ь. - Честно? - спросила Верба. - Сама не знаю. Это вы все, даже Пальма, действуете на основании логики, а я доверяю только собственной интуиции. - Красивый способ, - похвалил Тополь. - Два месяца отслеживать все перемещения какого-то инженера в отставке, чтобы потом, случайно заглянув в личное дело своего тестя, обнаружить знакомую рожу! - А сам-то! - обиделась Верба. - Снять наблюдение за Ольгой Разгоновой аккурат накануне поездки Зарайского в Старицу на ее машине, накануне убийства Шайтана. И потом те же два месяца робко наблюдать со стороны зa службой безопасности господина Кузьмина, которого в итоге преспокойненько укокошивают, не спросив у нас разрешения. Спасибо еще Ольги с ним вместе не было - А кстати, - спросил Кедр, - Клен не звонил? Что там новенького по делу Кузьмина? - Звонил, - сказал Тополь. - Пока немного. Убили его ребята из "девятки". Сама по себе забавная тенденция Это уже не в первый раз идет отстрел бандитов под видом охраны важных лиц. Но самого Кузьмина! Это уже лихо. И неспроста. Платан внедрил нашего человека в фирму Кузьмина еще в ноябре, так что полная информация будет буквально на днях. - Эх, Леня, Леня, - вздохнул Кедр, - ты как был совком, так совком и остался. "Полная информация", "буквально на днях"... Ты бы еще сказал, что вы "работаете над этим вопросом". - Вот! - радостно подхватила Верба. - Женька на моей стороне. Ты старый совковый бюрократ, Горбовский, а еще других критикуешь. - Ладно, дамы и мужики. - Кедр поднялся. - С вами хорошо, но мне пора. Держите в курсе. Надо еще до дома доехать, мальчику обещал сказку перед сном рассказать. - Мне бы ваши проблемы, господин учитель, - прокомментировал Тополь. -- Помнишь старый еврейский анекдот? - Ага, - отозвался Кедр уже из прихожей, - если учесть, что именно мой наряд дежурит сегодня на Старой площади, проблемы у меня совсем смешные. - Кедр, - крикнула Верба на прощание,-- хочешь сюжет для сказки подброшу? --Спасибо, не надо. Твои сказки, Танечка, мы .оставим для контролера Семеныча. В прихожей хлопнула дверь. - Какого контролера Семеныча? - обалдела Верба. - Веничка Ерофеев. "Москва - Петушки", - пояснил Тополь. - Классику помнить надо. Контролер Семеныч очень любил эротические истории, вроде сказок Шехерезады... Еще по чашечке кофе? Смотри, он даже не остыл. Они посидели молча. Потом Верба спросила: - Тебе не кажется, что мы слишком надолго ушли на дно? - Кажется. Но, ты знаешь, вдруг обнаружилось, что со дна все детали просматриваются ничуть не хуже, чем с высоты птичьего полета. - Точно, - согласилась Верба. - Только в ушах шумит, а потом от кессонной болезни глюки начинаются. Тополь даже не улыбнулся. - Скажи мне лучше, Татьяна, честно скажи, что ты сделала с Базотти? Старик третий месяц в себя прийти не может. Дела забросил, чужих не принимает. Даже нас! И на связь не выходит. - Что я сделала с Базотти?! Да это он хотел меня трахнуть, только здоровьишка не хватило. По-моему, об этом знает уже вся желтая пресса Америки. Его там называют столетним председателем фонда Би-Би-Эс, а меня -- юной фигуристкой из России. Жутко душещипательная история! - Ты полагаешь, его кондратий хватил на сексуальной почве или от воспоминаний о Седом? Мы ни разу с тобой про это не говорили. - Я думаю, - сказала Верба, - тут все сразу. Но к нему летал Анжей и потом мне по секрету сообщил, что Дедушка больше прикидывается больным. Тоже решил уйти на дно. Устал от всех и отдыхает. - Нашел время, - буркнул Тополь. - Ну ладно. Ты же собиралась про своего Редькина рассказать. - Правильно, - вспомнила Татьяна. - Так слушай, что учинил этот Редькин. Я ведь распорядилась сначала в камеру его отвести, чтоб посидел там часочка полтора без всяких объяснений. А уж потом ко мне на допрос. - Ах ты, зараза! - укоризненно улыбнулся Тополь. - Послушай, моралист, а кто Разгонова вызывал по поводу романа? Думаешь, у него поджилки не тряслись? - С Разгоновым - это была работа. - Спасибо. А я, значит, развлекаюсь? - начала закипать Верба. - Ну, не совсем развлекаешься. Как бы это поточнее? При советской власти говорили: "использовать служебное положение в личных целях". - Ax, так?! Получается, я одна такая нехорошая: транжирю деньги налогоплательщиков на личные удовольствия, в угоду собственному любопытству. А все остальные у нас самоотверженные борцы за дело коммунизма, то есть демократизма, мудизма и альтруизма. - Ясень был альтруистом, - откликнулся Тополь, нарочито сохраняя спокойствие и серьезность. - Ясень был, - согласилась Верба, - но даже он при этом думал о себе. Вы же ничего, ничего не понимаете. Вы нащупали следы страшного заговора, вы копаете под бандитов, а их отстреливают одного за другим. Наших, между прочим, тоже отстреливают. Вы копаете под Григорьева, копаете под правительство, скоро начнете копать под президента, но ясности по-прежнему нет - кто же главный злодей? А я уже восемь лет - нет, тринадцать! - копаю только под Седого, знай долблю в одну точку с упорством идиотки - и поверь мне, этот заговор раскрою именно я. - А-а-а, - протянул Тополь, - тогда надо быстрее раскрывать. Переворот-то, по оценкам Самшита и Клена, дня через три случится. Конечно, он ей не верил. Ведь даже Ясень относился к проблеме Седого странно, чего уж ждать от такого старого и рассудочного Тополя? - Успею, - злобно сказала Верба. - За три дня успею. Однако вернемся к нашим баранам. - Да, извини. - Тополь встряхнулся и как ни в чем не бывало приготовился слушать. - Вот что учудил Редькин. Он выболтал своему тестю всю историю с матрасом. По пьянке. И, обрати внимание, выболтал вчера. В общем, он был в таком шоке от молниеносного вызова на Лубянку, что говорил правду, только правду и ничего, кроме правды. И у меня теперь нет сомнений: полковник ГРУ Петр Васильевич Чуханов и майор танковых войск Игнат Андреевич Никулин -- один и тот же человек. - А как же шрам через все лицо? - Ну, знаешь, "при современном развитии печатного дела на Западе"... - А почему не полное изменение внешности? - Так тебе все сразу и расскажи! Дай срок. Пока ясно одно: Чуханова этого готовили настоящие профессионалы. - Еще бы, - усмехнулся Тополь. - На ГРУ в последнее время много дерьма вылили, но в одном их пока никто не упрекал - в непрофессионализме. - Да тут, похоже, не только ГРУ, - сказала Верба. - Я уже получила справку с Ходынки. Настоящий Чуханов расстрелян как предатель в девяностом году в марте. Семьи у него не было. А Игнат Никулин - по документу - убит в Афганистане в январе восемьдесят девятого. Две половинки разрезанной купюры не сходятся. Уже интересно, правда? Но самое интересное дальше. Чуханов работал нелегалом в Италии и был внедрен в "Красные бригады". А "Красные бригады", ты должен помнить, Леня - это наш любимый на глазах расстрелянный Огурцов-Четриоло, это Джулио Пассотти, и убийство Гусева в Занзибаре, и, наконец, Джинго, он же Бернардо, он же Паоло. То есть Паоло Ферито и Игнат Никулин - одного поля ягоды. - Ну, положим, это еще не доказано, ты слишком торопишься, Верба. - Извини, ты мне сам велел поторапливаться. Новый год настает, вместе с ним переворот! Хорошие стихи? - Замечательные. Только я все равно не понимаю, при чем здесь Седой, то есть тот человек, который убил Машу Чистякову и ее родителей. Ведь больше мы ничего достоверного о Седом не знаем. При чем здесь он? - О, мон женераль! Этого вам, я боюсь, не понять никогда! Правда, Тополь, я вполне серьезно. Мне ведь уже не нужны никакие доказательства. Я их для вас теперь собирать буду. А сама я поняла еще весной в каком-то смысле с подачи Анжея, что Никулин был подослан ко мне Седым точно так же, как через год был подослан Паоло под видом Бернардо. Понимаешь, за всю мою жизнь у меня было только два настоящих мужчины, которые любили меня и которых любила я, - Хвастовский и Малин. Оба они появлялись в самый последний момент, чтобы спасти меня... нет, не от смерти - от Седого. А Седой не желает мне смерти. Он желает чего-то другого. Если бы я была верующим человеком, я бы сказала, что он охотится за моей душой, потому что он -- дьявол. Но так уж вышло не верю я ни в Бога, ни в Князя тьмы. Тополь смотрел на нее сочувственно и печально. - Слушай, Леня, только не надо звонить Пальме - попросила Верба. -- Оставь мое здоровье и мою психику на совести доктора Ковальского. Подумай лучше об итальянском нюансе в судьбе Игната Никулина. - Как раз о нем я и думаю, - неожиданно сказал Тополь. - Все-таки очень интересно, что по этому поводу скажет Дедушка. - Мне тоже интересно. Но Дедушка не выходит на связь. И потом последний всплеск его откровенности увял вместе с последним же всплеском сексуальной активности. А как он любит помолчать о некоторых вещах, мы знаем. Конечно, я еще доберусь до Дедушки, обязательно доберусь. Что ты, меня не знаешь? Но только вначале я должна поговорить с Никулиным. - А потом с Вициным и Моргуновым, - задумчиво проговорил Тополь. - И с псом Барбосом, - добавила Верба. - Ты уже понял, наверно, мне хотелось выманить его на Лубянку как бы по поводу зятя. Он приходит, и тут появляюсь я - вся в белом. Но болтливый алкоголик Редькин все испортил. Никулин теперь знает, что я ищу его. И как поведет себя этот старый матерый волк - одному Богу известно. - Он еще не удрал? - встрепенулся Тополь. - Нет. И не проглотил яд. И покушений на него не было. Я разрешила вечером Редькину позвонить домой жене, успокоить. Тесчим - так он зовет своего тестя - ведет себя тихо-мирно. О том же сообщает и Меньшиков. - Ага, - сказал Тополь, - там уже и Кирилл. А я как раз хотел тебе посоветовать направить туда его группу. Что ж, в сложившейся ситуации, думаю, надо ехать к этому итальянцу Никулину прямо завтра. - Что это ты вдруг так переменил свое отношение к моим личным проблемам? - поддела его Верба. - Почуял серьезную угрозу национальной безопасности? --Да нет, - не растерялся Тополь, - просто, пока твоих детских капризор не выполнишь, ты же все равно никому работать не дашь. А работать надо - через три дня переворот, п-понимаешь. - Скотина ты, Горбовский, - сказала Верба, вставая. - Ладно, поеду я. - Забыл рассказать,-- поведал Тополь уже в прихожей. - Последняя хохма из коридоров Лубянки. Оказывается, Григорьев интересовался аж у самого Скуратова, нельзя ли тебя привлечь к уголовной ответственности за превышение пределов необходимой самообороны шестнадцатого октября на Рижском шоссе. - Этот Григорьев скоро у меня допрыгается, - улыбнулась Верба. -- Помнишь, что я обещала с ним сделать? - Помню, - сказал Тополь. Глава двадцать пятая За стеклянными стенами зимнего сада бушевала настоящая пурга, а по эту сторону среди олеандров и глициний было тепло, тихо и уютно. Восемь главных фигур будущего переворота сидели в мягких креслах с бокалами горячего вина, а сам Ларионов сидеть уже не мог. Он бродил меж экзотических деревьев, как тигр в уссурийской тайге, почуявший приближение человека. Потом наконец остановился и начал яростно рубить воздух ладонью: --Я уже не понимаю, кто кому дышит в затылок. Я выслушал вас всех, и я не понимаю! С августа месяца мы планомерно давим этот проклятый РИСК, добиваемся значительного свертывания их операций и уменьшения их влияния во всех сферах. И вдруг в конце декабря в Москве появляется Малин, как ни в чем не бывало занимает свой кабинет на Лубянке... - Двойник Малина, - робко поправил представитель ФСБ, условное имя -- Резидент. - А какая разница? Вы мне скажите, какая разница?! - кипел Ларионов. -- Если он за два дня накатал пять приказов и девять инструкций по Двадцать первому главку, из которых половину я даже не смог получить в виде копий! Но уже из той информации, которой мы располагаем, вполне очевидно следует, что наши планы под угрозой. А мы должны брать власть в ночь на первое января, иначе момент будет упущен. - В семнадцатом году это называлось "промедление в выступлении смерти подобно", - проворчал член правительства (условное имя - Министр), не слишком рассчитывая быть услышанным. А Маршал, на самом деле генерал Генштаба, шепнул Комиссару, генералу МВД: - Тоже мне, Фидель Кастро нашелся! - В своей любви к новогодним представлениям Фидель не одинок, -- поддел его милицейский начальник. - Кажется, в вашем ведомстве тоже любят под бой курантов брать мятежные города силами одного парашютно-десантного батальона. - Кто, черт возьми, мог сообщить Кузьмину о моем участии в заговоре? -- продолжал бушевать Ларионов. - Кроме агентов РИСКа - некому. - Альберт Михалыч, но я же докладывал, - обиженно напомнил Резидент, -- в Двадцать первом главке ничего о вас не знают. - А, бросьте! Я уже не верю в это. - И напрасно, - гнул свое Резидент. - Кузьмин был очень информированным человеком, он мог и сам догадаться о вашем участии, элементарно вычислить его. - Ладно, - процедил Ларионов, - за догадливость тоже расплачиваться надо. А вот что делает в фирме Кузьмина эта... "вдова" Разгонова? Она никак не связана с риском? - Исключено, - откликнулся Инструктор, представитель службы Коржакова. - Исключено по определению. Но мы на всякий случай и это проверяли. - Тогда, может, просто закрыть фирму Кузьмина, если все равно ни одна сволочь не может понять, как происходит утечка информации? Закрыть - и точка. - Господь с вами, шеф! - ужаснулся вор в законе по кличке Банкир и действительно президент крупного банка. - Это же основной канал поступления финансов на весь проект. Или вы уже придумали, как вернуть обратно в Москву все чеченские деньги? Ларионову очень не нравилось, как они все разговаривают с ним. Пожалуй, только Депутат, бывший председатель одного из думских комитетов, вел себя прилично: сидел молчаливо, почтительно и ждал указаний. Да еще верный его помощник Горец не вызывал сомнений. В отсутствие ребят из "девятки" на особо секретных совещаниях именно ему доверял Высокий Шеф роль "прикрепленного". На кого опереться, на кого? Умные предают продуманно, дураки подставляют по глупости. Проверку временем не выдерживают ни те, ни другие. А делиться деньгами и властью не хочет никто и никогда. Выход один: все делать быстро. Люди поддержат, люди устали ждать. Если правильно говорят, что чем больше актер, тем длиннее пауза, то Альберт Ларионов был великим актером. После риторического вопроса Банкира он молчал минут пять. И все молчали. - Выход один, - сообщил наконец Высокий Шеф, - изменить дату на более раннюю. В ночь на тридцать первое все должно быть кончено. Вопрос ко всем: как вы оцениваете нашу готовность? Говорят только те, кто считает, что мы не готовы. И конкретно, по существу - что необходимо сделать. - Обналичить деньги, - сказал Банкир. - Это плановое мероприятие, - кивнул Ларионов. - Дальше. - Уничтожить архивы, - напомнил Комиссар. - Успеваем. Еще? - Организовать пресс-центр, - сказал Депутат. - Правильно. Еще! - Арестовать охрану всего высшего руководства службы РИСК, - поднял голову Резидент. - Вот! - воскликнул Ларионов. - Я ждал этого предложения. Намекните Григорьеву, что Горбовский собирается расформировать ФСБ. Григорьев поверит и пойдет наверх. Для ареста всей охраны будет достаточно санкции Барсукова и визы Коржакова, а Александр Васильевич после летнего разговора с Малиным, уверяю вас, поставит ее. Инструктор согласно кивнул. - Когда охрану снимут, - продолжал Ларионов, - мы пустим штурмовиков Саркиева для физического уничтожения этих злосчастных деревьев. А отвечать за все буду я и только я. "Говорит прямо как Гитлер", - подумал Банкир и удивился собственной эрудиции. - Нас здесь с вами девять человек, - заканчивал Ларионов. - Запись не ведется, и прослушка не работает. Так что... при любом исходе дела терять мне будет, сами понимаете, нечего. Этого он мог бы и не говорить. Люди, собравшиеся в ту ночь на даче в Успенском, были все очень опытные и очень понятливые. Глава двадцать шестая - Ну, здравствуй, Игнат Андреевич, - сказала Верба с порога, потому что дверь ей открыл сам Чуханов, - Здравствуй, Рыжая, - не растерялся отставной полковник. - Проходи. Зато оказавшаяся тут же Марина Редькина растерялась так, что уронила на пол тарелку, которую вытирала, идя с кухни и торопясь на звонок. Жена Тимофея не просто растерялась - она испугалась до икоты, увидев знакомое лицо суровой гэбэшницы, испугалась так, что даже не обратила внимания на ее странное обращение к отчиму. - Посуда бьется - жди удачи, - прокомментировала Верба добродушно и стала вежливо снимать сапоги - все-таки не с обыском пришла. - Вера, это ко мне! - крикнул Чуханов в глубину квартиры. - Мы посидим в маленькой комнате? - Потом обернулся к дочке и попросил: -- Сделай нам кофе, пожалуйста. Вот так. Внизу, в "Патроле", конечно, сидели Разгонов, Леша и Марат. На лестничной площадке, у подъезда, под окнами и даже на крыше дежурили ребята из группы Меньшикова. Одно нажатие на маленькую кнопочку - сигнал тревоги, -- и меньше чем через десять секунд ее сотрудники были бы уже во всех комнатах. Но в квартиру для первого знакомства Верба все-таки пошла одна. Не такой это был для нее разговор, чтобы сразу у всех дверей автоматчиков ставить и заламывать руки поверженному противнику. Да и не верила она, что матерый агент многих разведок будет устраивать пошлую стрельбу или мордобой в присутствии жены, дочки, беременной внучки с мужем и двух пуделей. Даже обыскивать Никулина-Чуханова не захотелось. Предстал он перед ней в спортивном костюме без карманов, и было немыслимо предположить, что и в этой домашней обстановке не расстается он с прикрепленным где-нибудь под мышкой или под коленом пружинным ножом или стреляющей авторучкой "Стингер". Он был расслаблен и скорее опечален, чем встревожен. - Что ты хочешь знать в первую очередь? - спросил Игнат Андреевич несколько странно, будто продолжал уже однажды начатый разговор. - Расскажи мне все. От начала и по порядку. Это ничего, что я обращаюсь на "ты"? Никулин улыбнулся. - Ты мне напомнила одного турка в Анкаре. Представь: жутко грязная, вонючая тюрьма. Я сижу перед ним на допросе в каком-то рванье, весь избитый, а он вдруг спрашивает на хорошем итальянском языке: "Вы не будете возражать, господин Джаннини, если я закурю?" - Кстати, - теперь улыбнулась Верба, - где тут у вас пепельница, господин Джаннини? Никулин встал, поплотнее прикрыл дверь в прихожую, и они закурили. "Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке", - подумалось Татьяне. - Прежде всего, Игнат, объясни, почему ты намерен отвечать на мои вопросы? - Это очень просто. Если бы меня сейчас вызвали на Лубянку или на Ходынку, да хоть в Лэнгли, я бы, конечно, молчал. Кстати, одна из моих кличек - Грейв, человек-могила. Не действуют на меня никакие психотропные препараты. Так что я бы действительно молчал. Но ты пришла ко мне сама. И неважно, кто там ждет у подъезда, только их там и что вы собираетесь со мной делать. Важно другое: "Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажи - Так сказал Седой. А как он сказал, так и будет. Для любого нормального контрразведчика это был полный бред. Тополь, например, застрелился бы, но не поверил такому объяснению. Да и Ясень с трудом воспринимал такие мистические навороты. А Верба только кивнула молчав затянулась поглубже и, выдохнув дым, начала допрос: - Девять лет назад в Домжуре ты был по заданию Седого? - Да. - Какое было задание? - Совершенно ненормальное. Как и все задания, касавшиеся тебя. Перейти от наблюдения к попытке контакта. Обратить на себя внимание. Но ни в коем случае не перебегать дорогу другим мужчинам. Я еще, помнится, уточнил: "Иностранцам?" Ну, то есть мужчинам, которых ты клеила по работе. "Нет, -- сказал Седой, - любым мужчинам". Появился Хвастовский, и я вновь перешел к простому наблюдению. - А если бы контакт состоялся? - Мы бы предложили тебе другую работу. - В КГБ? На том этапе - да. В Управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше. - Чтобы в итоге убить? - быстро спросила Верба. - Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого! - Глупостей?! - воскликнула Верба. - Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной, убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле, перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим? - Не все так просто. Рыжая, - сказал Никулин. - Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из "Красных бригад", убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда у Педро помутился рассудок. В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием - осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега. Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на его ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней - я. Четриоло знал меньше других, потому и прожил дольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много и отправился сразу следом за Малиным. Немногим меньше было известно Джефу Кауэну... - Стоп, стоп, стоп, - перебила Верба. - Так не годится. Что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового? Все-таки лучше по-другому: вопрос - ответ. - Пожалуйста, - согласился он равнодушно. И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не зависит от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой - осужденному уже все равно. "Господи! - подумала Верба. - Да ведь это же я, я - его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда". "Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь, Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет. Ничего нельзя изменить- Ничего. Сейчас она убьет его - задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя... Бред! Дверь внезапно открылась. Это Марина принесла им кофе. Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение. - Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италии, но практически по всему миру, - с неопределенной интонацией сказала она. - Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете. - Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше? - Раньше кого? - не понял Никулин. Но Верба уже разговаривала сама с собой: - Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой - это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро? Троих Фернандо убил, а о четвертом - близнеце -- просто не знал? "Железная маска-2". Я правильно догадалась? - Потрясающе! - выдохнул Игнат Андреевич. - Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь -- двоемыслие. Ну не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну не совмещаются - и все тут! Какая, к черту, "Железная маска"? Это же совсем другое литературное произведение - доктор Джекил и мистер Хайд!.. Вся ненависть, копившаяся в ней тринадцать лет, была теперь сконцентрирована в одну точку - точку, которую она очень хорошо представляла себе географически. Ей казалось, что силой своей ненависти она пронзает земную толщу от Москвы до Майами-Бич. Весь заряд не растраченной еще злобы был направлен теперь на одного-единственного человека, которого она представила себе так ясно, будто сидел сейчас перед ней не суперагент Грейв, а сам Фернандо Базотти, Дедушка, Седой - собственной персоной... На полу в большой темной луже лежали почему-то осколки обеих чашек, а первое, что спросила Верба, когда смогла говорить, было: - У тебя выпить есть что-нибудь? Не дождавшись ответа, задала новый вопрос: - Позвонить... откуда? Я телефон с собой не взяла. - Из кухни, - сказал Никулин. Вера Афанасьевна жарила котлеты. Марина мыла посуду. Верунчик сидела за столом и уплетала йогурт из круглой баночки. Зять Никита посреди кухни упражнялся с огромной гирей на радость молодой жене. Ни у кого не спросив разрешения и даже не сказав "здрасте", Верба сдернула трубку со старенького треснутого телефона и стала лихорадочно крутить диск, поминутно сбиваясь и нервно промахиваясь мимо дырочек. Когда она в последний раз пользовалась таким древнегреческим аппаратом? Наконец ей удалось набрать весь этот безумный сноп из двух десятков цифр, и абонент, разумеется, оказался занят. К Татьяне, не переставая поедать йогурт, тихо подошел Верунчик (да, именно подошел - мелкий такой любопытный зверек) и долго следил за движением пальцев при повторном наборе. И опять было занято. - Простите, - негромко сказала Верунчик, - это вы по межгороду звоните? - Да-да, - рассеянно ответила Верба, - в Америку. - А кто оплачивать будет? - поинтересовался Верунчик вкрадчиво и обиженно надул губки. В кухне сделалось ненормально тихо. Было такое впечатление, будто даже котлеты перестали шкворчать. И тут хе раздался грохот: Верунчикова мама уронила в мойку тажелую салатницу. Верба вздрогнула и быстро проговорила: - Конечно, конечно, ради Бога, я вам оставлю деньги... И, продолжая правой рукой накручивать диск, левой полезла в карман джинсов. Выложила на стол купюру не глядя и, кажется, наконец дозвонилась. А Верунчик изменился в лице от вида этой купюры: большой, желто-оранжевой, яркой и с легкомысленно скачущим кенгуру. - Что это? Верба глянула косо и проворчала: --Доллары австралийские. Ну нет у меня рублей... Sorry! Five, seven, nine, two... Shit! Would you listen to me?' - говорила она уже в трубку. Подскочил Никита. - Бери, дуреха, это СКВ. Сдадим на Арбате. А рыжая чекистка кричала на всю кухню на незнакомом для присутствующих языке. Ругалась на кого-то, а за что? Только отставной полковник за стеной понимал все. - Как это вы его не позовете?! Как это вы не можете?! Я вам простым итальянским языком объясняю: Лозова, Татьяна Лозова, Рыжая требует этого гада Базотти к телефону, и мне плевать на его состояние здоровья, про здоровье он может теперь забыть, потому что рядом со мной сидит Джаннини, Игнат Никулин, так и передайте ему: Рыжая сама нашла Игната Никулина, и он ей все рассказал. Как не можете передать?! Никос, вы с ума сошли! Что?!! Когда? Только что?.. Москва уже знает? Я первая? Да, Никос, да, прямо сейчас... Ее поймал Никита. И очень вовремя. Верба падала навзничь, даже не пытаясь подставить руки, затылком на край стиральной машины. У Петра Васильевича все-таки нашлось что выпить. Бутылка отличного ямайского рома. Татьяна быстро пришла в чувство. Собственно, она же не в обморок упала. Просто опять накатило. Все-таки два таких известия подряд -- немудрено потерять ориентацию в пространстве. Но, даже падая, она еще цеплялась каким-то уголком сознания за ускользающую реальность. И там, в другом мире, наводя тяжелый, натирающий плечо гранатомет на ревущую громаду танка, - здесь, в комнате простой московской квартиры. Верба четко решила не звать на помощь охрану: ведь ей ничего не угрожает. После трех глотков рома Татьяна снова рванулась звонить. Нанду из Бхактапура было слышно, как из соседней квартиры, и дозвонилась она с первого раза. - Анжей, ты не поверишь! Умер Седой. Его имя Фернандо Базотти. Ковальский долго бормотал что-то на санскрите, потом наконец сказал: - Держись. Я приеду в Майами. Увидимся там. Тополю пришлось дать сообщение на пейджер, но он перезвонил через пятнадцать секунд. - Леня, Дедушка умер. - - Ужас! Но сейчас не до этого. - Леня, ты не понял: Дедушка умер. - Я все понял: старик Базотти откинул копыта. Давно пора. Но сейчас действительно не до этого. Верба, ты слышишь? Будьте с Ясенем на этом номере. Договорились? "Вот уж действительно, - подумала Верба, - "листья тополя падают с ясеня"...". И, тупо глядя в окно, пошарила рукой по столу. Но рюмка осталась в комнате. Татьяна оглянулась. - Никита, принесите, пожалуйста, еще рому. Рому принес не Никита, а сам Игнат Андреевич. - Слушай, - спросила она, - можно я позову сюда Ясеня? - Можно. Только без глупостей. Учти, я уже при оружии. Верба лишь теперь заметила, что Никулин успел переодеться в неброский и, очевидно, богато оснащенный костюм. - Господи! - вздохнула она. - Ну почему же все мужчины такие идиоты? Потом приоткрыла дверь на лестничную клетку и крикнула в темноту на клацанье затвора: - Леха! Позови Ясеня. Пусть поднимается сюда. Глава двадцать седьмая Когда в декабре случились выборы и вся страна забурлила, заворчала, содрогаясь от новых неприятных ожиданий, несуразно политизируясь в канун Нового года и Рождественской недели, Белка наконец не выдержала и бросила у Кузьмина: - Женя, но когда же ты дашь ход этим записям? - А откуда ты знаешь, что я не дал им хода? - такой был ответ. "Неужели?" - подумала Белка. А вскоре Кузьмина убили. Обычным способом. Из автомата. На улице. Вместе с охраной. Белка не знала всех его дел, а потому и причина его смерти должна была остаться для нее тайной. Но трудно, очень трудно было поверить, что это убийство никак не связано с ее кассетами. Снова она ждала ареста, обыска и пули из-за угла. И снова ничего не произошло. За два месяца Белка прижилась на новом месте, и теперь ее даже не уволили. Боялись, наверно. Никто ведь не знал, чем она связана с Патлатым и связана ли с кем-то еще. Правда, из совета директоров ее мягко так и ненавязчиво попросили, да она и не возражала. А филиал за Белкой оставили, и даже "Вольву" с шофером, только охрану сняли. Был уже самый конец декабря. Победа коммунистов ничего в реальной жизни не изменила. Разве что метро, на котором Белка теперь не ездила, подорожало почему-то в полтора раза. Ларионов продолжал мелькать по телевизору. Майкл давно подлечился и тихо занимался своей коммерцией. С Количем общаться перестал. Белка, разумеется, тоже. Неожиданно ей позвонили из довольно крупного издательства и попросили разрешения на переиздание Михиной "Подземной империи". Мол, с возвращением на политическую арену красных книга вновь становится актуальной. Белка не без гордости дала им разрешение и договорилась о встрече на предмет обсуждения гонорара. Близился Новый год, и уже казалось, что все кошмары позади, что больше никого не убьют и жизнь войдет наконец-то в нормальное русло. Но тридцатого вечером в дверь позвонили. - Кто там? - спросила Белка. - Я друг Евгения Кузьмина, - сообщили из-за двери. - А еще я хорошо знал вашего мужа Миху и Олега Зарайского. Чувствовался некоторый переизбыток информации, особенно в слове "Миха". Поэтому, прежде чем открыть, она вынула из стенного шкафа куртку, в кармане которой держала пистолет, и быстро надела ее. "Боже, какая глупость! - подумалось тут же.-- Ведь в квартире Рюшик, родители..." Очень длинный и очень худощавый человек лет пятидесяти шагнул через порог и сразу протянул ей красную книжечку. Прочла она немного, но зато самое главное: Федеральная служба безопасности. Приплыли. Самое время открывать стрельбу. Но фээсбэшник был какой-то очень неправильный. Он по-интеллигентски неловко переминался с ноги на ногу, щурился, виновато стряхивал на пол снег с рукавов простенькой куртяшки и наконец сказал: - Дорогая моя Белка, если ты хочешь жить, очень быстро доставай оригиналы пленок Шайтана и Зарайского, одевайся, и поехали. Если мы прямо сейчас не дадим их послушать кое-кому, уже завтра утром господин Высокий Шеф Ларионов со товарищи может въехать в Кремль на танке. Собирайся, Белка. Рюшик теперь стоял рядом с матерые, хватая ее за рукав и монотонно повторяя: - Мам, ну мам... И родители вышли из комнаты, услышав незнакомый голос. Остановились в дверях и робко сказали почти в один голос: - Здравствуйте. Кот Степан пришельца воспринял спокойно, очень мирно мурчал и терся об ноги Белки. - А как же они? - спросила Белка. - Им уже оформлены загранпаспорта, - не совсем понятно объяснил интеллигентный чекист, напоминавший больше врача или профессора университета. - Даже на кота справка есть. Я все потом объясню, Белочка. Ну некогда же, некогда сейчас, кассеты давай, ради Бога! И Белка полезла на антресоли. Часть последняя НОВЫЙ ГОД НА БАГАМАХ Каб не мой дурак, так и я осмелюсь. Старая еврейская поговорка ДЯДЯ С ГАРМОШКОЙ - у вот и сбывается твое пророчество, - поведал мне Тополь еще в самолете. - Какое пророчество? - не понял я. - Насчет полного развала всей нашей лавочки? А я ведь предупреждал: я всегда опаздываю по большому счету, меня в дело брать нельзя, не к добру это... - Да пошел ты!.. - беззлобно выругался он. - Я о другом. Помнишь, как ты мне в Лондоне сказал, когда мы тебя в кругосветку отправляли, что Новый год встретишь на Багамах? А никакие Багамы тогда не планировались. - Почему же сейчас Багамы? - Место хорошее... А место оказалось действительно хорошее. От Нассау не больше сотни миль. И зачем мы летели вертолетом? Можно было по морю прогуляться. Чудный крохотный островок в гряде Эксума между большим изрезанным проливами Андросом и длинным узким островом Кошка. Или Кошачьим? Как правильно перевести "Кэт"? Географические названия не переводят, я знаю, а мне вот захотелось. Как назывался наш островок официально, я так и не выяснил. Его купил Базотти еще в шестидесятые годы, называл для себя островом Марио и выстроил там поначалу обычную курортную резиденцию, а затем укрепил ее, превратив в настоящий опорный пункт с гигантским бункером ракетными установками системы ПВО, причалами для патрульных катеров и канонерок, вертолетной базой. И все это поразительным образом не испортило первозданной красоты острова: чистые, сверкающие платиновым блеском пляжи, вечно зеленые рощи, живописные скалы. Все военные на острове оказались черными и удивительно молчаливыми, хотя, конечно же, говорили по-английски. Губернатор острова, он же командующий военной базой, не совсем черный Диего Гонсалес был предупрежден о нашем прибытии и встретил нас очень радушно. Еще радушнее встретил нас прилетевший двумя часами раньше Шактивенанда. Лысый, босой и какой-то особенно смуглый на фоне почти белого песка, он вышел из мангровой рощи в своей оранжевой тоге и с баяном через плечо. Поразив всех виртуозной игрой на этом не очень тибетском инструменте, гуру запел голосом Леонида Утесова страшно популярную в пятидесятые годы песню: Затихает Москва, Стали синими дали, Ярче блещут кремлевских рубинов лучи. День прошел, скоро ночь, И вы, наверно, устали, Дорогие мои москвичи! Я покосился на Белку. Должно быть, ей хотелось проснуться. Я-то уже привык ко всем вывертам этой безумной команды и был невозмутим, как мой сын Рюшик, сразу почувствовавший, что здесь и теперь можно все. "Дядя с гармошкой" ему очень понравился, а особенно деревянные погремушки (четки) и красный кружочек на лбу. Еще понравилось море, "волнистей, чем в Юрмале", "бананы прямо на дереве", и, конечно, полный восторг был от "солдатов с пулеметами и корабликов с ракетами". Коту Степану на острове Марио тоже понравилось, но не сразу. От экзотической природы и свежего бриза он поначалу предпочитал прятаться у Белки на руках и только уже в доме освоился, а к исходу суток даже рискнул половить местную живность. Меня Степа признал сразу, но это нельзя было считать нарушением конспирации, ведь он точно так же посчитал за своих Тополя, Вербу, Анжея и даже Лешку Ивлева. Только к Гонсалесу отнесся настороженно. Улучив подходящий момент - мы были втроем с Андрюшкой и вокруг никого, -- Белка сказала неожиданно: - Рюшик, а ты узнал? Это твой папа. Я бросил в ее сторону укоризненный взгляд, а Андрюшка посмотрел внимательно на мою спецназовскую выправку, на незнакомый костюм, на загорелое лицо, непривычно короткую стрижку и простодушно ответил: - Не-а, папа был не такой. И добавил, словно испугавшись, что неправильно понял маму: - Дядя Сережа - мой новый папа, что ли? Для Белки это был удар. Наверно, в какой-то момент она действительно усомнилась во всех ранее выстроенных предположениях. В конце концов, устами младенца... Белка не нашлась с ответом - так промычала что-то неопределенное и замяла эту тему. А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью: - Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать. И мы пошли искать крабиков. Неужели я надеялся всерьез неограниченно долго скрывать от Белки правду? Вряд ли. Скорее я просто не загадывал далеко. А в тот момент на отмену легенды приказа не было, да и, если честно, вся эта конспирация превратилась в увлекательную игру. Отчего же не поиграть? Тем более что и для Белки страдания по этому поводу давно кончились. Игра для двоих -- необычная, романтическая, сексуальная... Да-да! За четыре месяца мы оба так изменились, как не менялись за все десять лет совместной жизни, и теперь смотрели друг на друга совершенно новыми глазами. Не знаю, как Белка, а я-то точно влюбился в нее. При живой любовнице влюбиться в собственную жену! Красиво! Татьяна, кажется, почувствовала, что происходит, но не подала виду то ли в силу своего характера, то ли просто не до того ей было. А ей действительно было не до того. Масштабы происшедшего мы осознавали постепенно. Наверно, только Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все и сразу, успевал отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать руководства к действию. Верба еще в Шереметьеве впала в транс, а в самолет