авила листок бумаги перед глазами и посмотрела на нас поверх него: - Я прочитаю вам... Это письмо Вирджини. Вы поймете лучше, чем если я начну объяснять. Но помните все же, что если что - я ничего не говорила и ничего не знаю. Избегая моего взгляда, она снова уткнулась в листок бумаги. Мы замерли в ожидании. Но Жюстин опять подняла глаза: - Письмо написано по-английски. Вам переводить? - Не надо. Откашлявшись, она, наконец, начала читать. "Здравствуй, моя дорогая Жюстин..." - Ну это я пропущу, не имеет значения... Так, так, ага, вот: ... "Я убеждена, что мужчина никогда не будет любить бесплодную женщину так же, как любил бы мать своего ребенка. Я убеждена, что ребенок никогда не будет любить приемную мать так же, как любил бы родную... У нас не нельзя усыновить, не сказав правду ребенку, но эта правда будет всегда стоять между нами - между мной и Робином, между мной и ребенком... Я хочу этого избежать. Я решаюсь на этот шаг из любви к Робину, из страха его потерять - ты знаешь, как тяжело мне достался этот блистательный любимец женщин; я решаюсь на этот шаг во имя нашей взаимной любви с моим будущим ребенком... Это будет очень трудно сделать. Трудно в практическом смысле, хотя я все уже продумала и уже договорилась обо всем в Москве с людьми, которые мне помогут найти младенца, - и еще более трудно психологически. Я должна обмануть всех , включая самых близких мне людей, обмануть их хорошо и убедительно, и мне не с кем поделиться всем этим, не у кого попросить совета и поддержки, кроме тебя, моей единственной подруги... Пожалуйста, сожги это письмо, как договаривались. Ты знаешь, что тебе я доверяю полностью, но кто может поручиться, что оно никогда не попадет в чужие руки?" Жюстин оторвала взгляд от страницы. - Ни одна душа не знает об этом. Вы первые, кому я доверила секрет Вирджини. Может зря... Наткнувшись на мой взгляд, она добавила торопливо: - Нет, я вам доверяю, не думайте. Но все же... Никто не должен знать об этом, и в первую очередь - Кати. - Это я могу пообещать вам твердо... Так получается, что Шерил - вообще не ребенок Вирджини? - я посмотрела на Джонатана. Он в ответ прикрыл глаза. - Да, - вздохнула Жюстин, - ты права, Оля. - Вы знали, что девочек было две? - Нет. Я вообще не знаю ничего. И как ей только удалось все устроить, как удалось вывезти младенца из СССР? - Но каким образом получилось, что официальное место рождения Шерил - Париж? - Это-то как раз было очень просто сделать. Она приехала ко мне с младенцем, и через несколько дней мы пошли в мэрию и заявили, что преждевременные роды произошли у меня дома... В те времена никаких иных подтверждений не требовалось. - Вот почему наши даты рождения расходятся! - воскликнула я. - Да, теперь понятно... А живот - она носила накладной? - спросил Джонатан. - Сообразил, - кивнула Жюстин, - правильно. Вирджини сообщила всем, что беременна. Робин был счастлив - четыре года им не удавалось родить ребенка и он уже начал отчаиваться. Стал поговаривать об усыновлении... Но Вирджини не хотела - я вам прочитала ее доводы. Она предпочла пойти на обман. Муж был в Москве, она у себя в Бостоне, так что она почти ничем не рисковала. Поехала в Москву, когда была "на седьмом месяце", повидать Робина. Затем, якобы боясь преждевременных родов, она через неделю покинула его. Только он не знал, что границу она пересекла с ребенком. Версия для Робина, как и для всех остальных - преждевременные роды в Париже, когда Вирджини гостила у меня... Это все, что я знаю. Мой мозг закипал от мыслей. Мне необходимо было поскорей уйти отсюда, обдумать услышанное, обсудить это с Джонатаном. - Спасибо, Жюстин, - с чувством сказала я. - И не жалейте о том, что раскрыли нам этот секрет. Раз уж получилось так, что мы с Шерил встретились, я бы так или иначе докопалась до правды. Улыбка Жюстин была жалкой. - И вот еще что... Кати тоже задумалась о нашем необычайном сходстве. И спрашивала меня, не знаю ли я от Шерил вашего адреса. - Мне бы не хотелось... - вскинула глаза Жюстин. Я ее понимала. Мне бы тоже не хотелось. - Я скажу ей, что мои попытки найти вас не увенчались успехом. Шансов на то, что она сама разыщет вас, крайне мало: по-французски она не говорит, Минителем воспользоваться не сможет... - А, так ты меня нашла по Минителю? - Да, по вашей девичьей фамилии. К счастью, что она у вас такая же, как у матери Шерил. - Ты умная девочка. Удачи тебе. Расцеловавшись с Жюстин, мы направились было к дверям, но она остановила меня, взяв за плечо. - Ты... Я хочу, чтобы ты знала: я Шерил люблю. Это не важно, родная она мне племянница или нет. Я ее люблю, и - если ты ее сестра - то ты для меня тоже, как племянница... То есть, я хочу сказать, что если тебе понадобится моя поддержка, помощь - ты не стесняйся... Ты приходи, звони. Ладно? Я сжала в ответ ее руку. Жюстин открыла дверь. Первым шагнул за порог Джонатан. Удержав меня за руку, Жюстин прошептала: - А этот Джонатан - ему можно доверять? - Можно, - сказала я твердо и, чмокнув Жюстин, вышла за дверь. Ах, как бы мне самой хотелось в это верить!.. Выйдя от Жюстин, мы уселись на первую попавшуюся лавку. Я вытащила сигареты. Джонатан молча следил за мной. Мне никак не удавалось прикурить, ледяной ветер пронизывал нас насквозь. Моя московская шубка - подарок Игоря - меня отлично защищала, но Джонатан носил до неприличия легкую куртку и, хотя мне никогда не приходилось видеть его замерзшим, с некрасивым покрасневшим носом, я сказала ему - ладно, пойдем, холодно, здесь не лучшее место для страданий... - Если ты беспокоишься обо мне, то не стоит, - ответил он и вытащил из кармана зажигалку "Зиппо" - самую подходящую из всех возможных зажигалок для прикуривания на ветру. Удивительная предусмотрительность, ведь он не курит... Я затянулась, размышляя. Впрочем - "размышляя" - это неудачно сказано... Вряд ли я сумею найти вам слова, которыми можно было бы выразить мои ощущения. Я была ошарашена... нет, больше - я была подавлена... нет, - я была просто раздавлена, как бетонной стеной, свалившимся на меня откровением. Шерил - не дочь Вирджини! Но чья же? Моей мамы? А как же мама? Неужели обманула меня? - Джонатан, - сказала я жалобно, - ты что-нибудь понял? - Да... Кое-что. - Моя мама - это наша с Шерил мать? Джонатан искоса поглядел на меня. - Или у вас другая мать, а твоя тебя удочерила... - Пойми, этого не может быть! Мама не могла меня обмануть! Я ведь ее прямо спросила, не удочерила ли она меня! И она сказала - нет. И что я родилась у нее одна-единственная... Меня била нервная дрожь, сигарета едва держалась в скрюченных пальцах, мне было холодно и плохо. Я захлюпала носом. Джонатан пошарил в кармане и вытащил оттуда пачку бумажных носовых платков. - Хочешь, поедем ко мне? - Хочу, - ответила я. Не задавая лишних вопросов, Джонатан наполнил ванну горячей водой, развел в ней пену, дал мне в руки халат и подтолкнул меня к дверям ванной. Я вяло разделась. На меня, после пережитого потрясения, навалилась апатия и какое-то физическое онемение. Двигаясь, как во сне, я сбросила свою одежду на пол и залезла в душистую воду, покрытую розовой пеной, погрузившись в нее до носа. Пристроив душ в коленях, я лежала, ни о чем не думая. Неожиданно до меня донесся голос Джонатана, который что-то говорил. Я не разбирала слов, но мне не хотелось ему отвечать, мне ничего не хотелось. Он все продолжал говорить и я, наконец, пробормотала: "Не слышу... Я тебя не слышу, Джонатан..." Спустя несколько минут дверь в ванную открылась - я ее, наверное, не заперла, - и на пороге появился Джонатан. - Ты что-то сказала? - Что я тебя не слышу. - А я тебе ничего не говорил. - Но я слышала твой голос, - вяло возразила я. - Я звонил. В ресторан. - Я не хочу никуда идти. - Я так и подумал, - кивнул он и присел на край ванны. - Поэтому я заказал еду домой. Сегодня ведь Сочельник, ты забыла? Ты любишь индейку? Конечно, забыла, ведь я не привыкла его справлять двадцать четвертого декабря. А вот, оказывается, сегодня праздник, и надо его праздновать, как все люди - радостно и легко. Да только где же мне взять радости и легкости, когда меня дважды чуть не убили, когда Шерил лежит в коме, когда Игорь пропал! - Я все люблю... Я снова заревела. Джонатан поболтал рукой в воде, легонько наплескивая на меня пену. Затем снял с моих колен душ и полил мне на лицо, смывая слезы. Наклонившись ко мне, он осторожно поцеловал меня в мокрый нос, оторвался, посмотрел мне в глаза и снова наклонился, и снова поцеловал меня в нос, замешкавшись немного... "Сейчас поцелует в губы", - подумала я и закрыла глаза. Мне это было не неприятно, но и не приятно - мне было все равно, мне было не до этого... Ничего, однако, не произошло. Я открыла глаза и увидела, что он улыбается, глядя на меня. - Не стоит так долго сидеть в горячей воде, - сказал он, вставая с борта ванны. - Может упасть давление. С этими словами он направился к двери. Но не открыл ее, а снял с крючка махровую варежку и вернулся ко мне. Намочив ее, он налил на нее гель и стал меня мыть нежными, осторожными движениями. Тело мое было погружено в воду, и он кружил варежкой по моим плечам, шее... Я снова закрыла глаза. Мне стало удивительно хорошо, и это "хорошо" на фоне только что пережитого потрясения было особенно сильным, всеобъемлющим - это было блаженство. - Ты спишь, что ли? Встань-ка! Я послушно поднялась, безразлично подумав о том, что я голая. Клочья тугой пены застряли на моих сосках, затем, повисев немного, поползли по моему животу. Джонатан стянул с себя свой любимый темно-синий свитер с большим отложным воротником на молнии - такие тут называются "водитель грузовика", - и остался в джинсах и футболке. Его варежка заскользила по моему телу. Он смотрел прямо перед собой, ровно на то место, по которому в данный момент плясала махровая рукавица, внимательно и сосредоточенно растирая мою кожу, которая розовела от этого массажа. - Подними руки. Я помедлила, не понимая, к чему ведет это действо, но руки все же подняла, закинув их за голову. Джонатан подлил геля на варежку и прикоснулся к подмышкам. От холодного геля и от щекотки тело мое пошло пупырышками и соски встали торчком. - Что, щекотно? - усмехнулся он, подняв на меня глаза. Я не ответила. Дойдя до низа живота, он невозмутимо намылил светлые волосики на моем лобке и скомандовал: - Повернись-ка. Я повернулась спиной. Энергично пройдясь от шеи вдоль позвоночника, его варежка закружила на моих ягодицах. Я боялась пошевелиться. Во мне поднялось такое острое желание, которого я еще никогда в своей жизни не испытывала, и я, чувствуя, как слабеют мои колени, изо всех сил старалась его не выдать, с замиранием ожидая, что же будет дальше, куда отправится варежка... Или он разденется и заберется ко мне в ванну?... Или домоет меня и отнесет в постель?... От этих мыслей я почти теряла сознание, точно зная, что сопротивления я не окажу. Я боялась шелохнуться, тело мое словно окаменело от напряжения и мне вспомнились античные мифы, в которых кто-нибудь нет-нет, да и обратится в столб. Уж не знаю, выразилось ли что-нибудь на той части моего тела, где вовсе нет лица, или это напряжение всех моих мышц меня выдало, только варежка вдруг остановилась. Задержавшись на мгновенье на моем бедре, она вспорхнула и куда-то делась. Я продолжала успешно выполнять функцию столба, аж шею свело, только теперь внутри этого столба полыхал уже не огонь - пожар. Мои уши пытались уловить звук расстегиваемой на джинсах молнии, руки мои просились упереться в стенку, поясница жаждала прогнуться, ноги сводило от желания раздвинуться - но я стойко стояла столбом, не желая быть первой. Ну же, ну же, торопила я, - я ведь больше не могу, я согласна, я на все согласна, прямо сейчас, в ванной, иначе я умру... Громыхнул душ и по моей коже заструилась вода. - Ну вот ты и чистая. Джонатан обхватил меня огромным полотенцем и стал легонько похлопывать по нему, промокая. Подвинул коврик к ванне, подал руку. Я перебралась через борт. Он развернул полотенце и, наконец, в открытую окинул меня всю восхищенным взглядом: "ты красивая девочка". И надел на меня банный халат. Разочарованию моему не было предела. "Я тебе этого никогда не прощу", - злилась я, умирая от неутоленного желания, изо всех сил пытаясь не выдать всю эту компанию эмоций: желание, разочарование, злость. Ни за что! Но Джонатан будто и не замечал, и даже вовсе не интересовался моими чувствами. Мне даже показалось, что он это делает нарочно и что в уголках его губ притаилась усмешка... Издеваешься, да? Ну мы еще посмотрим, кто кого! Разъяренная, я переоделась, немножко подкрасила ресницы и вышла как раз в тот момент, когда в дверь позвонили: из ресторана доставили еду. Несмотря на все мои переживания, аппетит мой оказался зверским. Уминая индейку, я избегала встречаться взглядом с Джонатаном - мне все казалось, что он прекрасно понимает, что со мной происходит, и играет в какую-то игру, в жанре "кошки-мышки" или "а ну-ка догони". Не буду я тебя догонять, - злилась я, - ничего мне от тебя не нужно, и вообще у меня есть Игорь! И боль резанула меня где-то в желудке, - Игорь? Есть ли он у меня? И у кого он есть, мой Игорь? И мой ли... Я уже давно перестала названивать в Москву, домой. Мама все так же не имела ни малейшего понятия о нем; я же, чтобы маму напрасно не волновать, ей наврала, что Игорь уехал в связи с предвыборной кампанией Василия Константиновича по городам и весям нашей необъятной родины вербовать голоса избирателей. Это на самом деле могло быть и правдой, но не объясняло одной, самой важной вещи: почему он сам мне не звонит? Даже не зная моего нового телефона, он мог найти сто разных способов добраться до меня, начиная со звонка моей маме, в надежде, что ей я оставила свой номер телефона... - Надо ехать в Москву, Оля. Голос Джонатана донесся до меня из другого мира. Я вскинула глаза. Должно быть, он все это время следил за выражением моего лица и глаза его смотрели с участием и нежностью. Мне стало даже стыдно за мою самолюбивую злость. Может быть, первое впечатление, как это бывает почти всегда, оказалось самым правильным и он действительно "гей "? Он сказал мне тогда, в больнице, - "я люблю тебя"; но может, речь шла о любви, братской, человеческой? И он просто испытывает ко мне самые нежные дружеские чувства, немного забавляясь при мысли, что я способна воспылать к нему желанием? Выкинуть эти глупости из головы, - приказала я себе. У меня давно не было близости с мужчиной - вот гормоны и заиграли в крови. А дружба - так даже лучше, если он действительно гомосексуалист... - Ты меня расслышала? Ах, да, в Москву, сказал он... - Почему? - тупо спросила я. - Ты сама не соображаешь, да? - усмехнулся он, ласково глядя. - Я? Нет... Я в таком состоянии... - Можем отложить эту беседу. - Нет-нет, давай обсудим. Я понимаю: в Москву... Чтобы попробовать разобраться в этой истории, да? Я только, Джонатан, не могу одного понять: моя мама не могла меня обмануть! Она могла скрывать от меня правду всю жизнь, - но не тогда, когда я ее прямо спросила об этом. - А если она тебя удочерила и, как и Вирджини, считает, что ты не должна ни при каких обстоятельствах узнать правду? Ты на мать похожа? - Нет... И на отца - тоже нет. - Это, конечно, еще не доказательство, но... - Ты не знаешь мою маму, Джонатан. Пойми, она не умеет обманывать! - В таком случае, ее обманули. Возможно, что второго ребенка, то есть Шерил, у нее забрали... Ей не делали кесарево сечение? - Нет, насколько я знаю... - Ну, все равно. Женщину в таком состоянии, едва живую после родов, легко обмануть. - Но ведь обычно второе сердце прослушивается! Даже без всей современной техники доктора могли определить, что будет двойня! Что же, по-твоему, мама согласилась отдать второго ребенка? Это исключено! Джонатан пожал плечами. - А если ее все же обманули с самого начала? - Вирджини купила себе младенца в зародыше? Но ты представляешь, сколько людей должно было быть вовлечено в это дело? Врач из женской консультации, врачи в роддоме, акушерки! В советской системе беременная женщина проходила через несколько различных осмотров... Трудно представить, что Вирджини подкупила всех этих людей - откуда у нее, жены дипломата, которая бывала в Москве только наездами, такие знакомства, такое знание системы? Нет, не годится твое предположение. - Или она удочерила тебя. И вашей с Шерил матерью является третья, неизвестная женщина. Возможно, она умерла при родах... - Да, но и в этом случае надо опять допустить, что мама меня обманула. А я не могу... Хотя... Я вспомнила, как после моего вопроса мама разнервничалась и пошла пить валокордин. - Что ты замолчала? - Знаешь, вообще-то мама мне сказала... У нее были сомнения... Как раз потому, что я ни на кого не похожа... У нее иногда мелькала мысль, что меня перепутали в роддоме. То есть, сама-то она уверена в том, что я ее дочь, но... - Короче, если ты хочешь попытаться докопаться до правды - надо ехать. Правда находится в Москве. Я растерялась. В Москву? Где куда-то делся Игорь? Что я найду дома? Кого увижу? Другую женщину, расположившуюся по-хозяйски в нашей квартире? Нет, в его квартире, не стоит об этом забывать. Он, в принципе, волен приводить туда и даже селить туда кого угодно. В конце концов, я же сама отказалась выходить за него замуж. А раз не жена - какие могут обязательства? Холостой мужчина - он есть холостой, и ведет себя, как холостяк... Я могу, конечно, вернуться к маме. И уже от нее попробовать сделать вылазки к нам на Динамо... Господи, к маме! Что я скажу ей? Не буду же я ей рассказывать все эти бредовые домыслы! А мама все равно почувствует, что что-то не так... С другой стороны, рано или поздно придется ехать домой, и все это лишь попытка оттянуть неизбежное... - Ты не хочешь ехать? - спросил Джонатан. - Мне страшно, честно говоря. Я не знаю, как взяться за поиски правды... Я не понимаю, почему пропал Игорь, я не представляю, как я буду смотреть в глаза моей маме... - Но если ты не поедешь, то ты так ничего и не узнаешь, и не поймешь. Кроме того, я надеялся, что мы сможем узнать что-нибудь о тех людях, которые столь интенсивно интересовались Шерил. - Каким образом? Я буду ходить по Москве и опрашивать новых русских, не помешала ли им Шерил своей деятельностью и не собирались ли они ее убить? - Кое-что я уже знаю... - Ты?! - Я связался со своим дядей. Он мне помог с информацией. А именно: "Чистая Планета" разработала проект - пока только проект - целого ряда мероприятий против загрязнения среды ядерными отходами. В том числе и против их незаконной продажи за границу, в частности, в Европу. Наверное, поэтому и украли ее еженедельник, в надежде найти там записи о об этом проекте и о контактах по нему. - Боже мой, ты понимаешь, куда это ведет? Ты отдаешь себе отчет, какие деньги, какая мафия за этим стоит? - Примерно. У меня есть целый список названий организаций Восточной Европы, замешанных в продаже ядерных отходов, которые выявили члены "Чистой Планеты". Если нам удастся сопоставить эти названия с теми, которые связаны с деятельностью твоего Игоря... - И ты думаешь, что Игорь вот так запросто мне все расскажет? - Послушай, Оля, я ведь не ясновидящий. Я только на месте могу сориентироваться, как надо действовать и у кого и что спрашивать. Когда мы приедем... - "Мы"? - Я разве не сказал? Извини, я имел ввиду, что нам надо ехать в Москву. - Так ты поедешь со мной?! Это меняло дело. Это очень даже меняло дело! Кажется, на моем лице изобразилась радость, поскольку Джонатан снисходительно улыбнулся и добавил: - Я никогда бы не подумал предложить тебе поехать одной. Это довольно опасно, на самом деле... - Но как ты въедешь? Нужна же виза? - У нас есть два варианта: либо ты попросишь кого-то из своих знакомых сделать мне приглашение... - Мама может сделать! - Не надо вовлекать твою маму. Что ты будешь ей объяснять? Кто я такой и зачем еду? Лучше попросить кого-то из твоих отдаленных знакомых и даже из соображений предосторожности - я пока не могу оценить, насколько опасно это предприятие... - А второй вариант? - Купить тур. Но он хуже тем, что сроки ограничены, и хотя я не собираюсь там задерживаться, - это все же неудобно. - Слушай, - сказала я, - что мы голову ломаем? Я сама тебе сделаю приглашение! Пойдем в русское консульство и сделаем на месте! - Превосходно. Я не подумал о такой возможности. - Ты можешь при этом остановиться у нас, у мамы. - Но как ты ей это объяснишь? - Придумаю. Скажу, что влюбилась в тебя и бросаю Игоря. Джонатан так серьезно посмотрел на меня, что у меня улыбка сошла с лица и мне сделалось неловко. Я, кажется, пошутила... Я толком сама не знала, - и он тоже не знал и смотрел на меня серьезно и вопросительно. - Ну надо же маме как-то объяснить... - растерянно добавила я, не зная, как ответить на взгляд Джонатана. Он отвел глаза. - Лучше будет, если я остановлюсь в гостинице. - Это очень дорого, - не слишком настойчиво возразила я. - Не проблема, - сухо ответил Джонатан. Я не стала спорить. Почему он так посмотрел на меня? Что за вопрос был в его глазах? Нет, вопрос я знаю, понимаю какой: насколько серьезно то, что я говорю... Вот только был ли это вопрос гомосексуалиста, который испугался, что на его голову сваливается проблема, которую он не в состоянии решить, или вопрос мужчины, влюбленного в меня, для которого важно убедиться во взаимности? Я не знала... За столом воцарилось напряженное молчание. Джонатан подлил мне вина и спросил, что я буду пить после ужина: кофе или чай. Кофе, сказала я. И снова воцарилась тишина. Я была убита этим напряжением, которое возникло между нами. Все, что у меня теперь оставалось - это Джонатан, и портить наши отношения мне совсем не хотелось. Ну ладно, - думала я про себя, - играешь ли ты со мной или действительно влюблен и не хочешь открыто проявлять свои чувства - что бы то ни было, это сейчас не самое важное. Конечно, в другое время я бы непременно занялась разгадыванием этой загадки, столь щекочущей мои нервы, но сейчас самым важным, самым насущным - было сохранить ту дружбу, которая возникла между нами, не вдаваясь в подробности, с чем она перемешана, чем приправлена, что в ее подтексте и перспективе. Мне были необходимы его участие и его поддержка - позарез необходимы, больше всего на свете. Так что - сказала я себе, - самолюбие свое побоку, загадки тоже - срочно мириться! - Я уберу со стола, - сообщила я по возможности легко. Джонатан вскинул на меня свои прозрачно-серые, ярко обведенные черными ресницами глаза. - Вместе уберем, - сказал он. Разговор был более, чем несущественный, но он почувствовал и принял мое невысказанное предложение не ссориться, не осложнять наши отношения... Я ликовала. Он у меня есть, Джонатан, он есть и будет, и никуда не денется, потому что он сам хочет у меня быть. Значит, я могу на него положиться. Боже мой, я никогда не думала - или просто никогда не бывала в таких переделках? - что это так важно: иметь верного друга, на которого можно положиться. И это ужасно, когда у вас такого человека нет. Особенно, когда вам хреново... Я так заметно повеселела, что Джонатан улыбнулся - как мне показалось, тоже с облегчением. Он сварил кофе, достал печенье. Мы снова сели за стол. Мне сделалось так уютно и хорошо, что я даже попросила его поставить музыку. Оказалось, что он тоже любит джаз и голос Армстронга забасил: "What a wonderful world"... То есть, как прекрасен этот мир. И я с ним готова была согласиться... Как вдруг Джонатан произнес: "Если хочешь, можешь у меня остаться". Бум! Все то благодушие, на которое я себя с таким трудом настроила, улетучилось мгновенно. В моей голове снова заметались вопросы: это провокация? что он имеет ввиду? Ночевать - это как? Это зачем? Это спать с ним или спать отдельно? Спать отдельно и прислушиваться, не идет ли он ко мне? Или он просто предлагает по-дружески, полагая, что мне неуютно и одиноко в моей квартире и видя, что мне чрезвычайно хорошо у него?... Уф, сколько вопросов и ни одного ответа. А Джонатан смотрит на меня, ожидая. И сейчас поймет, что испугалась и напряглась и снова сделается сух и сдержан! - Я... А я тебя не стесню? Я выпалила, не думая. Это означало согласие, и я не знала, правильно ли было соглашаться, но мои губы сами произнесли вежливую фразу - кажется, больше всего на свете я сейчас боялась осложнить наши отношения. - Я бы иначе не стал предлагать. Ну вот, его голос уже сделался суховат. Заметил, негодник, мои колебания. - Это очень мило с твоей стороны, - улыбнулась я. - Мне действительно не хочется сейчас возвращаться к себе. Там так одиноко... И мне сделалось так жалко себя, такую бедную, что я чуть не заплакала. - Ну вот и отлично. Он как-то искоса глянул на меня и понес чашки на кухню. Я потащилась за ним. - Я хочу еще кофе, - сказала я, чтобы что-нибудь сказать. - Сейчас сварю. Ледок никак не растаивал. Джонатан уступил мне свою кровать в комнате, а сам постелил себе на диване в гостиной. Ночь сгустилась, обволокла меня своей непроглядной темнотой и тишиной. Не спалось. Я слышала тиканье будильника у Джонатана в гостиной, и даже, кажется, его дыхание, которое было спокойным и ровным... Настолько ровным, что я стала подозревать, что он вовсе не спит, а только прикидывается. О чем он думает? Ждет ли чего-то? От меня? От себя? От этой ночи?... Вспомнилось, как он мыл меня в ванной. Все его движения, его взгляд выдавали, что он прекрасно понимает, насколько эротично и провокационно это действо. Но снова вопрос: это была провокация мужчины, который делает некоторые, может быть даже хорошо рассчитанные шаги в деле моего соблазнения, или это была провокация гомосексуалиста, который прекрасно знает, что между нами ничего не будет и быть не может, но которому льстит собственная способность завести женщину? У меня снова оказались сплошные вопросы, одни вопросы без ответов. Как странно повернулась моя судьба: в моей жизни, до сих пор немудреной и ясной, как детская книжка, наступил период, когда я завалена вопросами с ног до головы, и я сижу внутри этой кучи, боясь шелохнуться от страха... Кто я сама? Кто мои родители? Кто мне моя мама? Кто мне Джонатан? Кто мне Игорь, в конце концов? И где он? Я представила, как приеду в Москву, остановлюсь у мамы, поеду на Динамо, открою своим ключом нашу дверь... Увижу ли я там чужую женщину, расположившуюся по-хозяйски в нашей квартире? Пахнет ли она на меня пустотой, как гостиничный номер, из которого съехали постояльцы? Но тогда где я буду искать Игоря и что думать о его отсутствии? Ведь если не женщина, то должна быть какая-то другая причина тому, что он не звонит, не ищет меня... А вдруг?... Мне вдруг сделалось не по себе. До сих пор я не предполагала, что с Игорем могло что-то случиться. Если что-то и случилось - так это со мной! Это я пережила кошмар взрыва, боль ожогов, больницу, кому Шерил... Как-то на этом фоне представлялось, что с ним ничего не может произойти плохого. Но теперь, в этой кромешной бессонной ночи, взнервленная всеми событиями ушедшего дня, напряженная близостью подозрительно ровно дышащего Джонатана, я вдруг испугалась за Игоря. Более того, это было похоже на правду, потому что единственно это предположение объясняло, почему он мне не звонит ! Ему плохо, он заболел, он в больнице! Что же могло случиться? Сердце? У него со здоровьем никаких проблем не было... Попал в автокатастрофу?! Какой ужас, я всю свою жизнь, с самого детства боюсь машин, как чудовищ... Если он мне не звонит - так значит он не просто болен. Он не может мне позвонить! Он без сознания, как Шерил! Или... Господи, жив ли вообще? Ведь верно, только в этой ситуации он мне не может позвонить, и никто - ни врачи, ни милиция - не могут мне позвонить! Никто не знает, где меня искать - и не будут искать, ведь я ему не жена, я ему официально никто! Немедленно, завтра же утром, я должна позвонить Василию Константиновичу! Ноздри будоражил терпкий, горький запах кофе. Я проснулась. Следовательно, я спала... Что уже неплохо. Осталось открыть глаза. Еще не рассвело. При свете ночника под абажуром я увидела на тумбочке возле кровати поднос с кофе, горячими круассанами и джемом. Рядом стоял Джонатан и улыбался, глядя на мое мучительное просыпание. Он был уже одет, выбрит и пах хорошим одеколоном. - Вставай, соня, - сказал он, - нам пора в консульство ехать. Ну да, мы с ним договорились ехать за визой с утра. И вдруг я резко села на кровати, отчего кофе заплескался в чашке. - Ну не так уж срочно, - пошутил Джонатан, - ты можешь сначала спокойно выпить свой кофе. Ты хорошо спала? - Джонатан, мне нужно срочно позвонить Василию Константиновичу! - Это тот человек, для которого работает твой Игорь? - Да. Я уверена, что с Игорем что-то случилось плохое! Поэтому он не звонит! - Это одно из возможных объяснений, - кивнул Джонатан несколько сдержанно. Каждый раз, когда я упоминала Игоря или что-то, с ним связанное, его голос делался суховат. - Ты можешь позвонить от меня. Но стоит сначала позавтракать. Ревнует? Значит, не такой уж он... Впрочем, на этот раз я не стала вдаваться в некоторое изменение его тона. До сих пор у меня было чувство, что Игорь предал меня, бросил на произвол судьбы - и Джонатан начал занимать в моем сердце место, покинутое Игорем. Но теперь, когда я поняла, что дело в другом - мне сразу стало не до Джонатана! Однако я взяла себя в руки. - Хорошо, - послушно ответила я ему и потянулась за подносом. - Это очень мило с твоей стороны. Мне еще никогда не приносили завтрак в постель. Мне был очень приятен жест Джонатана, но, сказать честно, идея кушать в постели немытой-нечасаной мне не очень понравилась. - Ну что ты, мне это ничего не стоит, - легонько улыбнулся он. - Я пойду приготовлю свои документы. Ты не знаешь, какие нужны? - Бери все, - посоветовала я ему. Быстро покончив с завтраком - во мне все билось от нервного нетерпения, - я бросилась в ванную, привела себя в порядок и рванула к телефону. "Спасибо за разрешение позвонить!" - бросила я через плечо, набирая номер оргкомитета партии Василия Константиновича. Долго, очень долго никто не подходил - я ждала. Наконец, какой-то мужской голос ответил. "Василия Константиновича, пожалуйста", - попросила я. - Кто его спрашивает? - Ольга Самарина. Молчание. - Алло, алло! Вы меня слышите? Он мне очень нужен, я звоню из Парижа, пожалуйста, позовите его. - Подождите. Трубка звякнула о стол, и сердце мое стукнуло о грудную клетку. Я ждала довольно долго. Джонатан смотрел на меня, и я ему объяснила шепотом: "Сейчас позовут". Откуда-то из глубины помещения, которое я никогда не видела, до меня долетело: "... Самарина. - Тс-с, тише". - Оленька, - ласково заговорил знакомый голос, - как ты поживаешь? - Хорошо, спасибо. Василий Константинович, а как...? - Ты откуда звонишь? - Из Парижа... Я хотела спр... - Ты здорова? - Да... - Как тебе там, во Франции? - Нормально... А... - Когда собираешься приехать? - Я... - На Новый Год приедешь? - Не знаю... Дело в том... - На Новый Год-то - надо было бы приехать на родину, а там и Рождество наше, русское - негоже его справлять среди чужеземцев! Мне бы его патриотические заботы! Он что, нарочно пристает ко мне со своими "как ты, где ты и когда ты"? - Василий Константинович, я очень беспокоюсь!... - Что-то случилось? Я растерялась. Все это светское начало разговора свидетельствовало, что ничего такого, чего я боялась, не произошло. - Нет... Я думала... А с Игорем ничего не случилось? - Да нет, бог миловал! Почему ты спрашиваешь? - Он мне не звонит уже давно и я никак не могу застать его в квартире - наш телефон не отвечает... - Ты же знаешь, моя дорогая, что сейчас идет предвыборная компания. И мы все отключили наши домашние телефоны - слишком много лишних звонков и ненужного беспокойства... - Вот оно что! - Я, кажется, была разочарована. Нет, не тем, конечно, что с Игорем ничего не случилось. Просто это снова ставило передо мной безответные вопросы. - Но почему же он сам мне не звонит?! Я уже начала бояться, что он заболел, попал в автокатастрофу, умер, наконец! - Горло мое сжалось и в голосе зазвучали слезы. - Ну-ну, не надо так переживать. Игорь уехал по Сибири в связи с избирательной кампанией. Он пробудет еще недельки две там. Оттуда, сама знаешь, дозвониться нелегко - я и сам почти потерял с ним связь, не балует он нас с тобой своим вниманием, а? Не сердись на него, Оленька, твой Игорь - человек деловой и занятой, сама знаешь... Но я ему при случае скажу, негоднику, чтобы сделал все возможное, чтобы тебе позвонить. Ты сама-то как? Ты в порядке? - В порядке, - всхлипнула я. - С ним правда ничего не случилось? - Ну подумай своей хорошенькой головкой: если бы что-то такое произошло, мы бы тебе тут же сообщили! Продиктуй-ка, кстати, свой телефон и адрес, чтобы, действительно, в случае чего... Так ты и сама будешь спокойна: раз Василий Константинович не звонит - значит все нормально. - Он есть у Игоря - не очень уверенно возразила я. - Ну и хорошо, я у него возьму, как только он объявится. Не волнуйся. Ты когда учебу заканчиваешь? - В январе... - Вот и отличненько. Приедешь - обмоем твой диплом. А если что - звони, не стесняйся. Ты знаешь, я тебе всегда готов помочь... Я посмотрела на Джонатана: "Игорь уехал по Сибири... Оттуда трудно дозвониться." - В России до такой степени плохо работает телефонная связь? - Нет. Джонатан отвел глаза. Ему ничего было мне сказать. Мне тоже говорить не хотелось. Мне все так надоело! Бояться, сомневаться, жить в непонятной опасности и сплошных загадках, биться над их решением - мне все на-до-е-ло! *** Белые отштукатуренные стены; высокие узкие окна-бойницы, забранные решетками; тяжелая металлическая дверь. Помещение было большим, сухим и теплым, даже жарким, пожалуй. Игорь приставил стул к стенке и забрался на него. В узкий прямоугольник окна был виден нетронутый снег. Пейзаж не узнавался. Не имеет значения. Не много нужно ума, чтобы понять, что это подвал. На старом диване, где Игорь провел ночь, лежало вытертое верблюжье одеяло веселого рыжего цвета. Круглый деревянный стол, когда-то лакированный, древесина в пятнах и белесых кругах от стаканов и чашек; два венецианских стула, тоже не первой молодости... Старая ненужная мебель, которая, вместо помойки, нашла себе приют в подвале... Чего? Дачи, конечно. И чистый, нетронутый снег - где такое найдешь в городе? Это подвал дачи... Чьей? Ему до сих пор не довелось посещать подвалы дач, на которых он бывал. А может, это подвал дачи, на которой он никогда и не бывал?... Но сейчас не это важно. Важно лишь то, что он на даче. Вместо Парижа. Как же его вычислили? Когда? С тех пор, как он отозвал в срочном порядке Сергея из Парижа, прошла неделя. Неделя, в которую он попытался создать видимость бурной деятельности, пытаясь, на самом деле, лихорадочно придумать, как отвести опасность, нависшую над Олей. Кто-то за эту неделю догадался, что он темнит. Кто? Сережа. Кто же еще! Он вернулся из Парижа удивленный своим отзывом, настороженный. Но Игорю он ничего не сказал, вопросов не задавал. Затаился. Учуял, стало быть, что Игорь ведет двойную игру. Он вполне мог сообразить, он не глуп, Сергей... И помчался стучать - выслуживаться... Это он тоже вполне мог. А, может, с той стороны сами насторожились. И подъехали к Сергею с расспросами: что это, мол, у вас ничего не двигается в поисках? А уж Сережа рад стараться: все свои подозрения и сомнения разом выложил. Как бы то ни было, Сережа его предал. Продал. Что ж, поделом тебе, чистоплюй: не ты ли чувствовал с самого начала, что в мальчике этом что-то порченое? И не ты ли сказал себе: не мое дело? Не мне его воспитанием заниматься? И вот оно, "не твое дело". Сидишь ты теперь на даче в подвале, за решетками и железными дверьми. И теперь все - не твое дело, потому что ты уже ничего не можешь делать... Хорошо, хоть он не связан. Сюда его везли с кляпом во рту, с мешком на голове, обвязанного с ног до головы веревками. Он себя сам чувствовал мешком. Они пришли к нему, когда сумка для Парижа была уже собрана, когда все было готово и продумано для отъезда - и он замешкался лишь на каких-то пять минут, решив, на всякий случай, оставить в компьютере записку Оле. Открыв дверь, он даже не успел понять что случилось и кто к нему пришел: оглушенный ударом по голове, он свалился снопом, и очнулся только в машине. С кляпом, мешком и веревками. Тогда, в машине, он уже не чаял увидеть еще раз восход солнца. Он уже представил себе, как по весне, когда снега начнут сходить, какие-нибудь дачники найдут его разложившийся труп... Он даже пожалел чьи-то нервы. Он не хотел бы быть на месте этих дачников. Впрочем, на месте разложившегося трупа он тоже не хотел быть.. Но он оказался в подвале чьей-то дачи. Что ж, это уже совсем неплохо. И даже намного лучше того места, которое ему представилось в машине... Загремела дверь. Не хотелось никого видеть - Игорь еще не готов к разговорам. Но только не он здесь хозяин и не ему придется решать, когда ему встречаться и с кем... Хороший вопрос: с кем? Сейчас как войдут два бугая и... Раз он на даче, так и лес с глубокими сугробами всегда под рукой... Вошла девушка в десантной форме. Невысокая, темные волосы острижены коротко, глаза цвета спелой вишни посмотрели на него загадочно и непроницаемо, но любопытство все же выдавало себя короткими проблесками; пухлая нижняя губка немного оттопырена от важности порученного дела, в руках поднос с едой. Едва она пересекла порог, как кто-то закрыл за ней дверь. Значит, его еще и охраняют. Девушка прошла к столу. Пятнистые штаны обволакивали крепкую, увесистую попу, вовсе не десантную, а форменная рубашка вздымалась на буйной неформенной груди. Она составила с подноса две дымящихся тарелки, чашку, стакан, бутылку пива и бутылку минеральной воды. "Спасибо", - сказал Игорь. Девушка даже не обернулась. - Меня здесь неплохо принимают, - пошутил он. - Это борщ? Девушка и ухом не повела. Оставив поднос на столе - придет, стало быть, за посудой скоро - она направилась к дверям. - Где здесь туалет? - послал Игорь вдогонку ее спине вопрос. Спина даже не дрогнула, не повернулась. Дверь перед девушкой открылась и она выскользнула в ее темную щель. " Туалет, - подумал Игорь, - это, помимо его прямого назначения, еще и способ хоть как-то разведать местность. И надо будет еще попробовать сторговать душ..." Он подошел к двери и постучал. - Что нужно? - раздался мо