дет строго наказано. Все. Конец связи.
     - И  вот   с  такими   людьми  приходится  работать,  -  сообщил  я,
повернувшись к Татьяне.
     Она сидела какая-то совершенно потерянная и невидящими глазами смотрела
в одну точку.
     - Кто он? - спросила она.
     - А вот этого тебе лучше не знать, - подыскал я эффектный ответ на ее
незамысловатый вопрос. - И  вообще, Танюшка, лучше уходи, честное слово, не
ввязывайся  ты  в  это дело,  не  надо.  Они еще  не  знают тебя.  Ты сейчас
оденешься, поймаешь машину и уедешь отсюда навсегда. А если все будет хорошо
--  а все  еще  будет  хорошо,  Танюшка,  -  я  тебе  обязательно  позвоню.
Договорились?
     Она молча помотала головой.
     -  Уходи,  -  сказал  я  и выдал  последний  аргумент:  -  Ты можешь
погибнуть.
     - Наплевать. Я не брошу тебя. Я не могу тебя бросить.
     - Что за детский сад, дурашка? Тебе же тридцать лет. У тебя дети есть?
     - Неважно.
     - Неважно? А что же тогда  важно? Ты понимаешь, что мне нельзя помочь?
Ты мне не сможешь помочь! Понимаешь?!
     - Смогу, - оборвала она меня с такой  уверенностью, что  я вздрогнул.
-- Одевайся скорее, чудик. Мы же опоздаем.
     Мы. Она сказала "мы".  Она уже  все решила для себя. И было  бесполезно
уговаривать  ее, что-то объяснять, рассказывать чистую правду или, наоборот,
красочно  врать,  придумывая   киношные  ужасы  про  ожидающуюся  бандитскую
разборку. Она  сказала очень просто: "Мы  опоздаем". И это подействовало.  Я
хлебнул  из  бутылки  еще капельку  и  чисто  ради  выпендрежа  надел давеча
обнаруженные вместе с полотенцем новые трусы.
     - Люблю после ночи любви надевать  свежее  белье, - прокомментировал я
этот свой поступок.
     - Можешь и джинсы новые напялить, - буркнула Татьяна.
     - А что, есть? - удивился я.
     - Валялись тут где-то... Да вот же они!
     Я натянул новые "левиса" аккурат по мне и растерянно спросил:
     - А мои-то где штаны?
     -  Не  знаю,  -  зевнула  Татьяна  и невинно предположила: -  Может,
сгорели вчера в костре?
     -  Здорово  мы,  стало  быть, нахрюкались,  - ответил  я. В  итоге не
удалось найти ни одного предмета из моей вчерашней одежды. Но эта странность
не показалась мне  самой важной, тем более что пистолет, нож и "набрюшник" с
деньгами и документами были на месте. Некогда было думать о всякой ерунде. И
особенно  некогда  стало после того, как, роясь в багажнике в  поисках новых
носков  и  кроссовок, кои там,  конечно  же, нашлись,  я снова наткнулся  на
давешний зловещий сверток. Внутренний голос подсказал мне: разверни. Это был
все-таки "Калашников". Укороченный десантный вариант.  И к нему два запасных
рожка.  Я  поднял  все это  хозяйство  и  переложил  на  сиденье  справа  от
водительского.  Татьяна  подошла,  посмотрела,  задумчиво  провела   тонкими
пальчиками по стволу и спросила:
     - Этот тоже газовый?
     Вот это девчонка! Я обнял ее, прижал к себе на мгновение и прошептал:
     - Пять баллов, как говорил один мой старый знакомый. Или у вас принято
шесть? Но все равно я сдаюсь. Едем Вместе.
     А когда я завел машину, потихонечку разворачиваясь, вывел ее на шоссе и
там остановил,  по  "жигулевской" привычке давая движку прогреться, Татьяна,
севшая сзади, показала мне на часы.
     - Сколько минут прошло после его звонка? И я уже не удивился,  услышав
уверенный и пунктуальный ответ:
     - Семь.
     -  За  двадцать три  минуты  отсюда и  до  yшей... Мало  вероятно.  Но
попробовать можно. Все-таки "Ниссан-Патроль".
     Я сделал последний глоток, передал бутылку Татьяне, чтобы она ее убрала
подальше, и дал по газам.
     -  Давай  вернемся  когда-нибудь на  это  же  место,  - предложил  я,
ностальгически глядя в зеркальце заднего вида.
     - Давай, - согласилась Татьяна.
     Она сидела посреди груды торопливо сваленного барахла и зевала.
     - Слушай, а у тебя хороший дом?
     - У меня очень хороший дом. И двенадцать яблонь.
     - Яблоки еще не поспели, -  проявила она знание фенологических сроков
Тверской губернии. - А на печке у тебя поспать можно?
     - Можно. Но летом лучше спать на сеновале.
     - Хорошо. Я лягу спать на сеновале.
     - Я тоже там лягу. Если только нам дадут поспать.
     Татьяна промолчала, словно не услышала этой реплики, и снова зевнула.
     Я  гнал  машину  уже со  скоростью  сто  семьдесят.  Быстрее  боялся --
все-таки дорога была извилистой. Я гнал машину и думал.
     "Татьяна   Лозова.  Совершенно  случайно  встретила  на  дороге  психа,
афериста,  чокнутого  писателя  Разгонова,  ну,  получила от  него известную
помощь, ну, провела с ним ночь, ну, очевидно, не  самую плохую ночь  в своей
жизни... Однако  неужели этого  достаточно, чтобы  теперь  умчаться с ним  в
неизвестность, навстречу  опасной  авантюре, навстречу смерти,  быть  может?
Любовь? Возможно, это любовь. Возможно".
     Я чувствовал,  что  была еще какая-то  тайна,  была какая-то  страшная,
зловещая тайна в судьбе этой рыжей девочки Тани Лозовой, и она действительно
хотела помочь мне, и действительно могла помочь, а я действительно хотел  и,
наверно,  мог  помочь ей. Вот  в  чем  было  дело. И мы летели  сквозь  этот
безумный  грозовой   и  солнечный  август  со   скоростью  сто  семьдесят  в
неизвестность.
     Неизвестность  встретила  нас очень скоро.  Она вышла на  дорогу,  и  я
вынужден был затормозить, увидев издалека перегородившую мне путь фигуру.
     Ручку передач я бросил в нейтралку, а  скорость упала,  Думается, почти
до  пешеходной,  когда метрах в  пяти  от стоящего с  широко  расставленными
ногами человека я понял, что тормозить-то было как раз и не надо. Дальше все
произошло одновременно. Татьяна крикнула:
     - Газуй!
     Я включил вторую передачу и вдавил акселератор в пол.
     Человек  на  дороге  выстрелил  с  двух  рук,  точно  прицелясь  в  мою
инстинктивно  наклонившуюся к баранке  голову. И в ту  же  секунду, отбросив
тяжелый  пистолет-пулемет типа "кедра", подпрыгнул и колесом перекатился  по
асфальту  в кювет, кажется, его ботинки даже чиркнули по капоту рванувшегося
вперед "Ниссана".
     Я  еще  не успел подумать, почему это звук выстрела показался мне очень
странным, когда Татьяна,  схватив с переднего сиденья  автомат, перекатилась
по  салону, с  невероятным проворством  распахнула маленькую створку  задней
двери и коротко распорядилась:
     - Пригнись!
     Я еще успел увидеть, что за нами едет машина, а  потом все зеркала ушли
из поля моего зрения, потому что  на повороте нужно  смотреть только вперед,
если лежишь мордой на руле, вокруг свистят пули, а помирать еще не хочется.
     Трескотня  стояла оглушительная  -  по-видимому,  она выпустила  в них
пол-обоймы. И наконец выдохнула сладострастно:
     - Есть!
     Я приподнял голову и до следующего поворота дороги  успел разглядеть их
машину  - кажется,  джип  "Гранд-Чероки",  -  развернутую  поперек  шоссе.
Преследователи теперь стремительно удалялись от нас.
     На  панели отчаянно  пищала фиолетовая лампочка, но в автоматике  после
всей  этой пальбы, видно,  что-то разладилось, и  голос Тополя все никак  не
хотел проклюнуться.
     - Вроде тебя вызывают, - сказала Татьяна.
     - Да-да, - откликнулся я рассеянно и нажал кнопку.
     -  Ясень, Ясень! Что случилось?! Прием,  - ворвался  в стереодинамики
"Ниссана" откровенно перепуганный голос Тополя,  и я,  внутренне торжествуя,
небрежно ответил:
     - Да ничего особенного, Тополь, ты же сам все знаешь. Прием.
     - Идиот!!! -  буквально взорвался  он.  - Говори быстрее,  от  этого
зависит жизнь людей.
     "Ага",  -  подумал  я  и,  встряхнувшись от  алкогольно-романтического
угара, сообщил:
     - В меня стрелял человек  на дороге. Машина  пряталась в  кустах. Джип
"Гранд-Чероки". Затем нас преследовали. Таня их подстрелила. Прием.
     - Кто подстрелил?! - взревел Тополь.
     - Моя Таня, - невинным голосом пояснил я. --Прием .
     А Таня скорректировала информацию:
     - Просто "Чероки", Миша, и я всего лишь пробила им передние баллоны.
     -  Слышь, Тополь,  это  был  просто  "Чероки",  говорит  Таня,  и  она
всего-навсего прострелила ему передние колеса. Жертв нет. Прием.
     -  Вас  понял. Уроды,  -  процедил  Тополь сквозь зубы. -  На  каком
километре это было? Прием.
     Мы с Татьяной переглянулись, и я ответил первым:
     - На девятнадцатом. Прием. Татьяна кивнула.
     - Хорошо, - буркнул  Тополь, - высылаю команду. В Заячьи Уши  можете
не торопиться. Я опоздаю. Минут на десять. Конец связи.
     - Скотина, - проворчал я, и дальше мы ехали молча.
     На длинном прямом участке дороги  я вдавил педаль  в  пол  и впервые  в
жизни узнал,  что такое двести двадцать километров в  час. Чуваки, это кайф!
Кстати, странный спидометр  был у этого "Патроля". В обычном разметка до ста
восьмидесяти (я однажды специально приглядывался), да и сто восемьдесят  для
такого тяжелого джипа много - мотор начинает перегреваться. Странно. Почему
все так странно?
     А торможение  было  плавным, зато  до  нуля. Я остановил  машину  возле
Степуринского сельского кладбища, там, где дорога, уже грунтовая, спускалась
в овраг.  Склоны  его  хорошо  закрывали  от  посторонних глаз и прицельного
пулеметного огня. Последнее казалось теперь особенно актуальным.
     - Почему ты остановился? - спросила Татьяна.
     -  Он подарил мне десять  минут.  Я хочу  потратить их  на  разговор с
тобой. Без пальбы и метания фанат. Можно?
     - Можно.
     - Тогда я задам вопрос. Кто ты такая?
     - Но мы же договорились. У нас "Последнее танго в Париже".
     -  Извини, дорогая, "Танго" давно закончилось. Теперь уже другое  кино
идет.  По-моему, "Бонни и  Клайд"  или  это... "The  Real  McCoy". Уж  очень
стрельбы  много  для  "Последнего танго".  Так  что будь  добра, девочка,  я
повторяю вопрос: ты кто?
     - Я  -  Лрзова  Татьяна  Вячеславовна,  мастер  спорта международного
класса по фигурному катанию.
     - А еще?
     - Художник-полиграфист, выпускница...
     - Понятно. А протектор разрисовывать дырками от пуль тебя кто  обучал?
Заслуженный тренер  СССР Виталий Иванович Крайнев или великий  график Гюстав
Доре? Я хочу знать правду.
     -  Мишук,  -  Татьяна  придвинулась  и  пощекотала  мою  щеку  рыжими
локонами, - ты можешь подождать?
     - До чего? До своей смерти?
     - Дурачок! До встречи с Тополем.
     Я задумался и внимательно посмотрел на нее.
     - А  автомат ты можешь  мне вернуть?  Или, наоборот, я должен  сдать и
свое личное оружие?
     - Да, Господи, зачем он мне теперь-то! -  Она бросила автомат обратно
на переднее сиденье и предложила: - Давай покурим.
     Я  закурил,  вышел из машины. Потрогал пальцами след от пули на лобовом
стекле.  След  был  занятный:  небольшая  такая выбоина, ну  примерно  какую
оставляет осколок гранаты на каменной стене. А я готов был поклясться, что в
меня стреляли  в упор, и не  из "Макарова". Это был действительно "кедр" или
какой-нибудь "хеклер и кох" девятого калибра. От таких попаданий на  стеклах
даже самых серьезных бронемобилей  остается сетка  трещин. На моем  ветровом
стекле  не было ни единой трещинки. Ни единой. Интуиция, подсознание, шестое
чувство подсказывало возможно, это и есть самое важное из всего, что я узнал
про них, и  меня  уже охватывал  мистический  ужас. Нe поpa  ли  вооружиться
осиновым колом  вместо  "Калашникова"? Однако  стекло  я  трогал  рассеянно,
машинально как-то, и  мысли о  его волшебной  непробиваемости текли лениво и
явно на втором плане. На первом плане выстраивался совсем иной ряд. Татьяна.
Любовь. Счастье.
     Игра. Ложь. Смерть.
     "Я люблю  ее.  -  Чушь. Ты  просто увлекся.  Она  просто очень вовремя
появилась. - Но ведь и Татьяна любит меня. - Татьяна выполняла задание. --
Чье? - Да  какая разница! Бандитов, ГБ,  ЦРУ, космической разведки  эпсилон
Эридана... - Положим, разница есть. Но я понимаю, что ты хочешь сказать. --
Правильно.  Все  это  был  цирк.  - Не все.  Задание  могло предусматривать
интимную связь со мной или в еще более общем виде - неформальный контакт. А
все  остальное...  - Помилуй! Какому шефу  контрразведки по зубам  сочинить
такой  сценарий? - Да, разумеется, она  подошла  к заданию творчески.  - А
почему? - Н-ну... просто... -  Да потому, что она влюбилась в меня! Понял?
И за  этот творческий подход я люблю ее теперь еще сильнее, теперь,  когда я
узнал правду, еще сильнее люблю, понял? Понял, скептик  хренов?! - Прекрати
истерику. Ты еще не знаешь никакой правды".
     Действительно, правды я еще не знал. Были пока одни догадки. Я взглянул
на Татьяну. Она сидела на  жухлой придорожной траве и, дотягивая  уже совсем
короткий  бычок,  внимательно  изучала  свои  красиво  наманикюренные ногти,
очевидно, слегка пострадавшие в ходе стрельбы.
     - Слушай, и часто ты вот так работаешь?
     --Как?
     - Ну, вот как со мной  этой ночью. Татьяна посмотрела на меня долгим и
пристальным взглядом.
     - Ты специально говоришь мне гадости? Мне стало стыдно. Действительно,
за что? Я просто хотел знать правду.
     - Я просто хочу знать правду, - сказал я ей.
     - Ты уверен в этом? - спросила она.
     - Да. Потому что я люблю тебя.
     - Врешь, Разгонов. Ты любишь Машку. А я у тебя так, в качестве дублера.
Верно? Ведь мертвые вне конкуренции. Цитирую по памяти.
     Меня поразило,  как точно она определила  свою  роль. В  моем  дневнике
четырнадцатилетней  давности  (Боже, когда-то  я еще и  дневники вел!)  была
такая  запись  про Татьяну  Лозову.  На  очередном  турнире, куда  я  пришел
полюбоваться  Машей Чистяковой, Маши не оказалось, но выступала Лозова.  Она
мне тоже нравилась, даже очень нравилась, и в отсутствие  Чистяковой я в нее
действительно  влюбился,  от  любования  ею  я   получал  ничуть  не  меньше
удовольствия, и  вот тогда я назвал ее дублером в своем дневнике. Конечно, я
не  сказал  этого  Татьяне.  Я  сказал совсем  другое,  впрочем,  совершенно
искренне:
     - Это жестоко, Таня. Зачем ты так?
     - Извини. - Она поднялась, шагнула ко мне, и мы обняли друг друга. --
Извини, любимый.
     Господи! Да как я мог подумать о каком-то шпионском задании!
     Я  целовал  ее щеки, глаза, лоб,  губы, все еще горячие  и  солоноватые
после стрельбы и нервотрепки.
     --Ты все узнаешь,  Мишик... ты все  узнаешь,  любимый... ты узнаешь всю
правду... ты узнаешь  даже больше, чем можешь себе  представить, -  шептала
она,  а я тушил ее шепот поцелуями, и наконец  мы  совсем замолчали,  и  мир
опять закачался,  не стало неба, травы и дороги, не  стало машины,  оружия и
бандитов... Только страшно знакомый звук назойливо врывался в наш иллюзорный
мир.
     Сигнал вызова. Тополь.
     - Десять минут,  - сказал  я, с трудом оторвавшись от Татьяны, - это
очень мало.
     - Да, - согласилась она, и я рванулся к передатчику.
     - Ясень слушает. Прием.
     -  Я  Тополь.  Приземлился  в  полукилометре  от Заячьих  Ушей.  Через
двенадцать минут жду вас возле твоего дома. Как понял меня? Прием.
     - Понял тебя хорошо. Конец связи.
     Я мог себе позволить не торопиться.  Я устал от скорости. По так хорошо
знакомому  пути  я  ехал  медленно, зато не  выбирая  направления,  нарочито
спрямляя все изгибы проселочной дороги. "Ниссану" было все равно: тракторная
колея,  луг, скошенное  поле, лужа или  стожок -  он пер  себе как танк  и,
конечно,  не  забуксовал  ни разу. Серую крышу своего дома рядом  со  старой
ветлой на краю деревни я, как всегда, увидел издалека. А чуть позже увидел и
фигуру Тополя. Наверняка это был  он. Больше некому.  Фигура помаячила возле
дороги и скрылась за кустами жасмина перед моим крыльцом.
     - Это Тополь? - спросил я Татьяну.
     Она молча кивнула.
     Я  попал  колесом  в  лужу, и  взлетевшие  веером брызги  окатили мирно
гулявших  кур  возле  дома  Петровны. Куры,  возмущенно  кудахтая  и  хлопая
крыльями, ретировались. Зато появилась Петровна. С тех пор, как три четверти
деревни  скупили  московские дачники, прошло  уже  лет пять,  и теперь Дарью
Петровну, живущую в  крайнем  доме напротив моего и почти одиноко зимующую в
Заячьих Ушах, трудно было  чем-то удивить. Заезжали в  эту глушь  и джипы, и
лимузины, а Генка Терехов пригнал однажды на совершенно фантастического вида
спортивном  "Мазератти", взятом напрокат. Более того, пару лет назад дядька
игнатовской Лариски  с другого конца деревни, военный летчик, лично доставил
всю  их семью на могучем армейском вертолете с двумя винтами. Так что  Дарья
Петровна   вышла  теперь  не  на  диковинную   машину  поглазеть,  а  просто
полюбопытствовать, кто же это приехал.
     Я уважительно высунулся из окошка и поприветствовал ее:
     - Здравствуйте, Дарья Петровна, как поживаете?
     - Спасибо,  хорошо. За грибам приехали? Готовь куженьку. Грибов в лесу
-- любоваться. Летось не было столько.
     (Что в переводе с тверского  диалекта означало:  "За грибами  приехали?
Готовь корзину. Грибов много. Больше, чем в прошлом году".)
     - Грибочков пособираем, -  ответил я скорее  уже самому себе и подрул
ил к дому.
     Тополь сидел  на лавочке у крыльца, курил и щурился на  солнце.  Был он
ужасно длинный  и  на первый  взгляд Удивительно нескладный, особенно  когда
сидел, сложившись весь под острыми углами, как кузнечик. Потрепанные высокие
армейские башмаки приблизительно  сорок  восьмого размера, вытертые  кожаные
брюки, ковбойка с закатанными рукавами, очень смуглая кожа, лицо  в морщинах
и седоватый  ежик на  голове - то ли  ему  лет  сорок пять, но можно дать и
шестьдесят,  как Штирлицу, если посмотришь внимательно в усталые и печальные
глаза; то ли, наоборот, -  возраст уже пенсионный, а держится молодцом, как
настоящий   спортсмен   "доанаболической"   эпохи.   Улыбка   грустная,   но
обаятельная,  зубы белоснежные,  как у  американского  политика, и в длинных
пальцах  длинная  сигарета  "Мор".  Кто  он?  Ковбой? Разведчик?  Спортсмен?
Путешественник? О! Я понял, какое сравнение будет самым точным. Звездолетчик
дальних  рейсов,  прилетевший  в отпуск на Землю.  Этакий  Леонид  Андреевич
Горбовский, член Всемирного Совета. Полдень. Двадцать второй век...
     "Ну,  вот  ты и  допился,  приятель:  начали оживать потихонечку  герои
любимой книжки детства, которую ты  без  всякой  задней  мысли взял с собой.
Сначала  Майка,  теперь Горбовский... Кто следующий? Держись, старина! То-то
будет весело, когда из всех щелей твоего старого дома полезут негуманоиды".
     И только  одно я знал теперь наверняка:  они  не  бандиты. Еще тогда, в
дороге, я подумал, что Татьяна Лозова не может работать на бандитов. Детский
сад,  конечно,  наивное стремление выдать желаемое за действительное,  но  в
поисках  аргументов я отметил  слишком уж  странный  стиль работы  у  них  с
Тополем. Помилуйте, какая мафия станет вот так вести себя с попавшим к ней в
лапы придурком, каким  бы ценным заложником или носителем  информации  он ни
являлся!  И наконец  этот звездолетчик. Ну,  нет,  ребята, ну,  режьте меня,
мафиози такими не бывают!
     Я вышел из машины без оружия, протянул ему руку и представился:
     - Михаил.
     - Леонид, - ответил он, вставая.
     - А я-то думал поначалу, что вы бандиты.
     -  Мы сами так иногда думаем, - улыбнулся Тополь, наклоняясь за своей
кожаной дорожной сумкой, огромной, такой же нескладной, как он сам, и словно
изжеванной бегемотом. - Пошли в дом. Откроешь дверь, хозяин? А то деревня у
тебя больно шумная. Дюже много народу.
     - да? -  удивился я. - А  мне казалось, тут очень тихо. Я открыл ему
дверь, а  сам  вернулся к машине. Татьяна  стояла, прислонившись к капоту  в
трогательной растерянности, словно  решала, с кем ей теперь держаться рядом:
со мной или с Тополем.
     - Леонид, - спросил я, - а оружие из машины забрать?
     - У вас тут воры, что ли, кругом?
     - Да нет, просто меня так учили: никогда не бросать оружие.
     - Ишь ты! Ну  тогда бери.  В общем,  это  правильно. И, пригнувшись  в
дверях, он шагнул в полумрак сеней.
     В  доме  было прохладно:  все-таки август, а  не  топили уже  давно. Мы
прошли в комнату, сели  вокруг стола.  Молча  закурили. Татьяна  поежилась и
первая нарушила тишину:
     - Печка работает?
     - Две печки, - поправил я, - обе функционируют. Сейчас организуем.
     - Погодите, ребята, - вмешался Тополь, то бишь Леонид, - с печками
вы  без меня разберетесь. Я,  конечно, вижу, что вы сейчас  гашеные, и  даже
догадываюсь, почему. Абсолютно не возражаю, если уже через пять минут вы оба
отправитесь  спать,  но  прежде -  ты  не  сердись, Верба,  -  я  все-таки
представлюсь нашему  новому  другу, а то  он,  боюсь, не  уснет без этого. И
давай договоримся: ты воздержишься от комментариев и сейчас, и потом, вплоть
до моего возвращения.
     - Вас понял, Тополь. Прием, - дурашливо  козырнула моя славная  рыжая
Верба.
     Тополь церемонно поднялся, изобразил легкий поклон,  чуть ли не щелкнув
каблуками, извлек из кармана брюк красную блестящую ксиву и протянул мне.
     - Взгляните, сэр.
     И я взглянул.  Тополь еще что-то такое  говорил,  объясял,  что возьмет
нашу машину,  сгоняет  на  ней  куда-то  и к  вечеру  обязательно  вернется,
обмолвился о каком-то Кедре  и  о возможных радиовызовах, что-то персонально
выговаривал  Татьяне,  но я это все  слышал  вполуха, как если бы  голос его
звучал  за стеклянной стенкой, а по  эту  сторонy  невидимой  преграды  было
только  одно -  красная  книжечка в  блестящем  полиэтилене.  Удостоверение
генерала  майора  ФСБ на имя Горбовского Леонида Андреевича. Наконец ко  мне
вернулся дар речи, и я спросил:
     - Выпить можно?
     - Можно, - сказал Тополь-Горбовский, - сейчас! даже нужно. А вообще,
приятель, придется с этим завязывать и как можно скорее.
     Он достал  плоскую фляжку, снял  с моей полочки три маленьких  граненых
стакашки и расплескал по ним буроватый напиток.
     - Не бойся,  не самогон, - зачем-то пояснила Татьяна, хотя меня в тот
момент устроил  бы  даже денатурат, -  по-моему,  Тополь, кроме  "Мартеля",
ничего с собой не возит.
     - Он, родимый, и есть, - подтвердил Тополь. - За знакомство.
     Мы выпили. Вместо закуски я сказал:
     - Значит, меня вербуют.
     -  Не совсем  так,  Ясень,  просто сейчас нет  времени рассказывать, а
чтобы тебе стало хоть чуточку понятнее...
     Он  замялся, поглядел на Татьяну, и теперь уже она сунула руку в задний
кармашек джинсов, доставая оттуда вторую красную книжечку...
     Вот тут,  ребята, я  и  понял, что пора просыпаться. Ведь документик-то
был не на  имя Лозовой Татьяны Вячеславовны, зам.  директора ЦРУ или  Сикрет
Интеллидженс Сервис (это  бы  я еще  как-нибудь пережил),  --документик  был
(да-да, вы почти правильно догадались!) на имя генерал-лейтенанта ФСБ Малина
Сергея Николаевича, а  фотография  в нем была моя.  Вот вам истинный  крест,
ребята!

     Глава четвертая
     РАЗГОВОР ПРИ СВЕЧАХ

     И снова я  проснулся от жажды.  Глаза,  постепенно привыкая  к темноте,
различили вверху  кривые  неструганые  жерди кровли, темное окошко, заросшее
паутиной, наконец, нависавшие со  всех  сторон клочья сена. В  дальнем  углу
сеновала шуршали  мыши, внизу деловито протопотал прикормленный ежик, сквозь
неплотную дверь  из сеней пробивался свет. Все было очень знакомо. Все. Даже
головная  боль. До  боли  знакомая головная боль -  во  какой  оригинальный
литературный штамп!
     Для начала я решил  вспомнить, какой сегодня  день, а не справившись  с
этой проблемой, задался  вопросами посложнее: когда мы приехали в Уши, зачем
и в  каком составе по какому поводу я надрался, что именно пил и почему лежу
здесь совсем один. Оказалось, что не помню я ровным счетом ничего.
     Не то чтобы  я  сильно  испугался, но сразу  вскочил,  пытаясь сбросить
остатки сна.  Сделалось  как-то неуютно -  уж слишком  глубокая амнезия.  И
хохмы ради я задал себе мысленно вопрос: "Ну а как зовут тебя, помнишь?"
     "Разумеется, - лихо начал я  и запнулся, потому что имя-то я вспомнил,
но оно мне не понравилось, не мое это было имя, но помнил я именно его... --
Сергей Малин.  Малин  Сергей  Николаевич.  Малин..."  - повторял я словно в
бреду и, кажется, уже вслух, когда в сенях звякнули ведра и раздался громкий
голос Белки (то есть. Господи, какой Белки - Татьяны, конечно!):
     - Сережа, вставай, пожалуйста, Леонид приехал.
     И тогда словно кто-то дернул за веревочку, белая простыня амнезии упала
быстрыми складками  вниз, а перед взором моей памяти предстал величественный
монумент  всех событий,  происшедших со  мной за  последние дни - от смерти
матери  до знакомства  с Горбовским. Монумент оказался тяжеловат, голова моя
закружилась, и я рухнул навзничь обратно в сено.
     Что же случилось после знакомства с Горбовским? Здесь не было провала в
памяти,  но  был  какой-то   туман,  неясность  какая-то,  неуверенность   в
реальности  происходившего. Наверняка  я мог  сказать лишь одно: увидев свое
лицо  на  гэбэшной  ксиве, я, разумеется, выпил еще  стаканчик "Мартеля",  а
может, и два.  А потом... Кажется, Горбовский  потом уехал, но мы еще успели
вынуть  из  "Ниссана"  еду  и  даже что-то  убирали в  холодильник, кажется,
Татьяна   сделала   замечательную  яичницу  с  ветчиной,  зеленым  луком   и
помидорами,  нет, с баклажанами, точно --с баклажанами, было очень вкусно, и
мы  снова выпили  за мои генеральские  погоны,  только теперь  уже  какое-то
красное вино (откуда взялось красное вино?), а потом
 пили кофе, должно быть, опять с коньяком, и страшно хотелось спать, и мы пошли
на сеновал, но спать, конечно  не стали,  потому что с этой рыжей бестией да
еще на дурманяще-ароматном сеновале спать совершенно  невозможно, и было нам
опять очень хорошо, и  мы окончательно разгулялись и пошли купаться на пруд,
и  по  дороге  я  показывал  Татьяне  все  местные  достопримечательности  и
предлагал пойти  "за грибами",  но, кажется, в  лес  мы так  и не  пошли,  а
вернулись домой на сеновал с известной целью, а потом с наслаждением хлебали
ледяную окрошку из холодильника, потому что день  был жаркий и больше ничего
не  хотелось. Интересно, когда  и из чего  мы сделали окрошку,  главное, где
квасу взяли,  разве  что  вместо него  использовали пиво  "Туборг"?  Кстати,
похоже,  что  именно  так и было,  потому  что  как  раз после окрошки  я  и
вырубился насовсем...
     А теперь была ночь. И была Татьяна. И был Тополь. И меня звали Сергеем.
Я должен был привыкнуть отзываться на это имя.
     И очень, очень болела голова.
     Слева  от  меня  валялась открытая  баночка пива,  и,  к  счастью,  она
оказалась не пустой. Мне стало чуточку легче, я спустился по шаткой лестнице
и вышел в сени.
     Татьяна  наливала воду в самовар, а Тополь только  вошел, поднырнув под
притолоку, он даже еще не успел разогнуться и сумку свою чудовищную держал в
руке.  Тополь смотрел  на льющуюся из ковшика  в Таниной руке  воду с  таким
пристальным вниманием, словно от этого процесса зависела вся наша дальнейшая
судьба. Торжественность момента  нарушил соседский кот, неожиданно свесивший
с чердака свою большую черную морду и сказавший:
     - Мр-р-р...
     - Ух ты, лапочка, - отозвался Тополь, - пойдем я тебе рыбы дам.
     Он распахнул  дверь, и кот, свалившись с чердака тяжелым черным комком,
охотно ринулся в комнату.
     -  Устал как  собака,  -  вздохнул Тополь.  -  Танюш,  сделай  чайку
поскорее. Настало время поговорить. Серьезно поговорить. Слышишь, Ясень?
     - Слышу. Только башка тяжелая.
     - Выпей таблетку.
     - Таблетки на меня не действуют.
     Это была правда.  Чего  я  только не  перепробовал  в  свое  время,  но
действенными оставались для меня лишь два средства: хороший коньяк или сон в
зависимости от ситуации.  В  остальных случаях мою головную боль  излечивало
время.
     Тополь достал ярко-синюю блестящую облатку и протянул мне.
     -  Эти  помогают всем. Возьми. Запивать только  водой. Таблетка и сама
оказалась ярко-синей,  а название я, разумеется, не запомнил. Зато эффект от
таблетки  запомнил навсегда. Не прошло  и минуты, как  невидимая нежная рука
стерла  в  моей  голове  даже  воспоминание  о боли - так  влажной  тряпкой
протирают  пыльный  плафон, и свет вспыхивает  ярче.  Мне показалось, что  в
комнате  и  впрямь  стало  светлее. Нет,  мне не показалось.  Я  поглядел на
лампочку под потолком и понял, что горит она ярче обычного.
     - Знакомая история, - сказал я. - Сейчас свет погаснет.
     И свет погас. Естественно, во всем доме, точнее, во всей деревне..
     - Это надолго? - спросил Тополь.
     - Возможно, на всю ночь, а то и на сутки. Но могут и сразу починить.
     - Вот и попили чаю из самовара, - грустно констатировал Тополь.
     - Ерунда, - возразила Татьяна, - я сейчас на газ чайник поставлю, а
потом, если хотите, перелью в самовар.  у тебя свечи есть, Сергей, или будем
лучиной пользоваться?
     - Ну, до  лучины  мы  еще не скоро  дойдем,  потому что есть керосиновая
лампа. Но и свечи тоже есть.
     - Давай свечи, - распорядилась Татьяна.
     Вода  на плите  закипела  быстро.  И Тополь принялся  лдовать  над моим
захрюканным треснутым  кофейником (заварочный чайник куда-то запропастился),
подсыпая в него из нескольких коробочек любовно отмеряемь дозы разных сортов
чая.
     Пять свечей -  Татьяна зачем-то зажгла их все - гс ли на столе тихо и
торжественно, создавая в комнате атмocферу таинственного заговора.
     - Слушай, Тополь, а таблетка - это надолго?
     - У  всех  по-разному.  Но на пару часов точно  хватит.  Вообще смотря
какая боль. Такая,  как у  тебя, скорее  всего  уже  и не  вернется. А  если
вернется, так  можно  и повторить.  Только больше двух таблеток в  сутки  не
рекомендуется.
     - А я как-то четыре слопала, - поведала Татьяна.
     - Ну и  чего  хорошего? -  отозвался  Тополь. - Ты у нас и  без того
девушка не фригидная.
     - А что, - удивился я, - влияет на это дело?
     - Еще как! От передозировки люди становятся сексуально агрессивными, я
бы сказал, сексуально неуемными.
     - Иди ты! - сказал я и  посмотрел на Татьяну. Она игриво показала мне
кончик языка и хитро улыбнулась.
     - Слушайте,  - не выдержал я,  - у  вас вообще  секретная служба или
бордель?
     - А вот об этом мы сейчас  и  поговорим. Тополь разлил по чашкам  свой
изысканный  ароматный  напиток и сел к  столу.  Потрескивали  свечи. Дрожали
язычки   пламени.  Колыхались  тени  на  бревенчатых  стенах.  Пахло  дымом,
плавленым воском,  жасмином, смородиновым листом и еще маракужей, что ли, --
в  общем, чем-то  экзотическим.  Я сделал глоток и почувствовал, что  сейчас
начну медитировать.
     - Видишь ли, Разгонов, - проговорил Тополь, закуривая и глядя в стол,
я знаю, что ты не любишь ГБ.
     - Откуда? - поинтересовался я, ожидая ответа типа: "А  я все про тебя
знаю".
     Но Тополь ответил по-другому:
     - Из твоего романа.
     --Да  у  вас  там  что,  мой  роман  входит  в  программу  обязательной
подготовки сотрудников?
     - Где - у нас? - спросил он.
     - На Лубянке, естественно.
     - А мы не с Лубянки, Разгонов.
     - Вот как, - не очень-то я ему верил. - Откуда же?
     - Мы  из Двадцать  первого главка ФСБ.  - Что-то  не слыхал про такой.
Тополь пристально и с интересом посмотрел на меня, но от вопроса удержался.
     - А про него  никто  и не должен слышать. Это новое и  очень секретное
подразделение. Специальная  служба по контролю за специальными службами.  Мы
поставлены над ними над всеми, и в штате у нас только старшие офицеры.
     -  Ну  и что?  -  сказал  я.  - В  некоторых  главках  бывшего  КГБ,
Пятнадцатом, например, тоже служили одни лишь старшие офицеры.
     Тополь вскинул на меня глаза теперь уже с явным удивлением.
     - Откуда ты знаешь про Пятнадцатый главк?
     - Из своего романа, - буркнул я.
     - В романе этого нет, - не приняв шутки, возразил Тополь.
     - Ну  нет.  А  что  это  за  вопрос? Я  не понял. Ты  предлагаешь  мне
расколоться? Заложить хорошего знакомого?
     - Не обязательно.
     -  "Не   обязательно"!  -   передразнил   я.   -   В  вашей  славной
госбезопасности сотни тысяч сотрудников. И  уж  как минимум десять тысяч  из
них треплются не по делу с друзьями за рюмкой чая. Какая разница, кто из них
что сказал? Платить надо  больше, как  на Западе, тогда все будут молчать. А
еще можно на кол сажать,  как при Иване Грозном, - тоже  метод. Или как при
отце народов: сказал лишнее - к стенке! Или куда там? Живьем в печку?
     - С чего ты завелся? - не понял  Тополь. - Упреки не по адресу. Я же
тебе еще раз объясняю: ты будешь работать не на ГБ и не на военную разведку.
     - А я этого  пока не понял. Весь букет  новых спецcлужб в нашей стране
--  это  либо  бывшая ГБ,  либо  ГРУ, как  бы они  там ни  разваливались  от
переизбытка демократии и разубедить меня в этом будет очень непросто.
     - Я постараюсь, - скромно сказал Тополь.
     А Татьяна подтвердила решительно:
     - Он постарается.
     -  Ну,  валяйте,  - согласился я.  - Буду задавать вопросы.  Хорошо?
Допустим, вы - Двадцать первый главк. Директору ФСБ вы подчиняетесь?
     - Да нет же! Двадцать первый  главк  ФСБ - это условное название. Ну,
вроде  как восьмое  чудо света или  там Четвертый Интернационал.  Нет такого
главка в  структуре сегодняшней  ФСБ. Мы пользуемся удостоверениями и вообще
всеми  правами сотрудников службы безопасности просто  для удобства работы в
этой стране. В других странах мы пользуемся другими удостоверениями.
     - Ага. Значит, вы международная организация. Понятно. Но кому-то же вы
подчиняетесь?   Совету  Объединенной   Европы,   Интерполу,   Международному
валютному фонду, Совету Безопасности  ООН, ну, я не знаю, лично генеральному
секретарю, в конце концов!
     -  Эх,  Разгонов!  Боясь  показаться законченным  параноиком с  манией
величия, не стану говорить, что мы над всем  этим, скажу мягче: мы в стороне
от  всех  этих  организаций, мы - отдельно. Двадцать  первый  главк  - это
российское подразделение  Международной службы контроля  (МСК),  или  службы
ИКС, как еще  мы  ее  называем по первым буквам  английского наименования --
International Control Service. Служба возникла...
     - Стоп, стоп,  стоп, -  прервал я его.  - В  общем,  масонская ложа,
иезуитский орден, Союз Девяти и так далее. Все понятно. Наверно, не обошлось
и без зеленых человечков.
     - Обошлось, - спокойно возразил Тополь.
     -  Слава Богу! Но  я  не  поэтому тебя  прервал.  У меня  вопрос,  так
сказать, о порядке ведения. Если ты рассказываешь мне  сказки, то, по-моему,
момент не очень подходящий, да к тому же по части сказок я сам специалист. А
если все  это правда, то, извини, почему я должен  ее знать? Меня что, убьют
через полчаса, потому что роль свою я уже для вас выполнил? Или мне все-таки
предстоит поработать, но никто не спросит, хочу ли я этого?
     Тополь надолго замолчал.
     -  Слушай, Верба,  - произнес он наконец, - а  какой дотошный парень
попался!
     - Писатель, - вздохнула Татьяна.
     - Ну  и что -  писатель? Кто у нас  не писатель? И он опять  замолчал
надолго.  Я  успел выкурить целую сигарету,  прежде  чем он разродился новой
фразой:
     - Ну так  вот,  дорогой мой Ясень. Сергей  Николаевич Малин - это  не
твой  кагэбэшный  псевдоним, как ты изволил давеча  выразиться. (И  когда  я
успел  так  выразиться?)  Это на самом деле  был  такой  человек.  Утром  ты
оказался  невнимателен и, я бы  даже  сказал, недогадлив,  чем,  признаться,
удивил меня. Там же не твоя фотография, Разгонов.
     Вот это да!  Вот это  промах!  Действительно,  люди от  любви  глупеют.
Правда, я поглупел не только от любви. Было от чего и совсем задвинуться.
     Я  достал  свою красную книжицу и еще раз поглядел  на фото. Да нет же,
лицо мое, ну ей-Богу!  А вот пиджак,  галстук... Господи, как же я сразу  не
заметил! Из-за этого  досадного промаха до меня даже не сразу дошло главное,
что сказал Тополь, а он между тем продолжил:
     - Так вот. Сергея  убили.  Три дня назад. Но мы  хотим, чтобы  об этом
никто не узнал.
     Теперь уже я замолчал надолго, переваривая услышанное.
     - На, выпей, - предложил Тополь, плеснув в стакан коньяка.
     - Ты же сказал завязывать.
     -  Правильно.  Но  это алкоголикам следует резко выходить  из запоя. А
обычным пьяницам из состояния похмелья рекомендуется выползать очень плавно,
потихонечку.
     Я  выпил  и  произнес.  Тихо  так  произнес,  ни  к кому  конкретно  не
обращаясь:
     - Стало быть, тень воина.
     Собственно, это были мысли вслух. Вольная ассоциация. Но Тополь понял.
     - Ты  имеешь в  виду фильм  Куросавы? Да,  что-то  вроде  этого. Ты
абсолютный  его  двойник.  Даже  наш  антрополог  подчеркнул,  что  подобные
совпадения встречаются очень редко.
     -  Прелестно,   -   сказал  я.   -   Редчайший  экземпляр  yникальный
биологический вид - двойникус натуралюс.
     И кем  же мне суждено  теперь  быть? Кем  был ваш  Сергей?  Императором
Японии? Прокуратором  Иудеи? Президентом Тасеевской партизанской республики?
Или надо брать выше?
     - Бери выше, Разгонов.
     - А что это за Тасеевская республика? - поинтересовалась Татьяна.
     - Была такая в Красноярском крае в  девятнадцатом  году. А когда я там
лес валил шестьдесят лет  спустя, как раз  ее юбилей отмечали. И на какой-то
пьянке меня избрали почетным президентом.
     - Ты еще и лес валил в Сибири? - удивилась Татьяна.
     -  Ах, где  я только  не был,  чего я  не изведал,  ах, сколько душ  я
загубил!.. Слушай, Тополь, эта твоя таблетка - она с алкоголем как?
     - Нормально, - сказал Тополь. - Очень весело.
     - Ах ты, зараза! Ну, ладно. Так кто он был все-таки, ваш Сергей?
     - Выражаясь  в уже понятных  тебе  терминах,  Сергей  был  начальником
Двадцать первого главка.
     - Отлично,  - сказал  я. - Значит,  теперь  вы  все мои подчиненные.
Почему сидите в присутствии начальника?! Встать! Выходи строиться!
     - Ну, брат, начальником ты  станешь, конечно,  не сразу. Ясень ведь по
первое был диссидентом, потом агентом, потом суперагентом и лишь после этого
-- шефом спецслужбы.
     - Нет,  - заартачился я, - так не пойдет! Мы  так не договаривались.
Агент из меня никакой. Я от природы человек добрый, мягкий и очень открытый.
Руководить могу. Гуманно и  мудро.  А шпионом работать - фу, какая гадость!
Не мое это дело.
     -  Агентами не рождаются, - серьезно и строго объяснил Тополь. - Ими
становятся. И в нашей конторе умеют сделать суперагента из любого человека.
     - Ну, тогда ладно, - продолжая дурачиться, согласился я.
     Я не верил ему. Не верил фантастическим сказкам про восьмое  чудо света
--  Двадцать  первый  главк.  Однако  история  с  двойником,  кажется,  была
настоящей.  Иначе  как  еще объяснить, зачем  я  им понадобился?  И ветровое
стекло  "Ниссана"  было вполне  реальным,  и  немыслимые  синие  таблетки...
Ощущалась огромная сила, стоящая за этим нескладным звездолетчиком Тополем и
этой шальной фигуристкой  Вербой. Оставалось только понять, кто  же за  ними
действительно стоит и чего они на самом деле добиваются. А  путь к пониманию
был у меня только один -  согласие на все их условия, работа с ними. Строго
говоря,  у меня  вообще не было  выбора.  Я слишком серьезно вхлопался в эту
историю. Татьяну я уже просто любил, по-настоящему любил,  не вру. А Тополь,
честно говоря, был мне искренне симпатичен. С образом гэбэшного офицера (а я
знавал  одного при  личном контакте) он  у меня  никак не  монтировался.  Уж
скорее вспоминался придуманный мною накануне  Центральный Комитет бандитской
партии бывшего  Советского Союза.  Может, их пресловутая  служба  контроля и
была на  самом деле международной мафией, но, если Генеральным секретарем ЦК
у них Тополь, а одним из членов Политбюро - Татьяна, я готов вступить в эту
мафию-партию  даже  рядовым бойцом.  А  еще  каким-то  краешком  сознания  я
понимал:  бежать невозможно. Я уже слишком много знаю,  и,  если побегу, они
будут  стрелять.   Люди  они,  конечно,  замечательные,  может,  потом  даже
всплакнут, но  огонь  откроют на поражение,  обязательно откроют. Потому что
инструкция. И потому что привычка - вторая натура. И все-таки я оставался с
ними  не  за  страх,  а за совесть,  точнее - за  любовь.  За любовь  и  за
любопытство.
     Свечи уже догорали. Я закурил последнюю в пачке сигарету и спросил:
     - Так что я должен делать, ребята?
     - Молодчага, Ясень!  Мне  нравится твой  вопрос. Отвечаю: завтра у нас
день отдыха и  общей подготовки, а вот послезавтра - ответственная операция
по захвату убийцы Ясеня.
     - Ясеня?
     - Да, твоего двойника.
     - И вы так быстро узнали, кто его убил?
     - Мы умеем работать, приятель,  -  ответил Тополь по  киношному лихо.
Потом сам улыбнулся этой хвастливои фразе и добавил: -  Если честно, то нам
повезло. Но подробности расследования как-нибудь в другой раз, тем более что
оно еще  не закончено. Мы ведь,  как водится, знаем пока только исполнителя.
Его  необходимо  взять, и  взять довольно  хитро, чтобы использовать  не как
"языка", а как  наживку на более  крупную рыбу.  В общем, все, что  надо,  я
объясню тебе завтра  в деталях, а если успеем, расскажу и многое другое, как
говорится, из области лирики. Понятно?
     - Понятно. А этот исполнитель - кто он?
     - Профессиональный киллер высшего класса по кличке Золтан.  Возраст --
сорок  два. Вес -  около восьмидесяти.  Мастер  спорта  по  боксу. Семь лет
службы в спецназе ГРУ. Афган,