ого хотел. Угрожал моей свободе, а меня тошнит при одной мысли о моногамии. Впрочем, я взяла пример с тебя, Йенна. Помнишь наш разговор в Венгерберге? Когда ты решила порвать со своим ведьмаком? Тогда я советовала тебе подумать, говорила, что любовь на улице не валяется. И все же ты была права. Любовь любовью, а жизнь жизнью. Любовь проходит... - Не слушай ее, Йеннифэр, - холодно сказала Тиссая. - Она огорчена и обижена. Знаешь, почему она не идет на банкет в Аретузу? Потому что ей неловко явиться одной, без мужчины, с которым ее связывали четыре года. Из-за которого ей завидовали. Которого она потеряла, потому что не сумела оценить его любви. - А может, стоит поговорить о чем-нибудь другом? - предложила Йеннифэр вроде бы беспечным, но заметно изменившимся голосом. - Налей нам, Цири. Язви его, маловат кувшинчик-то. Будь другом, принеси еще один. - Два, - засмеялась Маргарита. - В награду получишь глоточек и сядешь с нами, не надо будет прислушиваться издалека. Твое воспитание начнется здесь и сейчас, в бане, еще прежде, чем ты попадешь ко мне в Аретузу. - Воспитание! - Тиссая возвела очи горе. - О боги! - Тише, любезная мэтресса. - Маргарита шлепнула себя по мокрому бедру, изображая гнев. - Сейчас я - ректор школы! Тебе не удастся срезать меня на последнем экзамене! - Очень жаль. - Мне тоже, представь себе. Будь у меня сейчас частная практика, как у Йеннифэр, мне не приходилось бы мытариться с воспитанницами, вытирать носы плаксам и ругаться с гордячками. Послушай меня, Цири, учись. Чародейки всегда действуют. Хорошо ли, плохо ли - станет ясно позже. Но необходимо действовать, смело хватать жизнь за гриву. Поверь, малышка, я жалею исключительно о бездеятельности, нерешительности, колебаниях. О действиях и поступках, даже если они порой приносят печаль и тоску, по-настоящему не жалею никогда. Взгляни на даму, которая сидит вон там, делает строгие гримасы и педантично поправляет все что можно. Это Тиссая де Врие, гроссмейстер, воспитавшая десятки чародеек, вдалбливая им, что действовать следует всегда, что нерешительность... - Перестань, Рита. - Тиссая права, - сказала Йеннифэр, все еще глядя в угол бани. - Перестань. Знаю, ты грустишь из-за Ларса, но не делай из своей грусти науку жить. У девочки еще будет время научиться этому, к тому же не в школе. Иди, Цири, за кувшином. Цири встала. Она уже была полностью одета. И полна решимости. *** - Что? - крикнула Йеннифэр. - Что такое? Как это - уехала? - Приказала, - забормотал хозяин, бледнея и прижимаясь спиной к стене. - Приказала оседлать коня... - И ты послушался? Вместо того чтобы кинуться к нам? - Государыни! Откуда ж знать-то? Я был уверен, что она отправляется по вашему приказу... У меня и в мыслях не было... - Дурак набитый... - Спокойнее, Йеннифэр. - Тиссая приложила руку ко лбу. - Не поддавайся эмоциям. Сейчас ночь. Ее не выпустят за ворота. - Она велела, - шепнул хозяин, - отворить потерну... - И ей отворили? - Из-за вашего Сбора, - опустил глаза хозяин, - в городе полно чародеев... Люди в страхе, боятся им перечить... Как я мог отказать? Она говорила точно как вы, госпожа, ну совсем таким же тоном... И глядела точно как вы. Никто не смел ей даже в глаза глянуть, не то что спрашивать... Она была ну точно такая же, как вы... Тютелька в тютельку... Велела подать перо и чернила... и написала записку. - Давай сюда! - крикнула Йеннифэр. Тиссая де Врие опередила ее и громко прочитала: Госпожа Йеннифэр. Прости меня. Еду в Хирунд, потому что хочу видеть Геральта. Встретиться с ним, прежде чем пойду в школу. Прости мое непослушание, но я должна. Знаю, ты меня накажешь, но не хочу в будущем сожалеть о бездеятельности и колебаниях. Если и придется о чем-то жалеть, то пусть это будут действия и поступки. Я - чародейка. Хватаю жизнь за гриву. Вернусь, как только смогу. Цири. - Все? - Есть еще приписка: "Скажи госпоже Рите, что в школе ей не придется вытирать мне нос". Маргарита Ло-Антиль недоверчиво покачала головой, а Йеннифэр разразилась бранью. Хозяин гостиницы покраснел и раскрыл рот. Доводилось ему слышать проклятия, но такие он слышал впервые. *** Ветер дул с суши. Волны туч затягивали висящую над лесом луну. Дорога в Хирунд тонула во мраке. Ехать галопом стало опасно. Цири сдержала лошадь, пошла рысью. О том, чтобы идти шагом, даже не подумала. Она торопилась. Вдалеке было слышно ворчание надвигающейся бури, горизонт то и дело освещали вспышки молний, вырывающих из мрака зазубренную пилу вершин деревьев. Она остановила коня на развилке - дорога расходилась на два рукава, оба выглядели одинаково. "Почему Фабио ничего не сказал о развилке? Да что там, ведь я никогда не плутаю, я всегда знаю, в какую сторону идти или ехать. Почему же сейчас не могу решить, на какую дорогу свернуть?" Огромная тень беззвучно пронеслась под головой. Цири почувствовала, как сердце подскакивает к горлу. Конь заржал, дернулся и помчался галопом, выбрав правую дорогу. Немного погодя она сдержала его. - Это всего-навсего обыкновенная сова, - проговорила она, стараясь успокоить себя и коня. - Обычная птица... Бояться нечего... Ветер усиливался, темные тучи целиком затянули луну. Но впереди, там, где в плотной стене леса угадывался разрыв, было светлее. Она поехала быстрее, песок полетел из-под копыт коня. Вскоре пришлось остановиться. Перед ней был обрыв и дальше море, из которого вздымался знакомый черный конус острова. С того места, где она стояла, огней Гарштанга, Локсии и Аретузы видно не было. Маячила лишь одинокая, венчающая Танедд башня. Тор Лара. Загрохотало, и почти тут же ослепительная молния сшила затянутое тучами небо с вершиной башни. Тор Лара глянула на нее красными зрачками окон. Казалось, внутри башни на секунду загорелся огонь. "Тор Лара... Башня Чайки... Почему это название вызывает во мне такой ужас?" Вихрь рванул деревья, зашумели ветви. Цири зажмурилась, пыль и листья ударили ее по щеке. Она развернула фыркающего и оседающего на задние ноги коня. Сориентировалась. Остров Танедд указывал на север, а ей надо ехать на запад. Песчаная дорога лежала во мраке четкой белой полосой. Она пустила коня галопом. Загрохотало снова, и при свете молнии Цири неожиданно увидела конных. Темные, размытые, подвижные силуэты по обеим сторонам дороги. Услышала окрик: - Gar'ean! Не раздумывая, она остановилась, натянула поводья, развернулась и послала коня в галоп. За ней - крик, свист, ржание, топот копыт. - Gar'ean! Dh'oine! Галоп, удары копыт, ветер. Тьма, в которой мелькают белые стволы придорожных берез. Грохот. Молния, в ее свете двое конных пытаются перегородить ей дорогу. Один протягивает руку, хочет схватить поводья. К шапке пристегнут беличий хвост. Цири ударяет коня плеткой, прижимается к конской шее, проносится рядом. За ней - крик, свист, грохот грома. Молния. - Spar'le! Yaevinn! "В карьер, в карьер! Быстрее, конь! Гром. Молния. Развилок. Влево! Я никогда не ошибаюсь! Снова развилок. Направо. В карьер, конек! Быстрее, быстрее!" Дорога идет в гору, под копытами песок, конь, хоть она и подгоняет его, замедляет бег... На вершине холма она оглянулась. Очередная молния осветила дорогу. Пусто. Она прислушалась, но слышала только шум ветра в листьях. Загрохотало. "Здесь никого нет. "Белки" - всего лишь воспоминания, вынесенные из Каэдвена. Роза из Шаэрраведда... Мне привиделось. Тут нет ни единой живой души, никто за мной не гонится..." В нее ударил ветер. "Ветер дует с суши, - подумала она, - я чувствую его правой щекой... Я заблудилась". Молния. В ее свете заискрилась поверхность моря, выплыл из мрака черный конус острова Танедд. И Тор-Лара. Башня Чайки. Башня, которая притягивает как магнит... "Но я не хочу в эту башню... Я еду в Хирунд. Потому что должна увидеть Геральта". Снова вспышка. Между нею и обрывом возник черный конь. На нем - рыцарь в шлеме, украшенном крыльями хищной птицы. Крылья вдруг захлопали, птица ринулась в полет... Цинтра! Парализующий страх. Руки до боли стискивают ременные поводья. Молния. Черный рыцарь останавливает коня. Вместо лица у него жуткая маска. Крылья хлопают. Конь без понукания рванулся в галоп. Тьма, освещенная молниями. Лес кончается. Под копытами плеск, чавканье грязи. Позади шум крыльев хищной птицы. Все ближе... Ближе... Сумасшедший галоп, глаза слезятся от ветра. Молнии режут небо, в их свете Цири видит ольхи и вербы по обеим сторонам дороги. Но это не деревья. Это слуги Короля Ольх. Слуги черного рыцаря, который мчится за ней, и крылья хищной птицы шумят на его шлеме. Диковинные чудовища по обеим сторонам дороги протягивают к ней узловатые руки, дико хохочут, разевая черные пасти дупел. Цири прижимается к шее коня. Ветки свистят, достают ее, цепляются за одежду. Покореженные стволы скрипят, дупла шамкают беззубыми ртами, заливаются ехидным смехом... Львенок из Цинтры! Дитя Старшей Крови! Черный рыцарь уже совсем близко. Цири чувствует его руку, пытающуюся схватить ее за волосы на затылке. Подгоняемый криком конь рвется вперед, резким прыжком берет невидимую преграду, с треском ломает камыш, спотыкается... Она натянула поводья, откинувшись в седле, завернула хрипящего коня. Крикнула, дико, яростно. Выхватила меч из ножен, завертела над головой. "Это уже не Цинтра! Я уже не ребенок! Я не беззащитна. Не позволю..." - Не позволю! Ты не прикоснешься ко мне! Никогда не прикоснешься ко мне! Конь с плеском и хлюпаньем прыгнул в воду, доходящую ему до живота. Цири наклонилась, крикнула, ударила коня пятками, вырвалась на дамбу. "Пруды, - подумала она. - Фабио говорил о прудах, в которых разводят рыбу. Это Хирунд. Я на месте. Я никогда не блуждаю..." Молния. Позади дамба, дальше черная стена леса, пилой режущая небо. И никого. Только стон ветра нарушает тишину. Где-то на болотах крякает испуганная утка. "Никого. На дамбе никого. Никто за мной не гонится. Это был мираж, кошмар. Воспоминание о Цинтре. Мне все привиделось. Вдали огонек. Фонарик. Либо костер. Это ферма. Хирунд. Уже близко. Еще одно усилие..." Молния. Одна, вторая, третья. Грома не слышно. Ветер неожиданно замирает. Конь ржет, мотает головой и встает на дыбы. На черном небе появляется молочно-белая, быстро светлеющая полоса, извивающаяся змеей. Ветер снова ударяет в вербы, сбивает с дамбы облака листьев и сухой травы. Далекий огонек исчезает. Тонет и растворяется в лавине голубых огоньков, которыми вдруг вспыхивает болото. Конь фыркает, ржет, мечется по дамбе. Цири с трудом удерживается в седле. В движущейся по небу ленте возникают нечеткие силуэты всадников. Они все ближе, их видно все четче. Раскачиваются буйволиные рога и растрепанные султаны на шлемах, под шлемами белеют оскалившиеся черепа. Наездники сидят на лошадиных скелетах, покрытых лохмотьями попон. Бешеный ветер воет в вербах, острия молний одно за другим режут черное небо. Ветер воет все громче. Нет, это не ветер, это жуткое пение. Кошмарная кавалькада заворачивает, мчится прямо на нее. Копыта призрачных лошадей вспарывают мерцание болотных огоньков. В голове кавалькады несется Король Гона. Проржавевший шишак колышется над черепом, зияющим провалами глазниц, горящих синеватым огнем. Развевается рваный плащ. О покрытый ржавчиной нагрудник грохочет ворот, пустой, как старый гороховый стручок. Некогда в нем сидели драгоценные камни. Но они вывалились во время дикой гонки по небу. И стали звездами... "Неправда! Этого нет! Это кошмар, бред, призраки, миражи! Мне это только кажется!" Король Гона сдерживает лошадь-скелет, разражается диким, жутким смехом. Дитя Старшей Крови! Ты - наша! Ты - наша! Присоединяйся к кортежу, присоединяйся к нашему Гону! Мы будем мчаться, мчаться до конца, до скончания вечности, до пределов существования! Ты - наша, звездоокая дщерь Хаоса! Присоединяйся, познай радость Гона! Ты - наша, ты - одна из нас! Твое место с нами, среди нас! - Нет! - кричит Цири, - Прочь! Вы - трупы! Король Гона смеется, клацают гнилые зубы над заржавевшим воротом доспехов. Синим горят глазницы черепа. Да, мы - трупы! Но смерть - ты! Цири прижимается к шее коня. Подгонять его нет нужды. Чувствуя позади настигающие их призраки, конь сломя голову мчится вперед по дамбе. *** Бернье Хофмайер, низушек, фермер из Хирунда, поднял кучерявую голову, прислушался к далеким раскатам грома. - Опасная штука - этакая буря и без дождя. Ударит где-нибудь молния, и пожар... - Малость дождя не помешала бы, - вздохнул Лютик, подкручивая колки лютни, - потому как воздух такой, что хоть ножом режь... Сорочка липнет к спине, комары жрут... Но, пожалуй, все кончится ничем. Кружила буря, кружила, но теперь уже сверкает где-то на севере. Скорее всего над морем. - Бьет в Танедд, - сказал низушек. - Самая высокая точка в округе, Тор Лара, прям-таки притягивает молнии. При крепкой буре все выглядит так, будто она полыхает огнем. Аж диво берет, что не разваливается... - Магия, - убежденно отметил трубадур. - На Танедде все - магическое, даже сама скала. А чародеи молний не боятся. Да что это я! Известно ли тебе, Бернье, что они умеют молнии ловить? - Да ну тебя! Врешь все, Лютик! - Чтоб меня гром... - Поэт осекся, тревожно глянул на небо. - Чтоб меня гусь клюнул, ежели лгу. Говорю тебе, Хофмайер, магики ловят молнии. Собственными глазами видел. Старый Горазд, тот, которого позже на Содденском Холме убили, однажды схватил молнию на моих глазах. Взял длиннющий кусок проволоки, один конец прикрепил к вершине своей башни, а другой... - А другой надо было в бутылку сунуть, - пискнул вдруг бегающий по двору сын Хофмайера, маленький низушек с густой и курчавой словно руно шевелюрой. - В стеклянную бутыль, в какой папка вино гонит. Молния по проволоке в бутыль и шмыгнет... - А ну домой, Франклин! - рявкнул фермер. - В постель, спать, быстро! Скоро полночь, а завтра с утра за работу! Ох, гляди, поймаю я тебя, ежели будешь во время бури с бутылями и проволокой мудрить. Пущу ремень в дело! Две недели на заднице не усидишь! Петунья, забери его отседова. А нам еще пивка принеси! - Хватит, - гневно бросила Петунья Хофмайер, забирая сына со двора. - И без того вон сколько вылакали. - Не ворчи. Того и гляди, ведьмак вернется. Гостя попотчевать надобно. - Когда вернется, тогда и принесу. Для него. - Ну, скупа баба, - буркнул Хофмайер, но так, чтобы жена не услышала. - Прям как свояченица Бибервельтиха из Почечуева Лога. Все до одного там скряга на скряге и скрягой погоняют... А ведьмака что-то долго не видать. Как пошел на пруды, так и пропал. Странный человек. Видел, как вчера вечером на девочек глядел, на Цинию и Тангеринку, когда они во дворе играли? Странные у него были глаза. А теперь... Не могу отделаться от ощущения, что он пошел, чтобы побыть одному. Да и у меня гостит только потому, что моя ферма в стороне, вдали от других. Ты его лучше знаешь, Лютик, скажи... - Знаю? Его-то? - Поэт прихлопнул комара на шее, потренькал на лютне, всматриваясь в черные силуэты верб над прудом. - Нет, Бернье. Не знаю. Думаю, никто его не знает. Но с ним явно что-то творится. Зачем он сюда приехал, в Хирунд? Чтоб поближе к Танедду? А когда вчера я предложил ему вместе проехаться в Горс Велен, откуда Танедд видно, он тут же отказался. Что его здесь держит? Может, вы сделали какое-нибудь выгодное предложение? - Где там, - буркнул низушек. - Честно говоря, я вообще не верю, чтобы тут какое-никакое чудовище объявилось. Того паренька, что в пруду утоп, могли спазмы схватить. А все сразу в крик: мол, это дело рук топляка или кикиморы, и, дескать, надобно ведьмака призвать... А уж деньги-то ему такие никчемные пообещали, стыдобища да и только. А он что? Три ночи по дамбам да прудам лазает, днем или спит, или сидит молча, копна копной, на детишек смотрит, на дом... Странно, я бы сказал - необыкновенно. - И правильно бы сказал. Сверкнула молния, осветив двор и постройки фермы. На мгновение глянули белым развалины эльфьего особнячка в конце дамбы. Через несколько секунд над садами прокатилась волна грома. Сорвался нежданный ветер, деревья и камыши над прудом зашумели и пригнулись, зеркало воды подернулось рябью и стало матовым, ощетинились вставшие торчком листья кувшинок. - Все ж таки буря к нам идет, - глянул на небо фермер. - Может, магики чарами отогнали от острова? Их на Танедд съехалось больше двух сотен... Как Думаешь, Лютик, о чем они там будут совещаться, на своем Сборе? Выйдет из того что-нибудь путное? - Для нас? Сомневаюсь. - Трубадур провел большим пальцем по струнам лютни. - Их сборы - обычно показ мод, сплетни, повод для поклепов и внутренних разборок. Споры - распространять магию или, наоборот, предоставить элите. Склоки между теми, кто королям служит, и теми, кто предпочитает на королей давить, но при этом как бы оставаться в тени. - Ох, - вздохнул Бернье Хофмайер, - что-то мне думается, во время ихнего сбора будет на Танедде постоянно сверкать и греметь не хуже, чем во время бури. - Возможно. А нам-то какое дело? - Тебе - никакого, - грустно проговорил низушек. - Потому как ты только и знаешь что на лютне бренчать да песенки распевать. Глядишь на окружающий тебя мир, а видишь одни стихи да ноты. А у нас тут за последнюю неделю конники дважды капусту и репу копытами пропахали. Армия гоняется за "белками", "белки" крутятся и удирают, а и тем и другим дорога не иначе как через нашу капусту выпадает... - Не время жалеть капусту, когда лес горит, - проговорил поэт. - Ты, Лютик, - Бернье Хофмайер искоса глянул на него, - как чего скажешь, так неизвестно, плакать ли, смеяться ли или дать тебе под зад. Я серьезно говорю! И скажу тебе, паршивые времена пришли. На большаках колья, шибеницы, на полянах и по просекам - трупы, мать их. Эти края, пожалуй, так выглядели во времена Фальки. Ну и как тут жить? Днем заявляются люди короля и шумят, что за помощь "белкам" возьмут нас на дыбы. А ночью врываются эльфы, и попробуй откажи им в помощи! Они сразу же весьма поэтично обещают показать нам, как ночь обретает красное обличье. Такие, понимаешь, поэтичные, сукины дети, что выблевать невозможно. Так нас и взяли, как говорится, меж двух жерновов... - Рассчитываешь на то, что чародейский Сбор что-то изменит? - Ну да, рассчитываю. Ты сам сказал, что среди магиков два лагеря борются. Прежде уже бывало, что чародеи королей сдерживали, клали конец войнам и волнениям. Ведь именно магики мир заключили с Нильфгаардом три года тому. Так, может, и теперь... Бернье Хофмайер замолчал, прислушался. Лютик ладонью приглушил звучащие струны. Из мрака на дамбе показался медленно бредущий ведьмак. Снова сверкнула молния. Когда загрохотало, ведьмак был уже рядом, во дворе. - Ну и как, Геральт? - спросил Лютик, чтобы прервать неловкое молчание. - Выследил уродину? - Нет. Сегодня ночь неподходящая. Неспокойная ночь. Неспокойная... Устал я, Лютик. - Сядь, передохни. - Я не о том. - Верно, - буркнул низушек, глядя в небо и прислушиваясь. - Неспокойная ночь, что-то недоброе в воздухе висит... Животные маются в хлеве... А в ветре слышны крики... - Дикий Гон, - тихо сказал ведьмак. - Замкните как следует ставни, господин Хофмайер. - Дикий Гон? - изумился Бернье. - Призраки? - Не бойтесь. Они пройдут высоко. Летом Гон всегда проходит высоко. Гон опасен во время зимней бури, особенно - путникам на перекрестке дорог. Но дети могут проснуться. Гон несет с собой ночные кошмары. Лучше закрыть ставни. - Дикий Гон, - проговорил Лютик, беспокойно зыркая наверх, - к войне. - Глупости и преувеличение. - Нет! Незадолго до нильфгаардского нападения на Цинтру... - Тише! - Ведьмак жестом прервал его, резко выпрямился, уставившись в темень. - Что слу... - Конники. - Дьявольщина, - прошипел Хофмайер, соскакивая со скамьи. - Ночью могут быть только скоя'таэли. Опять капусту... - Один конь, - прервал его ведьмак, поднимая со скамьи меч. - Один живой конь. Остальные - призраки из Гона... Черт возьми... Невероятно... Летом? Лютик тоже вскочил, но убегать постыдился, потому что ни Геральт, ни Бернье бежать не собирались. Ведьмак выхватил меч из ножен и бросился в сторону дамбы, низушек не раздумывая поспешил за ним, вооружившись вилами. Опять сверкнуло, на дамбе появился мчащийся галопом конь. А за конем следовало нечто неопределенное, нечто сотканное из мрака и отсвета, какой-то клуб, вихрь, мираж. Что-то вызывающее панический страх, отвращение, ужас, проникающий до мозга костей. Ведьмак крикнул, поднимая меч. Наездник заметил его, пришпорил коня, оглянулся. Ведьмак крикнул еще раз. Громыхнул гром. Сверкнуло, но теперь это была не молния. Лютик повалился на колени рядом со скамьей и подлез бы под нее, не будь скамья слишком низкой. Бернье уронил вилы. Петунья Хофмайер, выбежавшая из дома, крикнула. Ослепительный блеск материализовался в прозрачную сферу, внутри которой замаячила фигура, мгновенно обретая контуры и форму. Лютик распознал ее тут же. Он знал эти черные, рассыпавшиеся локоны и обсидиановую звезду на бархотке. Тем, чего он не знал и никогда раньше не видел, было лицо. Лицо Фурии, лицо богини Мести, Гибели и Смерти. Йеннифэр подняла руки и выкрикнула заклинание, из ее пальцев с шипением вырвались разбрасывающие искры спирали, разрывая ночное небо и тысячами звезд отражаясь в поверхности пруда. Спирали копьями врезались в преследующий одинокого всадника клуб. Клуб вскипел. Лютику показалось, что он слышит жуткие крики, видит кошмарные силуэты призрачных коней. Это продолжалось доли секунды, потому что клуб вдруг сжался, собрался в шар и взмыл в небо, удлиняясь на ходу и подобно комете волоча за собой хвост. Опустилась тьма, освещаемая только колеблющимся светом фонаря, который держала Петунья Хофмайер. Наездник осадил коня перед домом, слетел с седла, покачнулся. Лютик сразу же сообразил, кто это. Никогда раньше он не видел этой худенькой пепельноволосой девочки, но узнал ее мгновенно. - Геральт... - прошептала девочка. - Госпожа Йеннифэр... Простите... Мне надо было. Ты же знаешь... - Цири, - сказал ведьмак. Йеннифэр сделала шаг к девочке, но тут же остановилась. Молчала. "К кому она подойдет?" - подумал Лютик. Однако никто из них, ни ведьмак, ни чародейка, не сделал ни шага, ни жеста. "К кому она подойдет прежде? К нему? Или к ней?" Цири не подошла ни к нему, ни к ней. Не в состоянии выбрать, она просто-напросто упала в обморок. *** Дом был пуст, все семейство низушков чуть свет отправилось на работу. Цири притворялась, будто спит, но слышала, как Геральт и Йеннифэр вышли. Она соскользнула с постели, быстро оделась, тихонько выбралась из комнаты и следом за ними пошла в сад. Геральт и Йеннифэр свернули на дамбу, разделяющую покрытые белыми водяными лилиями и желтыми кувшинками пруды. Спрятавшись за разрушенной стеной, Цири сквозь щель наблюдала за чародейкой и ведьмаком. Девочка думала, что Лютик, известный поэт, стихи которого она читала не раз, еще спит. Она ошибалась. Поэт не спал. И застал ее на месте преступления. - Эй, - хихикнул он, неожиданно подходя. - Разве хорошо подслушивать и подглядывать? Побольше деликатности, малышка. Позволь им немного побыть одним. Цири покраснела, но тут же сжала губы и гордо проговорила: - Во-первых, я не малышка. А во-вторых, мне кажется, я им не мешаю, а? Лютик немного посерьезнел. - Пожалуй, верно. Мне даже кажется, помогаешь. - Я? Чем? - Не прикидывайся. Вчера все было разыграно очень хитро. Но меня не проведешь. Ты изобразила обморок. Да? - Да, - отвела глаза Цири. - Госпожа Йеннифэр сразу разгадала, а Геральт - нет... - Они вдвоем отнесли тебя в дом. Их руки соприкасались. Они сидели у твоей постели почти до утра, не произнеся ни слова. Только теперь решились поговорить. Здесь, на дамбе, у прудов. А ты решила подслушать, о чем они говорят... И подглядеть за ними через пролом в стене. Тебе до зарезу надо знать, что они там делают? - Они там ничего не делают. - Цири слегка зарумянилась. - Беседуют, вот и все. - А ты... - Лютик присел на траву под яблоней и оперся спиной о ствол, предварительно убедившись, что там нет ни муравьев, ни гусениц. - Тебе до смерти хочется знать, о чем беседуют, да? - Да... Нет! А впрочем... Впрочем, я все равно ничего не слышу. Слишком далеко. - Если хочешь, - засмеялся бард, - я тебе скажу. - А ты-то откуда можешь знать? - Ха-ха! Я, милая Цири, поэт. Поэты о таких вещах знают все. Поверь, поэты о таком знают больше, чем сами собеседники. Если их можно так назвать. - Как же! - Слово даю! Слово поэта. - Да? Ну тогда... Тогда скажи, о чем они разговаривают? Объясни, что все это значит! - Взгляни еще раз в пролом и посмотри, что они делают. - Хм-м-м... - Цири закусила верхнюю губу, потом наклонилась к отверстию. - Госпожа Йеннифэр стоит у вербы... Обрывает листики и даже не смотрит на Геральта... А Геральт, опустив голову, стоит рядом. И что-то говорит. Нет, молчит. Ой, ну и рожица у него... Ну и странная же... - Все по-детски просто. - Лютик отыскал в траве яблоко, вытер о брюки и критически осмотрел. - Сейчас он просит простить ему всякие глупые слова и поступки. Просит простить за нетерпение, за недостаток веры и надежды, за упрямство, за ожесточение. За капризы и позы, недостойные мужчины. Просит простить за то, что когда-то не понимал, за то, что не хотел понять... - Все это неправдивая неправда! - Цири выпрямилась и резким движением откинула челку со лба. - Все ты выдумал! - Просит простить за то, что понял лишь теперь, - продолжал Лютик, уставившись в небо, а в его голосе послышались ритмы, свойственные балладам. - Что хочет понять, но боится: а вдруг да не успеет... И может даже быть, что не поймет уже. Извиняется и просит прощения... Прощения... Хм... Значения... Сомнения-Предназначения. Все банально, холера... - Неправда! - топнула ногой Цири. - Геральт вовсе так не говорит. Он... он вообще молчит. Я же видела. Он стоит там с ней и молчит... - В том-то и состоит роль поэзии, Цири. Говорить о том, о чем другие молчат. - Дурацкая она, твоя роль. Все ты выдумываешь! - И в этом тоже состоит роль поэзии. Ой, я слышу у пруда возбужденные голоса. А ну выгляни быстренько, взгляни, что там деется. - Геральт, - Цири снова заглянула в щель, - стоит, опустив голову. А Йеннифэр страшно кричит на него. Кричит и размахивает руками. Ой-ей... Что бы это значило? - Детский вопрос. - Лютик снова глянул на плывущие по небу облака. - Теперь она просит у него прощения. ГЛАВА 3 Сим беру тебя, дабы владеть тобой и оберегать тебя, беру на долю хорошую и долю плохую, долю самую лучшую и долю самую худшую, днем и ночью, в болезни и здоровьи, ибо люблю тебя всем сердцем своим и клянусь любить вечно, пока смерть не разлучит нас. Старинная венчальная формула. О любви мы знаем немного. Любовь - что груша. Она сладкая и имеет определенную форму. Но попробуйте дать определение формы груши! Лютик. Полвека поэзии. x x x У Геральта были основания подозревать - и он действительно подозревал, - что банкеты чародеев отличаются от пиров и торжественных обедов простых смертных. Однако что различие окажется столь велико и принципиально - он не ожидал. Предложение Йеннифэр сопровождать ее на предваряющем чародейский Сбор банкете оказалось для него неожиданным, но не ошарашило. Это было не первое предложение такого рода. Уже раньше, когда они жили вместе и их отношения складывались прекрасно, Йеннифэр хотелось присутствовать на сборах и дружеских пирушках в его обществе. Однако он решительно отказывался, полагая, что в компании чародеев в лучшем случае окажется диковинкой и сенсацией, а в худшем - нежелательным пришельцем и парией. Йеннифэр смеялась над его опасениями, но не настаивала. А поскольку в иных ситуациях она умела настаивать так, что весь дом сотрясался и сыпалось стекло, постольку Геральт утвердился в мнении, что его решения были правильными. На этот раз он согласился. Не раздумывая. Предложение последовало после долгого, откровенного и эмоционального разговора. Разговора, который сблизил их вновь, отодвинул в тень и забытье давние конфликты, растопил лед обиды, гордыни и ожесточения. После разговора на дамбе в Хирунде Геральт согласился бы на любое, абсолютно любое предложение Йеннифэр. Не отказался бы даже от совместного посещения ада ради того, чтобы хлебнуть чашечку кипящей смолы в компании огненных демонов. И еще была Цири, без которой ни этого разговора, ни этой встречи не было бы, Цири, которой, если верить Кодрингеру, интересовался какой-то чародей. Геральт рассчитывал на то, что его присутствие на Сборе спровоцирует чародея и заставит того действовать. Но Йеннифэр он не сказал об этом ни слова. Из Хирунда он, она, Цири и Лютик поехали прямо на Танедд. Для начала остановились в огромном комплексе дворца Локсия, разместившемся у юго-восточного подножия горы. Дворец уже кишмя кишел гостями Сбора и сопровождающими их лицами, но для Йеннифэр сразу же нашлись покои. В Локсии они провели целый день. Весь этот день Геральт разговаривал с Цири, Лютик бегал, собирал и распространял слухи и сплетни, чародейка выбирала и примеривала наряды. А когда наступил вечер, ведьмак с Йеннифэр присоединились к многоцветной процессии, направлявшейся в Аретузу - дворец, в котором предстояло иметь место банкету. И теперь, в Аретузе, Геральт удивлялся и изумлялся, хоть и дал себе слово ничему не удивляться и не изумляться. Огромная центральная зала дворца имела форму буквы "Т". Длинное плечо освещали окна, узкие и невероятно высокие, доходящие чуть ли не до поддерживаемого колоннами свода. Свод тоже был высокий. Такой высокий, что трудно было разглядеть детали украшающих его фресок, на которых основным мотивом было многократно повторенное изображение пяти обнаженных фигур. Оконные проемы были забраны чертовски дорогими витражами, и все же в зале явно ощущались сквозняки. Геральта удивляло, что свечи при этом не гаснут, но, присмотревшись внимательнее, он удивляться перестал. Канделябры были магические, а возможно, даже иллюзорные. Во всяком случае, света они давали много, несравненно больше, чем обычные свечи. Когда они вошли, в зале уже находилось не меньше сотни людей. Зала, по оценке ведьмака, могла вместить как минимум в три раза больше, даже если посредине, как того требовала традиция, поставить столы подковой. Но традиционной подковы не оказалось. Похоже было на то, что пировать собрались стоя, прохаживаясь вдоль стен, украшенных гобеленами, гирляндами и колеблющимися на сквозняке знаменами. Под гобеленами и гирляндами стояли ряды длинных столов. На столах теснились замысловатые блюда среди замысловатых цветных композиций из замысловатых ледяных фигур. Вглядевшись внимательнее, Геральт констатировал, что замысловатости было значительно, то есть значительно больше, чем еды. - Есть нечего, - грустно отметил он, разглаживая на себе короткий, черный, расшитый серебром и перехваченный в талии камзол, в который вырядила его Йеннифэр. Такой камзол - последний писк моды - почему-то называли дублетом. Откуда взялось такое название, ведьмак понятия не имел. И иметь не хотел. Йеннифэр на его замечание не отреагировала. Впрочем, Геральт и не ожидал реакции, хорошо зная, что чародейка не привыкла реагировать на подобные замечания. Но не отчаялся. Продолжал брюзжать. Просто ему хотелось побрюзжать. - Музыки нет. Дует черт-те как. Присесть негде. Что, есть и пить будем стоя? Чародейка одарила его волооким фиалковым взглядом и сказала неожиданно спокойно: - Именно. Будем есть стоя. Кстати, тебе следует знать, что долго задерживаться у стола с блюдами бестактно. - Постараюсь быть тактичным, - буркнул он. - Тем более что и задерживаться-то, похоже, негде. - Пить большими глотками - очень бестактно, - продолжала поучать Йеннифэр, не обращая внимания на его ворчание. - Избегать беседы непростительно бестактно... - А то, - прервал он, - что вон тот тощага в кретинских штанах указывает на меня пальцем двум своим подружкам, тоже бестактно? - Да. Но не очень. - Что будем делать, Йен? - Фланировать по залу, здороваться, раздавать комплименты, беседовать... Перестань разглаживать дублет и поправлять волосы... - Ты не разрешила мне надеть повязку... - Твоя повязка слишком претенциозна. Ну, возьми меня под руку и пошли. Торчать вблизи входа - бестактно. Они кружили по зале, постепенно наполняющейся гостями. Геральту зверски хотелось есть, но вскоре он понял, что Йеннифэр не шутила. Было видно, что обязывающий чародеев этикет и впрямь предполагает, что есть и пить надо мало и как бы с неохотой. Вдобавок ко всему каждая остановка у столика с яствами влекла за собой исполнение неких общественных обязанностей. Кто-то кого-то замечал, проявлял радость по сему случаю, подходил и приветствовал столь же многословно, сколь и фальшиво. После обязательной имитации взаимоцелования в щечку или до неприятности деликатного рукопожатия, неискренних улыбок и еще менее искренних, хоть и недурно замаскированных комплиментов следовала краткая и тоскливо банальная беседа ни о чем. Ведьмак внимательно осматривался, пытаясь отыскать знакомые лица в надежде, что он тут все же не единственный, кто допущен к общению с чародейской братией. Йеннифэр заверяла его, что он, конечно же, не единственный, но что-то он не видел никого, кто не входил бы в Братство, а может, просто не мог никого узнать. Пажи разносили на подносах вино, лавируя среди гостей. Йеннифэр не пила вообще. Ведьмак хотел, но не мог. Ловко работая плечом, чародейка оттеснила его от стола и вывела в самый центр залы, в самый фокус всеобщего интереса. Сопротивление не помогло. Он понимал, в чем дело. Это была самая банальнейшая демонстрация. Геральт знал, чего может ожидать, поэтому со стоическим спокойствием сносил полные нездорового любопытства взгляды чародеек и загадочные ухмылки чародеев. Хоть Йеннифэр и уверяла его, что правила хорошего тона и такта запрещают пользоваться на таких мероприятиях магией, он не верил, чтобы магики сумели удержаться, тем более что Йеннифэр провокационно выставляла его на всеобщее обозрение. И был прав. Несколько раз он почувствовал дрожание медальона и уколы чародейских импульсов. Некоторые мужчины, не говоря уже о дамах, пытались бесцеремонно читать его мысли. Он был к этому готов, знал, в чем дело, и знал, как реагировать. Глядел на идущую с ним под руку Йеннифэр, на бело-черно-бриллиантовую Йеннифэр с волосами цвета воронова крыла и фиалковыми глазами, а зондирующие его чародеи конфузились, смущались и, к его величайшему удовлетворению, явно теряли самоуверенность. Да, мысленно отвечал он им, да, вы не ошибаетесь. Существует только она. Она, рядом со мной, здесь и сейчас, и только это имеет значение. Здесь и сейчас. А кем она была раньше, где была раньше и с кем была раньше - ничего, абсолютно ничего не значит. Сейчас она со мной, здесь, среди вас. Со мной и ни с кем другим. Именно так я думаю, думаю постоянно о ней, неустанно думаю о ней, чувствую аромат ее духов, тепло ее тела. А вы хоть удавитесь от зависти. Чародейка крепко сжала ему руку, прильнула к нему. - Благодарю, - мурлыкнула она, снова направляясь к столам. - Но, пожалуйста, без чрезмерной демонстративности. - А что, вы, чародеи, всегда принимаете искренность за демонстративность? Не потому ли, что не верите в искренность даже тогда, когда вычитаете ее в чужих мыслях? - Да. Поэтому. - И все-таки ты меня благодаришь? - Потому что тебе верю. - Она еще сильнее сжала ему руку, потянулась к блюду. - Положи мне немного лосося, ведьмак. И крабов. - Это крабы из Повисса. Их выловили месяц назад, не иначе. А стоит жара. Не боишься... - Эти крабы, - прервала она, - еще сегодня ползали по морскому дну. Телепортация - чудесное изобретение. - Верно, - согласился он. - Неплохо бы его распространить, не думаешь? - Мы над этим работаем. Накладывай, накладывай, есть хочу. - Я люблю тебя, Йен. - Я же просила, без демонстративности... - Она осеклась, вскинула голову, отбросила со щеки черные локоны, широко раскрыла фиалковые глаза. - Геральт! Ты впервые признался мне в этом! - Невероятно. Издеваешься! - Ничего подобного. Раньше ты только думал, сегодня сказал. - Неужто такая уж разница? - Огромная. - Йен... - Не разговаривай с набитым ртом. Я тоже тебя люблю. Разве не говорила? О боги, ты же задохнешься! Подними руки, я постучу тебя по спине. Дыши глубже. - Йен... - Дыши, дыши, сейчас пройдет. - Йен! - Да. Откровенность за откровенность. - Ты не заболела? - Я ждала. - Она выжала на лосося лимон. - Не могла же я реагировать на признания, которые делают мысленно! Дождалась слов, смогла ответить, вот и отвечаю. Я чувствую себя изумительно. - Что случилось? - Расскажу позже. Ешь. Лосось прекрасный, клянусь Силой, он действительно прекрасный. - Можно тебя поцеловать? Сейчас, здесь, при всех? - Нет. - Йеннифэр! - Проходящая мимо темноволосая чародейка высвободила руку из-под локтя сопровождающего ее мужчины, подошла. - Все-таки приехала? Это чудесно! Я не видела тебя тысячу лет! - Сабрина! - Йеннифэр обрадовалась так искренне, что любой, кроме Геральта, позволил бы себя обмануть. - Дорогая! Какая радость! Чародейки осторожно обнялись и взаимно расцеловали друг другу воздух около ушей и бриллиантово-ониксовых сережек. Сережки обеих чародеек, напоминающие миниатюрные кисти винограда, были одинаковые - в воздухе незамедлительно запахло дикой враждой. - Геральт, позволь представить - моя школьная подружка, Сабрина Глевиссиг из Ард Каррайга. Ведьмак поклонился, чмокнул высоко поданную руку. Он уже успел сообразить, что все чародейки при встрече ожидали целования руки. Это как бы уравнивало их по меньшей мере с княжнами. Сабрина Глевиссиг подняла голову, ее серьги дрогнули и зазвенели. Тихонько, но демонстративно и нахально. - Я так хотела с тобой познакомиться, Геральт, - улыбнулась она. Как все чародейки, она не признавала "господ", "милостивых государей", даже в сокращенной до "милсдаря" форме, или иных, обязательных у знати форм. - Рада, страшно рада. Наконец-то ты, Йен, перестала скрывать его от нас. Откровенно говоря, странно, что так долго тянула. Абсолютно нечего стыдиться. - Я тоже так думаю, - не замедлила ответить Йеннифэр, слегка прищурив глаза и демонстративно отбрасывая волосы с собственных серег. - Прелестная блузка, Сабрина. Просто дух захватывает. Правда, Геральт? Ведьмак кивнул, сглотнул. Блузка Сабрины Глевиссиг, сшитая из черного шифона, являла миру абсолютно все, что можно было являть, а являть было что. Карминовая юбка, стянутая серебряным пояском с огромной пряжкой в форме розы, была на боку разрезана в соответствии с последней модой. Однако мода требовала носить юбки с разрезом до половины ляжки, а Сабрина сделала разрез до половины бедра. Очень привлекательного бедра. - Что нового в Каэдвене? - спросила Йеннифэр, прикидываясь, будто не видит, куда смотрит Геральт. - Твой король Хенсельт по