ольше. Помогите маме, если что. - Ты вправду, девка, что-то того... - Прасковья Семеновна! У меня к вам просьба. Вот письмо. Если придет... Придет один мальчик. Из нашей школы. Он обязательно придет. Будет спрашивать про меня. Вы ничего ему не говорите. Просто отдайте. Только чтобы не знала мама. - Да что ты надумала? - Я не надумала. Так надо. - Что надо-то? - Уехать. - Да неужто ты впрямь собралась на целину? Таня промолчала. - Не обманываешь? - Не спрашивайте меня, не могу я. - Да куда же тебя несет? - В странство. - Какое такое странство? - Ну, вроде как на богомолье. - Куда же это? - Сперва в Бескудниково, а потом... Далеко. Только не говорите никому. - А не эта самая... Как ее? На кладбище встретили... - Зинаида Васильевна? - Не она сманула? - Какое это имеет значение? - Одумайся, сходи к отцу Николаю... Таня поклонилась Прасковье Семеновне чуть не до земли: - Прощайте. - Ты, девка, впрямь не в себе! - Простите... - Я еще поговорю с тобой... Но прежде чем поговорить еще с Таней, Прасковья Семеновна решила посоветоваться с отцом Николаем - на себя она не надеялась, - а когда наконец надумала идти к священнику, Тани простыл и след. Все последние дни перед своим бегством Таня находилась в смятении. С одной стороны, она решилась порвать со всем окружающим, уйти в странство, с другой - жаль было оставить все, что ее окружало. Как мама ни строга, как ни сурова, она посвятила Тане всю свою жизнь. Больше у мамы нет никого. Жаль было школу, книги, Москву. Жаль даже тихую комнату, в которой выросла, играла и делала уроки. Где-то в самой глубине сердца точила мысль, что никогда уже больше не увидит Юру. Жаль было свой переулок и даже тротуар возле дома, где знакома каждая выбоинка. Уходить или не уходить? Никогда - ни в школе, ни в комсомоле - не числилась она в активистках, делала лишь то, что делали другие, не любила вырываться вперед. Если возникала дилемма - сказать или не сказать, пойти или не пойти, сделать или не сделать, Таня предпочитала не сказать, не пойти, не сделать. Она принадлежала не к тем, кто ведет, а к тем, кого ведут, и теперь, когда настала решительная минута, она не то чтобы решила не идти в странство, а скорее не решалась идти... И никуда бы не пошла, кончила бы школу, стала бы учиться дальше, поступила бы на работу, и ничего бы с ней не произошло, если бы те, кто охотился за этой перепелкой, оставили ее в покое. Но бог, как говорили ее новые знакомые, а на самом деле темный и злобный фанатизм не позволял этим охотникам за человеческими душами снять расставленные силки. Кто первым схватил ее за руку, тот и повел... "В чем я больше всего нуждаюсь? - думала о себе Таня и себе же отвечала: - В справедливости". А жизнь вокруг нее несправедлива. Когда-то обидели ее маму. Беспечно, бездумно, безжалостно. А вместе с мамой обидели Таню. Мама бежала от пересудов в Москву. Всю жизнь работает не покладая рук. А хоть чем-нибудь вознаградила ее судьба? Всю жизнь одна и одна. Да и бабушка Дуся, уж до чего добрая была женщина, а что хорошего видела в жизни? Один Юра показался ей каким-то особенным. А он не лучше других. Хорошо, что она вовремя опомнилась. Иначе ей пришлось бы вести такую же безрадостную жизнь, на какую были обречены и мама, и бабушка Дуся, и все женщины, которых она знает. Никому до нее нет дела. Маме нужно, чтобы о Тане не говорили плохого. Учителям, чтобы она не получала двоек. Подругам, чтобы она ничем не отличалась от них. Да у нее и не было никогда настоящих подруг. А теперь появились какие-то неведомые люди, которые зовут ее в иной мир, где правда, любовь и справедливость. Они не скрывают, что путь в этот мир мучителен и труден, но Таня не боится страданий... И едва Таня села у окна и раскрыла "Преступление и наказание", роман писателя Достоевского, который ей давно советовали прочесть и который она недавно взяла в библиотеке, как раздался звонок. Таня открыла дверь и увидела Зинаиду Васильевну. Та выглядела весьма встревоженной и повергла Таню в немалое смущение. - Что ж не идешь? Нас ждут... Она засыпала свою подопечную вопросами и смутила ее еще больше. И Таня, вместо того чтобы ответить, что ничего еще не решила, торопливо принялась собираться. - А у вас ничего, - сказала гостья, оглядываясь. - Думала, беднее живете. - А что брать? - Самое необходимое. Вот халат захвати. - Это мамин. - Все равно бери, сгодится наставнице. - Какой наставнице? - Твоей. - А кто моя наставница? - Мать Раиса. - Боюсь я ее... - А ты думала, все отец Елпидифор будет гладить тебя по головке? Но Таня не послушалась, не взяла халат, не хотела обижать маму. - А мать ты подготовила? - Написала, что уезжаю на целину. Действительно, еще накануне, сидя рядом с матерью за столом, Таня написала ей письмо, что уезжает на целину, в совхоз, хочет самостоятельно попробовать свои силы... Письмо лежало у Тани в портфеле, и сейчас, перед уходом, она собиралась выложить его на стол. - А деньги у тебя есть? - Нет. - А дома есть? - Есть сколько-то. - Возьми, а то мать не поверит, без денег далеко не уедешь. Таня выдвинула ящик комода, деньги всегда лежали в одном месте. Зинаида Васильевна заглянула одновременно с Таней: - Сколько? - Рублей сорок... - Бери, а то не поверят, что уехала. Все бери. - Я хотела маме оставить... - Обойдется... Таня достала деньги. Зинаида Васильевна тут же их отобрала. - Сама передам... - Она не сказала кому. Таня сложила пальто, платьица, белье, чулки... - Документы не забудь, - напомнила Зинаида Васильевна. - Все, какие есть. Не оставляй ничего. Паспорт, членские билеты ДОСОМ, ДОСААФ, комсомольский билет... Таня оглянулась. Зинаида Васильевна увязывала одежду в узелок. Нет, комсомольский билет Таня взять не решилась. Оглянулась еще раз. Подошла к этажерке с книгами, вытянула первую попавшуюся книжку, положила билет меж страниц, поставила книжку на место. - Взяла документы? Крестись, и идем... Обе перекрестились. Таня окинула комнату прощальным взглядом - ей захотелось заплакать, броситься на мамину кровать, - закрыла глаза, отвернулась и... ушла в странство. ДЕДУШКА, БАБУШКА И ВНУЧКА Таня догадывалась, куда они едут, в автобусе добрались до Бескудникова, прошли в заросший репейником переулок, очутились у знакомого особнячка. Встретил их истошный собачий лай... В палисаднике скалил зубы привязанный к забору свирепый боксер с такой страшной мордой, что любой прохожий невольно остановился бы на почтительном расстоянии от забора. Пес Зинаиду не испугал. Она уверенно двинулась к калитке, и тут же появился хозяин особнячка, очень похожий на своего пса: такая же ощеренная плоская рожа, расплюснутый нос и вытаращенные настороженные глазки. Не успели, однако, они очутиться во дворе, как вновь затренькал звонок, и от пинка в спину Таня сразу очутилась в темной и тесной каморке. В новом тайнике было далеко не так уютно, как у Зинаиды Васильевны, пахло пылью и куриным пометом, руки упирались в шершавые доски, не на что ни опереться, ни сесть. Выпустили Таню оттуда только под вечер. - Выходи! - коротко приказал хозяин. Впустил в дом, ввел в комнату. Комната как комната: тахта, стол, стулья, на подоконниках герани и фуксии, а в углу высокий, до потолка, киот с темными иконами. За столом Елпидифор, Раиса и еще какой-то субъект, в скуфейке, с черной окладистой бородой. - Что стоишь? - прошипела Раиса. - Кланяйся! Таня поклонилась. - Разве так? - вновь прошипела Раиса. - Послушествуй по уставу. Стань на колени, коснись земли... - Обернулась к хозяину: - Покажи. Тот встал рядом с Таней, сделал все, как сказала Раиса, поклонился Елпидифору земным поклоном. - Видела? Таня поклонилась снова. Елпидифор и Раиса вышли из-за стола, все встали перед киотом, Таню Раиса поставила рядом с собой. Молились долго. У Тани закружилась голова от голода, от усталости. Она уже ничего не соображала. Кончили молиться за полночь. Раиса повела Таню за собой, через сени, в комнатенку, заставленную гардеробом и двуспальной кроватью. Раиса легла на кровать, Тане велела лечь на полу, на войлочную подстилку. "Как собаке", - подумала Таня. Она уже отказалась от себя. Подчинилась, легла и тотчас заснула - так она намаялась за день. Вставали до света, молились, потом Раиса читала вслух разные духовные книги, наставляла Таню, потом опять молились, потом каждый мог заняться своими делами, но Раиса говорила, что в это время надо молиться про себя, потом опять молитва, допоздна, до ночи, не то что задуматься, некогда даже прийти в себя. Умываться не полагалось, ели раз в день, пустые щи и какую-нибудь кашицу, иногда вечером давали еще ломоть хлеба. Хозяина дома старцы и Раиса зовут Павлушей, хотя ему не меньше сорока. Он молчалив, услужлив и себе на уме. Иногда дребезжал звонок. Тогда поднималась паника. Старцы лезли в погреб - лаз устроен в большой комнате и прикрыт листом линолеума. Раиса забиралась в гардероб. Таню прятали в какую-то пристроечку, где хранились доски и разный хозяйственный скарб. Потом Таня заметила, что иноки не слишком опасались посетителей, скорее, те боялись, чтобы кто-нибудь не заметил их появления. После одного из таких посещений Таня увидела в комнатушке, где ночевала с Раисой, целый ворох шерстяных дамских кофточек. В другой раз у киота лежала связка хлорвиниловых плащей. Нетрудно было сообразить, что Павлуша не только благодетель, но и спекулянт. Иноки смотрели на это сквозь пальцы, а когда Таня высказалась перед Раисой: "Что же это за христианин? Восьмая заповедь говорит "не укради", а Павлушины махинации весьма близки к воровству", - Раиса так на нее цыкнула, что Таня сразу прикусила язык. - В антихристовом государстве заповедь преступить не грех. Позже, вечером, после молитвы, Раиса воспитывала свою подопечную: - Проклят и окаянен, иже не стяжа послушания. Три подвига драгоценны перед богом: когда человек принимает свои несчастья с благодарением, когда старается, чтобы дела его были чисты перед богом, и когда отказывается от всех желаний и пребывает в послушании своему духовному отцу. - А Павлуша при чем? - осмелилась спросить Таня. - Он государство обкрадывает. - Я поясняла уже, против сатанинского государства можно нарушить... Твое дело - не видеть, не слышать, не понимать и только полагаться на своих духовных наставников. Грех не на тебе, а на том, кто разрешил. Твое дело - повиноваться, без повиновения никому не спастись... - Раиса угрожающе помотала своей змеиной головкой. - А за то, что не поимела терпения, ибо несть долготерпелив и тайны не терпит хранити, отбей пятьдесят поклонов, ибо тот в смирении выше, кто с первого слова падает ниц и принимает на себя всяческую клевету. Не поняла Таня смысла этих речей, но в глубине души ей стало как-то нехорошо от этих недобрых слов. "Сатанинское государство..." Ведь это о нас, о нашей стране... Смутные мысли роились в Таниной голове, но она не посмела возразить, отбила поклоны и в изнеможении повалилась на свою подстилку, твердя себе в утешение, что христианское смирение в том и заключается, чтобы стать безропотной рабой своих строгих наставников. ...Как-то к вечеру в каморку пришла Раиса. - Подай документы! - приказывает она Тане. Та не сразу понимает. - Документы... Таня достает из рюкзака паспорт, билеты всяких добровольных обществ, нерешительно держит их двумя пальцами. - Понимаешь, что носила антихристовы печати? - Понимаю. - Рви! Таня неуверенно раздирает паспорт по корешку. Хоть она и бесповоротно решила уйти в странство, ей почему-то жаль свои документы... - Рви, рви, - торопит Раиса. - На мелкие кусочки! Отступать некуда, теперь она в их руках, попробуй не подчинись, они еще, чего доброго, так ее осрамят... И Таня рвет, рвет... - Теперь пойдем. Раиса ведет Таню на кухню, там топится печь. - Бросай! - приказывает Раиса... Таня сама совершает аутодафе, собственными руками сжигает Таню Сухареву. Вспыхнули обрывки бумаги, и... нет уже Тани Сухаревой, все дым, тлен, мираж, есть только неразумная девушка, бегущая от самой себя. Потом Раиса ведет Таню к Елпидифору. Он сидит на тахте в большой комнате. Таня отдала ему поклон, опустила глаза, села на краешек стула. Старец пригладил бороду, пытливо взглянул на Таню: - Так как, не раздумала? Елпидифор куда добрее Раисы. Что-то участливое прозвучало в его вопросе, за восемьдесят лет странства он познал сколь труден путь, на который вступала девушка. Отказаться от молодости, отказаться от всех земных радостей, год от году стариться лишь и стариться... - Готова ли к подвигу? Таня сердито посмотрела на Раису, нечего той сверлить ее своими острыми глазками, Таня не слабее, у нее хватит сил превозмочь все на свете. Но ответить так и не успела. В комнату ворвался Павлуша. На нем лица нет. - Милиция! Сразу же возник общий переполох. Но так могло показаться только с первого взгляда. Эти люди привычны к переполохам. Елпидифор спокойно идет прочь, Раиса хватает Таню за руку, влечет за собой... Позже Таня подивилась, как быстро они сумели собраться. Еще тренькал звонок, как Елпидифор, Раиса, Таня и чернобородый инок - Таня уже знала, что зовут его Никодим, - очутились во дворе, за сараем. Иноки в пальто, в шапках; Раиса не только сама успела одеться, но и Тане помогла на ходу накинуть пальто. На улице смеркалось. Постройки тонут во мраке. Звонка не слышно. Должно быть, Павлуша уже отпер дверь. Все четверо сбились кучкой в закоулке между сараем и забором. Таня не понимает для чего, но вдруг Елпидифор нырнул в какую-то щель, а за ним и Раиса с Таней. Оказывается, в заборе есть еще одна неприметная калитка. Прямо против дома синеет милицейская машина. Беглецы рванулись в сторону, быстро засеменили по переулку. Шли молча, без слов понимали - нужно поскорее добраться до угла. И вдруг Таня слышит свое имя... Кричит Юра! Все настойчивее, все громче! Но Раиса точно клещами вцепилась в Танину руку. - Таня!!! Таня лишь повернула голову, но прежде, чем Юру, увидела Никодима, видела, как Никодим вынул из кармана какой-то предмет, не разобрала, что за предмет, но почему-то ей почудилось, что это - орудие убийства. Тогда она перевела взгляд на Юру, он бежал изо всех сил, она различала его, несмотря на темноту. Раиса влекла Таню вперед, и Таня боялась крикнуть, только поднесла палец к губам, давая Юре понять, что им невозможно поговорить. Однако Раиса тут же потянула ее за угол, а Никодим, к ужасу Тани, остановился. И вот Раиса с Таней уже свернули. Никто их больше не догоняет, на улице тихо, в окнах ни огонька, и лишь вдали тускло мерцает уличный фонарь. Елпидифор и Раиса идут уверенно, знают, куда свернуть, все им здесь, должно быть, знакомо. Доходят до железнодорожной станции, садятся в электричку, через десять минут вылезают на Савеловском вокзале и пешком идут по ночной просторной Москве. На мгновение у Тани мелькает мысль... Вернуться? Даже не мысль, а какое-то смутное ощущение. Но она тотчас подавляет минутную слабость. Стыдно. Что она скажет маме? И, еще хуже, что скажет в школе? Будут расспрашивать. Осуждать. Исключат из комсомола... Нет уж, раз пошла, так иди! Должно быть, Москва никогда не спит. Только ночью она какая-то необычная. Точно Таня попала в театр. Дома, заборы, деревья представляются бесконечными декорациями. Иноки идут по Москве так же уверенно, как в Бескудникове. Петляют переулками, минуют скверы, пересекают улицы. Никто не обращает на них внимания. Откуда-то со стороны Каланчевки выходят к Ярославскому вокзалу. Здесь, как и днем, всюду народ, светло, оживленно, шумно. Иноки съеживаются, сразу становятся меньше и тише. Раиса семенит к кассе. Втроем идут через зал ожидания, не проронив ни слова, долго сидят на деревянном диване. Близится утро. Старейший говорит что-то Раисе. Та мелкими шажками семенит к буфету. Хотя иноки привыкли поститься, однако и им, должно быть, подвело животы. Инокиня возвращается с разведки. Обсуждается меню завтрака. Чай нельзя - дьявольский напиток. Кофе тоже нельзя. Но о какао в священных книгах ни слова, и, поскольку оно не запрещено, иноки считают, что оно разрешено. Берут еще по булочке. - Черствые? - осведомляется Раиса. Ей хочется, чтобы булочки были черствые: меньше утехи человеческой плоти. Но буфетчица обижается: - Известно, не сегодняшние, день только начинается... После черного хлеба и воды водянистое какао кажется сказочным напитком. Вот что может помешать подвигу... Таня отставляет стакан. - Спасибо. - Ты что? - Воздержусь... Елпидифор ласково улыбается. Раиса наклоняется к Тане, бормочет: - Преподобный Ефрем Сирин учит, что боящийся господа не объедается... Берет стакан и допивает - не пропадать же добру. Над Раисой дьявол уже не властен. По радио объявляется посадка на первые утренние поезда. Все трое устремляются на перрон. В вагоне тесновато, двое солдат сразу уступают места. - Дедушка, к окошечку. Бабушка... А внучку к нам. Дедушка, бабушка и внучка садятся в ряд, Раиса придерживает Таню за руку. - Спасибо, - шепчет Таня. Раиса щиплет ее. Больно - и не заплакать! Солдаты интересуются: - Далеко? - Может, нужно что? Трудно сказать, что заставляет солдат ухаживать за молчаливой троицей - миловидность Тани или уважение к старости. Иноки молчат, и Таня в их присутствии не смеет ответить. - Строгие у вас старички, - с сожалением замечает один из солдат. Таня смотрит вниз, как наказывала Раиса. - Покурить не желаете? - не унимается солдат. - Не курю, - сдержанно отвечает Елпидифор и вдруг просит, и в его голосе звучит страдание: - Оставьте вы нас, у нас горе... Больше он ничего не добавляет, предоставляя соседям широкое поле для догадок. - Извините, - смущенно произносит солдат и больше уже не осмеливается тревожить ни Таню, ни стариков. Вагон вздрагивает, плывут станционные постройки, поезд набирает скорость. Они едут, едут - куда? зачем? для чего? - дедушка, бабушка и внучка. КРЕЩЕНИЕ Едва поезд тронулся, Таня притулилась у окна. Не спалось. Елпидифор и Раиса о чем-то перешептывались. Солдаты угомонились и залезли на верхние полки. "Так, должно быть, чувствуют себя арестанты", - подумала о себе Таня... И вдруг она точно провалилась. В никуда. И так же внезапно проснулась. Рассветало. Вагон покачивало. Рядом дремала Раиса. Громко посапывали солдаты. Но Елпидифора не было. Почему-то она испугалась. "Вышел, - подумала она, - сейчас вернется". Елпидифора она боялась меньше Раисы. Но Елпидифор все не шел. Тогда Таня осторожно тронула пергаментную руку Раисы. - Мать Раиса... Мать Раиса... - А? Что? - встрепенулась та. - Где старейший? Раиса недовольно поперхнулась: - Не твое дело. Сошел... - А мы не вместе?.. - Бес в тебе говорит, девка, - рассердилась Раиса. - Обязательно поближе к мужику... - А мы где сойдем? - Где надо. Сошли в Ярославле. Хоть Раиса приказывала беспрестанно смотреть в землю, Таня успела прочесть вывеску. "Не глазей, не глазей по сторонам", - не переставала твердить старуха. Ехали в трамвае, в автобусе, куда-то очень далеко. Сошли где-то в пригороде, нырнули в лабиринт немощеных улиц. Одноэтажные домики прятались в палисадниках, за заборами росли вишни и яблони. - Вот и дошли, - сказала Раиса. Остановились у глухого забора. Раиса оглянулась по сторонам и отчетливо постучала. Из-за забора послышался лай, потом чьи-то шаги, потом голос: - Кто там? - Во имя отца и сына и святаго духа... Странников принимаете? Калитка распахнулась. - Заходи, заходи! - прикрикнула Раиса на Таню и толкнула во двор. - Аминь, - сказал впустивший их мужчина и захлопнул калитку. На цепи прыгал лохматый пес, гавкал и злился, не обращая внимания на окрики хозяина. Тот склонил голову перед Раисой, а на Таню бросил пытливый взгляд. - Послушница моя, - лаконично пояснила Раиса. - Виктор Фролович, - представился хозяин. - Брат Виктор, - поправила Раиса. Он сравнительно молод, пожалуй, нет тридцати, но брюшко уже выпирает, румяные щеки лоснятся, точно смазаны салом, только серые глазки шныряют, как у голодного зайца. - Надолго, мать? - не удержался он от вопроса. - Как поживется, - неопределенно ответила Раиса. - Странников нет? Виктор Фролович поморщился: - Живет одна, прошлогодняя. - Не вздумай вместе поселить, - распорядилась Раиса. - Зачем же... Он повел их в дом, через комнату, где у окна сидела моложавая женщина с пухленькой девочкой на коленях. Возле них стояла рыженькая девушка. Таня догадалась: у окна - жена, а стоит - та, "прошлогодняя", как назвал ее Виктор Фролович. Обе бросили на вошедших любопытный взгляд, но хозяин тотчас провел прибывших в темный коридор, пошарил у стены, толкнул раздвижную дверь, и гостьи очутились в своем временном обиталище. Комната не комната, чулан не чулан. Нечто такое, где можно находиться и в то же время оставаться как бы не существующим для любого неосведомленного посетителя. Деревянная скамья, сложенная раскладушка и стул - вся обстановка их нового обиталища. Тане оно представилось унылой щелью, но Раисе, прятавшейся на своем веку в завалинках, в ящиках, в канавках и чуть ли не в печных трубах, жилище казалось вполне комфортабельным. Здесь-то и поселились инокиня и ее послушница. Большую часть времени они проводили в молитве, да еще время от времени Раиса вела с Таней душеспасительные беседы. Только странничество угодно богу, доказывала она, а жизнь обычная, какую ведет большинство людей, грозит погибелью... - А как же брат Виктор? - удивилась Таня. - У него дом, жена, дочка... - Так он видовой, - раздраженно ответила Раиса. - Какая ты беспонятная! Живет для прикрытия божьего дела. Таня изредка покидала отведенную им с Раисой конуру, выбегала во двор, даже бродила по огороду. Жену и дочку Виктора Фроловича видела ежедневно, а рыженькую девушку встретила еще лишь один раз. Появилась Раиса и так цыкнула на девушку, что та сразу точно растворилась в воздухе. Раиса утверждала, что всякий, кто готовится принять крещение, подобно Христу, должен сорок дней и ночей провести в одиночестве. Сама Раиса то совещалась о чем-то с Виктором Фроловичем, то куда-то исчезала, то что-то обозревала в огороде - не в пример своей подопечной вела деятельную беспокойную жизнь. Неожиданно она сообщила, что уезжает на несколько дней в Москву. Таня растерялась: - А я? - Молись да поменьше толкись на людях. Не хотелось Тане оставаться под присмотром Виктора Фроловича, но он почти не обращал на нее внимания, разве только кормил получше, чем при Раисе: то каши даст с маслом, то сахару с хлебом и кипятком. Раиса вернулась через два дня в необычно хорошем настроении. - Теперь скоро, - сказала она. - Что скоро? - спросила Таня. - Вознесешься на крыльях благодати к престолу господа, - загадочно ответила мать Раиса. Встали до света. Сонная Раиса толкнула Таню ногой. Старуха спала на широкой деревянной лавке, прямо на доске, без подушки - "инокиня я, а видишь, как изнуряю плоть". Таня рядом, на раскладушке, тоже ничем не застланной. Таня вскочила. Раисе еще дремалось, не хотелось вставать. Минуту нежилась, встала и тут же принялась отбивать поклоны. Таня догадалась: сама на себя наложила епитимью. Таня молчала, ждала приказания. Раиса оглянулась: - Чего пнем стоишь?.. Таня опустилась на колени. - Господи... господи... помилуй мя... Они долго кланялись перед иконой. Внезапно Раиса встала. Сегодня она была в каком-то приподнятом состоянии. - Пора. - Что пора? - невольно спросила Таня. - Молись, молись, - рассердилась старуха. - Много будешь знать, скоро состаришься. Тане вдруг стало весело. - Скорей инокиней стану... - Охальница! Наказать бы, да день больно уж посвященный... Сдула с Тани веселье. Вышли во двор. Восток занимался зарей - рыжей, желтой, тревожной, точно небо подпалили понизу спичкой. По двору шел Виктор Фролович, нес от ворот ведро с водой. Не опуская ведра, поклонился Раисе. - Благослови, матушка. - Господь с тобой. Откуда носишь? - Из колонки. - А где у тебя дождевая? - В бочке. - Пора, - сказала Раиса. - Слушаю, матушка. - Виктор Фролович обернулся. - Только придется пособить. Раиса засеменила в огород. На краю огорода, за грядкой с картошкой, в тени ракитовых кустов - яма, на дне темнеет бурая стоячая вода. Таня еще в день приезда, бродя по огороду, наткнулась на яму. Подумала - для полива. Раиса остановилась перед ямой. - Бочку у сарая видела? - спросила она. - Придется перетаскать воду. Тут Таня поняла, что значит "пора", и ей стало страшно. Не радостно, а страшно, вопреки тому, чему учила Раиса. Сегодня ее будут крестить... Что-то сдавило ей горло. - Видела, - покорно шепнула Таня. - Это тебе урок. - Раиса пальцем ткнула девушку в бок. - Исполняй. Таня принялась перетаскивать воду. Вода точно уходила под землю, яма была какая-то проваленная. Урок Таня выполнила только к полудню. - Теперь иди молись, - наказала Раиса. - Обеда тебе сегодня не положено, готовься. Таня ушла в каморку, встала на колени, твердила молитвы. Голова кружилась, есть не хотелось, непонятная слабость разлилась в теле, казалось, будто она уходит от самой себя. Вспомнилось все, что недавно было ее жизнью: Москва, мать, школа и... Нет, нет, больше никого не хотела она вспоминать. Все ушло, ушло и никогда не вернется. Неслышно вошла Раиса. - Молись, молись, не мечтай, - привычно пробормотала инокиня и сняла с полки "Цветник нравственный", свою любимую книгу. - Крещена ты все-таки или нет? - в который уже раз осведомилась Раиса и принялась разъяснять своей подопечной значение предстоящего обряда: - Впрочем... Агаряне своих детей во младенчестве крестили у православных священников, но благодать крещения принимали за волхование, не с правым разумом принимали крещение детей, и святые соборы постановили обращенных крестить снова. У Тани не было уверенности, что она крещена, письменных свидетельств тому не существовало, но вряд ли бабушка Дуся оставила Таню некрещеной, она иногда напоминала, что приходится Тане крестной матерью. Таня не ответила, но Раиса и не ждала ответа, сама нашла ответ, сообразуясь с каноническими правилами: - Сегодня сподобишься благодати... Комсомольцы подобны енкратитам, саккафарам, апотактитам и прочим еретикам... Она долго втолковывала Тане что-то о саккафарах и апотактитах. Тане стало страшно, захотелось бежать, но не было ни сил, ни денег, ни документов. "Смирись, смирись, - мысленно твердила она себе. - Возврата уже нет..." Раиса опять ушла. Она то уходила, то возвращалась, недоверчиво поглядывая на девушку. А та и молилась, и плакала, и уносилась мыслями куда-то далеко-далеко. В Москву, в Третьяковку и еще дальше... Она все время чувствовала себя на распутье. Хочется обратно, домой, в тепло, в привычную жизнь, а ветер гонит вперед, в дождь, грязь, слякоть и рядом безжалостные суровые люди, которые не позволят ни повернуть, ни убежать... С каждым часом Раиса делалась все хлопотливее. День был на исходе. Слазила в дорожный мешок, достала длинную холщовую рубаху, подала Тане: - Одевайся... Никого не слышно, не видно. Таня подумала, что крестить ее будет Раиса: правила разрешают инокиням крестить обращенных, - и девушке стало грустно, что благодать на нее снизойдет через Раису. Она все-таки осмелилась спросить: - А кто же будет крестить? - Одевайся, одевайся, - поторопила Раиса и с умилением возвела очи горе: - Старейшин преимущий приехал, сам хочет. Такой милости редко кого удостаивает... Таня быстро скинула платье, вопросительно оглянулась. - Все, все скидавай, - сказала Раиса. Таня сняла белье, натянула рубаху, холст после вискозы показался шершавым, такой он был новый и чистый, и опять оглянулась. Раиса взяла ее за руку, Таня вскинула на старуху глаза. - Старейший у ямы? - Какая такая яма? - одернула Раиса. - У купели. Во дворе никого, один лишь пес на цепи щурится на низкое солнце. Не выпуская руки девушки, Раиса повела ее в огород. Опустив глаза, шла Таня меж грядок, прислушиваясь, не идет ли за ее спиной Елпидифор... Было очень тихо. Таня подняла голову и обмерла. Возле ямы справа старейший, еще какой-то инок с черной бородой, хозяин дома, а слева, отдельно от мужчин, жена Виктора Фроловича, их четырехлетняя дочка, девушка, которую Таня мельком видела в день приезда, и какая-то незнакомая старуха. Все молчали, может быть, благоговея перед старейшим, а может быть, чтобы не привлечь ничьего внимания за забором. Раиса подвела девушку к Елпидифору. Тане показалось, едва заметная улыбка пошевелила бескровные губы старца, но он тотчас сурово поглядел на свою паству и строго сказал: - Стань лицом на восток. Таня растерянно посмотрела на воду, на небо: не могла сообразить, где восток. - Спиной к солнцу, - пришел ей на помощь Елпидифор, сам стал лицом к ней и перекрестился. Все последовали его примеру. Началась служба. Елпидифор читал молитвы, Раиса заменяла хор, сипловатым дискантом подтягивала старцу. Иногда к ней присоединялись чернобородый и незнакомая старуха. Однако Тане казалось, что по-прежнему все происходит в тишине. Вишня топорщила ветки, точно вырезанные из черного железа, понуро висели на раките узкие листья, тускло поблескивала в яме вода. - Давайте, - негромко распорядился Елпидифор, став вполоборота к Раисе. Старуха подскочила к девушке, принялась торопливо стягивать с нее рубашку. Таня смутилась, ей стало стыдно, страшно. - Что вы! - Дура! - сердито буркнула старуха, продолжая стягивать рубашку. Таня подняла руки к груди, краска стыда залила ей лицо. - Входи, входи в купель, - быстро сказал Елпидифор, подталкивая ее в воду. Таня полезла в яму, заспешила, оступилась, ушла ногами в тину, взбаламутила воду. Вода успела за день нагреться, была как парное молоко, доходила до груди, но Тане все равно было стыдно и страшно. Елпидифор взмахнул крестом, отдал его Раисе, положил руки на голову Тане и стал с силой погружать ее с головой в воду: - Крещается раба божия Таисия... Во имя отца... - Помог Тане высунуться. - Аминь!.. И сына... - Опять погрузил ее голову в воду. - Аминь!.. И святаго духа. - Окунул в третий раз. - Аминь... Выходи! Надел на шею Тане медный крестик на коричневом шнурочке, услужливо поданный Раисой. Жена Виктора Фроловича накинула на плечи Тане простыню, наскоро обтерла, помогла побыстрей натянуть рубашку. - Вот и окрестили тебя, Тася... Ее даже не спросили, каким именем назвать! Теперь она, значит, Таисия... Во дворе загавкал пес. Все тревожно взглянули на старейшего. Он все-таки дочитал молитву. - Идите, - распустил он молившихся. Все сразу куда-то подевались. Раиса повлекла Таню обратно в каморку. На дворе покрикивал Виктор Фролович. Пес замолк. В помещении совсем темно. Раиса повернула выключатель. Стало светло и неуютно. - Подкрепись, - говорит Раиса, выкладывает на стол ломоть хлеба, луковицу и сухую таранку, медлит и неохотно добавляет: - А это от отца Елпидифора... - Достает из кармана юбки яблоко и подает Тане. ПОДПОЛЬЕ Наутро Раиса позволила Тане выйти во двор. - Пойди подыши, порадуйся божьей благодати. У крыльца прохаживалась девушка, которую дважды видела Таня. Они с любопытством смотрели друг на друга, ни одна не решалась начать разговор. - Тебя тоже будут крестить? - первой нарушила молчание Таня. - Меня еще в прошлом году. - А как тебя зовут? - Феврония. - Ка-а-ак? - Сперва Фиалкой звали, потому и Феврония. - Да разве есть такое имя? - Я была некрещеная, отец назвал, он был у меня коммунист. А потом умер. А тебя? - Таня... - Она тут же поправилась: - Тася. - Худая ты... Таня покраснела. - Хозяин наш загляделся вчера на тебя. - Брось ты... - Таня покраснела еще сильнее. - Ты не знаешь, мы долго здесь будем жить? - Разве они скажут! Тут тявкнула собака, и Раиса загнала Таню в дом. После обеда, - вероятно, по причине присутствия старейшего обед на этот раз был посытнее, пшенная каша с подсолнечным маслом, - Раиса сказала, что Таню хочет видеть старейший. - А где он? - У себя. Таня не очень-то шаталась по чужому дому, она и понятия не имела, где это "у себя". - Пойди на крыльцо, зайди справа, постучи в стеночку, три раза быстро и два с перерывами. Таня пошла, постучала - ступеньки вдруг откинулись, открылась лесенка вниз, в подполье. Снизу показался чернобородый: - Кто там?.. А, Таисия... Заходи. Таня нерешительно сошла. Конечно, с номером в приличной гостинице обиталище старейшего нельзя сравнить, но "дети подземелья" могли бы позавидовать такому жилищу. Горит электрическая лампочка, стены обиты свежим тесом, две койки, стол, иконы в правом углу... Старейший оправлял фитилек лампады, за столом на табурете Фиалка, стучит на машинке. Чернобородый закрыл вход, сошел вслед за Таней и, не обращая на нее внимания, принялся раскладывать по столу перепечатанные листки. Елпидифор повернулся к Тане. Губы жестко сжаты, но глаза улыбаются. Таня поняла: ей следует подойти. Он размашисто ее благословил и приблизил руку к ее губам. Таня опять поняла: следует поцеловать - и поцеловала. - Теперь и ты приближенная... - К вам? - К господу, к господу. Глупая... Говорил он незлобиво, даже с оттенком ласки. Таня подумала, что Елпидифор по природе, должно быть, добрый. - Теперь молись, совершенствуйся. Послух пройдешь при матери Раисе. Таня рада бы сменить опекуншу, но... смолчала, "ибо невозможно без повиновения спастися, от послушания живот вечный, а от преслушания смерть вечная". - Слушайся, почитай. Строга, но плохому не научит. - Старейший замолчал, заставил Таню потомиться, потом сказал: - Постранствуешь с матерью Раисой, пошлем тебя на будущий год в школу. Хочешь учиться? - Чему? - Большое дело задумал отец Елисей: школы для молодых христиан пооткрывать... - Старейший длинным коричневым пальцем указал на чернобородого: - Уставам, правилам церковным, божественному слову. Проповедники нужны, готовые пострадать за веру истинную. Отошел и совсем по-дедовски предложил: - Посиди с нами, отдохни. И стал перед образами - молиться. Несчастливый он, должно быть, подумала Таня, с юных лет в странстве. Зинаида Васильевна рассказывала, сколько он по тюрьмам да по монастырям мыкался. Все бог да бог, мать потерял в детстве, жениться не женился, так с одним богом чуть не до ста лет дотянул. Помрет - не пожалеет никто. Фиалка все печатала. Медленно, двумя пальцами, - только еще училась... Что она печатает? Молитвы? Распоряжения келейным? А чернобородый Елисей все раскладывает и раскладывает листки по столу, готовит к рассылке. Вроде бы все бумаги от антихриста, а тут у самих целая канцелярия! Фиалка сняла с клавишей пальцы, подергала их. - Не слушаются больше. - А вы пойдите вдвоем, освежитесь, - отвлекся старейший от молитвы. - Погуляйте по огороду, я помолюсь, тоже выйду. Елисей потянул проволочку, опустил "подъемный мост". Фиалка заторопилась, поманила Таню. - Пошли, подышим... Вечерние тени плавали в закоулках, из-за забора пахло цветами, где-то бренчала гитара. - Хорошо, - сказала Фиалка. - Люблю петь. Таня поинтересовалась: - А как ты сюда попала? - Не знаю куда бы я от матери не ушла, - пожаловалась Фиалка. - Отец умер, мать года четыре держалась, а потом появился один шофер, мы на перепутье у него жили, потом другой... Мешала я матери, зайдут и уйдут. "Ты меня личной жизни, дочка, лишаешь, - говорила мать. - Вышла бы я замуж, да никто с тобой не возьмет, ушла бы ты хоть к сектантам каким". Ну, свет не без добрых людей, я и ушла. Они походили по двору, заслушались гитару. - А ты как? - спросила Фиалка. - Разуверилась в людях, - призналась Таня. - Один бог не обманет. - Молись, молись, - посочувствовала Фиалка. - Здесь тебе разувериться не дадут. Здесь жить легко, обо всем за тебя подумают. Походили меж грядок, присели во дворе на полешко. Темнело. Где-то вдалеке играл оркестр. - Ты любила танцы? - спросила Фиалка. Но ответить Тане не пришлось. Кто-то сильно застучал в калитку... Если бы только Таня знала, кто стучит!.. Залился пес, стук на мгновение прекратился и возобновился опять. Во двор выбежал Виктор Фролович. - Тихо! - крикнул на пса. - Кто там? Но к калитке не шел. Ступеньки крыльца откинулись. - Эй, вы, скорее, - приглушенно прикрикнул на девушек Елисей и снова нырнул в тайник. Следом скрылись и девушки. "Подъемный мост" поднялся. Пес заливался. Слышно было, как хозяин подошел к воротам, что-то спрашивал, кому-то отвечал. Потом все стихло. Раздался условный стук. Три частых удара и два медленных. Елисей открыл вход, Виктор Фролович поспешно сошел вниз. - Стучал какой-то мужчина, спросил: "Таня Сухарева здесь живет?" - тихо доложил он старейшему. - Говорю: "Никакой Сухаревой нет". А он свое: "Впустите". Я "Уходи". А он: "Сейчас приведу милицию". Виктор Фролович только докладывал. Решать полагалось старейшему. - Позови Раису! - приказал Елпидифор. Появилась Раиса. Все делалось быстро, без паники, к таким тревогам привыкли. Елпидифор взглянул на Елисея: - Ну как? - Приведет, - уверенно подтвердил Елисей. - Уходить надо. - Я тоже так полагаю, - согласился Елпидифор. - Матушка Раиса с Таисией и Февронией - на поезд, а мы с Елисеем - на Волгу, на пароход. Езжайте в Сибирь, там много благодетелей. Позже напишу в Барнаул. Мы с Елисеем выйдем через калитку, а вы задами через огород. Идите, я задержусь... Все выбрались, в подполье остались лишь Елпидифор и Елисей, но и они не замедлили появиться во дворе. Раиса собралась, как солдат по тревоге. Одежду и книги - в чемодан, девичьи тряпки - в сумку. Елпидифор поджидал Раису, тоже был уже одет, в длинном черном плаще, в обвисшей шляпе. Рядом Елисей в пальто и картузе. Елпидифор протянул Раисе пачку денег, Тане показалось, что много, Раиса тут же опустила их в карман. Виктор Фролович возился у калитки. - Ну, с богом! - Елпидифор благословил Раису. Она снова вступала в свои права. Чемодан - Тане, сумку - Фиалке. И засеменила на огород. Через забор ей не перепрыгнуть, вскарабкалась по ветвям вишни и сиганула во мрак. - Скорее, милые... Двинулись вдоль заборов. Брехали собаки. Раиса шла быстрым привычным шагом - куда только девалась старость! - свернула в проулок, вывела девушек к автобусной остановке у тормозного завода. Доехали до города, пересели в трамвай, добрались до вокзала. Раиса ввела девушек в зал, посадила в угол, где потемнее. - Ждите. Я за билетами. Ждать она себя не заставила. - Поезд через час. Взяла всем по булочке и бутылку "Малинового напитка". Делала все осмотрительно, умно, но, видно, нервничала, все посматривала по сторонам. Подошел поезд Москва - Хабаровск.