лыла! Это они, они! - Кто - "они", Юра? - Они все! Ее никто не понимал, кроме меня... Она такая ранимая, она выше них всех, она просто не умеет жить в этом жестоком мире... Она, она... Он заскрипел зубами, - громко и отчетливо, на весь кабинет. Похоже, что парнишка едва сдерживал слезы. Алексею стало его жалко. Из всех рассказов о Яне, из разрозненных реакций и мимолетных выражений лиц он уже сложил впечатление о дочери Карачаева: она была тем, что кратко называется "стервой". Словечко неоднозначное, обладающее для иных притягательностью, - но для Киса оно означало, в первую очередь, одноклеточный эгоизм. Составляя собственное мнение, Алексей уже давно доверял куда больше оценкам женщин, чем мужчин. Это раньше, во времена работы опером, он был убежден: бабы, в большинстве своем, завистливы и рады вывалять соперницу в грязи. Не то чтоб он изменил данное мнение глобально, нет. Но научился, во-первых, отличать завистливых баб от независтливых, - а, стало быть, отличать "поливание грязью" от более-менее объективной отрицательной оценки. Во-вторых, даже за субъективными оценками завистливых, Кис научился без труда вылавливать определенную информацию к размышлению. Болезненное самолюбие последних служило превосходной лакмусовой бумажкой, моментально диагностирующей обидное для этого самолюбия поведение соперницы, что давало детективу немалую пищу для анализа. К этому открытию Алексея привел (помимо общения с Александрой) многолетний опыт частного детектива. Уйдя от иерархии Системы, Кис стал существовать сам по себе. И сам по себе он оказался и швец, и жнец, и на дуде игрец: и опером, и следователем, и даже психологом. Что позволяло ему проследить характер от начала и до конца, от первых недобрых (хоть вроде бы и пустячных) жестов - до окончательной диагностики зла. И за эти годы он понял одну бесценную истину: в характерах людских нет ничего разрозненного и случайного. Если человек пнул ногой кошку и или опозорил прилюдно друга, - то человек это дурной, о чем вывод следует делать незамедлительно. Хотя, разумеется, он необязательно преступник. Но знал Алексей также и то, что подавляющему большинству мужчин сия истина неведома. Попадая под женское обаяние, они способны умиляться мелким недобрым выходкам предмета восхищения, - впрочем, они даже не находят их недобрыми, считая их то детской проказой, то криком раненной неизвестно кем души. Это потом, когда они прочно попадают под шпильку своего идола, - то обнаруживают, что "детские проказы" вдруг оборачиваются против них, верных рыцарей ими же возведенной на трон королевы... Теперь, испытанные на собственной шкуре, "проказы" уже не кажутся столь детскими и столь безобидными. А предмет восхищения, вчера еще столь нежный, столь трогательный, столь беззащитный, - сегодня оказывается бесчувственным, эгоистичным и беспощадным... Но поздно! Уже повязан мужик узами брака, а то и детьми, - и стерва держит его на коротком поводке, и он, дурень, ментально зависимый от нее по гроб, только редкими проблесками сознания охватывает сложившуюся картину, и снова тонет в пучине зависимости... Посему Кис всегда внимательнее и доверчивее прислушивался к женским реакциям, чем к мужским. Сексуальное влечение им не застит глаза, и к недобрым волнам они крайне чувствительны. И в данном деле портрет Яны складывался, в первую очередь, из объективно-грустного рассказа Ляли, из беспомощно-агрессивных характеристик Марины, из уязвленных реплик Иры... ...Юра, кажется, уже сладил с подступившими слезами, которые стыдливо пытался скрыть от детектива. - Так почему вы думаете, Юра, что Яну могли утопить? Ее настолько не любили? Тогда за что? - Ни за что! Понимаете, есть женщины, - прирожденные королевы, - сглотнул он. "Вот-вот! А есть мужчины, - прирожденные пажи", - подумал Кис. - Яна никого не обижала, просто она была такой... Яркой, независимой! - Что вы имеете ввиду под словом "независимой"? Материально? - Алексей нарочно задал "тупой" вопрос, чтобы спровоцировать Юру на подробности. - Господи, о чем вы! В нашей компании все "независимые материально"... Вернее, зависимые, но от родителей... Просто Яна, - она непосредственная, наивная... Она иногда говорила обидные вещи, не понимая этого. Она говорила то, что думала! "То, что думают, говорят только умственно отсталые люди, - мысленно ответил ему Алексей. - Любой нормальный человек отдает себе отчет в том, что он произносит. И, раз говорит обидное, - значит, хочет обидеть... Поймешь ли ты это когда-нибудь, парнишка? Во всяком случае, я тебе этого желаю, чтобы ты не закончил свою жизнь раздавленный следующим "королевским" каблуком, который тебе непременно вскорости попадется на пути, - ведь ты прирожденный носитель шлейфа..." - И за что же ее ненавидели? Причем, до такой степени, чтобы убить? - Ненавидели, да! Девчонки, те вообще серого цвета становились, когда Яна появлялась. А парни... Сначала все в нее влюблены были... Но она слишком независимая, понимаете? И ранимая... Яна болезненно реагировала на невнимание или шутки в ее адрес... Она виду не показывала, просто становилась равнодушной, холодной... Только изредка говорила что-нибудь такое... Пренебрежительное, как бы... Они на нее обижались. Но на самом деле, Яна просто защищалась! Потому что не выносила, когда ее не любят! Только я об этом знаю, она делилась со мной, другие ее не понимали! - Мне показалось, что вы с Яной тоже пребывали не в лучших отношениях, когда я вам звонил, - заметил Кис. - Она сказала, что устала от меня, - у Юры снова заблестели глаза. - Что... В общем, это не имеет значения. "Она сказала, что ты ей надоел, мальчик, - дополнил мысленно Алексей. - Оно и понятно: ведь в твоих глазах она забронировала для себя место "непосредственной и наивной", - а перманентно играть эту роль ей было утомительно... Вот тебя и сослали временно, - до следующего раза, когда снова понадобится паж..." Из дальнейших его восклицаний и сбивчивых эмоций Алексей извлек только одно: ни Юра, ни кто-либо иной из компании, не имел никаких веских причин для убийства. Избавиться от Яны жаждали, видимо, многие, особенно девушки, - но избавиться как-нибудь мирным путем, чтобы она сама куда-нибудь провалилась, отвалилась от компашки, отсохла... Решительно же отвернуться от нее никто не смел: и экспансивный характер Яны, и ее лидерство (которое не приветствовалось, но признавалось...), и положение ее отца, Афанасия Карачаева, держало компашку в Яниной орбите. Все остальное для детектива было неинтересно. Он дослушал из вежливости жалкую исповедь Юры и расстался с ним с изрядным облегчением. Сам Алексей Кисанов в благосклонности-подачке никогда не нуждался, себя не мог и помыслить ни пажом, ни шутом при "королеве", и к этой породе мужчин относился с брезгливым состраданием... После визита Юры он чувствовал себя опустошенным, словно парнишка высосал из него все силы. Максимум, что можно было выудить из рассказанного Юрой, - это то, что детектив не ошибся в характеристике Яны, и что был прав, сняв все подозрения с ее друзей. ... Это очень мило, конечно, сознание собственной правоты, - но оно никуда, увы, детектива не продвигало. Голова была самым подлым образом пуста. Он отмел компашку Яны, он отмел Братцев, он отмел и Кешу, и Марину, - но, после этого упражнения по вычитанию, в разности оставались практически одни нули... Ну и ладно! Кис решил не дергаться. Молчит интуиция? Не страшно! Нет никакого хода, при котором он был бы готов воскликнуть "эврика!"? Не беда! Будем шуровать, направо и налево, - чего-нибудь да выскочит само в результате.... Стараясь не поддаваться разочарованию, детектив придал лицу выражение нахально-циничной самоуверенности. Неважно, что его никто в этот момент не видит! Ему самому нужно! И, прочно закрепив его на лице, он снова принялся пролистывать свои компьютерные записи. Пересмотрев их, он вдруг наткнулся на пометку: "ключик?" Ключик. Маленький ключик, висевший на Яниной связке. От ларчика, от шкатулки, от ящичка с драгоценностями... Почему Яна увезла его с собой на острова? Чтобы папа не нашел и не залез в ее отсутствие в заветную шкатулку? В таком случае, интересно узнать, что там хранила Яна?! ...Квартира Карачаева была как-то особенно пуста и неприкаянна. Таким неприкаянным бывает только пространство, лишившееся хозяев. Оно бесхозным псом тычется мордой по углам, еще не утратившим окончательно родной запах; и неслышно воет на одной невыносимо тоскливой ноте... Кис отогнал от себя жутковатое ощущение и приступил к делу. Поскольку ключик имелся на связке Яны, - логично было предположить, что и открывал он нечто, находящееся в ее комнате. Перерыв шкаф, он довольно быстро нашел ларец из слоновой кости, оправленный серебром (наверняка индийской работы), которому ключик был родной. Но, к огромному разочарованию детектива, ларец был абсолютно пуст, - все его три "этажа" из красного бархата, снимавшиеся один за другим. По всем приметам ларец предназначался для хранения украшений. Драгоценных украшений, учитывая замок. Кроме того, при желании туда можно было положить что-то плоское. Например, не слишком толстую пачку денег... Или письмо... Или банковскую карточку... Карточка, черт!!! А ведь у Яны, наверняка, тоже водилась карточка! И где она??? Обыск, проведенный самым тщательным образом, не дал никакого улова. Если карточка у Яны и водилась, то пребывала она отнюдь не дома... Это вызывало вопросы, и с ними следовало срочно разобраться. Как, - Алексей пока не представлял. Средства для такого поиска имеются у милиции, а не у частного детектива, - но милиция не хотела и слышать о Яне: "нет тела, - нет и дела"... Ну да ладно, этот вопрос он как-нибудь утрясет, - задействует хотя бы свои связи с Петровкой. Но в данный момент воображение детектива куда больше интриговал вопрос: были ли драгоценности в ларчике Яны? И, если да, - то зачем Яна забрала их с собой на острова, на дикий палаточный отдых? Чай, не Канны, - перед кем выпендриваться?! Или там было нечто иное, но ценное? И, главное, - куда все это делось?! Ничего ценного в вещах Яны, выловленных в семье Вальковых, не обнаружилось... Ну что ж, придется ему сделать два звонка: один на Петровку, давнему дружбану Сереге с просьбой о помощи в поисках кредитной карточки Яны, - а другой в областное отделение, занимавшееся поисками тела утопшей Яны, с просьбой прижучить семью Вальковых. С этой практической мыслью Кис привычно достал свой мобильный, но обнаружил, что батарейка села: забыл подзарядить. Чертыхнувшись, детектив направился к телефону Карачева, задаваясь вопросом, не отключен ли он. ...Нет, телефон не был отключен. Видимо, аккуратный Афанасий Павлович, собираясь в отпуск, заплатил за него вперед. Но сюрприз состоял не в том, что телефон работал. Сюрприз заключался в том, что на автоответчике обнаружились четыре сообщения. Кто мог их оставить? Кто еще не знал, - за прошедшие пять недель, - что Карачаев умер? Первое сообщение оставлено шесть дней назад. Кис включил кнопку прослушивания. - Афаназий, я жду твоего звонка... Куда ты пропал? Голос женский, хрипловатый, приятный. Интонация несколько замедленная. Странное "з" в имени "Афанасий". Входящий номер не зафиксировался. Второе сообщение - четыре дня назад. Голос тот же: - Меня беспокоит твое молчание... Надеюсь, что ты благополучно вернулся с Мальдивов... Позвони мне! Третье и четвертое принадлежали тому же волнующему голосу, в котором от сообщения к сообщению нарастала паника. Кто это мог быть? Что за женщина, столь хорошо осведомленная о планах Карачаева, требует от него звонка? Это вносило коррективы в намерения детектива: первым делом он позвонил Ляле и попросил ее подъехать в квартиру Карачаева. Ляля обещала через час, и детектив принялся названивать, как собирался, на Петровку и в областное отделение. Закончив переговоры, он посмотрел на часы: до приезда Ляли оставалось еще сорок минут. Кис решил посвятить их изучению семейных фотографий в надежде, что хоть одна из них выдаст интимный секрет Афанасия Карачаева... Фотографий последнего водилось крайне мало. Зато уйма снимков, на которых позировала Яна. Как все хорошенькие женщины, она явно любовалась собой. Наверное, не осталось в ее гардеробе ни одной вещи, в которой не сфотографировалась бы девушка: и в купальнике, и в белье, и в ночной сорочке, и в смешной кокетливой пижамке, и в таком платье, и в сяком, и в брючках, шортах, майках, пиджаках... На снимках же, запечатлевших ее отца, женщины возникали только в общих компаниях. Банкеты, приемы, - все официально. На одной Кис обнаружил Братцев, Афанасия и молодую женщину, улыбавшуюся большим ртом так, словно она собиралась заглотнуть объектив фотоаппарата вместе с фотографом. Секретарша, надо думать... Уж не ее ли голос остался на автоответчике? Мало ли, что Братцы считают их отношения с Карачаевым закончены, - Афанасий мог их законспирировать! Он сунул фотографию в нагрудный карман и как раз вовремя: раздался звонок в дверь. Приехала Ляля. - ... Возможно, вы его узнаете, - вел ее Алексей к автоответчику. - Прослушайте все четыре сообщения сначала, а потом скажете мне, слышали вы когда-нибудь этот голос... Однако, к большому разочарованию детектива, Ляля голос не узнала. - На ваш взгляд, какого, примерно, возраста эта женщина? - Кис пытался извлечь хоть какой-нибудь толк из Лялиного приезда. - По таким хриплым голосам трудно судить... Лет тридцать, я бы сказала. Но не поручусь. Ляля погрустнела, и Алексей понимал: она все еще любила Афанасия. Умная женщина, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что своим уходом три года назад дала Карачаеву полную свободу, и ни на что не претендовала. Что не избавляло ее, конечно, ни от запоздалой ревности, ни от печали. ..."Лет тридцать". Секретарша на фотографии выглядела примерно на этот возраст. - Хотя... - Вдруг заговорила Ляля. - Вы не обратили внимания? У нее легкий говор какой-то... Включите еще раз, пожалуйста. Они вслушивались внимательно оба. Действительно, интонация речи была несколько непривычной для московского уха, хотя сам выговор был правильным. Кис с Лялей переглянулись. - Не могу угадать, - помотала головой Ляля. - Мне тоже ни о чем не говорит, - согласился детектив. - А это важно, Алексей? - Не знаю. Найти бы ее, - вот тогда и стало бы ясно, важно иль нет... x x x *** *** Вы прочитали начало романа "МЕРТВЫЕ ВОДЫ МОСКОВСКОГО МОРЯ" для ознакомления.