Прежде чем принять решение ринуться в Черный мешок, оц обязан был сообщить о своих подозрениях на наши планеты. Сделал ли он это? Не знаю... Я подобной фонограммы не передавал. Впрочем, я освоил связь уже после принятия решения. На всех совещаниях и советах Оор отмалчивался. Он только слушал. Особенно главного физика, который предложил выбрасывать за борт все отбросы в открытых контейнерах, а потом, после жестких облучений, возвращать их обратно и использовать как ядерное горючее - ведь они подвергались адскому воздействию кварковой звезды. Так мы запаслись горючим. Физико-химики предложили принципиально новый метод атомного уплотнения корабля, и им удалось провести свое предложение. Создавая сверхмощное внутриобшивочное ней-тринное давление и резко разворачивая корабль навстречу наиболее мощным потокам частиц, идущих от невидимой звезды, они сумели спрессовать оболочку корабля до мыслимых пределов, что позволило почти полностью избежать проникновения в корабль жестких из-дучений. Все стали снимать предохранитель-цуе скафандры. Но командир своего скафандра не снимал и категорически запретил делать это и мне. - Мучься, малыш, - говорил он, - они слишком верят в расчеты, а я считаю, что тут может оказаться нечто такое, чего мы не знаем. Поэтому давай побережемся. В то время я не слишком верил ему - ведь я уже сомневался в нем, - но приказ есть приказ, и я мучился в своих двух скафандрах, снося еще и шутки по этому поводу старших товарищей. Когда и расчеты, и наблюдения показали нам, что взрыв кварковой звезды, а вместе с ней и взрыв всех ее невидимых спутников неминуем и произойдет довольно скоро, собрался общий Совет, чтобы решить судьбу корабля. И вот что удивительно: весь экипаж требовал от командира остаться в Черном мешке еще некоторое время, чтобы до конца разгадать его законы, постичь закономерности, взять пробы - словом, проделать огромную и безусловно полезную научную работу, Ценность которой для будущего трудно было предугадать. А он был против. Он, который привел их сюда и убедил, что они обязаны рисковать собой, теперь был против продолжения полета. - Наука важна только тогда, когда ею есть кому заниматься и когда она необходима другим. Сейчас речь идет о самом существований нашей Галактики. Если мы опоздаем с тем, что у нас есть, кому потребуются ваши знания? Конечно, он был прав и в то же время не прав. В чем - не знаю. В то время мне казалось, что есть в его рассуждениях неправота, Но я опять стал понимать, что на его месте поступил бы точно так же. После Совета он долго беседовал с группой врачей, биологов и биохимиков. Они первыми согласились уйти в безводный анабиоз. Естественно, за ними согласились и другие. По установившейся традиции первыми вступают в анабиоз, а тем более в безводный, самые молодые члены экипажа - их организмы лучше переносят неминуемые при этом расстройства. Самым молодым был я. Но именно мне Оор запретил вступать в анабиоз. - Мы будем последними, малыш, - сказал он. - Занимайся своей связью и готовься к самому страшному. Пока биологи готовились к этой ответственной операции, он приказал физикам и электронщикам оборудовать камеры абсолютной лучевой защиты. Они сразу ответили, что готовы - такие убежища всегда находятся в полной готовности. Но командир приказал утроить надежность. - Они ведь и так с тройным запасом мощности! - ответили физики. - А я настаиваю, - сказал он, - чтобы у них появился десятерной запас! Пока шла эта работа, он потребовал от группы механиков установки дополнительных автоматов для вывода людей из безводного анабиоза. - Причем независимых и более надежных, чем у нас есть. И поместить их следует не в отсеке общего управления, а непосредственно в камерах абсолютной лучевой защиты с подключением к автономным атомным часам-будильникам. Не забудьте, может случиться так, что именно эти автоматы выведут людей цз анабиоза. Вообще Оор отдавал столько приказаний, вызывающих вначале недоумение, а потом уважение к его мудрости и дальновидности, что экипаж подчинялся ему и с охотой, и в то ясе время со все возрастающей тревогой. Командир, по-видимому, знал нечто такое, чего не знали другие. Но этим он нарушал закон наших космонавтов - то, что знает один, должны знать все. Иначе нельзя летать. Ведь если кто-то утаит знания или информацию, страдать будут все. И наоборот, чем скорее будут знать все то, что знает один, тем быстрее знания или информация пойдут в жизнь, обрастут новыми знаниями и помогут принять правильные решения, развивать науку дальше. Вот почему впервые на корабле был собран Совет без командира. Только после того как Совет обменялся мнениями и принял решение, он вызвал командира. Оор выслушал решение. Его обвиняли в превышении власти, в отступлении от правил полетов. Он выслушал и засмеялся: - Послушайте, ребята, а что я, собственно, Могу знать? Разве кто-нибудь когда-нибудь попадал в такую же переделку? Вы об этом слышали? Об этом никто не слышал. - Все расчеты делаю не я, а вы. Все работы и решающие машины, вся информация не в моих, а в ваших руках. Что же я могу зна такого, что не проходило бы через ваши руки? Совет молчал. Все было правильно. Решение повисло в воздухе. И тогда Оор сказал: - Вы правы в одном - вас смущают некоторые мои распоряжения. Вам кажется, что я слишком перестраховываюсь. Но именно кажется. Хотя по временам мне кажется совсем иное - что я недостраховываюсь. Поймите меня - ни я, ни вы, ни кто другой из нашей Галактики не знает, что нужно делать в нашем положении. Поэтому я только фантазирую, составляю прогнозы. Кто или что мне подсказывает решения, помогает фантазировать? Не знаю... Интуиция, сумма знаний и наблюдений плюс умение оторваться от изученной действительности и мыслить в отрыве от нее, по иным законам. Каким? Об этом вам лучше расскажут наши психологи... Оор говорил долго, объяснял, почему он принимает то или иное решение, на каждый случай приводя несколько вариантов пока что не существующих причин, требующих этого решения. В конце концов Совет опять был вынужден согласиться с ним. Биологи и врачи приступили к делу. Они подсоединяли к телам космонавтов разделительно-физиологические насосы и медленно выкачивали из космонавтов все, что можно было бы выжать из каждой клетки организма. Одновременно с этим они вводили жидкий азот и охлаждали тела извне. Два часа работы - и человек превращался в обезвоженную и промороженную мумию. Если не сделать этого, то кровь, лимфа, желудочные соки - все жидкое, что есть в теле человека, - при неудачном замораживании может расшириться, прорасти кристаллами льда и тогда организм возвратится к жизни с большим трудом. Обезвоженное тело сохраняется безукоризненно. В нужный час автоматы включат приборы, и человек постепенно вновь возвратится к жизни. Один за другим космонавты погружались в анабиоз. Последнего - главного врача - вводил в это состояние сам Оор. - Ну вот мы и остались одни, малыш, - печально улыбнулся он. - Теперь я скажу тебе, почему я поступил так, а не иначе. Мы не вырвемся отсюда, если не разовьем по крайней мере световую скорость: слишком велики силы гравитации. Теоретически это возможно, практически для нашего корабля - нет. Но я придумал одну штуку и надеюсь, что мы сделаем это. Однако это породит такие перегрузки, которые не испытывало еще ни одно живое тело. Так вот, я - самый старший. Если я погибну, потеря не так уж велика. Ты самый молодой и с самым меньшим запасом знаний, но зато и самый здоровый; если погибну я, выживешь ты. Выживешь и расскажешь, что с тобой произошло. Если корабль вырвется даже ценой наших с тобой жизней, останутся живы они. Тогда они найдут или нашу Галактику, или что-либо более подходящее. Ну а если корабль не вырвется? Тогда мы еще поживем немного, чтобы встретиться со смертью лицом к лицу. У нас нет теперь Совета. Говори прямо, что думаешь. Мы должны верить друг другу во всем. Я долго молчал, обдумывая положение, и пришел к выводу, что Оор прав. Во всем. Я так и сказал ему. Он взял меня за плечи, встряхнул и долго смотрел мне в глаза. - Значит, одобряешь? - Да? - Значит, не боишься ни смерти, ни забвения? - Нет! - Тогда к делу. Готовь сразу три фотонных бомбы, а я разверну корабль. Он сел на место главного навигатора, соединил его пульты с пультами всех остальных главных специалистов и некоторое время изучал показания приборов, словно привыкая к ним. В это время я возился с подачей фотонных бомб в запасные люки. Манипуляторы слушались плохо, работали с натугой, люки также еле открывались, и я доложил об этом командиру. Он довольно улыбнулся: - Так, малыш, и должно быть. Мы давно уже на пределе. Мы где-то рядом с барьером. Я не спросил его, с каким именно барьером, потому что наконец справился с поставленной задачей и ждал команды взорвать фотонные бомбы-ускорители. Командир крикнул: - Держись, малыш! Выключаю внутреннюю гравитационную систему и даю последний разворот. Держаться стало трудно. Меня швырнуло об стену, потом подняло в воздух и бросило об пол. Корабль дрожал мелкой и противной Дрожью и, казалось, останавливался, стараясь пробиться через какую-то невидимую стену. А она не поддавалась, и наши двигатели, как говорят инженеры, могли пойти вразнос, цц командир, по-видимому, все-таки совершал разворот, потому что крикнул сдавленным голосом: - Разовый взрыв! Я нажал сразу на три кнопки, и корабль рванулся как бешеный: три бомбы-ускорителя - это действительно страшно. Впрочем, об этом я подумал, вероятно, позже. Через какое именно время, я не знаю, но, наверное, много позже, потому что, когда корабль рванулся, меня словно швырнуло на стену и я потерял сознание... Ану выключил лингвистическую цепь, сказав: - Нужно сделать перерыв. Невыносимо трудно слушать такое... Глава четырнадцатая ЧЕРНЫЙ СВЕТ Вездеплав скользил по темной реке. Сверху, снизу и по бокам лучились и переливались звезды. Ни стен джунглей, ни черного неба, ни темной воды как не существовало - были только вот эти разноцветные звезды и ощущение, будто машина летит не то в космосе, не то под водой. На сердце было тревожно и грустно. - Вот это приключение так приключение, - завистливо вздохнул Юрий, - не то что наше. - Как сказать, - возразил Ану. - Все, что рассказывает он о строении вещества, несколько неточно. Он не учитывает преобразований частиц материи, их способностей переходить из одного состояния в другое. - А может, это и не важно? - задумчиво спросил Вася. - Может, он это знает, но считает не важным? - Да, но тогда события разворачивались бы иным образом, - авторитетно заявил Ану. - В конце концов, достичь скоростей выше скорости света и распространения магнитных волн - триста тысяч километров в секунду - можно лишь экспериментальным путем, иначе... ни один корабль не выдержит. - Почему? - Понимаешь, Вася, существовал звуковой барьер. Первые реактивные самолеты, достигая полета со скоростью звука, как бы разбивались об этот барьер, натыкались на ими же созданный звук и разваливались. Потом стал открываться так называемый тепловой барьер. Машина могла лететь со скоростью, например, десять тысяч километров в час, а материал, из которого она была сделана, разогревался в результате трения о воздух уже после четырех тысяч километров. А на пяти тысячах - взрывался, как метеорит, как космический корабль или спутник, когда они входят в атмосферу, не погасив скорости. Наша цивилизация сумела создать такие материалы, которые отодвинули тепловой барьер на десятки тысяч километров. А потом появился световой барьер, когда скорость корабля приблизилась к скорости света. В этом случае световые волны (а свет -это прежде всего волны, как и звук) как бы спрессовываются и разуют непроходимый барьер. Ану вдруг задумался и долго молчал, припоминая то многое, что он когда-то знал или слышал и забыл. И то, что он жалел обо всем это было видно по его грустному, усталому лицу. - А вот фотонные бомбы-ускорители - это интересно. До этого у нас не додумались. Но в целом история с Черным мешком кажется мне хоть и несколько невероятной, но крайне интересной и важной. - Давайте не будем решать заранее, - предложил Юрий, - дослушаем их историю. - Мы подходим к Андам. Вот перевалим хребет, выйдем к океану, и тогда -- пожалуйста, - ответил Ану. Машина и в самом деле, петляя между поблескивающими стенами джунглей, начала подниматься все выше к встающим вдалеке белеющим снежным вершинам. Было нечто тревожное и прекрасное в этой темной громаде, над которой горело бело-розовое пламя снегов, еще освещенных уходящим солнцем. Ану решительно взял управление машиной в свои руки. Прижимаясь к вершинам деревьев, он повел ее прямо к этой мрачной стене, точно повторяя все извивы предгорий, постепенно поднимаясь все выше и выше. Потом машина влетела в ущелье, попетля-ла между скалами в полной темноте и стремительно взмыла вверх, так что ребята не то что прижались, а прямо-таки легли на спинки сидений, а дремавшие Шарик и крокодил обиженно заворчали. Когда машина взобралась к самому перевалу, укрытому выутюженными ветром снегами в невообразимой, теряющейся в ночной дымке дали блеснул океан. Он даже не блеснул, а как бы проступил сквозь эту дымку, величественный, темный, загадочный - истинно Великий, или Тихий океан. Машина юркнула отвесно вниз, так что всем пришлось ухватиться за предохранительные ремни, и долго неслась вдоль скал и осыпей, а когда выровнялась, то оказалось, что волны океана почти касаются ее днища. Ану вздохнул посвободней, щелкнул тумблерами и кнопками, установил курс и режим полета. - Теперь мы будем лететь все время за солнцем со скоростью вращения Земли. Засечь нас над водой очень трудно, почти невозможно, поэтому мы можем просто отдохнуть. -Зачем отдыхать? - встрепенулся Вася. - Давайте слушать голос. Ану снова включил свою лингвистическую цепь, и в машине опять зазвучал певучий голос издалека. ...Я очнулся оттого, что голова у меня стала какой-то необыкновенно звонкой, а тело - легким и невесомым. Невесомость знакома каждому космонавту, но эта оказалась очень странной. Я ощущал и тело, и тяжесть руки или ноги, но это было совсем иное ощущение, чем прежде. Все шло Как бы изнутри меня, словно во мне вдруг объявились некие странные весы или приборы, которые действуют сами по себе, без моего вмешательства, - взвешивали и определяли каждую часть моего невесомого тела и все окружающее. Очень странное, неповторимое ощущение! Я как бы раздвоился - сам себя я чувствовал невесомым, бесплотным, живущим как бы вне времени и пространства, а в то же время во мне жило нечто, что все еще действовало и существовало по старым законам. Оно сурово и скрупулезно проверяло мое состояние и, как строгая мать капризному ребенку, указывало: "Это твоя нога. Она вовсе не невесома, как это тебе кажется. У нее прежний объем, прежний вес и даже обувь того же веса. А вот - рука. Подними ее, а теперь брось как неживую... Видишь, тебе кажется, что она опустилась легко, невесомо, а на самом деле ты чувствуешь, что в ней прежний вес и этот вес даже слегка рванул ее в плече". Открывая все новые и новые особенности этих странностей в себе, я случайно посмотрел на часы. Они шли. Стрелка равнодушно прыгала по циферблату. Но что-то почудилось мне в ее размеренном движении, а что именно, я не успел решить, но механически отметил время своего первого взгляда. Потом я стал вспоминать, что же со мной произошло. Голова слегка побаливала, и мысли были отрывистые, скачущие... Они рассердили меня, и я опять невзначай посмотрел на часы. На этот раз они меня поразили. Выходило, что прошло не более двух-трех секунд, хотя я ощущал, что прошло по крайней мере несколько десятков минут. А часы бесстрастно показывали - прошло всего-навсего две-три секунды. Теперь, когда я смотрел на них и только на цих, я видел, что они передвигались с обычной скоростью - скок, скок, скок... Но стоило мне отвернуться и начать думать, вспоминать, как часы словно останавливались, тормозились. Мысль двигалась явно по иным законам, чем раньше. И мне стало страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Нет, не потому, что я боялся смерти. Каждый из нас знает, что смерть - всегда рядом, и привыкает к этому, умеет смело смотреть в глаза любой опасности. Наконец я вполне сознательно согласился с командиром и пошел на то, чтобы в случае неудачи умереть. И все-таки, несмотря на все это, мною овладел страх, даже ужас. Я был тем же, чем был всегда, жил в тех же, кажется, условиях корабля и космоса, и в то же время я был уже не тот, что всегда. Я уже понимал, что живу как бы в двух временных измерениях, в двух состояниях. Это было так противоестественно, что мне захотелось закричать. Я вскочил на ноги и огляделся - все в рубке управления было на своих местах, ничто не нарушилось, ничто не изменилось. Я прислушался: корабль дышал так, как он дышал всегда, во время спокойного, запрограммированного полета, когда экипаж месяцами может жить, работать, учиться и отдыхать, не прикасаясь к приборам, - роботы делают все сами. Корабль тихонько гудел двигателями, и где-то явственно пробивался тоненький, дребезжащий звучок - он мне показался необыкновенно желанным и добрым. Ведь этот Дребезжащий звук мог исходить только от какого-то ослабленного крепления, развинтившейся гайки. Словом, это был добродушный привычный звук. Он показал, что все идет как нужно. Именно он успокоил меня. Постепенно я становился самим собой, хотя состояние раздвоенности не проходило. Но я уже начинал привыкать к нему и, как всякий человек на моем месте, стал исследовать собственное состояние и все окружающее. И тут я увидел лежащего под пультом Оора. Вернее, не самого командира, а его беспомощно вытянутые ноги, торчащие из-под стульев. Я бросился к нему, вытащил из-под пульта. Глаза его были закрыты, дыхания не было. С трудом мне удалось нащупать пульс на его руке. Как говорят врачи, пульс был нитевиден и очень плохого наполнения. Когда в опасности товарищ, человек забывает о себе. Так случилось и со мной. Я притащил противошоковый аппарат, сделал командиру впрыскивание. Наконец он вздохнул полной грудью и пошевелился. Пульс наполнялся, становился ровным, хотя еще и слабым. Я посмотрел на часы. С тех пор как я увидел его и стал приводить в чувство, прошло около часа: часы бесстрастно отсчитывали истинное время моей работы. Но стоило мне задуматься, вспомнить все, что я делал, как часы как бы останавливались. Действия, поступки, обычная жизнь шли своим чередом, а мысль - по иным законам. Я задумался над этим явлением - ведь теперь, когда я установил его, мне уже было не так страшно. Меня лишь заинтересовало: а что же это такое? И я довольно быстро понял, что происходит с моей мыслью. Ведь всякая мысль это в конечном счете результат электромагнитных колебаний, бесконечно малых, слабых, но все-таки колебаний электромагнитных волн определенной частоты и силы. И вот эти колебания развивались по каким-то новым законам, значит, и я находился в новых условиях. Словом, я увидел следствие, уловил его закономерность, но еще не открыл причины. Помог это сделать командир. Он приоткрыл глаза и медленно осмотрелся, потом опять смежил веки и долго думал о чем-то. Я молча сидел возле него и не мешал ему думать. И когда он опять открыл глаза и посмотрел на часы, на его лице отразился тот же ужас, как и у меня, когда я впервые ощутил новые условия жизни. Но это выражение быстро сменилось обыкновенным серьезным, озабоченным, а потом Оор улыбнулся и заговорщически подмигнул мне: - А все-таки мы живы, малыш. Это уже кое-что значит. Я понял - Оор осознал полностью все, что с нами произошло, - и спросил: - Перескочили световой барьер? -Да. - Сделали невозможное? - Н-ну... С точки зрения нашей науки, но не с точки зрения природы. - Послушайте, командир, но как, почему? - Все это неудивительно, малыш. С помощью фотонных бомб-ускорителей мы преодолели притяжение кварковой звезды, а далыде нас подхватил поток энергии, поток частиц, и понес. Понес с большей скоростью, чем скорость света. Я давно понял, что Черный мешок может быть только в том случае, если на этом участке Вселенной существуют потоки частиц, двигающиеся со скоростью выше скорости света. Вот и все, малыш. Вот и все... - Он замолк, а потом вдруг спросил: - А все-таки страшно, когда ты чувствуешь себя как бы двойным, а? - Страшно. - Сейчас, малыш, будет страшнее, - сказал он, поднялся и, тяжело переступая, подошел к шторам, закрывающим люки внешнего обзора. С того момента, когда мы подошли к Черному мешку, мы ни разу не открывали их. Оор не сразу нажал на кнопки: он не знал, выдержали или нет линзы внешнего обзора удар о световой барьер. Но, вероятно, по его расчетам, линзы все же должны были уцелеть. Он нажал на кнопки. Люки, прикрывавшие линзы, медленно поплыли. Сверкнули абсолютно целые линзы - и мы увидели черный свет. Да, он был действительно черный - не фиолетовый, не багровый или темно-синий, а именно черный. Совершенно черный свет. Вы - те, кто не видел этого, - не можете поверить, что свет может быть черным. Ведь белый свет слагается из нескольких цветов -- красного, оранжевого, желтого... ну и так далее. Заметьте - слагается. И только в том случае, если носители этого света - фотоны -- движутся с постоянной, присущей им скоростью. А если фотоны превысят эту скорость? Если они вдруг вступят в новое состояние, они дол-ясны изменить, и они изменили свой цвет. Они стали черными. И в этом черном свете все чаще виделись далекие или близкие планеты. Они, как и в обычном небе, были разноцветны: багровые, голубые, фиолетовые и еще каких-то совершенно непонятных, великолепных цветов, и все они казались прекрасными и страшными - так они были величественны и необычайны. Наш мозг уже привык к состоянию раздвоенности, тело освоилось со странным ощущением "весомой невесомости". Все становилось на свои места - мы были живы, мы мчались сквозь черный свет, прорезали глубины Черного мешка, и это было прекрасно. Сколько времени прошло, как мы увидели черный свет, я не знаю. Оор спросил: - Ты заметил, малыш, как путается время? -Да. - Что ты думаешь об этом? Докладывай! - Раз мы движемся быстрее скорости света, в силу вступают законы, отличающиеся чем-то от общей теории относительности. Время по этим законам течет совсем не так, как при обычном движении. - Правильно. Но ты знаешь, как оно течет? - Нет. - И предположений по этому поводу нет? - Нет. Командир вздохнул и признался: - Самое неприятное, что у меня тоже нет никаких предположений. Мне известно, и это проверено на практике, что, приближаясь на световой скорости, время на корабле течет по обычным законам, но на той планете, которую мы оставили, оно как бы ускоряется в два, а то и в несколько раз. Это значит, что мы, пролетав год и постарев на год, на своей планете встретимся с лкуьми, которые в это время постарели на два года, на три и так далее - чем ближе скорость корабля к световым скоростям, тем больше разрыв во времени с оставленной планетой. А как пойдет время, когда мы двинемся со сверхсветовыми скоростями? - Не знаю... Каждый день нашего полета должен стоить, может быть, несколько десятков лет жизни на обыкновенной планете. - А может быть, наоборот? Может быть, время пошло вспять? Может быть, его нужно теперь отсчитывать в обратном направлении? - Этого не может быть! - запротестовал я. - Это уже даже не фантастика, а просто какая-то нелепость! - А разность времени возможна? - сурово спросил Оор. - А путешествие на сверхсветовой скорости возможно? А черный свет возможен? Нет, малыш. Вопрос этот не праздный, и, уж конечно, это не нелепость. В том состоянии, в которое мы попали, возможно всякое - мы просто еще ничего не знаем. И нужно думать... думать прежде всего о тех, кто остался на наших планетах и живет сейчас по старому, доброму времени, не ощущая никаких временных парадоксов. Я молчал, не понимая, куда он клонит. - Пойми, малыш, если временной парадокс в сверхсветовой скорости положителен, то есть если он обгоняет время планет, мы рискуем, что наши сигналы попадут к ним только через сотни лет. Но если он отрицателен? Тогда они просто не сумеют его принять. И еще: а по каким законам, по какому времени развиваются явления в этом самом Черном мешке? И наконец, самое главное: с какой скоростью мы летим? Может случиться так, что мы вырвемся из Черного мешка и не будем знать, что это нам удалось, и будем идти со сверхсветовой скоростью. Все, что он говорил, было действительно важно, но я ничего не мог придумать. Я все-таки многого не понимал. И командир оценил мое состояние. Он усмехнулся: - Ладно, малыш, не ломай голову. Во всяком случае, мы летим не вспять, иначе наверняка встретили бы на своем пути уже не черный, а какой-нибудь другой свет. А раз так, то нам нужно просто поручить роботам подсчитать, сколько мы пролетели от границ Черного мешка, а потом уж дать им задание на подсчет горючего. Сможем ли мы выбраться из этого невеселого местечка? Мне кажется, что на это нам потребуется около двух месяцев. Потом мы начнем тормозить и вновь пробивать световой барьер, но уже в обратном направлении. А это время мы затратим с тобой на подсчет временного парадокса. Попробуем математически решить проблему времени, пока летим в Черном мешке. Работали мы с командиром до изнеможения, спали по три-четыре часа в сутки и считали, считали, считали. Вычислительные машины гудели не переставая. Миллиарды уравнений, миллионы программ. И все напрасно. Закон поведения времени в сверхсветовых скоростяу мы не открыли. Это предстоит, очевидно, сделать тем, кто меня слышит сейчас. В сущности, пока еще никто не знает, что такое время, не знает его закономерностей, его поведения и его влияния на Вселенную. Оор считал и думал, я помогал и одновременно учился. Наших товарищей, застывших в камерах абсолютной защиты, мы не трогали - им нужно было экономить время жизни. Кто знает, если бы мы ускорили события, если бы вернули их к жизни и воспользовались не только нашими двумя, а коллективным умом всех, того, что произошло, могло бы и не случиться. Но мы не сделали этого. Мы были увлечены работой, убаюканы относительным покоем этого странного и страшного уголка Вселенной и не предполагали, что катастрофа наступит так скоро и так беспощадно. Мы опять не учли скоростей и связанного с этим парадокса времени. Нас можно было бы и не обвинять в этом - мы еще не знали этих законов, мы только стремились их открыть и, кажется, кое-что нащупали... 4 Когда наши организмы относительно освоились со странным ощущением сверхсветовой раздвоенности, командир необычно грустно сказал мне: - Ну вот, малыш, пришла пора рисковать в обратном порядке. Я не стал его расспрашивать, в чем дело, и так было понятно, что Оор решил преодолеть световой барьер в обратном направлении. Как это делается и можно ли это совершить в наших условиях, я решительно не представлял и, что хуже всего, все это время спокойного полета даже не думал об этом. А командир, видимо, думал, и ему, кажется, не понравилось, что я не спросил у него ни о чем и ничего ему не сказал. - У тебя нет ни предложений, ни вопросов? - Вопросов бездна, но на них и вы не ответите - нет опыта. А какие же предложения?.. Пожалуй, лишь одно - прорываться. - И снова рисковать? - Да. Иного выхода я не вижу. Оор долго с улыбкой наблюдал за мной и мечтательно, но с грустью в голосе сказал: - Хорошо быть молодым - даже опасности не кажутся такими уж страшными. Я промолчал. Дело не в том, что опасности не кажутся страшными, а в том, что другого выхода, в обход опасностям, я не видел. Да и Оор тоже. - Тогда начнем торможение, - сказал Оор. И мы начали его. Двигатели постепенно меняли режим работы, пока наконец не прекратили многолетнюю деятельность. За линзами внешнего обзора медленно и постепенно менялись цвета - они как бы стушевывались, растекались и сливались в один густой черный цвет. Но вовсе не тот, который озарял все вокруг своим мрачным и фантастическим светом, а именно в непроницаемую, знакомую каждому нормальному человеку черноту. Первые часы мы прямо-таки упивались полной тишиной и покоем, но, когда за смотровыми линзами черный свет стал почти черной мглой, корабль вдруг стал едва заметно вздрагивать, словно натыкаясь на невидимые препятствия. Приборы начали отклоняться от нормального режима работы, что-то разлаживало их обычную деятельность, и командир не отлучался от пульта управления, беспрерывно корректируя их. Он давал все новые и новые задания математическим машинам и машинам логического мышления. Он пытался решить возникающие перед ним задачи и, по-видимому, решил их. - Положение у нас такое - силы тяготения так и не увиденной нами кварковой звезды явно ослабели. Но нас все еще несет как бы вихрь выбрасываемых ею частиц. Мы как лодка в море - куда ее гонит ветер, туда она и плывет. А вот эта вибрация корабля - провалы в волновой системе необыкновенного галактического ветра. Я думаю, что нас может нести довольно долго - сила кварковых излучений все еще огромна. Попробуем затормозиться фотонной бомбой-ускорителем. Вначале я только кивнул. Мне не следовало объяснять, что для этого требовалось взорвать" ее не позади корабля, как это мы делали обычно, а впереди него. Это решение казалось примитивно простым, но... если бы я знал, как его выполнить. Я задумался. Во-первых, у нас не было приспособлений для выстреливания бомб-ускорителей вперед, по курсу корабля. А во-вторых, фотоны-то движутся с меньшей скоростью, чем двигался корабль. Следовательно, если бы даже мы придумали и установили такое приспособление, фотонная бомба в конечном счете разорвалась бы в самом корабле - она была бы загнана туда скоростью. - Не понимаю, - решился произнести я, - как это мы можем затормозиться именно ускорителями? - Вначале не понимал и я, но ты подумай. Когда мы выстрелим бомбу-ускоритель, на какую-то долю мгновения позади нас образуется как бы плотина из фотонов. О них ударится галактический ветер кварковых частиц, и корабль как бы прикроется этой плотинкой. А так как он движется только под влиянием галактического ветра, то на это мгновение позади него создастся пустота, энергетический вакуум. А с боков и впереди неминуемо образуются вихри - природа не терпит пустоты. Все эти вихри, обрушиваясь на наш корабль, будут тормозить его. - Сколько же потребуется создать таких...фотонных плотинок? - Если считать, что мы уже находимся где-то перед световым барьером, то, думается, немного. Расчеты показывают - три-четыре. Приготовь на всякий случай шесть. И вот что, давай наденем предохранительные скафандры и приготовим вакуумные подушки-тормоза. Мне больше не хочется биться седой головой об уплотненную обшивку. Это не слишком приятно. Я выполнил приказ, подготовил огромные эластичные подушки и прикрыл ими стены рубки, а потом уж сам, без приказа, привел в полную боевую готовность все средства связи и поставил ее на автоматическое повторение. Теперь сколько бы ни летел корабль, пока на нем будет хоть капля энергии, он беспрерывно будет излучать в космос отчет о наших путешествиях, нашу научную информацию и самое главное - предупреждение о коварной сущности Черного мешка, о том, какую опасность он представляет для окружающих галактик, в том числе и для нашей. - Ну что ж, начнем! - сказал командир. Не без опаски я нажал кнопку. Корабль тряхнуло, гул прокатился по всем отсекам, и черный свет за смотровыми линзами резко сгустился. Оор крикнул: - Рви вторую! Все повторилось, хотя на этот раз корабль тряхнуло еще сильнее, и встряска уже не прекращалась - по-видимому, мы находились у самого порога светового барьера, и командир уже молча махнул мне рукой: "Рви дальше". Мы очнулись в тишине. За смотровыми линзами расстилался привычный и такой милый фиолетово-черно-зеленоватый мрак обыкновенного космоса, кое-где прочерченный черными языками вихрей - это было последнее дыхание Черного мешка. Необыкновенно тепло светились неизвестные планеты, и где-то совсем недалеко багрово и недобро сверкала огромная, как будто вспухшая звезда. Едва увидев эту недобрую соседку, которая могла притянуть корабль к себе, командир ползком подобрался к пульту управления и включил двигатели. Звезда поползла куда-то вправо. Я, естественно, прежде всего бросился к автоматам связи и убедился, что они работают четко, и по количеству передач, засеченных счетчиками, установил, что мы были без сознания несколько часов. Теперь я мог помочь командиру, который взялся за ориентацию корабля. - Попробуй перейди на прием, - сказал он. Я не удивился приказу Оора, меня лишь слегка насторожил его тон - отрывистый, тревожный, почти грубый. Но когда я включил системы на прием и сразу же поймал сигналы разумной связи и, что самое главное, понял их, я ужаснулся, как, вероятно, ужаснулся и командир. Это был наш язык. Наш и не наш. В нем как будто присутствовали все те слова, которыми я говорю сейчас с вами, но в то же время все они были иными - все они стали длиннее. Изменилась и сама интонация речи. И, что самое удивительное, резко изменилось к лучшему по устойчивости и звучанию само качество передачи. Но не это оказалось главным. Самым удивительным явилось то, что передавалось предупреждение о Черном мешке. "Всем космическим кораблям, всем цивилизациям! Предупреждаем, что взрыв ядра Черного мешка, а возможно, и всей системы, по нашим расчетам, приближается. Черный мешок на пределе..." Они передавали то, ради чего мы рисковали собой. Первые минуты мы испытывали не столько недоумение, сколько горечь разочарования и в то же время радость от свершившегося чуда - значит, они знают! - Послушай, малыш, по-видимому, они поймали наши первые сигналы, которые мы давали на входе в Черный мешок, - растроганно сказал командир, но тут же задумался. Я молчал - в конце концов, не так уж важно, каким образом и когда они узнали о грозящей опасности, и не важно от кого... Важно, что узнали. Но горечь все-таки оставалась - обидно, что они не узнали наших последних данных, наших сегодняшних передач... И тут меня словно осенило - я вдруг почувствовал, что наши люди, наша Галактика получили извещение о Черном мешке давно, очень давно. Ведь сама связь показывает, что наша цивилизация находится на какой-то иной, незнакомой ступени развития. Когда и как это произошло? Сколько прошло времени? Для нас - несколько месяцев. А для них? - Послушай, малыш, парадокс времени на сверхсветовых скоростях, кажется, сыграл с нами плохую шутку. -Да. - Похоже, что нас-уже давно не ждут и считают, что мы давным-давно обратились в ничто - столько времени прошло там, на нашей планете, пока мы сражались со световыми барьерами. - Кажется, да... Мы долго молчали, понимая, что, оставшись живыми и невредимыми, мы, в сущности, стали мертвецами для всей нашей цивилизации. Там уже нет людей, которые бы нас ждали, которые бы думали о нас. И только сознание, что мы все-таки живы, как-то успокаивало - в конце концов, мы честно выполнили свой долг, и не наша вина, что время и скорость сыграли с нами такую злую шутку. Но когда мы вернемся домой, мы все-таки сделаем доброе дело для наших людей - потомков наших родных и близких: они узнают о путешествии на сверхсветовых скоростях, они получат наши расчеты, и для них откроются другие галактики и другие Черные мешки. - Я вот о чем думаю, малыш, - задумчиво произнес командир. - Когда-то на уроках истории я изучал происхождение нашего языка. Ученые установили, что развитие языка шло от отрывистости к плавности, музыкальности и от длинных слов к усеченным, более коротким. Тебе не кажется, что в связи с этим... Оор умолк и испытующе посмотрел на меня. Мы долго вглядывались в глаза друг другу, и я как-то сразу уловил ход рассуждений командира. - Вы думаете?.. - Да, боюсь, что это именно так. Световой парадокс времени как бы движет время, а сверхсветовой, возможно, задерживает. Ведь язык, на котором нам сообщили о Черном мешке, как раз такой, какой был еще до того, как мы улетели в экспедицию. - Не может быть! - запротестовал я. - А новые приемы связи? - Кажется, они стары, малыш. Может быть, это всего лишь обыкновенная связь. Но, усиленная потоками кварковых обломков, она звучит громче и чаще. Это возможный вариант, а, малыш? Конечно, все это могло быть - ведь чего не бывает в глубинах Вселенной! - Но послушайте, Оор, откуда в то время они могли знать о Черном мешке? - Если знал я, знали и другие. Вспомни, что он отмечен во всех космонавигаторских картах. И если нам не разрешалось приближаться к - нему, то как раз потому, что и ученые прошлого боялись взрыва неведомого небесного тела. Оно не взрывалось, прогнозы ученых не оправдывались. Вполне понятно, что такие прогнозы попросту забывались. И разве не может быть так - мы наткнулись на заблудившуюся в космосе радиоволну. На ту волну, которая была подана задолго до нашего рождения. Ведь она летит всего лишь со скоростью света. А мы мчались во много раз быстрей. Вот чего я боюсь. Потому что если это так, то наши с тобой сигналы могут быть не приняты. А если они и приняты, то не расшифрованы. Ведь если мы перескочили во временной парадокс с отрицательным знаком, с минусом, и мчались назад, на нашей планете еще не могут принимать те сигналы, которые ты им передал. Но допустим, - сказал он, останавливая меня жестом, - допустим, что они приняли эти сигналы и даже расшифровали их - уже в те далекие времена у наших ученых были хорошие головы. Что произойдет тогда? Я молчал. Да и что сказать? Ведь каждому понятно, что, если мы действительно улетели в прошлое и если наши сигналы получили и расшифровали ученые наших планет, они все равно ничего не смогут поделать - у них еще нет техники, которая могла бы защитить от предполагаемого взрыва Черного мешка. Это было еще страшней - знать, что тебе грозит опасность, и не иметь ни сил, ни средств предотвратить ее. Обреченность - вот что самое ужасное! Мы долго молчали, пока командир не решил: - Мы не знаем, куда мы вылетели - в прошлое или в будущее. Но будущему, так или иначе, мы передали свои сигналы об опасности. Давай дадим информацию прошлому - настраивай обычные рации, которыми мы пользуемся для связи с нашими цивилизациями. Мы снова взялись за работу, давая сигналы и старыми, и новыми методами. А во время работы, как известно, для печальных мыслей не остается времени. Никто не мог нам помочь, ибо еще никто не знал, как поведет себя время на тех скоростях, которые испытали мы. Мы сообщили загадку, и теперь кто-то должен ее разгадать. Вот почему командир предложил: - Пора выводить из анабиоза наш экипаж. Пусть работают. Но я не успел выполнить этого приказа - нас подхватила неведомая сила, смяла и разбросала по рубке. Корабль теперь явно не управлялся, хотя двигатели все еще работали. В смотровых линзах творилось нечто невообразимое. Крутились смерчи и вихри, свет, обыкновенный белый свет, перемежался с черным светом, с багровым и еще каким-то невероятным свето