и он - банкрот. Это все Альберт. Он  действует  по  всем
направлениям. У Хука  огромные  связи,  знакомства  разнообразные,  и  ему
доподлинно  стало  известно:  Нолан  настоял  на  создании  этой  чертовой
комиссии и, таким образом, сумел прихлопнуть селазин. Вот  и  оставил  нас
без средств.
   - Хук свирепствует?
   - Ну конечно!
   - Готов посочувствовать ему.
   -  Не  беспокойтесь,  коммерсанты  не  сходят  с  ума:  у  них  слишком
прозаически сконструированы мозги, -  отмахнулся  от  предложенной  Крэлом
темы Ваматр и спросил:
   - А вы не пытались определить, какова зрительная реакция  протоксенусов
на наши сообщения?
   "Это уж слишком близко к яблочку", - подумал Крэл и опять  увильнул  от
ответа:
   - Сейчас меня увлекает одно: установить,  каков  характер  создаваемого
ими биополя.
   - Гм... Биополе! Знаете, Крэл, все в человеке, что мы не можем выразить
понятием более определенным, мы называем душой. Все явление, которые мы не
можем описать достаточно строго, природа которых  нам  не  ясна,  мы  пока
называем "полем". Гравитационное поле, магнитное  поле,  биополе.  Уловки,
бессилие наше. Меня волнуют сейчас простые и более практические вещи.
   - Например? - обрадовался Крэл, надеясь на ослабление натиска.
   - Например, почему они стали капризничать. Был спокойный период,  когда
протоксенусы довольствовались скромной пищей. Приобретали мы ее без особых
хлопот, и стоила она сравнительно дешево. В их рацион, кроме сушеного мяса
и дафний входило немного живых диксидов. Это небольшие  комары.  Всего  их
около ста видов, но распространены они широко, и отлавливать их не так  уж
трудно. Словом, расходы на корм были невелики. И вот недавно лаборанты мне
сообщили о забастовке. Питомцы наши стали съедать только живых  насекомых,
категорически отказываясь  от  остальной  пищи.  Я  приказал  не  баловать
паршивцев, однако они переупрямили меня.  Съежились,  сомкнулись  в  кучу,
словно намереваясь погибнуть, но добиться своего. Пришлось уступить им,  и
они сразу повеселели. Но этим дело  не  кончилось.  Живыми  диксидами  они
довольствовались дня три и опять  забастовали.  Найдя  метод  борьбы,  они
теперь требуют все новых и новых насекомых. Мы уже сменили для них  восемь
"блюд" и трепещем, видите ли, а чего  они  соизволят  потребовать  завтра,
какие еще деликатесы придется раздобывать, посылая экспедиции за тридевять
земель... Время, деньги... Поймите, я не хуковские деньги  жалею.  Черт  с
ними. Я и своих никогда не жалел, да и не имел их, по правде  сказать.  Не
было их у меня и не будет. Не в деньгах, конечно, дело. Здесь сложней все,
хуже. Почему, почему, - Ваматр раз за разом сильно, видимо до боли, ударял
себя кулаком по колену.  -  Почему  они  бунтуют?  От  плохого  характера?
Избаловались? О, нет!.. Биохимический баланс, энергия для  поддержания  их
существования обеспечиваются каждым из видов, а  они  то  и  дело  требуют
новых. Причина должна быть, и она есть, только мы  не  знаем  еще,  в  чем
здесь дело. Мы еще так мало знаем... Вот и вынуждены потакать им... А я не
буду. И не могу. Никакого Хука не хватит!
   Ваматр стал сновать по пультовой, распаляясь все больше и больше.
   - Испепелю! Уничтожу! Оставлю пять...  Нет,  пусть  десяток  особей,  а
остальных велю уничтожить!..
   Ваматр   уставился   на   экран   гиалоскопа.   На   экране   метались,
всплескивались и распадались зеленые линии. Рисунок искажался ежесекундно.
Ваматр повернулся к Крэлу.
   - Смотрите, такого еще не бывало!.. Неужели  они...  -  Ваматр  схватил
телефонную трубку. - Виварий, пожалуйста... Спасибо...  Виварий?  Получили
партию нового корма?.. Очень хорошо.  Давайте  им,  не  отказывайте  ни  в
чем!..
   Но они отказались.
   Паника началась в тот же день к  вечеру.  Из  питомника  сообщили,  что
протоксенусы пищу не принимают.
   Прошел еще день, а изрядно проголодавшиеся,  обычно  очень  прожорливые
питомцы Ваматра к корму не притронулись. Теперь Ваматра уже беспокоило  не
то, как достать корм, а как заставить протоксенусов питаться. Прежде всего
он распорядился проверить, не больны ли они? Потом еще раз  проверил  сам.
Протоксенусы были здоровы.
   На третий день после разговора  с  Ваматром  Крэл  проснулся  от  шума,
громких голосов, доносившихся из парка.  Наскоро  одевшись,  он  вышел  на
веранду коттеджа. Все бежали к гаражу.
   Оттуда, с пригорка, хорошо видна была верхушка приземистой башни.
   Над ней, словно легкий дымок, струилась сероватая ленточка.
   Но дымок  этот  был  странным:  он  не  вылетал  из  вытяжных  труб,  а
втягивался в них. Почти прозрачный, едва заметный, но постоянный.
   Это были насекомые.
   Протоксенусы сами стали добывать себе пропитание.
   Крэл понял, как жалки оказались его  попытки  -  а  все  выглядело  так
эффектно   -   попытки   приборами   определить,   на   какое   расстояние
распространяется влияние протоксенусов. Призывный клич,  видимо,  уносился
далеко, очень далеко... Какой же  протяженности  поле  они  создают,  если
насекомые, улавливая их коварный призыв, тянутся со всей  округи!  Вскоре,
однако, возникла новая догадка. Видимо, призывы протоксенусов расходились,
как волны или как импульсы по нервам.  Насекомые,  находящиеся  в  радиусе
непосредственного влияния протоксенусов, не только спешили на  зов,  но  и
трубили, в свою очередь: "Нас зовут, поспешите!" Призыв этот шел дальше  и
дальше, он мог охватить всю страну, может быть, весь континент...
   Ваматр  теперь  все  время  проводил  у  Крэла,  наблюдая  за   экраном
гиалоскопа.
   -  Фиксируйте,  Крэл,  все  фиксируйте,  не  жалея  фотопленки.   Важны
мельчайшие изменения, наблюдаемые вашими  приборами.  Осмыслим,  проверим,
поймем. Рано или поздно - поймем... - И задумчиво, с легким  сарказмом:  -
Гомо сапиенс... А-они уже нас поняли... Это новый  этап,  Крэл.  Тогда  вы
доказали, что они реагируют на любое упоминание о них,  теперь  ясно,  что
они понимают, о чем именно мы ведем речь!
   Ваматр встал из-за пульта. Он долго смотрел куда-то в бесконечность  и,
запрокинув голову, сказал тихо, но внятно:
   - Очень скверную шутку выкинул  господь  бог,  когда  заставил  материю
мыслить.





   Ваматр уехал из Холпа, и Крэл вздохнул с облегчением. Особенно  потому,
что тот прихватил с собою и Лейжа.  Петера  Ялко  Крэл  не  боялся.  Ялко,
увлеченный идеей  непосредственного  контакта  с  протоксенусами,  большей
частью находился в питомнике и в пультовой почти не  показывался.  Инса...
Она настойчивее всех... А  может  быть,  ей  и  поручено  выманить  секрет
получения  фермента?..  Опять  подозрения,  недоверие.  Если  бы  не  этот
проклятый  фермент,  с  ней  было  бы  просто,  сердечно...   Как   тяжело
становится, когда она уходит, удаляется в совсем неведомые ему  дали...  А
она Права. Самому, самому придется решать... А не отдать ли  фермент?  Как
станет сразу легко. Вот взять и отдать. Ей - дочери Бичета...  Бичет  тоже
ничего не мог поделать с Ваматром, с Хуком. А что смогут поделать  Ваматр,
Хук, наконец, все мы - люди, если протоксенусы, получив  от  нас  фермент,
превратятся в существа, более совершенные, проявят свойства, незнакомые  и
могучие? _Фермент нужен им, а не  Хуку_!  Если  в  них  заложено  неуемное
стремление к развитию, к образованию каких-то высших форм, они должны быть
"заинтересованы" в получении  фермента.  Стоит  рискнуть,  подразнить  их,
показав только краешек, и наблюдать за ними. Тогда  выявится,  что  они  в
состоянии увидеть, что могут понять.
   Опыт  Крэл  готовил  исподволь,  опасаясь,  как  бы  в  лаборатории  не
догадались о его замысле. В пультовую он приходил поздно вечером и дежурил
до утра, поручив лаборантам следить за приборами в остальное время  суток.
Даже вечером кто-нибудь мог все же заглянуть сюда, а  ночью...  Ночь  была
его. Идея опыта была проста: два экрана. Однако  для  осуществления  опыта
ему надо было войти в башню... Чем это кончится, что произойдет с  ним,  с
протоксенусами?..  Вспомнились   и   опасения   Ваматра,   и   настойчивые
предупреждения Инсы, и как ухудшалось самочувствие в те моменты, когда  он
с пультом приближался к башне, но выхода  не  было.  Два  экрана!  Один  в
пультовой, а другой...  другой  надо  установить  у  них,  у  самой  сетки
вольеров. Пусть наблюдают.
   Крэл поставил экран, подключил его к гиалоскопу  параллельно  со  своим
экраном и вернулся к пульту. В башне он пробыл не менее получаса  и...  Он
сосчитал пульс, пощупал лоб, потряс головой... Да ведь  ничего  не  болит!
Никакого  ухудшения,  больше  того   -   самочувствие   хорошее,   никаких
болезненных симптомов. Тогда за дело!
   Крэл сжевал две таблетки кофеина, впервые пожалел, что бросил курить, и
стал поспешно, нервозно, чего с ним никогда не бывало, готовить  настройку
прибора для фиксаций кода синтеза фермента.  "Фермент  ведь  образуется  в
живых  организмах.  Для  протоксенусов  нужен   толчок   -   излучение   с
определенной  характеристикой,  и  тогда,  вероятно,  они  смогут  создать
фермент в себе. Код найден мною... Интересно, что сумеют они?"
   К полуночи он закодировал программу, ввел ее в машину, выверил датчики.
Осталось нажать кнопку "опыт". Пожалуй, никогда он еще так  не  волновался
перед экспериментом, как в эти минуты. "Теперь нужно дать им ряд значений.
Близких к истинным и истинных. Но не все три группы. Ни в коем  случае  не
давать все. Это так, как дают преступникам. Называют различные  цифры,  и,
например, при упоминании номера  дома,  где  было  совершено  убийство,  у
преступника вздрагивает рука..."
   Крэл ввел программу с сочетанием, соответствовавшим трем семеркам. 777!
   Кривая обозначилась твердо, устойчиво, как тогда, как в то утро,  и  на
экране взволновалось все. Ни на что, даже на угрозу  "испепелить"  они  не
реагировали столь бурно.
   "Ищут, - испугался Крэл. -  Неужели  действительно  ищут?  Значит,  они
могут понять..." Пальцы  сами  тянулись  к  клавишам.  Привычные,  готовые
набрать остальные две комбинации кода - 717  и  618,  но  воля  сдерживала
пальцы. А протоксенусы искали. Экран почти весь заполнился узорами и вдруг
успокоился. На мягкой плавной  цепочке  Крэл  отчетливо  различил  кривые,
характерные для второй группы кода, для семьсот семнадцати. Но ведь он дал
только 777. Следовательно, о второй составляющей кода они догадались  сами
и получили 717! Сделают еще одно усилие и,  чего  доброго,  найдут  третью
позицию - 618. Да ведь тогда они сами станут выделять фермент,  нужный  им
для нового перехода к высшей форме. Сами создадут его в своих  телах.  Без
Нолана, без меня! В их телах фермент образуется лучше, совершенней, чем  в
колбе!"
   Крэл выключил общий рубильник и бросился к башне.
   Расстояние, отделявшее пультовую от питомника, он пробежал, но, войдя в
дверь, освещенную синим фонариком,  пошел  тихонько,  крадучись...  Где-то
справа должна быть дверь, через которую можно попасть в пространство между
стенками башни. Не шуметь,  только  не  вызвать  тревогу!  Вот  дверь.  По
железным почти вертикальным лестницам - наверх! Отключить генераторы  -  и
конец всему!.. Нет, не хватит времени: заметят дежурные лаборанты, найдут,
в чем причина, да и протоксенусы несколько суток могут просуществовать без
излучения. Нет, не то!..
   А первый марш он уже преодолел и шел по  круговой  площадке,  осторожно
наступая на рифленые листы железа. Листы гремели при  каждом  шаге,  и  он
время от времени замирал, прислушивался. В тускло освещенном  пространстве
виделась лестница, ведущая к следующему перекрытию.  По  лестнице  удалось
взобраться без шума... Только бы кончились  эти  плохо  приваренные  листы
железа.  Еще  два  пролета,  и  можно  подобраться  к  генераторам.   Надо
постараться сбить настройку, резко  изменить  характер  излучения,  и  они
погибнут  сразу...  Правильно,  у  каждого  генератора  есть  регулируемое
устройство пуска...
   Крэл нащупал в кармане складной нож и быстро влез по лестнице. Еще один
переход. Теперь это давалось легче. Наконец, он высунул голову из верхнего
люка и осмотрел площадку, на которой стояло восемь генераторов.
   В это время что-то зашумело  внизу.  Крэл  быстро  вылез  на  последнюю
площадку и прислушался. Кто-то бежал по кольцевым площадкам, идущим  между
стен башни. Сейчас бежит по первой площадке... Вот грохот  железа  стих  -
значит, лезет по  лестнице.  Вновь  стук  быстрых  ног  по  железу...  Уже
последняя лестница, которую должен преодолеть  преследователь.  Сейчас  он
покажется из люка...
   - Крэл, что ты задумал, Крэл!
   Лицо Инсы, любимое и ненавистное,  едва  освещенное  рассеянным  светом
ночи, появилось в люке. Где-то совсем близко от его ноги,  и  в  бешенстве
захотелось вдавить в него каблук.
   - Крэл, остановись!
   Крэл попятился от люка, пытаясь ухватиться за железные перила, и в этот
миг голову сковала нестерпимая боль. Так и не поймав перил, он начал мягко
оседать. На момент он напрягся, собрав  все  силы,  чуть  приподнялся,  но
потерял сознание и с грохотом упал на железные рифленые  листы  последней,
самой верхней площадки, на которой стояли восемь генераторов.


   Сознание  вернулось  внезапно,  пробуждение  оказалось  мгновенным,   и
ощущение окружающего мира неожиданно четким.
   Он лежал у себя. В коттедже. На фоне большого, во всю стену, окна,  уже
почти синего от надвигающейся ночи, виднелась знакомая фигура. Крэл  сразу
вспомнил отца. Он вот так же, очень похоже, любил сидеть в кресле-качалке.
С газетой в руках и задранными на лоб очками.
   - Вот и хорошо. Очнулся - значит, все позади. Здравствуй, мой мальчик!
   Крэл улыбнулся, радуясь наполнявшему все тело притоку тепла, здоровья и
протянул руки доктору Феллинсену.
   Доктор удобно устроился  возле  Крэла,  и  Крэл  понял,  что  при  этом
пробуждении, похожем на новое обретение жизни,  нужен  именно  он,  доктор
Феллинсен, заботливый, добрый, свой. Его мясистые, немного  влажные  губы,
как обычно, шевелились, и казалось, он все время не то шепчет умиленно, не
то смакует что-то вкусное. Розовое свежее  лицо  с  приспущенными  веками,
сцепленные на округлом брюшке пухлые  руки  -  все  говорило  о  нерушимом
спокойствии и собранности этого умного и деятельного человека.
   - Спасибо.
   - Это почему?
   - Потому что вы со мною сейчас. Кто вам дал знать?
   - Ваматр. Приехал ко мне и попросил.  Зачем  было  просить,  сказал  бы
только, и все тут. Разве я мог не приехать к тебе!
   - Что со мною было?
   Феллинсен двумя  большими  пальцами  приподнял  Крэлу  веки,  несколько
секунд изучал зрачки, а затем посмотрел на  приборы,  установленные  возле
кровати.  Только  теперь  Крэл  почувствовал  приклеенные  электроды.   На
затылке, щиколотках, на левом запястье.
   - А ты молодцом! Все идет хорошо и совершенно так, как было задумано...
Небольшая инъекция, Крэл. Это так, для закрепления достигнутого.
   Покончив с инъекцией, доктор Феллинсен  опять  уселся  возле  Крэла  и,
привычно пожевывая, улыбаясь, смотрел на выздоравливающего.
   - Боитесь сказать?
   - Да  нет,  Крэл,  -  доктор  ткнул  коротким  пальцем  по  направлению
приборов, - теперь не боюсь. А было худо, ничего не скажешь - худо...  Ну,
прежде всего  поздравляю  тебя,  мой  мальчик,  ты  исцелен.  С  лейкемией
покончено. Это произошло - я изучил "твою историю болезни - еще  до  того,
когда ты... - Феллинсен пожевал усиленней  обычного  и,  будто  проглотив,
наконец, смакуемое, закончил: - Еще до того, когда ты бросился  уничтожать
исцеливших тебя... Как они называются?
   - Протоксенусы.
   - Никак не могу запомнить.
   - Скажите, - Крэл опустил глаза, - скажите, я ничего не успел... Ничего
не наделал безобразного?
   - Ну, что ты! Все обошлось наилучшим образом.
   - А Инса...
   - Инса? Она хорошая девочка, Крэл. И она...
   - Я, наверно, оскорбил ее.
   - Она любит тебя.
   - Вы так думаете?
   - Уверен. Знаешь, Крэл, я боюсь женщин. Гм... Вернее, боялся... Женщине
непременно нужен  лев-мужчина.  Но  почти  каждая,  если  заполучит  льва,
норовит превратить его в болонку. А вот Инса... Я, конечно, мало еще  знаю
ее, однако мне кажется... Кажется, ей нужен лев, и только лев.
   - Я постараюсь, если удастся, стать львом. А в болонки не  пойду.  Даже
для Инсы...
   - Теперь я убедился: ты здоров!
   - А что было?
   - Плохо было. Нервное потрясение, глубочайший шок,  вызванный  этими...
Как они называются, Крэл?
   - Протоксенусы.
   - Да, шоковое состояние  в  результате  их  сильного  воздействия.  Это
оказалось особенно опасным на фоне... Ты не пугайся, мой мальчик, я должен
сказать тебе все.
   - Говорите.
   - На фоне нервного заболевания... Началось оно у тебя  почти  сразу  по
приезде  сюда.  Болезнь  развивалась  быстро.  Борьба  с  лейкемией  могла
обойтись слишком дорого, однако произошел спасительный перелом... Тогда, в
ту ночь. И мне удалось выправить тебя. Теперь ты  можешь  не  волноваться.
Все идет хорошо.
   - Значит, так же, как с Лейжем?
   - С Лейжем? - Прикрыв веки, доктор задумался, тихонько шевеля пальцами,
уложенными на жилете. - Пожалуй, да. Только у него  заболевание  протекало
тяжелей. Доктор-Ваматр полагает, что они, как  их,  существа,  постепенно,
как бы приспосабливаясь к людям, раз от разу норовят  поменьше  повредить,
вступая в контакт, влияя на людей. Вот у тебя, например, уже обошлось  все
лучше, чем у Лейжа. Однако мы заболтались с тобой.
   Феллинсен подскочил, засуетился, посмотрел на часы и  продолжал  уже  о
другом:
   - Сейчас, мой мальчик, спать. Спать! Ввел я тебе смесь,  надо  сказать,
магическую. Она и поспать тебе поможет, и подкрепит. Я обосновался у тебя.
Буду, как и все эти дни, рядом с тобой. Дверь я не закрываю.  -  Феллинсен
захватил с кресла-качалки газеты, еще раз глянул на приборы и направился к
себе. - Люблю на ночь пошуршать газетой. Спи, мой мальчик!..
   Выздоровление шло  быстро,  однако  доктор  Феллинсен  никому  пока  не
разрешал проведывать Крэла.
   - Придется тебе поскучать со мною. Еще несколько дней, и ты  -  вольная
птица. А  до  этого...  Надо,  надо  закрепить  успех.  Не  будем  излишне
торопливы, закрепим, и тогда снова окунайся в житейское море.
   - Образно и очень совпадает с моими сегодняшними размышлениями. Лежу  я
и думаю, снимете вы с меня проволочки, отпустите. Выйду я на веранду, и  с
крыльца, как в холодную и  страшную  воду,  надо  бросаться  в  холповскую
жизнь. Что я им скажу?.. Я не знаю, что им сказать!
   - Кому?
   - Ваматру, Инсе, Хуку.
   -  Мне  трудно  советовать.  Я  плохо  понимаю   ситуацию.   Для   меня
слишком-сложно происходящее здесь. Но я верю в тебя. Не только в твой  ум,
верю твоему сердцу, надеюсь на твой всегдашний здравый смысл и  врожденную
порядочность. Ты ведь пессимист теоретически и оптимист на практике.  Нет,
нет я не увожу тебя от темы, самой нужной сейчас и очень трудной для тебя.
Просто я не знаю,  как  помочь  тебе.  Вот  твой  отец...  Впрочем,  будем
откровенны, даже он -  умница,  кристальной  честности  человек,  -  тоже,
вероятно, не в силах был бы посоветовать  тебе  что-нибудь,  не  сумел  бы
разобраться во всем этом. Не сможешь, пожалуй, и  ты,  если  будешь  один.
Только все, только: вместе вы; ученые, должны решить,  что  принесет  миру
вызванное вами к жизни.
   - Единства нет.
   - А чего хотел  ты,  направляясь  сюда,  в  этот  "санаторий"?  На  что
рассчитывал, на кого? На одного себя?
   - Тогда моя задача была проще: наложив  вето,  я  хотел  не  допустить,
чтобы протоксенусов использовали во зло. Проблема  усложнилась  в  миллион
раз... Нет смысла спорить - вероятно, вы правы: я был  болен.  Но  не  это
заставило  меня  взобраться  на  башню.  Нет.  Как  только  я  понял,  что
протоксенусы уже могут обойтись без помощи человека, выделят в своих телах
фермент и я лишусь возможности наложить вето, я испугался. Я подумал: люди
еще не верят друг другу, а я должен поверить им,  чужим?!.  Пока  они  еще
полностью в наших руках... А если вырвутся?!.
   - Ты хочешь поговорить с Ваматром?
   - С Инсой.
   - Не дури, мой мальчик. Если я решусь сейчас разрешить тебе  общение  с
кем-нибудь, то ради дела. Большого, ответственного.
   - Вы уже сказали, что со мной все в порядке, доктор!
   -  Не  издевайся  над  стариком.  Подумаешь,  решил  поймать!  А  я  не
отказываюсь от своих слов. Просто необходимо закрепить успех. Три дня -  и
ты на свободе...
   Дни тянулись медленно, однако время подгонять не  хотелось.  Надо  было
собраться  с  мыслями,  прийти  к  какому-то  четкому,  строгому  решению,
попробовать выработать мнение определенное, свое. Такое, за которое  можно
бороться. До конца.
   Чувство какой-то рассеянности, острого одиночества,  грусти  овладевало
Крэлом по вечерам, проходившим в окружении в общем-то чужих людей Холпа, и
присутствие  доктора  Феллинсена  в  эти  часы  было  особенно   желанным.
Феллинсен любил поговорить, но, к счастью, отличался удивительно  приятной
способностью замолкать вовремя.
   Наконец, доктор снял электроды. Крэл начал  вставать,  чувствовал  себя
отлично,  бодро.  При  мысли,  что  скоро  можно  будет  выходить,   много
двигаться, работать, он уже предвкушал наслаждение, которое дает  здоровое
тело.
   Приближалась последняя ночь затворничества. Настанет утро, и он  сможет
выйти в парк!.. Феллинсен отправился к себе в комнату  и  через  несколько
минут уже не шуршал газетой, а сладенько посапывал. Крэл сидел  у  окна  и
смотрел, как золото постепенно сменяется синью, как замирает  уставший  за
долгий летний день старинный парк.  Было  тихо.  В  окнах  зажглись  огни.
Почему-то их оказалось  гораздо  больше,  чем  обычно,  они  горели  ярче,
веселее. Огни вспыхнули на верхушке башни,  огни  сияли  в  "клубе".  Крэл
распахнул окно,  и  в  комнату  полилась  музыка.  В  "клубе"  пели.  Пели
старинную застольную:

   ...Мы выпьем за тех, кто не с нами, не дома,
   Кто в море, в дороге, в неравном бою,
   Кто так одинок, что за верного друга
   Готов прозакладывать душу свою.

   Пусть в эту минуту им станет полегче,
   Хотя бы немного, чтоб в будущий раз,
   Когда мы пойдем по опасной дороге,
   Друзья незнакомые пили за нас...

   Крэл подбежал к телефону, постучал по рычажку, плотно прижав  трубку  к
уху. В трубке не слышно было ничего, даже всегдашнего фона.
   Доктор Феллинсен, еще сонно жмурясь, уже стоял возле Крэла.
   - Я отключил эту штуку, Крэл. Тебе очень захотелось позвонить кому-то?
   - Да. Мне нужно. Они поют!
   - Пусть поют. Когда люди поют, это очень  хорошо,  мой  мальчик.  Хуже,
когда они начинают стрелять.
   - В Холпе что-то случилось. Смотрите - везде свет, ликование.
   - Изволь, мой друг, поговори. Никогда еще  радостная  весть  не  мешала
выздоровлению больного. - Феллинсен вышел в переднюю и, быстро возвратясь,
продолжал: - Звони, я включил аппарат.
   Крэл поговорил с Ламатром и осторожно положил трубку на рычаг.
   - Протоксенусы все же догадались о третьем значении  кода.  Они  обошли
мой запрет, начали вырабатывать фермент в себе. Сами  разорвали  кольцо  и
дадут теперь новый виток спирали. Ваматр  считает  сегодняшний  день  днем
рождения еще более совершенных существ... Давайте... давайте выпьем кофе.
   - Не возражаю. По-видимому, спать тебе все равно не удастся.
   За кофе они просидели долго, на все лады обсуждая сложившуюся  в  Холпе
обстановку. Феллинсен, наконец,  стал  позевывать,  прикрывая  рот  полной
белой рукой, и предложил:
   - Надо спать. Я пойду к себе. Постарайся и ты заснуть.  Завтра  у  тебя
трудный и очень ответственный день. Ты впервые  после  всего  случившегося
вынужден будешь столкнуться со многими людьми. Не бойся этого.  Здесь  все
расположены к  тебе  наилучшим  образом.  Однако  собранность  необходима,
конечно. Береги себя. Взваливать на себя все сразу не  следует.  Нужен  до
поры до времени щадящий режим.
   Крэл заснул не скоро, проспал часа четыре и разбудил доктора Феллинсена
рано утром.
   - Я попрошу вас, как только  представится  возможность,  отправьте  это
объявление в газеты. В списке указано, в какие именно.
   Объявление было коротким:

   "Доктор Нолан!
   Мы достигли больших успехов, и мы хотим, чтобы вы были  с  нами.  Здесь
тоже любят старинную застольную. Отзовитесь!
   Крэл."

   Все дни, находясь под бдительной охраной доктора Феллинсена,  он  думал
об Инсе, нетерпеливо ждал встречи с ней, а теперь, впервые  после  болезни
выйдя из коттеджа, больше всего боялся встретить именно ее.
   Сколько же лет прошло с тех пор, когда ноги вот  так  упруго  и  сильно
отталкивали землю? Покончено с недомоганием, постоянным,  изнуряющим,  уже
ставшим привычным, но от этого не менее тяжким... Крэл посмотрел на башню.
Над  ней  вилась  сероватая  лента.  Лента,  пожалуй,  стала  плотнее,   и
подумалось: "Втягивают все большее и  большее  количество  пищи.  Куда  им
такая уйма? Странно..." Он пошел  быстрее,  а  по  ступенькам  лаборатории
взбежал. Легко, как в двадцать лет, как до  болезни.  И  еще  приятнее:  в
коридоре встретил Ялко. Хорошо, что он,  а  не  кто-нибудь  другой,  менее
симпатичный.
   - Крэл! Выздоровели? Совсем-совсем? Я очень рад, мы все рады, поверьте!
   - Расскажите, Петер, расскажите все по-порядку. - Крэл втолкнул Ялко  в
свою  лабораторию,  подбежал  к  окну,  распахнул  его  и,   опираясь   на
подоконник, повторил:
   - Расскажите!
   Ялко  подробно,  не  спеша,  но  с  огромным   увлечением   говорил   о
происходящем  в  башне.  Сомнений  не  оставалось.  Протоксенусы   сумели,
очевидно, выйти на новый цикл, дали потомство, резко отличающееся от  всех
предыдущих. Личиночная стадия совсем иная. Недели две, и должен  появиться
еще более совершенный вид протоксенусов.
   - И что мы будем делать с ними?
   Ялко   недоуменно   заморгал,   скуластое   лицо   его   расплылось   в
снисходительной улыбке:
   - Да неужели непонятно? Возьмем от них все, постараемся использовать их
удивительные  свойства.  Перед  нами  откроются   невиданные   возможности
преобразования природы. Вообразите только: победа  над  неуправляемыми  до
сих  пор  процессами  жизни!  А  направленное  формообразование   -   они,
по-видимому, помогут и в этом - значит,  усовершенствование,  улучшение  в
короткий срок многих пород и даже видов животных. - Ялко с трудом  перевел
дыхание. - Наконец, наконец,  Крэл,  -  болезни...  Вы  же  сами,  -  Ялко
запнулся, не зная, как продолжать, а затем осмелел: - Вы...  вы  исцелены,
Крэл! Вы ведь счастливы!
   - Счастье, - задумчиво повторил Крэл, повернулся лицом к окну, и только
тогда заметил, что решеток на окне нет. - Мы не знаем  толком,  что  такое
счастье, Ялко, и всегда платим за него дорого... Не знаю и я, во  что  мне
обойдется это счастье... Как все сложно. И... и подозрительно.
   - Подозрительно?
   - Да, если они и в самом деле чужие. В этом случае они  очень  хитры...
Смерть Эльды, Бичета... В то  время  они  еще  не  умели  дозировать  свое
влияние. А  затем...  Уже  на  первой  стадии  протоксенусы,  существа,  в
общем-то  беззащитные,  распространяли  излучение,   вызывающее   эйфорию,
задабривали, стараясь всячески привлечь людей, повысить интерес к  себе  и
зародить в людях мысль о  своей  нужности,  а  потому  и  вылечивали.  Да,
вылечивают... И все же нужна осторожность. Ведь они - чужие!
   На какое-то время Ялко чуть умерил восторги,  но  потом  с  не  меньшим
энтузиазмом  продолжал  защищать  нарождающиеся  в  башне  создания.  Крэл
улыбнулся, выслушав Ялко, и наставительно заметил:
   - Важно, чтобы  они  нас  не  провели.  Не  перехитрили...  Как  трудно
придется  людям!..  Согласитесь,  Петер,  людям  пока  не  удается  решить
проблему равенства. Все еще идет борьба. Самое страшное и  отвратительное,
что борьба эта дикая, кровавая, атавистическая. За кусок мяса, за место  в
пещере, у костра когда-то дрались,  разбивая  черепа  камнем.  Теперь  это
делается с помощью  радиоэлектроники  и  счетно-решающих  машин.  Но  ведь
принципиально ничего не  изменилось!  Так  можно  ли  считать  разумным  и
своевременным присоединение к борьбе за власть над богатствами природы еще
одной, по существу своему чуждой нам силы?
   Крэл уже говорил не для Ялко -  для  себя.  Мысли,  высказанные  вслух,
становились отточенней,  строже  и,  слушая  себя,  Крэл  чувствовал,  как
крепнет его убежденность.
   Дискуссия с Ялко затянулась, а Крэлу  не  терпелось  поскорее  пойти  в
пультовую. Как только Ялко,  взглянув  на  часы,  побежал  в  башню,  Крэл
направился к своему пульту. Зачем?.. Этого он еще не знал, просто тянуло к
аппаратуре, к  любимой  и  привычной  обстановке,  в  которой  постигается
новое... А это новое... Как отнестись  к  нему,  новому  -  заманчивому  и
страшному?  Как  действовать  дальше,  как  отнестись  к  происходящему  в
вольерах, к нарождающейся силе?..
   За пультом сидела Инса.
   Сразу захотелось исчезнуть - ведь сейчас нужно сказать  что-то,  как-то
объяснить свое  поведение!  Но  ничего  этого  делать  не  пришлось.  Инса
встретила его радушно и просто, словно ничего и не случилось  в  ту  ночь,
будто и не было  каблука,  занесенного  Крэлом  над  ее  лицом.  Спокойно,
деловито и увлеченно она рассказала о питомнике, об изменениях  в  системе
сумматора, которые пришлось сделать за время его болезни...


   Доктор Феллинсен настаивал на щадящем режиме  для  Крэла,  рекомендовал
бывать  в  лаборатории  ограниченное  время,  и  Крэл  не  упорствовал,  с
наслаждением употребляя высвободившиеся часы для прогулок.
   Невидимой   черты   уже   не   существовало.    Заржавленные,    увитые
граммофончиками  ворота  он  проходил,  не  терзаясь   больше   мыслью   о
преследовании, и много бродил по лесу. Почти всегда с Инсой.
   Настало спокойное время. Между ними теперь не стоял проклятый  фермент,
ушли рожденные нервной болезнью страхи и  даже  то,  что  заботило  больше
всего, - проблема отношения к  протоксенусам,  заботило  совсем  по-иному.
Можно было не в одиночку, не тайно от всех, а со всеми вместе  решать  так
трудно решаемые задачи.
   Инса, пожалуй, не разделяла его тревог,  она  просто  оберегала  каждую
возможность побыть вместе. Бездумно и счастливо. Крэл  чувствовал,  как  в
разговорах  с  ней  уходят  мысли-ограничители  и  постепенно  открываются
тайники ума и сердца... Не все. Почему-то о Лейже  говорить  не  хотелось.
Даже с ней.
   Прогулки затягивались допоздна. Они  возвращались  в  Холп  к  закрытию
"клуба", но всегда забегали на огонек. После надвинувшейся на лес  черноты
уют, свет, музыка были особенно приятны. Больше всего в "клубе" говорили о
предстоящем переселении в кратер. Ваматр не хотел рисковать.  "В  кратере,
только в кратере, - убеждал он всех, - мы можем рассчитывать  на  успешное
развитие нового вида. Надо отправлять  протоксенусов  туда.  Там  наиболее
благоприятные для них условия..."
   В  Холпе  опять  появился  Хук.  Загорелое  лицо  его  снова  выглядело
спокойным, уверенным и порой  сияло,  как  начищенная  слишком  аккуратным
коллекционером бронзовая медаль. Хук достал деньги.  Где,  как?  Никто  не
знал. Да и мало кого это интересовало. Вероятно, только Крэл, не будучи  в
состоянии забыть пережитое, нередко задумывался, а на какие новые авантюры
пустился  Хук?  Советоваться  с  Инсой?  Бесполезно  -  отмахнется,  сразу
перейдет к разговору о чем-нибудь более интересном  для  нее.  Деловитость
Инсы, ее практичность проявлялись только  в  исследовательской  работе,  а
коммерческую сторону предприятия  Хук-Ваматр  она  обычно  игнорировала...
Доктор Феллинсен уехал  в  город,  считая  Крэла  здоровым,  не  требующим
постоянного  внимания   врача.   Феллинсен   не   мог,   конечно,   ничего
посоветовать, но поговорить с ним можно было не  таясь...  Откуда  деньги?
Что запродал Хук на корню?..
   Однажды  Крэл  засиделся  в  лаборатории  дольше  обычного  и  чуть  не
пропустил час, когда можно было встретиться  с  Инсой,  пойти  по  любимой
тропинке, выйти к обрыву, с которого открывался вид на всю  долину  Холпа.
Он стал поспешно собирать бумаги, и в эту минуту зазвонил телефон.
   Хук приглашал к себе.
   "Ну вот и пришло время решать, с кем я, - закрывая сейф, подумал  Крэл.
Инса, не дождавшись у ворот, наверно, сама придет к  обрыву...  Только  бы
успеть, застать ее там..."
   В кабинете Хука сидел Ваматр.
   Крэл не готов был к разговору о своем участии в работах лаборатории, но
Хук, оказывается, и не намеревался затрагивать эту тему.
   - Нам известна, Крэл, настороженность, с какой вы  подходите  к  самому
факту появления новой формы протоксенусов, и мы с  уважением  относимся  к
вашей точке зрения.  Мы  и  сами,  разумеется,  понимаем,  сколь  серьезна
стоящая перед нами проблема. Не так ли, доктор?
   Ваматр  сидел  в  низком  кресле,  зажав  между  колен  ладони,   сидел
сумрачный, видимо, злой. Он кивнул, не произнеся ни слова, а Хук продолжал
с подъемом:
   - Еще не пришло время открыть секрет, и пока  всю  ответственность  нам
приходится брать на себя. Огромна и нерушима должна быть вера в  человека,
чтобы идти на риск и пробуждать силы, заложенные в протоксенусах! Невольно
задумываешься - имеет ли право один человек или даже какая-то группа людей
решать эту грандиозную проблему. Но кто-то решать должен, понимаете, Крэл,
должен. Кто? Несомненно, люди одаренные, гуманные, беспристрастные. Чистые
духом и сильные разумом.
   "Куда это он, - мучительно думал Крэл, - куда он клонит?"
   - Чем серьезнее проблема, Крэл, тем осторожнее надо подходить к вопросу
о привлечении людей, способных принять участие в  ее  решении.  Рассмотрим
крайний случай - широкая гласность! Вы представляете, какой  бы  переполох
могло вызвать подробное сообщение о происходящем сейчас в  башне!  Помните
наш разговор на площади Палем? Я тогда говорил  о  необходимости  скрывать
наши разработки, держать их в секрете, и вы,  не  сомневаюсь  в  этом,  из
чистых, добропорядочных побуждений не соглашались со мной. Да обнародуй мы
сейчас, каких зверюшек растим, туго бы пришлось и нам  и...  зверюшкам.  А
решение принимать надо. Никуда не денешься.  Рано  или  поздно  необходимо
решать судьбу и человечества и чужого разума... Как ваше мнение, Крэл,  не
пора ли увеличить число людей, способных решать Проблему?
   - Пора.
   - Я так и думал, Крэл, уверен был в вашей поддержке.
   - После того, как прочли мое объявление в газетах?
   Хук  скрыл  лицо  в  облаке  сигарного  дыма  и,  уклонясь  от  ответа,
продолжал:
   - Альберт Нолан не откликнулся на ваш призыв.
   - Да. Меня это крайне огорчило. Значит, вы думаете о ком-то другом? Кто
же это должен быть, по-вашему? Арнольдс?
   - О, до этого еще далеко. Пока. Потом все великие  мира  сего  так  или
иначе,   волей-неволей   подключатся   к   этой,   не   побоюсь   сказать,
общечеловеческой проблеме. Нет, я и в самом деле подразумевал  Нолана.  Он
не отозвался, но это не беда. Гора не хочет идти к Магомету, пусть Магомет
пойдет к горе. Да, Крэл, настало время. Серьезное  время...  Понимаете,  у
нас есть  сведения,  совершенно  достоверные,  разумеется,  что  у  Нолана
интенсивно ведутся работы по  Созданию  портативного  генератора,  который
способен влиять на протоксенусов, сможет подавить их деятельность и,  если
потребуется, уничтожить.
   - Вот как!
   - Крэл, Альберт Нолан должен быть с нами, а не против нас!
   - Это было бы хорошо, конечно.
   - Крэл, вы его любимый ученик и вы... Вы должны вернуться к нему.
   - Зачем?
   - Убедить его.
   - А если он не согласится? - спросил Крэл, уже догадываясь, чего  хочет
Хук.
   - Ну что ж поделать,  если  и  не  согласится,  ваша  миссия  не  будет
бесцельной. Вы... разузнаете, что  конкретно  у  них  там  творится,  и...
помешаете им вести наступление.
   Крэл встал.
   - Подлостей я не делал. Никогда. И никогда  не  пойду  на  подлость,  -
отрезал Крэл и направился к двери.
   Ваматр, так и не произнесший  ни  слова,  подбежал  к  Крэлу  и  пожал,
впервые пожал ему руку.
   Они вышли от Хука вместе, и Хук подумал о Ваматре: "Вот всегда он  так.
Неожиданным образом умеет показать  свое  дьявольское  благородство,  а  я
остаюсь оплеванным".


   Крэл шел  по  лесу  торопливо,  большими  глотками  захватывая  воздух,
настоенный на прогретой за  день  сосне.  В  сумерках  он  плохо  различал
тропинку. Обычно они с Инсой  ходили  по  ней  медленно,  прогуливаясь,  а
сейчас он спешил и часто спотыкался о  корни,  скользил  по  сухим  иглам.
Немного легче стало идти, когда могучие сосны  уступили  место  молодняку.
Здесь, в правильных рядах посадки, было светлее, и, добравшись до просеки,
он побежал к обрыву.
   На облюбованном ими месте Инсы не было.
   Начал накрапывать дождь... Отдохнуть от бега,  и  надо  возвращаться  в
Холп... Крэл пошел по краю обрыва медленно, то  и  дело  останавливаясь  и
сталкивая ногой пласт дерна. Если наступить на самый край,  сильно  нажать
ногой - можно  свалиться  в  пропасть:  кусок  укрепленного  травой  песка
отрывается и летит вниз, в черноту... Так он дошел до трех сосен. Огромных
и уже  обреченных:  половина  корней,  обнаженных,  высохших,  висела  над
обрывом.
   - Я очень ждала, Крэл.
   Между двумя самыми большими корнями, как в  удобном  гнездышке,  сидела
Инса. Крэл сел рядом, прижался к ней, и сразу  стало  хорошо,  как  бывает
только с ней.
   - До сих пор разговаривали у Хука?
   - Угу.
   - Решили, что делать дальше?
   - Я уезжаю, Инса.
   - В кратер?
   - Нет. Совсем.
   - А я?
   Инса вскочила. Он тоже быстро поднялся и протянул к ней руки.
   - Я очень люблю тебя, Инса!
   - Не надо "очень". Когда человека любят, он становится хорошим, а когда
его слишком любят, он может испортиться.
   - Не шути, Инса. Это серьезно и... навсегда.
   Инса пошла по краю обрыва. Теперь она сталкивала кусочки дерна, и дерн,
прошуршав до крутому склону, утихал внизу.
   - Я не могу без тебя, Крэл.
   - Уедем вместе.
   - Я не могу без Холпа, без  Ваматра...  Зачем  мы  ушли  из-под  сосен?
Дождик усиливается.
   - Он ласковый.
   - И мокрый... Будет гроза.
   - Да, будет.
   Они вернулись к соснам и  сели,  держась  за  руки.  Крэл  рассказал  о
предложении Хука шпионить у Нолана.
   - Да как он смел предложить такое. Тебе предложить!
   - Хук есть Хук, Инса.
   - Что же мы будем делать?
   - Коротать эту ночь здесь.
   - Она самая короткая в году, Крэл.
   - Жаль, - Крэл обнял Инсу, и она прильнула к нему. Доверчивая,  впервые
совсем не колючая.
   - Отвратительно...
   - Ты о чем?!
   - О подлости.
   - Не надо сейчас.
   Но Инса, не отстраняясь от него, продолжала шептать:
   - Даже по отношению к Нолану нельзя допускать такой подлости.
   - Ты сказала - даже по отношению к Нолану?
   - Ты все еще боготворишь его...
   Крэл промолчал.
   - ...А он шпионит за нами. -  Инса  ждала,  что  ответит  Крэл,  и,  не
дождавшись, спросила: - Где ампулы, которые  он  вручил  тебе?..  Там,  на
лесной дороге, ведущей в Холп? Помнишь?
   Крэлу стало жарко - он ни разу не вспомнил об ампулах и  не  знал,  где
они.
   - Одну мы исследовали, - продолжала  Инса  спокойно,  -  собака  сдохла
сразу.
   - Инса! - вскочил Крэл.
   - Ой, какой ты несносный. Было так уютно. -  Она  встала,  потягиваясь,
закинула руки за голову и, прислонясь к стволу, смотрела вдаль, на восток.
Там уже появилась топазовая полоска зари, но над ней все еще чернели тучи.
Левее они сливались с чернотой земли, и только когда  вспыхивали  зарницы,
частые, далекие и не страшные, было понятно, где тучи, где земля.
   - Неужели ты думаешь, что я соврала? Все еще недоверчив, насторожен...
   Крэл не ответил, думая о Нолане. Что  же  он  замышлял?  Отнять  жизнь,
давая ампулы, настроить против Инсы, предупреждая об амулете? Все путалось
в голове, и даже слова Инсы доходили до сознания не сразу.
   - Крэл, не думай о них хотя бы сейчас... Ведь эта ночь наша... Мне  так
хорошо... Мы будем любить друг друга, Крэл, и нам будет... нам будет очень
трудно... Пойдем, Крэл, пойдем в Холп.
   Топазовая полоска разрасталась, по  верхнему  краю  начинала  зеленеть,
темнее становились тучи на севере, а в них  ярче  блестели  зарницы.  Крэл
взглянул на Инсу и тихонько прочел:
   - "В твоих глазах оставила гроза свою разгневанную вспышку..."
   - О Крэл, ты помнишь эти стихи?  Они  хорошие.  Как  там  дальше?..  "А
дождь..."
   - Я не все помню. Кажется, так: "А дождь все льет и  льет  свой  теплый
мед, и тянут сосны к нам свои измоченные лапы..."
   - "Меня пьянит сосновый запах", - подхватила Инса.
   - "И мы идем. До самых-зорь!"
   - "Без капли лжи..."
   - "Для нас рассвет, как пейзажист, на синь холста, на синеву куста,  на
неба синь кладет кармин".
   - "Для нас гроза - сумбурный композитор - вплетает нежные мотивы".
   - "Да, я хочу с тобой вдвоем и под одним плащом уйти  в  такой  зовущий
ливень!"
   - А ливня-то и нет, - высвободила руку  Инса.  -  Так,  дождичек.  Едва
моросит. А почему вдруг ливень, когда и неба синь, и солнца нового кармин?
Ведь тучи должны быть когда ливень! До чего же стихи вещь  неточная.  Даже
хорошие.
   - Ты все умеешь высмеять...
   В ворота Холпа они вошли почему-то крадучись. Молча прошли  по  главной
аллее, и Крэл не знал, куда Инса свернет. Она свернула на дорожку, ведущую
к его коттеджу. На веранду она вбежала первой, отряхнула с  волос  воду  и
подошла к двери. Крэлу не  давала  покоя  мысль  об  амулете,  с  кусочком
засушенного  насекомого.  Почему-то  хотелось,   чтобы   Инса   непременно
избавилась от него. Будто угадав, о чем он думает, Инса  сняла  цепочку  с
шеи, надела ее на указательный  палец  и  стала  раскачивать  амулет,  как
маятник. Тихонько смеясь, она раскрутила его пращой, отпустила, он полетел
далеко в парк, а она подтолкнула Крэла к двери.


   Холп пришлось эвакуировать.
   Заполучив от Крэла начальные данные кода излучения, протоксенусы  сами,
в  своих  телах  выделили  фермент  и  превратились  в  более  совершенные
существа. Произошел очередной "разрыв кольца", пройден был еще один  виток
спирали,  и,   таким   образом,   подтвердились   предположения   Ваматра.
Естественно, это обрадовало его, но вместе с тем и насторожило: активность
протоксенусов возросла и опасность резко увеличилась.
   В Холп пригласили медиков,  физиологов,  специалистов  по  радиационной
защите, словом всех, кто своими знаниями и опытом мог помочь  предохранить
исследователей  от  биополя,  создаваемого  протоксенусами.  Однако  самым
страшным оказалось другое - приток насекомых  возрос  в  десятки  раз.  По
дорожкам и  без  дорожек  шли  муравьи,  термиты,  жуки,  летели  бабочки,
стрекозы, пчелы, мухи, комары, ползли клопы, вши, тли, гусеницы. Гибли  от
истощения и иссыхали, но те,  которые  добирались  до  башни,  попадали  к
протоксенусам.
   Старинный красавец  парк  погиб.  Он  стоял  обглоданный,  истерзанный,
мертвый. Коттеджи, еще недавно такие чистенькие,  уютные,  превратились  в
зловонные  вместилища  всякой  гниющей  живности,  лабораторные  помещения
заваливались издыхающими насекомыми. Трупы их  накапливались  в  гараже  и
складах, трансформаторных будках, канализационных  колодцах.  А  насекомые
все двигались и двигались к Холпу,  проникая  во  все  щели  и  отверстия,
заполняя собой все вокруг.
   Применить   ядохимикаты   холповцы   не   решались,   боясь   повредить
протоксенусам. В какой-то мере помогали птицы. Теперь они  собирались  над
Холлом тучами. Пиршество пернатых, обильное, неистовое, было отвратительно
шумным, загаживали они территорию изрядно, но и  их  приходилось  терпеть,
иначе специально нанятые рабочие вовсе не управлялись бы с расчисткой.
   Назревал  скандал.  Давно  заржавевшие  ворота  (милые   сердцу   Крэла
граммофончики разом сожрала стремившаяся к башне орда) починили, закрыли и
выставили надежную охрану, оберегая Холп от репортеров.
   Хук созвал экстренное совещание.
   - Мы не можем допустить огласки. - Глава  фирмы  был  мрачен,  суров  и
полон решимости потребовать от ученых деловых предложений. - Боюсь, нам не
избежать неприятностей. Некоторое время  я  еще  смогу  сдерживать  натиск
любопытных и пострадавших из-за нас, а  затем?  Насекомые  испоганили  всю
округу. Посевы близлежащих к Холпу ферм практически погибли.  Под  угрозой
Толорский лес, а это уже не шутки. Компенсировать потери  фермеров,  может
быть, и удастся, но национальный заповедник!.. - Хук  помолчал  немного  и
продолжал совсем тихо: - Люди хотят знать,  что  же  у  нас  творится.  По
имеющимся  у  меня  сведениям,  местные  власти   настояли   на   создании
правительственной комиссии. Значит, девиз "мой дом - моя крепость"  станет
недейственным. Пока еще никто толком не знает о существе наших  изысканий,
но сейчас, когда со всех концов на нас движется эта мразь!.. Словом,  так,
давайте решать, и решать срочно, что будем делать?
   - Я считаю, - начал Ваматр, - прежде  всего  следует  выяснить,  почему
новой  породе  протоксенусов  потребовалось  такое   огромное   количество
насекомых. Для поддержания  энергетического  баланса  им  нужно...  Петер,
скажите, пожалуйста, во сколько раз увеличился вес протоксенусов?
   - В два и три десятых раза.
   - А приток насекомых?
   - В сто пятьдесят раз.
   - Ну вот, спрашивается, зачем? Почему они затеяли такое?
   Желающих ответить на вопрос Ваматра не  нашлось.  Молчание  становилось
тягостным. Хук нетерпеливо выстукивал пальцами по крышке своего  стола,  и
это начинало раздражать почти всех собравшихся на совещание. Наконец встал
Крэл. Хук тут же перестал выстукивать, но Крэл снова опустился на стул.
   - У вас есть какие-то  догадки?  Тогда  говорите  о  них,  -  подбодрил
Ваматр, - говорите.
   - Именно догадки, притом такие, что и высказывать их неловко.  Особенно
сейчас, когда так остро стоит вопрос, что же делать с протоксенусами...  А
впрочем, - Крэл улыбнулся, махнул рукой и  отважился,  -  впрочем,  иногда
соображения  дилетанта  помогали  специалистам.  Я  не  энтомолог,   и   с
насекомыми... с насекомыми у меня отношения неважные.  Как  и  большинство
людей, я их терпеть не могу, даже побаиваюсь. Но волею судеб мне  пришлось
с ними работать, я изучал  груды  доктора  Ваматра  и  доктора  Бичета  и,
казалось, убедился в том, что они...  -  Крэл  замолчал,  подбирая  нужные
слова, а Ялко, глядя на него с надеждой, скорее подсказал, чем спросил:
   - Чужие?
   - И да и нет.
   - Это странное определение.
   - Не спешите, я постараюсь объяснить свою мысль. Они... они  особенные.
Уж очень не похожи на все живущее на Земле, и мы с вами это хорошо  знаем.
Примечательно, что теперь, характеризуя  состав  биосферы  Земли,  уже  не
пишут: "растения  и  животные",  а  предпочитают  делать  это  осторожнее:
"растения, животные и насекомые". Так  что  же  такое  насекомые?  Вернее,
существа  типа  насекомых.  Они,  по-видимому,  распространены   во   всей
Вселенной и, как ничто живое, способны подстраиваться  к  типам  жизни  на
планетах.  У  нас,  в  мире  углеродистой  органики,  они-имеют  структуру
углеродистую; на планетах, где жизнь кремний  органическая,  они  в  своей
основе кремниевые; а  там,  где  живое,  может  быть,  представляет  собой
какие-то  кристалло-металлические  формы,  насекомые,   словно   маленькие
механические создания, хорошо вписываются в общий стиль всего живущего  на
такой  планете.  Ну  а  у  нас,  на  Земле,  чужие  они?  Не  думаю.   Они
эволюционировали  здесь,  в  нашей  биосфере.  Их  собратья,  обитающие  в
бесчисленных мирах вселенной, проходят эволюционный  путь-в  своих,  может
быть,  совершенно,  непостижимых  для  нашего  мышления  мирах,  в   своих
биосферах... И все это составляет единую биосферу Вселенной. Вот почему  я
сказал - "и да и нет".
   - Единую? - удивленно переспросил Хук. - Почему же единую,  значит,  вы
утверждаете...
   - Простите, позвольте мне закончить.  Я  ничего  не  утверждаю,  Только
догадки, только предположения. Они возникли  у  меня  в  то  время,  когда
доктор Ваматр грозил испепелить своих питомцев. Похоже, они  действительно
поняли  и  очень  своеобразно  прореагировали  на   угрозу,   перейдя   на
самоснабжение. А с  чего  началось,  давайте  вспомним.  На  новой  стадии
развития протоксенусам уже недостаточно было  одних  диксидов,  они  стали
требовать все новых и новых видов. Сколько они перебрали тогда рационов?
   - Восемь.
   -  Ну  вот,  и  этого  оказалось  мало.  Ассортимент  они  расширили  и
привлекают теперь к себе десятки, сотни видов. Для питания им  столько  не
нужно. Это установлено. А они привлекают. Что еще могут содержать  в  себе
насекомые? Информацию! Вот она-то нужна  протоксенусам,  пока  сидящим  на
одном месте, у нас в  башне.  Да,  вероятно,  информацию...  А  что,  если
накопление и хранение информации  -  это  основное  назначение  насекомых.
Запрограммированное,  целевое.  Насекомые  распространились  беспредельно,
заселили все континенты  и  климатические  пояса,  проникли  во  все  слои
биосферы Земли. Миллионы видов! Миллионы. Главную  массу  живого  вещества
суши  составляют  насекомые.  Приспособляемость  их  к  окружающей   среде
невероятна, стойкость видов, не изменяющихся тысячелетиями,  поразительна.
В чем же состоит  сверхзадача  этих  существ,  отличных  от  всего  иного,
живущего на Земле?
   Крэл опять замолк. Он подошел к главному, к тому,  ради  чего  и  делал
такое пространное вступление, но об этом главном, составляющем самую  суть
идеи, сказать было очень трудно.
   - Вы хотите, Крэл, чтобы мы ответили, какова у них, как вы  выразились,
сверхзадача? - не без иронии спросил Лейж.
   - Я не имел этого в виду. Вопрос чисто  риторический.  А  поделиться  я
хотел некой сумасшедшей идеей.
   Хук заерзал в кресле, посмотрел на часы, начал  было  вновь  барабанить
пальцами,  но  сразу  перестал  и  попросил  Крэла,  не   теряя   времени,
продолжать.
   - Появление на Земле протоксенусов, созданий еще более загадочных,  чем
насекомые, натолкнуло меня на мысль о существовании Биосферы  Вселенной  -
великом союзе миров, связь между  которыми  осуществляется  не  генерацией
электромагнитных волн, а проникновением  жизни,  то  есть  самым  сильным,
самым действенным из всех процессов во Вселенной, потому что только  живое
способно бороться  с  энтропией.  Вероятно,  бесконечно  давно  существует
Биосфера,  объединенная  системой  связи...   Наиболее   приспособленными,
надежными хранителями генной  памяти  и  информации  оказались  организмы,
подобные насекомым. Их инстинкты, их умение бездумно-механически создавать
сообщества,   в   которых   узко   ограничены   функции   индивидов,    их
запрограммированность  -  все  это  наводит  на   мысль,   что   насекомые
роботоподобны, как ничто в мире  живое.  Возможно,  они,  как  малюсенькие
разведчики, каждый из своего  угла,  каждый  из  своего  времени,  черпают
сведения обо всем окружающем. И хранят их. Сведения  о  нас,  о  Земле,  о
пережитом нами и  Землей.  О  происшедшем  вчера  и  сотни  лет  назад.  О
процессах тысячелетней давности и о  происходившем  в  мезозойскую  эру...
Теперь, с появлением протоксенусов, начался процесс  конгломерации,  сбора
всего накопленного, может быть, переработка, классификация.
   Закончив, Крэл обвел взглядом всех участников совещания  и  понял,  что
высказанные им соображения ни у кого  энтузиазма  не  вызвали.  Лица  были
разными - чуть смущенными, замкнутыми, вежливо  внимательными,  но  ни  на
одном нельзя было прочесть одобрения или хотя  бы  понимания.  Крэл  и  не
ожидал иной реакции, однако чувство досады сразу же испортило настроение.
   Долгую неловкую паузу нарушил Хук:
   - Вы сами, Крэл, окрестили свою гипотезу сумасшедшей, и я...  Ничего  я
не понимаю. Боюсь, такие гипотезы уведут нас черт знает куда.
   - Не спешите. Хук, - вступился за  Крэла  Ваматр.  -  Не  спешите.  Да,
дерзко, совершенно ново, но ведь мы столкнулись  с  явлением,  никогда  не
наблюдавшимся, необычным, следовательно, и мыслить  теперь  должны  как-то
совсем иначе. Молодые, идущие нам на смену, и делают  это.  Догадки  Крэла
позволят нам глубже понять это явление, а затем, вероятно, и овладеть  им.
Чем смелее гипотеза, тем лучше... Да, заманчивая мысль... Отвергнуть  вашу
гипотезу, Крэл, мы не можем, как и вы не можете доказать, что протоксенусы
и в самом деле начали сбор информации. Понимаете, я  могу  согласиться  со
многим,  вернее,   допустить   многое,   коль   скоро   мы   действительно
соприкоснулись с процессами странными, даже непостижимыми. Трудно, однако,
представить себе, как накопленная информация, записанная отдельными видами
по строчке, пусть по страничке, сошьется во что-то целостное - в  летопись
нашего мира. Трудно. Но я допускаю и такое. Мы ничего толком  не  знаем  о
протоксенусах, а  потому  вправе  предположить  у  них  свойства  поистине
чудесные. Листы огромной книги, множества книг, сваливаются в одну кучу, и
надо рассортировать их, разобраться что куда, распределить, так сказать, в
пространстве и времени. Невероятная задача! Но, повторяю, я могу допустить
и это. Немыслимое для нас может оказаться совершенно обыденным для существ
необыденных. Все это так, хуже другое. Что такое протоксенусы? Почему  они
получились? Я убежден, пока мы не поймем  этого,  мы  не  сможем  ни  одну
сумасшедшую гипотезу сделать рабочей гипотезой.
   Ваматр умолк, и первой заговорила Инса:
   - Я не понимаю, как же это? Позвольте, позвольте, протоксенусы созданы,
живут уже годы, и вдруг...
   - Да, да, Инса! Ничего еще не решено, несмотря на годы. Откуда они?
   -  Ну,  отец  и  вы...  Вы  создали   подходящие   условия,   подобрали
благоприятное излучение и...
   - И из бактерии вырастили слона? Да ты что, и  в  самим  деле  думаешь,
будто из какого-то примитивного организма можно создать организм  сложный,
не исключено - даже разумный, подобный  протоксенусам?  Подумай,  ведь  ты
биолог.
   Инса совершенно растерялась.
   - Но они есть, они существуют, протоксенусы!
   - Вот это самое загадочное, почему они есть.
   - Да, - вдруг вспомнила Инса, - а фермент!
   - Фермент тоже ничего не решал. Ни тогда, у Нолана, ни теперь, у Крэла.
И облучение и фермент способствовали, конечно, их развитию, но пойми, ведь
человек, люди - ты, я, все мы, кто угодно - не могли мы дать программу, по
которой должны строиться такие сложнейшие существа, как протоксенусы.  Нет
у  нас,  у  людей,  такой  программы  и  быть  не  может.  Откуда  она   у
протоксенусов?
   Ваматр впервые высказался столь откровенно. Обыкновенно скрытый,  он  и
сотрудников приучил к тому, чтобы они не задавали лишних вопросов.  Ваматр
работал в своей личной лаборатории, не допуская  туда  никого.  Считалось,
что там, в его святая святых, уже  многое  решено  и  только  до  поры  до
времени  не  становится  достоянием  всех  сотрудников,  и  вдруг   Ваматр
признался в своей несостоятельности.
   Обсуждения теоретических проблем не получилось, и Хук  стал  настойчиво
требовать  практических  решений.  Лейж,  обладая  способностью  разряжать
обстановку, помог и на этот раз, предложив изменить режим генераторов.
   Способ   унять   протоксенусов   оказался   действенным.   Как   только
благотворное  излучение  стали  отпускать  протоксенусам   в   минимальном
количестве, они умерили  свою  активность,  а  вскоре  и  вообще  впали  в
состояние своеобразного анабиоза.
   Приток насекомых в Холп прекратился. И все  же  Хук  и  Ваматр  считали
хлопотным и опасным держать протоксенусов в Холпе. Так  как  кратер  готов
был к приему  беспокойных  питомцев,  их  решили  эвакуировать  как  можно
скорее.
   Специальные контейнеры изготовили в течение пяти дней и поместили в них
протоксенусов.   Огромные   трейлеры   подошли   к   Холлу,    загрузились
контейнерами, и процессия двинулась к аэродрому.
   Переезд в "кратер" прошел без особых задержек. Желающих ехать в  Африку
нашлось достаточно. Холп опустел.
   Инса уезжала с последней партией.
   В парке еще валялись трупики насекомых, но стаи птиц поредели, гомон их
стал  терпимей.  Обглоданные,  казалось,   безнадежно   погибшие   деревья
напоминали о пронесшемся над Холлом вихре. Инса в последний раз  поднялась
на полуразобранную, ненужную теперь башню и оттуда, с самой высокой  точки
Холпа, смотрела на черное переплетение омертвевших  ветвей,  на  покинутые
кирпичные корпуса, на то место, где совсем недавно был расположен поселок.
Из коттеджей не увезенным остался только один - Крэла.
   Через час придет машина, и все. Сколько еще простоит коттеджик Крэла?..
Что он делает  там?..  Нестерпимо  захотелось  увидеть  его.  Сейчас,  сию
минуту!
   По перекрытиям, проходящим внутри каркаса башни, она пустилась бегом, и
грохот железа под ее каблуками напомнил ей страшную и так много решившую в
ее жизни ночь. По вертикальным лестницам,  сделанным  наподобие  пожарных,
она спускалась с ловкостью  акробата  и,  только  выйдя  из  башни,  пошла
медленно, степенно.
   За огромным стволом мертвого вяза стоял Крэл.
   - Ты тут?
   - Почему ты испугалась?
   - Я думала, ты у себя.
   - Мне захотелось в башню.
   - Зачем?
   - Не знаю. Вероятно, потому же, почему и тебе.
   - Крэл, ты все же остаешься?
   - Да, но мыс кажется... мне кажется, Икса, я буду тосковать без них.
   - Без них? - Инса даже отстранилась от него.
   - А без тебя - Ты ведь понимаешь, без  тебя  я...  я  не  могу  теперь.
Просто не могу.
   - Поедем вместе.
   - Мне там нечего делать. Они взяли фермент сами. Зачем мне в кратер?  Я
не  энтомолог,  не  биолог  даже.  Заниматься  каким-то  частным  вопросом
проблемы как биохимик?..
   - Да пойми, Крэл, ведь мы столкнулись с чем-то  настолько  необыденным,
что голова идет кругом. А если это  все  же  посланцы  чужого  мира,  иной
жизни, иного разума? А вдруг нам, первым  из  людей,  представится  случай
приобрести новые познания, совсем по-другому посмотреть на нашу жизнь.
   - Не знаю, не знаю...
   - Пойдем к тебе, Крэл.
   В коттедже все было вроде бы так же, как и месяц  назад,  но  почему-то
стало неуютно, сиротливо, будто этот маленький домик не мог жить в  отрыве
от других, теперь уже увезенных отсюда обиталищ человека.
   - Хочешь кофе?
   - Если у тебя найдется рюмка коньяка.
   Коньяк нашелся. Вскоре аромат наполнил  коттедж,  и  сделалось  немного
веселей  на  душе.  Теплей.  От  кофе,  от  коньяка,  от  желанной   обоим
близости...
   Инса подошла к  зеркалу,  поправила  волосы  (как  всегда,  ей  это  не
удалось) и закурила сигарету.
   - Ты говорил с Ваматром?
   - Да.
   - И он отпускает тебя?
   Крэл пожал плечами.
   - В ферменте он уже  не  нуждается,  сам  на  распутье.  Что  он  может
предложить мне?
   Инса повернулась к Крэлу, бросила сигарету.
   - Крэл, что же происходит, Крэл?
   - Мы в тупике... Есть протоксенусы, и никто не знает, почему они  есть,
а главное, имеют ли они какую-нибудь цель.
   -  Знаешь,  мне  понравилась  твоя  мысль  о  насекомых   -   сборщиках
информации, о Великой  Сфере  Связи  Миров...  Если  ты  прав,  то  станет
понятным, зачем протоксенусы.
   - Но как проверить это? Как  сделать  сумасшедшую  гипотезу  рабочей?..
Ваматр, как всегда, не искренен. Он, единственный из  всех,  как  будто  и
поддержал  меня,  допуская,  что  протоксенусы,  наделенные   необычайными
возможностями, могут разобраться в ворохе надерганных  отовсюду  сведений.
Хитер. Выказал себя сторонником самого уязвимого пункта, зная, что  именно
в этом я сам  сомневаюсь  больше  всего...  Дать  программу,  которая  при
подходящем случае  скомандует:  объединяйтесь,  сшивайте  "книгу",  мы  не
могли. Выходит, такая программа заложена в каком-то одном виде насекомых?
   - Нет, этого, конечно, не может быть, - убежденно заговорила Инса, - ни
один вид не обладает сложной структурой, чтобы нести  и  миллионы  лет  из
поколения в поколение передавать подобную программу. Нет  такого  вида  на
Земле.
   - Вот видишь, но дело хуже. Мы все совершенно запутались.  Все.  В  том
числе и Ваматр.
   - Ты уверен?
   - Да, - Крэл налил полную рюмку и быстро выпил. - И  я  ничем  не  могу
помочь в этом сложном и не знакомом мне деле. Неловко  мне  критиковать  и
только критиковать... Запрещать что-то? Тоже не могу, нет  теперь  у  меня
такой силы. Не в моей воле отдать секрет синтеза фермента или держать  его
в тайне. Протоксенусы лишили меня возможности наложить вето. А ведь я  шел
сюда с тем, чтобы повлиять на происходящее в  Холпе.  Теперь  не  могу  и,
следовательно, никому не нужен. Даже протоксенусам. Впрочем, им  мало  кто
нужен, они чертовски независимы. Даже зарождение их произошло помимо  воли
человека.
   - То есть как это так?
   - Да вот так. Зародились, и все тут. Когда сочли нужным.
   - Чепуха какая-то. Дед просто не хочет... или боится повторить...
   - Он не может... Я не хотел говорить. Не имел права  собственно,  и  не
имею... Тебе скажу, Инса. Ваматр признался - не может он.  Годы  бьется  в
своей личной лаборатории, и у него ничего не получается.
   - Ты меня пугаешь.
   - Нисколько. Не получается  потому,  что  все  дело  в  программе.  Как
получили ее протоксенусы, откуда? И почему сейчас, а не тысячу или миллион
лет назад?
   - Крэл, ты, похоже, прав: все дело в том, чтобы понять,  как  и  откуда
они получили программу... Ты обо всем этом говорил деду?
   - Конечно. Он понял меня и согласился с тем, что я сейчас ничем не могу
быть полезен. Вот разве только критиковать... Инса, останься!
   - Не могу я без них, не могу без деда. Он ведь очень одинок, о нем надо
заботиться, как о маленьком. Не могу.
   - А без меня можешь?
   - Не надо так. Это недозволенный прием... Поедем в кратер!
   - Нет.
   - Крэл, поедем!
   - Только в том случае, если пойму.
   - Что поймешь?
   - Пойму, откуда у них программа.


   Автомобиль, увозивший Инсу, проехал через  ворота  и  скрылся  в  лесу.
Ворота теперь снова были  открыты.  Крэл  хотел  было  притворить  их,  но
передумал. К чему? Так привычней. Репортеров опасаться уже не приходилось,
в Холпе не осталось никого. День-два,  он  соберет  свои  вещи  и...  Куда
ехать,  как  устраиваться,  еще  не  было   решено.   Что-то   надо   было
предпринимать, но что? Он знал  одно:  нигде,  занимаясь  какой-то  другой
проблемой, не сможет перестать думать о протоксенусах.
   Крэл все же прикрыл половинку тяжелых железных  ворот.  Машинально,  не
думая, а пока шел ко второй, первая со скрипом распахнулась, и Крэл бросил
возню  с  ними.  Подумалось  только:  "Граммофончики   на   них   завьются
нескоро"..." Граммофончики.  Казалось,  совсем  недавно  так  трудно  было
переступить невидимую черту  у  проржавевших  ворот  таинственного  Холпа.
Через нее помогла перейти Инса, и тогда появился в жизни лес над  обрывом,
открылся мир любви, надежд, покоя. Он сам лишил себя этого  мира...  Вдруг
стало страшно - а если навсегда!.. Инса приедет в город.  Последние  сборы
перед отъездом, и потом, самолет унесет ее  в  Африку...  А  ведь  еще  не
поздно. Побросать в "дисмен" чемоданы, и через час-полтора  можно  быть  в
городе... Зачем? Чтобы не упустить свое счастье? А будет  ли  оно  полным,
настоящим без решения того, что теперь представлялось  самым  серьезным  в
жизни?
   Крэл не заметил, как вернулся в коттедж. Здесь было пережито  много,  и
здесь захотелось побыть еще. Побыть совсем одному, в  тишине.  Попробовать
собраться с мыслями и на что-то решиться, наконец.
   Время, как ни странно, шло  быстро,  совершенно  незаметно.  Отъезд  из
всеми покинутого Холпа Крэл откладывал со дня на день и непрестанно  думал
о протоксенусах. Что делают они, к чему стремятся сейчас, на  новом  этапе
своего развития? Приходило в голову разное,  но  чаще  всего  он  думал  о
контактах с ними. Они  уже  пробовали  всякое.  Не  разумно,  вероятно,  а
инстинктивно, по заложенной программе ищут общий язык  с  людьми.  Даже  в
самой начальной стадии превращений пытались использовать  для  налаживания
контактов  музыку,  как  наиболее  абстрактную,  эмоционально  высокую   и
общедоступную категорию... Но как направляется все это?  Откуда,  зачем?..
Порой казалось: вот-вот сработает  реле,  давно  подготовленное  к  такому
акту, и все станет на места. Чуть-чуть додумать, и можно  будет  решить...
Почему, почему зародились протоксенусы? Насекомые не  могут  быть  чужими,
Ваматр прав... Как он храбро отбросил то, с чем  сжился  за  долгие  годы.
Умница, а говорят - дьявол. Впрочем, дьявол должен быть умен... Стоило  ли
оставлять Ваматра? Может быть, надо было все же ехать в кратер?.. Нет-нет,
ехать туда не с чем.
   Как устроить дальнейшую жизнь, где и над чем  работать,  он  так  и  не
придумал, однако сидеть  и  дальше  в  Холпе  уже  было  невозможно.  Крэл
пообедал,  наскоро  справившись  с  последней  банкой  консервов,   закрыл
чемоданы, сдвинул их в угол и вышел в парк. Попрощаться.
   Багровый неуютный закат высвечивал мертвые деревья.  На  темных  ветвях
блуждали тусклые, едва теплящиеся блики. Чернела земля, все еще  устланная
иссохшими насекомыми. На земле, то тут,  то  там,  вероятно  отражаясь  от
какого-то глянцевого крылышка, порой разгорались пурпурные искорки.  Ветра
не  было.  Прогретый  за  день,  недвижный  воздух  усиливал   впечатление
раскаленности, созданной  закатом.  Пустынно,  тихо.  Поселок  разобран  и
увезен, едва видны кирпичные корпуса,  и  только  торчит  над  обглоданным
парком железный каркас демонтированной башни...
   "Будто на том съеденном лимоксенусами острове..."
   Крэл шел медленно, шелестя, как опавшими  листьями,  сухими  трупиками,
валявшимися под ногами, и  впечатление  заброшенности  все  усиливалось  и
усиливалось. Остров. Какой-то совсем дикий, необитаемый, вернее, покинутый
всеми остров. Казалось, за тысячи миль нет ни  одной  живой  души,  и  это
нравилось - ведь так редко в  наш  век  человеку  удается  ощутить  полную
отдаленность от себе подобных. К такой отдаленности  тянет,  и,  вместе  с
тем, она немного пугает. Полное уединение позволяет сосредоточиться и,  не
расслабляясь, подчас решать такое, что обычно не поддается решению в суете
и спешке будничных дел.
   Крэл вздрогнул от  почудившегося  шороха,  и,  когда  резко  обернулся,
что-то ярко-алое мелькнуло в голых  темных  кустах.  Он  обругал  себя  за
минутную трусость и направился к заблестевшему в  наклонных  лучах  солнца
предмету. Около садовой скамьи лежал транзисторный  видеоприемник.  Кто-то
поставил его и забыл. Такой, кажется, был у Петера, а может быть, и  не  у
него. Какая разница...
   Ощущение,  заброшенности,  впечатление,  что  обитаешь   на   покинутом
острове, оказалось очень прочным, и в первое мгновение Крэл никак  не  мог
представить, как это здесь, на диком безлюдье, может  вдруг  появиться  на
экране изображение, как могут возникнуть звуки музыки.
   "Да не на другой же это планете, черт возьми, ведь всю атмосферу  Земли
пронизывают радиоволны, и стоит только -  в  любой  точке  пространства  -
стоит только нажать на эту кнопку..." Вспыхнувшая мысль словно обожгла. Он
почувствовал, что, кажется, сработало реле, и бросился к находке. "Сколько
пролежал здесь транзистор? Пять дней, неделю? Дождя за эти дни не было. Не
разряжены ли аккумуляторы?"  В  эти  мгновения  вопрос  -  осталась  ли  в
приемнике накопленная энергия - показался жизненно важным.
   "Вот кнопка. Именно ее надо нажать,  и  транзистор  оживет.  Засветится
экран, я увижу, что делается сейчас в огромном мире, услышу о происходящем
за тысячу миль от этого острова. Услышу, увижу, узнаю! А если бы  на  моем
месте оказался настоящий островитянин, дикарь, который  никогда  не  видел
транзистора,  ничего  не  знает  о  возможности  передавать   сигналы   на
расстоянии, и вдруг нашел его в этих  кустах?  Он  взял  бы  его  в  руки,
повертел, может быть, даже случайно нажал  на  кнопку  и,  услышав  треск,
пожалуй, отбросил, испугавшись. А  я?  Я  знаю,  знаю,  как  обращаться  с
приемником. Знаю!"
   Крэл быстро, даже "какими-то суетливыми движениями умелых пальцев начал
настраивать приемник. Аккумулятор  не  сел.  Экран  засветился.  Несколько
привычных движений - и экран немного  потемнел,  на  нем  четко  выявились
проворно бегавшие фигурки. Еще поворот верньера, звук усилился - и вдруг в
одичавшем парке взорвалось многоголосое, радостное:
   - Гол!
   За две тысячи миль от Холла  закончился  матч  на  первенство  мира  по
футболу.
   "Я получил информацию, - думал Крэл, уже не слыша неистовых криков,  не
обращая внимания на болельщиков,  готовых  в  ликовании  растерзать  своих
любимцев,  завоевавших  мировое  первенство.  -  Да,  получил  информацию.
Получил. Преодолел огромное расстояние мгновенно.  Информация  в  союзе  с
временем сжала пространство, дала мне возможность  перенестись  бог  весть
куда. И все это потому, что _я умею обращаться_ с этим  приемником.  Умею.
Дикарь,  повертев  его,  стал  бы  заколачивать  им   деревянные   гвозди,
восторгаясь своей изобретательностью. Он ведь ничего не знает о  том,  что
всю Землю охватывают волны  информации,  и  потому  не  может  молниеносно
преодолевать пространство. В лучшем случае  он  починит  им,  предположим,
лодку и поплывет в ней медленно, медленно".
   Крэл побежал к  своему  коттеджу.  Портфель  он  расстегнул  торопливо,
отыскал в нем блокнот и сразу же сел к столу.
   "Информация вне нас  и  пронизывает  Нас.  Она  постоянна,  вечна,  она
включает в свою сферу новые, только зарождающиеся миры, миры, процветающие
и уже отжившие, близкие к гибели. Включает их в общий поток Вселенной. Вот
этот-то поток и принес команду: конгломерироваться, собираться воедино!  В
результате получились протоксенусы.
   Как только какое-то разумное существо, в данном случае  человек  Земли,
научится генерировать сложную  гамму  излучения  (код  синтеза  фермента),
нужного для развития "приемника-передатчика", то есть протоксенусов, - как
только разумное существо это  научится  синтезировать  фермент,  оно  этим
самым покажет, что умеет обращаться с транзистором, не будет  забивать  им
гвозди и,  следовательно,  уже  достойно  включится  во  Вселенскую  Сферу
Информации, объединяющую миллионы планет".
   Стемнело. Едва различимы  стали  строки.  Крэл  оставил  перо  и  начал
вышагивать из угла в угол. Время от времени он открывал то один, то другой
шкафчик, прошел в кухоньку, пошарил там на полках. Кроме пачки  бисквитов,
ничего съедобного не  нашлось.  "Запить  бы  чем-нибудь".  В  баре  стояла
начатая бутылка вермута, но его пить не хотелось. "Не  оставил  ничего  на
ужин. Инса ведь предупреждала - запаси побольше продуктов. Не  послушал...
Как отнесется к этой мысли Инса? А Ваматр? Кто поймет, кто поддержит?..  А
ведь все как будто становится на свои места. Может быть,  понятно  станет,
что такое насекомые, вернее, существа типа насекомых".
   Бисквиты надоели. Во рту было сухо, противно.  "Будто  сушеной  саранчи
пожевал, гадость какая. А есть хочется. Надо поскорее ехать в  город.  Дам
радиограмму Ваматру и... Только надо еще записать..." Крэл протянул руку к
выключателю, позабыв, что в Холпе уже давно нет электричества,  и  щелкнул
им несколько раз. Сообразив наконец,  в  чем  дело,  он  зажег  наполовину
сгоревшую свечу и снова сел к столу.
   "Протоксенусы словно маяки во Вселенной, словно узловые  трансляционные
станции, осуществляют связь, включаясь  в  вечный  поток  информации.  Так
происходит  тройная  связь:  Информация  -  Пространство  -  Время.   Если
допустить, что скорость  информации,  как  особого  субстрата,  бесконечно
велика, можно практически мгновенно преодолевать пространство и время..."
   Яркий луч мелькнул за окном. Только когда свет скользнул по  исписанным
листкам, задавив своей  электрической  мощью  свечу,  Крэл  понял,  что  к
коттеджу подъехал автомобиль, и  поспешил  на  веранду.  Перед  ним  стоял
Нолан.
   - Крэл, позвольте мне зайти к вам.  Я  ненадолго.  Всего  на  несколько
минут.
   Крэл не сразу пришел в себя, возбужденный внезапным переходом в мыслях,
встревоженный неожиданным появлением Нолана. Альберт Нолан здесь, в Холпе!
Однако Крэл быстро справился с собой и учтиво пригласил:
   - Да, да, конечно,  милости  прошу.  -  И  уже  в  комнате:  -  У  меня
беспорядок. Все собрано к отъезду. Садитесь, пожалуйста.
   - Спасибо. -  Нолан  расстегнул  превосходного  покроя  летнее  пальто,
провел уголком платка по губам и занялся  своей  любимой  трубкой.  -  Вам
неприятно мое появление. Нет, нет, не отрицайте, это  так,  и  это  вполне
естественно. Но уж простите великодушно. Мне очень  хотелось...  Мне  надо
было повидать вас, Крэл. Мне так недоставало вас все это  время.  -  Нолан
раскурил трубку и теперь смотрел  на  оплывавшую  свечу.  Лицо  его  стало
спокойным, приветливым, почти прежним, каким бывало в Асперте. -  Свеча...
Живой огонь... В будущем, когда человек  при  помощи  одной  только  мысли
сможет окружать себя тем или иным  комфортабельным  светом,  он,  человек,
сохранит живой огонь. Убежден в этом... Кое-кто даже сможет позволять себе
роскошь, иногда, разумеется, и будет  спичкой  зажигать  свечу  и  ощущать
запах серы и стеарина. Крэл, у вас найдется что-нибудь выпить?
   Крэл поспешно достал початую бутылку  вермута,  поставил  ее  на  стол,
ловко убрав при этом исписанные листки, и тут только сообразил,  что  вино
пить не из чего. Впрочем, сразу же обоим стало не до вина.
   - Крэл, мне надо поговорить с вами  именно  теперь,  когда  вы  уже  не
работаете у Хука и еще не нашли себе нового занятия. - Что-то  неузнаваемо
строгое появилось в стареющем и все еще красивом лице Нолана. Крэл опустил
глаза и начал медленно:
   - Я понимаю вас... Вы имеете все основания упрекнуть меня... Да,  я  не
мог осуществить свое право запрета...
   - В этом вы не виноваты, мой друг. - Нолан  говорил  мягко,  участливо,
пожалуй даже ласково. - Протоксенусы отобрали у вас секрет и  сделали  это
гораздо толковей, чем Хук и компания.
   Крэл вскинул глаза на Нолана. "Он знает и об этом. Его  осведомленность
по-прежнему великолепна. Да, он сильный, еще очень сильный. А может  быть,
стал сильней..." Чувство гордости за своего учителя почему-то не возникло,
настроение испортилось. Слишком резко в эти минуты встал вопрос - "Где  я,
с кем?" - и он спросил:
   - Вы все еще боитесь протоксенусов?
   - Да.
   - Вы считаете их разумными?
   - Думаю, Крэл, мы с вами не сможем найти определение, что такое  разум,
запутаемся в семантическом споре и потеряем время.
   - Тогда позвольте спросить иначе. Вы все еще  считаете  их  опасными...
для людей? - Крэл задал вопрос, стараясь лишний раз убедиться,  продолжает
ли Нолан борьбу.
   - Опасными?.. Пожалуй, но  ведь  беда  не  в  протоксенусах,  а  в  нас
самих... Двадцатый век культивировал в людях тоску по родственному разуму.
Привлекательность самой идеи о возможных контактах нещадно эксплуатируется
популяризаторами самого  различного  толка.  Формула:  "разумно  -  значит
гуманно" повторялась слишком часто, люди уверовали в нее  и  теперь  могут
наделать глупостей. Надо никогда не  забывать,  что  все  дело  в  степени
зрелости и гуманности прежде всего нашего, человеческого разума.
   Крэл отметил про себя, что Нолан по-прежнему непримирим к появлению  на
Земле протоксенусов, и вспомнил  Ваматра  -  сторонника  большего  доверия
чужому  разуму.  Правда,  и  тот,  задумываясь  о   критерии   гуманности,
подчеркивал, как еще трудно бывает  человеку  разобраться  в  себе  самом.
Вновь и вновь вставал вопрос: с кем быть. С Ноланом, с Ваматром?..  С  кем
быть? А зачем? Надо постараться самому быть кем-то! Захотелось вот  сейчас
- для бодрости надо взять в руки только что исписанные листки - сейчас  же
показать Альберту Нолану, каково истинное решение  и  какова  должна  быть
цель. У всех! Необходимо объединить усилия, сделать все  возможное,  чтобы
приобщиться к Великой  Сфере  Информации.  Да,  не  забивать  транзистором
гвозди, а как-то показать, что люди достигли требуемого  уровня  развития,
уже достойны включиться  в  Сферу  Связи.  Прежде  всего,  объединив  всех
ученых, надо найти способ общения с протоксенусами, и  тогда  представится
удивительная возможность узнать и о неведомых мирах вселенной, и о прошлом
Земли, о тех страницах ее истории, которые оказались утраченными.
   Крэл уже взял было в руки листки, но тут  же  скрутил  их  в  трубочку,
услышав, с какой маниакальной настойчивостью Нолан повторяет  и  повторяет
свое.
   - Крэл, поймите, они должны быть  уничтожены,  они  несут  неисчислимые
бедствия миру. Пожалуй - гибель!
   - И вы продолжаете борьбу?
   - Да. Продолжаю. Хочу, чтобы и вы были с нами.
   - А тогда... тогда не поверили? Или побоялись моей слабости?
   - Может быть, и это. В столь серьезных делах  не  до  обид.  Да,  Крэл,
трудно было решиться, еще не верилось в ваши силы, это правда. Но  было  и
другое. Главное. Была мысль убедить вас опытом.
   - Я не понял вас.
   - Вот вы немало времени прожили в Холпе и  все  же  своим  для  них  не
стали.
   Больнее трудно было ударить. Ощутив, как кровь приливает к щекам,  Крэл
сразу парировал:
   - Не знаю, в какой мере они мне доверяли. Мне кажется -  доверяли.  Мне
кажется - доверяли полностью, и я к ним, ко всем... - Крэл и  сам  решился
больно ударить, - ко всем, в том числе и  к  Ваматру,  стал  относиться  с
уважением. А ваше заявление...
   -  Зачем  же  стесняться,  Крэл.  Вы  уже  и  так  сказали  немало.  Не
сдерживайтесь, говорите прямо. Объявите меня лжецом.
   - Я... я не хотел, - Крэл не выдержал. Слишком крепко еще жили в нем  и
почтение к этому сильному, обаятельному человеку, и давняя  привязанность;
доходившая до обожания.
   - Не следует так. Нам с вами не нужны резкие суждения.  Обидно  только,
Крэл, зачем они скрыли от вас, что  новая  порода  протоксенусов  начинает
развивать в себе совершенно необычайные свойства. Если разовьет,  то  худо
нам всем придется. - Нолан приблизил ладони к свече, постепенно смыкая  их
у  самого  огня.  Стало  темно,  и  он  вдруг  отдернул  руки.  В  комнате
посветлело. Крэл даже оглянулся по сторонам и в это время услышал:  -  Они
пробуют летать.
   - Что?!
   Нолан, будто не заметив этого крика, спокойно продолжал:
   - Но как! Наблюдатели увидели,  что  в  башне  две  особи,  держась  на
небольшом расстоянии друг от друга, поднялись над общей  массой  тел  и  в
течение нескольких минут  неподвижно  висели  в  воздухе.  Бескрылые,  они
преодолели притяжение Земли. Это  повторилось  несколько  раз.  Одна  пара
почти достигла верхней сетки, прикрывавшей башню, затем упала и, вероятно,
немного покалечилась. После этого протоксенусы долго не решались повторять
подъемы, но потом опять оживились. Кажется, взлетали с большим успехом. Вы
понимаете, Крэл, они могут уйти из  кратера.  Поверьте,  они  очень  скоро
начнут тяготиться своим  зависимым  положением,  захотят  освободиться  от
контроля, осуществляемого людьми. Что тогда?
   - Почему бы вам не объединиться с Ваматром?
   - Ни за что!
   - Подумайте, ведь теперь серьезно обстоит дело, до распрей ли сейчас?
   - О, дело не в распрях. Мы полярны в наших оценках происходящего. А  вы
сейчас в центре Земли. Куда вы направитесь, к какому полюсу?
   "Почему  же  они  ничего  не  сказали  мне  о  попытках   протоксенусов
преодолеть тяготение?"
   - Очень трудно так вот...
   - Знаю, Крэл, знаю, и тем не менее?..
   - Вы говорите, попытались подняться в башне над общей массой?
   Нолан, видимо, уловил нотки сомнения в вопросе Крэла, открыл  маленькую
тисненой кожи папку. Оттуда он извлек фотографии и протянул их Крэлу. Крэл
почти с испугом посмотрел на Нолана - "Как, ему и  фотоснимки  доставляют!
Да что же это?"
   Сомнений не оставалось - два протоксенуса висели в башне.
   Свеча  вспыхнула,  запахло   стеарином.   Черный   фитилек   изогнулся,
высунувшись из пламени.  Раскаленный  его  кончик  окунулся  в  прозрачную
лужицу, шипя и потрескивая. Пламя становилось ярче, чадней и,  сделав  еще
одно усилие, погасло. Луна высвечивала стоящий за окном парк, разбросав по
черным деревьям таинственные пятна света. В  комнате  и  после  того,  как
угасла  свеча,  ненамного  стало  темней,  только  свет  из  тепло-желтого
переменился на зеленовато-холодный, лунный.
   - Если... если я соглашусь, что вы мне предложите?
   - Быть вместе с нами, Крэл, и работать... работать у Ваматра.
   Крэл стиснул кулаки.
   - Выслушайте меня, - сказал он тихо. - Я хочу, чтобы вы  избавились  от
ложных представлений о Холпе.  Вспомните,  ведь  я  пошел  сам,  по  своей
инициативе. Вы не только не помогли мне, а  очень  осложнили  задачу,  дав
столь превратные сведения о происходящем здесь. Я  рискнул,  готов  был  к
самому страшному, даже к тому, чтобы разделить участь Лейжа... Кстати,  вы
знаете, что Аллан Лейж жив?
   - Жив?
   Крэл замер, сжался, с ужасом ожидая, что дальше скажет Нолан.
   - Лейж? - Нолан явно думал о чем-то ином, более важном для него  в  эти
минуты. - Лейж... Ах да, разумеется, жив. Ваматр не уничтожил  его...  его
тело... Он сделал хуже - забрал его душу. Лейж погиб для нашего дела...  А
вы, Крэл? Вы еще живы?
   - Выслушайте меня, и вы поймете, что ошибаетесь. В Холпе меня встретили
обыкновенные люди, не  изверги,  не  палачи.  Люди,  озабоченные  решением
большой, быть может, общечеловеческой проблемы. Они исследуют  необычайное
явление,  ищут.  Радуются  удачам  и  находкам,   стараются   преодолевать
затруднения  вместе,  дружно.  Люди  здесь  разные,  но  все,   в   общем,
порядочные. Доктор Ваматр во многом заблуждается,  экстравагантен,  подчас
даже взбалмошен, однако, безусловно честен и до сих пор с уважением, я  бы
сказал с почтением относится к вам...
   Нолан встал и заговорил, не глядя на  Крэла,  тихо,  как  бы  размышляя
вслух:
   - Ваматр загубил и Крэла.  И  Крэл  потерян  для  нас.  Потерян  теперь
окончательно...
   Из Холпа Крэл выехал  утром.  Очень  рано.  К  девяти  он  уже  был  на
столичном почтамте и отправил Ваматру радиограмму:
   НАШЕЛ В ПАРКЕ ТРАНЗИСТОР тчк ПОСЛЕЗАВТРА ВЫЛЕТАЮ КРАТЕР тчк КРЭЛ.


   Появление в "Кратере" Крэла, совсем недавно не соглашавшегося переехать
со всеми холповцами в Африку, казалось, никого не удивило.  Это  напомнило
Крэлу первый приезд в Холп, очень  подбодрило  его,  улучшило  настроение,
омраченное тягостной ночной встречей с Ноланом.
   Готовясь к  сообщению,  Крэл  изрядно  волновался.  Предстояло  убедить
Ваматра и его сотрудников в необходимости  по-новому  вести  поиск,  чтобы
установить, не являются ли протоксенусы коммутаторами  в  извечном  потоке
Информации. Возникали опасения, не примут ли его соображения в  штыки,  со
скепсисом, может быть, и с  насмешкой.  Однако  все  получилось  по-иному.
Конкретное предложение -  попытаться  проверить,  не  несут  ли  излучения
протоксенусов  сигналы  доступные  пониманию  человека,  сразу  же   нашло
сторонников. Это даже немного огорчило Крэла. Он готовился к  борьбе,  был
напряжен, предвидя атаки, и вдруг... Может быть, просто не поняли?..
   Опустошенность,  чувство  предельной  усталости  охватили   его   после
доклада, и захотелось побыть одному. Еще не умолкли голоса сотрудников,  с
энтузиазмом обсуждавших услышанное и  уже  строивших  планы  увлекательных
поисков, а Крэл покинул столовую - самое большое помещение горной станции,
где проводились многолюдные совещания. Стараясь, чтобы его не заметили, не
окликнули, он прошел вдоль небольшой  площадки,  уставленной  алюминиевыми
сборными домиками, и очутился у обрыва. Пожалуй, впервые по  приезде  Крэл
смог наконец немного осмотреться. Все вокруг было новым, еще не известным,
и вместе с тем не производило такого впечатления, какое  бывает  при  виде
чего-то необычного. Африка представлялась совсем иной.  Более  экзотичной,
что ли, а выглядела будничной, тусклей, чем ожидалось. Крутой склон  зарос
колючим  ползущим  кустарником,  и  Крэл  не  знал,  как  он   называется;
раскинувшуюся  внизу  саванну,  желтую  от  пересохшей  травы,   утыканную
зонтичными  акациями,  он  раньше  никогда   не   видел;   плоские   горы,
загромоздившие горизонт, совсем не походили на горы,  так  полюбившиеся  в
Асперте, и, вместе с тем, окружающее казалось обыденным, пока не удивляло.
Может быть, потому, что в Африке было неожиданно холодно?..
   Зябко поеживаясь, Крэл медленно побрел по краю обрыва, обогнув  древний
лавовый натек, и за ним увидел конусообразную, со срезанной вершиной  гору
- потухший вулкан.
   - К-р-э-л! Кр-э-эл!
   Инса бежала по краю обрыва, весело размахивая чем-то большим, темным.
   - Инса! - Крэл сделал несколько шагов навстречу, протянул руки,  и  она
сразу прильнула к нему. Теплая, своя.
   - Убежал зачем-то.
   - Хотелось побыть одному.
   - И даже со мной не хотелось?
   - Тебя-то я боялся больше всего. Знаешь, как страшно было. А  вдруг  не
поймут, высмеют?
   - Но ведь поняли. Крэл, Крэл, как это здорово! - Инса прижалась к  нему
еще крепче и смотрела в глаза. Не отрываясь. Все  такая  же  -  дерзкая  и
смешливая,  чуть-чуть  странная,  так  и  не  растерявшая   что-то   очень
характерное для девчонки с канатной.
   Быстро темнело. Еще видна была  петляющая  в  долине,  между  округлыми
скальными  выступами  дорога,  еще  можно  было  различить  конусообразные
темно-зеленого цвета горы, а на  излучателях  уже  вспыхнули  ярко-красные
огни. Крэл направился к ним вместе с Инсой.
   - Ты хочешь туда?
   - Угу.
   Подъем был крутой, но не долгий. Станция осталась внизу. Один за другим
начали зажигаться в окнах домиков огни. Потянуло холодком.
   - Набрось плед.
   - Так вот ты что тащила. А я думал, чем это ты размахиваешь. - Крэл  не
отказался от теплого куска пушистой ткани, сразу перестал зябнуть,  и  они
пошли медленней. Перед входом в туннель он остановился.
   - Тебе порой не приходит мысль, Инса, что они  могут  оказаться  хитрее
нас?
   - Иногда думаю, но не верю. И потом...  ведь  мы  их  крепко  держим  в
руках. С тех пор, как они претерпели  новое  превращение,  они  совсем  не
могут обходиться без наших излучателей.  Дед  проделал  рискованный  опыт,
почти лишив их излучения.
   - И оказалось?
   - Что они не могут без него. Они не гибнут, правда, замирают.
   - А их попытки улететь?
   - Улететь?! - Вопрос прозвучал настолько искренне,  что  Крэл  поверил:
Инса ничего не знает  о  первых  пробах  протоксенусов  преодолеть  земное
притяжение. Но как это могло получиться? Ведь кто-нибудь из ее сотрудников
всегда дежурил в башне!..
   Инса нажала кнопку у входа в туннель, двери раздвинулись, и  они  пошли
по немного наклонному спуску. Туннель был низкий - пробить его  в  крепкой
породе стоило немалых трудов, - но освещался  хорошо.  Тянулся  он  метров
пятнадцать и заканчивался выходом в  застекленное  помещение,  как  балкон
нависавшее над местом, где в  незапамятные  времена  бушевала  раскаленная
лава, а теперь приютились протоксенусы.
   - Знаешь, Крэл, а Лейж молодчина, - Инса постучала согнутым пальцем  по
стеклу. - Это он сконструировал балкон, предложил  поставить  здесь  такое
стекло.  Свинцовое.  Сквозь  четырехсантиметровую  его  толщину  излучение
протоксенусов не проникает. По крайней мере, не влияет на людей.
   Крэл молча слушал пояснения  Инсы.  Пожалуй,  и  не  слушал,  глядя  на
представшую перед ним картину. Застекленный балкон был погружен во тьму  -
только  у  пульта  горела  притененная  лампочка,  -   красные   огни   на
вышках-излучателях тоже были экранированы со стороны  кратера,  и  темень,
скопившаяся на дне, лежала густой, непроглядной. Но через несколько  минут
с восточной стороны вдруг засеребрилась зубчатая  кромка  кратера.  Лунный
свет постепенно стал проникать в естественную чащу,  и  Крэл  перенесся  в
иной  мир  -  серебристо-черный,  холодный,   пронизанный   идущим   через
высокогорную разреженную атмосферу космическим  излучением,  мир  чужой  и
далекий, породивший неведомые и, быть может, очень все же опасные  чудища,
притаившиеся сейчас в темноте.
   - Крэл!
   - Да, да, Инса.
   - Ты очень далеко, Крэл.
   - Я здесь, я с тобой, моя радость.
   - Нет, ты там, ты с ними.
   - Ну, не надо так, ведь ты знаешь...
   - Прости, - Инса говорила шепотом, оглядываясь на дальний угол, где  за
пультом сидел дежурный. - Прости, я становлюсь бабой. Мне показалось. Я не
думала, что даже недолгая разлука, всего несколько  дней,  на  которые  ты
остался в Холпе, окажется для меня такой тяжелой.
   - Инса, я...
   - Ладно, ладно. Я не буду. Я счастлива сейчас и  очень  горжусь  тобой,
Крэл.
   - А если все это чепуха? - Крэл прильнул лбом к холодному стеклу и,  не
отрываясь от него, продолжал: - Смотрю на их логово и  думаю:  а  вдруг  я
затеял  скверное  дело.  Удобная,  эффектная  гипотеза  может  отвлечь  от
истинного направления поисков.
   - То есть как?
   - А если они все же чужие!
   - Но ведь и дед отказался от этой мысли...
   - Ах, Инса, ничего-то мы не знаем  толком,  понимаешь.  Еще  ничего  не
знаем и никто не  знает.  Суетимся,  выдвигаем  заумные  теории,  а  нужна
проверка. Сейчас меня мучит  одно:  как  найти  подтверждение,  простое  и
наглядное доказательство того, что при помощи протоксенусов мы и  в  самом
деле сможем  включиться  в  Вечный  Поток  Информации,  сможем  преодолеть
Пространство и Время... Не найдем такого подтверждения  -  значит,  чепуха
все это, бред.
   - Опять ты мечешься, сомневаешься.
   - Я ищу.
   - Ну что же, тогда, пожалуй, ты прав.  Доказательства  искать  надо.  И
надо заставить их, черт возьми, подать нам знак -  понимаем,  мол,  хотим,
чтобы и вы поняли.
   Порой Крэл приходил  в  отчаяние.  Протоксенусов,  боясь  нашествия  на
"кратер"  насекомых,  продолжали  держать  на  голодном  пайке,   притушив
генераторы до минимума. В этом положении протоксенусы едва излучали, а для
того чтобы определить характеристику создаваемого ими биополя и попытаться
расшифровать излучение, нужна была оптимальная их активность.
   - Поймите, - убеждал Ваматра Крэл, -  положение  безвыходное.  Порочный
круг. Надо разомкнуть его. Давайте рискнем  и  постепенно  будем  смягчать
режим. Если начнется нашествие насекомых, мы опять прижмем протоксенусов.
   Наконец Ваматр согласился. С каждым днем режим  генераторов  переводили
на более  благоприятный  для  протоксенусов,  и  активность  их  возросла.
Насекомых они почему-то не призвали,  но  опять  и  по-новому  встревожили
исследователей. Даже  до  перехода  в  новую  стадию  развития  многие  их
свойства, конечно, удивляли людей, но протоксенусы еще не заявляли о своих
правах. Теперь они дали понять,  что  являются  решительными  противниками
вивисекции.
   - Этого еще не хватало! - бушевал  Ваматр.  -  Да  я  их,  Да  я  их...
уничтожу.  -  Он  опасливо  оглянулся  на  пульт,  связанный  проводами  с
кратером, и все присутствовавшие  в  лаборатории  рассмеялись.  -  Вот  вы
всегда так. Смеетесь над стариком, и только. Знаю, знаю, уже  грозился  не
кормить, испепелить. Угрожал, а  они,  подлецы,  кликнули  клич,  призвали
сонмы насекомых и перешли на самообслуживание. Знаю. Но ведь теперь... Это
неслыханно: противиться человеку, нападать на человека!.. Как самочувствие
лаборанта?
   -  Еще  плох.  Из  коматозного  состояния  его  вывели,  однако   врачи
встревожены.
   - Нет, что делают, паршивцы! - Ваматр потряхивал кистями рук, сновал по
тесному, заставленному  аппаратурой  помещению,  натыкаясь  на  столы,  на
ящики. - Подумать только, они, превратили в столб человека, который должен
был проводить опыт.
   - Будем говорить точно, - вмешался Крэл, освобождая для Ваматра  проход
и устраиваясь повыше на лабораторном  столе.  -  Человек  готовился  взять
протоксенуса на _острый_ опыт.
   Ваматр резко обернулся к Крэлу, задел Ялко и, даже позабыв бросить свое
"извините", быстро возразил:
   - Да ведь люди везде и всегда, во всем мире ставят острые опыты. Ставят
не только на всякой мелкой живности, но и на собаках, обезьянах,  даже  на
дельфинах!
   - А вот на протоксенусах, видимо, нельзя.
   -  Уж   очень   непривычно   нам,   людям,   встречать   организованное
неповиновение, преднамеренный отпор... Может быть, придется привыкать.
   - Обезьяны, дельфины, - иронически перечислял Ялко. - Да ведь никто  из
них не способен объединиться,  согласовать  собственные  действия  и  всем
сообща выступить против человека. Никто не способен, а вот протоксенусы, -
Ялко закончил с гордостью, - смогли!
   - Ты так радуешься, словно бунтуешь заодно с ними, - Инса  спрыгнула  с
еще не распакованного ящика. - Ты, Петер, вообще, как мне кажется, слишком
уж высокого мнения о них.
   -  Да,  и  не  скрываю  этого.  Я  и  раньше   считал   их   существами
высокоорганизованными, а теперь, на новой стадии развития... Не исключено,
что они совершенней человека, а может быть... может быть, и порядочней.
   - Ялко!
   Ялко, отступая от Инсы, прижался к алюминиевой стене лаборатории, но не
сдавался:
   - Они еще покажут себя! Они могут такое!..
   Инса не то  с  испугом,  не  то,  с  отвращением  посмотрела  на  Ялко,
повернулась и подошла к окну.
   - Вот это верно: они еще покажут. - Инса замолчала. Никто не  продолжил
разговора, и вскоре она сама прервала паузу.  -  А  что  касается  отпора,
неповиновения человеку, то здесь, я думаю,  дело  проще,  чем  кажется  на
первый взгляд. Давайте  вспомним,  как  экспериментаторы  и  дрессировщики
работают с животными. С любыми, даже с дельфинами. И у дельфинов все  дело
в мелкой рыбешке.
   - Не понимаю, Инса, к чему это ты, - нетерпеливо спросил Ваматр. -  При
чем здесь рыбешка? Какая рыбешка, говоришь?
   - Мелкая. Ею-то и подкармливают этих морских мудрецов, и они за подачку
выплясывают в воде перед человеком. Да, за подачку, за подкормку... А  вот
протоксенусы, - Инса помолчала, оглядев всех,  -  не  нуждаются  больше  в
продуктах питания. Ни в тех, которые мы им милостиво отпускали, ни в  тех,
которые они получали, привлекая насекомых. Они начали синтезировать все им
необходимое и обрели, таким образом, независимость.
   - Синтезировать? Из чего?
   - Из  воздуха.  Похоже,  они  ведут  прямой  синтез,  строя  сложнейшую
органику из простых  веществ.  Нечто  вроде  фотосинтеза,  осуществляемого
растениями,  но  без  участия  хлорофилла,  методом,  совершенно  еще   не
понятным,  и  притом  со  скоростью,  в  сотни  раз  превышающей  скорость
фотосинтеза.
   - Инса, это настолько  серьезно,  это...  -  Ваматр  подбежал  к  Инсе,
схватил ее за руки и, заглядывая в глаза, продолжал: - Инса,  если  ты  не
ошибаешься, то ведь мы откроем для человечества...
   - Мы? - дерзко перебил Ялко.
   Ваматр бросил руки Инсы и повернулся к Ялко, а тот продолжал  спокойно,
немного даже нагловато:
   - "Мы откроем, мы дадим человечеству!" Да согласятся ли протоксенусы?
   Теперь, не слушая друг друга, заговорили все  разом,  поднялся  шум,  и
Ваматр, подняв руки, закричал:
   - Спокойней, спокойней, друзья! - Он,  наконец,  перестал  метаться  по
лаборатории, сел, жестом подозвал всех к себе поближе. - Давайте попробуем
без лишней экзальтации разобраться в происходящем, наметим план  действий.
Начнем по порядку. Как только мы столкнулись  с  совершенно  необычным  на
Земле явлением: быстрым, направленным перерождением одних видов в  другие,
увидели  существа,  еще  не  известные  человеку   и   притом   обладающие
удивительными свойствами, естественно, возникла мысль - а не порождение ли
иного мира перед нами? Больше того, вечная тоска  по  родственному  разуму
заставила подумать:  а  может  быть,  он  уже  появился  на  Земле!  Такое
допущение не могло не волновать. Однако мы не только приходим в восторг от
возможной встречи, но и задумываемся над проблемами, которые в этом случае
возникнут... Какой  критерий  гуманности  чуждого  нам  разума?  Верна  ли
формула: разумно - значит гуманно! - Крэл тотчас вспомнил ночной  разговор
с Ноланом в Холпе и стал слушать Ваматра еще внимательней. - Достаточно ли
гуманны и высокоразвиты оба разума, чтобы  находиться  в  одной  биосфере?
Уживутся  ли  они,  или  вступят  в  борьбу?  Может  быть,   один   займет
главенствующее,  а  другой  подчиненное  положение.   Кому   тогда   будет
принадлежать  Земля?  Тому;  кто  пришел  раньше,   тому,   кто   численно
превосходит  соперника,  или  тому,  кто  совершенней?  Поистине   страшно
становится, когда представляешь, с каким комплексом проблем мы столкнемся,
если протоксенусы окажутся представителями иного,  внеземного,  разума!  В
этом случае уже не мы, горстка людей, а ученые всей планеты  должны  будут
решать, как должен вести себя в возникшей ситуации человек. А сейчас?
   - Сейчас надо установить главное - верна ли гипотеза Крэла.
   - Правильно. Одно дело контакт с инопланетным разумом,  пожаловавшим  к
нам, другое - включение в Сферу Вселенской Информации.
   - Хорошо, если команда включаться пришла извне, как думает  Крэл.  Дали
команду, когда предположили, что, кажется, на этой планетке, затерянной  в
космосе, на Земле нашей, разумные существа начинают приближаться  в  своем
развитии к тому, чтобы и их подключить к Великой  Сфере  Связи.  Если  это
так, протоксенусы дадут нам знать об  этом.  Следовательно,  прежде  всего
нужен способ общения с этими существами.
   - Друзья! - Ваматр опять встал. - Поймите, сейчас протоксенусы - это не
существа, это - явление! Необходимо досконально изучить это  явление.  Оно
вызвано нами и, вместе с тем, возникло независимо от нас. Вы правы: прежде
всего надо попытаться получить от них  какой-то  знак.  Давайте  послушаем
Крэла. У него есть конкретные предложения. Обсудим  их,  и,  если  примем,
тогда... - Ваматр устало опустился на стул, привычно  засунул  руки  между
колен и, разделяя каждое  слово  паузами,  закончил:  -  Тогда...  надо...
снова... просить... у Хука... денег.
   - Хук приезжает сегодня, - вставила тихонько Инса.
   - Сегодня, - заволновался Ваматр, - сегодня, а мы еще ничего не решили.
Крэл, Крэл, все, о чем вы мне говорили, может быть, и правильно,  но  ведь
это опять потребует огромных средств. Уникальная аппаратура, которую  надо
затащить сюда, в горы; понадобятся еще и  еще  специалисты,  которых  надо
как-то заманить в кратер. А это значит - расширять поселок... Хорошо,  что
вы,  молодежь,  здесь  в  горах,  в  волейбол  не  играете,   а   то   вот
спортплощадки...
   Поведение Ваматра раздражало Крэла. Он не выносил его манеры паясничать
или униженно лепетать нечто несуразное, уничижительное в трудные для  него
минуты.
   - Вероятно, доктор, вы правы, - жестко  начал  Крэл.  -  Опять  деньги,
опять  спортплощадки,  унитазы,  прецизионная  аппаратура,   вертолеты   и
астрономы, нужные только для прикрытия нашей деятельности, а между тем,  у
фирмы нет средств. Значит, следует кончать  с  нелепой  таинственностью  и
предложить проблему всем ученым мира.
   Ваматр выпрямился, фиглярства как ни бывало, и он отчеканил строго:
   - На это мы не пойдем. По крайнем мере, пока. Что касается денег...
   - А я знаю, как подойти к Хуку, чтобы он раскошелился, - это прозвучало
у Инсы задорно, немного хвастливо, совсем по-девчоночьи.
   - Ты... знаешь?
   - Пожалуй, да! - посерьезнела Инса. - Вы представляете, что  произойдет
с  фирмой  "Хук  и  компания",   если   в   ее   руках   окажется   способ
непосредственного синтеза органики.
   - Инса, да ты молодчина!
   - Ага, - удовлетворенно кивнула Инса.
   - Надо еще суметь заполучить  этот  способ  у  протоксенусов.  Но  если
сумеем, то Хук... Пожалуй, Хук пойдет на новые расходы.
   - Как знать, синтез - это опять журавль в небе...
   - К делу, друзья, к делу! Крэл, мы слушаем вас. Расскажите все,  о  чем
вы мне  говорили.  Выкладывайте  подробно,  и  мы  все  вместе  попытаемся
наметить программу. А с ней, благословясь, - к Хуку. Итак?
   - Итак, я хочу напомнить о главном. Что характерно  для  протоксенусов,
что  с  самого  начала  производило  особенное  впечатление?  Их  свойство
создавать  какое-то  биополе.  Вот  и   следует,   вероятно,   постараться
использовать именно это их необычайное свойство. Как мы убедились, попытки
общаться  с  протоксенусами  при  помощи  сигналов,  подаваемых  в   любом
частотном диапазоне, обречены на неудачу. Все это  примитивно  и  идет  от
нашего, земного, очень локального в космических масштабах  опыта.  А  ведь
есть, наверное, нечто  общее,  универсальное  для  любых  форм  живого  во
вселенной.
   -  Может  быть,  кодирование  структуры  белка?  А  что,   если   поток
биоинформации несет код "понятный" не нам, а прежде всего цепочкам ДНК?
   - Это интересно, но, пожалуй, тоже не совсем универсально. Формы жизни,
наверно,  гораздо  разнообразней,  чем  мы  думаем.   Могут   существовать
структуры  не  только  подобные  нашим,  углеродистым,  но,   предположим,
силиконовые, ионные, да, наконец, такие, о  которых  мы  просто  не  можем
составить  представления.  Прикажете  и  им  предлагать  для  установления
контактов рисунки пифагоровых штанов или  хвастать  знанием  периодической
системы элементов,  демонстрируя  таким  способом  свою  взрослость?  Нет,
поиск, вероятно, следует вести в другом направлении. Если протоксенусы и в
самом деле коммутаторы Великой Связи Миров, то им, конечно, известна форма
общения  с  любыми  мыслящими  существами  вселенной.  Следовательно,  нам
остается только показать нашу  подготовленность  воспринять  такой  метод.
Протоксенусы наверняка знают о нас больше, чем мы  сами  о  себе.  Поэтому
теперь совершенно необходимо нам, людям, побольше узнать о  них.  Даже  на
предыдущей стадии развития протоксенусы всячески  старались  установить  с
нами контакт.  Начали  они  давно.  С  попыток  непосредственной  передачи
каких-то образов. Это, правда, привело к трагедии. Я имею  в  виду  смерть
Эльды Нолан и доктора  Бичета.  Затем  протоксенусы  пытались  при  помощи
музыки, обладающей  силой  эмоционального  воздействия,  заявить  о  своем
желании вступить в общение с нами. Музыка  очень  живо  выражает  процессы
движения, развития явлений; и она, минуя  вторую  сигнальную  систему,  то
есть слово, способна воздействовать практически на каждого человека, каким
бы языком он ни пользовался, к какой бы нации не принадлежал... Мне  очень
жаль, доктор, - Крэл обернулся к Ваматру, - однако и в этом случае...
   - Ну, ну, говорите, не стесняйтесь, черт возьми.
   - Ничего не вышло из этого, сами понимаете.
   - А может быть, еще  выйдет?  -  Ваматр  заулыбался  радостно,  немного
лукаво. Надежда засветилась на его лице, и, глядя на него  в  эту  минуту,
верилось, что он глубоко и очень искренне любит музыку.
   - Не знаю, не знаю.
   - И я не знаю. - Ваматр ответил медленно, стал серьезен, даже  печален.
- Играть мне теперь все трудней и трудней. Протоксенусы не хотят больше...
Впрочем... Что это я? Продолжайте, Крэл, продолжайте, пожалуйста.
   - Кроме перечисленных попыток протоксенусы предприняли и  более  тонкое
воздействие.  Они  начали  лечить  людей:  случай  со   мной,   заживление
трофических язв, исцеление Кирба от туберкулеза,  наконец,  -  Крэл  опять
обратился к Ваматру, - я имею в виду...
   - Да, да, - подхватил Ваматр, - правильно. Опухоль у меня рассосалась!
   - Для чего они делают это? -  продолжал  Крэл.  -  Может  быть,  убирая
химические шлаки в организме человека,  улучшая  обмен,  усиливая  эмоции,
хотели показать доброе расположение к нам, свою готовность к  установлению
добрых  отношений?..  Они  подсказывали  нам  самые  различные   варианты,
рассчитывая,  что  мы  поймем  их.  И  заметьте,  во  всех  этих  попытках
протоксенусов было нечто общее. Во всех  перечисленных  мной  случаях  они
влияли на _расстоянии_, то есть, создавая какое-то  биополе.  Вот  и  надо
исследовать  это  биополе,  определить   его   природу,   установить   его
характеристики.
   - Не так давно, Крэл, вы сами считали такие  попытки  несостоятельными,
справедливо находя современную технику еще несовершенной.
   - Это было в Холпе. С  тех  пор  многое  изменилось.  На  новой  стадии
развития протоксенусы излучают значительно  мощнее.  Надо  воспользоваться
этим и, применив новейшие приборы, попробовать принимать их  сигналы.  Они
должны быть простыми.
   - Простыми?!
   - Да. Я позволю  себе  вернуться  к  началу.  Так  что  же  может  быть
универсальным для любой организованной системы, какой бы физико-химической
структурой она ни обладала? Двоичный код! Любые мыслимые понятия,  образы,
сигналы,  самую  разнообразную  информацию,  возникающую  в  любой   точке
вселенной,  можно  передать,  отвечая:  "да"  -  "нет".  Мы  задаем  нашим
кибернетическим машинам программу, и они  сочиняют  стихи,  пишут  музыку,
даже рисуют. Чередованием сигналов мы  можем  воспроизвести  какую  угодно
картину - так давайте попытаемся  регистрировать  импульсы  протоксенусов,
давайте наблюдать их на экранах  наших  осциллографов,  и,  я  уверен,  мы
наконец поймем протоксенусов,  узнаем,  о  чем  они  так  давно  стремятся
сообщить нам.
   - Так, значит, вы считаете их разумными?
   - Нет, не считаю. Думаю, протоксенусы, получив  из  Сферы  Связи  Миров
программу,  делают  свой  кусок   работы,   собирая   информацию,   пробуя
контактировать с нами. Они, пожалуй, могут только казаться  разумными,  но
поведение их типично для... насекомых: выполнение своей задачи "от сих  до
сих". Передаточная станция, к которой чертовски хочется  подключиться!  Не
так ли?


   Подключение происходило мучительно. То, чего больше всего боялся Ваматр
- выколачивание денег из Хука, - как раз удалось безболезненно. Инса  была
права. Интуиция крупного дельца подсказала  Хуку,  какой  переворот  может
вызвать открытие прямого синтеза, и он,  как  говорится,  открыл  закрома.
"Астрономическая обсерватория" расширялась. К уже  существовавшим  сборным
домикам присоединились еще пять, к лаборатории  пристроили  помещение  для
работ по синтезу. Стройка и монтаж велись непрерывно, порой по  ночам  при
свете прожекторов. Из долины, где кончался участок приличной дороги, почти
вся транспортировка осуществлялась  вертолетами.  Теперь  к  кратеру,  как
некогда к башне в  Холпе,  все  время  подлетали  стрекозы.  На  этот  раз
металлические, и несли они не информацию и пищу протоксенусам, а  ящики  с
оборудованием и приборами, стройматериалы, целые панели зданий.
   Однако оживление, общее  приподнятое  настроение,  возникшее  на  новом
этапе работы, длилось не так уж  долго.  Прошел  месяц,  второй,  кончался
третий, а на огромных  экранах,  установленных  в  главной  пультовой,  не
появлялось ничего такого, что можно было счесть  за  вразумительный  знак,
что подкрепило бы  надежду  исследователей,  стремившихся  подключиться  к
потоку Информации. Главное, правда,  было  уже  достигнуто.  В  результате
совместных  усилий  физиков  и   кибернетиков   удавалось   улавливать   и
фиксировать импульсы-сигналы,  излучаемые  протоксенусами.  Как  только  в
долине  закончили  монтаж  электронно-вычислительного  центра,   показания
приборов-датчиков, установленных в кратере, стали поступать на обработку в
счетно-решающие устройства. Но и они не в состоянии  были  разобраться  во
все растущем потоке сигналов. Пришлось удвоить, а затем и утроить  емкость
ячеек  памяти,  но  и  этого  оказалось  недостаточно.  Тогда   заговорили
скептики. Считая, что несколько клеток в организме какого-нибудь жука,  не
говоря  уже  о   протоксенусах,   намного   сложней,   чем   вся   система
вычислительного центра, они обычно утверждали:
   -  Пожалуй,  электронные  мозги  всей  планеты  не  в-состоянии  понять
протоксенусов. Они просто глупее их.
   Может  показаться  странным,  но  именно  Хук  первым  давал   отповедь
маловерам:
   - Однако и дурак кое-что поймет,  если  умный  будет  говорить  с  ним,
скажем, о погоде.
   Вообще, в этот период Хук радовал Крэла  и  Ваматра,  освободив  их  от
необходимости постоянно выпрашивать средства на проведение изысканий.  Хук
не отказывал ни в чем, делал срочные,  дорогостоящие  заказы  в  различных
странах мира, выписывал самую совершенную, наиболее современную аппаратуру
и приборы, нанимал лучших специалистов. Впрочем, секрет его энтузиазма был
прост: протоксенусы способствовали  проведению  органического  синтеза  из
элементов.  Ни  один  процесс,  происходящий  в  биосфере  Земли,  не  мог
соперничать  по  скорости  с   тем,   что   происходило   в   лаборатории,
прилепившейся к кратеру. Элементы  "неживой  природы"  -  азот,  кислород,
углекислота воздуха - под воздействием солнечной радиации  превращались  в
органическую массу. Процесс не новый, миллиарды лет назад начатый на Земле
растениями, но земные растения, месяцами накапливающие сахаристые вещества
и крахмал, не могли состязаться с установками, находившимися под  влиянием
протоксенусов. Производительность опытного участка  площадью  в  несколько
квадратных метров равнялась  производительности  нескольких  акров  полей,
но... но протоксенусы "разрешали" людям вести  процесс  только  в  течение
сорока минут  в  сутки.  Никакие  ухищрения  экспериментаторов  не  давали
способа  увеличить  этот  срок.  Протоксенусы,  словно  демонстрируя  свои
необычайные возможности, вернее, знания,  почерпнутые  ими  из  Вселенской
Сферы Информации, показывали, на что они способны, что  в  состоянии  дать
людям, однако выдавали только крохи.
   - Не верят они нам, - сокрушался Ваматр.
   - Не усложняйте, доктор, - подбадривал Хук. - Я согласен с  Крэлом.  Он
не считает их разумными, и он прав. Нужное нам мы от них возьмем.
   - Если сумеем. Сложно все это  и...  страшновато.  -  Ваматр  поежился,
плотнее укутываясь в плед.
   На небольшой террасе у нижнего ряда  домиков-коробочек,  защищенные  от
ветра, стояли кресла. На спинке каждого висел теплый плед,  предохраняющий
от холода и сырости. Ясное небо, усеянное неприветливыми звездами, чернота
зияющего под ногами обрыва  -  все  напоминало  морозную  ночь  где-то  на
севере.
   - Никак не могу привыкнуть к мысли, что я в Африке.  А  вы,  доктор?  -
спросил Хук.
   - И я.
   - Вы здесь не хуже себя чувствуете, чем в Холпе?
   - Нет, нет, пожалуй, даже бодрее. Вот только...
   - Вас все больше и больше огорчают протоксенусы?
   - Хуже. Люди наши. Особенно Ялко. Да и не  только  он,  конечно.  Боюсь
приезда Лейжа. Аллан так "восприимчив. Ну  а  Ялко...  Знаете,  он  как-то
слился с протоксенусами, Порой говорит об их "философии", об их  отношении
к людским проблемам, словно выступает  их  дипломатическим  и  полномочным
представителем. И он не один. Прислушиваюсь  к  часто  возникающим  у  нас
спорам и иногда не могу понять, то ли это интерпретация самих спорящих, то
ли высказывается "мнение" протоксенусов. Что  же  касается  Ялко,  то  тот
вообще всегда  готов  отстаивать  "интересы  и  взгляды"  новых  на  Земле
обитателей.
   - Холодно уже становится, а хочется еще побыть на воздухе.
   - Да, видимо, уже пора забираться в наши пеналы.
   - Не сетуйте, доктор, сами понимаете, как здесь трудно создать  комфорт
больший, чем это удалось.
   - Ну что вы. Хук, все превосходно.
   - Вы же знаете мой девиз: всякое дело надо делать хорошо, если нельзя -
не делать вовсе. Смотрите, сюда идет Крэл.
   -  Крэл,  что  это  у  вас,  неужели  догадались  притащить   бутылочку
французского?
   - Сыро ведь, зябко здесь.
   - Вот молодчина. Подсаживайтесь поближе и сразу берите плед. Что там, в
центре?
   - Наладили передачу записей на экраны верхней лаборатории и на  главный
пульт. Теперь от сумматоров будем получать расшифровки прямо сюда.
   - А каковы сигналы?
   - Хаос.
   - Да, не получается пока подключение к Сфере Связи.
   - Не будем терять надежды. Вы чем-то обеспокоены,  Крэл?  -  В  вопросе
Хука чувствовалась заботливость.
   - О, вы хороший психолог. Настроение действительно отвратительное.
   - Неудачи?
   - Не только это. Альберт Нолан.
   - Что, что с ним? - Ваматр даже  вывернулся  из  пледа  и  поставил  на
столик рюмку с недопитым коньяком.
   - Я получил от него письмо.
   - Вот как.
   - Он предупреждает всех нас, что мы, по его мнению, теряем контроль над
протоксенусами.   Он   очень   ясно   намекает,   что   не   допустит   их
распространения, так как  это  может  привести  к  страшным  последствиям.
Письмо суховатое, если не сказать больше.
   - Но ведь они у нас в кратере и ничего поделать не могут!
   - А их попытки взлететь?
   - Таких попыток не было.
   - Следовательно, Нолан лжет?
   Ваматр не переносил, когда в его присутствии дурно отзывались о Нолане:
   - Альберт не может сказать неправду! Никто,  поймите,  никто  из  наших
дежурных этого не видел.
   - Оказывается, - Хук помедлил,  -  оказывается,  один  человек  все  же
видел.
   - Кто?
   - Лаборант Грэо.
   - Да что же у нас творится? Мы сами ничего не знаем, и вдруг... Крэл, я
ничего не понимаю, я отказываюсь что-либо понимать. Грэо?  Да  как  же  он
мог, как посмел не занести в протокол, не сделать записей  в  лабораторном
журнале? Ну хотя бы устно... Нет, нет, его надо немедленно...  Я  не  знаю
что, но что-то надо сделать немедленно.  Уволить!  Да,  да,  прежде  всего
уволить.
   - Ни в коем случае. Может быть, это единственный шанс узнать, кто же  у
нас работает на Нолана. Исключительный случай, и мои  детективы,  надеюсь,
не оплошают.
   Теперь Крэл быстро  поставил  рюмку  и  повернулся  к  креслу  Хука.  В
полумраке террасы, немного подсвеченной  красными  охранительными  огнями,
парящими над кратером, лицо его едва угадывалось, не разобрать  было,  что
оно выражает, но тон, которым Хук заявил о детективах, был серьезен.
   - Ваши детективы? Так. - Крэл помолчал и затем решился. - Вы их держите
и здесь, среди нас?
   - Разумеется.
   - Вы меня очень порадовали. Как-то надежней себя чувствуешь при мысли о
такой... о таком внимании.
   - Не следует обижаться, Крэл. Без этого невозможно. Люди у нас  разные,
и теперь их много. Право, не сердитесь, тем более, что  детективы  у  меня
отличные. Здесь все дело в методе. Я нанимаю их сразу несколько  и  прежде
всего каждому даю задание: узнать, кто кроме него занимается слежкой. Тот,
кто выявит остальных, сам не будучи раскрыт, и считается лучшим.
   Ваматр вдруг развеселился и даже захлопал в ладоши:
   - Браво, Хук! Наконец-то мы сможем оставить унизительные  разговоры  об
угрозах Нолана. Пусть всем этим занимаются ваши детективы.  Грязь,  грязь,
гадость. Ассенизаторы нужны, конечно. Они избавляют нас  от  необходимости
прерывать работу и копаться в нечистотах. Пусть себе занимаются. И вы,  вы
вскоре убедитесь, что Нолан,  Альберт  Нолан  не  может  сделать  что-либо
дурное. Он кристальный, чистый, и  он  горд  своей  чистотой.  Его  девиз,
никогда вслух им не  произносимый,  но  всем,  кто  с  ним  соприкасается,
понятный: подлость - никогда! Гордо это, достойно. Пожалуй, вся его беда в
том, что он маньяк, догматик  и  исповедует:  не  всегда  верь  тому,  что
видишь, но никогда не сомневайся в том, во что веришь. Альберт  не  может,
не в состоянии разувериться ни в чем, во  что  раз  поверил.  И  в  смерть
Аллана Лейжа он поверил. Раз и навсегда. Пришел бы Лейж к нему,  и  он  бы
глазам своим не поверил и в вере не поколебался, убеждения своего, что  мы
изверги, уничтожители людей, не переменил бы.
   - А вот Лейжа, вероятно, - подумал вслух Хук, - мы  скоро  и  пошлем  к
Нолану.
   - И это не поможет. Не поколеблется  Нолан,  не  отступится  от  своего
убеждения, что необходимо запретить  нам  торговать  "страшной  силой".  А
крестовый поход... крестовый поход против нас продолжит...
   -  Странное  у   вас   отношение   к   Нолану.   Ребячество   какое-то,
сентиментальность. От того Нолана, перед которым вы преклонялись, осталось
немного. Вот вы о его кристальной чистоте толкуете,  а  он,  этот  отменно
порядочный человек, действует самыми грязными способами: подкупает людей и
засылает их к нам, как соглядатаев.
   - Неправда. Разве Альберт подкупал Лейжа, Крэла? Он обращал их  в  свою
веру.
   - Я не о них, а о том, что он делает теперь. Да, поначалу он засылал  к
нам людей интеллигентных, а они, и Лейж и Крэл, они не устояли перед вами,
Ваматр, их увлекла проблема, и они у нас ассимилировались. Перешли в  нашу
веру. - Хук положил руку на колено Крэла, прикрытое пледом,  и  чуть  сжал
пальцы.  -  А  вот  теперь  Альберт  Нолан  уже  поступает  по-иному.   Он
просто-напросто подкупил человека.
   - Вы его уже поймали? - Ваматр хитренько улыбался, вглядываясь  в  лицо
Хука.
   - Еще не поймали.
   - А!
   - Не спорьте, Нолан опасней, чем вы думаете, и я это докажу вам.  Скоро
докажу.
   - При помощи ваших детективов? - спросил Крэл.
   - Да, Крэл. Они, главным образом, и нужны для этого.  И  вы,  и  доктор
Ваматр многого не учитываете, все еще находитесь под влиянием  импозантной
фигуры знаменитого Альберта Нолана. Святой ангел. Никаких  пятен  на  нем.
Христианин!
   - Да, да, светлый, - умилился Ваматр. - Чистый. Таким быть не  могу.  -
Ваматр картинно расставил  руки,  как  бы  раскрываясь  весь,  а  закончил
горестно. - Дьявол я. Правильно говорит Альберт - дьявол.
   Крэл все чаще приходил в негодование от манеры Ваматра говорить о себе:
"Что это он, - размышлял Крэл, - паясничает, как обычно,  когда  старается
увильнуть от трудных решений, или искренен и унижается, теряя веру в себя?
Ну  какой  он  дьявол?  Земной  он.  Очень  земной  и  нужный.   Труженик,
созидатель. Шумной, чудной и живучий".
   - Христианин, - это Хук уже  произносил  с  нескрываемым  сарказмом.  -
Знаете, из тех, что за веру гибли на ристалищах, кого на  потеху  римлянам
терзали львы. А чем, позвольте, спросить,  кончилось  христианство  первых
веков? Инквизицией, доктор, инквизицией. Вот  такие,  как  Нолан,  пытали,
сжигали, кстати,  таких,  как  вы,  Ваматр,  шли  на  все,  блюдя  чистоту
догматов, изгоняя Дьявола - вестника  прогресса.  На  все  шли,  ничем  не
гнушались, ничего не считая недозволенным, когда им надо  было  "укреплять
веру". Подумаешь - подкуп. Да в арсенале их адских средств это  мелочишка,
пустячок, нестоящий сомнений, раскаянии. Подобный грешок и замаливать  нет
смысла. Ну, а мы, те, против кого он организует крестовый поход, мы...
   - Крэл, Крэл! - Инса бежала от кратера к нижней террасе.
   - Что-то случилось, - испугался Ваматр.
   - Там... - Инса не могла перевести дыхания, тяжело  оперлась  о  спинку
кресла Крэла, и наконец выпалила: - Там, на втором экране... контуры.
   - Да сядь ты, пожалуйста, расскажи толком.
   - Сейчас сидеть? Да вы что! Идемте  скорее  в  пультовую.  Понимаете  -
контуры. Еще размытые, не очень ясные, но явно контуры каких-то фигур  или
предметов.
   Подъем к кратеру всем показался трудным. Что касается  Ваматра,  то  он
едва дышал, но передохнуть отказывался.
   - Скорей, скорей! Ведь, может быть, сейчас, именно в эти  минуты...  мы
увидим и поймем... Не могу. Да, Инса, ты права, надо  отдышаться  немного.
Знаешь, почему-то дрожат колени. Глупо.  Старый  черт  -  расчувствовался.
Пойми, Инса, если эти контуры окажутся сигналами от  них,  я  не  выдержу,
расплачусь. - Ваматр  крепко  опирался  о  руку  Крэла,  жадно  заглатывал
разреженный горный воздух. - Надо быстрей оборудовать  помещение  рядом  с
пультовой. Хук,  если  это  произойдет,  если  мы  увидим  изображения,  я
переселюсь туда. Ни минуты без наблюдений! Всегда, всегда. День и ночь.
   - Послезавтра, ну, в крайнем случае  дня  через  три-четыре  все  будет
закончено. - Это Хук говорил, уже отдаляясь от Ваматра. Как-то  совершенно
незаметно  он  очутился  метров  на  пять  выше  всех  остальных.  Ваматр,
почувствовав нетерпение Хука, собрался с силами и тоже поспешил  к  дверям
туннеля.  По  туннелю  они  почти  бежали  и  только   в   пультовой,   не
сговариваясь, замедлили  шаг.  К  экранам  они  приближались  чуть  ли  не
крадучись.
   Разочарование было слишком велико.  Ваматр  весь  как-то  обмяк  и,  не
поддержи его Крэл, вероятно, опустился бы на пол. Инса поспешно подала ему
стул.
   - Инса, да что же ты?
   На  экранах,  как  и  вчера,  как  и  третьего  дня,  плыли  бесконечно
изменяющиеся  сочетания  цветных  переливчатых  пятен.  Все   уже   успели
насладиться феерической игрой  красок,  напоминавшей  каждому  свое:  кому
странные пейзажи, кому дикие причудливые  сны,  кому  заманчивые  и  вечно
новые сочетания фигур детского калейдоскопа.
   Инса, чуть не плача, обратилась к дежурному:
   - Но ведь вы видели! Правда? Ведь нам не показалось?
   - Совершенно верно. Контуры появлялись на экранах. Сперва на втором,  а
как только вы ушли -  и  на  остальных.  Видны  были  довольно  отчетливо,
насколько я могу судить, они повторяются периодически.
   - Ну вот, а вы...
   - Смотрите, смотрите! - закричал Хук. - Вот оно!
   Экраны  потемнели,  краски  сгустились,  набегавшие  от  края  к   краю
зеленоватые волны затрепетали, стали тревожней, и в центре каждого  экрана
- прием дублировался четырьмя приборами - показались контуры.
   - О, теперь видно гораздо отчетливей, - обрадовалась Инса.
   Сомнений  не  оставалось.  Из  хаоса  сигналов,  непрерывно  излучаемых
протоксенусами, удалось наконец выделить что"  то  организованное,  и  это
давало возможность заключить: контуры не случайны, они -  и  это  казалось
главным - что-то изображают. Но что?
   - Да, да, - волновался Ваматр, - что может значить эта странная фигура?
   - Мне кажется, - Крэл  был  возбужден  не  меньше  Ваматра,  голос  его
срывался, - мне кажется, это даже не  важно  сейчас.  Сам  факт  получения
первого изображения вселяет надежду. Мне  бы  не  хотелось  ошибиться,  но
сегодня, да, пожалуй,  сегодня  исторический  день  -  мы  подключились  к
Великой Сфере Связи!
   Хук сновал от пульта к стене,  на  которой  были  смонтированы  экраны.
Строгая модальность сошла с его лица, на нем расположилась  хорошая,  даже
какая-то наивная улыбка, оно помолодело. Трудно было предположить, что Хук
сможет вот так, очень по-детски, восторгаться  случившимся,  и,  когда  он
потрогал экран рукой и руку отдернул, как  нашкодивший  мальчишка,  Ваматр
рассмеялся. Счастливо, искренне, по-доброму. Он обнял Хука, и  Хук  сказал
тихо, каралось, только Ваматру. Но слышно было и Крэлу, и Инсе:
   - Фармацевту, и вдруг выпало такое!..
   Первым протрезвел Крэл и деловито обратился к дежурному:
   - Вы отсняли изображение?
   - Разумеется.
   - Да, да, все фиксируйте на  пленку.  Потребуется  масса  пленки,  черт
возьми, но ничего не поделаешь - каждый штрих должен быть сохранен.
   - Не отчаивайтесь. Хук, затраты на пленку вас не разорят.  Все  сигналы
подаются в центр и запасаются в ячейках памяти наших электронных машин.
   - Надежно ли это?  Знаете,  Ваматр,  на  фотопленке  как-то  привычней,
крепче... Посмотрите, вам не кажется, что рисунок становится ярче?
   - Да, пожалуй...  Но  это  не  контуры  какого-то  предмета,  а  скорее
геометрическая фигура...
   - Фигура странная. Две линии под небольшим углом.  Каждая  переходит  в
закругление с разным радиусом, и потом снова отрезки прямых линий...
   - Нет, эти короткие отрезки - не прямые.
   - Стоит ли спорить? - вмешался Хук и приказал дежурному: - Позвоните  в
центр, пускай сделают отпечатки снимков и  сейчас  же  раздадут  их  нашим
математикам,  физикам,  кибернетикам.  Надо  иметь  характеристики  каждой
линии, каждой кривой, образующей эту замысловатую фигуру.
   - Совершенно верно. Весьма вероятно, что математические формулы помогут
понять, что они хотят передать нам... Минутку, однако это...
   Теперь снова все внимание собравшихся  в  пультовой  было  обращено  на
экраны. Они опять потемнели. Загадочные контуры, появившиеся  на  них,  то
исчезали, то вдруг возникали, становясь раз от разу  ярче.  Фон,  цветной,
переливчатый, стал мерцать.  Волны  красок  побежали  от  краев  экрана  к
центру, к изображению, словно сгоняя к нему  частицы,  из  которых  должно
было вылепиться изображение. Казалось, идет огромная,  напряженная  работа
по созданию какого-то образа. Прошло еще несколько минут, и у наблюдателей
сомнений не осталось: на экранах виднелись не контуры  сложной  фигуры,  а
предмет. Если до сих пор он виден был в  одном  ракурсе,  то  теперь  стал
разворачиваться, становился объемным.
   - Да ведь это... это трубка.
   На пульте дежурного замигали красные лампочки.
   - В кратере неспокойно. Протоксенусы излучают интенсивней  обычного,  -
быстро пояснил дежурный.
   Экраны вспыхнули еще ярче, затем сразу потемнели, но в  центре  каждого
совершенно отчетливо видна была изящной формы курительная трубка.
   Сигнальные лампочки  на  пульте  погасли  одновременно  с  экранами.  В
пультовой стало темно и тихо, удивительно тихо. Горела  только  затененная
лампа на столе у дежурного, и едва-слышно, словно отмеряя тишину, ритмично
пощелкивало какое-то реле.
   - Где же я видел точно такую трубку? - недоумевал Крэл.
   - Знаете, - живо подхватил Ваматр, - впечатление такое, будто  мне  она
тоже знакома. Ерунда, конечно... Странный, очень странный  предмет...  для
установления первого контакта...


   С этого момента жизнь исследователей, поселившихся возле кратера, стала
особенно напряженной. Хотя на экранах изображений  больше  не  появлялось,
никого  не  покидала  уверенность,   что   контакт   будет   налаживаться.
Раздражала, конечно, зависимость от протоксенусов, однако  все  испытывали
огромное удовлетворение: направление поисков выбрано верное, ведь  удалось
все-таки из хаотического, бессмысленного нагромождения  сигналов-импульсов
вычленить что-то понятное, знакомое! Но почему вдруг курительная  трубка?!
Это казалось даже несколько обидным, походило на издевку, и  постепенно  о
первом странном  послании,  адресованном  людям  Земли,  в  "обсерватории"
говорили меньше и меньше. Впрочем, вскоре стало не до праздных пересудов -
справляться с протоксенусами день ото дня становилось трудней.  Уже  никто
не рисковал спускаться в кратер без скафандра, а затем большинство  опытов
пришлось проводить посредством дистанционно управляемых манипуляторов.
   Первые восторги быстрее всего прошли у Хука. Он, как и его  сотрудники,
разумеется, ждал новых контактов, но  по-настоящему  озабочен  был  только
одним: каким образом форсировать работы по синтезу. Оспаривать его желание
никто не мог, да и не собирался, понимая, какие блага  сулила  возможность
синтезировать органические вещества непосредственно из элементов. Однако и
здесь протоксенусы оставались хозяевами положения. Только  сорок  минут  в
сутки они благосклонно разрешали пользоваться их милостями.
   Хук настаивал на том, чтобы прижать протоксенусов,  и  добился  своего.
Живительное излучение установленных по кромке  кратера  генераторов  стали
отпускать им в течение сорока минут в сутки, выдерживая в остальное  время
на голодном  пайке.  Они  впали  в  состояние,  напоминавшее  анабиоз,  но
выдрессировать норовистых обитателей потухшего вулкана так и  не  удалось.
Впрочем, норовистых ли?.. Вероятно, они действовали по  заложенной  в  них
программе или, получая  команды  извне,  почему-то  не  спешили  одаривать
людей.
   Как только Лейж вернулся из очередной поездки в Европу,  Хук  предложил
Ваматру:
   - Не поручить ли нам Лейжу заняться  синтезом?  Я  убежден,  он  сумеет
вытащить из них секрет, у него с ними давние счеты.
   Лейж с  увлечением  занялся  выколачиванием  из  протоксенусов  секрета
синтеза, но и он ничего, кроме создания более строгого  режима,  придумать
не смог. Протоксенусы быстро приспособились к еще более жестким  условиям,
не сдавались и только умерили активность, сократив мощность  излучения  до
минимума. Не исключено, что именно это обстоятельство натолкнуло Крэла  на
мысль использовать в схеме приема сигналов систему  мобильных  усилителей.
Теперь он не давал покоя ни Ваматру,  ни  Хуку,  убеждая  в  необходимости
приобретения новой дорогостоящей аппаратуры.
   - Усилители нужны. Много. Не  менее  двенадцати.  Синтез  синтезом,  но
поймите, насколько же привлекательней возможность установления  контактов!
Был первый успех, а сейчас экраны в  пультовой  не  светятся.  Как  можно,
увлекшись перспективой получения дешевого  органического  сырья,  свернуть
работы по выяснению  главного:  существует  ли  система  Вселенской  Связи
Миров?
   - Су-ще-ству-ет, - раздельно и очень уверенно вставил Ваматр.
   - Мы еще далеки от того, чтобы  утверждать  это  столь  определенно,  -
отпарировал Хук. - А  мобильные  усилители...  Где  гарантия,  что  схема,
предложенная вами, позволит укрепить контакт с протоксенусами?
   - Непременно укрепит!
   - Почему вы так думаете?
   - Потому, что я перестал спать, как только составил эту схему.
   Такое сообщение не произвело  впечатления  на  Хука,  полагавшего,  что
Крэл, увлекаясь разработкой нового усилителя импульсов, стал  плохо  спать
по ночам.
   - Не могу, просто не могу истратить такие огромные деньги, -  продолжал
Хук.
   - Тогда обнародуйте открытие,  привлеките  ресурсы  научных  учреждений
страны, наконец, нескольких стран.
   Хук молчал.
   - Крэл, - начал Ваматр, явно стараясь переменить тему  разговора,  -  а
что получается у наших физиков? Помнится, вы возлагали большие надежды  на
них.
   - Им пока трудно.
   - О чем это вы? - удивился Хук.
   -  Мы  пока  не  говорили  вам...  Идея  сырая,  хотя   и   интересная,
по-видимому.
   - Так что Происходит у физиков?
   - У них возникла идея об Информации, как о совершенно новой для  нашего
мышления субстанции, подчиненной законам, пока не познанным нами. Физики и
математики  еще  не  могут  строго  описать  предлагаемые  свойства   этой
субстанции,  однако  предварительные  соображения  очень  интересны.  Если
Информация   изначальна,   если   она,   как   и   гравитационные    силы,
распространяется практически мгновенно, тогда...
   - Тогда, - подхватил Лейж, - тогда пространство,  вероятно,  сжимается,
обращается в нуль!
   - Информация, - продолжал Крэл все увлеченней,  -  по-видимому,  только
деформируется,  может  быть,  как-то   пульсирует.   Стоит   лишь   понять
закономерность таких организующих ритмов, и мы сможем...
   - Вот, вот, - теперь Ваматр перебил Крэла, - это, как  в  музыке:  ритм
организует мелодию, а мелодия в  смысловом  значении  наиболее  доходчива,
образна.
   -  Внутренние  колебания,   пульсации   этой   субстанции   организуют,
объединяют, информация становится понятной, и мы, вероятно,  тогда  сможем
воспринимать  что-то  происходящее  на  огромных   расстояниях   от   нас,
отделенное большими отрезками времени.
   Хук встал, выпрямился, за ним поднялись с кресел Крэл и Лейж.
   - Одна сумасшедшая идея - это хорошо.  Появление  сразу  двух  начинает
настораживать. Мне становится страшновато, а вдруг  подобные  идеи  станут
возникать по законам цепной реакции.
   - При помощи протоксенусов возможно и такое!
   - Доктор Ваматр, не слишком ли мы преувеличиваем значение и возможности
протоксенусов?
   Ваматр не пошевелился, сидел понуро, заговорил устало, но твердо:
   - Не думаю. Если нам удастся включиться  в  Биосферу  Связи  Миров,  то
только благодаря этим сумасшедшим идеям... А протоксенусы... Ведь это  они
дадут  возможность  получать  информацию  о  далеких  мирах  и   неведомых
цивилизациях... Они и о нас начнут посылать информацию.
   - Какую? Может быть, пошлют искаженную, - усомнился Лейж. - Может быть,
они психи?!
   - Не шутите. Все это слишком серьезно. Особенно,  если  они  уже  давно
посылают сведения о Земле.
   - Тогда плохо дело. Представляете, какое там может сложиться  мнение  о
землянах, все еще решающих свои проблемы при помощи оружия!
   Ваматр быстро встал.
   - Я чуть не упустил случай обсудить  одно  предложение.  Спасибо,  Крэл
напомнил.
   - Я?!
   - Да, вы помянули о исконной непримиримости, крепко живущей в людях,  и
я вернулся в мыслях к Нолану... Знаете,  даже  музыку,  божественный  дар,
отпущенный  человеку  для  совершенствования  души,  каждый   воспринимает
по-своему... Вот и мы с Ноланом, различно  оценивая  проблему,  по-разному
относимся к ней. Нолана надо понять. Он охвачен страхом за человечество  и
боится только одного: появления второго разума  на  Земле.  Нолан  бережет
человеческий, земной тип Разума. Во имя этой высокой цели он готов на все.
Я больше, чем он, доверяю людям, и в этом  корень  наших  разногласий.  Но
ведь все это имело смысл до того, пока мы  не  получили  первого  сигнала,
который позволяет  думать,  что  не  с  соперником  мы  столкнулись,  а  с
явлением, могущим связать миры, населенные разумными существами. Мы должны
дать знать Нолану о наших успехах. Альберт Нолан должен быть с нами, а  не
против нас!
   - Дать знать Нолану? - переспросил Хук с иронией. - К сожалению,  Нолан
осведомлен обо  всем  происходящем  у  нас  гораздо  больше,  чем  бы  нам
хотелось... Однако поздно, думаю, пора спать. Я пойду к себе  и  вам  всем
советую. Завтра опять  напряженный  день.  А  вы,  Крэл,  коль  скоро  уже
поделились с нами своими идеями, наверно, тоже заснете поспокойней.
   - Вы меня не поняли. Я действительно перестал спать. И вовсе  не  из-за
возбуждающих меня идеи. Понимаете, как только  я  закончил  схему  приема"
сигналов с мобильными усилителями, я не испытываю потребности в сне. Врачи
не находят никаких настораживающих симптомов,  чувствую  я  себя  отлично,
бодр, работать могу круглосуточно.
   - Постойте, постойте, да что же это такое?!
   - Еще один дар протоксенусов, - хитренько улыбнулся Ваматр.
   Хук сел.
   -  Такой  дар   может   оказаться   не   менее   соблазнительным,   чем
непосредственный синтез...
   - Но учтите, и этот дар из "рук" протоксенусов. Хотят - одарят  нас,  а
не захотят...
   - Толково ли медики произвели проверку, Крэл?
   - Да, пожалуй. Кроме тщательного обследования, которому я  подвергся  у
невропатолога, физиолога и  психиатра,  я  проделал  следующее.  Несколько
ночей проводил здесь, у кратера, а затем уезжал в долину.  На  биостанции,
там у них небольшой отель, я спал много и  с  удовольствием.  Там  влияние
протоксенусов, вероятно сумевших по-новому организовать торможение и отдых
клеток моего мозга, почти не сказывалось.
   - Жаль.
   - А вы, Хук, - съехидничал Ваматр,  -  уже  и  возрадовались,  замыслив
наладить выпуск таблеток?
   Шутка рассердила Хука, он побагровел, резко  повернулся  к  Ваматру,  и
Лейж поспешил разрядить обстановку:
   - Кстати о биостанции. Не нравится мне  эта  биостанция.  Боюсь,  такое
соседство принесет нам неприятности.
   - Ничего не поделаешь - биостанция  была  здесь  еще  до  нас,  как  вы
знаете.
   - Знаю, но вот теперь... Похоже, что там,  стараясь  находиться  к  нам
поближе, приютились субъекты, готовые выведать как можно  больше  о  наших
делах.
   - Почему у вас возникли подозрения?
   - Многое настораживает. В частности, мне показалось странным, зачем наш
лаборант... Словом, я видел  его  на  биостанции,  и  он  поспешил  удрать
оттуда, чтобы не попасться мне на глаза.
   К удивлению Крэла, Хук никак не прореагировал на сообщение Лейжа.
   - Вероятно, Крэл, - сказал Хук, - приобрести  эти  мобильные  усилители
придется. Хотя бы для того, чтобы проверить, действительно ли  ваша  новая
схема  приема  сигналов   понравилась   протоксенусам.   Они   уже   щедро
отблагодарили вас, давая возможность не терять по восемь  часов  в  сутки,
фактически продлевая вашу жизнь на одну треть. Ну что же, может быть,  они
и в самом деле показывают таким способом, что мы на верном пути. Попробуем
усилители. Оформляйте заказ. - Хук  зевнул,  прикрывая  рот.  -  Простите.
Хорошо Крэлу - он теперь может и не спать, а вот мы  грешные...  Пойдемте,
друзья. Спокойной ночи!


   Как только Лейж занялся выпытыванием у протоксенусов  секрета  синтеза,
он в лице Петера Ялко приобрел лютого врага. Ялко никому не  давал  покоя,
настаивая на смягчении режима для протоксенусов, но мало  у  кого  находил
поддержку. Азарт охватил всех. Теперь не только Хук, а и Крэл, Инса, почти
все сотрудники Ваматра, раздраженные упрямством выращенных  ими  питомцев,
во что бы то ни стало хотели сломить их сопротивление.  Большинству  этого
хотелось вовсе не для того, чтобы воспользоваться какими-то благами,  нет,
просто люди представить себе не могли подобного неподчинения.
   В помещениях, наскоро оборудованных  возле  Главной  пультовой,  работа
велась  круглосуточно.  Маленькую  комнату,  примыкавшую  к  застекленному
балкону, висевшему  над  кратером,  оккупировал  Ваматр.  Он  распорядился
перенести туда свою узкую железную кровать  и  там,  почти  не  выходя  на
воздух, проводил большую часть суток. Крэл, тоже по многу часов сидевший в
пультовой, нередко слышал, как поздно вечером, ближе к ночи, Ваматр  играл
на скрипке. Страсть его к музыке не угасла, но теперь он играл только  для
себя. Играл плохо. Это понимал даже Крэл, начисто лишенный  музыкальности.
Однако  и  плохая  игра,  судя  по   показаниям   приборов,   подбадривала
протоксенусов. Теперь не они влияли на Ваматра, а он своими замысловатыми,
непонятными людям импровизациями оживлял, поддерживал их, содержащихся  на
скудном лучевом довольствии.
   Прошел месяц, а  Лейж  так  и  не  порадовал  Хука  надеждой  добыть  у
протоксенусов секрет синтеза. Излучали они слабо, никаких  изображений  на
экранах не появлялось, и Крэл, не дождавшись получения  усилителей,  начал
обдумывать план атаки на Хука. Однажды, когда в пультовую зашел Ялко, Крэл
решил  ему  рассказать  о  своем  намерении  добиться  отмены   "санкций",
применявшихся к протоксенусам.
   - Петер, вы правы, надо прекратить это, - начал он, показывая на график
жестокого режима. Ялко поднял  на  Крэла  свои  узкие  глаза  и  чуть-чуть
улыбнулся. Впервые за последнее время Крэл обратил  внимание  на  то,  как
выглядит Ялко, и огорчился происшедшей в нем перемене.  Тоскливый  взгляд,
сероватый цвет лица, появившиеся вдруг морщинки - все говорило о том,  что
он, очевидно, болен. - Вы плохо  себя  чувствуете?  К  врачам  обращались?
Может быть, здесь, в горах, в Африке...
   - Ах, Крэл, не-в горах дело... Ведь их держат в ужасных условиях,  а  я
ничего не могу поделать. Мне больно... Все  так  жестоки...  Даже  Инса...
Инса. Она колючая, дерзкая, но ведь это так, внешне. У нее доброе,  чуткое
сердце, она умница... Она особенная... Я очень страдаю...  Их  держат  без
радиации, и даже Инса... Ведь она могла помочь нам...
   - Кому нам? -  настороженно  переспросил  Крэл,  но  Петер  не  обратил
внимания на его вопрос и продолжал сумбурно:
   - Совсем плохо. Координация нарушена, напряженность биополя  ничтожная.
Еще несколько дней таких страданий, и мы погибнем... Крэл, попросите Инсу.
Доктор Ваматр все сделает для нее. Попросите... Она вас любит и для вас...
Впрочем, что я говорю, ведь вы и сами готовы истязать их...
   В пультовой немного посветлело - дежурный отлучился и,  уходя,  включил
еще одну лампу над доской приборов. Ялко бросился к пульту и сразу погасил
ее.
   - Не надо, ведь им теперь особенно вреден лишний свет... Крэл, а  может
быть, вы все же поддержите Меня? Ваше слово много значит для Хука.
   - Петер, ведь я начал  говорить  с  вами  именно  об  этом.  Мне  стала
противна возня с выжиманием из протоксенусов секрета синтеза. При  жестком
режиме мы больше не получаем от  них  никаких  осмысленных  сигналов.  Как
можно, гоняясь за способом добычи дешевой органики,  упускать  возможность
установить  контакт!  Надо  кончать  с  этим,  надо   продолжить   попытки
включиться в Биосферу Связи!
   Казалось, Ялко должен был обрадоваться, услышав такое заявление  Крэла,
но он стоял все такой же поникший, измученный и печальный.
   - Всем от них чего-то нужно... Дешевой органики,  продления  жизни  или
вестей ниоткуда... Вот даже вы, Крэл... А ведь именно вы  способны  понять
протоксенусов.
   - Понять?
   - Я так думал, а вот не смогли. Наверно, я в чем-то ошибся, однако не в
главном, не в главном. Все же хорошо, что мы добыли вас.
   - Вы тоже  участвовали  в  поимке?  -  Крэл  попытался  шутливым  тоном
изменить стиль разговора, но ему это не удалось. Петер продолжал  все  так
же серьезно и с грустью:
   - Да, я сразу, как только узнал о ваших работах, решил, что  вы  должны
быть с нами. Вот мы и начали борьбу за  вас.  Инса  предложила  поехать  в
Рови... Фабричная девчонка. Роль ей шла,  играла  она  вдохновенно,  и  мы
как-то увлеклись всем этим.  Мальчишество,  конечно...  А  время  то  было
удивительное! Или оно только кажется таким потому,  что  впервые  в  жизни
начали играть с судьбой в пятнашки... Инса... Она, -  Ялко  склонился  над
пультом, сделал несколько переключении  и  продолжал,  не  оборачиваясь  к
Крэлу, - она ездила и ездила в Рови... И каждый  раз,  когда  возвращалась
оттуда, она уходила от меня все дальше... Зато Холп приобрел вас, Крэл.  -
Ялко оставил пульт в покое и посмотрел на Крэла. Пристально, словно  видел
его впервые. - С вашим приходом многое изменилось в  Холпе.  Впрочем...  С
чего я начал?.. Ага, ваша идея Биосферы Связи. Умно, интересно, только вот
ни к чему этот вычислительный центр, куча самых совершенных машин. Умных и
бездушных. Сложно все это и не нужно...  Лучший  приемник  -  человеческий
мозг, когда он стремится понять. А протоксенусов просто надо понять. Тогда
все почувствуешь и поверишь... А экраны, зачем они?..
   - Я вас не понимаю, Петер!
   - Крэл, - Ялко заговорил шепотом, быстро, уже не сбивчиво.  -  Дежурный
вышел. Он знает, что в пультовой  находитесь  вы,  и  совершенно  спокоен.
Крэл, ну на несколько минут, ну пожалуйста!
   Ялко положил  руку  на  рычаг  управления  генераторами.  Крэл,  словно
загипнотизированный, смотрел на его руку и не в силах был ничего ответить.
Он знал, что вот сейчас Ялко нарушит строгую инструкцию, передвинет рычаг,
прибавит живительного излучения своим любимцам...
   Сдвинул Ялко рычаг или не сдвинул, Крэл  так  и  не  уловил  почему-то.
Поведение Ялко, возбужденного, экзальтированного, не давало  покоя  Крэлу,
волновало его самого. Хотелось разобраться в происходящем, понять, что  же
творится с несчастным Петером, но Петер уже  легонько  подталкивал  его  к
стеклянной толстой стене балкона, нависшего над пропастью.
   - Пойдемте, Крэл, пойдемте!
   Черневшая под ногами бездна даже не пугала: не понять было,  сколь  она
глубока. Однако ни на миг не оставляло сознание, что там, на дне, - ОНИ. А
Ялко все вел и вел Крэла к стене, все вел и  вел...  Показалось  странным,
почему  небольшое  расстояние,  отделявшее  пульт  от  стены  из  толстого
свинцового стекла, они проходят так долго. Ялко сжимал его локоть  крепко,
до боли, но и боль эта не мешала, была даже приятной,  успокаивала...  Они
все шли и шли в темноте. Шли до тех пор,  пока  темень  не  стала  редеть,
исчезать,  незаметно  превращаться  в  сероватую  мглу.  Мгла  становилась
белесой, а затем такой, каким бывает небо в раскаленный полдень. И полдень
настал. Постепенно заголубел над головой яркий  купол.  Искристый,  словно
сотканный из мириад звезд, пылающих и днем. Пылающих и не палящих  зелень.
Удивительно свежую, мягкую, видневшуюся везде - и под  ногами,  и  дальше,
вплоть до отлогих, спокойных холмов.
   Дивное ощущение покоя, простота охватывали при виде незнакомой и все же
приветливой травы, при каждом глотке воздуха, пахнущего цветочной  пыльцой
и росинками ночи. Хотелось броситься на эту ласковую, упругую траву, но  и
хотелось идти дальше, к заманчивым  рощам,  к  синеющим  вдали  озерам,  к
горам,  кокетливо  прикрытым  сиреневой  дымкой...  И  они   шли.   Долго.
Бесконечно долго, нигде не встречая укатанных дорог, прокопченных  зданий,
машин и реклам. Шли, валялись в траве,  и  обрывали  фиолетовые  листки  с
кустов, и пили прозрачную воду из  чистых,  что-то  нашептывающих  ручьев.
Взбирались на холмы и весело скатывались в  долины,  не  похожие  одна  на
другую... Шли и шли, не уставая. Шли, как на  звонком  празднике.  Вдыхали
ароматы неведомого мира,  впитывали  его  умиротворяющую  сущность  и,  не
встречая никого, не чувствовали себя одинокими  в  этом  живом  мире.  Мир
странный, но не пугающий, таинственный и не чуждый, оказался  приветливым,
не вызывал опасений, представлялся радостным и вселял  радость.  Казалось:
он мыслит, существует осмысленно.
   Крэлу захотелось наконец сказать что-то, может быть,  просто  крикнуть,
чтобы ощутить самого себя, но невозможно  было  нарушить  царивший  вокруг
покой, боязно было сказать хотя бы слово, никогда еще не звучавшее  здесь,
еще никем не произнесенное и, как знать, вероятно, разрушившее бы прелесть
всего  увиденного.   Насытиться   созерцанием   открывшегося   мира   было
невозможно. Хотелось без конца бродить и смотреть, впитывать  никогда  еще
не  виданные  краски,  незнакомые  запахи,   хотелось   новых   встреч   с
неизведанным...
   - Ялко,  -  не  удержался  Крэл  и  больше  ничего  не  успел  сказать.
Неистово-голубой  купол  над  ними  мгновенно   померк,   дневное   сияние
обратилось в свет ночных звезд, и, хотя все их окружавшее  не  исчезло,  а
только помрачнело, стало тревожно, почти страшно.
   - Крэл, возвращается дежурный. Он сейчас обнаружит изменение режима...
   В  пультовую  они   вошли   спокойно,   будто   не   через   стену   из
четырехсантиметрового стекла, а через услужливо раздвинутые кем-то  двери.
Ялко поспешил к пульту. Крэл оглянулся  назад.  Огромные  стекла  были  на
своем  месте,  чернели,  поблескивали,   отражая   разноцветные   лампочки
приборов, и за  толстыми  стеклами  балкона,  нависшего  над  давным-давно
потухшим вулканом, продолжали свою загадочную деятельность протоксенусы.
   Ялко, как только увидел входящего в пультовую дежурного, сразу же ушел.
   Крэл решил сейчас же пойти  и  рассказать  о  случившимся  Ваматру,  но
почему-то  удержался  и  поспешил  разыскать  Инсу.  Она  была   в   своей
лаборатории. Радостно возбужденная от ощущения кипящей вокруг нее  работы,
окруженная помощниками, она кивнула Крэлу,  бросила  нетерпеливо  "подожди
минутку" и вновь склонилась над прибором.
   "Минутка" продлилась час, затем все устремились в столовую. После ужина
общество,  по  обыкновению,   собралось   на   нижних   террасках.   Здесь
устраивались кто как мог - в шезлонгах, за  маленькими  столиками  или  на
низких парапетах, огораживавших крутые  склоны.  Вокруг  говор,  болтовня,
шутки - словом, привычное оживление, и Крэл,  хотя  и  сидел  с  Инсой  за
отдельным столиком, никак не мог начать говорить о недавно случившемся.
   - Пойдем, - не выдержал Крэл.
   - Куда?
   - В пультовую.
   - Ой, Крэл, я так устала...
   - Пойдем, Инса, пойдем. Это очень важно. Кто там сейчас  дежурит?  Твой
сотрудник?
   - Да.
   - Ты его сможешь... Сумеешь на несколько минут, ну,  например,  послать
за чем-нибудь или каким-то другим способом на время удалить из пультовой?
   - Да что случилось, Крэл?
   Они уже шли по крутой тропинке, поднимаясь к  входу  в  туннель,  когда
Крэл рассказал Инсе о путешествии, совершенном вместе с Ялко.
   - Я боюсь за Ялко, - тихо проговорила Инса. - И за тебя боюсь.
   - Инса, а знаешь, он любит тебя.
   - Да, давно, - просто и спокойно ответила Инса.
   - Давно? Еще до... До того, как ты... начала ездить в Рови?
   - Конечно... Он хороший. Я бы его  полюбила,  наверное,  но  ведь  есть
ты!..
   Дежурного Инса отправила с легкостью, ей одной  присущей,  не  подав  и
виду, что они с Крэлом замышляют что-то недозволенное. Проделала  она  все
это быстро, почти шаловливо, но, как только дежурный ушел, встревожилась:
   - Нехорошее мы затеваем. Оставим, Крэл.
   - Ты боишься? - Крэл уже держал руку  на  рычаге.  -  Боишься,  что  не
вернемся оттуда?
   - Мы ведь пойдем вместе.
   - Ах, Инса, не до эмоций сейчас. Дело серьезное, и без твоего  согласия
я не пойду.
   - Включай.
   Теперь Крэл, как недавно Петер, сжимая руку Инсы, вел ее к стеклу.  Они
шли быстро, уверенно и... больно стукнулись о стекло.
   Внизу обитали протоксенусы. Темень надежно скрывала их от  вопрошающего
взгляда Крэла. Он стоял, упершись лбом в холодное стекло, и молчал. Стоял,
пока Инса не потянула его за рукав.
   - Крэл, ты никому, кроме меня, не рассказывал об этом? -  Она  смотрела
на него пытливо, тревожась за него. Ялко давно казался  ей  странным.  Его
контакты с протоксенусами, его тяга к ним, такая же, как в  свое  время  у
Лейжа, даже, пожалуй,  большая,  пугала,  вызывала  мысли  о  его  нервной
неустойчивости, болезненном состоянии. А вот теперь Крэл...
   Крэл молчал.
   - Ты никому не говорил?
   - Нет.
   - Крэл, я боюсь за тебя, Крэл, я с ума сойду, если с  тобой  что-нибудь
случится, Крэл!.. Никому не говори. Никому, даже деду. Особенно Хуку...
   Крэл не послушал Инсу и о своем путешествии с Ялко  подробно  рассказал
Ваматру. Как и предполагала Инса,  ничего,  кроме  конфуза,  из  этого  не
вышло. Ваматр шумел, нес  нечто  невразумительное  и  из  одной  крайности
впадал в другую. То он с восторгом кричал о  достигнутом  наконец  прорыве
через Пространство, подчеркивая, что  произошло  это  благодаря  мгновенно
полученной Информации, то с  издевкой  говорил  о  Ялко,  намекая  на  его
неуравновешенность.
   - Петера надо лечить. Да, да, лечить! Куда смотрят наши эскулапы, хотел
бы я знать? В отпуск! Распорядитесь тотчас же отправить Ялко в Европу.  Он
зарабатывает у нас неплохо, холостяк. Куда он деньги девает? Впрочем,  это
его дело. Пусть сегодня же едет в... Я не знаю, куда в таких случаях  надо
ехать.  Все  равно  пусть   едет...   А   вы,   Крэл...   Господи,   такой
здравомыслящий,  трезвый,  человек  и   вдруг   поддались   гипнотическому
внушению. Я вот... Никому-то я не поддаюсь, а  ведь  так  хорошо  было  бы
побывать там, в этом очаровательном мире!..
   Инса негодовала:
   - Стыдно как, ой, как стыдно. Я тебе говорила, Крэл.  Теперь  дед,  его
ведь никому не удержать, расскажет всем. Начнут смеяться над нами. Пошли и
стукнулись лбами.
   - Инса, как ты не понимаешь, нельзя скрывать  такие  вещи.  Явление,  с
которым мы столкнулись, сложное, загадочное, оно еще непостижимо для  нас.
Все  надо  фиксировать,  записывать,  обсуждать.  Не  упускать   из   поля
наблюдения даже то, что сегодня может казаться странным, что не вяжется  с
нынешними представлениями о  привычном  мире.  Многое,  не  понятое  нами,
станет понятным для тех, кто придет после нас. Мы ищем  истину,  и  истина
должна стать достоянием всех ученых.
   - Все равно стыдно, - не унималась Инса. - Лейж вот уже посмеивается. -
Инса обозлилась. - Забыл, что ему самому чудилось  на  острове  и  даже  в
собственной лаборатории. Лимоксенусы, видите ли, его хотели съесть! - Инса
постучала своим крепким кулачком о ладонь. - А деду я еще  покажу.  Устрою
ему... Хуку тоже!
   Во гневе Инса была опасной, Крэл побаивался ее и любил в эти минуты еще
больше.
   - Хуку я уже "устроил".
   Сердито  суженные  зеленоватые  глаза  Инсы  расширились.   Негодование
сменилось настороженностью.
   - Что?
   - Рассказал ему о путешествии с Петером.
   - Этого еще не хватало!.. Ну, а он?
   - В нем исследователь победил коммерсанта.
   - О!
   - Не удивляйся. Только на две недели.
   - Не понимаю.
   - Он разрешил на пятнадцать дней приостановить работы по синтезу...
   Крэл был прав. Как  только  смягчили  режим,  на  экранах  вновь  стали
появляться изображения. Теперь это уже были не отдельные  предметы,  вроде
курительной трубки, а множество изображений, в которых так же трудно  было
разобраться, как и несколько месяцев назад  в  беспрерывно  чередовавшихся
цветных пятнах и полосах. Контуры  самых  различных  предметов,  словно  в
киноленте, отснятой наплывом, постоянно накладывались друг на  друга.  Вот
показались очертания какой-то  металлической  конструкции,  но  не  успели
наблюдатели сообразить, что это за  конструкция,  как  на  ее  фоне  стала
проступать скала. Вот разглядели на скале трещины, травинки,  прорастающие
из них, уже начался спор: наши ли это  травинки  или  неземные,  а  поверх
скалы поползли уже линии, постепенно складывающиеся в  очертания  каменных
ступеней.
   Возобновившиеся  сеансы,  разумеется,  привлекали  в  пультовую.  Около
экранов стояли и сидели часами, однако через несколько дней утомило и это.
Только с пуском пятого, очень емкого агрегата вычислительного центра  хаос
на экранах постепенно прекратился,  и  однажды  ночью  дежурный  отчетливо
увидел кратер.
   Ваматр, благо он спал по соседству с пультовой, прибежал первым и сразу
нажал кнопку общего вызова. Через несколько минут у экранов уже  толпились
почти все сотрудники "обсерватории". А на экране разворачивалась  панорама
окружающей местности.  Создавалось  впечатление,  что  какая-то  съемочная
камера установлена на вертолете. Но ведь вертолеты давно уже не летали над
кратером, не доставляли больше к кратеру стройматериалы и  оборудование!..
Что же это могло быть?  И  все  же  это  был  кратер,  в  котором  держали
протоксенусов. Вскоре сомнений не осталось. Ясно  видны  были  алюминиевые
домики, стоящие на террасах, тропинка, ползущая к туннелю,  ажурные  вышки
излучателей. Кратер осматривался чудо-камерой со  всех  сторон.  Вот  ушли
вправо домики поселка и открылся северный склон. Скалистый, самый  крутой.
Осмотр кратера продолжался. Экраны то темнели, то вдруг разгорались  ярче,
и тогда лучше было видно, как на северо-восточном, более  пологом  склоне,
цепляясь за скалы, вьется кустарник.
   Увиденное поразило наблюдателей настолько, что никто не мог  произнести
и  слова.  Даже  когда  впервые  удалось   уловить   сигналы,   излучаемые
протоксенусами, перевести их в доступную человеческим  органам  восприятия
форму, впечатление было меньшим, чем теперь, когда перед взорами притихших
людей открылась целая панорама.
   А панорама эта менялась непрерывно. То она становилась широкой, и тогда
видны были громоздящиеся на горизонте конусообразные, срезанные  у  вершин
горы;     долины,     окружающие     кратер;     дороги,     ведущие     к
электронно-вычислительному  центру,  к   поселку,   к   биостанции,   едва
угадывающейся внизу. Но затем общий план  сменялся  крупным,  и  тогда  на
скалах, у вышек излучателей различимы были Мельчайшие  детали.  Простейший
кустарник, росший у самой кромки кратера, вдруг  занял  все  поле  зрения,
зашевелился, и из-за него показался  протоксенус.  Крупный  экземпляр,  но
какой-то  странный,  почти  прозрачный  -  такими  они  бывают  в  моменты
наихудшего состояния, - он то вспучивался, то опадал, с трудом преодолевая
препятствия. Те, кто много времени наблюдал протоксенусов,  сразу  поняли,
что  этот,  по-видимому,  чем-то  травмированный,  находится  в  состоянии
близком к анабиотическому. Похоже, он двигался из последних сил, и все  же
двигался. Вниз, к долине...
   Яркая вспышка, и на экранах - чернота.
   - Сгорели трубки! - в  отчаянии  закричал  Ваматр.  -  В  такой  момент
сгорели трубки!
   - Да не могли же они сгореть все четыре сразу.
   - Надо попробовать сменить приемники.
   - Это займет уйму времени.
   - В такой момент, - восклицал одно и то же Ваматр, мечась по пультовой,
- в такой момент!
   - Но почему протоксенусы вне кратера!
   - Проверьте схему приемных блоков.
   - И умножителей.
   - Внимание! Тише!
   Экраны стали светлеть. Как в ванне с  проявителем,  из  черноты  начало
показываться чье-то лицо. Пока  смутно,  расплывчато.  Гораздо  отчетливей
была видна трубка, зажатая в зубах. Трубка точно такой же  формы,  как  на
впервые увиденном изображении.
   А проявитель делал свое дело,  выявляя  отдельные  черты  лица.  Как  в
кинотеатре,  когда  фильм  увлекает,  то   уже   не   чувствуешь   экрана,
переносишься вместе со съемочной камерой в  отображаемый  мир  страстей  и
событий, так и в пультовой наблюдатели уже не ощущали экранов, а были там,
у кромки кратера, возле подножья ажурной башни и лицом к лицу  столкнулись
с человеком, знакомым почти всем присутствовавшим.
   Человек вынул изо  рта  трубку,  прищурился,  во  что-то  всматриваясь.
Пристально, с беспокойством.
   И тогда закричал Ваматр:
   - Да ведь это Нолан! И трубка его. Как я не узнал ее сразу!
   Экраны  погасли.  Первым  пришел  в  себя  Хук,  и  сразу  направил   к
излучателям несколько человек. Они обшарили все вокруг, но ни выползших из
кратера протоксенусов, ни Нолана не обнаружили.
   - Вы хорошо все осмотрели? - допытывался Хук.
   - Самым тщательным образом.
   Пультовую не покидали,  выжидая,  не  появится  ли  что-нибудь  еще  на
экранах. Ожидание не казалось тягостным, так как  споры  не  прекращались,
увиденное истолковывалось по-разному, догадки возникали одна за другой.
   - Странно, очень странно, - размышлял вслух Хук, -  по  моим  сведениям
Нолан еще не выезжал в Африку...
   - И протоксенусы никогда не покидали кратер.
   - Отсюда вывод, друзья, - Ваматр хитренько улыбался, и не понятно было,
шутит он или говорит серьезно, - протоксенусы нас предупреждают.
   - Ну, знаете!
   - Не возмущайтесь, Хук. От протоксенусов можно ожидать чего угодно...


   От  них  ожидали  новых  сообщений,  сигналов,   которые   помогли   бы
разобраться в происходящем, но прошло около двух месяцев, а  они  молчали,
хотя им и создали самые  комфортабельные  условия.  Люди  никак  не  могли
догадаться, каким образом можно пустить в ход коммутаторы Биосферы  Связи.
Общение получалось односторонним. Хотели обитатели кратера, люди  получали
доступные их восприятию  сигналы,  хотели  -  оставляли  их  без  таковых,
заставляя довольствоваться игрой замысловатых, подчас удивительно красивых
цветных полос и пятен,  возникающих  на  экранах.  Казалось,  протоксенусы
дразнят людей. Но наконец, к концу  второго  месяца  ожидания  на  экранах
вновь появились изображения. По большей  части  это  были  странного  вида
конструкции и постройки, части каких-то замысловатых зданий,  расплывчатые
контуры машин, никому из наблюдателей не известных.
   Однако уже начал появляться кое-какой опыт. Считалось, что  наплывавшие
одна  на  другую  картины,  разрозненные  куски  должны  были,   вероятно,
сложиться в общую, связную картину, как это произошло в предыдущем показе.
От экранов не отходили,  ожидая,  что  вот-вот  на  них  возникнет  что-то
целостное, понятное. Вскоре так и произошло.  Почему-то  опять  ночью.  На
этот раз Ваматру не пришлось нажимать на кнопку общего вызова.
   Путаница  на  экранах  прекратилась,  появились  четкие  кадры,  плавно
сменявшие  друг  друга.  Эффект  присутствия  возник  тотчас  же,   рамки,
ограничивавшие поле зрения, уже не воспринимались.  Ощущение  было  такое,
будто вместе с кем-то, свободно  парящим  в  воздухе,  спокойно  движешься
между стройных зданий, гигантских эстакад, виадуков, башен, пролетаешь над
поросшими зеленью пологими склонами и вновь приближаешься  к  приятным  на
вид сооружениям. Воздух чист, прозрачен, небо  высокое,  яркое,  и  в  нем
время от времени встречаются пролетающие  люди.  Крылатые  и  бескрылые  -
сидящие в легких, совсем прозрачных летательных аппаратах.  Расстояние  до
них  значительно,  видны  они  плохо,  и  больше  всего   хочется,   чтобы
представился случай приблизиться к ним,  рассмотреть  их,  узнать,  каковы
они.
   А  полет  продолжается.  Время  идет  незаметно,  как   бы   смещается.
Понимаешь, что при небольшой сравнительно скорости (успеваешь все  увидеть
подробно) путь проделан огромный. Недоумение и растерянность первых  минут
пребывания в незнакомом мире быстро проходит.  Уже  узнаешь  то  одно,  то
другое, особенно запомнившееся сооружение.  Но  с  каждым  новым  оборотом
видишь, как сооружения эти предстают в новом ракурсе, и вскоре  понимаешь,
что движешься по спирали, закручивающейся к какому-то центру.
   А потом обозначается  и  центр  этот  -  конусообразная,  со  срезанной
вершиной гора.
   Кратер потухшего вулкана.
   Ажурные башни по его краям очень похожи  на  излучатели,  установленные
для протоксенусов.
   Теперь облет совершается вокруг кратера и все  время  вблизи  обиталища
протоксенусов.
   Кратер похож на тот, в который холповцы поместили своих  протоксенусов.
Но только похож. Генераторы тоже  Запоминают  те,  которые  установлены  в
Африке  под  руководством  Лейжа.  Но  только   похожи...   Нет   поселка,
расположенного почти у самой  кромки  кратера,  нет  тропинки,  ведущей  к
туннелю. В долине, открывающейся взгляду, не видно зданий  вычислительного
центра, биостанции. Не видны африканские зонтичные акации...
   Как только начался показ, все устроившиеся  у  экранов  боялись  только
одного: не прекратился бы он, не исчезли бы картины незнакомого  мира.  Но
шел час за часом, а изображения не  исчезали.  Жажда  все  новых  и  новых
сведений, разумеется, была огромной, неуемной,  однако  утомление  все  же
пришло, внимание стало ослабевать. Смотрели уже не с  затаенным  дыханием,
боясь произнести хотя бы слово, а начали  подавать  реплики,  обмениваться
мнениями о увиденном, а затем и спорить.
   Большинство склонялось к тому, что протоксенусы наконец  открыли  людям
панораму  какого-то  мира,  несомненно  далекого,  населенного   разумными
существами, так похожими на  людей  и,  вероятно,  уже  давно  обладающими
станцией  Биосферы  Связи.  Но  находились  и  противники  такого  мнения,
считавшие, что протоксенусы показали будущее  африканского  кратера,  дали
возможность заглянуть в то время, когда  неузнаваемо  преобразится  Черный
континент, а  протоксенусы...  протоксенусы  составят  неотъемлемую  часть
высокой цивилизации Земли, осуществляя обмен  достижениями  всех  разумных
существ Большого космоса.
   Спор возник с новой силой, когда день на экранах стал сменяться  ночью.
Небо потемнело, сумрак заполнил окружающие  кратер  долины,  и,  насколько
охватывал взгляд, то тут, то там  начали  зажигаться  огни.  Многоцветные,
веселые, перемигивающиеся в  дымке,  они  говорили  о  кипящей  в  далеких
поселках жизни. От одного поселка к другому теперь  особенно  часто  стали
перелетать люди. Как светлячки в тропическом лесу, их летательные аппараты
прочерчивали путь в ночи. А ночь густела, чернело небо, и ярче разгорались
в нем звезды.
   - Звезды! - вскричал Крэл. - Звезды! Зовите астрономов. Вот теперь  они
нам пригодятся.
   Крэл ликовал, чувствуя, что вот сейчас решится волновавший всех  вопрос
- какой же мир возник перед ними.
   Астрономам  поначалу  пришлось  нелегко.  Хотя  экраны  были   огромны,
изображения великолепны, но все же сиявшие всюду огни не позволяли сделать
заключение, какие же созвездия проглядывают в этом небе. Мешал  астрономам
и кратер. Из него время от времени поднимался нежно мерцающий, уходящий  в
бесконечность столб света. Но вот  он  угас,  уменьшилось  число  огней  в
долинах, ночь вступала в свои права, и астрономы, посовещавшись  еще  раз,
твердо заявили:
   - Земля. Созвездие  Южного  Креста.  Судя  по  положению  альфы  Южного
Креста, а это яркая звезда, перед нами Антарктида.
   - Антарктида?! - Это выкрикнули почти хором. В  возгласе  было  все:  и
изумление, и восторг, но больше всего удивление.
   - Позвольте, позвольте, - заговорил Лейж. - Я не  специалист,  конечно,
однако такие созвездия, как Южный Крест, знакомы  нам  всем.  То,  что  мы
видим на экранах, на него не похоже.
   - И не должно быть похоже. Вы видите Южный Крест, каким он был примерно
сто тысяч лет назад...
   С этой поры какая бы то  ни  было  планомерная  работа  в  лабораториях
прекратилась. Все вертелось вокруг происходящего в пультовой. Хук понимал,
что ничего поделать нельзя, что просто  невозможно  заставить  сотрудников
думать,  например,  о  прямом  синтезе,  когда  явление,  с  которым   они
столкнулись, становится действительно грандиозным.
   Никто, кроме Хука, не хотел таить открытие. Но  Хук,  человек  деловой,
здравомыслящий, именно в это время с особым  рвением  стал  заботиться  об
охране тайны. Не упустить из своих рук,  никому  не  дать  воспользоваться
полученными наблюдениями стало его целью. Он еще не представлял себе,  как
сможет использовать  совершающееся  в  кратере,  и,  может  быть,  поэтому
откладывал решение вопроса о дальнейшей судьбе открытия. Выжидать,  копить
результаты и выжидать - единственное, на что соглашался глава фирмы "Хук и
Кь".
   Однако продолжать накопление результатов не  удалось.  Экраны  внезапно
угасли. Поначалу это  никого  не  встревожило,  так  как  протоксенусы  не
отличались постоянством, не  баловали  людей  и  сообщения  свои  посылали
тогда, когда им заблагорассудится. Но на этот раз  причина  молчания  была
иной. Что-то крайне обеспокоило протоксенусов. Никогда еще они не были так
взбудоражены, агрессивны, как в эти дни.  На  главном  пульте  то  и  дело
вспыхивали сигналы тревоги. Опыт, который успели приобрести люди,  общаясь
с ними, выращивая  их  и  обслуживая,  теперь  не  помогал.  Их  ничем  не
удавалось успокоить.
   - Мне кажется, не совладаем мы с ними, - сказал Крэл.
   - Это еще почему? - удивился Хук.
   - Мои  сотрудники  видели  протоксенуса,  переползавшего  через  кромку
кратера.
   - Крэл, этого не может быть! - запротестовал Ваматр. -  Они  без  наших
излучателей не могут даже... А впрочем... Ах, ничего-то мы еще не знаем  о
них. В кратере  неспокойно,  это  так.  Вероятно,  наступает  какой-то  не
известный нам, наиболее бурный период их развития, и они  стараются  выйти
из-под контроля, из-под  опеки  нашей.  Сознают  свою  зависимость  и  уже
тяготятся ею... Особенно прискорбно, что мы... мы ничего  не  в  состоянии
поделать...
   Хук прервал Ваматра:
   - Оставьте причитания, не обожествляйте их. Скорее всего  дело  обстоит
гораздо проще, чем мы думаем.
   Строгость тона Хука сразу заставила Ваматра изменить направление мысли,
и он уже лавировал:
   - Не исключено, конечно,  что  начинает  действовать  общебиологический
закон - стремление распространиться. Клоп и то покидает  надежное  убежище
близ кровати и отправляется искать новое  место,  чтобы  обосновать  новую
колонию. Он остается без пищи, высыхает, впадает в спячку, иногда длящуюся
годы, но инстинктивно выжидает, пока представится подходящий случай  и  он
обретет возможность создать гнездо, наплодить потомков.
   Крэл не выдержал:
   - Да к чему вы все это? Какой там общебиологический закон! Протоксенусы
живут по законам Биосферы Связи, и удержать мы их все равно не сможем.  Не
удастся  и  взнуздать  их,  заставить  работать  на   себя.   Они   уйдут,
распространятся, если такова  у  них  программа,  и  реакция  может  стать
неуправляемой.
   - Очень это по-нолановски, Крэл. Не могут они уйти из кратера.
   - А их попытки преодолеть земное притяжение?
   - Ах, - отмахнулся Хук, - это же ловушка.
   - Не понимаю.
   - Фотографии  были  изготовлены  для  моего  детектива,  чтобы  он  мог
передать их Нолану, заслужить таким способом доверие,  а  затем  выведать,
кто же на самом деле шпионит.
   - Черт знает что творится  здесь,  -  вскипел  Крэл.  -  Поймите,  ведь
смещение масштабов чудовищно. Выход в Биосферу Связи  и  мышиная  возня  с
детективами. Диверсанты. Пакость! Да ведь это все отвратительно.  Открытое
нами явление больше нельзя  скрывать.  Оно  должно  быть  опубликовано.  Я
настаиваю на этом.
   - А я на публикацию не согласен, - спокойно и зло объявил Хук.
   - В таком случае я буду действовать без вашего согласия.
   - Вы не сможете. Вы подписали контракт, дали обязательство, если вы его
нарушите... - Хук осекся, побледнел и полез в кармашек за таблеткой.  Крэл
выждал некоторое время, давая подействовать лекарству,  но  потом  все  же
сказал:
   - Мне очень жаль, но  согласитесь,  вы  вовремя  вспомнили  подробности
наших деловых отношений. Контракт  расторгнут  при  отъезде  из  Холпа,  а
новый... Нового контракта, как вы знаете, я не подписывал.
   Хук, сжав кулаки, шагнул к Крэлу.
   - Друзья, друзья, - умиротворяюще запричитал Ваматр, - зачем сейчас,  в
такое время распри!
   Хук, не обращая внимания на Ваматра, приблизился к Крэлу.
   - В каждой шутке есть Доля правды, молодой человек. Все  же  несчастные
случаи с людьми происходят. Не так ли?
   - О  да,  конечно.  "Автомобильные  катастрофы,  внезапные  срывающиеся
карнизы". Помню, помню. - Крэл тоже побледнел, но не  терял  выдержки.  Он
вынул из кармана конверт и протянул его Хуку.
   - Что это?
   - Воззвание к ученым мира. В нем  я  коротко,  но  достаточно  подробно
описал, с каким явлением мы столкнулись и  чего  от  этого  явления  можно
ожидать. Остальные  экземпляры  я  отпечатал  и  поручил  своему  адвокату
передать в крупные газеты, в телеграфные агентства.  Передать  при...  при
определенных, подробно оговоренных мною условиях. Предусмотрены  различные
варианты, в том числе и "карнизы", которые иногда вдруг срываются и падают
на голову.
   В пультовую вбежала Инса.
   - Привезли! Привезли первую партию мобильных усилителей. - Инса глянула
на Крэла, повернулась к Хуку: - Что здесь происходит, Крэл?
   - Ничего особенного, моя дорогая. Я высказал нашему шефу свое мнение по
поводу оберегаемой им тайны.
   Хук быстро направился к выходу, но затем вернулся:
   - Крэл, ваш заказ выполнен. Подумайте, не горячитесь... Мы уже  увидели
много. Протоксенусы рассказали нам кое-что о прошлом Земли, не  исключено,
что с их помощью мы  заглянем  в  миры,  объединенные  Биосферой  Связи...
Неужели теперь, когда осталось сделать, может быть, последний  шаг,  и  мы
услышим Вселенную, вы... - Хук протянул Крэлу его конверт.  -  Возьмите  и
продолжайте работу.
   Крэл медлил. Конверт чуть подрагивал в протянутой руке Хука, и  это  не
могло продолжаться долго.
   - Хорошо, схему, которую мы уже начали монтировать, я доведу до конца.


   Возможность не спать, точнее спать по полчаса, по сорок минут в  сутки,
позволила Крэлу довольно быстро закончить разработку новой  установки  для
приема  и  расшифровки  импульсов,  испускаемых  протоксенусами.   Физики,
кибернетики, математики и радисты хуковской  "обсерватории"  день  и  ночь
трудились над  созданием  аппаратуры,  предназначенной  для  накопления  и
обработки  огромного  количества  информации,  над  системой   адаптивной,
самонастраивающейся, которая  способна  была  решать  сложные  задачи  без
предварительного программирования. Работали день и ночь  не  в  переносном
смысле этого слова, а в буквальном, так как каждое  удачное  решение  того
или иного узла, агрегата или конструкции установки каждая правильная мысль
расчетчиков  и  конструкторов  тут  же  награждалась:  автор   не   ощущал
потребности в сне, оставался бодрым, энергичным и с особенным подъемом,  с
чувством удовлетворения продолжал работу.
   Дело двигалось  споро,  и  этому  способствовали...  протоксенусы.  Как
только кто-то из сотрудников становился вялым, сонливым,  быстро  уставал,
Крэл понимал: сделан ложный  ход,  взято  неверное  направление,  неудачна
принятая конструкция, и это помогало ему немедленно перестраивать работу.
   Пришло  время,  когда  удивляться  свойствам   протоксенусов   уже   не
приходилось. Они отчетливо дали понять, каковы их возможности.  Оставалось
использовать эти возможности  и  постараться  показать,  что  люди  готовы
включиться в Биосферу Связи...
   С  получением  последней  партии   мобильных   усилителей   завершилась
окончательная сборка аппаратуры, на которую Крэл возлагал столько надежды.
Он даже не волновался, его не тревожили сомнения - удастся эксперимент или
нет,  настолько  он  уверовал  в  направляющее   действие   могущественных
обитателей кратера. Крэлом теперь  владело  одно  чувство  нетерпения.  Он
почти  всегда  находился  в  главной  пультовой,  стараясь   не   упустить
подходящее время для включения новой  системы  расшифровки.  День  шел  за
днем, а включить ее не удалось, так как протоксенусы  не  утихали.  Что-то
беспрестанно продолжало их беспокоить, на  пульте  то  и  дело  вспыхивали
сигналы  тревоги,  а  на  экранах  вновь  и  вновь  возникало  изображение
курительной трубки.
   Крэл выжидал, будучи уверен, что, как только у  протоксенусов  настанет
период спокойствия, он включит систему  и  она  непременно  сработает.  Не
может не сработать. Не может! Он повторял эти слова  как  заклинание,  как
призыв к  свершению  и  неустанно  подстерегал,  когда  в  кратере  станет
спокойно.
   И такой момент настал.
   Исчезла курительная трубка на экранах, а затем исчезли и  сами  экраны,
стены, темные, свинцованного стекла огромные  окна,  пульт,  весь  балкон,
нависший над черной бездной, и Крэл увидел... нет, вернее, воспринял  всем
существом, как Вселенная вошла в кратер  и  раскрыла  себя...  Сколько  он
пробыл наедине с ней, он не представлял. Познание еще никем не  познанного
могло сломить его,  он  это  понимал  и,  собрав  все  силы,  вырвался  из
пультовой.
   В ярко освещенном туннеле Крэл перевел дыхание и  сразу  подпер  спиной
дверь, словно опасаясь, что возникшее там, за ним, может  вдруг  заполнить
пультовую, может хлынуть наружу.
   Прошла минута, может быть  час,  а  Крэл  все  стоял,  не  меняя  позы,
чувствуя, как по лицу медленно стекают капли пота, стоял,  едва  дыша,  не
отрывая глаз от входной двери  и  туннель...  Кто  войдет  в  нее  первым?
Вероятней всего, дежурный. Не окажется ли для него нагрузка чрезмерной?  А
кому она будет под силу?.. Сейчас может прийти Инса. Что, если она, как  и
Эльда, всем существом  потянется  к  прекрасной  тайне  и  не  выдержит...
погибнет, как Эльда, как Бичет... Беспокойство росло, Крэл  никак  не  мог
принять решение - что делать, если сейчас в конце туннеля  появится  Лейж,
Ялко или Ваматр...
   Вошел Хук.
   Вверх по туннелю он шел медленно, не сразу обратил внимание на странную
позу Крэла, на его  состояние,  и  только  приблизясь  к  нему,  испуганно
спросил:
   - Что с вами, вам дурно?
   Крэл помотал головой и указал на все еще подпираемую им дверь.
   - Так вам удалось, вы включились, увидели?!
   - Включился. Но я... я не увидел,  нет,  я  ощутил,  как  бы  в  некоем
озарении мне представилась непостижимая  сложность  открывающегося  теперь
нам. И знаете, это пугает. Мы делали все возможное, добиваясь контакта,  и
не задумывались, чего это может стоить.
   Хук понимающе кивнул.
   - Слишком велика нагрузка, и вы боитесь...
   - Да. Я вспомнил сейчас Эльду Нолан,  Бичета  и  я  не  знаю,  как  нам
быть... Встреча с другим разумом, восприятие мира,  отраженного  Внеземным
Разумом,  -  это  принципиально  новое,  неожиданное   и   очень   сильное
воздействие  на  человеческий  разум.  К  этому  человек  не  приспособлен
эволюционно, не  имеет  защитных  механизмов.  Люди  страшатся  встречи  с
чуждыми  для  Земли  бактериями,  потому  что  против  них  не   выработан
иммунитет. А ведь мозг наш при контакте  с  другим  разумом  окажется  еще
более незащищенным... Мне все время хочется держать эту дверь...
   Хук тоже оперся о дверь и глухо, едва шевеля губами, произнес:
   - Так вот какая она... Вселенная...
   В это время дверь задрожала. Казалось,  что  кто-то  напирает  на  нее,
стараясь вырваться из пультовой. Хук прижал ее еще сильней.  Крэл  помогал
ему. Оба они превосходно понимали, что нечему вырываться в туннель, и  оба
все же продолжали придерживать дверь.
   - Да пустите же, черт побери!
   И Хук и Крэл в  эти  минуты  совершенно  забыли,  что  комната  Ваматра
сообщается с пультовой. Ваматр стоял на пороге, внимательно всматриваясь в
их лица.
   - Я отключил вашу систему, Крэл. - Ваматр тоже  был  бледен,  но  стоял
прямо, немного  откинув  голову.  Глаза  его  блестели.  Задорно,  немного
лукаво. - Итак, свершилось!
   Вид и поведение Ваматра немного успокоили Крэла, но  Хук  все  еще  был
насторожен:
   - Может  быть,  рано,  может  быть,  надо  позаботиться  о  том,  чтобы
человечество не узнало...
   - А пусть его знает. Ему просто необходимо  время  от  времени  срывать
ядовитые плоды с древа познания. Пусть срывает! Почему, собственно говоря,
рано? - Ваматр даже фыркнул презрительно. -  Подумаешь  -  рано!  Д-а,  мы
молоды, дерзки и требовательны, как дети. Мы уже хотим настоящий паровозик
и позитронного робота в придачу... Да, на нас обрушилось непостижимое.  Ну
и что из этого? Мы  избаловали  себя.  Почему-то,  размышляя  о  возможных
контактах с мирами взрослыми, мы непременно ждем кое-чего задаром, а  они,
взрослые, вместо того, чтобы сразу же дать нам паровозик, который, кстати,
от неумелого обращения может взорваться, говорят: сначала обучись, познай,
происходящее во Вселенной. Поверьте, она не  страшна,  она  еще  непонятна
нам.
   - Настолько, - подхватил Хук, - что нужно опасаться перегрузки: следует
ли заставлять мальчишку, только-только  преодолевшего  таблицу  умножения,
изучать квантовую механику?
   Ваматр не ответил, открыл дверь и, когда все вошли  в  пультовую,  стал
оглядывать ее, словно выискивая, а не  притаилось  ли  где-то  в  укромных
уголках  хотя  что-нибудь  от  так  недавно  воспринятого  им,  огромного,
привлекательного и настораживающего. Да,  да,  настораживающего.  С  самим
собой он был откровенен и, конечно, опасался происходящего  в  кратере  не
меньше, чем Хук и Крэл: за  свинцовыми  стеклами,  в  темной  глубине  шли
процессы,  может  быть,  уже  не  подвластные  людям.  Это  беспокоило   и
возбуждало.
   - Чаша кратера, - тихо проговорил он, - обращена к  звездам.  Вселенная
льет в чашу щедрый поток, и благодаря протоксенусам мы  наконец  пригубили
ее...
   Все трое  еще  продолжали  обсуждать,  каковы  могут  быть  последствия
подключения Земли к Биосфере Связи, когда приборы начали сигнализировать о
неблагополучном  состоянии  протоксенусов.  Ваматр  распорядился  объявить
тревогу.
   - Дело так серьезно? - обеспокоился Хук.
   - Никогда они еще не были в столь ужасном состоянии. Не могу понять,  в
чем дело. - Ваматр вновь и вновь просматривал ленты на самописцах.  Пришла
Инса, появился Ялко, но и они ничем не помогли Ваматру.
   - Ничего не изменилось в режиме их содержания, как будто ничто  пагубно
не влияет на них, а они беснуются.
   Вскоре  в  пультовой  собрались  все   руководители   групп.   Сигналы,
поступавшие из кратера,  говорили  об  одном:  беспокойство  протоксенусов
нарастает.
   Крэл отвел Ваматра в сторону и спросил:
   - А если это из-за того, что мы вдруг отключили систему  контакта?  Они
уже настроились  на  передачу,  вероятно,  сконцентрировали  всю  энергию,
целиком занялись этим, и внезапное отключение...
   -  Может  быть,  включить?  -  глаза  Ваматра  забегали,   он   немного
воодушевился, но опасливо поглядывал на Хука. Пожалуй, Ваматр  рискнул  бы
обрушить на присутствовавших в пультовой Вселенную, но в это  время  вошел
Лейж.
   - Сейчас они, наверно, успокоятся.
   - А что изменилось?
   - Они опять призвали насекомых.
   На этот раз протоксенусы призвали к себе только один вид  бабочек.  Над
кратером уже вилась серенькая струйка, втягивалась в  него  и  поглощалась
протоксенусами. Процесс шел стремительней, чем в Холпе, и это  обеспокоило
Хука.
   - Если не  удастся  приостановить  принудительную  миграцию  насекомых,
тайна  нашей   "астрономической   обсерватории"   будет   раскрыта.   Надо
попробовать как-то прекратить это втягивание.
   И тут вмешался Ялко.
   -  Насекомые  нужны  в  кратере,  и  этим  сказано   все!   Они   нужны
протоксенусам, выполняющим великую миссию. А насекомые... насекомые просто
субстрат, из которого складываются  протоксенусы.  Мы  пришли  из  другого
мира, мы включимся в Биосферу Связи и уйдем дальше, выполнив задание!
   - Ялко! - вскричал Ваматр. - Опомнись, Ялко!
   Однако Ялко уже не мог опомниться и продолжал:
   - Да, да, только выполнив задание. Таких планет, как Земля, - миллионы,
и многие из них уже связаны системой биоинформации. Она вечна,  как  вечна
Вселенная, как вечна жизнь. Перед лицом этого величайшего организма  жизнь
одной клеточки - биосферы Земли - ничтожна!
   Ялко опустился, вернее, упал на стул, уронив голову на руки,  и  замер.
Стало тихо, и в тишине этой  явственно  слышен  был  шепот  Хука,  коротко
приказавшего:
   - Врача!
   Между тем на пульте опять тревожно засигналили приборы. Ваматр подбежал
к дежурному, пытаясь понять, что на этот раз изменилось в кратере. Крэл не
отходил от Ялко. Когда появился врач, Петеру стало, видимо, немного лучше,
он даже улыбнулся, подняв на него измученные глаза,  но  как  только  врач
взял его за руку, он закричал. Закричал, будто от  страшной  непереносимой
боли. Крэл обнял Ялко за плечи, стараясь поддержать, не дать  ему  упасть,
однако Петер не падал. Он  вытянулся,  извиваясь  и  корчась,  словно  его
пытали нечеловеческой пыткой, и вдруг стал выкрикивать:
   - Помогите! Помогите! Мы погибаем...  Не  включайте  эти  излучатели...
Помогите! - врач ввел Ялко ампулу аминазина, но и это не подействовало.  -
Помогите!  -  Петер  уже  не  кричал,  а  хрипел,  с   мольбой   оглядывая
склонившихся над ними людей: - Ну сделайте же что-нибудь, придумайте... Не
могу, не могу... Инса, ведь  ты  должна  помочь,  ведь  ты  нам  поможешь,
правда?!
   - Надо перенести его  в  амбулаторию,  -  распорядился  врач,  повторив
инъекцию. - Я не могу понять, что с ним происходи".
   Ялко унесли. На какое-то время в пультовой стало немного спокойней,  но
около полуночи  начали  гибнуть  протоксенусы.  Ваматр  и  его  сотрудники
совершенно растерялись, не зная, что предпринять, и  только  Хук,  получив
сообщение по телефону, принял решение:
   - Идемте к генераторам! - Пригласив Лейжа и Крэла, он быстро направился
к кромке кратера. Крутой  подъем  одолели  за  несколько  минут.  Хук  шел
впереди, выказывая хорошую натренированность, первым оказался у генератора
и тотчас распорядился открыть дверцу нижнего щита. Лейж открыл и изумился:
   - Что это такое?
   - Приставки,  делающие  излучение  наших  генераторов  губительным  для
протоксенусов. Срывайте проводку!
   По бетонированной круговой дорожке прошли к следующему генератору, а от
него еще к двум, отключая на всех приставки. Когда Лейж направился было  к
пятому, Хук остановил его:
   - Погодите, теперь можно, как говорится, перевести  дыхание.  Приставки
успели установить только на четырех генераторах. Когда попробовали сделать
это на пятом... Вот, дорогой Крэл, окончание нашего спора о  необходимости
держать здесь детективов. Диверсанта поймали. За участь  протоксенусов  мы
теперь можем не беспокоиться.
   Крэл молчал. Чернела бездна с копошащимися в ней питомцами Ваматра, над
кратером чернело небо, усеянное звездами. Яркими,  холодными,  большими  и
маленькими, едва мерцающими. Две бездны смыкались здесь,  на  срезе  давно
потухшего вулкана,  теперь  окруженного  цепочкой  алых  сигнальных  огней
двенадцати генераторов.
   - До чего же еще ненадежна эта  связь,  -  задумчиво  проговорил  Крэл,
подбрасывая на ладони небольшую тяжелую коробочку. - Успели бы  установить
их на все генераторы и протоксенусы... Мы бы лишились  всякой  возможности
контакта!.. Давайте проверим остальные генераторы.
   - Крэл, мои люди работают четко. Вы в этом убедились, -  в  красноватой
полутьме можно было различить самодовольную улыбку Хука. -  Диверсант  был
один.
   Вмешался Лейж:
   - И все же следует пройти по всему периметру.
   - Ну что же, - благосклонно согласился Хук, - давайте пройдем.
   Проверка подтвердила правоту Хука. В пультовую они  вернулись  усталые,
но  довольные  тем,  что  могут  успокоить  Ваматра.  По   своим   кабинам
исследователи разошлись только к концу ночи,  когда  протоксенусы  наконец
успокоились. А утром завыла сирена тревоги.
   -  Гибнут  протоксенусы!  -  вскричал  дежурный,  увидев  вбегающего  в
пультовую Ваматра.
   Когда  в  пультовую  вбежал  Лейж,  Ваматра  там  уже  не  было.  Лейжу
достаточно было мельком взглянуть на приборы, чтобы понять,  как  серьезно
обстоит дело. Погибая, протоксенусы излучали особенно интенсивно.
   - Где доктор Ваматр? - спохватился Лейж, вспомнив, что тот  должен  был
первым появиться на застекленном балконе.
   - Он, он ушел... ушел в кратер.
   - Как, без защиты! Да вы с ума сошли!
   - Я ничего не мог поделать, поверьте, я уговаривал его, я даже...  даже
схватил его за руку, но доктор...
   Лейж бросился к шлюзу, ведущему вниз,  в  кратер.  По  железной  крутой
лестнице он опускался со скоростью доступной  разве  только  пожарным,  но
было поздно. Бесполезно жертвовавший собой Ваматр  не  выдержал  огромного
напряжения биополя, создаваемого протоксенусами, и потерял сознание.  Лейж
подхватил его на руки и стал выбираться из кратера.
   Тем временем Хук и Крэл осмотрели вышки.  На  всех  генераторах  стояли
приставки. Детективы Хука клялись,  что  на  подозрении  был  только  один
человек,  пойманный  ими  после  того,  как  он  вывел  из  строя   четыре
генератора.
   - Кто же это мог сделать? Кто же это  сделал?  -  беспрерывно  повторял
Хук...
   Инса не отходила от Ваматра. Он  лежал  у  себя  в  маленькой  комнате,
примыкавшей к пультовой. Врачи не рисковали перевозить его, да он и сам не
хотел никуда двигаться, чувствуя, что часы его сочтены.
   Ваматр попросил к себе Хука, Крэла, Лейжа. Лейж не  пришел  -  он  тоже
пострадал, спасая в кратере Ваматра, но несколько меньше, и его  увезли  в
долину с тем, чтобы немедля переправить в клинику.
   Ваматр, маленький, сухонький,  лежал,  подобрав  к  подбородку  колени.
Иногда он приоткрывал глаза. Большие, темные, жаждущие жизни, всегда такие
выразительные, а теперь увядающие. Говорил он тихо. Порой его трудно  было
понять.
   - Все двенадцать излучателей... Инса, девочка моя, ты  береги  Крэла...
Крэл!
   - Я здесь.
   Но Ваматр не понял или не услышал ответа, резко поднялся. Стремительная
тень возникла на стене, и Крэл вспомнил черный силуэт  на  пригласительном
билете... Летит он вслед за скрипкой, за своей несбыточной мечтой...
   - Крэл!
   - Да, да, я здесь, я с вами.
   - Как хорошо, что вы с нами, Крэл... Крэл сможет... только, пожалуй, он
сможет создать протоксенусов... Если... Если ОНИ опять дадут  программу...
Нет, не дадут больше.  Не  поверят.  Пока  не  поверят  и  будут  ждать...
Долго-долго. Что для них века... Не  поверят.  Ведь  поняли,  что  мы  еще
дикие... Транзистором стали  забивать  гвозди...  Лимоксенусов  сотворили.
Варварство... А потом совсем сломали. Один дикарь у другого стал  отнимать
и растоптали... Альберт. Зачем он так?.. Растоптали...  На  острове  опять
спокойно. - Ваматр вдруг немного ожил, даже сел в-постели, лицо  его  чуть
порозовело, глаза  заискрились.  -  На  острове  опять  спокойно.  Чешутся
дикари, вылавливая блох. Тихо.  Прибой  урчит,  да  шелестят  пальмы...  -
Ваматр, не поддержи его Инса, упал бы. Лежал он несколько минут  молча,  а
затем, не открывая глаз, прошептал:
   - Тихо на острове. И музыки не слышно. Не  слышно  говора  Вселенной...
Нет музыки на острове... Музыки...
   Скрипку мою отдайте Марандини... Жаль только, что у меня  не  настоящий
Гварнери...
   Это были последние слова "дьявола со скрипкой".





   На площади Палем Крэл не был давно. С того дня, когда он впервые увидел
Хука. Старинная и не стареющая, небольшая, стиснутая  огромными  зданиями,
она постоянно всасывала со всех втекающих  в  нее  проспектов  автомобили.
Вращала их вокруг своего фонтана и разбрасывала  по  проспектам,  уходящим
вдаль, в сизую дымку, к фиордам.
   - Инса, ты взяла с собой его письмо?
   - Взяла.
   - Интересно, какой он теперь?
   - Наверно, все такой же, только стершийся, конечно.
   Лифт полз медленно, очень медленно. По крайней мере для них. Пассажиров
набралось много, их стиснули, прижали друг к другу, и губы Крэла оказались
совсем близко от ее уха.
   - Зачем он вызывает? - едва слышно спросил Крэл.
   - Он хочет предложить хорошую работу.
   - Нет, не то.  Почему  тогда  такая  спешка?  Письмо  с  нарочным  и  -
"приезжайте немедленно!"
   Прежде чем открыть  дверь,  обитую  серым  бархатистым  пластиком,  они
постояли немного и перевели дыхание. Инса  провела  пальцем  по  латунной,
давно не  чищенной  табличке  с  номером  826  и  шепнула  Крэлу,  немного
удивленно и со смешком:
   - Фирма все же существует.
   - С 1896 года, - серьезно заметил Крэл и толкнул дверь.
   В  приемной  никого  не  было.  Крэл  постучал  в  дверь   с   надписью
"Управляющий".
   - Да, да, войдите!
   Из-за стола поднялся Хук.
   - Рад вас видеть. Спасибо, что поспешили. Садитесь, пожалуйста.
   Лицо Хука в неярком свете осеннего дня было  прежним  -  медальным,  но
теперь на нем лежала патина древности. Говорил он мягче, усталым  голосом,
в котором уже не слышалось бронзовых нот.
   - Я доволен, - закончил расспросы Хук. - Приятно, что у вас все хорошо.
Пять  лет  прошло.  Да,  много,  но  я  никогда  не  переставал  думать  о
протоксенусах и я, - Хук торжествующе оглядел гостей, - и я нашел Нолана.
   - Он жив!
   - Жив, но... - Хук протянул Крэлу письмо. Крэл прочел, передал его Инсе
и вопрошающе посмотрел на Хука.
   - Какое странное письмо. Кому он писал?
   - В институт Арнольдса. Там не поняли его, не поверили.
   - Боже мой, - прошептала Инса, -  какие  слова!..  Тепло,  уходящее  по
каплям из тела. Он погибает от голода!
   - В институте его сочли одним из тех, кто,  рассылая  жалобные  письма,
вымаливает себе пропитание - он ведь не подписался своим именем, -  участь
таких писем определенная: большинство из них попадает  в  корзину.  Судьба
нолановского была иной. И только потому, что он писал о какой-то тайне. Из
канцелярии бумагу передали доктору Зуру - это мой старинный приятель, - он
уловил в нем что-то необычное. Зур и решил посоветоваться со мной.
   - И вы поехали к Нолану?
   - Ну что вы,  Инса!  Нолан...  Не  думаю,  чтобы  Нолану,  в  каком  бы
бедственном положении он не оказался, мой визит придется  по  душе.  Ехать
надо вам.
   - Зачем, если не считать, что его просто надо подкормить?
   - Сейчас я вам объясню. Заполучив письмо,  я  стал  действовать.  После
катастрофы в кратере Нолан, как известно,  исчез.  Как  и  куда,  я  понял
только теперь.  Прежде  всего  я  направил  доверенных  людей  по  адресу,
указанному в письме. Они разузнали,  кто  живет  в  лачуге,  и  мы  начали
разворачивать киноленту с конца. Кадры, в которых  жалкая  нора  и  в  ней
больной старостью человек. Надлежит узнать, кто он, как  появился  в  этой
дыре. Прежде всего мы проследили, откуда появился нищий старик,  и  вскоре
удостоверились - это Нолан. Нам удалось установить, когда он  сменил  имя.
Потом раскапывать стало  легче.  Альберт  Нолан  никогда  не  был  богатым
человеком, однако во время событий  в  кратере  на  его  банковском  счету
числилась довольно приличная сумма. Надо было выяснить, куда она девалась.
Почему обнищал Нолан?
   - А сколько лет он скрывался под чужим именем?
   - Почти все эти годы.
   - Значит, деньги ушли на жизнь. Он ведь уже не работал.
   - Он не работал, это так, но сумму, которой он располагал, он  потратил
не на себя, а на... протоксенусов.
   - Что?!
   -  На   протоксенусов,   -   отчетливо   выговорил   Хук,   наслаждаясь
произведенным эффектом. -  Все  эти  годы  он  жил,  расходуя  гроши,  жил
впроголодь, не приобретая себе даже самого необходимого. Он издержал  свои
деньги сразу, в ближайшие после диверсии месяцы.
   - И вы установили, на что именно?
   - Да. Оказывается, Нолан  притаился  на  биостанции,  которая,  как  вы
помните, была  расположена  неподалеку  от  нашего  кратера.  Он  хотел  в
ответственный  момент  быть  поближе   к   подосланному   им   диверсанту,
рассчитывая, в случае надобности, прийти ему на  помощь.  Нолан  постоянно
держал с ним связь по радио, знал, что тот пошел  переключать  генераторы,
слушал его сообщения и вдруг... слушать уже было нечего - его поймали. Вот
тогда Нолан пошел сам. Думаю, напрямик. От биостанции к кромке кратера.
   - Там крутые скалистые обрывы.
   - Но зато там мы не держали  охрану,  надеясь  на  неприступность  этой
части горы. А Нолан, как вы знаете, Крэл, в молодости был  альпинистом.  В
Африке он  еще  был  крепок.  Это  позже,  бедуя  в  трущобах,  он...  Да,
постоянная элегантность его померкла, и тогда...  тогда  кончился  Альберт
Нолан... Уверен, он одолел скальный подъем. Ну да не в  этом  дело,  важен
факт - он подобрался к кромке кратера. Вот  вам  объяснение  загадки.  Да,
нельзя  было  успокоиться,  узнав,  что  диверсант  пойман   и   остальные
генераторы не повреждены... Понадеялись на крутые  скалы,  не  охраняли...
Вот тогда-то Нолан и доконал генераторы!
   Хук встал, подошел к бару, вмонтированному в книжные шкафы, наполнил до
краев бокал и, не разбавляя, выпил. Он  не  предложил  выпить  гостям,  не
прикрыл, как прежде, аккуратно шкафчик и заходил по кабинету.
   - Что же, по-вашему, было дальше?
   - Прочтите, Инса, еще раз, о чем пишет Нолан. Вот это  место.  -  Нолан
надел очки и склонился над Инсой.
   - "Сил нет, скоро кончится все... Возьмите. Я отдам тайник. А мне нужно
только одно - побывать у них, в  последний  раз  ощутить  призывную  волну
далекого мира... Я отдам ИХ людям,  и  пусть  люди  решат...  Пусть  решат
сами..." Крэл, что же это?! Значит, он ВИДЕЛ?
   Крэл молчал. За него ответил Хук:
   - Инса, он столкнулся тогда с выползавшими из кратера протоксенусами.
   - И встреча, - продолжил Крэл, - встреча, конечно, была необыкновенной.
Протоксенусы повлияли на Нолана, весьма возможно, что Нолан  оказался  еще
восприимчивей, чем Ялко, и без усилий изведал...
   - Что же теперь делать? - перебила Инса.
   - Ехать к нему. Только позавчера я добыл  последнее  недостававшее  мне
звено, и все стало на свои места.  Сразу  же  после  диверсии  Нолан,  уже
скрываясь под чужим именем  и  действуя  через  подставных  лиц,  произвел
закупки материалов, оборудования,  разместил  заказы  на  самых  различных
предприятиях. Для чего, спрашивается?.. Он сооружал тайник.
   - На что он рассчитывал?
   - Не знаю, Инса, не знаю... Встреча его с протоксенусами была  трудной.
Вероятно, трудной для обеих сторон. В результате этой встречи  психическое
состояние Нолана ухудшилось,  а  протоксенусы,  лишенные  нужных  условий,
главным образом наших генераторов, впали в диапаузу. Нолан прихватил их на
биостанцию. Добрался до цивилизованного центра, а затем все свое состояние
употребил на устройство тайника.
   - Может ли быть такое?..
   Крэл  заметил,  что  не  только  Инса,  но  и  Хук,  несмотря  на  свою
убежденность, смотрят на него вопрошающе.
   - Ты знаешь, Инса, пожалуй, может... Диапауза... Нолан, вероятно, сумел
создать в своем тайнике условия, при которых они могут находиться долго  и
не утратят жизненной силы. Они замерли. Насекомые тоже, как ничто  живущее
на Земле, способны поразительно долго, если это необходимо для  сохранения
вида, пребывать в состоянии своеобразного анабиоза.
   - Но ведь при каких-то, немного улучшившихся условиях, они могут  вновь
воспрянуть к жизни, Крэл!
   - Поезжайте к нему!
   - И вы ничего еще не предпринимали?
   - Я послал ему обнадеживающее письмо. На  бланке  института  Арнольдса,
разумеется.
   - Тогда и отвечать он станет туда, с ними и начнет переговоры.
   - О, это у меня налажено. Его ответ попадет только в мои руки.  Беда  в
том, что ответа все нет и нет.
   - Как странно его решение... Почему он писал,  а  не  сам  обратился  в
институт?
   - Он очень долго ни на что не решался, а когда принял решение, сил  уже
не было. Взвалив на одного себя  непосильное  бремя,  он  тяготился  своим
вето. Оно не принесло ему удовлетворения. Одних уничтожил, других  спрятал
у себя - ну и что?.. Теперь он совсем плох и написал о тайнике. Не мог  не
написать.
   - Он не в состоянии, - продолжал  вслед  за  Крэлом  Хук,  -  не  может
отказаться от даваемого людям протоксенусами. Наверное, он  не  раз  готов
был наплевать на все и ринуться к своему тайнику. Но сил и средств уже  не
было. Кто знает, может быть, тайник где-нибудь в Гималаях. Как теперь ему,
старому, нищему, добраться туда? Да, взять средства  неоткуда,  и  у  него
остается одна надежда - отдать тайник. Отдать с условием,  что  ему  дадут
возможность еще раз соприкоснуться с  Неведомым.  Крэл,  Инса,  пообещайте
ему. Обещайте ему все, что только он захочет, и,  быть  может,  он  отдаст
ключ нам.
   - Сотрудникам института Арнольдса он поверит  с  большей  легкостью,  -
вслух подумал Крэл. - А ехать надо. Поедем, Инса!
   Они отправились к  его  лачуге  тогда,  когда  никто  уже  не  открывал
закоченевшими пальцами замок серого почтового ящика,  не  доверяя  глазам,
уже не запускал в него руку, надеясь вынуть  оттуда  свои  десять  граммов
надежды.
   Три дырочки не были безнадежно черными. В них белел конверт, отосланный
Хуком...
   К Хуку они вернулись засветло. Погода резко изменилась. Небо очистилось
от туч, и кабинет был залит закатным, но еще ярким солнцем.  Хук  выслушал
их,  не  задавая  вопросов,  не  углубляясь  в  детали.  Его  лицо   стало
темно-медным, твердым, и, почти не разжимая губ, он сказал:
   - Нолан унес с собой тайну.
   - Но тайник остался!
   - Что вы думаете делать, Крэл?
   - Искать.
   Хук поднялся. Медленно. Отяжелевший и усталый, он не  спеша  подошел  к
Крэлу.
   - Дела идут плохо, Крэл. Средства мои  ограничены,  но  я  готов  опять
рискнуть.
   "А он все такой же: риск, страх упустить  лакомый  кусок...  Чует,  что
протоксенусы должны, по крайней мере, могли бы принести ему много..."
   Они вышли от Хука, и Крэл, увлекая за собой Инсу, пошел не к выходу,  а
в конец коридора. Там, из широкого окна, хорошо была видна площадь  Палем,
лежащая на восемь этажей ниже. Она без устали все вращала и вращала вокруг
фонтана автомобили.
   - Крэл!
   - Да.
   - Крэл, ты хочешь искать?
   Странно, в этом вопросе Инсы послышался испуг, неуверенность, сомнение.
Никогда с ней не было такого... Что с ней? Устала, больна?..
   - Инса, будем искать. Только без Хука. Вместе будем искать. Ну, скажи -
"да"!
   Инса молчала.
   - Инса, что с тобой? Уж кого-кого, а тебя должна увлечь эта цель.
   - Ты хочешь искать, Крэл?..
   - Ну, конечно! Кому же, как не нам с тобой? Мы в курсе дела,  мы  можем
располагать собой, не будучи связаны... большой семьей. И самое главное  -
ты надежный, хороший парень, Инса!
   - Ты хотел сказать, Крэл, что у нас нет детей и потому...
   - Инса, я никогда не говорил об этом. Как ты  могла  подумать!  Ведь  я
понимаю,  вероятно,   это...   Наверно,   сказалось   долгое   общение   с
протоксенусами, и мы...
   - Крэл, - перебила Инса, - Крэл, у нас будет сын.
   Крэл смотрел на нее долго, молча, и  она  поняла  -  не  может  быть  у
человека глаз более счастливых, чем сейчас у него.
   - Ты сказала... сын?
   - У нас, конечно, будет мальчик, а не девочка!
   По коридору сновали люди, то и дело  открывались  и  закрывались  двери
контор, раздавались  звонки  телефонов,  а  они,  ни  на  что  не  обращая
внимания, прильнули друг к другу. Как тогда, в Холпе, меж  сухих  сосновых
корней, нависших над обрывом... Будет сын. Непременно сын!.. А  что,  если
ему придется жить в изменившемся мире?.. Что  ждет  его  с  появлением  на
Земле протоксенусов, с подключением к Биосфере Связи... Казалось странным,
что вот так, буднично, светит солнце,  закатное,  но  еще  теплое;  совсем
близко, в конце уходящего в оранжевую  дымку  проспекта,  плещется  океан;
город полон жизни,  люди  спешат  по  своим  разнообразным  делам,  читают
газеты, выбирают в парламент, а где-то в  тайнике  притаилась  до  времени
чужая, еще не понятая сила. Сила, направляемая далеким Разумом. Чужим... И
живут сейчас люди бок о бок с этим притихшим пока  Разумом,  и  всегда,  в
любой час, можно ожидать, что он воспрянет и вступит в общение  с  Разумом
Земли... А может быть, в борьбу?..
   Крэл держал Инсу за  руку.  Крепко,  ласково.  Он  смотрел  на  людские
потоки, переливающиеся внизу, и хотел крикнуть с высоты восьмого этажа:
   - Люди, будьте осторожны при встрече с ЧУЖИМИ!

Last-modified: Fri, 10 Nov 2000 21:43:00 GMT

Оцените этот текст: