т и началась стрельба. Или, наоборот, началась стрельба и погас весь свет, может, оттого и погас, что первый выстрел сделали в люстру либо в распределительный щиток. Сергей собирался лечь на пол, но его опередили, не в том смысле, что заняли место на полу, а в том смысле, что кто-то ударил его тяжелым тупым предметом по голове, и Сергей лег без всякого приказа. Очнулся Малин в незнакомом помещении, слишком просторном и роскошном даже по неаполитанским понятиям. Он утопал в глубоком мягком кресле. Рядом в камине тихо потрескивали дрова, на которых плясали маленькие язычки пламени, а напротив сидел тот самый голубоглазый старик из ресторана. Больше никого не было видно. Впрочем, углы огромной залы терялись в темноте, и Сергей не поручился бы, что теперь за ним не следят. На изящном журнальном столике горели свечи и тускло поблескивали два высоких бокала. Старик взглядом предложил Малину выпить. Сергей ощутил вдруг страшную сухость во рту и с наслаждением сделал большой глоток вина. - Фернандо Базотти, - представился старик. Сергей хотел было представиться в ответ, но что-то остановило его. - Правильно, - сказал Базотти. - Нет смысла представляться. Я знаю, как тебя зовут, сынок. Больше того, я знаю, кто ты, где родился, учился, кем работал, как приехал сюда и зачем. Ты уж извини, практически все русские работают на КГБ, и как только мы узнали, что ты из Союза, просто вынуждены были проверить тебя по всей форме - то есть вколоть психотропный препарат. Да, мы знаем, что это запрещено всевозможными международными конвенциями, а также конституциями разных стран и, вообще-то говоря, Господом Богом тоже, но я тебе сейчас Расскажу кое-что, чего ты никогда еще не слышал и слышать не мог. И тогда, сынок, ты, быть может, поймешь, почему мы позволяем себе так поступать. Поймешь и простишь нас. Малин слушал и лихорадочно прикидывал: верить или не верить? Куда он попал, в конце концов? Итальянская! разведка? ЦРУ? Мафия? Как реагировать? А всезнающий Фернандо Базотти меж тем рассказал о Малине такие вещи, что стало ясно: его заявление - не блеф. Только сам Малин, лично, под действием укола мог рассказать и про вербовку в КГБ, и про желтуху, подхваченную в Пяндже, и про подругу Риту, и про увлечение Стругацкими, и даже про раздавленного мышонка. Ничего этого ни в одном досье (во всяком случае, в таком объеме) быть не могло. Значит, таиться поздно, глупо, бессмысленно, значит, следует и дальше, теперь уже сознательно, выкладывать все начистоту и... очевидно, просить политического убежища. Забавный поворот. Но только все- таки очень хочется знать, кто же теперь вербует его? Коммунистическая идеология - это плохо, отвратительно, но Сергей не так прост, он знает, что возможны вещи и похуже... В политике вообще очень легко поменять шило на мыло. - Кто вы? - произнес Сергей свои первые слова. - Грамотный вопрос, - оценил Базотти. И коротко рассказал о фонде и службе ИКС. - Этой информацией, - пояснил он, - помимо сотрудников службы, владеют только руководители разведок, высшие должностные лица большинства суверенных государств, ну и еще определенный круг людей, специально посвященных по моей инициативе. Ты теперь один из них. - Почему? - ошарашенно спросил Малин, уже предвидя ответ. Он вспомнил, как в разговоре с дядей Семеном придумал суперспецслужбу для контроля над всем миром! Значит, и об этом он успел рассказать под действием дьявольских буржуйских химикатов? Ответ Базотти оказался другим. - Ты мне напомнил моего сына, - как-то по-театральному, подчеркнуто печально проговорил старик, опустив глаза. - Не знаю, чем. Глазами, голосом, манерами... Чисто внешне-то вы не похожи, но я чувствую удивительное внутреннее сходство. Словно его душа переселилась в тебя. Его убили двадцать пять лет назад. А ты родился тогда. Точно в тот день, когда его убили. В котором часу ты появился на свет? - Не знаю, но кажется, утром. - Правильно. Его убили на рассвете. Старик помолчал. Малин совершенно не представлял, что можно сказать в такой ситуации. Наконец придумал: - А можно посмотреть на его фотографию? - Взгляни. Старый Фернандо вынул цветную фотокарточку сына, закатанную под пластик, как документ, из внутреннего кармана пиджака - то ли заранее приготовил к разговору, то ли всегда носил с собой. Марио Базотти на снимке пятьдесят пятого года был само обаяние и молодость: белозубая добрая улыбка на смуглом лице, черные кудри, черные глаза, греческий нос... На Малина не похож, но что-то неуловимое, тонкое действительно роднило двух молодых людей - Сергея и этого итальянского паренька из далекого, по понятиям Сергея, прошлого. А может быть, просто подействовали слова, сказанные загадочным стариком. --.Выверите в переселение душ? . - Возможно, - тихо отозвался старик, и снова они оба долго молчали. - Кем он был? - поинтересовался Сергей, когда гнетущая пауза слишком уж затянулась. - Да так же, как и я, бандитом. Малин вздрогнул. - Да-да, сынок, - подтвердил Базотти. Он упорно продолжал обращаться к Сергею именно так, то ли желая подчеркнуть свое по-родственному теплое отношение к нему, то ли - возникла у Малина и такая мысль - старик уже немножечко спятил и вообразил, что сидит перед ним действительно Марио. - Пойми, сынок, я ничего не собираюсь от тебя скрыть, я, наоборот, хочу, чтобы ты все понял и стал нашим, потому что мне нравятся отчаянные парни, которые, не раздумывая, встают на защиту девчонки, даже если она обыкновенная шлюшка. А еще мне понравилась твоя биография. Поэтому теперь послушай мою и приготовься не задавать вопросов. Договорились? --Договорились. И Фернандо Базотти теперь уже подробно рассказал Малину все, что считал нужным. О себе, о своих взглядах и замыслах. Он говорил неторопливо, спокойно и, как сказал бы школьный учитель, с выражением, он говорил как член тайного общества, зачитывающий торжественную клятву, или как актер, декламирующий выученный текст, - речь лилась плавно, красиво, без единой ошибки, и, пока Сергей слушал, у него не раз и не два возникало ощущение, что старик просто излагает зачем-то краткое содержание приключенческого романа с элементами фантастики. Но уж очень созвучна была идея этого романа с его собственными мыслями. А под конец - это было как озарение - он вдруг понял: все правда, чистейшая правда. Как озарение... Да, это был не логический вывод, но и не слепая вера фанатика, и даже не эмоциональный резонанс с другим человеком, какой бывает между влюбленными или очень старыми друзьями, - это было прикосновение к высшему знанию на сверхчувственном уровне. Формулировку Сергей придумал позже, а тогда он просто впал в странное эйфорическое состояние. Ну, например, как человек, проживший полжизни в черно-белом мире и вдруг впервые увидевший все цвета радуги. Собственно, это чувство впервые посетило его, когда он несколько дней назад вышел из самолета в Риме, прошел по телескопическому трапу в здание международного аэропорта Фьюмичино и вздрогнул, зажмурился, задохнулся от невозможно ярких красок, неожиданно свежего воздуха и приятных запахов, невероятной точности всех линий и удивительного мягкого света, от немыслимой чистоты, красоты, гармонии. И вот теперь был снова такой же шок. Потому что фантастический мир Фонда Базотти и службы ИКС шагнул настолько же далеко вперед от современной западной цивилизации, насколько Запад опередил унылую советскую действительность начала восьмидесятых. Это было невероятно, но это было так. В это приходилось верить. - Разумеется, - поведал старик Базотти в заключение, - я мог бы оставить тебя здесь, но я хочу, чтобы ты работал на нас в России. К сожалению, в СССР пока нет подразделения службы ИКС, однако оно там будет, обязательно будет, и уже очень скоро. Возможно, ты его и возглавишь. Возможно, кто-то другой, но работать с тобой мы готовы в любом случае, если, конечно, ты сам не откажешься. Но я уже вижу, что не откажешься. Настанет время и мы тебя призовем, а пока, ради Бога, не считай себя агентом службы ИКС, для наших целей в России сегодня вполне хватает агентуры ЦРУ и европейских разведок. Считай себя просто посвященным и думай, чем ты можешь помочь нашему общему делу. Ты умеешь думать, сынок. - Спасибо, дедушка, - ответил Сергей как-то очень просто и ласково, без всякой иронии. Ведь назвать его папой было бы странно, да и вообще звучало бы издевкой: все-таки возраст... - Почему дедушка? - улыбнулся Базотти. - Не знаю... простите... непроизвольно вырвалось... по годам-то вы мне точно дедушка. - Не извиняйся, - сказал Базотти. - Мне понравилось такое обращение. Пусть теперь меня так и зовут в России. Ну-ка скажи по-русски. Сергей произнес. - Здорово! - еще раз умилился старый Фернандо. - А теперь запоминай, внучек: если где угодно на земле, в ее не оккупированной коммунистами части, у тебя возникнут проблемы, трудности, ты можешь пойти в итальянское или американское посольство, в крайнем случае в посольство любой другой европейской страны. Просто возле итальянских и американских посольств проинструктированы даже местные полицейские, охраняющие здание, а в представительствах других стран тебе придется настаивать на разговоре с кем-то из сотрудников. Далее ты должен будешь сказать: "У меня сообщение для контрольной службы Фонда Базотти". И упаси тебя Бог переставить хоть одно слово в этой фразе на итальянском или английском языке. На других языках, сам понимаешь, она как пароль не работает. Дальше у тебя спросят номер. Свой шестизначный номер ты обязан помнить, что называется, даже во сне. Номер проверят по картотеке и соединят с нашим человеком. Ему ты и скажешь по телефону условную фразу: "Дедушка обещал помочь". После этого тебе обязательно обеспечат личную охрану, сквозную визу через все границы и транспорт до того места, где буду находиться я, или до любого другого места по согласованию со мной. В принципе по той же схеме ты можешь попытаться действовать и в коммунистических странах, но это будет небезопасно как на первом этапе (проникновение в посольство), так и на последнем (пересечение границ). Малин слушал внимательно и словно впадал в транс. Это было, что называется, с небес на землю. Шпионские будни. Как в Москве, когда его инструктировал майор Потапов. Теперь Сергей почувствовал себя героем романа Ле Карре, и снова его охватило ощущение нереальности. "Господи, чем они меня накачали?" - мелькнула дурная мысль. Он отогнал ее и заставил себя слушать и запоминать. Ведь это уже начиналась работа. И надо было настроиться, настроиться наконец на серьезный лад без эйфорических всплесков и дурацких сомнений. Сразу появились вопросы. - Как я вернусь в Москву? Меня ведь тут же захомутают. - Скорее всего - да, - невозмутимо согласился Ба-зотти. - Но возможны варианты. В любом случае тебе нечего бояться. Ты выпал из поля зрения КГБ всего на полсуток, может быть, даже меньше, если они не вели за тобой непрерывного наблюдения. Сейчас тебя, очевидно, уже ищут, хотя и не обязательно. Они найдут тебя в больнице, куда ты попал после случайного удара по голове во время большой драки в ресторане. Диагноз - сотрясение мозга и полная потеря сознания на двенадцать часов, возможна частичная амнезия. Конечно, они заподозрят самое худшее - перевербовку. И будут тебя проверять всеми доступными им методами. Ты должен постараться пройти эту проверку в ближайшие три дня. Придумай аргументацию, настаивай на детекторе лжи. На три дня хватит действия того препарата, который мы вколем тебе сегодня, ты сможешь спокойно врать. Понятно? В следующие дни придется труднее. Впрочем, возможно, проверки не будет совсем. Но и это несущественно. В любом случае ты будешь теперь у них на подозрении, и тебе вряд ли доверят какое-нибудь новое ответственное дело. Я думаю, это и к лучшему. Всем спокойнее. Учись, занимайся переводами. Жди. Настоящее дело для тебя найдется очень скоро. Если все у нас получится так, как мы задумали, глухие времена в Советском Союзе закончатся буквально через год-два. - То есть? - удивился Сергей. - Все очень просто, - пояснил Базотти. - Коммунистическая идея себя изжила, вступила в стадию маразма. Россия Андропова - это уже агония, стоит только посмотреть повнимательнее на немощного полуграмотного сатрапа, психопата, дорвавшегося до власти и трясущегося над нею. Он уже абсолютно не способен удержать власть. Империя рушится. Большинство людей на планете пока не замечают этого, но поверь моим источникам информации: смерть вашей системы неизбежна. Просто для того, чтобы гибель коммунизма не стала гибелью всего человечества, нужно вовремя подтолкнуть весь процесс в правильную сторону. Вот этим мы и занимаемся сегодня. Вот в этом ты и должен будешь помочь нам через год или два. Базотти ошибся. Но только по срокам, а не по сути. По сути он оказался абсолютно прав, и Сергей не однажды потом, уже в перестройку, вспоминал эти его слова, такие невероятные в восемьдесят втором, такие трудно воспринимаемые тогда даже им, весьма осведомленным диссидентом, и такие пророческие! Неужели перестройка действительно зарождалась здесь, на красивой старинной вилле в Неаполе? История не дает однозначных ответов. На ее повороты, особенно такие крутые, влияет слишком много факторов... - Настает время прощаться, - торжественно произнес старик Фернандо. -- Пока ты будешь в Москве, мы, конечно, постараемся обеспечить твою безопасность. Но внутри КГБ делать это намного сложнее. Так что лучше не работай у них в штате. Постарайся избежать такого варианта. Ладно? И... удачи тебе, сынок! В Москве он написал отчет. И прошел несколько допросов. И проверку на детекторе лжи тоже прошел. И был в итоге отпущен с легким выговором за несанкционированное посещение борделя, за аморалку, по существу, но как внештатника, да еще неженатого, его всерьез за это наказать не могли. Так то ли закончилась навсегда, то ли прервалась его гэбэшная карьера. Однако на Лубянке не говорят "прощай", там всегда говорят "до свидания", поэтому следовало заниматься своими делами, но быть, как пионер, всегда готовым. Таинственная история с могущественным Фернандо Базотти все больше казалась сном. Она до такой степени не вписывалась в обыденную жизнь, что представлялось нелепостью, безумием рассказывать кому-то про ночной разговор в огромной зале, про черный "Роллс-Ройс" со шторками и молчаливым водителем, доставивший его в городскую больницу, где ему был немедленно сделан еще один укол, после чего сразу настало утро. И был встревоженный Джованни у постели, и торопливые сборы, прощание в аэропорту, благодарности, напутствия, просьбы, обещания и жуткий шум в голове. Потом была Москва. Полета он не помнил, Шереметьево тоже из памяти напрочь вывалилось. В общем, Сергей всем, даже любимой сестре, даже любимому другу еще по физматшколе Севке Рабиновичу, даже сенсею излагал то же, что выучил для КГБ. Со временем он попытается и самого себя убедить в реальности официальной легенды. И ему это почти удастся. Ведь верить в ту фантастическую ночную перевербовку означало, по существу, медленно, но верно терять рассудок. Такого просто не могло быть. Впечатлительный юноша с неординарной фантазией, первый раз за границей и сразу в такой стране, задание КГБ, шпионские страсти, удар по голове и уколы - все сходится. Наконец, если бы это было на самом деле, неужели же в КГБ (!) не вытрясли из него правду? Трудно было поверить, что у каких-то там макаронников психотропные препараты лучше, чем у Лубянки. Полная ерунда. Нет, амбал в ресторане, конечно, был, а вот дедушка с голубыми глазами -- это уже глюк. Стыдясь самого себя, Сергей задался целью разыскать в открытой печати упоминания о Фонде Базотти, ведь старик уверял, что это официальная организация. Но нигде, даже во вполне либеральных журналах и газетах пятидесятых-шестидесятых годов не было ничего ни о Базотти, ни о фонде Би-Би-Эс. К зарубежным изданиям доступ был сильно ограничен, а главное -- повышенный интерес Малина к итальянской или американской периодике мог бы насторожить КГБ, и Сергей не рискнул приступать к подобным поискам. Попутно, по ходу своей основной работы он пытался обнаружить хоть что-нибудь, но безуспешно. А уж задавать кому бы то ни было вопросы - это вообще исключалось. Произносить вслух имя Фернандо Базотти не позволял Сергею уже какой-то по-настоящему мистический ужас. Словом, когда первого сентября восемьдесят третьего красные, окончательно обнаглев, грохнули южнокорейский "Боинг", когда война в Афганистане со всей очевидностью начала претендовать на то, чтобы называться новой столетней войной, когда по кинотеатрам и баням Москвы железной метлой гуляли страшные проверки и еще более страшные слухи о них, а в магазинах повсюду стояла "андроповка" за четыре семьдесят (вместо самой дешевой "брежневской" по пять тридцать), - вот тогда Малин почувствовал, что империя зла не разрушается, а, совсем наоборот, крепнет день ото дня, и сделалось ему душно до безнадежности. И дядя Семен впал в глубокий пессимизм, и Севка предрекал тысячелетний рейх с центром в Ленинграде. (Почему в Ленинграде? Бред какой-то!) Только Катюха по молодости лет еще сохраняла некую живость и все рвалась что-то делать и о чем-то писать. Какой уж тут, к черту, Базотти! Образ его, теперь не просто фантастичный, а, можно сказать, фантасмагорический, гротескный, растворялся в памяти, делался зыбким, уходил в историю, но не в историю жизни, а в историю литературы - ненаписанной литературы или в историю психиатрии -- этакий доселе не изученный синдром Малина. Прошло еще несколько месяцев. Легче не стало. Принижался Новый год. Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. 1984. Жуть. Неужели прав все-таки Оруэлл, а не Базогги? Вот когда он написал свое знаменитое "С Новым годом, уроды!". Знаменитым оно стало позже, много позже... А тогда было только гадостное предчувствие. Новый год наступил. И... ничего не случилось. Во всяком случае, никакой оруэлловщины. Даже наоборот - помер Андропов в качестве подарка к зимней Олимпиаде. И Сергей, тупо пялясь в экран телевизора на саночников и бобслеистов (ведь даже лыжников сочли недостаточно траурными, а уж хоккеистов и фигуристов - Боже упаси!), грустно размышлял, одновременно потягивая пиво: "Я придумал Базотти, или Базотти придумал меня - какая разница! В этой стране не будет тысячелетнего рейха - в этой стране будет тысячелетнее болото. Тихое, теплое и зловонное. Разумеется, засасывающее и, разумеется, ядовитое. Андропова сменили на Черненко, как меняют в патроне перегоревшую лампочку, а люстру оставили и вообще всю обстановку оставили, даже пыль смахнуть никто не догадался, да и зачем - лень, тем более что Андропов был лампочкой кварцевой, ультрафиолетовой, обжигающей, а этот новый старпер рассчитан ватт на пятнадцать, как для сортира в коммуналке, да и эти пятнадцать ватт светятся с недокалом. Легко-легко катились эти страшненькие мысли, как бобслей по сараевскому желобу. Да, тихий получился год - восемьдесят четвертый, для страны - тихий, а для Сергея случилось в том году целых три взрыва, три события. Первое было в марте. В старой книжке, посвященной разоблачению венгерской контрреволюции пятьдесят шестого года, наткнулся он на имя Дьордя Балаша. Имя это стояло рядом с именем Имре Надя - главного врага социализма и всего прогрессивного человечества. Малин вздрогнул. Он мог бы поклясться, что никогда раньше не читал ничего о венгерских событиях и никто, никто не рассказывал ему о Балаше. Значит, все-таки есть на свете Фернандо Базотти, раз существовал реально человек, чья фамилия дала вторую букву "Би" в названии фонда. Значит, все это по правде. Это был взрыв, настоящий взрыв, хотя потом Сергей не раз убеждал себя в том, что человеческий разум - штука загадочная и выкидывает иногда фортели и почище; ложная память, память предков... и вообще Балаш у венгров - почти как Иванов, можно и случайно придумать такую фамилию в горячечном бреду. Но рассуждения рассуждениями, а лед уже тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся в малинской голове. Началась очередная оттепель, быть может, в самое неподходящее время, но началась. Он снова захотел жить и бороться. И он был готов ждать. Дождался, правда, другого. Событие второе. Май. В свои неполные двадцать Катюха выклянчила-таки командировку в Афган. Ну, не совсем в Афган, в Кушку на самом деле, но среди журналистов ходили слухи, что граница там прозрачная и с аккредитацией от Министерства обороны можно попасть на ту сторону вполне официально. Скорее всего это была трепотня, но Катюха проверить слухи не успела. Уже на второй день ее пытался изнасиловать обкурившийся русский солдат из инженерного батальона, и с тяжелым ножевым ранением в грудь Катюху доставили сначала в местный госпиталь, затем в Мары, а еще через четыре дня, когда прилетел Сергей, самолетом отправили в Москву. Подключили всех знакомых врачей, и Катюха полностью выздоровела. Даже сумела избежать депрессии, которая обычно следует за навязчиво повторяющимися кошмарами. Кошмары были, а любовь к жизни осталась. Даже осталось желание рвануть еще куда-нибудь. Ну что тут скажешь - молодость! А вот Сергей уже не чувствовал себя таким молодым. Когда много думаешь, стареешь гораздо быстрее. А он от случившегося просто озверел. Вдруг совершенно расхотелось читать, переводить, писать, на тренировках он сделался агрессивным, Рамазан едва справлялся с его эмоциями. Шахматы и гитара, как в былые времена, уже совершенно не успокаивали. Хотелось только одного - взять в руки оружие и стрелять, стрелять, стрелять... В кого? Зачем? Да в них же, в них, гадов, во врагов. Только где он, этот Базотти, где его хваленая спецслужба? Сергей готов сражаться! Но прямо сегодня, сейчас. Иначе - перегорит, сопьется, сделается равнодушным... И он уже стал подумывать, а не пойти ли наконец иа тихую улочку Веснина или на шумное Садовое кольцо, ие ломануться ли, черт возьми, в одно из обозначенных посольств, а все пароли и свой шестизначный номер он ведь по-прежнему помнил назубок, как телефон любимой девушки. Почему-то он придумал себе, что будет прорываться на территорию Америки на улице Чайковского в день четвертого июля. Глупость ужасная: почему именно в праздник? И вообще итальянское посольство, разумеется, охранялось гэбэшниками не так усердно... К счастью, он никуда не пошел. Всесильный комитет словно видел ситуацию на ход вперед. Событие третье. Июнь. Закончен четвертый курс. Подошло время практики. Что же, опять в Италию? Или он теперь невыездной и будет сидеть в Москве? Фигу! Не то и не другое. Пришла повестка. Он снова лицезрел майора Потапова. Пардон, подполковника Потапова. Теперь уже в кабинете в Ясеневе и без Зубарева. - Португальский знаете? - спросил Потапов неожиданно. - Нет, - быстро ответил Малин. - А испанский? - Слегка. Читаю со словарем. - Слушайте, Малин, что вы прибедняетесь? У вас английский, итальянский и французский - свободно. С вашими способностями вы по-португальски заговорите через три дня. - Если надо будет, заговорю, конечно, - согласился Сергей. - Вот и славно. - Подполковник сделал паузу, и Малину подумалось, что он сейчас добавит нараспев, как в "Обыкновенном чуде": "Трам-пам-пам". Но Потапов добавил другое: - Поедете в Анголу. Он не спросил, хочет ли Малин ехать, он просто сказал: поедете. : Но Малин хотел, даже очень хотел в тот момент и потому сразу выпалил: --Когда?! - В сентябре. - Нормально. Катюха успеет поправиться... Малин как бы разговаривал сам с собой, но Потапов откликнулся: - Думаю, что да. Тогда Сергей словно проснулся и спросил: - Какое будет задание?. - А никакого, - ехидно улыбнулся подполковник Потапов. - Языковая практика. Вы же этим летом проходите месячные сборы и получаете офицерское звание. Так что призовет вас обычный райвоенкомат, по вашей специальности. Вы ведь, кажется, переводчик? А сюда я вас вызвал просто для того, чтобы вы не вздумали увиливать от военной службы. Офицеры запаса известно у нас какие: тысячу поводов придумают, чтобы закосить. У вас, Малин, это не по-лу-чит-ся. Курировать вас будет другое управление - по линии военной контрразведки. Все. Идите пока. Оказалось, что не пока. Больше Малин никогда не видел подполковника Потапова. Лет пять спустя пытался из любопытства выяснить, где он. Оказалось, сидит резидентом на Филиппинах, ну а потом, когда органы начало лихорадить после девяносто первого, следы Потапова так и затерялись где-то в Юго-Восточной Азии. В этом месте нумерация листов, подшитых к очередному тому малинского "досье", откровенно сбивалась и после пропуска к очередному листку была подколота записка на зеленоватой бумаге, написанная рукой самого Ясеня: "Я очень люблю и уважаю своего боевого друга Сашку Курганова, но все, что он пишет об Анголе, - это полная херня. Листы забрал. Выберу время, напишу сам и подложу сюда же. Все-таки, ядрена вошь, потомки читать будут!" Подпись стояла дурашливая - "Ясен", как бы с кавказским акцентом и с намеком на второй смысл. Оставалось непонятным, написал-таки Сергей об Анголе или не успел? Я пометил себе выяснить этот вопрос у Вербы и двинулся дальше. Когда еле живой, оборванный и голодный он сошел на берег в торговом порту Неаполя, первым движением души было искать Фернандо Базотти тут же сразу начав спрашивать о нем у местных грузчиков и полицейских, но Малин взял себя в руки, призадумался и понял, что ехать надо в Рим. Таможню он проскочил каким-то чудом. "Браунинг", который берег с Луанды, загнал мичману Пьетро за полсотни долларов вместе с патронами, и это был теперь его НЗ, зашитый вместе с советским военным билетом под подкладкой итальянского матросского бушлата. Он решил, что должен заработать еще немного денег, и из последних сил таскал какие-то мешки, очевидно, с левым грузом за паршивые тридцать тысяч лир. Груз официальный возили карами, и там ловить было нечего. Наконец он позавтракал в портовой пиццерии, выпил дешевого красного вина и в тот же день автостопом добрался до Рима. Старинный дворец на Пьяцца Фарнезе, куда его направил некий радушный итальянец, оказался посольством Франции. После чего, поплутав в узких улочках, он дважды (или трижды?) переходил по мостам Тибр и безумно долго шлепал по роскошной Виа дель Корсо, прежде чем другой радушный итальянец наконец объяснил ему, куда надо идти. Карабинер у посольства Соединенных Штатов осматривал его крайне подозрительно, и, боясь совершить роковую ошибку, Сергей не только велел передать по начальству слишком давно заученный и уже казавшийся полной бессмыслицей пароль, но и предъявил охраннику свои советские документы, пояснив на отличном итальянском свою причастность не просто к Советской Армии, но и к КГБ и даже ГРУ. Последнее было легким преувеличением. Трудно сказать, что произвело на офицера самое сильное впечатление, однако он связался с кем-то по телефону, и уже через две минуты Малина вышла встречать целая делегация. Причем один из американцев даже приветствовал его по-русски. Господи, каким грязным, каким не соответствующим чувствовал он себя на этих чистых лестницах, в этом светлом просторном кабинете! - Пожалуйста, ваш шестизначный номер, - пропела очаровательная девушка, ну прямо Орнелла Мути, сидящая на высоком крутящемся стульчике возле некоего подобия телевизора или осциллографа на большой подставке и огромного телефонного аппарата. Он еще не знал тогда, что это называется компьютер и факс. Обстановка была жутко непривычная, но свой номер Сергей вспомнил мгновенно - собственно, он его никогда и не забывал. Проверка в компьютере заняла какие-то секунды, девушка заулыбалась еще лучезарнее. Солидный, убеленный сединами господин, явно старший по положению среди встречавших (как выяснилось потом, это был помощник посла по национальной безопасности), чуть не встал по стойке "смирно", повернувшись к Сергею и буквально вытянувшись в струнку. Раздался сигнал зуммера. Девушка подала трубку радиотелефона. - How are you? - по-дружески приветствовал его голос по ту сторону... хотелось сказать, провода, но провода не было. Может, по ту сторону океана? - Дедушка обещал помочь, - проговорил Сергей вдруг задрожавшим голосом и почему-то по-итальянски, потом решил повторить по-английски, но от полноты чувств неожиданно для самого себя перешел на родной. Все вокруг заулыбались по-доброму, а он почувствовал, что слезы наворачиваются на глаза. Совершенно ни к месту (или к месту?) вспомнились строчки из Маяковского: "Если бы выставить в музее плачущего большевика..." А потом все поплыло у него перед глазами, ноги вмиг ослабели, и он чуть не потерял сознание. Его отпаивали бренди с лимоном, когда на связь вышел Дедушка. При разговоре с ним присутствовал только помощник посла. Дедушка не просто вышел на связь, но даже появился на экране (телевизора или компьютера - Малин тогда не понял) и ласково спросил: - Что случилось, сынок? - Я удрал из Анголы. Я дезертир, военный преступник, мне, наверно, грозит расстрел. - Это решаемая проблема, сынок. Ты хочешь стать невозвращенцем? - Да вовсе нет! Я как раз хочу стать возвращением, по-русски такого слова не существует, оно звучит противоестественно, но я хочу, страшно хочу вернуться. - И эта проблема в принципе решаемая, - улыбнулся Душка. - Но есть одна нерешаемая, - грустно сказал Малин - Это какая же? - Базотти удивленно поднял брови - Скорее всего теперь я буду вам не нужен. - Почему? - озадаченно спросил Дедушка. - Потому что я больше не хочу убивать. Да и не смогу наверно. Фернандо Базотти примерно полминуты, не проронив ни одного слова, изучал Малина внимательным скорбным взглядом. Сергей только теперь заметил направленный на него глазок видеокамеры. - Это как раз то, что нам нужно. Не убий - наш главный принцип. Мы все не хотим убивать. Большинство так же, как ты, потому что больше уже не могут, а некоторые просто потому, что с самого начала не хотели. - И что же, вам удается никогда никого не убивать? - Ну нет, конечно. Для спецслужбы это невозможно. У нас бывают убийства в бою и при захватах, при обороне объектов и при самозащите, иногда, в исключительных случаях (когда больше ничего нельзя сделать), у нас бывают даже политические убийства слишком хорошо охраняемых лиц, но у нас никогда не бывает казней, не бывает устранения нежелательных свидетелей, сведения счетов, терактов со случайными жертвами и убийств для устрашения. - А что же вы делаете с врагами? - не поверил Малин. - У нас хорошие тюрьмы, сынок. Очень хорошие. Из них еще никто не убегал. Но об этом мы поговорим, когда ты прилетишь сюда. Ладно? До скорой встречи во Флориде. Базотти кивнул, и экран погас. - У вас до самолета еще четыре часа, мистер Малин, - сообщил помощник посла. - Вас сейчас отвезут в отель, где вы сможете принять душ, переодеться, пообедать и отдохнуть. О'кей? Должно быть, только в этот момент Сергей наконец понял, что у него начинается еще одна новая жизнь. Третья, пятая, восьмая? Он уже сбился со счета. И все-таки настолько новая, пожалуй, впервые. Потом была Флорида, и школа в Лэнгли, и стажировка в Лондоне, и командировка в Сальвадор с обкаткой полученных навыков в условиях, приближенных к боевым, на столько приближенных, что Сергею чуть не снесли голову мачете, и на память о той истории остался у него большой грубый рубец на шее. Было знакомство с лучшими библиотеками, архивами и музеями мира и присутствие на сверхсекретном совместном совещании руководства ЦРУ и якудзы -- японской мафии или спецслужбы (кто бы еще знал, как правильнее называть -- нет у нее прямых аналогов ни в Америке, ни в Европе). Были высшие элитные курсы спецподготовки в Моссаде. И наконец несколько недель на пляжах Сицилии и на Гавайях, когда можно было спокойно подумать о многом, взвесить все "за" и "против", спланировать дальнейшую учебу и работу, поговорить с Дедушкой по телефону и лично с его лучшими сотрудниками и друзьями, отдыхавшими вместе с Мали-ным. Подходил к концу тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Уже второй год на родине Сергея Генсек Горбачев размахивал со всех трибун так называемыми перестроечными лозунгами, и, конечно. Малин следил за событиями в Союзе, но борьба с алкоголизмом методом вырубания виноградников, приведшая только к появлению "петли Горбачева", традиционные партийные чистки и отмывание мафиозных денег по первой модели хозрасчета не слишком вдохновляли его. Империя зла оставалась империей зла. И, вспомнив однажды придуманное сравнение, Сергей сформулировал для себя: в том же сортире еще раз заменили лампочку - теперь она была яркая, отлично сделанная, похоже, импортная, и вроде бы вполне безопасная. Дальних целей Горбачева Сергей не разглядел, как и большинство людей на планете, а Дедушка, очевидно, с умыслом не допускал Малина к той секретной информации, которая могла бы пролить свет на стратегические планы нового советского лидера. Дедушка ждал, когда Сергей догадается сам. И Сергей догадался. Он читал какой-то доклад Горбачева, по-видимому, к очередной годовщине Октябрьской революции - он не эапомнил точно, ведь в самом докладе ничего особенного не было, но удивительным образом между строк Малин вычитал там смертный приговор коммунизму. И, мгновенно пробежав по логической цепочке, он самым естественным образом уперся в потрясающую мысль. Сидел тогда в лаборатории научного центра Фонда Би-Би-Эс Колорадо, Дедушка как раз находился тут же, и Малин ворвался в кабинет Спрингера как ошпаренный с газетой "Правда" в руках. --Я понял! - проговорил он, от полноты чувств перейдя на заговорщицкий шепот. - Мы должны делать ставку персонально на Горбачева. Именно он поможет нам создать филиал службы ИКС в Москве! Дедушка улыбнулся своей знаменитой загадочной улыбкой. Он уже больше-года думал об этом. В феврале восемьдесят седьмого года Малин был назначен руководителем советского филиала службы ИКС и вернулся в Москву. По личному распоряжению Генсека он получил звание полковника КГБ, солидную должность и кабинет на Лубянке с полагающимися по рангу аппаратами спецсвязи. Соответствующий приказ за подписью Чебрикова в архивах хранился. Но все это была мишура, ширма, отмазка. Не существовало ровным счетом никаких документальных подтверждений создания советского подразделения Международной службы контроля. И тем более ни одна живая душа не смогла бы ответить на вопрос, как удалось уговорить самолюбивого и самоуверенного Горбачева поделиться неведомо с кем таким огромным куском собственной власти. Глава тринадцатая ПОРА ТОПОЛИНОГО ПУХА Тополь ввалился ко мне в кабинет ранним сентябрьским утром. Вместо девушки, приносящей кофе. И поздоровавшись, сообщил: - Я приехал. Сообщил по-английски. Мне это сильно не понравилось, и так же по-английски, очень по-английски я спросил: - Плохие новости? - Весьма - ответил Тополь. - Может быть, ты нальешь мне кофе? - Кофе еще не принесли. Есть виски. "Чивас Ригал". Наш диалог стал напоминать бездарный текст из какого-нибудь американского боевика, и Тополь решил разрушить его нестандартной фразой: - А боржоми у тебя есть? - Ты чо? С дуба рухнул? Откуда в Лондоне боржоми - выдал я еще более нестандартную фразу на чистом русском. - Жаль. Виски я люблю пить с боржоми. А так - лучше коньяку. Он достал свою традиционную фляжку, и я почувствовал, что дело совсем хреново. Тополь категорически осуждал тех, кто пьет по утрам в рабочее время, - для этого, читал он, требовались исключительные причины. И было ясно, что уже второй раз за очень короткое время нашего знакомства такие причины у Лени Горбовского возникали. - Что случилось? Он не ответил. Плюхнулся в кресло, задрав чуть ли не выше головы свои острые коленки кузнечика, хлебнул из горлышка, жестом попросил у меня стакан и наконец глубокомысленно произнес: - Пора тополиного пуха. Я вспомнил, что в Москве пора тополиного пуха наступает где-то в июне, и спросил: - В Лондоне? - При чем здесь Лондон? - раздраженно сказал Тополь. - Во всем мире. Я просто имею в виду, что скоро от нас останется только пух. Да перья. - И от Вербы? - поинтересовался я, демонстративно не приняв сугубо шуточный разговор. -И от Вербы тоже. Разве она не пушистая? --Да, согласился я, - верба - это такие маленькие белые комочки, очень трогательные, а листья ее еще больше похожи на перья, чем листья тополя... Тополь, о чем мы говорим? - Мы говорим о том, что наступает полный абзац на тонких ножках. Убили Дуба. - Какого Дуба? - Я чуть было не спросил, не подпоручик ли это из "Похождений бравого солдата Швейка но вовремя сдержал себя: шутки кончились. - Дуб-дубок, самый удивительный парень в нащей команде, - говорил Тополь. - Никто не хотел брать такую кличку, а он сразу предложил ее для себя. Отличное мощное, красивое дерево. Какой дурак придумал, что это символ тупости? Все деревья прекрасны, но дуб - это еще и символ долголетия, надежности, символ власти, своего рода царь деревьев. Дуб, Валерка Гладков, дважды завоевывал чемпионский титул по вольной борьбе, потом закончил юрфак МГУ, работал адвокатом, потом его ГРУ завербовало, воевал в Египте и Эфиопии, сотрудничал с Моссадом, иврит, арабский и амхарский - свободно, в нашей службе - с девяносто первого года. А в девяносто втором в Судане его чуть не укокошили. Чудом спасся. И пустил тогда крылатую фразу: "Причастных убивают дважды". Мол, мы особенный народ, уникально живучий. Глызин любил эти слова повторять. Осокорь. Тоже однажды выползал из клинической... И вот теперь убили, сволочи, Валерку, в секторе Газа убили... - Кто? Кто убил?! - Не знаю. В том-то и дело. Знал бы - давно уже сели бы за стол переговоров. Но с кем? Дедушка - и тот не понимает. Старик, по-моему, просто в панике, а вдобавок еще и в маразме. Объявляет общий сбор по сверхсекретному каналу в то время, когда наши самые тайные операции становятся достоянием гласности. Пора уже не прятаться по углам, а занимать круговую оборону. Пора уяснить, кто против нас играет... Тополь помолчал и сообщил после паузы: - Лично я - прирожденный исполнитель, может, и очень хороший, но исполнитель. А они меня сделали генерал-майором, теперь вообще прочат в главнокомандующие всей службой РИСК. Выбрали. При общем молчаливом согласии на основании возраста и опыта. А при че здесь возраст? И какой я им, к черту, генерал?! Какой я командующий? Я же ни хрена понять не могу без Ясеня. И когда у нас возникали сложные проблемы или кто-нибудь, умничая, а то и от отчаяния задавал вопрос "что делать?", "с чего начать?" или "в чем смысл жизни" ему говорили: "Спроси у Ясеня". Это уже поговорка такая была. А теперь они взяли моду говорить: "Спроси у Тополя". Но Ясень-то действительно отвечал, как Лев Толстой в Ясной Поляне, а я что? Я только могу "забросать осеннею листвой", как поется в песне. Я же элементарных вещей понять не способен. Эх, Михаил, Михаил!.. Кажется, я так и не объяснил тебе, что у нас вообще происходит. - Скажу больше, - скромно заметил я, - ты даже не успел толком объяснить мне, кто вы такие и чем занимаетесь. - Правда? - удивился Тополь. И добавил невпопад: - В октябре. В октябре намечен общий сбор. Дата будет