по себе внес смятение в души собравшихся, а тут еще - бац! "К нам едет ревизор". Тополь, как умел, успокоил почтенную публику подробным рассказом о последних событиях и результатах расследования. Платан дополнил картину экономическим анализом ситуации. Анализ получился неожиданно бодрым и странно контрастировал с мрачной преамбулой Дедушки. Наверно, на Платана благотворно влияла очередная встреча с землею предков, все-таки его настоящее имя было Стась Плисковский. Может, в другом месте он не рискнул бы так рьяно утверждать, что лично контролирует около 70 процентов российских банков. Скептически настроенному Тополю цифра эта казалась сильно завышенной. Верба решила не выступать. А Разгонов, разумеется, был просто представлен всем присутствующим и ответил на несколько вопросов, волновавших в основном тех эмиссаров Базотти, которые давно не выходили на связь с российским филиалом. Затем наскоро обсудили пяток проблем, затрагивающих интересы других регионов, запоздало спохватившись, почтили минутой молчания троих русских и итальянца Роберто, разработали новую схему связи, сменили все пароли, договорились о переходе в режим повышенной бдительности минимум на полгода, и наконец под занавес печального совещания совсем уж мрачным аккордом прозвучало "увольнение" одного из высших руководителей службы ИКС Хосе Гуардеса. Вопрос о его работе на шесть разведок одновременно обсуждался на предыдущем общем сборе, было проведено тщательное расследование, и теперь Дедушка вынес вердикт: предатель. После чего на запястьях облитого презрением Хосе тут же при всех защелкнули наручники. "Увольнение" из службы ИКС означало только одно - пожизненное заключение в спецтюрьме. Тополь уже в третий раз был свидетелем этого ритуала, очевидно, позаимствованного Дедушкой из прежней мафиозной жизни, только там предателям прилюдно пускали пулю в лоб, а здесь подавали машину до ближайшего военного аэродрома - и куда-нибудь на Огненную Землю. Тополь вообще не любил ритуалов, а этот раздражал его особенно. Исполнение приговора - дело сугубо интимное, в чем-то постыдное, и превращать его в шоу - все равно что забраться на стол президиума, спустить штаны и публично приступить к дефекации. Так считал Тополь. И Верба всегда соглашалась с ним, а тут вдруг поднялась, повернулась к залу, благо сидела в первом ряду, и попросила слова. Не у Дедушки попросила, а у собрания. И у бледного, но спокойного Гуардеса, сидевшего в наручниках между двух конвоиров в традиционной для службы ИКС черной форме без знаков различия. Некоторые в такую минуту полностью теряли контроль над собой, и тогда им делали укол, но разоблаченный агент шести разведок держался с достоинством. - Хосе, - заговорила Верба нарочито по-испански, - тебя любила я. И я б хотела быть твоей Кармен. Но жизнь - поверь, я сожалею, - диктует нам совсем другой сценарий. Все вывернулось наизнанку. Изменник - ты. И у меня б не дрогнула рука вонзить в тебя кинжал. Но, к сожаленью, внутренний наш кодекс не позволяет убивать людей. И это хорошо. Ты недостоин смерти. Прощай Хосе! "Зачем она все это говорит? - недоумевал Тополь. Он вдруг поймал себя на том, что мысленно переводит фразы на русский ритмической прозой и даже пытается зарифмовать их - уж слишком несуразным пафосом проникнуто выступление Вербы. Потом она перешла на английский и резко сменила тональность: - Считаю необходимым пояснить: Хосе не имеет никакого отношения к гибели Сергея. Я специально занималась этим вопросом. Возможно, впрочем, предательство Гуардеса сыграло известную роль в подготовке убийства Роберто Пьяцци. По залу прокатился шумок: так нельзя было говорить, никто еще не доказал сам факт убийства. Но Верба продолжала: - Я говорю: возможно. А вот другое я знаю точно. Малина убила не русская мафия и не КГБ. Малина убил один из нас. Чужим такое не под силу. Так вот, запомните: этого предателя я найду сама. Обязательно найду. И, пожалуй, я все-таки убью его. Потом, когда я сделаю это, можете судить меня. Я готова провести остаток жизни в тюрьме. Мне уже будет все равно. Честное слово. Спасибо, что выслушали. Пока Верба говорила, Базотти все время смотрел в стол. Только теперь он вскинул глаза на Татьяну. Тополь ожидал увидеть в них раздражение, гнев или -- того хуже - сочувствие и разочарование, боялся услышать слова обвинения или презрительной жалости, но во взгляде Базотти читался однозначный, откровенный, чистый восторг. А слов не потребовалось - едва заметная хитрая улыбка была ответом Вербе. Совещание закончилось одним днем. Опечаленный Разгонов, не имевший на этот раз возможности пообщаться с Татьяной наедине, вылетел в Рим. "Пусть привыкает к жесткому графику", - подумал Тополь. А сами они решили чуть-чуть расслабиться. Вербе это было явно необходимо. Платан еще утром созвонился со своими родственниками в деревушке Черна под Иловой, не дальше ста километров от Зелены Гуры, и они махнули туда. Верба, специально разучившая несколько фраз по-польски, с порога заявила хозяевам: - Jestem bardzo glodny! (Очень есть хотим!) И вечер, начавшийся на этой веселой ноте, так и катился до самой ночи легко и празднично - с водкой, с вином, со специально к их приезду запеченным поросенком, с анекдотами и шутками на разных языках. Утром пан Антек предложил всем пойти за грибами, но из местных никто не откликнулся, наверно, надоело уже, а пан Стась, то бишь Платан, предпочел выспаться. Они пошли втроем. В лесу, где росло непривычно много дубов, было удивительно тихо и сумрачно после яркого солнца над изумрудными полями взошедших озимых. Тонко и грустно пахло осенней свежестью, грибами и прелыми листьями. Грибов оказалось много. "Гжибы", то есть белые, попадались нечасто, зато косяком шли "подгжибки" (говоря по-русски: моховики или поддубешники), а еще больше было "зелэнок" - похожих на поганки, ядовитого желто-зеленого цвета, но изумительных, как выяснилось, на вкус. Пан Антек, увлекшись, ушел далеко вперед, и, когда они остались одни, Тополь поставил корзину, Прислонился к дереву и спросил Вербу: - Кого ты имела в виду, когда говорила о предателе? - Дедушку, - сказала Татьяна. - Не смешно, - откликнулся Тополь. - А я вполне серьезно. Он не хочет мстить за Ясеня. Давно уже не хочет. Собственно, он перестал защищать его еще при жизни, а это и значит, что предал. Неужели ты не понимаешь? Дедушка, мне кажется, понял. Тополь вспомнил восторженные голубые глаза старика и сказал: - Возможно. Я заметил, как он смотрел на тебя. - А вот тут ты. Тополь, опять ничего не понял. Он же просто в меня влюблен, - сказала Верба. - Да ну тебя! Тополь махнул рукой и снова поднял корзину. - Скажи, есть на свете хоть один мужик, который в тебя не влюбился? - Есть, наверно, - улыбнулась Верба, - но эту ошибку легко исправить. - А-а-а! - закричал пан Антек, неожиданно появляясь из-за кустов. -- Вот где вы спрятываетесъ. Глава тринадцатая Звонок раздался на блатхате в Измайлове, и, узнав такой знакомый, искаженный дребезжанием голос Кислый показал одними глазами: всем вон! Братву как ветром сдуло. Кислый прижал плечом к уху трубку любимого телефона, дочистил двумя руками рыбий хвостик, смахнул чешую со стола и приготовился слушать. - Вот что, дружище, - начал Высокий Шеф. - Приготовься к серьезной работе. Сейчас самое главное - понять, кто пойдет с нами дальше, а кто не захочет. За Гиви ты можешь поручиться? - Гиви можете доверять, как мне. И Аркану, и Шнифту, Шейгеру, и Папаше... - Кому нельзя доверять? - Шеф, многие люди просто не понимают вас. Люди не хотят заниматься политикой. Так по закону. - Вот ты и объясни людям, Кислый, что времена ГУЛАГа и воровских законов кончились. Мы живем сегодня в демократической стране. У нее новые законы. - Э-э, шеф! Это мы не раз слышали. Каждая кухарка у нас уже управляет государством. - Кухарка раньше управляла, - уточнил Высокий Шеф. - А теперь вы будете управлять. И я вас не спрашиваю, хотите вы этого или нет? Так уж получилось, что вы государством управлять начали. Сами не заметили, а уже управляете. Считай, ничего особо и не изменилось. Просто сегодня, прежде чем сделать что-то, не забывай с дядей посоветоваться. Понятно? Шайтану можно доверять? - Шайтану? Вопрос был внезапным, а значит, самым главным для Высокого Шефа. Кислый лихорадочно соображал, как лучше ответить. - Нет, - сказал он, но с такой интонацией, что, по существу, еще тянул время. - Это почему же? - Шайтан себе на уме. - Кислый решился и начал объяснять: - Шайтан никогда не делал общего дела. Всегда только свое. Политики он не боится, и за ним сегодня очень много людей, не только в Твери, но и в Москве. Шайтан играет свою игру. - Я думаю, ты не прав, - сказал Высокий Шеф. - Может быть, - сдал назад Кислый, - но вы спросили... - Ладно, - закрыл эту тему Высокий Шеф и, похоже, собрался вообще сворачивать разговор. - Передай Горцу, что он мне нужен. Все. Пока. Кислый глотнул пива, пожевал лоскуток вяленой воблы. Братву обратно звать не торопился. Уж больно хитро все повернулось. Вчера Патлатый предлагал вместе уходить под Шайтана. А сегодня Высокий Шеф намекает, что Шайтану крышка. Или он не хотел такого услышать? Эх, с Малиным бы посоветоваться! А то сидишь, вольты в разбеге, после вчерашнего волокуша замучила, и ведь ни одна сволочь слова доброго не скажет! Только пропал он куда-то, Малин этот. Одни говорят: помарали его, другие говорят: уехал. А вот сейчас возьму и позвоню - вдруг. Дома оказалась только маруха его. Объяснила, что нет в Москве господина Малина. Узнав, что это Кислый про корешка спрашивает, не поленилась уточнить: в загранке он. Вот так. Нашел время по загранкам ездить. А с бабой о чем говорить? С бабой разговор короткий. Ладно, брат, все слова уже сказаны. Растуркиваться поздно, поздно оглобли разворачивать. Вот только радости не было у Кислого, хоть и повторял он про себя: "Эх, Шайтан, не надо было тогда в Воркуте при всех мужиках возить меня мордой по столу!" Третья встреча с Высоким Шефом состоялась у Шайтана в Завидове. Они ходили вдоль берега реки, погода была отличная, настраивала на лирический лад и на мечты о рыбалке. Шайтан отлично помнил не один раз прослушанную фразу: "Встречаться мы больше не будем. До поры". Значит, настала пора? Для чего пора? Или общая схема изменилась? Но разговор на этот раз был очень конкретным. Речь шла о четком поэтапном плане координации действий всех основных группировок, о расформировании мелких организаций, о слиянии средних, о нейтрализации агентуры службы РИСК - и все с именами, сроками, цифрами. Да за такую информацию политические противники Ларионова могли бы озолотить Шайтана и выделить ему целый батальон для личной охраны! Вот только кто они, эти противники? Как на них выйти? Ведь ошибиться тут нельзя. Прежний замысел Шайтану уже не нравился. Ни с каким РИСКом связываться теперь не хотелось. Две записи - эту и предыдущую - спрятать в надежном месте и заявить Высокому Шефу о выходе из игры. Все. Позвонить прямо из Швейцарии, и пошли все к черту! Оставалось решить, что такое "надежное место". Тут-то и появился журналист. То, что парень не из мусоров, видно было сразу, но хитрый Ларионов мог подобать любого агента. И Шайтан долго и тщательно тряс Олега Зарайского. Зарайский ничего не скрывал, поэтому версия его звучала убедительно. Не зацепишься. Конечно, Шайтан и намека не дал журналисту на свою связь с Высоким Шефом, конечно, ни о какой координации даже не заикнулся и, конечно, проводив журналиста, приказал ребятам вести его до самого дома и дальше, то есть установил за Олегом наружное наблюдение по всем правилам оперативно-розыскной работы. Шайтан даже послушал выборочно его телефонные переговоры. И биографию изучил. По всему выходило, что Зарайский не суперагент, а самый обычный журналист из этих сумасшедших энтузиастов, комсомольцев-добровольцев. Это был лучший вариант. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Журналист обещал появиться вновь. Шайтан ждал его. Глава четырнадцатая Вечерело, когда они добрались до Льгова. Зарайский специально поехал на ночь глядя. Днем тракториста Малахова искать можно только в поле, а это неудобно и хлопотно. Да и Шайтана легче найти вечером. А если не захочется ехать назад по темноте, переночевать в деревне - не проблема. Белка не считала себя опытным водителем и была рада пустить за руль Олега. По дороге не раз и не два возникала у нее иллюзия, что никакой это не Олег сидит рядом, и не к,бандитам они едут кошмары всякие распутывать, а просто вдвоем с Михой к себе в деревню огород копать. И, глядя на знакомые пейзажи за окном, несколько раз Белка начинала плакать. Зарайский видел, но утешать не пытался. Отвлечь разговором - да, а утешать... Чем тут утешишь? Он съехал с дороги и поставил машину за кустами. Метров двести до автобусной остановки прошли пешком. - Стоп, - вдруг решил Зарайский. - Не надо тебе туда ходить. Лучше было остаться в машине. А впрочем, еще лучше - посиди на остановке. Примерно через... -он поглядел на часы, - через сорок минут пойдет послед ний автобус. С понтом ты его ждешь. - Ты так хорошо изучил местное расписание? - Я репортер уголовной хроники, - с гордостью заявил Зарайский, - а это уже наполовину сыщик. Так посидишь, ладно? Надеюсь, я недолго. А к Шайтану, разумеется, вместе пойдем. Белка кивнула. Закуталась поплотнее в куртку, присела на жесткий, неудобный каркас, оставшийся от скамеечки, и сквозь проржавевшую в стальном листе дырку долго смотрела на Олега, уверенно шагавшего в сторону ближайших домов. К Шайтану ехать не пришлось. Он вышел из калитки малаховского дома навстречу Олегу. - Ну, привет, журналист. Садись, поговорим. Олег огляделся. Между штакетником и недавно оставленным трактором, от которого еще исходил теплый запах солярки и масла, возвышалась груда напиленных и пока не поколотых чурбаков. Зарайский подкатил к себе ногой массивную березовую колоду, поставил на попа и присел. Шайтан сделал то же самое. - У тебя диктофон есть с собой, журналист? Олег задумался на секунду, тут же понял, что врать бесполезно, и ответил: - Натурально. Но я его не включал. --Так доставай и включай, - распорядился Шайтан. - Буду показания давать. Еще не поняв точно, не шутка ли это, Олег вынул из сумки любимый миниатюрный "Панасоник" и подумал: "Ну, отнимет - и черт с ним. Невелика потеря. Пятьдесят долларов он стоит". - Включил? - поинтересовался Шайтан. - Я начинаю. Теперь, когда стало ясно, что действительно придется записывать разговор, Олег для удобства и для конспирации - все-таки сидят они посреди улицы - бросил диктофон в сумку и переключил его на выносной микрофон, закрепленный под воротником куртки. - Малахова не ищи. Нету его больше, - спокойно, по-деловому сообщил Шайтан. - Все, что знал тракторист, - вот здесь. - Он протянул Олегу пачку "Мальборо". Пачка была тяжелой, словно ее набили мокрыми сигаретами. -- Это такая же игрушка, как у тебя, только разгром меньше. Многовато знал этот тракторист. Ну да Бог с ним. На кассете не только признания Малахова. Там есть еще и признания другого человека. Очень известного. Твоей газете любопытно будет. Домой приедешь - послушаешь. Но больше - никому. Ты понял? Никому. Пока я сигнал не дам. Сделаешь по-своему, журналист, - сам понимаешь, я сразу узнаю. Лучше не экспериментируй. И еще. Если меня убьют, все это должно как можно скорее попасть в газеты... Впрочем, не мне тебя учить, журналист. Ты все понял? Зарайский сумел лишь кивнуть - так он был ошарашен новым поворотом событий. - Ну а теперь у нас есть несколько минут. Можешь задавать вопросы. Олег растерялся. О чем спросить, о чем? Эх, если б сначала послушать, а потом разговаривать! Но так не бывает, это понятно... - На этой кассете я найду ответ, кто и кого убил в этих краях девятнадцатого августа? - Грамотно спрашиваешь, журналист, конкретно, - удивился Шайтан. -- Полный ответ будет, если соединить то, что знаю я, с тем, что знают менты и гэбисты. Но из моей информации четко следует, что убили не здесь, не девятнадцатого и не того, чье убийство расследуют. И еще. Кассету послушать, может, и не доведется - всяко бывает, - так ты запомни главное: труп, который здесь нашли, - дело рук Золтана. Привезли его сюда гэбисты, а руководит всем этим делом Альберт Ларионов. Зарайский поморщился. Фамилия Ларионова вогнала его в тоску. Это раньше было бы забавно услышать ее в подобном контексте, когда пошла мода на обвинения в коррупции всех подряд. В связях с мафией подозревали и Лужкова, и Шумейко, и Лобова. Теперь о таком уже никто читать не хочет. Ну что ж, Шайтан, послушаем твои кассеты, подождем сигнала... С шоссе свернул старенький "газон", крытый брезентом, и двинулся по проселку в их направлении. Зарайский автоматически отметил, что ехал он с другой стороны, значит, Белку на остановке водитель не видел. Это могло, быть важно, тем более что Шайтан как-то слишком пристально следил за грузовиком. Потом бандит неожиданно свистнул громко и коротко. Из-за угла вынырнул здоровенный детина, и Шайтан распорядился: - Шкаф, поди глянь, кого это несет. Шкаф пошел, тормознул машину метрах в пятидесяти от них, перемолвился с водилой, обошел фургон вокруг, очевидно, даже слазил в кузов. Наконец еще издалека показал шефу жестом: все в порядке. И не торопясь, вразвалочку двинулся обратно. Машина меж тем развернулась и стала медленно подавать задом к сваленным кучей чурбакам. Шайтан встал и громко спросил: - Кто это? - Местные, - сказал Шкаф. - За дровами приехали. И вдруг с неожиданным для своего веса проворством метнулся влево, к дому. Шайтан и Зарайский невольно повернули головы в противоположную сторону. Но было поздно. Из фургона ударили две или три очереди сразу. Потом подошел Шкаф и, аккуратно приставляя пистолет, выстрелил в голову каждому. Оружие тут же бросил. Белка наблюдала за этой сценой, припав глазом к отверстию с рваными краями, и, судорожно ломая ногти, обколупывала последнюю краску с обшарпанной железной стены. В сгущающихся сумерках с каждой минутой становилось все хуже видно, но она все-таки разглядела, как верзила после контрольных выстрелов пошел к машине и тоже был сражен автоматной очередью. После чего грузовик быстро развернулся и стал выезжать на асфальт. В деревне отчаянно лаяли собаки, громко и тоскливо замычала корова, но ни один человек не вышел на улицу. Фургон свернул в ее сторону, и в первый момент Белке захотелось бежать, бежать, петляя, как заяц. Но то ли она успела сообразить, то ли просто страх парализовал волю, во всяком случае, она лишь забилась в угол, вжалась в железную стенку остановки и замерла. Грузовик взревел за ее спиной и, затихая, скрылся за поворотом. Выскочив из своего укрытия, Белка ринулась туда, где лежали Олег и двое других. Зачем? Она не знала. У нее отчаянно кружилась голова, и на каких-нибудь ста пятидесяти метрах она дважды падала. Здесь не осталось живых. Что она хочет сделать? Здесь никому нельзя помочь. Она хочет, пока ее застанут возле трупов? Нет! У Олега был диктофон. Он мог что-то записать. Он мог записать все вплоть до выстрелов. Какие силы, какие знания, какой опыт двигали ею в те минуты? По натянувшемуся проводку Белка догадалась, что диктофон лежит в сумке, вытащила, взглянула, пленка еще крутилась, выдернула из воротника микрофон, куртка была в крови, сумка была в крови, руки ее тоже сделались липкими, надо брать всю сумку, мало ли что там, милиции все это ни к чему... И еще - пистолет. Ба, да здесь два пистолета! Ага... вот из этого стрелял громила, убитый последним, а этот был в руке у второго, и он, похоже, выстрелить не успел - такой пистолет гораздо лучше. Белка швырнула в сумку пистолет Шайтана и, не оглядываясь, бегом, скачками понеслась к своей машине. Она долго не могла повернуть ключ в замке зажигания, собственно, поначалу она не могла его вставить в замок - так тряслись руки. Она выкурила подряд две сигареты, доехала до ближайшей речушки, вымыла руки, протерла от крови все, что было испачкано в машине, выбросила Олегову сумку, вынув из нее нужное, еще раз вымыла руки, потом вернулась в машину, села за руль и вдруг в одно мгновение поняла, что нужно делать. Может, было еще не поздно. Вряд ли в этих краях так быстро приезжает милиция. Скорее всего ее еще даже не вызвали. Страшно, ох как страшно ехать назад! Но уезжать в Москву - просто губительно. Она остановила машину точно в том же месте, где пару часов назад ставил ее Олег, тщательно протерла сухой тряпкой баранку, ручку двери и ручку скоростей. Велико было искушение оставить ключи в замке зажигания -- вот такой рассеянный великий журналист! - но в деревне Льгово точно вымерли все, и стоило использовать шанс, стоило... Белка стиснула зубы и пошла. Раньше она бы никогда не поверила, что способна на такое - расстегнуть "молнию" на кармане промокшей от крови куртки и бросить туда ключи. Она плохо помнила, как вышла на дорогу и долгие девять километров шагала в кромешной темноте, чтобы, выйдя на Старицкое шоссе, ловить редкие ночные машины, рискуя попасть в еще более страшную историю. Только ей уже было все равно. Она обязана приехать в Москву еще ночью и ради этого готова отдать все взятые с собой деньги - триста долларов и какие-то мелкие тыщи. А если и это не поможет, Белка будет стрелять... Стрелять не пришлось. И вполне хватило сотни долларов, чтобы в пятом часу утра переступить порог своей квартиры. Глава пятнадцатая Горца подняли ночью и привезли на дачу Высокого Шефа в Успенское. Кроме двух сопровождающих в машине, никто не видел его лица, даже охрана у ворот, и Горец этому внутренне порадовался. Чем закончил Шайтан, который светился даже в Кремле, теперь вся братва знала конкретно. А после того, как команда Кислого совместно с ребятами Горца ликвидировала Шайтана, стало известно, что этот бродяга не только имел оформленную на свое имя мощную трастовую компанию, чистенькую, исправно платившую налоги, но и собирал подписи - баллотироваться в Госдуму. И если б теперь ему башку не пробили, точно собрал бы и в Думу прошел бы однозначно, с его-то деньжищами. Может, это и не понравилось Высокому Шефу? Мираб Саркиев по кличке Горец был намного скромнее. Тюремный стаж имел небольшой, в девятнадцать лет сел за кражу по глупости, зато в перестройку сильно продвинулся в нелегальном бизнесе, стал признанным авторитетом и в девяносто первом был коронован вполне законно. Кто-то из стариков шипел: мол, "апельсин" ты, а не вор, но это с каждым годом имело все меньшее значение. Несколько лет подряд Горец был "основным" в Новгороде, потом перебрался в Москву, и вот теперь ему поручали доделать то, чего не успел Шайтан, - закончить формирование беспрецедентного по масштабам северозападного объединения криминальных группировок и принять руководство им. Высокий Шеф вышел из дома навстречу Горцу, и они Вдвоем - охрана на почтительном расстоянии сзади - Долго бродили по дорожкам парка. - Суть проблемы сводится к следующему, - формулировал Ларионов. - На днях состоится ваша сходка, в частности, посвященная проблемам глобальной координации... ну то есть всеобщего объединения усилий. Этим интересуются не только и не столько органы внутренних дел, сколько уже небезызвестная тебе служба РИСК. На сходке обязательно будут как минимум два их агента. Твоя задача - узнать их и обезвредить. - А если не удастся? - по-детски растерянно спросил Горец. - Плохо, если не удастся. Утечка информации стоит сегодня дорого, а убирать всех подряд, как Шайтана, - с кем тогда работать? Сумел же ты в Свердловске распознать Глызина. - Какого Глызина? - не вспомнил Горец. - Ну, Мосла, Мосла, которого вы так вовремя закололи. Он же из РИСКа был. - Ах, Мосла! Так мне повезло тогда. Во-первых, его срисовал кто-то на зоне, он же на Петровке работал, а во-вторых, когда Мосол неожиданно на волю дернул и по существу засветился, нам помог его же агент из ментуры, Корягиным, кажется, звали. И кто этого мента перекупил? Так я и не понял. - Всех не перекупишь. Ларионов загадочно улыбнулся. Пусть Горец думает, что это он перекупил. Эх, узнать бы правду! Да у кого? Разве что у Григорьева. Но он же хитрый, гад, никогда в жизни правду не говорил. - Всех не перекупишь, - повторил он. - Придется тебе, Горец, самому их срисовывать. Задача архиважная. Ты же не дурак - придумаешь способ. Пункт второй: необходимо удержать Тверской регион от полного выхода из-под контроля. Сам понимаешь, как там теперь РУОП развернется с ФСБ на пару. Пусть все специальные люди лягут на дно или уедут. Проследи за этим. Группировку надо спасти - она будет на твоей совести. "Ну, от такого довеска, - подумал Горец, - совесть моя не надорвется. Хуже другое. Хоть Высокий Шеф и говорит спасибо, на самом деле сработали мы грязно. Журналиста убрали, может, и правильно, но тело бросили зря. Странно, что Шеф об этом не спрашивает". И, словно читая мысли Горца, Ларионов спросил: - Откуда взялся этот репортер Заманский? - Зарайский, - поправил Горец. - Он сам вышел на Шайтана, по своим журналистским каналам. - Здорово, - сказал Ларионов злобно, - скоро у них каналы будут лучше, чем у Лубянки. МВД-то они уже давно обскакали. Ну и что? - Зарайский встречался с Шайтаном дважды, - рассказывал Горец. - При первой встрече я присутствовал. Были еще двое - Кузнец и Кандыба. Шайтан ничего не сказал журналисту. Ничего. - А потом? - Они больше не встречались. - Ты уверен в этом? - Обижаете, Шеф. Я же вел его все эти дни. - Почему милиция не нашла у Зарайского никаких записей? Похоже было, что этот вопрос очень сильно тревожил Высокого Шефа. Горца он самого тревожил, и требовалось сказать что-то весьма убедительное. - Знаете, у меня сложилось впечатление, что этот репортер страсть какой ушлый. Он уже несколько лет про нас пишет, а братва всяких блокнотов и магнитофонов дюже боится, вот он и привык все в голове держать. Странно, но ответ устроил Высокого Шефа. - Хорошо, - сказал он. - Ты, братец, вот что... Ты все-таки проведи расследование по этому поводу. В ментов ские дела не суйся, свое, частное расследование проведи. Договорились? Но это уже, сам понимаешь, пункт третий. А главное, про первый не забывай. От пункта первого у Горца аж голова разболелась, пока его везли назад и у перекрестка сдавали с рук на руки родной охране. Третий пункт тоже не давал вору покоя. С репортером-то Горец дважды лопухнулся. Никто не вел Зарайского в его поездке от Москвы до Льгова. Зачем? Это же не шпион -- простой журналист. ан, оказалось, непростой! И как их угораздило бросить тело? Ведь ни одна собака теперь не знает, кто обчистил убитого и было ли вообще что у него брать. - Дай порулить, - попросил Горец Капитоныча. Капитоныч знал: бугор любит садиться за руль, когда настроение плохое. Даст Бог, ни во что не врежется, а повеселее станет. "БМВ" водить - разве это работа? Машина сама едет. Ну, если, конечно, погоня или, скажем, по пересеченке на ней ехать приходится - тут да, тут уже работа. Так думал Капитоныч, глядя на улыбающегося рядом с ним хозяина. А хозяин гнал тачку почти по осевой, словно прокладывал дорогу самому Президенту России, светил издалека встречным, совсем не уступая дороги, и голова у него уже не болела. Он понял, что будет делать с этим РИСКом. "Вычислять их там, разгадывать, мероприятия проводить... Да пошли они! Много чести. Возьмем в заложники какую-нибудь ихнюю бабу, лучше всего жену самого главного, охрану в случае чего постреляем - и все, они мне сами расскажут, ху из ху. А кого мне бояться? - спрашивал сам себя Горец. - Теперь-то кого мне бояться? Кого и зачем?" Глава шестнадцатая Тимофей Редькин перекинул веревку через матрас на верхнем багажнике и сказал: - Тяни сильнее. Вот так. Теперь держи крепко, я сейчас перехвачу. И пошел вокруг машины. Алику было совсем худо. У него даже держать крепко не получалось - куда уж там сильнее тянуть. Накануне они уговорили почти два литра водки. Причем Маринка, жена Тимофея, помогла им в этом очень слабо, Вера Афанасьевна и Верунчик не пили по определению (у одной сердце больное, другая - беременная), Никита - зять-спортсмен не пил по идейным соображениям, ну и, наконец, тесть, или, как называл его Тимофей, "тесчим", потому что Маринке он был отчим, Петр Васильевич неожиданно ушел в ночь на свою синекуру. Это-то и сгубило двух приятелей - на компанию и поддержку тесчима Тимофей очень рассчитывал. Разумеется, он помнил, что наутро надо вести машину и не куда-нибудь, а на дачу - три часа за рулем, так что старался наливать Алику побольше, себе - поменьше. Но два литра все равно два литра, даже под хорошую закуску и как ты там ни наливай, хоть по четверти рюмочки. Поднялся-то Тимофей легко, уж больно пить хотелось. Сразу прошел на кухню, взял чайник и долго с наслаждением сосал из носика. Но теперь, после с трудом пропихнутого сквозь пересохший пищевод завтрака, стало ясно, что больше всего на свете хочется ему двух вещей: похмелиться и спать. Но похмелиться хочется даже сильнее, ведь без этого можно и не заснуть. С некоторых пор Тимофей стал похмеляться всякий раз, если прилично выпивал вечером. Маринка такую практику жестоко осуждала, и принимать утреннюю дозу приходилось тайком. Потом зачастую она ловила его на запахе, и тогда Тимофей нагло уверял, что это с вечера такой сохраняется. В конце концов, не пойман - не вор. Главное - выпить незаметно. Доставать бутылку из холодильника так, чтобы никто не увидел, было практически нереально - на кухне с самого раннего утра кто-нибудь уже вертелся: теща, жена, дочка. Поэтому специальная заначка пряталась где-нибудь в шкафу или в углу за секретером, отчего жидкость, естественно, делалась теплой. А из теплых напитков для утреннего "декохта" идеально подходил только коньяк. Однако плохой коньяк новой, посткоммунистической эры иногда случался пострашнее самогона, а на хороший не всегда имелись деньги. Так что чем только не приходилось похмеляться Тимофею: и различными странными бренди "Наполеон" неизвестного происхождения, и дешевыми джинами из пластиковых бутылок, и каким-то канадским виски, сделанным, очевидно, в Польше, если не в Малаховке... Лучше всего из доступных напитков была кристалловская "Старка". Не всегда удавалось ее купить, но она с неизменным успехом проскакивала по утрам, даже теплая. На этот раз в шкафу за ботиночными коробками ночевала как раз початая бутылка "Старки", да вот незадача - перед поездкой на машине Тимофей себе не позволял. Это было святое: если за руль - значит, ни капли. В дороге возможно всякое, и не дай Бог дыхнешь на гаишника, он на тебя все повесит при полной твоей невиновности. И Тимофей страдал. Алик зачем-то страдал вместе с ним. Тимофей предложил ему поправить здоровье оставшейся грамулькой, а оставалось во второй бутылке добрых полстакана - как раз то, что надо. Но Алик гордо сказал, что водку по утрам не пьет, а вот проводит друзей на дачу и купит себе пива у метро. - Ну, извини, старик, нет у меня пива. У меня от пива живот пучит, вот и не держу его дома. - Ладно, ладно, - пробормотал Алик, - я потерплю. Ты давай еще вот здесь примотай. Потом он отошел, поглядел со стороны на сотворенную ими конструкцию -- огромный матрас от старого дивана смотрелся на крыше Тимкиной белой "Нивы" как шляпка гриба --и вдруг объявил: - Все мы неправильно сделали. Надо его мягким вниз класть. Иначе мы эту гадость никогда плотно не прикрутим. - Мягким вниз? - автоматически переспросил Тимофей. - Ты прав. Они распутали веревки, кряхтя и матерясь, перевернули тяжелый матрас и принялись все завязывать по-новой. Страшно утомились и, не закончив, сели на ступеньки перекурить. Тут-то и вышла Маринка. - Ребята, вы чего, обалдели?! Уже минут сорок этот несчастный матрас вяжете! А там еще барахла полно. Ты хочешь, чтобы мы ночью приехали? Только водку жрать умеешь! Тимофей с тоской посмотрел на Маринку, поднялся, выбросил длинный бычок и ничего не сказал. Когда-то, очень давно они вместе учились в школе, потом вместе поступали в один институт - в Бауманский. И одновременно с этим регистрировали брак. Родители с обеих сторон не порадовались, но, когда выяснилось, что Марина беременна, неожиданно подавляющим большинством голосов (при одном воздержавшемся - отце Тимофея) было решено рожать. Так решилась тогда их судьба и судьба Верунчика. Кто бы мог подумать, что брак окажется таким прочным, что Верунчик окажется зверушкой шустрой, пойдет по стопам мамочки и папочки и уже в тридцать шесть они будут готовиться стать бабушкой и дедушкой! - Бред какой-то! - говорил накануне за рюмкой чая друг его Алик из Днепропетровска, внезапно свалившийся на семью Редькиных среди дня. - Тимка -- и вдруг дед! Полная бредятина. Хотя бородищу ты и отпустил вполне дедовскую. А помнишь, как у нас на Южмаше горилку пили прямо в цеху?.. Вернулся с дежурства отчим. Помог таскать тюки и коробки. - Ну вот, вроде все и собрали, - сказал Тимофей Маринке. - И чего было шуметь? - Ага, - буркнула Маринка, впрочем, уже остывая, - только времени скоро двенадцать. "Действительно, - подумал Тимофей, - и надо было в такую рань вставать, чтобы в полдень уехать". Он совсем разучился рано вставать и быстро собираться с тех пор, как перестал ходить на службу. А это случилось еще в девяносто втором. С легкой руки Гайдара (за которого, впрочем, Тимофей и теперь собирался голосовать) оборонка тогда резко начала загибаться, и кандидату наук, специалисту по ракетному топливу на сверхзакрытом средмашевском "ящике" стали платить меньше, чем курьеру в какой-нибудь аудиторской - прости, Господи, за непонятное слово - фирме. Поиски работы были лихорадочными и не всегда удачными. Худред в православном издательстве (помогло почти детское увлечение рисованием), переводчик с английского плохих романов для другого издательства, которое со страшной скоростью и жуткими опечатками гнало в свет фантастику и детективы (там он получил кличку Мальчик-Тима-наборщик - так назвала его бухгалтерша, не понявшая, что Тимофей не просто набирал текст на компьютере, но и сам переводил его). Дома у него стоял старенький агрегат, самолично собранный из кусков еще в те времена, когда фирменная персоналка была диковинкой и предметом зависти. Так что в какой-то момент пришлось "мальчику Тиме" действительно поработать наборщиком, потом набор он перевесил на Маринку, а сам освоил верстку на "вентуре". В конце девяносто третьего они даже зарегистрировали свою семейную фирму, но момент был выбран не слишком удачный - издательский бизнес как раз пошел на спад, платить налоги сделалось окончательно невыгодным, и фирму в итоге пришлось похоронить. Знакомый с бизнесом еще со времен перестройки, Тимофей не унывал. "Продал же я однажды восемь тысяч веников! - любил повторять он. - Значит, и теперь прорвемся". Это еще в девяностом ему предложили на реализацию веники по очень низкой цене, а он не поленился, нашел через знакомых теток на трех рынках, и за какие-нибудь две недели вся партия товара ушла. С этой операции они с Маринкой купили себе видюшник, а видюшник в девяностом году - это не как сейчас, когда его чуть ли не с пенсии можно купить, видюшник тогда на полмашины тянул. Тимофей не унывал. Поработал грузчиком в мебельном магазине, потом -- водителем у коммерческого директора там же, потом докатился до коммивояжера (много их развелось нынче, хотя большинство торговцев и слова такого не слыхивали). Тимофей разносил по Москве и втюхивал китайские карманные радиоприемнички, якобы работающие от солнечной батарейки. Продавались они неплохо, но, конечно, с вениками не сравнить. Эхма! Раньше все лучше было. Тимофей завел движок и по старой водительской привычке поднял капот -- проверить, все ли в порядке. Алик тоже с видом знатока осмотрел внутренности машины. - Тормозухи долей, - сказал он, - видишь, уровень недостаточный. - Не буду я ничего доливать, - ответил Тимофей. - Машине четырнадцать тысяч от роду, и тормоза работают как звери. Выскочила Маринка. - Вот я так и знала! Боковинки от дивана забыли. - Ну и куда я их теперь засуну? Алик хотел посоветовать, куда засунуть боковинки, но, увидев рядом Веру Афанасьевну, передумал. Неделю назад Редькины купили новую мягкую мебель, старые кресла отправились на помойку, а старый диван был демонтирован и подготовлен к отправке на дачу. Ну и, конечно, заодно была проведена генеральная уборка в квартире, в ходе которой обнаружилось немыслимое количество вещей самого разного характера, которые бросать жалко, а дома держать бессмысленно. Маринка с матерью вечно спорили из-за этого барахла. Вера Афанасьевна норовила убрать, припрятать на антресолях, охранить любую мелочишку, а дочь рвалась выкинуть все, сбросить с корабля современности, как большевики в семнадцатом. Приобретение дачи в дальнем Подмосковье несколько сгладило эти противоречия, но Тимофей, разгружая горы хлама у крыльца весьма солидного дома, всякий раз прикидывал, на какое время еще хватит здешнего чердака и чулана. Конечно, заманчиво выбросить все старье и купить все новое, но на какие шиши? Иногда он вообще переставал понимать, на что они живут. Перебиваясь вроде бы мелкими заработками, очень неплохо питаются, бытовую технику покупают и вот хапнули новую тачку и новую мебель. Впрочем, на последние две покупки деньги известно откуда. - Ну что, с Богом? - произнес тесчим солидным своим полковничьим басом. Он всегда так говорил, провожая их в путь. Сам же дачу терпеть не мог и был там всего раза два. - Поехали, - вяло отозвался Тимофей. - Ну, меня-то до метро подкинете? - спросил уже ошалевший от похмельного нетерпения Алик по пятому, наверное, разу. - Мы тебя сейчас в помойку закинем, - несмешно пошутил Тимофей, -- если еще раз спросишь. Тесчим строго сказал: - На даче много не пей. Маринка говорит, там работы невпроворот. А приедете, мы с тобой тут вздрогнем. Хорошо? - Хорошо, - согласился Тимофей. - Обязательно. Странный был человек, этот его тесчим. Женился на Вере Афанасьевне, когда той уже исполнилось пятьдесят. Нет, Тимофей ничего не мог сказать - женщина она была хоть куда: красивая, представительная, породистая такая и всегда выглядела лет на десять моложе. Работала всю жизнь в аппарате Министерства культуры, но, когда пришел Губенко, поругалась с кем-то и до пенсии скромно дорабатывала в Некрасовской библиотеке. Там, в библиотеке, и познакомилась с отставным полковником Чухановым на пять лет ее старше. Муж Веры Афанасьевны, Маринкин отец, умер в восемьдесят четвертом от лейкемии. Страшная это болезнь, и даже Тимофею вспоминать было жутко, как ходили они тогда все в больницу, обманывали его, говорили, что он скоро поправится, а тот, кажется, чувствовал уже. Отличный был мужик Виктор Иванович - инженер-электрик любитель преферанса, анекдотов и хорошей закуски, веселый такой, разговорчивый. С Тимофеем они всегда ладили. Отставной полковник был совсем другим, но появился он вовремя - когда Вера Афанасьевна уже не то чтобы тосковала по мужу, а скорее просто маялась от одиночества и непонимания молодыми. Что это б