уточняться. - Очень хорошо. Я должен там присутствовать? - Разумеется. - Очень хорошо. Я там буду. Но чем же вы все-таки занимались все это время? С момента создания вашей доблестной службы ИКС или РИСК. В чем, кстати, разница? - ИКС - это международная служба Базотти, а РИСК - наш российский филиал. Ясень название придумал. Ему нравилось, что одновременно и российское, и интернациональное. И аббревиатура красивая. - Понятно. Ты не уходи от главного вопроса. - Чем мы занимались? - переспросил Тополь. - Мы делали историю, парень. Понимаешь? Мы делали историю. - Правда? Тогда, извини, скажу откровенно: хуеватую историю сделали. Я был категоричен. - Ох, ни черта ты не понимаешь, парень! Да если б не мы все абсолютно все было бы по-другому. Я понимаю, что никакие доказательства не убедительны, но мы действительно влияли на дела последних лет, и, если бы не служба ИКС, не было бы ни Горбачева в восемьдесят пятом, ни Елыш девяносто первом... - А может, было бы лучше? - ядовито предположил я. - Ах, ты не только фантаст, ты еще и философ! - заметил Тополь. -- Представление о том, что хуже а что лучше, у всех, конечно, разное. Но, думаю, многие согласятся, что лучше - это когда меньше убивают. А на площадях убивают меньше, чем в тюрьмах, и в локальных войнах убивают меньше, чем в мировых. Ты придерживаешься другого мнения? - Не кипятись, Тополь. Я пошутил. --Ах, пошутил!.. Он замолчал, похоже, надолго. И тогда я спросил резко, неожиданно, без подготовки: - За что убили Ясеня? - А за что убили Кеннеди? - вскинулся Тополь. - Кеннеди убили по ошибке. Стреляли в губернатора штата Техас Дона Коннели. А бедняга Ли Харви Освальд пропал ни за грош. - Ба! Да ты знаком с секретным докладом Моссада! - Тополь, ты плохо следишь за прессой. Эта информация уже давно попала в открытую печать. Так за что же убили Ясеня? Не темни, Тополь. - А чего уж тут темнить? Я ведь не случайно Кеннеди вспомнил. У людей масштаба Ясеня достаточно много врагов и соответственно еще больше причин для убийства. - Почему же тогда так слабо была организована его охрана? - удивился я. - Ну, во-первых, не так уж слабо, а во-вторых, Ясень. как и мы все, никогда не был публичным политиком. Tут его главное отличие от Кеннеди. Ведь это Политбюро и прочую знаменитую рухлядь охраняло целое Девятое главное управление, а у самого начальника "девятки" охрана состояла всегда из двух человек - кому он, прости меня нужен? Зачем его убивать? В кресло начальника садится бывший зам, и вся контора продолжает исправно работать, не заметив потери бойца, как поется в песне. Тополь выпил уже вторую порцию, быть может, потому непрестанно цитировал песни. - Так что для большинства людей, он был простым начальником гэбэшного кабинета простой сменной деталью государственного аппарата поэтому круг лиц, заинтересованных конкретно в его убийстве вообще предельно узок. Настоящего убийцу, заказчика придется искать среди... ну, может быть, десятка человек то есть тех, кто полностью понимал роль Ясеня в политике. Чувствуешь, почти классический английский детектив? Агата Кристи. Вот только выбрать из этой десятки будет еще посложнее, чем в романах Кристи, потому что все они, эти десять... нет, наверно, их все-таки побольше - человек двадцать, - так вот, все они страсть какие ушлые, будут плести интриги, запутывать следствие подставлять друг друга. Сам понимаешь, речь не идет об официальном следствии -- только сугубо негласное раследование собственными силами при поддержке не посвященной в дело внутренней и международной агентуры. - Видишь ли, Тополь, - сказал я, - забавная штука: чем больше я узнаю нового о ваших делах, тем менее понятным становится то, что я уже понял раньше. Если Ясеня знал такой ограниченный круг людей, какого черта создавать ему двойника? Ближних ведь все равно не обманешь, а дальним, я полагаю, до фонаря, Ясень это или вообще какой-нибудь Баобаб. - Логично. Но, помимо ближних и дальних, есть еще средние. Вот им-то мы и крутим яйца все эти дни, крутим, кстати, весьма успешно. Следствие заметно продвинулось, только они, гады, идут по пятам, не просто идут - еще стреляют в спину. И все-таки, думаю, мы их схватим скоро. - А Дедушка? - спросил я. - Дедушка? - Тополь замолчал, печально глядя на стакан. - Он ведет свое параллельное расследование. Но я же говорю: он в маразме. Фернандо Базотти действительно стал каким-то другим, я иногда просто не понимаю его. Ну вот посуди сам. Мне кажется, ты должен это знать из присланных документов и архива Ясеня. Безопасность Сергея Малина все эти годы обеспечивалась всеобщим страхом перед Дедушкой. Он еще тогда, в восемьдесятом поклялся вывести под корень любую организацию. Да будь то мафия или спецслужба, любую организацию, которая, по его агентурным данным, окажется замазана в убийстве или хотя бы в покушении на Ясеня. Инструкция была доведена до сведения всех руководителей по спецканалам и, разумеется, неофициально, но подействовала сильнее, чем растиражированная телевидением какой-нибудь сверхдержавы. Все в мире знали, с кем имеют дело. Но мир с тех пор изменился, непредсказуемо и очень быстро. Дедушка не учел специфику нашей замечательной страны - страны беспредела. Здесь теперь уже никто и никого не боится. Высшую партийную номенклатуру сменили воры в законе, безграмотные мальчики, национал-экстремисты и низшая партийная номенклатура, тщательно скрывающая свое происхождение - где как. Воров в законе сменили "апельсины" из "новых русских", "не имеющие понятий" то есть не признающие никаких законов, даже воровских. Наконец, опытных сотрудников КГБ и МВД сменили на уровне генералитета вчерашние майоры из Афгана, а на более низких уровнях -- вообще всякая шелупонь полууголовного толка. Беспредел, Миша, полнейший беспредел. И это уже не киношный эффектный образ - это жизнь. В общем, мы с Дедушкой элементарно прохлопали всю эту криминализацию советской власти. Он - в силу незнания нашей истории, мы - в силу слишком большого уважения к авторитету Базотти и присущего всем россиянам романтического оптимизма. Теперь, когда нас окружили и начали добивать, мы по-интеллигентски не желаем мстить, не приемлем принципа "око за око" и панически боимся невинных жертв, отчего невинных жертв становится только больше. - Тополь, - прервал я его, - ты раскис и отвлекся Что ты мне тут политзанятие устроил? Я это все могу в газетах прочесть. Давай по существу. - Нет, Миша, - грустно возразил он. - Ты меня не внимательно слушаешь. В газетах такого не пишут. А по существу... Видишь ли, Дедушка слишком легко и сразу согласился на вариант с двойником. А ведь Ясень был для него как сын родной. Убийцу своего настоящего сына он подвесил вниз головой. Тогда, в пятьдесят седьмом. И сразу после этого провозгласил принцип "не убий". Убивать и в самом деле перестал. И другим не велел. Но продолжал держать в страхе. Неужели за эти без малого сорок - период-то изрядный - он действительно разучился. Или, может быть, раскаялся, научился прощать? Согласись, хозяин крупнейшей спецслужбы в мире похож на бернардинского монаха. Неужели он сейчас испугался большой крови? Да и такая ли уж это большая кровь - где-то обезглавить, а где-то слегка проредитьть распотрошить российские органы правопорядка и мафию. Дедушка ведь умеет не только убивать, сажать, а для некоторых из этой нечисти настоящая тюряга пострашнее смерти покажется. Так вот, я долго думал пока летел из Майами. И Верба думала. Мы оба пришли к выводу, что Дедушка напуган, напуган до дрожи и мокрых штанов. Столкнувшись с тем, что происходит в России он перестал чувствовать себя всесильным. Он элементарно боится мстить за Ясеня, потому что после этого его могут сожрать вместе со всей службой ИКС, месте со всеми лабораториями в Колорадо и со всеми непредставимыми для нормального человека деньгами фонда. А потом еще эта шифровка, которую доставили аж к тебе в деревню... - Ты меня просто пугаешь, Тополь. Выходит, я опять опоздал. - В каком смысле? - не понял он. - Видишь ли, у меня очень корявая литературная судьба. С тем, что я написал в застойные годы, некуда стало пойти в перестройку. Я лихорадочно стал писать новый роман но перестройка кончилась, и он опять сделался никому не интересен. Наконец даже "Подземную империю", изданную в итоге вполне приличным тиражом, уже почти никто не читал, просто потому, что вдруг начисто пропал у нашего народа интерес к фантастике. Так что роман изучали, кажется, одни лишь фэны, да вот еще, выяснилось, сотрудники КГБ. Тогда писатель-неудачник обещает сменить амплуа и в одночасье стать суперагентом и на тебе, пожалуйста: служба, в которую он завербован не сегодня-завтра развалится. Так что же, мне, пока переквалифицироваться в мафиози? - Это твое право, - серьезно ответил Тополь. - Только мы-то еще повоюем. Дедушка просто слишком стар кто-то же должен прийти ему на смену рано или поздно. - Может быть, Михаил Разгонов? - криво усмехнулся я. Тополь хмыкнул. Помотал головой, еще раз хмыкнул - Это сильно. Ясень действительно мог бы прийти ему на смену. Мы все так и думали. Но ты не Ясень.. - А ты не Ясень! А я была так рада... - пропел я подражая певице Анке. - Кто еще мог быть его преемником? Осокорь? Дуб? - Да нет, - оборвал меня Тополь. - Это слишком схематичный подход. Нету здесь никакой борьбы за трон. Под Дедушкой вообще не трон, а этакая раскаленная табуретка, бороться за которую не очень интересно. Ты просто еще слишком во многом не разобрался. Даже мы сами не разобрались. Но одно мы знаем наверняка. Мы поступили правильно, сделав тебя Ясенем. Ты нам нужен, ты даже представить себе не можешь, насколько ты нам нужен! Конечно, кто-то из них разгадает эту феньку, кто-то уже разгадал, но будет много и других, таких, как Золтан и Григорьев, которые обязательно клюнут. Мы их запутаем, заставим совершать ошибки, а это очень важно, это поможет сохранить многие жизни, в конце концов, просто спасти организацию. - Ну, хорошо, - поинтересовался я, - а потом? - Что потом? - не понял Тополь. - Потом я перестану быть Ясенем? - Вот ты о чем... Хороший вопрос. - Еще бы не хороший - я долго думал над этим. - Отвечаю, - сказал Тополь. - По срокам - полная неясность, но на каком-то этапе нашей работы перед тобой, безусловно, возникнет выбор: остаться Малиным или вновь стать Разгоновым. - Если меня до этого не убьют, - рубанул я уже почти озлобленно. - Конечно, если тебя до этого не убьют, - спокойно повторил Тополь. -- Ясень, кажется, мы уже договаривались однажды не обсуждать эту тему. У нас у всех опасная работа, но мы за нее и получаем, однако. По потребностям. И вообще убить в наше время могут и Разгонова. Иванова, и тетю Машу. Разгонова - со значительно большей вероятностью: он все-таки писатель, самбист, коммунист и авантюрист. Не забывай, с чего все началось. - Ну уж нет! - взорвался я. - Началось все гораздо раньше когда вы установили наружку за мной, и изучили мою биографию и биографии всех моих родственников и даже друзей, и оценили, взвесили на ваших проклятых весах все мои отношения с родственниками и друзьями взвесили, поглядели, как стрелочка качается, и Кедр резюмировал: "Интересы службы ИКС и всего прогрессивного человечества явно перетягивают личные интересы Миши Разгонова". Да вы же просто прямые потомки большевиков, кто еще мог вас научить, что общественное выше личного?! Ты бы еще сказал, что у меня вовсе не было-то выбора, точнее - был, но миленький такой выбор - в лучших чекистско-гестаповских традициях: либо я остаюсь за Ясеня, либо меня используют в качестве приманки, а Ясень остается жить под видом своего двойника Разгонова. Вот тут бы уж точно все твои полуближние-полудальние окончательно запутались и от расстройства принялись бы сами себе крутить яй... Внезапно Тополь вскочил, да так резко, что я инстинктивно отпрыгнул к стенке. К счастью, до мордобоя дело не дошло. Он просто схватил бутылку с виски и зашипел, размахивая ею: -Да я тебе сейчас твой "Чивас Ригал" на голову вылью! Ты соображаешь вообще, что говоришь?! Фантаст чуев! Напридумывал, понимаешь!.. В нашей системе так не работают. -Да ну?! Тополь поднял брови, поставил на место бутылку и опустился в кресло. - Ты продолжаешь путать нас и КГБ, - проговорил он. Ну уж нет. - возразил я. - КГБ, конечно, принес мне много зла: Дедушку расстреляли, другой на войне погиб, бабушка умерла в лагере. Лично мне, понятное дело, не пришлось читать книги и смотреть фильмы, какие хотелось, вообще здорово засрали мозги своей лживой идеологией но это все как бы зло абстрактное. Понимаешь? А контора... Я же не идиот, я вижу, что она другая, а контopa поломала мне жизнь, лишила жены. Я знаю, что ты ответишь. Да, подсознательно я сам хотел уйти от своей прежней жизни, да, девятнадцатого августа я, по сути, уже сознательно сделал выбор но это я, а они-то тут при чем: Белка... ну, то есть Ольга. Андрюшка? Им-то за что все это? - Ах во-о-от ты о чем! - протянул Тополь. - Во-о-от я о чем, - передразнил я, - а вы и не подумали. - Обижаешь, - сказал он. - Мы обо всем подумали Обязаны обо всем думать. Работа такая. Так что с Белкой твоей все будет в порядке. Определенный шок она, конечно, испытала. Ну, извини, ну, бывают издержки в любом серьезном деле. Однако все эти моральные потери мы ей компенсируем. Состояние ее на контроле у наших психологов, материально поможем ей обязательно, ну и безопасность обеспечим. Что еще тебя волнует? Я немного даже опешил от такой заботы и не сразу сообразил, о чем спросить. - А Андрюшка? - А что Андрюшка? Ты уж извини, но твой семилетний сынок не так часто видел папу. Полагаю, на сегодняшний день он еще не обнаружил пропажи, а дальше Ольга сама решит, когда и что ему говорить. Это ее проблема, а не наша. Тополь был прав. Я действительно уделял сыну внимания самый минимум миниморум и никогда, признаться, не страдал от этого. Белка меня пилила: "Ты не отец, тебе на ребенка наплевать!" Вот от этого я немножечко страдал, но совсем немножечко, а когда Андрюшка уезжал к бабушке или мне случалось уезжать куда-нибудь, я не то чтобы не скучал, а просто откровенно отдыхал от утомительного общения с мальчиком. Очень скверный папаша. Напоминать мне об этом сейчас было несколько жестоко со стороны Тополя. Но справедливо. И теперь уже я замолчал надолго. - Ты любил свою жену? - спросил вдруг Тополь. - Еще бы! - Я грустно улыбнулся. - Помнишь Лайзу из "Подземной империи"? Это она. Может, я и сейчас люблю ее. - Кого? Лайзу? - Ты прав, Тополь. Наверно, я всегда любил в ней именно Лайзу. И чем меньше они были похожи, тем хуже становились наши отношения. А сегодня.. - А сегодня ты ее снова любишь, потому что ее нет с тобой. Слушай, Михаил, мне надоело выглядеть отъявленным циником. Давай прекратим этот разговор и вернемся к нему позже. Все равно какое-то время тебе будет физически невозможно повидаться с Белкой. - "Какое-то" - это какое? - Ну, месяца три как минимум тебе вообще в Москве нечего делать. - Вот те на те, хрен в томате! А Новый год я встречу на Багамах? - Да хоть на Луне. До Нового года еще дожить надо. - И то верно, - пробормотал я. И вдруг новая тревожная мысль кольнула прямо в сердце. (Фу, какой штамп! Но так и было: легкий, но болезненный укол под пятым ребром.) - А с Вербой я тоже три месяца не увижусь? - Почти. - Да вы совсем с ума посходили с вашей проклятой работой! Я так не согласен! Уже в следующую секунду мне стало стыдно за эту вспышку эмоций, и я очень боялся, что Тополь сейчас ядовито спросит, кого же я все-таки люблю -- Белку или Вербу? А я, если до конца честно, любил не ту и не другую. Я действительно любил никогда не существовавшую, мною придуманную Лайзу, а еще -- погибшую тринадцать лет назад Машу, но уж про Машу-то я точно не собирался ничего рассказывать Тополю. Он и так обо мне слишком кого знает. Должно же у меня остаться хоть что-то свое, личное, сокровенное! Или не должно? Наверно, теперь мне это противопоказано. Я же отныне Малин. Сергей Николаевич. Тополь не стал меня подкалывать, даже, наоборот, пытался успокоить: --Я же сказал "почти". Ваши дела будут иногда пересекаться. Например, предстоит общий сбор. --Понятно. Ну а в остальное время? Как же она без... --В каком смысле? А-а, - догадался он, - да ты, ревнуешь! Ну, это ты зря. Татьяну ревновать глупо. Любит она теперь только одного тебя. Точно тебе говорю, потому что знаю. Ну а если ты считаешь, что ей ни с кем, кроме тебя, больше спать нельзя, так это вопрос сугубо интимный, и решайте его, пожалуйста, между собой по телефону или в письмах - как угодно. А лично я ни к чему тебя конкретно не призываю: ни к трехмесячной аскезе, ни к регулярному онанизму. Живи как нравится и знай: Верба тебя любит. Голову ерундой не забивай, а главное, работай. Учись и работай. На тебя вся надежда... прозаик. Тополь поднялся и, не дав мне возможности ответить, заявил, пародируя голос Горбачева: - Ну, все, регламент. - Даду-даду-да, - подпел я и спросил несколько растерянно: - Ты вообще-то зачем приезжал? - Зачем? Есть многое на свете, друг Разгонио, что и не снилось нашим мудакам. Так, кажется, у Шекспира? - Примерно так. - Ну вот. У меня здесь масса дел. Обязательно хочу повидаться с добрыми молодцами, прибывшими от Арафата. Что-то они непременно слышали про нашего Валерку Дуба. Сектор Газа - это не Россия и даже не Англия, он очень маленький, и там все друг друга знают. С Чембером надо покалякать. Ну и потом наш с тобою разговор, кажется, был не совсем бессмысленным. Все. Улетаю завтра. До этого связь со мной через Чембера. Инструкции вот здесь. Он выложил на стол папку, повернулся и быстро вышел. Ни здрасте, ни до свидания. Пора тополиного пуха. Конечно, разговор был не бессмысленным. Чего он только не наговорил мне! Чего только я не наговорил ему! И что забавно, я вдруг вспомнил: по ходу беседы мы несколько раз переходили с русского на английский и обратно. То, что я теперь это умею, грело мне душу. Мог ли я представить, сколько всего буду уметь через те самые три месяца, о которых говорил Тополь? Еще чуть меньше двух недель пробыл я в Лондоне. Шлифовал язык, ежедневно занимался карате в стиле ке-кусинкай (именно к этой школе принадлежали Малин и его сенсей Рамазан) и совершенно забыл об алкоголе, тем более о курении. Продолжал изучать малинское досье, перейдя ко второй его части. Теперь это было, пожалуй, уже действительно досье: фото-, видео-, аудиоматериалы, документы, подробные описания его привычек, гастрономических вкусов, сексуальных пристрастий, манеры одеваться, водить машину, играть в теннис (в который я играть практически не умел). Все эти детали я должен был запоминать, учить, отрабатывать, доводить до автоматизма. Потом начался следующий этап. Я должен был познакомиться со всеми местами, где успел побывать Малин. Чем больше времени провел там Сергей, чем большее значение имел для него данный город или страна, тем дольше и меня задерживали там для ознакомления. Две недели в Италии сопровождались изучением языка по экспресс-методу. Не скажу, что выучил его я наравне с английским, но ко дню отъезда уже мог общаться с итальянцами. Верно говорят, второй язык учить проще. Такая же двухнедельная практика была в Париже и в Анголе. Не меньше недели провел я в Штатах. Специальным изучением американского мы там не занимались (тем более что Ясень славился своим классическим оксфордским вариантом английского, выученным не столько по жизни, сколько по книгам и лекциям), зато мы изрядно поколесили по стране: штаб-квартира службы ИКС в Майами, Калифорнийский филиал в Санта-Крусе, научный центр Спрингера в Колорадо, непременно Нью-Йорк (кажется, это была просто экскурсия) и наконец Вашингтон, где нас принял лично президент. Дедушке было очень важно знать, заметит ли он подмену Малина на Разгонова. Дорогой наш господин Клинтон ничего не заметил. По-моему, было ему просто не до нас: как раз тогда начались у него все эти судебные неприятности. О своих немыслимых путешествиях рассказываю я не по порядку, а как бы по степени важности, а может, и того проще - по наитию. Я все время вспоминал пророчество Вербы о том, что писать станет некогда. В Лондоне я еще пытался как-то сопротивляться и в промежутках между занятиями упорно заносил в блокнот все, что со мной произошло за последние дни. Когда же начались все эти безумные перелеты, писать стало действительно невозможно. Ну, вот допустим, на два месяца тормознули меня в Тель-Авиве для прохождения интенсивного курса обучения в разведакадемии Моссада. Так мало того, что хитрые евреи передохнуть не давали от занятий, я вновь и вновь отправлялся по местам боевой славы Сергея Малина: Дамаск, Осака, Пявдж, Коломбо, Тирасполь, Барселона, Батуми, Сан-Сальвадор, Бхактапур (не уверен, что перечислил все) и даже станция Амундсен-Скотт аккурат на Южном полюсе -- во куда моего двойничка занесло однажды, несчастного. Боже, как я мечтал о путешествиях в детстве и ранней юности! (Или я уже говорил об этом?) Но по три-четыре дальних перелета каждую неделю, даже на самых современных и комфортабельных самолетах, - это, братцы, чересчур, после этого в простые фразы на иврите начинаешь как-то незаметно для самого себя вставлять странные тамильские ругательства, по ночам снятся латиноамериканские красотки верхом на верблюдах во льдах Антарктиды, и уже никуда не хочется ехать, лететь, плыть, не хочется стрелять ни в какие мишени, изучать методы шифровки и системы паролей, отрываться от "хвоста" и сочинять легенды, попадать в болевые точки и концентрировать энергию... Хочется просто развалиться на крупном песке шикарного пляжа в Натанье, лежать и смотреть на солнце сквозь прикрытые веки. Раза три побывал я в Москве. Хорошо звучит, правда? Из аэропорта меня привозили в собственный кабинет на Лубянке или в Информцентр на Варшавском шоссе. А по окончании рабочего дня - обратно на самолет. Лишь однажды довелось переночевать на родной земле, и то не в городе, а на ближней даче, в Нахабине. В октябре, как и планировали, состоялся общий сбор. Почему-то в Польше, в маленьком городке Зелена Гура недалеко от границы с Германией. Все было жутко конспиративно, жутко интересно, но, по-моему, совершенно безрезультатно. Впрочем, об общем сборе надо рассказывать отдельно, подробно и, значит, в другой раз. В Зеленой этой Гуре и тоска была зеленая, потому что с Вербой мне удалось повидаться лишь на бегу. Нормальную встречу нам устроили в Хайфе примерно месяц спустя. На самом-то деле и она оказалась очень мимолетной. Была ночь, было много вина, много моря, цветов и фруктов, но очень, очень мало времени, и были мы пьяные и голодные друг до друга, и, когда расставались утром, обнаружили, что даже ни о чем не поговорили. И опять лишь коротенькие письма по факсу или модему. Разве это общение? К концу года я до такой степени от всего озверел, что перестал понимать, что происходит на свете, чем занимается наша организация, кто я в ней такой и зачем вообще все это нужно. Кедр быстро почувствовал мое состояние. Тополь тоже понял, что дело швах, и в декабре меня привезли в Москву окончательно. - У тебя неделя отдыха, - сказал Тополь. - Пешком по улицам не болтайся, на "Патроле" можешь ехать куда хочешь, но не один. Впрочем, могу создать тебе иллюзию,. что ты один, но знай: мы все равно будем тебя сопровождать. - И это теперь на всю оставшуюся жизнь? - грустно спросил я. - Скорее всего - да. Но помнишь, я же объяснял тебе, что рано или поздно у тебя появится выбор. - Помню, - сказал я. Я впервые увидал "свою" квартиру. Не на экране телевизора и не на фотографии. Квартира мне понравилась. Это был привычный для меня тихий центр, старинный дом, высокие потолки, паркет, солидные двери. Закончился какой-то жизненный этап, замкнулся кольцом, и наступило ощущение пустоты и безразличия. Я спал, читал (на русском языке!), ел, пил джин с тоником, смотрел телевизор (говоривший по-русски!), ездил по московским улицам (просто так!) и ждал Вербу. Татьяна должна была приехать со дня на день откуда-то. Кажется, из Аргентины. И наконец она приехала. Отпуска моего оставалось три дня. Боже мой, какие это были три дня!.. Как бы это получше описать? Да нет, не буду я их описывать. Ни к чему это. Ну вас всех на фиг! Часть вторая ВЕРБАЛАЙФ Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния. Жан-Поль Сартр ...Прошлое неотменяемо, а простить - это значит отменить. Я не могу переписать жизнь набело, даже если сам Христос простит мне черновик. Валерия Новодворская. По ту сторону отчаяния Глава нулевая - Сергей, - позвал из темноты ее нежный голос. - А можно я буду сегодня не Сергей? - Можно, - сказала Татьяна. - Сегодня ты будешь Мишук. - Мешок? - переспросил я, дурачась; - Мешок с чем? - Мишук, - повторила она. - Мишук. С чудесами. - Это с какими же? - поинтересовался я. - Погоди, не сбивай, я хотела с тобой поговорить. - О чем? Я вздрогнул и профессионально напрягся, потому что в Танином голосе прозвучало нечто находящееся по другую сторону от мира пьянок, секса и шуток. Она хотела поговорить о работе. Может, и не впрямую, но это было связано с работой. Она не ответила мне, и я еще раз спросил: - О чем? - Вот идиотский вопрос! О чем! Хочешь выслушать меня - слушай. Какая разница, о чем! О себе, о жизни, о самом главном... - Извини, Танюшка, извини... За что я извинялся? Она говорила полную чушь. Не был мой вопрос идиотским. - Валяй. Я слушаю тебя. Она вылезла из-под одеяла, поежилась, белым зябким облачком пересекла комнату и накинула халат. - Бр-р-р, зачем ты окно-то открыл, дурик? - Чтобы воздух был свежий, - пояснил я и поплотнее закутался в одеяло. Татьяна закурила, очевидно, чтоб воздух был еще свежее, и в свете спички торжественно полыхнули ее голубые глаза. - Помнишь, ты рассказал мне "Историю о влюбленном мальчике"? - Помню. - А я обещала рассказать тебе другую историю. - И это помню. "Историю о влюбленной девочке"? - Нет, все гораздо прозаичнее. Я не Остап Бендер и не Михаил Разгонов, я не придумывала названия для своей истории, но, если хочешь, это "История о девочке, которая научилась ненавидеть". Кажется, наш великий пролетарский писатель Леша Пешков утверждал, что нельзя по-настоящему любить, не научившись по-настоящему ненавидеть. Цитирую по памяти. Главное - не формулировка, главное - суть. А суть мне кажется верной... Так ты будешь слушать? - Буду, - сказал я, хотя и сомневался слегка в справедливости утверждения Леши Пешкова. - Ну так вот. Жила-была девочка. Звали ее Маша Чистякова. И был у нее папа. Чистяков Анатолий Геннадиевич. По званию полковник. А по должности -- начальник отдела в Первом главном управлении Комитета государственной безопасности СССР, в Управлении внешней разведки. Да, Миша, тот самый папа, с которым ты водку пил четырнадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят дорого года. - Четырнадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года, -- повторил я словно в бреду. - Да, ходили какие-то слухи, будто папа у нее в ГБ работает, я помню... - Это не слухи, Миша, это правда. Но ты погоди перебивать. История-то только еще начинается. - Я слушаю, Танюшка, слушаю. - Ну так вот. Жила-была девочка. Я ведь про девочку рассказываю, правильно? А про папу это уж так, к слову пришлось. И вообще я хотела рассказать про другую девочку, но сначала про эту - про Машу. Потому что она... потому что она... Я не мог видеть Татьяну, было слишком темно. Но я понял: это слезы навернулись ей на глаза. - Танюшка, - шепнул я, приподнявшись в постели, - ты что, Танюшка? - Нет-нет, ничего. Извини, я продолжаю. Просто я очень плохой рассказчик. Куда мне до тебя! Но ты все-таки послушай. Девочку звали Маша. И была у нее подружка Таня. И папа Анатолий Геннадиевич. Вместе с подружкой девочка Маша ходила на тренировки в ЦСКА, ездила на сборы в Цахкадзор и в Сочи, на соревнования в Гетеборг, Дортмунд, Гренобль, Хельсинки, Лейк-Плэсид и еще черт знает в какие дали. Вместе с подружкой девочка Маша посещала иногда школу, если оставалось время. Была такая специальная школа неподалеку от ЦСКА, куда можно, а точнее - даже нужно было ходить лишь изредка. И занимала девочка Маша высокие места на престижных турнирах, и не потому, что был у нее высокий папа, а потому, что был высокий класс, талант был недюжинный и очумительная работоспособность, и тренер замечательный -- Виталий Иваныч, и отличный партнер - мальчик Витя. Кстати, мальчик Витя совсем не интересовал ее как мальчик, а только как партнер. У них это было очень забавно: Машка по традиции клеилась ко всем одиночникам в сборной, а Виктор упорно кадрил всех одиночниц. И только на арене Машка и Виктор страстно и красиво любили друг друга в показательных номерах, поставленных по тем временам необычайно смело, можно сказать - фривольно, ну, ты помнишь... Однако я опять не о том говорю. Мы очень дружили с Машкой, и я могу про нее долго рассказывать. Только кому это теперь интересно? - Мне, - сказал я. - Мне интересно. - Ах, ну да! - Татьяна словно лишь теперь вспомнила, с кем говорит. -- В общем, Машка была удивительной девчонкой: страшно много читала (это при наших-то нагрузках!), говорила на английском и немецком (ну, это ее папа с детства учил), стихи любила, если какое понравится, два раза прочтет и уже шпарит наизусть - память у нее была уникальная. Сама, между прочим, тоже стихи сочиняла, шуточные, в основном для всей сборной, к соревнованиям или на праздники. Мы, дураки, почти ничего этого не записывали, а потом жалели, конечно... К математике у Машки тоже способности были редкостные. Она какие-то там логарифмы, что ли, в уме брала, не помню точно, я в математике полный ноль. Слушай, а как она о политике рассуждала! Это, конечно, тоже от папы, но все равно, мы-то в том возрасте вообще ни фига не соображали: народ и партия едины, верной дорогой идете, товарищи, - и все, а она... Настоящий гений! Честное слово! Теперь-то я это понимаю. Она только реализоваться успела в одном лишь фигурном катании, и то не до конца, а если бы... если бы... О, черт! Не могу. Как начинаю рассказывать, так прямо не могу, хочется взять на плечо какой-нибудь "стингер" и шарашить по ним, по гадам, пока боезапас не кончится... Тогда, в Афгане, я порой так и делала. Хотя, конечно же, ни в чем не виноваты были передо мной эти моджахеды... Я знаю, что нельзя, знаю, теперь-то уж я другая стала, совсем другая, а тогда... Ох, что со мной тогда было! Ну ладно. Постараюсь все-таки по порядку. Машка умерла совершенно неожиданно и в то же время как-то закономерно. Знаешь крылатую фразу: смерть выбирает лучших? Тогда, в глухие коммунистические годы, эти слова любили повторять. Смерть ходила и выкачивала себе потихонечку: Александр Вампилов, Рэм Хохлов, Василий Шукшин, Владимир Высоцкий, Константин Васильев, Маша Чистякова... Ее-то, конечно, в другой ряд Записывали, туда, где Сережа Волков, Люда Пахомова, Валера Харламов, но я тебя уверяю, Машка из того, из первого, и, поживи она еще хотя бы три годика, все бы это поняли. Ну ладно. Смерть выбрала, люди поплакали, успокоились и стали новой смерти ждать - все какое-то разнообразие, а то ведь тихо так было в стране, скучно, муторно, затхло. А умер кто-то из лучших - событие. Мы - не лучшие, мы еще поживем и вопросов задавать не будем. Кому это выгодно, чтобы умирали лучшие? От чего они умирают? А не убийства ли это? Точнее, вопросы мы задавали, но только друг другу, на кухне, поздно ночью и шепотом. Когда погибла Машка, мне было просто страшно. Не до вопросов было. Казалось, жизнь кончилась. Спортивная моя карьера и так уже катилась к финишу, а остальное... не было у меня остального. Остальное - это Машка, закадычная подруга. Кое-чему я от нее научиться успела. Во-первых, стала читать. Выяснилось, что это очень интересно. Во-вторых, Машка заставила меня освоить английский. ("Ты что, мать, по загранкам ездим. Как же без языка -- стыдобища!") В-третьих, затащила меня в хорошую секцию карате. Помнишь, тогда это было жутко модно? Впрочем, Машка сама занималась нерегулярно, а я увлеклась. Тем более что и Виталий Иваныч поощрял: растяжка, резкость, прыгучесть - все шло на пользу нашим со Славиком программам. У меня как раз в том сезоне новый партнер появился, Сережа так и не смог восстановиться после травмы. А Славик стал просто партнером. И на льду, и в сексе, и вообще в жизни. Любви между нами не было, даже дружбы не получилось. Нормальные партнерские отношения. Так что все это - и лед, и карате, и книги - все показалось теперь туфтой, суррогатом, все было завалено толстым слоем липкого снега в тот безумный день пятнадцатого декабря. Никогда не забуду эти кошмарные похороны... Кстати, ты стоял возле могилы, когда все уже ушли? - Да, Танюшка, именно так. - А я еще, помнится, спросила у наших, кто это, и никто не знал тебя. Никто. Но всем было наплевать. За Машкой ходили тучи поклонников, а в такой день... Вот лица твоего я тогда не запомнила, хотя где-то в подсознании оно, очевидно, запечатлелось. Потому что много лет спустя я спрашивала у Ясеня, не был ли он на кладбище, и он уверял, что нет, что вообще в тот день его не было в Москве, в России, в Союзе, он уезжал в Италию, а я говорила: врешь ты все, я тебя там видела, ты должен был приехать на ее похороны, и ты приезжал, я помню, я видела, и он говорил: хорошо, девочка, видела - и слава Богу, это нормально, что я там был, это нормально... Я очень хорошо вспомнила сейчас наш разговор. Вот видишь, а был там ты, а не он. Или ты -- это и есть он? Может такое быть? - Перестань, Верба, перестань. Рассказывай лучше про Машку. И про девочку Таню. Рассказывай. - А что рассказывать? Собственно, про девочек история уже закончилась. Одну девочку убили, а другая сразу перестала быть девочкой. Так что начинается история про тетеньку. Про тетеньку Таню, которая прошла Афган, работала в ГБ, классно умела мочить пяткой в глаз и, почти не целясь, с одной руки могла всадить целую обойму из "Калашникова" в сигаретную пачку, поставленную за двадцать метров. - Погоди, - ошарашенно прервал я ее. - Давай все-таки по порядку. Ты что, наверняка знаешь, что Машу Чистякову убили? Татьяна ничего не ответила. Она взяла новую сигарету и чиркнула спичкой. В свете пламени я на какое-то мгновение увидел ее кривую трагическую улыбку - улыбку человека, причастного к страшной тайне и готового этой тайной поделиться. Я почувствовал озноб и дрожащими пальцами потянулся к своей пачке сигарет. - Глупый, - сказала она наконец. - Я же тебе еще тогда сказала. Можешь успокоиться. Ты не виноват в ее смерти. Неужели ты не догадался? Я понимаю, тяжело расстаться с привычным, многолетним ощущением вины. Между прочим, по мнению Кедра, способность так долго не утрачивать чувства своей вины является одной из неотъемлемых черт порядочного человека, соответствующего кодексу службы ИКС. Помнишь, у Твардовского: Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они - кто старше, кто моложе -- Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, Речь не о том, но все же, все же, все же... Здесь что-то вроде. - Твардовского вы бы тоже взяли в свою команду?-- поинтересовался я. - Не исключено, - серьезно ответила Татьяна. - Рад за него. Но ты же знаешь, как нежно я люблю Кедра и все эти его тесты. - Знаю, но ты не прав. - Хорошо, я не прав. Продолжай. Так кто же убил Матку? За столько лет ты ведь наверняка выяснила это. - В том-то и дело, что нет, - очень тихо произнесла она. - То есть исполнителя-то, конечно, я нашла, хотя и это оказалось непросто, а вот заказчика... Ищу до сих пор. - Седого? --догадался я. - Седого, - повторила она. - Какая пошлая кличка! Открой любой шпионский боевик про ГБ или милицейский детектив, и там обязательно будет Седой, либо это главный, матерый бандит, либо, наоборот, уважаемый пожилой полковник, ветеран войны и труда. Все они, сволочи, седые, но я ищу одного и совершенно конкретного. Если бы только еще знать, кто это, где он теперь, жив ли еще и существовал ли вообще когда-нибудь? Я шумно выдохнул и процитировал: - Очень трудно ловить абсолютно черного кота в абсолютно темной комнате, особенно если его там нет. Это сказал Конфуций. - Неглупый был мужик, этот Конфуций, - оценила Татьяна. И добавила: -- Его бы мы тоже к себе взяли. - Поддерживаю и одобряю. Но рассказчик ты действительно аховый- Я когда-нибудь узнаю, как было дело в том декабре? - Ладно, слушай. Кое-какие подробности я, конечно узнала от Машкиных родителей. Анатолий Геннадиевич просил в тот вечер прислать в Лужники машину из ПГУ, так как личный его шофер был как назло занят. Машину обещали, но в самый последний момент водитель служебной "Волги" вдруг почувствовал себя плохо и перепоручил задание гостившему у него Алексею из Питера. Алексей был слегка навеселе и не рискнул сесть за руль гэбэшной тачки, а предпочел взять "Жигули" своего приятеля. Все недоумевали, зачем Машка поехала с этим идиотом, могла ведь на такси добраться. Ну а водила грузовика, считай, не виноват: что он мог поделать, когда ему внезапно вылетели навстречу да еще с потушенными фарами? Кто-то из солдат, правда, сказал, что фары не горели и у них, но водила категорически это отрицал. После удара, буквально смявшего "Жигули", Машку даже не сразу удалось извлечь из искореженной груды металла, а Алексей, вылетевший в плохо закрытую дверцу, был подобран попутной машиной и скончался в больнице от множественных ушибов и переломов. Вот такой несчастный случай, за который даже судить некого. Только теперь неинтересно об этом рассказывать. Ведь через десять лет я выяснила все от непосредственного участника событий - мичмана Балтийского флота, автогонщика и стукача Рината Гинатуллина, ставшего одним из убийц Маши Чистяковой. Как Алексей Коротков он действительно скончался в спецбольнице КГБ, а как Ринат Гинатуллин продолжал жить. До сих пор не понимаю, зачем они сохранили ему жизнь? К чести Рината, следует заметить, что ни до, ни после он людей больше не убивал, но по тюрьмам и лагерям с его легкой руки кое-кто отправился. Однако сейчас речь не об этом. Двенадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года сержант Коротков - по стукаческой линии мичман имел звание всего лишь сержанта -- прошел инструктаж в соответствующем кабинете соответствующего отдела соответствующего управления и, подсыпав приятелю в еду какой-то дряни, погнал его машину в Лужники аккурат к окончанию международного турнира. Машка уходила из Дворца спорта, вместе с шумной компанией и собиралась брать тачку до дома. Они как раз Решали, кому с кем по дороге ехать, когда Гинатуллин подвалил к ней вразвалочку и, откровенно дыша на всех водкой, о чем после дружно свидетельствовали Машкины друзья и знакомые, окрестившие мичмана пьяным матросом, объяснил, что прислал его Машкин отец, что домой надо ехать как можно скорее, что Анатолий Геннадиевич прямо сейчас улетает в срочную командировку и что ему Алексею, надлежит еще доставить полковника в аэропорт а потому никого, кроме Машки, в машину он взять не может, даже тех, кто живет довольно близко, все равно заезжать будет некогда. Впрочем, Ленку Огородникову он все-та