у сторону, откуда он несся. Там шевелились кустарники, и между ними мелькала рыжая, с черным ремнем во всю спину тигриная туша. - Стреляй! Стреляй! - закричал Лазарев, охваченный ни с чем не сравнимым охотничьим азартом. Губкин не стал стрелять. Им овладело неожиданное спокойствие, уверенность в себе, в своих силах. Что-то старое, жившее в нем, подломилось и исчезло, а на его место пришло нечто новое, зревшее где-то в глубине души и словно ожидавшее своего часа, чтобы явиться и сразу укрепить молодого солдата. Лазарев не знал этого. Схватив свое ружье, укоризненно бросив Губкину: "Ну что же ты!", он помчался вперед за зверем, взбежал на вершину вала и дважды выстрелил. Заряды, конечно, не достали зверя, но, напуганный выстрелами, он прибавил ходу. Они встретились уже на тропке, когда хозяин тайги удрал далеко за реку. Тяжело дышащий, возбужденный, Вася едва успокоился, а когда подошел к пятнистому зверю и осмотрел его как следует, стал взахлеб рассказывать о том, как все это произошло. - Я, понимаешь, вначале хвост увидел! - кричал Вася. - Смотрю - извивается. Думал, змея. А потом вспомнил, что рыси всегда нападают только сзади. Губкин чувствовал себя намного старше восторженного паренька и, мягко, снисходительно улыбнувшись, уточнил: - И на человека? - О, это такой проклятый зверь - рысь! Да еще пантера Не только на человека, даже на автомашины и то нападают. Да-да! Не веришь? Вот приезжай к нам, там тебе расскажут. Если хочешь знать, так после войны, когда их особенно много развелось, на машины, которые ходили от деревни Ковалерово в тайгу, специально сажали автоматчиков. Да-да, отбиваться от рысей и пантер. И тигры набрасывались на машины. Честное слово! - Да верю, верю, - рассмеялся Губкин. - Теперь я понимаю, кто на нас смотрел. Рысь. - Точно, точно! - закричал Вася. - Тигр - молодой. Он, дурак, нас больше испугался, чем мы его. А эта за нами охотилась. - Конечно! - Ну, теперь все! - кричал Вася. - Притащим рысью шкуру, и пусть Почуйко не поверит, что мы тигра за хвост ловили! - Так мы и в самом деле чуть-чуть его не схватили... Только неизвестно, кто кого больше боялся - мы тигра или он нас! - Это верно! - обрадовался Вася. - Знаешь... - Да, кстати, о "знаешь", - все так же весело, но очень твердо сказал Губкин. - Давай договоримся на будущее: без моего разрешения не стрелять. Если, конечно, не чрезвычайное обстоятельство. Паренек сразу остыл и удивленно посмотрел на Губкина. - Ты понимаешь, какой сейчас переполох на посту? Ведь здесь тайга, мы охраняем линию. Понял? Ну, давай собираться. Пошли они все-таки не сразу - оставить великолепную шкуру не могли. Они подвесили рысь к тому самому суку, с которого она прыгала, и начали свежевать. Когда шкура была снята, Губкин предложил: - Давай-ка закопаем тушу в шурф, чтоб не смердела. Они сбросили тушу в шурф и стали закапывать Нажимая на лопату, Губкин оступился, и в шурф осыпался пласт земли, из нее выглянула и заблестела на солнце металлическая пластинка. Губкин поднял ее, осмотрел: ни ржавчины, ни раковины на матово поблескивающем металле не было. - Бохайский металл, - почему-то шепнул Вася. - Похоже, - сказал Губкин и спрятал пластинку в карман. - Давай поторапливаться. РАСКРЫТЫЕ ТАЙНЫ Выстрелы были услышаны не только на седьмом посту. Возвращавшийся с линии Пряхин тоже услышал их и, коротко приказав: "Бросок!" - экономной и спорой трусцой побежал к гарнизону. Мокрые от пота, запаленно дышащие, Сенников и Пряхин прибежали на пост и никого не застали. Озадаченный старшина крикнул: - Почуйко! - Та здесь я... - недовольно ответил Андрей откуда-то сверху. - Ничего, понимаете, не видно. Пряхин задрал голову. Почуйко сидел на верху двойного, с подпорками столба и смотрел в ту сторону, откуда донеслись выстрелы. Наблюдательный пункт понравился старшине - Андрей явно человек со смекалкой. Хвалить его Пряхину не хотелось - еще не известно, что случилось Он отрывисто спросил: - Кто стрелял? - А кто его знает... Наверно, Сашка с Васькой. - А... Лазарев где? - спросил Пряхин и покосился на Сенникова. - А вон, на вырубке, в обороне залег. - Ничего не видно? - уже поспокойней спросил Пряхин. - Ни биса лысого, постреляли и замовчали. Не иначе как опять тигра за хвост ловили, - все так же ворчливо пошутил Почуйко. - Я же говорил вам, - раздраженно сказал Сенников. - Нужно было нам с вами пойти на городище. Эти мальчишки натворят дел, а нам потом расхлебывай. И потому что Пряхин думал сейчас как раз об этих мальчишках, об их судьбе, слова и тон Сенникова не только возмутили его, а как бы по-настоящему приоткрыли подлинную сущность сенниковской натуры. Старшина понимал, что стрелять без нужды люди не будут. Значит, случилось что-то опасное для них, и они, видимо, не растерялись - вступили в бой. А вот вышли из него победителями или не вышли - неизвестно. И это волновало всех. Сенникова же волновала не судьба товарищей, не исход боя, а только собственные неудобства да еще, пожалуй, обиженное самолюбие. Это так возмутило старшину, что он хотел выругать Аркадия, наложить на него взыскание. Но... Но Сенников был неуязвим. Он не нарушал дисциплины. Он исполнителен и аккуратен, не то что Почуйко, который после ранения разговаривал со всеми как с равными и делал то, что считал нужным. Старшине не нравятся слова Аркадия? Его мысли? Ну что ж, на то старшина и командир, чтобы воспитывать солдата, прививать ему правильные мысли. Отсутствие прямых проступков больше всего злило Пряхина. Весь его опыт армейской жизни подсказывал, что у таких людей, как Сенников, не может не быть проступков. А он их не замечал. Значит, он еще слабый командир. Нужно было что-то сделать, как-то отозваться на сенниковские слова, а внутренне обозленный и растерянный Пряхин молчал. И Аркадий понимал это молчание по-своему. Как назло, зазуммерил телефон. - Седьмой пост, - в сердцах буркнул Пряхин. - Слушаю! Говорил недовольный капитан Кукушкин: - Что у вас делается, Пряхин? То о дяде с племянником вовремя не доложили, теперь стрельбу подняли, а мы здесь опять гадай. Не нравится мне это, старшина, ох не нравится. Старшина мысленно выругался: "Мало ли что там не нравится. Мне и самому не все нравится, а молчу", но ответил ровно, отрывисто, как всегда: - Причин стрельбы еще не выяснил: только что вернулся на пост. Установлено наблюдение... - Пряхин запнулся, потом твердо добавил: - Приняты меры к обороне. - Твои все на месте? - Никак нет, Губкин на линии. - Один? - Нет. С племянником. - Кто ж тогда у тебя оборону занимает? И кто ведет наблюдение? У тебя ж там сплошной лазарет. - Вот как раз лазарет этим и занят. Почуйко - в наблюдении, Лазарев - в обороне. - С больной-то ногой? Ты смотри, Пряхин, верни его... Знаешь, человек он заслуженный - мы тут проверяли ваше донесение, и секретарь райкома попросил немедленно оказать ему помощь. Завтра или послезавтра пришлем за ним вертолет. А вы его в оборону. - Когда я прибыл на пост, Лазарев был уже в обороне, - суховато уточнил Пряхин и вдруг увидел, что Сенников сдержанно улыбается. Теперь старшина отлично понимал своего солдата и мог действовать наверняка. Он нарочито громко спросил: - Значит, вы проверяли Лазарева, товарищ капитан? - Конечно: фронтовик, коммунист. Да вы и сами видите, как он себя ведет в сложную минуту. - Так точно. Я почему переспрашиваю - тут у меня нашлись такие, которые не очень ему доверяют. Но если секретарь райкома его поддерживает... - Ну, со своими ты там сам справляйся, Пряхин. И кстати, о своих. Кто у тебя прошлой ночью дежурил? Мне доложили, что пост всю ночь не отвечал на вызовы. Вот и проступок, тот самый, который не мог не быть. Он должен был проявиться и вот - проявился. - Дневалил Сенников. А почему он не отвечал на звонки - сейчас выясню. - А вы его проверяли? - Так точно. Проверял. Мне Сенников докладывал, что все в порядке. Сенников, почему не отвечали на вызовы? - Это вы сами разбирайтесь, товарищ Пряхин, - оборвал Кукушкин. - А пока уточняйте-ка причину перестрелки. Все стало на свои места - строгая армейская служба с ее одновременно сложной и простой системой контроля, как всегда, сыграла свою роль. Все тайное стало явным, и Сенников впервые понял, что оно и не могло оставаться тайной. Что бы и как бы он ни скрывал, что бы ни выдумывал и как бы ни хитрил - все равно рано или поздно, а все обнаружится и за все придется нести ответ. Это открытие огорошило его, и он - опять-таки впервые - еще робко подумал, что не следовало бы ему так вызывающе вести себя, не такой уж он умный и всепонимающий. Лучше было бы, не мудрствуя лукаво, как следует присмотреться к службе, найти свое место, а уж потом... Вот так правильные мысли опять привели его все к той же уверенности, что все его беды - только случайность. Просто он погорячился, и то только потому, что он всегда говорит все прямо, в открытую, а вот старшина все лукавит, все приберегает до подходящего случая. Бледный и все еще растерянный, - потому что обеляющие его мысли перемежались с мыслями осуждающими, Сенников вдруг решил: "Черт с ним - пускай наказывает. Я перетерплю. Ладно". И от этого почти жертвенного решения, готовности перенести всяческие неприятности он почему-то почувствовал себя смелее и увереннее. Мелькнула даже почти веселая мысль: "Да и как он накажет? Гауптвахты здесь все равно нет..." Но Пряхин не стал наказывать. Как командир, он обязан был уточнить провинность подчиненного, выяснить, почему Сенников не отвечал на вызовы, и как-то выразить свое командирское отношение к провинившемуся подчиненному. Но в этот момент в старшине жил не только строевой командир, а еще и коммунист и, значит, политработник: честный и непримиримый. И старшина понял, что не взыскание тут нужно, не дознание, а нечто другое, что именно он недодумал, потому что нужное слово вырвалось само по себе. - Трепач! - с нескрываемым презрением бросил он и отвернулся. Сенников вспыхнул - всего он ждал, только не этого. Может быть, он даже возмутился, но сверху донесся рассудительный, словно утверждающий приговор, голос Почуйко: - Це верно. Трепач! Впервые Сенникову захотелось заплакать от обиды, горечи и полной беззащитности. Он уже понимал, что ему никто не поможет. Он оказался одиноким. Слева донесся слитный, быстро нарастающий гул, и над горами появились тесно прижавшиеся друг к другу тройки самолетов. Серебристые, стремительные, несущиеся несколько впереди устрашающего гула, они пронеслись над горами и скрылись за главным хребтом. Пряхин посмотрел им вслед и спросил: - Почуйко, что на линии? - Та шифровки ж шпарят... - Видно, начинается, - хмуро решил Пряхин и приказал: - Рядовой Сенников, отрыть окоп над дорогой. Приготовиться к обороне. Почуйко, останетесь старшим. Я пойду к городищу. Он поправил оружие и быстро пошел к дороге. Почуйко остановил его: - Товарищ старшина! Идуть! Оба идуть. И что-то тянуть на палке. - Он помолчал и восхищенно добавил: - Невжели ж тигра пристрелили... - И спросил: - Слухайте, а тигров едят? Ему никто не ответил. Сенников в нерешительности остановился. Приказ занимать оборону показался ему ненужным. Пряхин резко прикрикнул: - Вам что приказано? Выполняйте! Губкин и Вася притащили рысью шкуру, и все слушали рассказ возбужденного Васи, с невольным уважением поглядывая на улыбающегося и явно смущенного Губкина. Почуйко молча подкладывал ему лучшие куски, норовя опереться о его плечо. Лазарев больше интересовался принесенной связистами металлической пластинкой. Он нашел на ее краях остатки припая и долго изучал дырочки на краях. Только в конце ужина пришло время заняться пластинкой. - В том, что это бохайский металл, сомнений нет, - сказал Лазарев. - Но кто из вас знает, что это такое? Никто, конечно, не знал, хотя каждый с уважением подержал и осмотрел пластинку. - Это, товарищи, самая настоящая прародительница ваших погонов! Да, да! Не удивляйтесь. Перед вами древний погон. Он крепился к кольчуге, на плечах воина, с помощью шнурков, или припаивался, или иным способом и должен был защищать воина от удара мечом сверху. Прошло время. Нужда в такой защите отпала, а погоны остались. Недаром они и сейчас делаются из металлической канители, как бы напоминая о своих предках. Ну вот. В данном случае погон этот рассказывает, что в найденном вами городище, вероятно, были бои. Под ударом меча погон оторвался, вернее, отпаялся и упал. Видите, есть вмятинка. Тут только солдаты увидели на матово блестящей поверхности пластинки едва заметную вмятинку, похожую на след металлической чертилки. - Человек, которого защищал этот погон, дрался в центре городища. Видно, он был отважным, стойким воином и умел драться до конца... Люди примолкли, словно отдавая дань уважения неизвестному воину, отстаивавшему свою родину до последней капли крови. - К сожалению, мы не знаем, победил он или погиб. А может быть, победив, умер от "черной болезни"... Как жаль, что мы ничего или почти ничего не знаем о тех людях... - Вот видишь, - шепнул Вася Губкину. - Я ж говорил, что лучше б нам рукописи найти, чем драгоценности. И покачал головой так, будто Саша все время хотел найти только драгоценности. Губкин не ответил. Он смотрел на Сенникова и не мог понять, почему у него такое усталое лицо, такой отрешенный, печальный взгляд. Несколько секунд стояла тишина. Пряхин кашлянул и отдал приказ: - Что б там ни было, а на городище пока ходить не придется. От поста далеко не отлучаться - за линией нужно будет смотреть в оба глаза. Завтра передохнем немного и возьмемся за оборудование поста. НА РЫБАЛКЕ Пока люди были на линии, Почуйко твердо взял в свои руки хозяйственные дела гарнизона. Утром Пряхин хотел было распорядиться продуктами, но нашел их так тщательно и любовно рассортированными и прибранными, что даже позавидовал Почуйко. Он хотел было сказать об этом Андрею, да его не оказалось на месте. Солдаты и Вася пошли к реке умываться, и старшина спросил у Лазарева: - Куда это Почуйко делся? - Фазанов ловит. - То есть как? - А мы тут от нечего делать наплели с ним силков и расставили по обочинам дороги и тропок. Вот он и пошел проверять. Тут уж, кажется, стоило не хвалить, а ругать. Как это так? Без спроса занялся силками, без разрешения отправился гулять! Старшине не нравилась такая чрезмерная самостоятельность и в то же время... В то же время она ему нравилась, как Пряхин ни убеждал себя, что Почуйко не прав. Нравилось, что Андрей, не ожидая распоряжений, делал то, что считал нужным сделать не для себя, а для всех, для поста. Ругать его за это?.. Нет, ругать Пряхин не мог. Да ведь и распускать тоже нельзя! Дисциплина есть дисциплина. Минут через десять из кустарника вышел хромающий Почуйко. Юн тяжело опирался на палку, но, увидев Пряхина, пошел бодрее, далеко, как на прогулке, выбрасывая палку. В левой руке он держал за ноги трех связанных фазанов - двух курочек и одного красавца петуха. Фазаны задирали головы и покорно хлопали большими светлыми веками. - Вы что ж это, Почуйко, никому не доложили об отлучке? - как можно доброжелательней спросил старшина. - Здрасте! - удивился Почуйко. - Я ж Лазареву сказал. Шо он, вам не передавал? Так убежденно звучали слова Почуйко, что старшина не мог не отметить: учитель включен в гарнизон поста, и у него с таким хозяйственником, как Андрей, наверное, появились свои обязанности. Это открытие вначале рассмешило Пряхина, однако поразмыслив как следует, он понял, что оба Лазаревы незаметно вошли в гарнизонную семью. Ведь племянник по-настоящему нес линейную службу, дядя сам занимал оборону... Интересно, чем он занимается сейчас? - Ну как, товарищ лейтенант? - озабоченно спросил Почуйко, укладывая фазанов возле стола. - Понаделали? - Заготовил, - ответил Лазарев. - Теперь остановка за рукоятками. - Ну это мы сейчас... Зараз команду дадим. - Андрей озабоченно обратился к старшине: - Тут как вы сказали, что малость отдыхать будем, так мы вот с товарищем лейтенантом подумали, что хорошо бы рыбки набить. Она зараз валом идет, можно сказать, дуриком. А упустишь - не увидишь. Так вот требуется ваше разрешение. - А чем же вы ее бить будете? - настороженно спросил Пряхин, полагая, грешным делом, что Почуйко попросит тола для глушения. - А вот... острогами. Товарищ лейтенант... - Слушайте, Почуйко, не называйте вы меня лейтенантом. Во-первых, я человек гражданский, а во-вторых... то же, что во-первых, - попросил Лазарев. - Ага, ну ладно. Так вот... Николай Иванович говорит, что Васька покажет. А мы тут со штырей наконечники наделали. Так как, можно? - Я не совсем понимаю, зачем это? - Ну як это "зачем"? - искренне удивился Почуйко. - Чего ж мы государственные харчи будем переводить, если они тут кругом бегают? И обратно - они же свежие. А мы, выходит, как дурные будем на консервах сидеть. Верно ж, товарищ старшина? Не согласиться с Андреем было нельзя, и Пряхин опять отметил, что почуйкинский хозяйственный азарт направлен на общую пользу и видит Почуйко гораздо дальше, чем можно подумать, глядя на его добродушно-хитроватое, круглое, уже обветренное лицо. Но что-то не нравилось Пряхину в этой затее, и он долго молчал, пока наконец не понял, что именно ему не нравится. - Все это хорошо, товарищ Почуйко, да ведь то, что вы предлагаете, браконьерство. - Чего, чего? - искренне удивился Андрей. - Острожить рыбу запрещено законом. А тем более рыбу, идущую на нерест. Так что придется отставить. Андрей беззвучно пошевелил губами и с мольбой уставился на Лазарева. - Все это правильно, товарищ старшина, - вмешался Лазарев. - Острожить рыбу действительно запрещено законам. Но... Но должен вам сказать, что есть и еще один закон, который разрешает поисковым партиям, охотничьим и другим экспедициям, находящимся далеко от баз, не только остроженье рыбы, но даже отстрел охраняемых законом животных. И иначе нельзя. Ведь все, что живет в тайге, все, что растет на земле, охраняется для того, чтобы надежней служить человеку. Не человеку-хищнику, убивающему ради забавы или для обогащения, а советскому человеку-строителю... Учитель говорил долго, и спорить с ним было трудно. В конце концов самым важным для Пряхина была не сама рыба, хотя он и понимал, что свежая рыба гораздо важнее для здоровья солдат, чем любые консервы, а прежде всего сами солдаты. Он понимал, что нужно поддержать и бескорыстное хозяйственное рвение Почуйко - со, временем из него может выйти хороший старшина. Кроме того, Пряхин был уверен, что необычная охота поможет скорее и надежнее втянуть горожан Сенникова и Губкина в нелегкую жизнь далекого таежного гарнизона. И старшина согласился. В тот же день под руководством Лазарева сделали три остроги. Губкин, Сенников и Вася пошли на рыбалку, а Пряхин остался на посту - ему хотелось послушать, что делается на линии, наметить места для обороны поста. И, самое главное, еще раз по-своему проверить подчиненных. Рыба шла из океана в места нереста. Шла той самой дорогой, которой ходила тысячи лет. Шла упрямо, самоотверженно и смело, преодолевая и встречное течение, и водопады, и завалы, стремясь к речным истокам, к чистым гравийным перекатам, чтобы выметать икру и погибнуть. Переходя по мостику на дальний, более обрывистый берег, Губкин, Вася Лазарев и хмурый, молчаливый Сенников увидели плывущих то парами, то в одиночку, чаще группами больших, темных рыб. Напряженно работая хвостовыми плавниками, они двигались против течения медленно, но упрямо. Иногда одиночки приближались к парам. Тогда плывущий сзади самец переворачивался на бок и, сверкнув на солнце серебристой чешуей, бросался на одиночку. Приоткрыв большие, усеянные боевыми зубами тяжелые челюсти, самцы кружились в воде, норовя схватить друг друга либо снизу, за нежное, набитое молоками, розовеющее брюхо, либо вцепиться в черный, вспухший от жира затылок. Иногда одиночка побеждал, и тогда он занимал отбитое место позади самки. Иногда отставал и плыл медленно, как бы отдыхая перед новой схваткой. Высокое чистое небо, прозрачная стремительная вода речушки, расписные стены лесов и эти могучие, воинственные, но явно усталые рыбины были так необычны, что и солдаты, и даже привыкший ко всему этому Вася забыли обо всем на свете. Ими овладел охотничий азарт. Перемахнув реку по висячему мостику, они побежали вдоль берега, мимо той самой ели, под которой Почуйко убил медведя. Ни останков медведя, ни пойманной им рыбы уже не было: кто-то из ночных обитателей тайги попользовался чужой бедой. За кустарником открылась гряда больших валунов, вывалившихся чуть ли не на середину реки. Связисты сразу поняли, почему медведь рыбачил на этом месте. Здесь река как бы распадалась на струйки. Им навстречу, проплывая между камнями, пробивалась горбуша. Склоняясь над водой, медведь мог быстро поддеть лапой уставшую рыбину и выбросить ее на берег. Рыболовы решили остановиться на мишкином месте. Каждый выбрал себе валун, положил оружие и, чтобы было удобней размахиваться, снял ремень. Высоко подняв острогу, они замерли над протоками, ожидая добычи. Первым метнул острогу Сенников. Большая горбуша бросилась в сторону и, усиленно работая хвостом и плавниками, топорща жабры, серебряной стрелой прорвалась вперед. Аркадий выругался, вновь поднял острогу и вдруг услышал восклицание Саши Губкина: - Вот черт! - Подцепил? - почему-то тревожно, с замирающим сердцем спросил Сенников и опустил острогу. - Да нет! Промазал. Рядом прошла... Аркадий облегченно вздохнул и рассмеялся: таким обиженным и растерянным было лицо у промазавшего Губкина. Они переглянулись и оба посмотрели на Васю, который стоял лицом к ним, как маленькое изваяние, выставив вперед левую ногу, слегка склонившись над протокой. Вдруг он неуловимым и, кажется, несильным движением кисти метнул острогу. Едва она достигла воды, как рванулась и, склоняясь, понеслась вверх по течению. Вася дернул ее за шнурок, которым она была привязана к запястью, подтащил к себе и сейчас же приподнял так, как приподнимают тяжело нагруженные вилы. Над водой блеснул изогнутый, обессиленный лосось. Мальчик снял его с остроги, забросил в кусты и вернулся на валун. Солдаты подошли к нему. - Как это у тебя получается? - Это ты первую? - с плохо скрываемой завистью спросил Аркадий, забывший все свои неприятности. - Нет, третью, - со слегка наивным мальчишеским достоинством ответил ему Вася. - А вы мажете потому, что даже не спросили, как это делается. Думаете, все так просто? Сенников недовольно взглянул на Васю и процедил: - Не думаю, чтобы было очень уж сложно. - Ну, если несложно... - начал было Вася, отворачиваясь от Аркадия, но его перебил Губкин: - Ты не сердись. Ты объясни. - Так вот он и так все знает, - сердито сказал Вася и кивнул на Сенникова. - Умнее всех себя ставит. Пусть ловит... - Па-адумаешь, учитель какой нашелся! - разозлился Сенников, круто повернулся и пошел вдоль реки. Он был оскорблен, возмущен и не заметил, как Губкин осуждающе покачал головой. Гордости у него, однако, хватило ненадолго. Прямо под его ногами плыли большие рыбины, а он не мог их поймать. "Сейчас научит Губкина, а я ничего не добуду", - подумал он, скрипнув зубами. И вразвалку, словно нехотя, подошел к Васе. - Ну, что у тебя за наука? Вася, разговаривая с Губкиным, даже не посмотрел на него. - Вы становитесь спиной к солнцу и не замечаете, что ваша тень падает на дно речки и шевелится. Рыба настораживается. Только вы взмахнете острогой, как она сейчас же дергается в сторону. Острога проходит мимо... - Рыба не тени боится, - перебил Сенников, - а шума. - Если вы так хорошо все знаете, тогда незачем было и спрашивать, - все так же не глядя ответил Вася. - Только здесь рыба шума не боится - сама река камнями все время стучит, и рыба к этому привыкла. Пойдем, Саша... Они прошли вверх по течению и заняли свои валуны. Рыба шла не часто, но все-таки через каждые десять-пятнадцать минут она появлялась в протоке, и Саша Губкин, точно следуя Васиным советам, сильным движением кисти посылал острогу в воду и, подхватывая ее, ощущал трепет живой, могучей рыбины. Поднять ее, снять с остроги и забросить подальше в кусты было почти таким же наслаждением, таким же торжеством, какое Губкин испытывал, глядя на убегающего тигра, на убитую рысь. Было в этом и нечто другое. Там, у городища, он побеждал скорее случайно, подчиняясь событиям. Здесь действовали его умение, расчет, ловкость. С каждой новой добытой им горбушей в нем нарастал прилив душевных сил, и он уже не только не чувствовал себя нерешительным, побаивающимся таежной неизвестности, скорее наоборот, был почти уверен, что здесь, в тайге, он не пропадет и наверняка научится справляться с собой. Он еще не знал, что уже стал другим, более сильным и собранным, чем несколько дней назад, и потому, увлекаясь, потрясая острогой, весело и почему-то злорадно, точно грозясь какому-то другому Губкину, шептал: - Ага, Сашка! Держись! Я тебя заставлю быть другим. Держись! Сенников не слышал этих слов. Охотничий азарт оставлял его, и он опять не только ощущал, но и понимал свое одиночество. Ему было грустно, а разбираться в собственном поведении он побаивался - он и так знал, что оно неважное, и инстинктивно, как все слабые люди, охранял себя даже от собственных неприятных мыслей. "Обойдется, - думал он. - Ведь обошлось же один раз. Ведь я же доказал, что не боюсь змей. Докажу и теперь". Рыбалка опять приобрела смысл, и он спустился ниже по течению, надеясь, что здесь будет побольше рыбы. То ли он не совсем правильно понял Васины уроки, то ли слишком часто посматривал на орудующих острогами Сашу и Васю, добыча у него была невелика: четыре горбуши, причем одна из них так ободрана в схватках, что и смотреть на нее было неприятно. А в кустах, неподалеку от Губкина и Васи, лежала груда трепещущей рыбы. И Сенников решил: "У них там, конечно, место хорошее. Вот и бьют. Нужно найти и себе местечко". Он обогнул кусты и остановился на берегу заводи. В глубине кристально чистого омута, пошевеливая плавниками, отдыхала большая рыбья стая. Темные, как тени, рыбины стояли друг подле друга так тесно, что промахнуться, казалось, было невозможно. Аркадий изо всех сил метнул острогу. Она быстро потеряла скорость, но все-таки ударила одну рыбину. Горбуша дернулась, сбила соседку, и по всей стае прошло движение. Потом острога сама всплыла на поверхность. Аркадий метнул ее еще раз, но с тем же результатом. "Глубоко... - подумал он. - Нужно их выгнать на протоки и там бить". Он бросился было на розыски камней, потом остановился, поняв, что вспугнутая им рыбья стая поплывет как раз к валунам, на которых охотились Вася и Саша. "Что ж это? Я буду рыбу гнать, а они - бить? Не-ет, не выйдет. Пусть лучше кто-нибудь из них погоняет. - И как всегда, сейчас же оправдал и укрепил свое решение: - Я нашел эту стаю, значит, мне и добивать ее". Он прибежал к Губкину и рассказал о своей находке. - Это кета стоит, - сразу определил Вася. - Она только ночью идет, а днем - отдыхает. - Ну, раз ты все знаешь, пойди шугани ее как следует. Вася промолчал, отвернулся и перепрыгнул на дальний валун Сенникову уже не было грустно, как несколько минут назад. Он злился потому что был уверен - кем-кем, а Васей, мальчишкой, он может распоряжаться как хочет - ведь он же старше и он - солдат... А Вася не обращал на него внимания. Он притаился, метнул острогу и, положив локоть на бедро, стал вытаскивать добычу. Над рекой показались сразу две рыбины. Это было так необычно, что даже Аркадий растерялся: бить острогой сразу по две горбуши - настоящее искусство. Но едва Вася занес острогу над валунами, как один из лососей оторвался и шлепнулся в воду. - Ты понимаешь? - крикнул Вася. - Это они дрались и так сцепились, что оторваться не могли. - Просто каши еще мало ел, - сердито сказал Аркадий: - Вытащить не смог. Иди-ка гоняй кету, довольно с нас этой горбуши. - Нужно - так идите, - упрямо наклонив голову, буркнул Вася. - Слушай, друг, - насмешливо протянул Сенников. - Ты не забывай, что мы все-таки постарше тебя, и у нас, дружок, дисциплина. - А я не забываю, - дерзко ответил Вася. - Только вы не командир, и я вам не подчиненный. - Вот как, - проговорил Сенников. - Придется научить тебя дисциплине... Он хотел было перепрыгнуть к пареньку, но Губкин схватил его за руку и рассмеялся: - Постой, постой. Почуйко, оказывается, правильно говорит, что ты на сержанта дуешься. - Ну, знаешь ли, - вспыхнул Сенников и вырвал руку. - Слушай, Аркадий, не стоит, а? - сказал Губкин. То ли в самом спокойствии чуть похудевшего и словно бы сжавшегося для броска Губкина, то ли в прищуре его обычно широко открытых и слегка восторженных, а теперь острых и холодных глаз, то ли в голосе, но Сенников уловил неизвестное даже для самого Саши возмужание, почувствовал, что Губкин чем-то старше и, главное, крепче, сильнее его. Это поразило Аркадия. Когда и где это случилось? И впервые Аркадий почувствовал новую - не злую, нервную, а какую-то светлую, немного грустную зависть. Чему он завидовал, Аркадий не знал, потому что не знал причин губкинских перемен. Что-то очень хорошее шевельнулось в нем, и он совсем тихо произнес: - Как хотите... Я думал как лучше... для всех. И покраснел, потому что первый раз сам поймал себя на лжи. Он действительно думал, как сделать лучше, но не для всех, а для себя. И эта ложь его оскорбила. Губкин молчал, хотя глаза у него добрели. Он хотел сказать что-то ободряющее и не успел - с горы донесся голос Пряхина: - Тревога! Тревога, товарищи! Секунда оцепенения прошла. Все трое побежали к мостику. Аркадий остановился и крикнул: - А рыба, товарищи! Ему никто не ответил, и он опять почувствовал недоумение: что же неправильного было в его словах? Ведь на этот раз он как будто подумал обо всех. КАБАНЬЕ СТАДО Пряхин встретил их в полном походном снаряжении. Связисты быстро разобрали свое имущество и встали против старшины. - Слушай приказ! Сейчас выйдем на линию с задачей обеспечить бесперебойность связи. Сенников - со мной. Губкину - до конца участка не доходить, подсоединиться, слушать мои или капитана Кукушкина приказания. Все! Пошли. Старшина уже повернулся, чтобы двинуться на линию, как вдруг натолкнулся на Васю. Паренек стоял с оружием в руках, с кинжалом за поясом. - А я? - умоляюще спросил он. - А я куда? В голосе паренька звучала обида, и глаза почему-то покраснели. Пряхин мгновенно переглянулся с Лазаревым. - Я тебе приказывать не могу. - Тогда... Тогда можно, я с Губкиным? - Хорошо! Иди с Губкиным. Только помни: он - старший. Это не прогулка. Здесь надо... - Старшина сжал кулак и тряхнул им. Вася вытянулся, приложил руку к ушанке и, срываясь с голоса, ответил: - Так точно! Слушаюсь! Губкин - старший! Старшина едва заметно улыбнулся. - "Так точно" здесь, пожалуй, лишнее. Достаточно и одного "слушаюсь". Ну, идите. Губкин и Вася быстро пошли вдоль линии. Вася на ходу принял часть снаряжения и, блестя глазами, часто облизывая губы, поинтересовался: - А что это - обеспечить бесперебойную связь? - Это чтобы не было прорывов, заземлений... Если они произойдут, как можно скорее их исправить. Будем следить за проводами и время от времени подсоединяться к линии, проверять. Пряхин проводил взглядом первую пару и строго спросил у безмолвного Почуйко: - Вам ваша задача ясна? На этот раз Почуйко не стал ворчать. Он вытянулся и лихо отрубил: - Так точно. Ясна. Пряхин обменялся взглядами с Лазаревым и приказал Сенникову: - Пошли! Солнце стояло еще высоко, и нагруженные поклажей старшина и Аркадий вскоре вспотели. Они закатали рукава гимнастерок, расстегнули воротнички. Когда седьмой пост скрылся за сопкой и связисты пошли вдоль скрытой зарослями воркующей реки, Аркадий не выдержал молчания и, забегая вперед, заглядывая в лицо старшине, спросил: - А что там, товарищ старшина? Пряхин не ответил, недовольно покривился: он надеялся, что этого вопроса не будет или он будет позже, когда хоть что-нибудь прояснится. Вопрос пришел раньше, значит, выдержка у Сенникова показная, и это нужно учитывать. "Ну вот и буду его втягивать", - сердито решил старшина и сдвинул брови. Тревогу он придумал для того, чтобы проверить, как будут действовать его подчиненные в усложненных условиях, и вот первое испытание нервов не выдержано. Сенников по-своему понял пряхинское молчание. Оно как бы подтверждало его смутные догадки. Всякий солдат, где бы он ни служил, обязательно думает о войне. И даже когда не думает о ней, все-таки каким-то краешком сердца ждет ее и потому старается заранее, иногда по незначительным признакам определить ее приход. Так было и с Аркадием. Он мысленно уже связал и, как ему теперь казалось, чрезмерное внимание капитана Кукушкина к их посту, хотя в нем ничего особенного не было, и поток шифровок по линии, забывая, что шифровок всегда идет больше чем достаточно, и полет самолетов, который сам по себе мог быть самым обычным, тренировочным полетом. Все это теперь, после тревоги, приобретало особое значение. Аркадий не трусил, но, как и многие другие на его месте, он нервничал. Все, что было вокруг него, все изменило свой смысл, все стало враждебным, неясным и в то же время дорогим, желанным, таким, будто он видел все это в последний раз. Ни привычного зазнайства, ни нового чувства недовольства собой, ни светлой зависти к более сильному товарищу - ничего этого не было. Была неосознанная тревога неизвестности, и Аркадию хотелось быть как можно ближе к старшине. Теперь он казался ему мудрым, опытным, таким, который сможет спасти и помочь. И он все жался и жался к Пряхину, норовя заглянуть ему в глаза. Пряхину наконец надоели эти безмолвные вопросы, и он раздраженно бросил через плечо: - Что вы путаетесь под ногами? За линией смотреть нужно! Заметили обрыв крепления? - Нет, товарищ старшина! - почти испугался Сенников. - А он был. Вернитесь, найдите, исправьте, а потом, если не догоните меня за распадком, ждите и проверяйте линию. - Слушаюсь, - подчеркнуто четко ответил Аркадий и, повернувшись по всем правилам, торопливо пошел назад. Теперь Аркадий внимательно следил за столбами и вскоре увидел, что один из проводов отошел от изолятора: то ли строители линии плохо закрепили его, то ли ветры сорвали крепления. Провод провис. В иней, гололедицу, в бурю такой провисший провод может оборваться. Аркадий торопливо наладил когти, влез на столб, быстро исправил повреждение и сразу же двинулся догонять старшину. Шеренга столбов огибала выходящую к распадку низину, густо заросшую папоротниками и хвощами. Аркадий пошел по низине, думая, что, раз Пряхин прошел вперед, ему нужно будет срезать угол. Оставаться одному ему очень не хотелось, и опять-таки совсем не потому, что он трусил. Просто он не знал, что ему нужно делать одному, а со старшиной было как-то надежней. Он опять забыл о линии, торопливо шагая по смачно хлюпающей под ногами низине. Вдруг рядом отчаянно завизжал поросенок, раздалось тревожное хрюканье, сопение, и в нескольких шагах от Сенникова появился дикий кабан - секач. Его могучая, заросшая бурой щетиной грудь играла мускулами. Маленькие глазки на длинной морде горели красноватым мрачным огнем. Загнутые назад боевые клыки пожелтели и выглядели поэтому еще страшнее. Ни снять карабина, ни двинуться с места Аркадий не мог - он словно оцепенел. Секач нервно вздрагивал, не спуская своих бешеных глазок с бледного солдата, перебирал передними ногами. Отовсюду неслось повизгивание, хрюканье, шелест жирных хвощей и полосатых папоротников - свиное стадо, видно только что залегшее отдыхать в сыром, хорошо прогретом месте, убегало по направлению к распадку. Секач начал пятиться и тоже скрылся в зарослях. Сенникову захотелось сорвать с плеча карабин и выстрелить ему вслед, но он вспомнил, что раненые кабаны страшнее тигра. Об этом он читал не раз. Последнее нервное напряжение доконало его - он долго стоял на месте, потом медленно пошел к линии, на взгорок. Колотилось сердце, во рту часто пересыхало. Уже на выходе к линии Аркадий еще несмело, еще с опаской подумал: "Неужели я трус? Неужели я пасую перед опасностью?" Он, как и прежде - но уже не так уверенно, - заставил себя найти оправдание: "Да ведь смешно же было бросаться на кабана И стрелять ни к чему". А внутренний голос насмешливо протянул: "Свиней испугался. А еще над Почуйко смеялся - мужиковатый... Но это же дикие свиньи", - почти взмолился Аркадий. И хотя все возражения были справедливыми, он почувствовал: что-то в нем не так крепко и надежно, как он думал. Напряжение оставляло его, он быстро слабел, покрываясь мелкой испариной, и торопливо искал оправданий. "Нет, просто они более привычные к этим условиям. А я москвич. Вот в городе я бы тоже... А здесь просто нужно привыкнуть к этой дичине, нельзя же сразу. Я еще привыкну. - Он натолкнулся на большой, гладкий валун, присел на него и, чувствуя его ласковую теплоту, уже спокойней решил: - Конечно, привыкну. Ведь я не хуже других. Просто распустился, а вот привыкну..." Мысли у него стали путаться, и он прилег. Ни о тревоге, ни о кабанах, которые ушли в сторону того самого распадка, куда направился старшина, он не думал - был слишком занят собой. Хорошие, правильные мысли только успокаивали его, и он, чтобы отогнать бьющуюся в душе тревогу, шептал: - Старшина сказал ждать. Вот я и буду ждать. Сколько нужно, столько буду. Один, а буду. И от этой навязанной жалости к самому себе тревога слабела и отходила - человек как будто казнил сам себя. СКАНДАЛ НА ПТИЦЕФЕРМЕ Минут пятнадцать после того, как все ушли, Андрей Почуйко честно сидел у телефона. Потом он стал присматриваться к молчаливому Лазареву, который обстругивал колодяшку и, наконец, не выдержал: - Ну як же так можно - рыба на солнце лежит, а я туточки? Лазарев спрятал улыбку и смолчал. - Я не знаю, товарищ лейтенант, ну як то можно - це ж продукты гинут. Государственное, можно сказать, достояние, а вы улыбаетесь. - Так приказ же, Андрей, приказ, - стараясь быть серьезным, ответил Лазарев. Он единственный, кто знал о замысле Пряхина. Старшина, чтобы не волновать больного учителя, у которого нога все распухала и опухоль эту пробивали сплошные кровоподтеки, рассказал ему о своем замысле. - А шо приказ, - меланхолично рассуждал Андрей. - Приказ он есть приказ. Точный, ясный. "Вам, товарищ Почуйко, дежурить у телефона и действовать в зависимости от обстановки". Вот! В зависимости! А обстановка какая? Рыба гниет - вот и вся обстановка. - Так ведь тревога, Андрей. - Ну так шо, шо тревога. Ну шо? А ничего! Хоть бы и война. Сказано - действовать в зависимости от обстановки, а на войне что, разве йисты не нужно? Хай, значит, враг питается, жир под кожу набирает, а я, как той фазан, на силке буду сидеть та живот ремнем подтягивать? Почуйко то замолкал, ожесточенно раскуривая цигарку, то в перерывах обстоятельно исследовал обстановку и свои возможности. Чем быстрее солнце катилось к западу,