тила! - Как ответила, - растерялась женщина и недовольство исчезло с ее лица. - Как это? - Веками. Она в ответ мне дернула немножко веками, понимаете? Женщина покачала головой. - Вы кто? И кто вам разрешил сюда входить? - Я ее... Я ее лучшая подруга. Самарина. - А, это вы вместе с ней попали во взрывную волну? - Именно... Я могу приходить к Шерил? Я буду с ней разговаривать, она меня слышит, и сознание к ней вернется! - А ваш лечащий врач вам позволил сюда ходить? Ваше состояние от этого не ухудшится? - Разумеется, нет, - сказала я сверхуверенным тоном. - Я уже в полном порядке. Вот только бинты еще остались, но мне их обещают снять в субботу! - Что касается моей подопечной - кивнула она на белую мумию, - я не возражаю. Ей это только во благо. Нам иногда удавалось вернуть к жизни людей лишь потому, что с ними разговаривали их близкие... А что касается вас - я выясню это у вашего лечащего врача. Это была победа. Я получила разрешения со всех сторон и теперь просиживала дни напролет, болтая с Шерил. Я заставила себя забыть о том, что она на грани жизни и смерти, и разговаривала с ней обо всем понемножку, словно она сидела рядом со мной на диванчике в моей квартирке... Это было непросто, - болтать, как ни в чем ни бывало с белым неподвижным коконом, внутри которого укрылась от мира Шерил, но я знала, что ей это необходимо - слышать каждый день родной голос, который зовет ее к жизни. И я звала ее, звала изо всех сил. Иногда приходил Ги, и мы сидели с ним вместе возле постели Шерил. Ги был необычайно серьезен и было заметно, что здесь, в больнице, у постели девушки, которая ему явно нравилась, но которую теперь он не мог даже узнать в этой белой мумии, он чувствовал себя не в своей тарелке. Что происходило в его голове, я не знала. Приходил ли он из чувства долга, мечтая поскорее уйти? Или действительно его тянуло сюда, к Шерил? Пожалуй, больше всего это было похоже на немой вопрос с его стороны: собирается ли она возвращаться к жизни или нет, и стоит ли ему ее ждать... Джонатан, словно сожалея о вырвавшемся признании, стал последнее время как-то особенно сдержан, подчеркнуто корректен со мной. Испугался, что его неразделенные чувства покажутся смешными. Не хотел навязываться. Уронить свое английско-аристократическое достоинство. Но я, честно говоря, была рада. Я тоже стала подчеркнуто-сдержанной. Я не знала, что мне делать с его чувствами, я не знала, в какой степени я могла бы их разделить. Мне было приятно, что он мне признался в любви, он мне нравился, и если бы не Игорь, то я бы, наверное, может быть... Если бы не Игорь. Если бы не был в моей жизни. Если бы он не пропал из моей жизни. Кроме Шерил, это было единственное, что меня занимало всерьез. Наступила, наконец, долгожданная суббота - день, в который с меня снимали бинты. Я пыталась состребовать зеркало, но мне его никак не хотели давать. Под бинтами оказались еще и наклейки, которые долго и мучительно сдирали с пренеприятным треском с моей несчастной кожи, отчего я вопила так, что даже бывалая медсестра вздрагивала и бросала жалобные взгляды на моего лечащего врача. Когда мое лицо очистилось окончательно от всех шкурок и было продезинфицировано под аккомпанемент моих неослабевавших воплей, мой врач приблизился и, склонив голову, стал разглядывать меня, прикусив от усердия кончик языка, словно перед ним была знаменитая Джоконда, увидеть которую он мечтал всю жизнь. Я напряженно следила за выражением его лица, но оно не выражало ничего, кроме восхищения плодами собственного труда. - Дайте мне зеркало, ну пожалуйста, - канючила я без остановки. Не дали. Лишь только после того, как меня плотно облепили новыми наклейками, правда, уже без бинтов, я добилась зеркала. Лучше бы не добивалась. Наклеек на мне было столько, что ничего все равно разглядеть нельзя было, кроме того, что мое лицо покраснело и опухло. Мои распрекрасные волосы представляли собой какой-то бесцветный пушок с проплешинами пластырей. Увидев мою родную и такую несчастную физиономию в зеркале, я начала реветь, отчего сделалась еще более красной и опухшей. Врач увещевал меня, говоря, что все это пройдет и следа не оставит, что после пластических операций всегда так бывает, что еще неделя, и даже нельзя будет догадаться, что мое прелестное лицо перенесло подобное потрясение... Сменили повязки и на руках, на ногах - их было немного, куда меньше, чем на лице - но то, что я увидела под ними, заставило меня содрогнуться. Я никогда, никогда уже не буду красивой. Мой врач врет, чтобы меня утешить. Все, прощай красота и молодость!.. Наревевшись, я отправилась, как обычно, в палату Шерил, думая о том, что скажет она, когда очнется и увидит свои повязки... Возле ее кровати, вполоборота ко мне, стояла высокая плотная женщина лет пятидесяти, в синем костюме с большими белыми отворотами, с белыми крашенными волосами, начесанными на макушке и перьями торчавшими на концах. - Бонжур, - сказала я входя. - Я вам не помешаю? Я никак не могла понять, кто бы это мог быть. Явно она не относилась к больничному персоналу и мне подумалось, что она, должно быть, из "Чистой планеты". Не оборачиваясь, женщина неприветливо кивнула мне в ответ. Постояв у нее за спиной, я вышла. Она мне не понравилась, и я решила переждать ее визит, чтобы посидеть с Шерил наедине. Едва я закрыла дверь палаты за собой, как навстречу мне вылетела из глубин коридора врачиха, которая опекала Шерил. - Вот вы где, я вас ищу! - Что стряслось? - Вы говорите по-английски? - Да... - Приехала мать Шерил, она не говорит по-французски, а я плоховато владею английским... Так вот оно что! Это Кати! - Ради Бога, - сказала я, - к вашим услугам. Мы вернулись в палату. На какое-то мгновение я похолодела при мысли, что сейчас она увидит нашу схожесть и... И как будто разгадка тайны приблизилась ко мне на мгновенье, как будто Кати должна была что-то такое сказать, чтобы приоткрыть секрет... Но я же вся в наклейках, словно давно путешествующий чемодан! - что она может увидеть? С забавным французским акцентом врач представила меня Кати как подругу Шерил. Лицо Кати соответствовало ее крупной, тяжеловатой фигуре. Массивный подбородок покрыт светлым пухом, губы тонкие и длинные, словно прорезь почтового ящика, и яркая помада не столько скрывала, сколько подчеркивала их неизящество; мясистый нос и выщипанные брови над тяжелыми веками довершали этот, почти мужской, портрет. Маленькие серые глаза Кати цепко прошлись по моему обклеенному лицу, запнулись о мой нос, снова оббежали лицо, словно пытаясь настигнуть какую-то промелькнувшую и сбежавшую мысль, - и наконец, оставили меня в покое. По ее просьбе я рассказала Кати происшедшую с нами историю. Я перевела все вопросы врача к ней и ее к врачу. Я прокомментировала все финансовые аспекты лечения Шерил и помогла Кати оплатить все счета в регистратуре. После чего она попросила меня оставить ее с Шерил наедине. И лишь когда я выходила из палаты, она меня спросила: - Я хотела бы остановиться в квартире у Шерил. Но в ее вещах не было ключей. Вы не знаете, где они? Где они? Перед глазами пробежали сцены: Шерил отдает мне ключ, я закрываю квартиру и спускаюсь, и тут же взрыв... - Они должны быть в моих вещах. Я посмотрю. Ключи были, действительно, у меня. Выйдя от Шерил, Кати спросила, не смогу ли я ее сопроводить. Я могла. Мой врач мне как раз утром сообщил, что я могу, по состоянию моего здоровья, выписаться, но вряд ли я буду чувствовать себя комфортно за ее пределами в таком виде, так что со своей стороны он мне рекомендует провести еще недельку в больнице... Я заверила его, что непременно так и сделаю, тем более что страховка платит. У меня не было ни малейшего желания появиться с моим обклеенным лицом на глаза изумленному народу. Взяв такси, мы с Кати поехали на Площадь Республики. Кати молчала всю дорогу. Мне было очень неуютно рядом с этой дамой с неприветливым лицом и редкой неискренней улыбкой. Только когда мы уже почти подъехали к дому Шерил, она вдруг повернулась ко мне и спросила: - Значит, вы русская? Действительно, врач упомянула о моем гражданстве, когда представляла меня. Так чего же она переспрашивает? - Да, - ответила я недоуменно. Кати отвела глаза и отвернула голову к окну. Но спустя минуту до меня донесся ее следующий вопрос: - Из Москвы? - Из Москвы, - сказала я сдержанно, - а что? Ответа не последовало. Ее вопрос оставил у меня неясный, но неприятный осадок. Должно быть, Кати не любит русских, - решила я. Удивительно, стекла в подъезде были уже вставлены, стены вымыты и почти ничего не выдавало следов взрыва, происшедшего тут неделю назад. Мы поднялись на лифте и перед дверью квартиры я протянула Кати ключи. - Как я вам говорила, мы с Шерил собирались переезжать, так что не удивляйтесь, все упаковано... Кати вошла первая и застыла на пороге комнаты. Я топталась сзади, за ее массивным телом, полагая, что не следует мешать ее эмоциям. - Это вы называете "упаковано"? - не оборачиваясь, спросила она ледяным тоном. Я вытянула шею из-за широкого плеча. В комнате все было вверх дном, приготовленные нами коробки и сумки были выпотрошены, мебель перевернута, вещи валялись по всей квартире. Значит, Шерил не оставили в покое. В квартире что-то искали. Я вызвала полицию. Приехал уже знакомый мне комиссар Гренье с двумя помощниками, которые принялись перебирать и описывать вещи, снимать отпечатки. Я представила комиссару мачеху Шерил. Подняв валявшиеся стулья, он предложил нам сесть и спросил: - Кто из вас может мне сказать, пропало ли что-нибудь? Кати в ответ пожала плечами. - Я не знаю достаточно хорошо вещи Шерил, - сказала я, - но по-моему, у нее ничего ценного не было. Она к вещам достаточно равнодушна... Кроме того, часть вещей мы с ней собирались перевезти сами и успели погрузить в машину - они, видимо, разлетелись на кусочки во время взрыва. А что там было - я толком не знаю. Шерил большую часть сама складывала. Я только видела, что там было стекло - посуда, вазочки... - Одежда, косметика, драгоценности - добавил комиссар. - Кое-что уцелело и находится у нас в полиции. Вы можете за ними придти, - обратился он к Кати. - Вы думаете, это простая кража? - спросила я. - Кто-то из соседей мог сюда залезть, зная, что хозяйки нет... - добавила я соображение. Комиссар покачал головой. - Вряд ли. Смотрите, как все было разбросано - зло, без всякой необходимости, как эти стулья, например, на которых мы с вами сейчас сидим... Кто-то искал здесь что-то конкретное, и злился, не находя. Вот только нашел ли в конце концов - мы не знаем. Вам ее деловые бумаги не знакомы? Где она их держала? - Не могу сказать... Кажется, Шерил как-то обронила, что ничего не хранит дома - помните, я вам уже рассказывала, что в ее квартиру и раньше забирались? Они и в тот раз ничего не взяли, только перебили ее компакт-диски и аудиотехнику. Как и сейчас, зло и бессмысленно. Но с тех пор она стала остерегаться хранить что-либо из деловых бумаг дома. Двое полицейских закончили, наконец, работу. Поговорив с ними, комиссар снова обратился ко мне: - Шерил не вела дневник? Был ли у нее еженедельник? Адресная книжка? - Насчет дневника - не знаю, а еженедельник и адресная книжка - были точно, я сама видела. Еженедельник в кожаном переплете, толстый, темно-коричневый, густо исписанный, и там же раздел адресов. Но он, скорее всего, в сумке у Шерил остался, я его часто видела у нее в сумке. - В сумке его не было. Мы все просмотрели. Вернее, клочки от того, что там осталось... Еженедельника не было. Возможно, что Шерил решила, что во время переезда он ей вряд ли понадобится и сложила его с другими вещами... Но, если это так, то его украли. - Зачем? - тупо спросила я. - Хотел бы я это знать, - был ответ комиссара. - Надо связаться с членами "Чистой Планеты". Возможно, у нее намечались какие-то встречи, были какие-то пометки в связи с конкретными личностями и именно они интересовали грабителя... - Спасибо, Джессика Флетчер.* Без вас я бы не догадался. Мы остались с Кати одни посреди хаоса. - Я... Если хотите, я могу вам предложить остановиться в моей квартире... Здесь ведь невозможно жить! Я имела ввиду свою прежнюю квартиру - ведь она еще числилась за мной, Владимир Петрович до сих пор так и не знал, что я переехала. Кати посмотрела на меня. - К тому же, эту квартиру полиция наверняка опечатает. - Я могу остановиться в гостинице, - произнесла она полувопросительно, давая мне возможность, на случай, если мое предложение было неискренним, ухватиться за этот вариант. Бедолаги, как они только выживают в их западном мире с подобным стилем взаимоотношений! - Я предлагаю совершенно искренне. Я должна еще остаться в больнице, квартира свободна. Никаких проблем. Да и потом, у меня уже есть другая, которую мы сняли вместе с Шерил... - Спасибо, - сказала Кати, в первый раз улыбнувшись по-человечески, - это очень любезно с вашей стороны. - Ну что вы, у нас в России это совершенно нормально. Вы мать моей подруги... - Приемная мать, - сказала Кати. - Я знаю, - кивнула я, - это не имеет значения. Вы близкий ей человек. - Вы с Шерил очень дружили? - глянула она на меня как-то настороженно. - Очень. - Вы действительно не знаете, кто мог подложить бомбу в ее машину? - А по-вашему, я должна знать? Вы подозреваете, что я замешана в этом взрыве? Или для вас все русские являются тайными агентами КГБ, как в ваших дурацких фильмах? Кати окинула взглядом мои пластыри и покачала головой. - Извините. Вопрос был глупым. Мы снова на такси отправились ко мне домой. Показав Кати нехитрое хозяйство моей прежней квартиры и предложив ей располагаться с удобствами, я набрала Москву. Наш домашний телефон по-прежнему хранил гробовое молчание. Отвратительный холодок уже начал сгущаться у меня в животе, как меня вдруг осенило: у нас просто отключили телефон! За неуплату, например... Хотя Игорь платит исправно, но стоит забыть - месяц потом будешь бегать, чтобы включили! Или на линии ремонт - всего-навсего! А я-то страху нагнала, невесть чего передумала! Ведь Игорь и знать не может, что со мной случилось и как важно мне сейчас связаться с ним! Более того, он, не зная моего нового номера, оборвал, должно быть, этот телефон звонками и волнуется до потери сознания, что не может меня найти! Ну конечно же! Все очень просто и надо срочно позвонить маме. Она должна быть в курсе - Игорь наверняка спрашивал у нее, звонила ли я, и бедная мама тоже волнуется! А я, бестолочь, из-за своих страхов ей не звоню! Кати вышла из душа с полотенцем на голове и спросила меня, хочу ли я с ней поужинать. - Спасибо, - вежливо ответила я, - я сделаю еще только один звонок и вернусь в больницу. На самом деле я была уверена, что Кати хочет остаться одна. Только я повернулась к телефону, как он взорвался оглушительным звонком. Вот! Я была права! Игорь звонит сюда по пять раз на дню, бедный! - Алло, - схватила я трубку, - я слушаю! В трубке раздались всхлипывания и неясное бормотание, которые я ошарашено слушала несколько секунд, прежде чем поняла, что это моя мама. - Что случилось, мамочка, - заорала я, - почему ты плачешь? - Куда ты пропала?! - надрывно произнесла мама, шмыгая носом, - что случилось? Потрясающе, мама почувствовала, что со мной что-то случилось! Говорите после этого, что шестого чувства нет! - Я уже несколько ночей не сплю, ничего не понимаю, теряюсь в догадках! - со слезами продолжала мама. - Ты не звонишь, Игорь не звонит, он вообще куда-то пропал... Во мне все рухнуло. Значит, мама ничего не знает об Игоре и ничего не сумеет мне объяснить, не сумеет развеять мои страхи и подозрения. - Не плачь, мамочка. У меня все в полном порядке. Язык не повернулся рассказать, что со мной случилось, и я соврала: - Меня просто пригласили в гости на неделю на виллу... Да-да, у нас сейчас каникулы... Ну ты знаешь, здесь не принято звонить по международному телефону за чужой счет, а больше неоткуда было... Все просто прекрасно, не волнуйся... Ну извини, извини ради Бога, я не думала, что ты будешь так волноваться. Игорь? Не знаю, должно быть, уехал куда-то - врала я по-прежнему. - Он последнее время стал много ездить, он же занимается предвыборной кампанией Тетерина... Ты лучше запиши мой новый телефон, пишешь? Я продиктовала маме номер и добавила: - Только ты не трать деньги, я сама буду звонить тебе, как обычно! - Что ты, Аленка, причем тут деньги? - как-то хлопотливо заговорила вдруг мама. - На кого же мне их тратить, если не на родную дочь? Это ты не трать деньги, я тебе буду сама звонить! Смешная, она говорит так, как будто у нее миллионы, и она никак не найдет им применения! - И потом, - добавила мама, - наш телефон почему-то стал очень плохо работать... - Нет, отчего же, я тебя прекрасно слышу! - Это потому, что я звоню из автомата... Так что лучше будет, если я сама буду тебе позванивать... Я не стала спорить и нежно попрощалась с мамой. А может, это на самом деле правда, мое вранье? Игорь действительно мог уехать... Пытался меня предупредить, но меня он не нашел, а автоответчика у меня нет... Нужно будет срочно поставить автоответчик. Покинув Кати, я заехала к себе на новую квартиру, теперь мне уже не нужную - зачем мне столько комнат одной? Отказаться от нее или оставить ее за собой, в ожидании Шерил? - думала я, отпирая дверь. В темной прихожей на меня вдруг навалился страх, я даже помедлила, прежде чем зажечь свет: вдруг в моей квартире то же самое? Свет вспыхнул и я с облегчением убедилась, что у меня все в порядке. Взяв необходимые мне вещи - одежду, туалетные принадлежности, несколько учебников по французскому, - я тщательно заперла дверь и вернулась в больницу. Там была рядом Шерил, там были люди, там я чувствовала себя более защищенной... Автоответчик, по моей просьбе, купил и установил на моей прежней квартире Джонатан, и теперь я ежедневно спрашивала у Кати, не оставлял ли кто мне запись по-русски. "Не оставлял", - ежедневно отвечала Кати. И я перестала спрашивать. Я перестала спрашивать, я перестала смотреть на себя в зеркало, я перестала гадать, что происходит, и мучить себя вопросами, на которые не было ответа. Я жила, как заведенный механизм - тррк, тррк, тррк ключик - пока завод не кончится. Время словно остановилось. Завтрак, обед и ужин хоть как-то размечали мой больничный день временными категориями: утро, день, вечер; снова утро-день-вечер, и завтра опять утро-день... Джонатан приходил регулярно и ненадолго, приносил фрукты и сладости, пил со мной кофе возле автомата и сидел со мной в курилке, составляя компанию моей послекофейной сигарете, заходил на десять минут к Шерил "поболтать" - все было выдержано в тоне любезном и светском, сдержанном и холодноватом - Джонатан всем своим видом показывал, что не собирается навязываться со своими чувствами, жалеет о вырвавшейся фразе, и вообще, ничего такого и вовсе не было. Ги приходил все реже и реже; Шерил не откликалась, застыв, вместе со временем, в неподвижности... ИГРА СО СМЕРТЬЮ 1 : ОБОЗНАТУШКИ. Дня через три Кати заглянула в мою палату. - Удивительно, как трудно во Франции найти людей, которые говорят по-английски... - сказала она. - А что, все должны?... Кати окинула меня взглядом. - Я рада, что могу с вами общаться, - сказала она, наконец. - Милости просим, - ответила я. - Вам нужно что-то перевести? - Я постепенно привожу в порядок вещи Шерил. И я нашла, что у нее еще пропало: документы. - Какие? - Все. У нее не оказалось никаких документов. Ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни диплома об окончании колледжа, ни прав. - Паспорт она носит в сумке, я сама видела. У нее всегда в сумке был еженедельник, паспорт и права. А вот свидетельство и диплом... Они должны были быть в ее вещах. Значит, надо сообщить в полицию? - Я хотела вас попросить это сделать... Я набрала номер, оставленный мне комиссаром Гренье, и объяснила суть дела. - Я проверю наш инвентарь обгоревших остатков вещей, находившихся в машине, возможно, там зафиксированы следы ее паспорта и других документов. Подождите у телефона. Кати внимательно прислушивалась к нашему разговору, стараясь уловить во французском языке знакомые ей слова. На слово "паспорт" она усиленно закивала. Трубка снова ожила. - Паспорт, водительские права, документы на машину... Портмоне... Это все. Мы сделали опись и передали все в больницу. Документы сильно пострадали, но поменять их может только сама Шерил, я надеюсь, что она придет в себя... Ей помогут в американском посольстве. Сама сумка представляет собой жалкие обрывки кожи, но если мать Шерил хочет их забрать, то пожалуйста. Нам они больше не нужны. ...Значит, в недостаче у нас свидетельство о рождении и диплом? А она хорошо их поискала? - Хорошо. Их нет. - Что же, спасибо за сигнал. Это интересная информация... - задумчиво произнес комиссар, явно не зная, куда эту интересную информацию поместить. У меня тоже не было ни малейшей идеи. Закончив говорить с комиссаром, я перевела Кати его ответ. - Можно, я вас еще попрошу? - спросила она. - Спросить про вещи, переданные в больницу? - догадалась я. - Да. Я могла бы заняться прямо сейчас восстановлением ее документов. Значит, Кати тоже верит, что Шерил выживет. Мне отчего-то стало легче. Медсестра открыла нам камеру, в которой хранились вещи Шерил. Там были снятые с нее в больнице драгоценности, часы с разбитым стеклом; там же лежал черный пластиковый пакет на молнии. Кати перебирала вещи, и в ее глазах стояли слезы. - Документы и портмоне в черном пакете, - сообщила нам медсестра. Кати потянулась за пакетом и несколько мгновений держала его в побелевших пальцах, борясь с нахлынувшими рыданиями. Затем протянула пакет мне и полезла за платочком в свою сумку. Я открыла молнию, сунула руку в пакет, вытащила портмоне и раскрыла его. Оно было пустым. - Послушайте, - обратилась к медсестре, - кто-то украл из ее портмоне все, что там было! Все деньги, банковскую карточку, проездной билет и даже фотографии! Она всегда носила с собой две маленьких фотографии... - Я ничего не знаю, - испугалась медсестра. - Должно быть, нам из полиции так передали, я туда даже не заглядывала! Мы говорили по-французски, что вполне естественно, и Кати не понимала нас, да, видимо, и не слушала, занятая своим платочком и поплывшей тушью, но на слово "фотографии" она вдруг встрепенулась и уставилась на меня. - Фотографии... - сказала она. - У нее пропали фотографии! Я хорошо помню, как она вынула из альбома несколько фотографий, чтобы взять их с собой в Европу. А у нее дома я не нашла ни одной! - Верно, она мне их показывала. Я помню: Шерил, совсем маленькая, с родителями, с вами, с собакой... Надо будет сказать об этом полиции. Я была озадачена. В самом деле, зачем кому-то понадобились ее фотографии? Не на доску же почета французской разведки? Я снова сунула руку в пакет и пошарила. Там больше ничего не было. Для верности я заглянула в него. Не было. - А где ее документы? Тут должны быть паспорт Шерил и ее права, из полиции все передали сюда. - Кому нужны ее документы? - стала защищаться медсестра. - Я все сложила, как мне передали, взяла и положила, и заперла дверцу. И больше не открывала! Я посмотрела на Кати. Она мне ответила каким-то болезненным взглядом. - Пошли, - сказала я ей. Вернувшись в палату, я снова набрала номер комиссара Гренье. Пока полицейские занимались дверцей камеры, мы с Кати пошли к Шерил. Кати молча гладила ее забинтованную руку, а я молча смотрела на них. Было очень невесело. Было очень страшно. Что-то происходило вокруг нас, и оттого, что я не понимала - что именно, - было еще страшней. Наконец, я не выдержала и пошла в свою палату, к телефону. Игорь по-прежнему не отвечал. Мне сделалось совсем худо. Я набрала номер Джонатана. - Приезжай, - сказала я. - Мне очень плохо. - Выхожу, - ответил мне Джонатан без лишних вопросов. В мою палату сунулся полицейский. - Можно вас, мадемуазель? Мы вернулись к шкафчикам. Эксперт уже закончил работу и складывал свои причиндалы в чемоданчик. Комиссар Гренье хмуро следил за его сборами. Увидев нас, он кивнул: - Экспертиза должна еще подтвердить, но уже сейчас можно сказать, что дверца была открыта отмычкой. Кто-то испытывает довольно своеобразный интерес к вашей подруге... Переведите, пожалуйста: что мадам думает об этом? Есть ли у нее какие-то подозрения? Может быть, Шерил писала ей? - Она мало чем делилась со мной, - ответила Кати. - Не знаю... Вокруг Шерил всегда происходило что-то странное, всегда крутились какие-то сомнительные личности - экологисты эти... Но с тех пор, как она уехала во Францию, к нам больше никто не ходит. Вот разве что недавно ко мне приходил какой-то подозрительный тип, интересовался Шерил. - Поподробнее, пожалуйста! - Он представился одноклассником Шерил... Я вспомнила про "Колю Зайцева". - Он вам назвал свое имя? - Джон Смит. - Не слишком богатое воображение, - заметила я. Комиссар Гренье кивнул мне. Кати посмотрела непонимающе. - "Джон Смит" - это все равно, что "никто", - ответила я на ее взгляд. Вы представляете, сколько в мире таких джонов смитов? - Вы хотите сказать, что это вымышленное имя? - Кати глянула на комиссара. - у нас действительно много Джонов Смитов, но почему бы ему не быть одним из них? - Все возможно. И что этот молодой человек спрашивал? - Сказал, что хотел бы увидеть Шерил. Узнав, что ее нет, спросил, когда ее можно застать. Я ответила, что она уехала надолго в Европу. Он настаивал, в какую страну, но я не сказала. Он мне не понравился... Когда я поинтересовалась, является ли он членом экологического общества, он помялся немного, а потом ответил: "да". Но если бы он им был, то он бы знал, где Шерил - ее все эти "зеленые" знают! Так что я сразу поняла, что он лжет. К тому же у Шерил есть фотография всего ее класса: там нет никого, похожего на этого парня. Он мог, конечно измениться за это время, вырасти, превратиться из мальчика в мужчину... Но там нет никого, по имени Джон Смит. Возможно, это кто-то из ее отвергнутых поклонников, и ему не хотелось, чтобы я потом выслушивала комментарии Шерил... - Хорошенькое у нас на руках дельце... С вашей точки зрения, этот молодой человек - американец? - Почем мне знать? - Говорил без акцента? - Знаете, в Америке акцентом удивить трудно. У нас половина населения говорит с акцентом. - А он был, акцент? - Был. Но повторяю, это не значит, что он иностранец. - Уж не попали ли вы в точку с вашей каскеткой, Джессика Флетчер? - без улыбки повернулся ко мне комиссар. - Как он был одет, этот молодой человек? - снова обратился он к Кати. - Одет-то он был нормально, костюм-галстук... - Блондин, брюнет? - Блондин. Комиссар глянул на меня. Его взгляд означал, что я попала мимо цели с моими предположениями об американском происхождении джинсового брюнета. - Что ж, дорогие дамы, придется вам проехать к нам в комиссариат, дать показания по поводу кражи документов и составить описание этого молодого человека. Хорошо, пусть я попала мимо с моим "джинсовым". Но зато к моей маме тоже приходил "бывший одноклассник"! И тоже спрашивал про меня! Это-то как понимать? Снова случайное совпадение? Всю дорогу я думала, сказать про моего "бывшего одноклассника" или нет? Если сказать, тогда надо объяснять про наше загадочное сходство, о котором в полиции до сих пор ничего не знают... Иначе, при чем тут я с моими "одноклассниками"? Но тогда надо рассказывать и про странные звонки Игоря... Я решила подождать. Посмотрим, какой оборот примет дело. Джонатан парковал машину во дворе больницы, когда мы вышли вместе с полицейскими. Пришлось объяснить ему, что мы должны ехать в комиссариат. - Ничего страшного, я подожду тебя, - ответил он. В полиции, управившись с описью и показаниями по поводу кражи, я стала переводить описание одноклассника, интересовавшегося Шерил. "Худой... Высокий... Блондин... Волосы длинные.... Ямочка на подбородке..." Чем дальше продвигалась Кати в описании, тем больше меня охватывала паника. Я знала человека, которого она описывала. По крайней мере, он был похож... Он был похож на Сережу. Да-да, на Сережу, на влюбленного в меня Сережу, самолюбивого помощника моего Игоря! - А никаких особых примет не заметили? Дефект какой-нибудь, родинка или что-то в этом роде? - спрашивал комиссар. А мне хотелось закричать: "У него должны быть огромные ноги! Ну же, Кати, ну, вспомни!" - Нет. - Кати пожала плечами. Если я сейчас спрошу про ноги, то комиссар поймет, что я этого человека знаю, и тогда уж он меня не отпустит до тех пор, пока я ему все не выложу! А я до сих пор не решила, надо ли говорить ему про Игоря и все остальное, из этого вытекающее. - Постарайтесь вспомнить. Вы видели только его лицо? Руку не пожимали? Может, у него на руках что-то особенное? Перстень, татуировка, родимое пятно? Дефект ногтей, кривизна, недостающий палец? - подсказывал комиссар. - Я не пожимала ему руку. Правда, когда он спросил адрес Шерил, то вытащил ручку и блокнотик, и приготовился писать. Помню, я посмотрела на его руки... - Кати задумалась, вспоминая. - Нет, ничего особенного я не заметила. Обычные руки. Разве что очень крупные, но это нормально для мужчины... Очень крупные руки. Сережа? Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами "Леонидас"*. Джонатан меня не дождался. У меня отчего-то навернулись на глаза слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня первый месяц в Париже. Тогда я оказалась просто одна, физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил... Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов - и я чувствовала себя совершенно потерянной. Был, правда, Джонатан... Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла - не имела права - разделить? И в которой я так нуждалась теперь... Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку. ... Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить саму себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на срыве, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе - именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне - помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения... Мужественные плечи. Широкие, красиво развернутые, плечи, достойно венчавшие узкий торс, белая гладкая кожа... Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос и, хотя я люблю скорее мужчин волосатых, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы... Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе. - Как дела? - весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, Кристин добавила: - Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете себе аппетит. А вам необходимо кушать хорошо. - Вы, как моя мама, - улыбнулась я ей. - Она у меня тоже медсестра, и тоже всю мою жизнь мне так говорит. - Вот видите, - улыбнулась Кристин в ответ, - маму надо слушаться. - Угощайтесь - протянула я коробочку. - О, спасибо... Я... Сейчас начнутся церемонии, типа "неприлично принимать от пациентов подарки"... - Угощайтесь, - требовательно повторила я. Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку и выложила в нее почти полностью верхний слой конфет. - Спасибо, вы очень добры, - сказала она. - Но мы с вами будем кушать сладкое после ужина, да? - Разумеется, - заверила я ее. Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?! Больше не могу. Пусть Джонатан придет, и пусть будет, что будет. Одной мне не справиться - ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих, свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок. Было уже поздно и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро. Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть... Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату. - Ваши конфеты! - крикнула она, задыхаясь. - Что мои конфеты? - Отравлены! Вызовите полицию! И она исчезла в коридоре. Отравленные конфеты. Предназначенные мне. От Джонатана. Вот это любовь, ничего не скажешь... А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни. Он просто взял и, без всякого спросу, поучаствовал. В моей жизни и смерти... Только вмешательством ангела-хранителя можно объяснить тот факт, что отравленные конфеты достались не мне! Бедная медсестра, буду молить Бога, чтобы она выжила... Я набрала номер комиссара Гренье - уже в который раз за этот день! - и заплакала - уже в который раз за этот день... Бог мой, но зачем? Зачем ему было это нужно? Для кого он работает? Я вспомнила, как профессионально разбирался он в прослушивающих устройствах. Кто же он такой, этот англичанин? И англичанин ли он? Что ему за дело до меня? Если он хотел меня отравить, то, значит, вся его любовь была лишь спектаклем? Видимо, так. "Я люблю тебя", - сказал он тогда, неделю всего лишь назад, наклонившись моей кроватью. И я поверила. И зря. Вот только... Это было сказано так, что нельзя было не поверить. Так нежно. Так проникновенно. Так надрывно, будто слова шли из глубины его сознания, помимо его воли, которая сопротивлялась... Но ведь это он принес конфеты? - Да, это от Джонатана. Нет, я не спрашивала, от кого, но вместе с ними у меня в палате оказался букет роз, точно такой же, какой он принес мне на прошлой неделе. Поэтому я решила... - отвечала я на вопросы. Комиссар посмотрел на часы. - Дневная смена уже закончилась. Придется побеспокоить персонал на дому. - Алло, - комиссар звонил из ординаторской, куда я потерянно приплелась вместе с ним. Я не могла сидеть одна в палате и думать о том, что меня все предали - Игорь, Джонатан... - Комиссар Гренье у телефона. Вы сегодня видели кого-нибудь, кто заходил в палату Ольги Самариной, номер 311? Видя, что ему разрешили курить, я тоже закурила сигарету. Комиссар покивал трубке: - Да, я знаю, о ком идет речь, с английским акцентом, да? Угу, - он снова покивал. - Да, с букетом роз. А конфеты у него в руках были? Да, очень важно. Ну, не заметили, так не заметили. Может, кто-то другой приносил? Что ж, спасибо. Прошу вас завтра придти в комиссариат к десяти часам, нам нужны ваши показания в письменном виде. Спокойной ночи. Следующий звонок повторился почти в точности, потом еще один. Комиссар положил трубку и повернулся к нам. - Пока никто не может с точностью сказать - не обратили внимания. Хотя это уже о чем-то говорит: были бы конфеты - заметили бы... Кому я еще могу позвонить? - спросил он старшую медсестру. Та раскрыла записную книжку и указала телефон. - Необходима ваша помощь... - снова вещал в трубку комиссар. - Высокий англичанин, который часто навещает Ольгу Самарину... Да, с букетом роз. А белой коробочки с конфетами у него не было в руках? Вот как? А почему вы так уверены? Понятно. А никого другого вы с такой коробочкой не видели? Ну а, допустим, если бы он держал коробочку под мышкой - вы могли бы заметить? Да, я представляю. Завтра зайдите в комиссариат для дачи показаний. Спасибо. Спокойной ночи. - Значит, - комиссар развернулся ко мне, - пока у нас есть вот что: одна из медсестер видела Джонатана ровно в тот момент, когда он открывал дверь твоей палаты. Она так и запомнила сцену: одна рука с розами, а другая - на ручке двери. Конфет у него не было. Радость вспыхнула во мне. Не он! Он не хотел меня отравить! Спасибо, Джонатан, что это оказался не ты... - Но, - продолжил комиссар Гренье, почему-то строго взглянув на меня, - ей не было видно, не держал ли он коробочку под мышкой или под локтем. Кроме того, никто не видел каких-либо посетителей с такой коробочкой. Впрочем, это пока опрос поверхностный. Завтра опросим весь персонал и больных как следует. И Джонатана, разумеется. В первую очередь. - Послушайте, господин комиссар, - заговорила я возбужденно, - если кто-то принес мне отравленную коробку конфет, то неужели этот кто-то не позаботился бы, чтобы его не увидели с ней в коридорах! - Ты права, Оля. Но это же относится и к Джонатану. Меня бросило в жар. Рано я обрадовалась. - Не расстраивайся, - комиссар был на удивление чуток. - Завтра, надеюсь, удастся все выяснить. - Что называется - удачи! - Кристин скептически покачала головой. - В часы приема все свободно разгуливают по больнице. Вы же знаете, у нас никакого контроля в дневное время нет. И никто ни на кого внимания не обращает... В ординаторскую вошла другая медсестра и, остановившись на пороге, тяжело привалилась плечом к дверной притолоке. - Селин умерла, - тускло сказала она. - Умерла. Не приходя в сознание. - Сожалею, - пробормотала я. Я чувствовала себя виноватой за то, что кто-то другой умер вместо меня. - Мы заберем тело на судебную экспертизу, - мрачно сообщил комиссар Гренье. - Я вам и без экспертизы скажу... - проговорила женщина, все еще стоявшая на пороге. - Дайте сигарету, - сказала она мне, - не могу больше... Она прошла к стулу и рухнула на него. Я протянула сигарету и зажигалку. Затянувшись, она шумно выпустила дым и сказала, ни на кого не глядя: - Синильная кислота. - Вы уверены? - Запах миндаля. - Да... Не оригинально, - покачал головой комиссар. - Зато надежно, - с горькой иронией ответила она ему и глянула искоса на меня. - Это кому же ты так насолила, детка? - Мне тоже хотелось бы это узнать, - прошептала я. И, откашлявшись, повторила: "Я сожалею, что так получилось..." - Никому они не нужны, твои сожаления, - она резко загасила едва начатую сигарету, встала и направилась к