десь сожрал и выхлестал. Ибо тот, кто должен уйти, обязан уйти при полном параде, с соблюдением всех ритуалов. Гораздо легче уйти, когда кто-то рядом отправляет ритуал, и все равно, бубнит ли он Requiem Aeternum, дымит кадилом, воет или молотит мечом о щит. И какая, к черту, разница, куда уходить - в рай, в ад или опять же в Тир-На-Ног. Уходишь всегда в темноту. Кое-что я об этом знаю. Уходишь в бесконечный темный коридор. - Твой господин умирает, поп. - Сэр Тристан? Я молюсь за него. - Ты молишься о чуде? - Все в руках Божиих. - Не все. - Ты святотатствуешь, сын мой. - Да не твой я сын. Я сын Флэнна Юарбойла, которого норманны зарубили в битве на берегу реки Шеннон. Вот это, поп, была смерть, достойная мужчины. Умирая, Флэнн не стонал: "Изульт, Изульт". Умирая, Флэнн расхохотался и обозвал ярла норманнов такими словами, что тот битых три "Патер Ностера" не мог захлопнуть свою челюсть. - Умирать, сын мой, следует с именем Господа на устах. Помимо того, гораздо легче умирать в битве, от меча, чем кончаться в постели, когда тебя пожирает la maladie. Сражаться с la maladie можно только в одиночку. Тяжело сражаться одному, но еще тяжелее одному умирать. - La maladie? Что ты плетешь, поп. Даже с такой раной он справился бы так же легко, как тогда, когда... Но тогда, в Ирландии, он был полон жизни, полон надежд, а теперь надежда вытекла у него вместе с кровью. Черт подери, если бы он мог перестать о ней думать, если бы он забыл об этой проклятой любви... - Любовь, сын мой, тоже от бога. - Как же, как же... Тут все болтают про любовь и дивятся, откуда она такая берется. Тристан и Изульт... Рассказать тебе, поп, откуда взялась из любовь, или как там это называется? Сказать, что их соединило? Это был я, Моргольт. Прежде чем Тристан раскроил мне череп, я хорошенько угостил его в бедро и уложил на пару недель в постель. А он, как только чуточку пришел в себя, затянул в эту постель Златокудрую. Любой здоровый мужик сделал бы то же самое, будь у него время и возможность. А потом менестрели пели про Моренский лес и обнаженный меч. Все это дерьмо, не верю. Так что сам видишь, поп, откуда берется любовь. Не от Бога, а от Моргольта. И вот почему она столько и стоит, эта твоя любовь. Эта твоя la maladie. - Ты святотатствуешь. Ты говоришь о вещах, в которых ничего не понимаешь. Посему было бы лучше, если бы ты перестал о них говорить. Я не трахнул ему между глаз оловянным кубком, который пытался смять в руке. Вы спросите, почему? Я вам отвечу. Потому что он был прав. Я не понимал. А как я мог понять? Я не был зачат в несчастье и рожден в горе. Флэнн и моя мать зачали меня на сене, и наверное, имели от этого зачатия немало простой и здоровой радости. Дав мне имя, они не вкладывали в него какой-то скрытый смысл. Они назвали меня так, чтобы было легко звать: "Моргольт, ужинать! Моргольт, ах ты сучье вымя! Принеси воды, Моргольт!" La tristesse? Дерьмо, а не la tristesse. Разве можно мечтать, имея такое имя? Играть на арфе? Посвящать любимой все мысли, все дневные занятия, а ночью бродить по комнате, потому что не можешь заснуть? Черта с два. Имея такое имя, можно хлестать вино и пиво, а потом блевать под стол. Разбивать нос кулаком. Раскраивать головы мечом или топором, а то и самому получать по морде. Любовь? Некто по имени Моргольт лезет под юбку, а потом валит наземь. А потом засыпает. А если в душе что-то заиграло, то говорит: "Да, деваха ты славная, Меир О'Коннел, всю бы тебя с охотой слопал, а особенно твои сиськи". Ищите хоть три дня и три ночи, не найдете здесь и следа la tristesse. И следа. И что с того, что я люблю глядеть на Бранвен? Я на многих люблю глядеть. - Пей, поп. И наливай, не трать время. Что ты там бормочешь? - Все в руках Божиих, sicut in coelo et in terris, amen. - Может, in coelo все, но уж наверняка не все in terris. - Ты богохульствуешь, сын мой. Cave! - Ну чем ты меня хочешь напугать? Громом с ясного неба? - Я не пугаю тебя, я только боюсь за тебя. Отталкивая Бога, ты отталкиваешь надежду. Надежду на то, что если придется совершить выбор, ты совершишь его верно и примешь верное решение. И что ты не будешь беззащитен. - Видишь ли, поп, жизнь - с Богом или без него, с надеждой или без нее - это дорога без конца и без начала, дорога, что ведет нас по скользкому краю гигантской жестяной воронки. Большинство людей даже не замечает, что все время ходят по кругу, бесчисленное множество раз проходя мимо одной и той же точки на скользком узком кольце. Но есть такие, которым случается соскользнуть. Упасть. И тогда им конец, никогда уже не вернутся они на краешек, никогда уже не пойдут они по кругу. Они катятся вниз, до того мгновения, когда все встретятся у выхода воронки, в самом узком месте. Они встретятся, но лишь на мгновение, потому что дальше, под воронкой, их ждет бездна. И вот этот замок на скале, в которую бьются волны, как раз и есть это место. Горлышко воронки. Ты понимаешь это, поп? - Нет. Но мне все же кажется, что и ты, в свою очередь, не понимаешь причину, по которой я это не понимаю. - А-а-а, ну его к черту и с причинами и со следствиями, sicut in coelo et in terris. Пей, монах. Мы пили до поздней ночи. Капеллан перенес это на удивление хорошо. Со мной было хуже. Я страшно напился, честное слово. Но я заглушил в себе... все. Во всяком случае так мне казалось. Сегодня у моря свинцовый цвет. Сегодня море сердится. Я чувствую его гнев и отношусь к нему с уважением. Мне понятна Бранвен, понятен ее страх. Мне непонятна только его причина. И ее слова. Сегодня замок стоит пустой и пугающе тихий. Тристана сжигает горячка. Изульт и Бранвен ухаживают за ним. А я, Моргольт из Ольстера, стою на стене и гляжу в море. Ни следа паруса. Когда она вошла, я не спал. Я даже не удивился. Все шло, словно я ожидал этого: странная встреча на берегу, скачка по дюнам и засоленным лугам, дурацкая стычка с Беком Де Корбином и его дружками, вечер при свечах, тепло ее тела, когда я обнял ее на стене, а над всем этим - аура любви и смерти, наполняющая Кархаинг - все это только приблизило нас друг к другу, связало. Я уже стал ловить себя на том, что мне будет трудно расстаться... С Бранвен. Она не сказала ни слова, лишь расстегнула брошь, скреплявшую плащ на плече и опустила на пол тяжелую ткань. Потом она быстро сняла рубаху, простую, чуть ли не домотканую, какие обычно носят ирландские девушки. Она повернулась боком, обагренная огнем, ползущим по поленьям камина, который следил за ней алыми зрачками углей. Я, тоже не говоря ни слова, подвинулся, дав ей место рядом с собой. Она легла, очень медленно, отворачивая лицо. Я накрыл ее шкурами. Мы продолжали молчать, лежали неподвижно, глядя на тени, пляшущие на потолке. - Я не могла заснуть, - сказала она. - Море... - Понимаю. Я тоже его слышу. - Я боюсь, Моргольт. - Но я же вместе с тобой. - Будь со мной. Я обнял ее, как можно ласковей, как можно осторожней. Она обхватила мою шею своими руками, прижалась лицом к моей щеке, пугая своим лихорадочным дыханием. Я осторожно касался ее, скрывая радостное желание сжать ее покрепче, сильно и жадно гладить ее, мне будто приходилось гладить перья сокола, ноздри пугливого коня. Я касался ее волос, шеи, рук, ее полных, удивительной формы грудей с маленькими сосками. Я поглаживал ее бедра, которые совсем недавно, подумать только, казались мне излишне тяжелыми, а оказались восхитительно округлыми. Я касался ее гладких ног, касался ее женского естества, места неназванного, ибо даже в мыслях не осмелился назвать его так, как привык это делать, никаким из ирландских, уэльских или саксонских слов. Ибо это было бы так, как Стоунхендж назвать кучей камней. Как если бы Гластонбери Тор назвать холмом. Она дрожала, подаваясь навстречу моим ладоням, направляя их движениями своего тела. Она настаивала, требовала немым стоном, резким, отрывистым дыханием. Она просила минутной податливостью, мягкая и теплая, чтобы через миг напрячься и застыть трепещущим бриллиантом. - Люби меня, Моргольт, - шепнула она. - Люби меня. Она была смелая, нетерпеливая и жадная. Но беззащитная и бессильная в моих руках, она была вынуждена поддаться моей спокойной, осторожной, неторопливой любви. Именно такой, как хотелось мне. Такой, какой бы я хотел для нее. В той, что она пыталась мне навязать, я чувствовал страх, жертвенность и отступление, а мне не хотелось, чтобы она боялась, чтобы чем-то жертвовала ради меня, чтобы отступалась от чего-либо. Во всяком случае, так мне казалось. Я чувствовал, как замок дрожит в медленном ритме бьющих о скалы волн. - Бранвен. Она, вся раскаленная, прижалась ко мне. Ее пот пах мокрыми перьями. - Моргольт... Как хорошо... - Что, Бранвен? - Как хорошо жить. Мы долго молчали. А потом я задал ей вопрос. Тот, которого не должен был задавать. - Бранвен... А она... Изульт приплывет сюда из Тинтагеля? - Не знаю. - Не знаешь? Ты? Ее доверенное лицо? Ты, которая... Я замолчал. "Господи, какой же я кретин, - подумал я. - Какой надутый болван". - Не мучайся, Моргольт, - сказала она. - Спроси у меня про это. - Про что? - Про первую брачную ночь Изульт и короля Марка. - А, про это? Представь себе, Бранвен, это меня не интересует. - А мне кажется, что ты лжешь. Я не возражал. Она была права. - Все было так, как об этом и рассказывают, - тихо начала она. - Мы хитроумно поменялись с Изульт в ложе Марка, только погасли свечи. Не знаю, не думаю, что это было необходимо. Марк был настолько очарован Златокудрой, что без всяких упреков принял бы то, что она не девственница. Такие мелочи его не интересовали. Но произошло то, что произошло. Главным были мои угрызения совести за то, что произошло на корабле. Мне казалось, что это я во всем виновата, я и тот напиток, который я им подала. Я сама вбила это себе в голову и теперь хотела выплатить этот долг. Только потом стало известно, что Изульт и Тристан спали друг с другом еще в Байле Ата Клиат. Что я была ни в чем не виновата. - Ладно, ладно, Бранвен. Не надо подробностей. Успокойся. - Нет, выслушай до конца. Выслушай то, о чем молчат баллады. Изульт приказала мне, только я дам доказательство девственности, немедленно убираться с королевского ложа и снова поменяться с ней местами. Может, она боялась, что обман раскроется, а может, просто хотела, чтобы я не слишком привыкла к королю... Кто знает? Они были с Тристаном в соседней комнате, весьма занятые друг другом. Но освободившись от его объятий, она, голая, даже не поправив растрепанных волос, пошла к Корнуэлльцу. А я - тоже голая - осталась с Тристаном. До самого утра, сама не зная, как и для чего. Я молчал. - Но и это еще не все, - продолжила Бранвен, повернув голову к камину. - Потом еще был медовый месяц, когда Корнуэлл ни на шаг не отходил от Изульт. Ясно, Тристан не мог быть близок с ней. Но мог со мной. Не буду вдаваться в подробности - через месяц я уже любила его. Больше жизни. Я знаю, что ты удивлен. Да, правда, нас объединяла только ложь, Тристан - это было понятно мне даже тогда - пытался заглушить в себе любовь к Изульт, ревность к Марку, чувство вины. Я для него была всего лишь заменой. И то, что я знала об этом, мне совершенно не помогло. - Бранвен... - Потерпи, Моргольт. Это еще не конец. Медовый месяц прошел, Марк вновь вернулся к обычным королевским делам, так что у Изульт появилось множество возможностей для встреч с Тристаном. А Тристан... Тристан вообще перестал меня замечать. Мало того, он стал меня избегать. А я от любви к нему сходила с ума. Она замолчала, нашла среди шкур мою руку и стиснула ее пальцами. - Несколько раз я пробовала забыть о нем, - сказала она, глядя в потолок неподвижными глазами. - В Тинтагель было множество молодых, не очень переборчивых рыцарей. Из этого ничего не вышло. И однажды утром я выплыла на лодке в море. А когда оказалась достаточно далеко от берега, то бросилась за борт. - Бранвен, - сказал я, обняв ее крепко-крепко, чтобы хоть так успокоить сотрясавшую ее дрожь. - Это все в прошлом. Забудь о нем. Как и многих других, тебя затянуло в водоворот их любви. Любви, которая сделала их несчастными, а для других вообще оказалась смертельной. Ведь и я... Я получил по голове, хотя только слегка коснулся их любви, сам того не ведая. В Дунн Логхайр Тристан победил меня, хотя я был и сильней, и опытней. Потому что тогда он сражался за Изульт, за свою любовь. Я не знал об этом и получил свое, но все равно - как и ты - должен благодарить тех, кто был рядом и счел нужным прийти на помощь. Спасти нас. Вытащить из бездны. И нас спасли, и тебя, и меня. Мы живы, а все остальное пусть катится к черту. Она положила свою руку мне под голову, провела пальцами по волосам, коснулась шрама, идущего от темечка до уха. Я поморщился. Волосы на шраме у меня растут во все сторону, и потому простое прикосновение вызывает иногда невыносимую боль. - Водоворот их любви, - прошептала она. - Нас засосал водоворот их любви. Тебя и меня. Но вот спасли ли нас на самом деле? А вдруг мы вместе с ними погружаемся в бездну? Что нас ожидает, Моргольт? Море? Ладья без руля? - Бранвен... - Люби меня, Моргольт. Я пробовал быть нежным. Я старался быть деликатным. Я пытался быть одновременно Тристаном, королем Марком и сразу всеми не очень переборчивыми рыцарями из Тинтагеля. Из целого клубка желаний во мне я оставил лишь одно - мне хотелось, чтобы она забыла. Забыла обо всем. Я хотел, чтобы в моих объятиях она думала только обо мне. Я старался. Хотите верьте, хотите нет. Но все напрасно. Так мне, по крайней мере, казалось. Ни следа корабля. Море... Море цвета глаз Бранвен. Я мечусь по комнате, как волк в клетке. Сердце бьется так, словно хочет сломать мне ребра. Что-то сжимает мне горло, что-то удивительное, сидящее во мне. Я в одежде бросаюсь на кровать. К черту! Я закрываю глаза и вижу золотистые искры. Я чувствую запах яблок. Бранвен. Запах перьев сокола, что сидит на моей перчатке, когда я возвращаюсь с охоты. Золотые искры. Я вижу ее лицо. Вижу изгиб щеки, маленький, слегка курносый нос. Округлость плеча. Я вижу ее... Ношу ее... Я ношу ее на внутренней стороне век. - Моргольт? - Ты не спишь? - Нет. Не могу... Море не дает мне заснуть. - Я с тобою, Бранвен. - Как долго? Ты знаешь, сколько времени нам осталось? - Бранвен? - Завтра... Завтра прибудет корабль из Тинтагель. - Откуда ты знаешь? - Знаю. Молчание. - Моргольт? - Да, Бранвен. - Мы связаны, вплетены в этот мучительный круг, прикованы цепью, затянуты в водоворот. Завтра, здесь, в Кархаинге, цепь лопнет. Об этом я знала, когда встретила тебя. Когда выяснилось, что ты жив. Когда выяснилось, что и я живу. Только мы живем уже не ради себя, уже нет, мы всего лишь малая частица судеб Тристана из Лайонесс и Златокудрой Изульт с Зеленого Острова. А здесь, в замке Кархаинг, мы нашли друг друга лишь затем, чтобы сразу утратить. Единственное, что нас объединяет - это легенда о любви. Только это совсем не наша легенда. Легенда, в которой мы играем непонятные для нас двоих роли. Легенда, в которой эти роли и не вспомнят, а может быть, раздуют и исказят, вложат нам в уста несказанные нами слова, припишут нам поступки, которых мы не совершали. Нас нет, Моргольт. Есть легенда, которая подходит к концу. - Нет, Бранвен, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и уверенно. - Не надо тебе так говорить. Это лишь печаль подсказывает тебе твои слова. Вся правда в том, что Тристан из Лайонесс умирает, и даже если Златокудрая спешит сюда на корабле, плывущем из Тинтагель, боюсь, что прибудет она слишком поздно. И хотя эта мысль заставляет меня грустить, я никогда не соглашусь с тем, что его легенда - единственное, что нас объединяет. Никогда я не соглашусь с этим, Бранвен. Пока я лежу с тобою рядом, пока обнимаю тебя - в этот миг для меня нет Тристана, нет легенды, нет замка Кархаинг. А существуем только мы. - И я обнимаю тебя, Моргольт. Во всяком случае, так мне кажется. Но я знаю, что нас нет. Есть только легенда. Что с нами произойдет? Что случится завтра? Какое решение нам придется принять? Что будет с нами? - Будет так, как захочет судьба. Случай. Вся эта легенда, о которой мы так упрямо говорим, стала делом случая. Многих случаев. Если бы не слепой случай, легенды могло бы и не быть. Тогда, в Дунн Логхайр, подумай только, Бранвен, если бы не слепая судьба... Ведь тогда бы он, а не я... Я прервал свою речь, напуганный внезапной мыслью. Напуганный словом, просившимся на уста. - Моргольт, - прошептала Бранвен. - Судьба уже сделала с нами то, что можно было сделать. А остальное не может быть делом случая. Мы уже не подчиняемся случаю. То, что кончится, кончится и для нас. Ибо возможно... - Что, Бранвен? - Возможно, тогда, в Дунн Логхайр... - Бранвен! - Твоя рана была смертельной? И может, я... утонула в заливе? - Бранвен! Но ведь мы же живем. - А ты уверен? Откуда на берегу одновременно очутились ты и я? Ты помнишь? Не кажется ли тебе возможным, что нас сюда привез корабль без руля? Тот же самый, что когда-то доставил Тристана в устье реки Лиффей? Появляющийся из тумана корабль из Авалона, корабль, пахнущий яблоками? Корабль, на борт которого нам приказано взойти, ибо легенда не может быть окончена без нас, без нашего участия? Потому что именно мы, а не кто-то другой, должны завершить эту легенду? А когда завершим, вернемся обратно на берег, и там нас будет ждать корабль без руля, и нам придется взойти на борт и уплыть, растопиться в тумане? Моргольт? - Мы живем, Бранвен. - Ты уверен? - Я касаюсь тебя. Ты тут, ты лежишь в моих объятиях. Ты красивая, теплая, у тебя гладкая кожа. Ты пахнешь, как сокол, сидящий на моей перчатке, когда я возвращаюсь с охоты, а дождь шуршит на листьях берез. Ты есть, Бранвен. - А я касаюсь тебя, Моргольт. Ты есть. Ты теплый и у тебя так сильно бьется сердце. Ты пахнешь солью. Ты есть. - Так что мы... живы, Бранвен. Она улыбнулась. Я не видел этого, лишь почувствовал по движению губ, прижавшихся к моему плечу. Потом, поздней ночью, лежа неподвижно не желая потревожить ее пугливый сон, с рукой, затекшей от веса ее головы, я вслушивался в шум моря. Впервые в жизни этот шум, будто ноющий зуб, беспокоил меня, мешал, не давал заснуть. Я боялся. Боялся моря. Я, ирландец, выросший на побережье, с колыбели привыкший к шуму прибоя. А позже, во сне, я видел подгоняемый волнами корабль без руля, корабль с высоко задранным носом, с мачтой украшенной гирляндами цветов. Я чувствовал запах яблок. - Добрая Бранвен... - запыхавшийся слуга с трудом переводил дыхание. - Госпожа Изульт зовет тебя в комнату сэра Тристана. Тебя и сэра Моргольта из Ольстера. Поспешите, госпожа. - Что случилось? Неужели Тристан... - Нет. Это не то. Но... - Говори, парень. - Корабль из Тинтагель... Возвращается сэр Кахердин. С мыса прибыл гонец. Корабль уже виден... - А какого цвета парус? - Неизвестно. Корабль слишком далеко. Он еще за мысом. Взошло солнце. Когда мы вошли, Изульт Белорукая стояла спиной к окну, полуоткрытому, освещенному лучами, играющими в стеклышках, заключенных в свинцовой решетке. Она вся светилась неестественным, туманным, отраженным светом. Тристан, с блестящим от пота лицом, дышал тяжело, неритмично и прерывисто. Глаза его были закрыты. Изульт посмотрела на нас. Ее лицо было искажено, обезображено двумя глубокими морщинами, которые выражение боли прочертило по обеим сторонам рта. - Он на грани смерти, - сказала она. - И бредит... Бранвен указала на окно. - Корабль... - Слишком далеко, Бранвен. Он только-только обогнул мыс. Слишком далеко... Бранвен поглядела на Тристана и вздохнула. Я знал, о чем она подумала. Впрочем, нет, не знал. Я слышал. Хотите верьте, хотите нет, но я слышал их мысли. Мысли Бранвен, беспокойные и переполненные страхом, вспененные, будто волна среди прибрежных скал. Мысли Изульт, мягкие, трепещущие и дикие, как птица, которую держишь в руке. Мысли Тристана, несвязные, рваные, как клочья тумана. "Все, - думала Изульт, - мы все рядом с тобой, Тристан... Бранвен из Корнуэлла, Повелительница Водорослей. Моргольт из Ольстера, Решение. И я, что люблю тебя, Тристан, люблю тебя с каждой минутой все сильнее, с каждым мгновением, что уходит и забирает тебя от меня. Забирает, не обращая внимания на цвет парусов корабля, плывущего к берегам Бретании". "Изульт, - думал Тристан. - Изульт. Почему они не глядят в окно? Почему они глядят на меня? Почему мне никто не скажет, какого цвета парус? Ведь я должен знать это, должен и немедленно, иначе... "Уснет, - думала Бранвен. - Уснет и никогда больше не проснется. Он уже в том месте, которое одинаково далеко и от освещенной солнцем поверхности, и от зеленых водорослей, растущих на дне. Он в том месте, где перестают бороться. А потом остается один лишь покой". "Тристан, - думала Изульт, - теперь я знаю, что была с тобою счастлива. Несмотря ни на что. Пусть даже, будучи со мной, ты все время думал о другой. Ты так редко называл меня по имени. Обычно ты называл меня "Госпожа" или "Вы". Ты так старался не ранить меня. Ты так старался, ты столько вкладывал сил, что именно этими усилиями ты ранил меня больнее всего. И все-таки я была счастлива. Это ты подарил мне счастье. Ты дал мне золотые огни, искрящиеся под веками. Тристан...". Бранвен глядела в окно, на корабль, выплывающий из-за мыса. "Быстрее, - думала она. - Быстрее, Кахердин. Резче к ветру, Кахердин. Спеши на помощь, Кахердин, спеши. Спасай нас, Кахердин...". Но ветер, который дул три дня подряд, морозил и хлестал мелким дождем, стих. Взошло солнце. "Они все, - думал Тристан. - Они. Изульт Белорукая. Бранвен. Моргольт... И теперь я... Изульт, моя Изульт... Но какой же парус у корабля... Какого цвета?..." "Мы все, будто стебли травы, что цепляются за край плаща, когда идешь через луг, - думала Изульт. - Мы все - стебли травы на твоем плаще, Тристан. Через мгновение ты отряхнешь плащ и мы будем свободны... и нас подхватит ветер. Не заставляй меня глядеть на эти паруса, Тристан, муж мой. Прошу тебя, не заставляй". "Жаль, - думал Тристан. - Жаль, что я не узнал тебя раньше. Зачем судьба погнала меня именно в Ирландию? Из Лайонесс гораздо ближе до Арморика... Я мог узнать тебя раньше... Жаль, что я не мог тебя любить... Жаль... Какой же парус на этом корабле? Жаль... Как бы я хотел проявить к тебе любовь, госпожа. Добрая моя Белорукая Изульт... Но не могу... Не могу...". Бранвен повернулась лицом к гобелену и затряслась от плача. Значит, и она тоже слышала. Я обнял ее. Клянусь всеми тритонами Лира, как проклинал я свою медвежью неуклюжесть, свои суковатые лапищи и шершавые кончики пальцев, цеплявшиеся за шелк, как рыбацкие крючки. Но Бранвен, попав ко мне в объятия, заполнила собой все, исправила ошибки, закруглила края - будто волна, что смывает следы копыт на песчаном берегу. Внезапно мы стали единством. Внезапно мне стало ясно, что мне нельзя ее потерять. Ни за что, ни за какую цену. Над ее головой, прижатой к моей груди, я видел окно. Море. И корабли. "Ты можешь проявить ко мне любовь, Тристан, - думала Изульт. - Прежде, чем я тебя потеряю, прояви ее. Один-единственный раз. Я так хочу этого. Не заставляй меня высматривать парус. Не проси, чтобы я сказала, какого он цвета. Не заставляй меня, чтобы в твоей легенде я сыграла роль, которую не хочу играть". "Не могу... - думал Тристан. - Не могу. Изульт Златокудрая... Как мне чудовищно холодно... Изульт... Изульт... Моя Изульт...". "Это не мое имя, - подумала Изульт. - Это не мое имя". - Это не мое имя! - крикнула она. Тристан открыл глаза, осмотрелся, перекатив голову по подушке. - Госпожа... - прошептал он свистящим голосом. - Бранвен... Моргольт... - Мы все здесь, - очень тихо сказала Изульт. "Нет, - подумал Тристан. - Здесь нет Изульт. А значит... все так, словно никого и не было". - Госпожа... - Не проси меня... - прошептала она. - Госпожа... Пожалуйста... - Не проси меня глядеть на парус, Тристан. Не заставляй меня сказать тебе... - Прошу тебя... - напрягся он. - Прошу... И тогда он сказал это. Совсем иначе - Бранвен вздрогнула в моих руках. - Изульт. Она улыбнулась. - Я хотела изменить ход легенды, - очень спокойно сказала Белорукая. - Какой безумный замысел. Легенду изменить нельзя. Ничего изменить нельзя. Почти ничего... Она замолчала, поглядела на меня и Бранвен, все еще стоящих, обнявшись на фоне гобелена, на фоне яблони Авалона. Она улыбнулась. Я знал, что никогда в жизни не забуду эту улыбку. Медленно-медленно она подошла к окну и стала, уперев обе руки в остроконечные арки. - Изульт, - простонал Тристан. - Какого... Какого цвета... - Белого, - ответила она. - Белого, Тристан. Белоснежного. Прощай. Она повернулась, и не глядя на него, ни на кого не глядя, вышла из комнаты. В тот момент, когда она вышла, я перестал слышать ее мысли. Мне был слышен только шум моря. - Белые! - воскликнул Тристан. - Изульт Златокудрая! Наконец... Голос погас, точно задутое пламя свечи. Бранвен вскрикнула. Я подбежал к нему. Тристан еще шевелил губами и пытался приподняться. Я придержал его и легким движением ладони заставил лечь на подушки. - Изульт, - шептал он. - Изульт. Изульт... - Лежи, Тристан. Не поднимайся. Он улыбнулся. Черт, я знал, что никогда не забуду эту улыбку. - Изульт... Я должен сам увидеть... - Лежи, Тристан. - ...этот пар... Бранвен, стоящая у окна, там, где только что стояла Изульт Белорукая, громко зарыдала. - Моргольт! - крикнула она. - Этот корабль... - Знаю, - ответил я. - Бранвен... Она отвернулась от окна. - Он мертв. - Что? - Тристан умер. Только что. Это конец, Бранвен. Я поглядел в окно. Корабль был ближе. Но все-таки слишком далеко. Слишком далеко, чтобы увидеть цвет паруса. Я встретил их в большом зале, там, где нас встречала Изульт Белорукая. В зале, где я отдал к ее услугам свой меч, чтобы она распорядилась моей жизнью. Что бы это ни означало. Я искал Изульт и капеллана, а нашел их. Их было четверо. Один валлийский друид по имени Виррддиддвг, бодренький старичок, сказал мне когда-то, что намерения человека, пусть даже искусно скрываемые, выдают две вещи - глаза и руки. Я вгляделся в глаза и руки рыцарей, стоявших в большом зале. - Я сэр Марджадок, - начал самый высокий. На его плаще был герб - на красно-синем поле две черных кабаньи морды с серебряной окантовкой. - А это добрые рыцари Гвидолвин, Аноэт и Дегю оп Овейн. Мы прибыли из Корнуэлла с посланием к сэру Тристану из Лайонесс. Проведите нас к нему, господин рыцарь. - Вы опоздали, - сказал я. - Кто вы такой? - наморщил лоб Марджадок. - Я вас не знаю. В этот момент вошла Бранвен. Лицо Марджадока сморщилось, злость и ненависть выползли на нем, как две змеи. - Марджадок. - Бранвен. - Гвидолвин, Аноэт, Дегю. Не думала я, что когда-нибудь вас увижу. Ведь говорили, что Тристан с Корвеналом прикончили вас тогда, в Моренском лесу. Марджадок оскалил зубы в злобной усмешке. - Неисповедимы пути Господни. Я тоже не думал, что когда-нибудь увижу тебя, Бранвен. Тем более здесь. Ну хорошо, ведите нас к нему. То, что мы должны ему передать, не терпит отлагательства. - С чего это такая спешка? - Ведите нас к Тристану, - злобно повторил Марджадок. - У нас дело к нему, а не к его слугам. И не к сводницам королевы Корнуэлла. - Откуда ты прибыл, Марджадок? - Я уже говорил. Из Тинтагель. - Интересно, - усмехнулась Бранвен. - Корабль еще не пристал к берегу. Но он уже близко. Тебе интересно, под каким он плывет парусом? - Нет, - спокойно ответил Марджадок. - Вы опоздали. - Все еще заслоняя телом двери, Бранвен прислонилась к стене. - Тристан из Лайонесс мертв. Он умер только что. Глаза Марджадока ни на миг не изменили своего выражения. Мне стало ясно, что он уже знал об этом. Теперь мне все стало ясно. Свет, который я видел в конце коридора, разгорался все ярче. - Уходите отсюда, - проворчал Марджадок, положив ладонь на рукоять меча. - Вам следует покинуть замок. Немедленно. - Как вы попали сюда? - улыбаясь, спросила Бранвен. - Случайно не на корабле без руля? С черной рваной тряпкой вместо паруса? С волчьим черепом, приколоченным к носу корабля? Зачем вы сюда прибыли? Кто вас сюда прислал? - Сойди с дороги, Бранвен. Не будь нам помехой, иначе пожалеешь об этом. Лицо Бранвен оставалось спокойным. Только на этот раз это было не спокойствие бессилия и отречения, холод отчаянного бесчувственного бессилия. На сей раз это было спокойствие стальной непоколебимой воли. Нет, мне нельзя было ее потерять. Ни за что. Любой ценой! Любой ценой? А легенда? Я чувствовал запах яблок. - Странные у тебя глаза, Марджадок, - вдруг сказала Бранвен. - Глаза, которые не привыкли к дневному свету. - Уйди с дороги. - Нет. Я не уйду, Марджадок. Сначала тебе придется ответить на мой вопрос. Вопрос - зачем? Марджадок не пошевелился. Он смотрел на меня. - Не будет никакой легенды о большой любви, - промолвили его уста, но я знал, что это говорит совсем не он. - Подобная легенда была бы ненужной и вредной. Ненужным безумием стала бы берилловая гробница и терновник, что произрастая из нее, оплетает другую гробницу, из халцедона. Мы не желаем подобных гробниц. Мы не желаем, чтобы история Тристана и Изульт осталась среди людей, чтобы она стала образцом и примером, чтобы она когда-нибудь повторилась. Мы не допустим, чтобы где-нибудь когда-нибудь двое молодых людей сказали друг другу: "Мы будто Тристан и Изульта". Бранвен молчала. - Мы не позволим, чтобы нечто вроде любви этих двоих в будущем смущало умы, предназначенные для высших стремлений и дел. Чтобы это нечто делало слабыми руки, обязанные ломать и убивать. Чтобы смягчало характер призванных править стальной рукой. А более всего, Бранвен, мы не допустим, чтобы то, что соединяло Тристана и Изульт, перешло в легенду, как торжествующая любовь, любовь, преодолевающая трудности, соединяющая влюбленных даже после их смерти. Вот почему Изульт из Корнуэлла должна умереть далеко отсюда, соблюдая приличия, при родах, производя на свет еще одного отпрыска короля Марка. А Тристан, если ему удалось подло улизнуть до нашего прибытия, должен лечь на дно моря с камнем на шее. Или сгореть. Да, лучше бы ему сгореть. А замок Кархаинг должен сгореть вместе с ним. Сгореть сейчас, до того, как корабль из Тинтагель войдет в залив. И так оно и случится. Вместо берилловой гробницы - смердящее пожарище. Вместо прекрасной легенды - отвратительная правда. Правда о самолюбивом ослеплении, о дороге по трупам, о растоптанных чувствах других людей, о зле, причиненном им. Бранвен? Ты хочешь встать на нашем пути, пути воителей за истину? Повторяю, не мешай нам. Мы ничего не имеем против тебя. Мы не хотим убивать тебя. Да и зачем? Ты сыграла свою роль, может быть, и не слишком почетную, а теперь - иди прочь. Возвращайся на берег. Там тебя ждут. Это касается и тебя, рыцарь... Как звучит твое имя? Я глядел на их руки и глаза и думал, что старый Виррддиддвг ничего особенного мне не открыл. Да, действительно, руки и глаза выдавали их намерения. Ибо в глазах их были жестокость и решительность, а в их руках были мечи. Вот только у меня не было меча, предложенного к услугам Изульт Белорукой. "Что же, - подумал я. - Бывает. В конце концов, что тут такого, погибнуть в бою? Разве это в первый раз? Я Моргольт. Моргольт, ставший Решением". - Имя? - повторил Марджадок. - Тристан, - ответил я. Капеллан появился неведомо откуда, выскочил словно из-под земли. Постанывая от усилий, он бросил мне через весь зал мой громадный двуручный меч. Марджадок прыгнул на меня, подняв свой меч для удара. На какое-то мгновение в воздухе повисли оба меча - Марджадока и тот, что летел в мои протянутые руки. Казалось, что мне не удастся схватить его первым. Но мне удалось. Марджадока я ударил под мышку, изо всех сил, в полуобороте, клинок вонзился наискось, до линии, разделяющей цвета у него на гербе. Я повернулся в другую сторону, опуская меч, и Марджадок упал под ноги тем троим, что бежали ко мне. Аноэт споткнулся о тело и мне представилась возможность расколоть ему череп. Что я и сделал. Гвидолвин и Дегю напали на меня с двух сторон, я же прыгнул меж них, крутясь юлой, с вытянутым мечом. Им пришлось отскочить, так как мой меч был на добрый локоть длиннее, чем у них. Пригнувшись, я ударил Гвидолвина в бедро и почувствовал, как клинок раскалывает кость. Дегю замахнулся на меня, нападая сбоку, но поскользнулся в кровавой луже и грохнулся на колено. В его глазах были испуг и мольба, только во мне не нашлось жалости. Впрочем, я и не искал жалости. Прямой колющий удар двуручным мечом с близкого расстояния отбить невозможно. Если нет возможности отскочить, то клинок входит на две трети, до самых железных зубьев, которые специально для этого и сделаны на клинке. И он вошел. Хотите верьте, хотите нет, но никто из них даже не вскрикнул. А я... Я не чувствовал в себе ничего. Совершенно ничего. Мой меч упал на пол. - Моргольт! - Бранвен подбежала, прижалась ко мне, вся трепеща от уходящего испуга. - Все уже хорошо, девочка, все уже закончилось, - сказал я, гладя ее по волосам, и посмотрел на капеллана, который опустился на колени возле умирающего Гвидолвина. - Спасибо тебе за меч, поп. Капеллан поднял голову и посмотрел мне в глаза. Откуда он тут взялся? Или он был здесь все время? Ну, а если он был здесь все время... то кем он был? Кем он был, черт подери? - Все в руке Божией, - сказал он, после чего вновь наклонился над умирающим. - ...et lux perpetua luceat ei... И все-таки он меня не убедил. Ни в первом, ни во втором. А потом мы нашли Изульт. В бане, прижавшуюся лицом к краю ванны. Чистая, педантичная Изульт Белорукая не могла сделать это ни в каком другом месте, как не на каменном полу, у канавки, по которой стекала вода. Теперь эта канавка по всей длине поблескивала темным свернувшимся багрецом. Она перерезала вены на обеих руках. Умело, чтобы ее нельзя было спасти, даже если бы ее нашли пораньше. Сначала вдоль предплечья, а потом поперек запястий с внутренней стороны. Накрест. Теперь ее руки были белее обычного. И вот тут, хотите верьте, хотите нет, я понял, что пахнущий яблоками корабль без руля отходит от берега. Без нас. Без Моргольта из Ольстера. Без Бранвен из Корнуэлла. Но не пустой. Прощай, Изульт. Прощай навсегда. То ли в Тир На Ног, то ли в Авалоне на века, на целую вечность сохранится белизна твоих рук. Прощай, Изульт. Кархаинг мы покинули еще до того, как прибыл Кахердин. У нас не было желания разговаривать с ним. Ни с ним, ни с кем-либо, кто мог находиться на борту корабля, что прибыл из Корнуэлла, из Тинтагель. Для нас легенда уже закончилась, и нам было неинтересно, что с ней сделают менестрели. Небо вновь нахмурилось, сыпал мелкий дождь. В Бретании так бывает постоянно. Перед нами была дорога. Дорога через дюны, к тому самому берегу. Мне не хотелось думать, что будет дальше. Это уже не имело значения. - Я люблю тебя, Моргольт, - сказала Бранвен, не глядя на меня. - Я люблю тебя, хочешь ты этого или нет. Хочу ли я этого или нет. Это, как болезнь. Как немочь, что отнимает возможность свободного выбора и топит меня в бездне. Я заблудилась в тебе, Моргольт, и уже никогда не отыщу себя такой, как была. А если ты ответишь на мою любовь, то тоже заблудишься, пропадешь, погрузишься в бездну и уже никогда не найдешь старого Моргольта. Потому хорошенько подумай, прежде чем отвечать. Корабль стоял у каменистого берега. Что-то оттуда выгружали. Кто-то орал и ругался по-валлийски, подгоняя грузчиков. Паруса убирали. Паруса... - Эта любовь, как странная болезнь, - продолжала Бранвен, присматриваясь к парусам корабля. - La maladie, как называют это южане из глубины суши. La maladie d'espoir, болезнь надежды. Самолюбивая слепота, причиняющая зло всем вокруг. Я люблю тебя, Моргольт, в самолюбивом ослеплении. Меня не беспокоит судьба других, которых я нечаянно могу запутать в мою любовь, обидеть и растоптать. Разве это не ужасно? Но если ты ответишь чувством на мое чувство... Хорошенько подумай, Моргольт, прежде чем отвечать... Паруса... - Мы как Тристан и Изульт, - сказала Бранвен и ее голос опасно сник. - La maladie... Что с нами будет, Моргольт? Что с нами станет? Неужели и нас окончательно соединит лишь куст терновника или шиповника, что вырастет из берилловой гробницы, чтобы обнять ветвями другую гробницу, халцедоновую? Стоит ли? Хорошо подумай, Моргольт. Я не собирался долго размышлять. Мне кажется, что и Бранвен знала об этом. Это было видно по ее глазам, когда она повернулась ко мне. Она знала, что нас прислали в Кархаинг, чтобы спасти легенду. И мы сделали это. Самым верным способом. Начиная новую. - Я знаю, что ты чувствуешь, Бранвен, - сказал я, глядя на паруса. - Потому что я чувствую себя так же. Это ужасная болезнь. Страшная, неизлечимая la maladie. И мне понятны твои чувства. Потому что и я заболел, девочка. Бранвен улыбнулась, а мне показалось, что солнце прорвалось сквозь низкие тучи. Вот какой была эта улыбка, хотите верьте, хотите нет. Я ударил коня шпорами. - И на погибель всем здоровым, Бранвен! Паруса были просто грязными. Во всяком случае, так мне казалось.