Василий Шукшин. Ваш сын и брат
---------------------------------------------------------------
© Copyright Василий Шукшин
Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского
---------------------------------------------------------------
...И вот пришла весна. Обычная -- добрая и бестолковая, как недозрелая
девка.
В переулках на селе -- грязь в колено. Люди ходят вдоль плетней,
держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из
Заготскота, то и останется он у него в руках, ибо дяди из Заготскота все
почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов
мате╜рятся на чем свет стоит.
-- Тебе, паразит, жалко сапоги измарать, а я должен каж╜дую весну
плетень починять?!
-- Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
-- А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай...
-- А, тогда не лайся, если такой умный.
А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подо╜превшие серые снега.
А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ли╜кующим звуком:
"Пи-у".
Лед прошел по реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут
скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают
ноздреватыми си╜ними мордами на берег, разгребают гальку; разворачиваются и
плывут дальше -- умирать.
Малый сырой ветерок кружится и кружит голову... Остро пахнет навозом,
гнилым мокрым деревом и талой землей.
Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с варе╜вом. Пляшут веселые
огоньки, потрескивает волглый хво╜рост. Задумчиво в теплом воздухе... Прожит
еще один день. Вполсилы ведутся неторопливые необязательные разгово╜ры --
завтра будет еще день и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть,
покурить всласть, поворчать на судьбу, за╜думаться Бог знает о чем -- что,
может, жизнь -- судьба эта са╜мая -- могла бы быть какой-нибудь иной --
малость лучше?.. А в общем-то, и так ничего -- хорошо. Особенно весной.
Степан
В такой-то задумчивый хороший вечер, минуя большак, пришел к родному
селу Воеводин Степан.
Пришел он с той стороны, где меньше дворов, сел на ко╜согор, нагретый
за день солнышком, и вздохнул. И стал смотреть на деревню. Он, видно, много
отшагал за день и крепко устал.
Он долго сидел так и смотрел.
Потом встал и пошел в деревню.
Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне -- тесал дышло для брички.
В завозне пахло сосновой стружкой, мах╜рой и остывшими тесовыми стенами.
Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки,
по привычке ласково матерился.
...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его -- Степан.
-- Здорово, тять.
Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался из
одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять
внимательно посмотрел на сына.
-- Степка, что ли?
-- Но... Не узнал?
-- Хот!.. Язви тя... Я уж думал -- почудилось.
Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу. Обнялись,
чмокнулись пару раз.
-- Пришел?
-- Ага.
-- Что-то раньше? Мы осенью ждали.
-- Отработал... отпустили.
-- Хот... язви тя! -- Отец был рад сыну, рад был видеть его.
Только не знал, что делать.
-- А Борзя-то живой ишо, -- сказал он.
-- Но? -- удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Он тоже рад был
видеть отца. -- А где он?
-- А шалается где-нибудь. Этта, в субботу вывесили бабы бельишко сушить
-- все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...
-- Шалавый дурак.
-- Хотел уж пристрелить его, да подумал: придешь -- обидишься...
Присели на верстак, закурили.
-- Наши здоровы? -- спросил Степан. -- Пишут ребята?
-- Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
-- А ничо, хорошо. Работали. Ребята-то как?..
-- Да редко пишут. Ничо вроде... Игнат хвалится. А Мак╜сим -- на
стройке. Ты-то в шахтах, наверно, робил?
-- Нет, зачем: лес валили.
-- Ну да. -- Ермолай понимающе кивнул головой. -- Дурь-то вся вышла?
-- Та-а... -- Степан поморщился. -- Не в этом дело.
-- Ты вот, Степка... -- Ермолай погрозил согнутым про╜куренным пальцем.
-- Ты теперь понял: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые,
время драться.
-- Не в этом дело, -- опять сказал Степан.
В завозне быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и
махрой...
Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый вещмешок.
-- Пошли в дом, покажемся.
-- Немая-то наша, -- заговорил отец, поднимаясь, -- чуть замуж не
вышла. -- Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего
как-то не приходило в голову.
-- Но! -- удивился Степан.
-- Смех и грех...
Пока шли от завозни, отец рассказывал:
-- Приходит один раз из клуба и мычит мне: мол, жениха приведу. Я,
говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
-- Может, зря?
-- Что "зря"? "Зря"... Обмануть надумал какой-то -- по╜легче выбрал.
Кому она, к черту, нужна такая. Я, говорю, та╜кого те жениха приведу...
-- Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...
А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" -- крупная девка лет
двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у
нее синие, как цветочки, и смотрит она до слез доверчиво.
-- Ма-ам, мм, -- мычала она и ждала, когда брат подой╜дет к ней, и
смотрела на него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была
счастлива, что у мужиков навернулись слезы.
-- А от те "ме", -- сердито сказал отец и шаркнул ладо╜нью по глазам.
-- Ждала все, крестики на стене ставила -- сколько дней осталось, -- пояснил
он Степану. -- Любит всех, как дура.
Степан нахмурился, чтоб скрыть волнение, поднялся по ступенькам,
неловко приобнял сестру, похлопал ее по спине... А она вцепилась в него,
мычала и целовала в щеки, в лоб, в губы.
-- Ладно тебе, -- сопротивлялся Степан и хотел освобо╜диться от крепких
объятий. И неловко было ему, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не
мог оттолкнуть счастли╜вую сестру.
-- Ты гляди, -- смущенно бормотал он. -- Ну, хватит, хватит... Ну,
все...
-- Да пусть уж, -- сказал отец и опять вытер глаза. -- Вишь,
соскучилась.
Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
-- Ну, как живешь-то? -- спросил. Сестра показала руками -- "хорошо".
-- У ей всегда хорошо, -- сказал отец, поднимаясь на крыльцо. -- Пошли,
мать обрадуем.
Мать заплакала, запричитала.
-- Господи-батюшки, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они
до тебя...
Всем стало как-то не по себе и от ее причета.
-- Ты, мать, и радуисся, и горюешь -- все одинаково, -- строго заметил
Ермолай. -- Чо захлюпала-то? Ну, пришел, теперь радоваться надо.
-- Дак я и радуюсь, не радуюсь, что ли...
-- Ну и не реви.
-- Было бы у меня их двадцать, я бы не ревела. А то их всего-то трое, и
те разлетелись по белу свету... Каменная я, что ли?
-- Дак и мне жалко! Ну и давай будем реветь по целым дням. Только и
делов...
-- Здоровый ли, сынок? -- спросила мать. -- Может, по хвори по какой
раньше-то отпустили?
-- Нет, все нормально. Отработал свое -- отпустили.
Стали приходить соседи, родные.
Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, гладкая баба с круглым
добрым лицом. Еще в сенях загово╜рила излишне радостно и заполошно:
-- А я гляну из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И
правда -- Степан...
Степан заулыбался.
-- Здорово, Нюра.
Нюра обвила горячими руками соседа, трижды прильну╜ла наголодавшимися
вдовьими губами к его потрескавшим╜ся, пропахшим табаком и степным ветром
губам...
-- От тебя как от печи пышет, -- сказал Степан. -- Замуж-то не вышла?
-- Я, может, тебя ждала. -- Нюра засмеялась.
-- Пошла к дьяволу, Нюрка! -- возревновала мать. -- Не крутись тут --
дай другим поговорить. Шибко тяжело было, сынок?
-- Да нет, -- с удовольствием стал рассказывать Сте╜пан. -- Там хорошо.
Я, например, здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там -- в неделю два раза.
А хошь, иди в Крас╜ный уголок -- там тебе лекцию прочитают: "О чести и
совес╜ти советского человека" или "О положении рабочего класса в странах
капитала"...
-- Что же, вас туда собрали кино смотреть? -- спросила Нюра весело.
-- Почему?.. Не только, конечно, кино...
-- Воспитывают, -- встрял в разговор отец. -- Дуракам вправляют.
-- Людей интересных много, -- продолжал Степан. -- Есть такие орлы!.. А
есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
-- А эти за что?
-- Один -- за какую-то аварию на фабрике, другой -- за драку. Дал тоже
кому-то бутылкой по голове...
-- Может, врет, что инженер? -- усомнился отец.
-- Там не соврешь. Там все про всех знают.
-- А кормили-то ничего? -- спросила мать.
-- Хорошо, всегда почти хватало.
Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой
избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
-- Да нет, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смот╜рите? А мы -- в
неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили.
Жрать тоже хватало... А один раз фокусник приезжал. Вот так берет стакан с
водой...
Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, го╜ворили "хм", "ты
гляди!", пытались сами тоже что-то расска╜зать, но другие задавали новые
вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой
встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже
кое-что прибавлять к ним.
-- А насчет охраны -- строго?
-- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там
совсем почти одни оставались.
-- А бегут?
-- Мало. Смысла нет.
-- А вот говорят, если провинился человек, то его сажают в каменный
мешок...
-- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то уркаганов,
а нас редко.
-- Вот жуликов-то, наверно, где! -- воскликнул один про╜стодушный
парень. -- Друг у друга воруют, наверно?..
Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на
Степана.
-- Там у нас строго за это, -- пояснил Степан. -- Там, если кого
заметют, враз решку наведут...
Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в
лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня,
кто пивца-медовухи в ту╜еске -- праздник случился нечаянно, хозяева не
успели под╜готовиться. Сели к столу затемно. И потихоньку стало разго╜раться
неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивали друг друга, смеялись...
Степан сидел во главе стола, поворачивал╜ся направо и налево, хотел еще
рассказывать, но его уже пло╜хо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался.
Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им удовольствие доставил,
позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться. И, что╜бы им было
совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда прибыл.
Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки --
Что я порой не слушалась тебя-я!..
На минуту притихли было: Степана целиком захватило сильное чувство
содеянного добра и любви к людям. Он за╜метно хмелел.
А я думала-а, что тюрьма д это шутка.
И этой шуткой сгубила д я себя-я! --
пел Степан.
Песня не понравилась -- не оценили полноты чувства раскаявшейся
грешницы, не тронуло оно их... И саму греш╜ницу как-то трудно было
представлять.
-- Блатная! -- с восторгом пояснил тот самый просто╜душный парень,
который считал, что в лагерях -- сплошное жулье. -- Тихо, вы!
-- Чо же сынок, баб-то много сидят? -- спросила мать с другого конца
стола.
-- Хватает. Целые лагеря есть.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, ба╜бам-то там не
сладко.
-- И вить, дети небось пооставались!
-- Детей -- в приюты...
-- А я бы баб не сажал! -- сурово сказал один изрядно подвыпивший
мужичок. -- Я бы им подолы на голову -- и ремнем!..
-- Не поможет, -- заспорил с ним Ермолай. -- Если ты ее выпорол -- так?
-- она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами -- она мне
со зла немую девку при╜несла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную.
Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...
Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку
выравниваться.
Три дня, три ноченьки старался --
Сестру из плена выруча-ал...
Увлеклись песней -- пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед
собой.
Злодей пустил злодейку пулю
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-я!..
Степан крепко припечатал кулак в столешницу, заматерился с
удовольствием.
-- Ты меня не любишь, не жалеешь! -- сказал он громко. -- Я вас всех
уважаю, черти драные! Я сильно без вас со╜скучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь -- кто-то
предусмотрительный смотал за гармонистом. Взревели... Пес╜ня погибла.
Вылезли из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались
покрепче дать ногой в поло╜вицу.
Бабы образовали круг и пошли, и пошли с припевом. И немая пошла и
помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И
она тоже смеялась -- она была счастлива.
-- Верка! Ве-ерк! -- кричал изрядно подпивший мужи╜чок. -- Ты уж тогда
спой, ты спой, что же так-то ходить! -- Никто его не слышал, и он сам
смеялся своей шутке -- про╜сто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
-- Ка-ак она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я
насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А
она мне в самое ухо ду╜нула:
"К добру!"
Пожилая баба покачала головой.
-- К добру?
-- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
-- Упредила.
-- Упредила, упредила. А я ишо подумай вечером-то: "К какому же добру,
думаю, мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то
открывается -- он вот он, на пороге.
-- Господи, Господи, -- прошептала пожилая баба и вы╜терла концом
платка повлажневшие глаза. -- Надо же!
Бабы, плясавшие кругом, вытащили на круг Ермолая. Ермолай недолго
думал, пошел выколачивать одной ногой, а второй только каблуком
пристукивал... И приговаривал:
"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та..." И вколачивал, и вколачивал ногой так,
что посуда в шкафу вздрагивала.
-- Давай, Ермил! -- кричали Ермолаю. -- У тя седня ра╜дость большая --
шевелись!
-- Ат-та, оп-па, -- приговаривал Ермолай, а рабочая спи╜на его,
ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так
он плясал -- слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело
висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести -- долго ждал
это╜го дня, без малого три года.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, не╜четкую дробь...
-- Давай, тять...
-- Давай -- батька с сыном! Шевелитесь!
-- А Степка-то не изработался -- взбрыкивает!
-- Он же говорит -- им там хорошо было. Жрать давали...
-- Там дадут -- догонют да еще дадут.
-- Ат-та, оп-па!.. -- приговаривал Ермолай, приноравли╜ваясь к сыну...
Люблю сани с подрезами,
Воронка -- за высоту,
Люблю милку за походку.
А еще -- за красоту! --
вспоминал Ермолай из далекой молодости.
И Степан тоже спел:
Это чей же паренек
Выделывает колена;
Ох, не попало бы ему
Березовым поленом.
Плясать оба не умели, но работали ладно -- старались. Людям это
нравится; смотрели на них с удовольствием.
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер.
Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с
ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо,
наверное, явиться Степану в сельсовет -- оформлять всякие бумаги. Только
немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот
спьяну отмахнулся.
-- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.
-- Ты что, одурел, парень? -- спросил он, вглядываясь в лицо Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмех╜нулся.
-- Чудно?.. Ничего...
-- Тебе же три месяца сидеть осталось!
-- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папироску, закурил сам.
-- Пошли.
-- Пошли.
-- Может, скажешь дома-то? А то хватятся...
-- Сегодня не надо -- пусть погуляют. Завтра скажешь.
-- Три месяца не досидеть и сбежать!.. -- опять изумился милиционер. --
Прости меня, но я таких дураков еще не встре╜чал, хотя много повидал всяких.
Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые
избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок,
задумчиво улыбался.
-- А?
-- Чего?
-- Зачем ты это сделал-то?
-- Сбежал-то? А вот -- пройтись разок... Соскучился.
-- Так ведь три месяца осталось! -- почти закричал участ╜ковый. -- А
теперь еще пару лет накинут.
-- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны
замучили-- каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
-- Нда... -- раздумчиво сказал участковый.
Долго они шли молча, почти до самого сельсовета.
-- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
-- Трое.
-- А те где?
-- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
-- И сколько же ты добирался?
-- Неделю.
-- Тьфу... Ну, черт с тобой -- сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан си╜дел у стола,
напротив, задумчиво смотрел в темное окно. Хмель покинула его голову.
-- Оружия никакого нет? -- спросил участковый, отвле╜каясь от
протокола.
-- Сроду никакой гадости не таскал с собой.
-- Чем же ты питался в дороге?
-- Они запаслись... те двое-то...
-- А им по сколько оставалось?
-- По много...
-- Но им хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дер╜нул? -- в
последний раз поинтересовался милиционер.
-- Ладно, надоело! -- обозлился Степан. -- Делай свое дело, я тебе не
мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
-- Я думал, ошибка какая-нибудь -- не может быть, чтоб на свете были
такие придурки. Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
-- Небось смеялись над тобой те двое-то? -- не вытерпел и еще спросил
словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго с любопытством смотрел на него. Сказал:
-- А по лицу не скажешь, что дурак. -- И ушел оконча╜тельно в протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела
испуганными глазами на милиционера, на брата...
-- Мэ-мм? -- спросила она брата.
Степан растерялся.
-- Ты зачем сюда?
-- Мэ-мм? -- замычала сестра, показывая на милиционера.
-- Это сестра, что ли? -- спросил тот.
-- Но...
Немая подошла к столу; тронула участкового за плечо и, показывая на
брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?"
Участковый понял.
-- Он... Он! -- показал на Степана. -- Сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот
так!.. -- Участковый показал на окно и "пока╜зал", как сбегают. --
Нормальные люди в дверь выходят, в дверь! А он в окно -- раз и ушел. И
теперь ему будет... -- Ми╜лиционер сложил пальцы в решетку и показал немой
на Сте╜пана. -- Теперь ему опять вот эта штука будет! Два, -- растопырил два
пальца и торжествующе потряс ими. -- Два года еще!
Немая стала понимать. И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие,
испуганные, загорелись таким нечеловечес╜ким страданием, такая в них
отразилась боль, что милицио╜нер осекся. Немая смотрела на брата. Тот
побледнел и за╜мер -- тоже смотрел на сестру.
-- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные
люди... Братья ваши небось не сделали бы так.
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, по╜висла у него на шее.
-- Убери ее, -- хрипло попросил Степан. -- Убери!
-- Как я ее уберу?..
-- Убери, гад! -- заорал Степан не своим голосом. -- Уве╜ди ее, а то я
тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рванулась к нему и
мычала. И трясла головой.
-- Скажи, что ты обманул ее, пошутил... Убери ее!
-- Черт вас!.. Возись туг с вами... -- ругался милиционер, оттаскивая
немую к двери. -- Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! -- пытался
он втолковать ей. -- Счас он придет! -- Ему удалось наконец подтащить ее к
двери и вы╜толкнуть. -- Ну, здорова! -- Он закрыл дверь на крючок. --
Фу-у... Вот каких делов ты натворил -- любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку -- в пол.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к
телефону.
-- Вызываю машину -- поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные
какие-то.
А по деревне, серединой улицы, шла, спотыкаясь, немая и горько мычала
-- плакала.
Летит степью паровоз. Ревет.
Деревеньки мелькают, озера, перелески... Велика Русь.
Максим
Максиму Воеводину пришло в общежитие письмо. От матери.
Через поля, через леса, через реки широкие долетел род╜ной голос, нашел
в громадном городе.
-- Максим! Письмо...
Максим присел на кровати, разорвал конверт и стал чи╜тать.
В шуме и гаме большой людной комнаты рабочего обще╜жития зазвучал голос
матери:
-- Здорово, сынок Максим!
Во первых строках нашего письма сообщаем, что мы жи╜вы-здоровы, чего и
тебе желаем. Стретили на днях Степана. Ничо пришел, справный. Ну, выпили
маленько. Верка тоже ничо -- здоровая. А отец прихварывает, перемогается. А
я, сынок, шибко хвораю. Разломило всю спинушку, и ногу к затылку подводит --
радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас его нету.
Походи, сынок, по апте╜кам, поспрашивай, можа, у вас есть там. Криком кричу
-- больно. Походи, сынок, не поленись... Игнату тоже написать хотела, а он
прислал письмо, что уедет куда-то. А жене его не хочу писать -- скажет:
пристают. Он чо-то обижается на те╜бя, сынок. Не слушается, говорит. Вы уж
там поспокойней живите-то, не смешите людей -- не чужие небось... Походи,
сынок, милый, поспрашивай яду-то. Может, поправилась бы я...
Максим склонился головой на руки, задумался. Заболело сердце -- жалко
стало мать. Он подумал, что зря он так редко писал матери, вообще
почувствовал гнетущую свою вину пе╜ред ней. Все реже и реже думалось о
матери последнее время, она перестала сниться ночами... И вот оттуда, где
была мать, замаячила черная беда.
Было воскресенье. Максим надел выходной костюм и пошел в ближайшую
аптеку.
В аптеке было мало народа. Максим выбрал за прилав╜ком молодую
хорошенькую девушку, подошел к ней.
-- У вас змеиный яд есть?
Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду, еще раз
шепотом повторила последнее число, чтобы не сбиться, мельком глянула на
Максима, сказала "нет" и снова принялась считать. Максим постоял немного,
хотел спросить, как называется змеиный яд по-научному, но не спросил --
девушка была очень занята.
В следующей аптеке произошел такой разговор:
-- У вас есть змеиный яд?
-- Нет.
-- А бывает?
-- Бывает, но редко.
-- А может, вы знаете, где его можно достать?
-- Нет, я не знаю, где его можно достать.
Отвечала сухопарая женщина лет сорока, с острым но╜сом, с низеньким
лбом. Кожа на лбу была до того тонкая и белая, что, кажется, сквозь нее
просвечивала кость. Максиму показалось, что женщине доставляет удовольствие
отвечать "нет" и "не знаю". Он уставился на нее.
-- Что? -- спросила она.
-- А где же он бывает-то? Неужели в целом городе нет?!
-- Не знаю, -- опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина.
Максимом стала овладевать злость. Он не двигался с места.
-- Еще что? -- спросила женщина. Они были в стороне от других, разговор
их никто не слышал.
-- А отчего вы такая худая? -- спросил Максим. Он сам не знал, что так
спросит, и не знал, зачем спросил, -- вылете╜ло. Очень уж недобрая была
женщина.
Женщина от неожиданности заморгала глазами.
Максим повернулся и пошел из аптеки.
"Что же делать?" -- думал он.
Аптека следовала за аптекой, разные люди отвечали оди╜наково: "Нет",
"Нету".
В одной аптеке Максим увидел за стеклянным прилав╜ком парня.
-- Нет, -- сказал парень.
-- Слушай, а как он называется по-научному? -- спросил Максим.
Парень решил почему-то, что и ему пришла пора пока╜зать себя "шибко
умным", -- застоялся, наверное, на одном месте.
-- По научному-то? -- переспросил он, улыбаясь. -- А как в рецепте
написано? Как написано, так и называется.
-- У меня нет рецепта.
-- А что же вы тогда спрашиваете? Так ведь и живую воду можно
спрашивать.
-- А что, не дадут без рецепта? -- негромко спросил Мак╜сим, чувствуя,
что его начинает слегка трясти.
-- Нет, молодой человек, не дадут.
Это снисходительное "молодой человек" доконало Мак╜сима.
-- До чего же ты умница! -- тихо воскликнул он. -- Это же надо такому
уродиться!.. -- Максим, должно быть, изме╜нился в лице, ибо парень перестал
улыбаться.
-- Что вы хотите? -- серьезно спросил он.
-- Хочу тебе клизму поставить, молодой человек.
-- Что вам надо?! -- опять очень громко спросил парень, явно желая
привлечь внимание других людей в аптеке.
Максим вышел на улицу, закурил. В душу вкралось от╜чаяние.
В одной очень большой аптеке Максим решительно на╜правился к пышной,
красивой женщине. Она выглядела при╜ветливее других.
-- Мне нужен змеиный яд, -- сказал он.
-- Нету, -- ответствовала женщина.
-- Тогда позовите вашего начальника.
Женщина удивленно посмотрела на него.
-- Зачем?
-- Я с ним потолкую.
-- Не буду я его звать -- незачем. Он вам не сможет по╜мочь. Нет у нас
такого лекарства.
Максим засмотрелся в ее ясные глаза. Ему захотелось вдруг обидеть
женщину, сказать в ее лицо какую-нибудь тяж╜кую грубость, чтобы ясные глаза
ее помутились от ужаса. И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет,
а то, с какой легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое
"нет".
-- Позовите начальника! -- потребовал Максим.
И тут, вместо того, чтобы грубо оскорбить женщину, Максим жалобным
голосом вдруг сказал:
-- У меня мать болеет.
Женщина оставила официальный тон.
-- Ну нет у нас сейчас змеиного яда, я серьезно говорю. Я могу дать вам
пчелиный. У нее что, радикулит?
-- Ага.
-- Возьмите пчелиный. Змеиный не всегда и нужен.
-- Давайте. -- Максиму было стыдно за свой жалобный тон. -- Он тоже
помогает?
-- У вас рецепт есть?
-- Нету.
-- А как же?...
-- Что?
-- Без рецепта нельзя, не могу.
У Максима упало сердце.
-- Это такой ма-аленький рецептик, да? Бумажечка такая...
Женщина невольно улыбнулась.
-- Да, да. Рецепт выписывает врач, а мы...
-- Дайте мне так, а... А я завтра принесу вам рецепт. Дай╜те, а?
-- Не могу, молодой человек, не могу.
На улице Максим долго соображал, что делать. Даже если он и наткнется
где-нибудь на змеиный яд, то без рецепта все равно не дадут. Это ясно. Надо
сперва добыть рецепт.
По дороге домой зашел на почту и дал матери телеграмму:
"А пчелиный яд надо? Максим".
Долго в ту ночь не мог заснуть Максим -- думал о матери. Представил
вдруг ее мертвой, да так ясно -- гроб на столе, белая простыня, руки белые
на груди... Он вскочил и сидя выкурил подряд две сигареты. Кое-как отвязался
от страш╜ного наваждения.
Занималось утро. Спокойно, все шире и вольнее расте╜кался над городом
свет, и как-то ближе и роднее стали ка╜заться люди, которых очень много в
этих каменных домах... И все-таки никому нет никакого дела, что у Максима
болеет мать.
Он оделся и пошел на вокзал -- к людям.
На вокзале выбрал себе местечко на диване, сел и стал наблюдать за
пассажирами. И самому тоже захотелось вдруг ехать. И показалось, что он
едет. За окном -- поля, леса, деревеньки, все мелькает. А в деревнях -- тоже
люди. И так хо╜рошо сделалось на душе, спокойно.
...Неожиданно прямо перед собой Максим увидел стек╜лянную дверь,
завешенную изнутри марлей, а над дверью -- табличка: "Медпункт". Он встал и
пошел туда.
На белом стульчике, за белым столом, облокотившись, сидела белая
старушка и дремала. Когда вошел Максим, она подняла голову.
-- Здравствуйте, -- сказал Максим.
-- Ну, -- ответила старушка. -- Чего?
-- Мне рецепт надо.
-- Какой рецепт?
-- На змеиный яд.
Старушка не поняла.
-- На какой змеиный яд?
Максима толкнула в грудь надежда: старушка хочет спать и, чтобы
отвязаться, подмахнет рецептик.
-- На змеиный яд -- лекарство такое.
-- Я не выписываю рецептов.
-- А кто выписывает?
-- Врач.
-- А когда он будет?
-- В девять. -- Старушка начала терять терпение. -- А для чего те
рецепт-то?
-- А вы не врач?
-- В больницу надо идти за рецептом. А мы не лечим.
-- Так это ж медпункт?
-- Ну и что, что медпункт. Мы -- по травмам. Или сердце у кого... В
больницу надо идти.
-- А у вас печать есть? Больничная...
Старушка рассердилась.
-- Тебе чего надо-то? Что ты привязался ко мне?
-- Ладно, спи.
Максим вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
В девять часов он пошел на стройку, отпросился с работы и направился в
поликлинику.
В бедой стеклянной стенке -- окошечко за окошечком -- белая девушка.
Она долго "заводила" на Максима карточку, потом подала ему талончик. Максим
посмотрел -- четырнадцатая очередь, на тринадцать тридцать.
-- А поближе нету?
-- Нет.
-- Девушка, милая... -- Максим почувствовал, что опять начинает
говорить жалостливым тоном, но остановиться не мог. -- Девушка, дайте мне
поближе, а? Мне шибко надо. Пожалуйста.
Девушка не глядя на него порылась в талончиках, выбра╜ла один, подала
Максиму. И тогда только посмотрела на него. Максиму показалось, что она
усмехнулась.
"Милая ты моя, -- думал растроганный Максим. -- Смейся, смейся --
талончик-то вот он". Его очередь была шестой, на одиннадцать часов. У
кабинета врача сидело че╜ловек десять больных; Максим присел рядом с пожилым
мужчиной, у которого была такая застойная тоска в глазах, что, глядя на
него, невольно думалось: "Все равно помрем все".
"Прижало мужика", -- подумал Максим. И опять вспом╜нил о матери и стал
с нетерпением ждать доктора.
Доктор пришел. Мужчина, еще молодой.
Вышла из кабинета женщина и спросила:
-- У кого первая очередь? Никто не встал.
-- У меня, -- сказал Максим и почувствовал, как его под╜няла какая-то
сила и повела в кабинет.
-- У вас первая очередь? -- спросил его мужчина с тоской в глазах.
-- Да, -- твердо сказал Максим и вошел в кабинет совсем веселым и, как
ему показалось, очень ловким парнем.
-- Что? -- спросил доктор, не глядя на него.
-- Рецепт, -- сказал Максим, присаживаясь к столу.
Доктор чего-то хмурился, не хотел подымать глаза.
-- Какой рецепт? -- Доктор все перебирал какие-то бу╜мажки.
-- На змеиный яд.
-- А что болит-то? -- Доктор поднял глаза.
-- Не у меня. У меня мать болеет, у нее радикулит. Ей врачи
посоветовали змеиным ядом.
-- Ну, так?..
-- Ну а рецепта нету. А без рецепта, вы сами понимаете, никто не даст.
-- Максиму казалось, что он очень толково все объясняет. -- Поэтому я прошу:
дайте мне рецепт.
Доктора что-то заинтересовало в Максиме.
-- А где мать живет?
-- В Сибири. В деревне.
-- Ну?.. И нужен, значит, рецепт?
-- Нужен. -- Максиму было легко с доктором: доктор нравился ему.
Доктор посмотрел на сестру.
-- Раз нужен, значит, дадим. А, Клавдия Николаевна?
-- Надо дать, конечно.
Доктор выписал рецепт.
-- Он ведь редко бывает, -- сказал он. -- Съезди в двад╜цать седьмую.
Знаешь где? Против кинотеатра "Прибой". Там может быть.
-- Спасибо. -- Максим пожал руку доктору и чуть не вы╜летел на крыльях
из кабинета -- так легко и радостно сдела╜лось.
В двадцать седьмой яда не было.
Максим подал рецепт и затаив дыхание смотрел на апте╜каря.
-- Нет, -- сказал тот и качнул седой головой.
-- Как "нет"?
-- Так, нет.
-- Так у меня же рецепт... Вот же он, рецепт... Вот же он, рецепт-то!
-- Я вижу.
-- Да ты что, батя? -- с таким отчаянием сказал Мак╜сим. -- Мне нужен
этот яд.
-- Так нет же его, нет -- где же я его возьму? Вы же може╜те соображать
-- нет змеиного яда.
Максим вышел на улицу, прислонился спиной к стене, бессмысленно стал
смотреть в лица прохожих. Прохожие все шли и шли нескончаемым потоком... А
Максим все смотрел и смотрел на них и никак о них не думал.
Потом еще одна мысль пришла в голову Максиму. Он резко качнулся от
стены и направился к центру города, где жил его брат.
Квартира у Игната премиленькая. На стенах множество фотографий Игната;
и так и эдак сидит Игнаха -- самодо╜вольный, здоровый, -- напряженно
улыбается.
Максима встретила жена Игната, молодая крупная женщина с красивым,
ничего не выражающим лицом. Привстала с тахты...
-- Здравствуй, Тамара, -- поздоровался Максим.
-- Здравствуй.
Максим сел в кресло, на краешек.
-- Ты что, не работаешь сегодня? -- спросила Тамара.
-- Отпросился, -- откликнулся Максим, доставая сигаре╜ты. -- Можно я
закурю?
-- Кури, я сейчас окно открою.
С улицы в затхленький уют квартиры ворвался шум города.
Максим склонился руками на колени.
-- Ты чего такой? Заболел?
-- Нет. -- Максим распрямился. -- У тебя знакомых ап╜текарей нет? Или
врач, может?..
-- Н-нет... А зачем тебе?
-- Мать у нас захворала. Надо бы змеиный яд достать, а его нигде нету.
Весь город обошел -- нигде нету.
-- А что с ней?
-- Радикулит, гад такой.
-- Нет у меня таких знакомых. Может, у Игната?..
-- Он скоро приедет?
-- А он не уезжал никуда.
-- Как?.. А мне мать написала...
-- Они хотели ехать... в Болгарию, кажется, а потом отме╜нили. Он там
сейчас -- в цирке.
-- Я тогда пойду к нему. -- Максим встал.
-- Ты что-то не заходишь к нам?..
-- Да все некогда... Ну, пока.
-- Господи, Максим!.. Я совсем забыла сказать: мы же за╜втра домой
едем. Туда -- к вам.
-- Да?
-- Конечно.
Максим долго стоял в дверях, смотрел на Тамару.
-- У нас Степан пришел, -- к чему-то сказал он.
-- Это который в тюрьме был?
Максим улыбнулся.
-- Он один у нас...
-- Ну да, я понимаю. Он пришел, да?
-- Ага, пришел. А вы когда едете?
-- В восемь, кажется.
-- Я, наверно, успею проводить.
-- Приходи, конечно, -- разрешила Тамара.
-- Ну пока -- до завтра.
-- До свиданья.
Игнат
Вахтер в цирке поднялся навстречу Максиму.
-- Вам к кому?
-- К Воеводину Игнату.
-- У них репетиция идет.
-- Ну и что?
-- Репетиция!.. Как "что"? -- Вахтер вознамерился не впускать.
-- Да пошли вы! -- обозлился Максим, легко отстранил старика и прошел
внутрь.
Прошел пустым, гулким залом.
На арене, посредине, стоял здоровенный дядя, а на нем, одна на другой,
-- изящные, как куколки, молодые женщины.
-- Але! -- возгласил дядя. Самая маленькая женщина на самом верху
встала на руки. -- Гоп! -- приказал дядя. Ма╜ленькая женщина скользнула вниз
головой.
Максим замер.
Дядя поймал женщину. И тут с него посыпались все ос╜тальные.
Максим подошел к человеку, который бросал в стороне тарелки.
-- Как бы мне Воеводина тут найти?
Человек поймал все тарелки.
-- Что?
-- Мне Воеводина надо найти.
-- На втором этаже. А зачем?
-- Так... Он брат мой.
-- Вон по той лестнице -- вверх. -- Человек снова запус╜тил тарелки в
воздух.
Игнат боролся с каким-то монголом. Монгол был устра╜шающих размеров.
-- Э-ээ... Друг ситцевый! -- весело орал Игнат. -- У нас так не делают.
Куда ты коленом-то нажал?!
-- Сево? -- спросил монгол.
-- "Сево, сево!" -- передразнил сердито Игнат. -- На ду╜шу, говорю,
наступил! Дай-ка я тебе разок так сделаю... Монгол взвыл.
-- А-а!.. Дошло?
Игнат слез с монгола.
-- Максим!.. Здорово. Ну, иди погуляй пока, -- сказал он монголу. -- Я
с брательником поговорю. Здоровый, бугай, а бороться не умеет.
-- Неужели ты его одолеешь? -- усомнился Максим.
-- Хошь, покажу?
-- Да ну его. Игнат, я письмо получил из дома...
Пошли в уборную Игната.
-- ...Але! -- возвещает дядя на манеже. -- Гоп! -- Малень╜кая женщина
опять бесстрашно скользит вниз.
Человек с испитым лицом бросает вверх тарелки и поет под нос (для
ритма, должно быть):
...Или я не сын страны, --
Или я за рюмку водки
Не закладывал штаны...
Какой-то шут гороховый кричит в пустой зал:
-- А чего вы смеетесь-то? Чего смеетесь-то? Тут плакать надо, а не
смеяться. Во!
-- Ну, как они там? Я ж еду завтра к ним! -- вспомнил Игнат.
-- Мать захворала...
-- Но? Что с ней?
-- Радикулит. Степка пришел.
-- Пришел? Ну, это хорошо. А отец как? Верка...
-- Игнат, надо достать змеиного яда. Матери-то. Я вто╜рой день хожу по
городу -- нигде нету.
-- Змеиный яд... Это лекарство, что ли?
-- Но.
-- Тэк, тэк, тэк... -- задумался Игнат. -- Счас я отпущу своего
чайболсана и пойдем ко мне. Попробую дозвониться до кого-нибудь.
Игнат ушел. Максим стал рассматривать фотографии брата на стенах. Их
тут было великое множество -- Игнат так, Игнат эдак: сидит, стоит, борется,
опять стоит и улыба╜ется в аппарат. Лента через плечо, на ленте медали.
-- ...Ну а ты как живешь? -- вернулся Игнат. Стал оде╜ваться.
-- Ничо.
-- Все на стройке вкалываешь?
-- На стройке.
-- Эхх... Максим, Максим...
-- Ладно, брось про это.
-- Чего "брось"-то? Чего "брось"-то? Жалко же мне тебя, дурака. Упрямый
ты, Максим, а -- без толку. Так и загнешь╜ся в своем общежитии!
-- Загнусь -- схоронишь. И все дело.
-- Дело нехитрое. А ты лучше подумай -- как не про╜пасть! Такой
красивый парнина, а...
-- На квартире жениться?
-- Да не на квартире, а -- нормально, чтобы не бегать по╜том друг к
другу из общежития в общежитие. Что, Нинка -- плохая баба?
-- Для тебя, может, хорошая, для меня -- нет. Вообще, не суйся в мои
дела.
-- Ох ты. Господи!.. "Дела"... Пошли.
Опять прошли пустым залом.
-- Как жизнь, Савелий Иваныч? -- покровительственно-снисходительно
спросил Игнат у вахтера. Игната просто не узнать: в шикарном костюме, под
пиджаком нарядный сви╜тер, походка чуть вразвалочку -- барин.
Вахтер заулыбался.
-- Спасибо, Игнат Ермолаич. Хорошо.
-- От это правильно! -- похвалил Игнат.
Пошли к троллейбусу.
-- Мне же тебе помочь охота, дура. Давай разберемся...
-- Сам разберусь.
-- Вижу, как ты разбираешься. Два года на стройке вка╜лывать, и все
разнорабочим. Разобрался, называется, что к чему.
-- Чем же моя работа хуже твоей?
-- Ну, конечно, -- научили. У тебя своя-то башка должна быть на плечах
или нет?
Они разговаривают мирно, не привлекая ничьего внима╜ния.
Сели в троллейбус.
Игнат оторвал билеты. Сели на свободное сиденье.
-- Ведь тебе уж, слава те Господи, двадцать пять. А ты еще -- ничем
ничего: штанов лишних нету. Заколачиваешь девяносто рублей -- и довольный.
Устроился бы по-челове╜чески -- хоть вздохнул бы маленько. А то ведь на себя
не похож стал. Я ж помню, какой ты в солдатах ко мне прихо╜дил -- любо
поглядеть.
Сошли с троллейбуса, пошли двором к подъезду.
-- Там, глядишь, курсы бы какие-нибудь кончил... Жить надо начинать,
Максим. Пора.
Стали подниматься в лифте.
-- Я старше вас и больше вашего хлебнул. Поэтому и го╜ворю вам... А вы
-- что Степан, что ты -- упретесь как бара╜ны и ничего слушать не желаете.
Приехали.
Игнат позвонил.
Открыла Тамара.
-- Цыпонька! Лапочка!.. Что же ты сидишь-то? Я думал, у тебя тут дым
коромыслом. Надо ж собираться в дорогу-то!
-- А у меня все собрано.
-- А подарки! Верке-то надо взять чего-нибудь. Давай, давай, а то
магазины закроют, останемся на бобах. Быстро! Не скупись -- платье
какое-нибудь.
Тамара стала одеваться.
-- Вот сапоги купил тяте! -- похвалился Игнат. -- Глянь. Обрадуется
старик. А это шаль -- матери... Она здорово хво╜рает-то?
-- Лежит. Ногу, говорит, к затылку подводит.
Игнат сел к телефону. Заговорил миролюбиво:
-- Я хочу, чтоб Воеводины жили не хуже других. Что, мы у Бога телка
съели, чтоб нам хуже других жить? Чтоб собра╜лись мы, допустим, с тобой на
праздник погулять, так не ху╜же разных там... Чтоб семьи были -- все честь
по чести. А то придешь -- голодранец голодранцем, аж совестно...
-- Если совестно, не якшайся, никто тебя не заставляет.
-- Але! -- заговорил в трубку Игнат. -- Коля? Коль... у меня мать,
оказывается, приболела... Ты бы не мог там до╜стать змеиного яда... Ага.
Ну-ка, поинтересуйся. Жду. Совестно, Максим, совестно -- честно тебе
говорю...
Максим резко встал и пошел к выходу.
-- Куда ты?
Вместо ответа Максим крепко хлопнул дверью.
Так же решительно, как шел от двадцать седьмой аптеки, Максим пошел
снова туда.
Подошел к старичку аптекарю.
-- Я к вашему начальнику пройду.
-- Пожалуйста, -- любезно сказал аптекарь. -- Вон в ту дверь. Он как
раз там.
Максим пошел к начальнику.
В кабинете заведующего никого не было. Была еще одна дверь, Максим
толкнул в нее и ударил кого-то по спине.
-- Сейчас, -- сказали за дверью.
Максим сел на стул.
Вошел низенький человек, с усами, с гладко выбритыми, до сияния,
жирненькими щеками, опрятный, полненький, лет сорока.
-- Что у вас?
-- Вот. -- Максим протянул ему рецепт.
Заведующий повертел в руках рецепт.
-- Не понимаю...
-- Мне такое лекарство надо. -- Максим поморщился -- сердце защемило.
-- У нас его нет.
-- А мне надо. У меня мать хворает. -- Максим смотрел на заведующего
немигающими глазами: чувствовал, как глаза наполняются слезами.
-- Но если нет, что же я могу сделать?
-- А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех нена╜вижу, гадов!
Заведующий улыбнулся.
-- Это уже серьезнее. Придется найти. -- Он сел к теле╜фону и, набирая
номер, с любопытством поглядывал на Мак╜сима. Максим успел вытереть глаза и
смотрел в окно. Ему было стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу.
-- Алле! -- заговорил заведующий. -- Петрович? Здоров. Я это, да.
Слушай, у тебя нет... -- тут он сказал какое-то не╜понятное слово. -- Нет?
У Максима сдавило сердце.
-- Да нужно тут... пареньку одному... Посмотри, посмот╜ри... Славный
парень, хочется помочь.
Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведую╜щий беспечно вытянул
губы трубочкой -- ждал.
-- Да? Хорошо, тогда я подошлю его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что
ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?..
Пошел какой-то базарный треп: кто-то заворовался, ко╜го-то сняли и
хотят судить, какого-то Борис Михалыча. Мак╜сим смотрел в пол, чувствовал,
что плачет, и ничего не мог сделать -- плакалось. Он крепко устал за эти два
дня. Он молил Бога, чтобы заведующий подольше говорил, -- может, к тому
времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь зем╜лю проваливайся со
стыда. А если сейчас вытереть глаза, зна╜чит, надо пошевелиться и тогда
заведующий глянет на него и увидит, что он плачет.
"Вот морда! Вот падла!" -- ругал он себя. Он любил сей╜час заведующего,
как никого никогда, наверное, не любил.
Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился,
шаркнул рукавом пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий
ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал.
-- Вот по этому адресу... спросите Вадим Петровича. Не отчаивайтесь,
поправится ваша мама.
-- Спасибо, -- сказал Максим. Горло заложило, и полу╜чилось, что Максим
пискнул это "спасибо". Он нагнул голо╜ву и пошел из кабинета, даже руки не
подал начальнику.
"Вот те ж морда!" -- - поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень
благодарен начальнику.
На другой день рано утром к Максиму влетел Игнат. Внес с собой шум и
прохладу политых асфальтов.
-- Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?..
Максим вскочил с кровати.
-- Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас...
-- Давай. Только -- одна нога здесь, другая там! -- орал Игнат. --
Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру ме╜чет в вагоне. Я тоже достал
флакон.
-- Она уже там, Тамара-то? -- Максим прыгал по комна╜те на одной ноге,
стараясь другой попасть в штанину.
-- Там.
-- Сейчас... мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел тоже
каких-нибудь подарков...
-- Да ты что! -- взревел Игнат. -- Я что, по шпалам жену догонять
буду?!
-- Ладно, ладно...
Побежали вниз, в такси.
-- Друг, -- взмолился Игнат. -- Десять минут до поезда. Жми на всю
железку! Плачу в трехкратном размере.
Жена ждала Игната у вагона. Оставалось полторы мину╜ты. Она вся
изнервничалась.
-- Игнат, это... это черт знает что такое, -- встретила она мужа со
слезами на глазах. -- Я хотела чемоданы выносить.
-- Порядок! -- весело гудел Игнат. -- Максим, пока! Крош╜ка, цыпонька,
-- в вагон.
Поезд тронулся.
-- Будь здоров, Максим!
Максим пошел за вагоном.
-- Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат!
-- Не-ет!
Максим остановился.
Поезд набирал ходу.
Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул:
-- Не забудь, Игнат, скажи -- приеду!
-- Передам!
Надо было уже бежать за вагоном.
-- Игнат, скажи!..
Но Игнат уже не слышал.
Уже расходились с перрона люди.
А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.
...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел
в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина.
Летит степью поезд.
Кричит...
...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул
весело:
-- Здорово, родня!
Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком:
-- Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий!
-- Ничего-о, -- загудел Игнат. -- Сейчас увидишь, как обрадуются.
Э-э... А дом-то новый у них! Я только счас заме╜тил. Степка с отцом
развернулись...
Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
-- Игнаха, хрен моржовый, -- сказал он и пошел навстре╜чу Игнату.
Игнат бросил чемодан... Облапили друг друга, трижды крест-накрест --
поцеловались. Ермолай опять вытер глаза.
-- Как надумал-то?
-- Надумал...
-- Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас за╜хворала,
знаешь?.. В спину что-то вступило... -- Отец и сын глядели друг на друга, не
могли наглядеться. О Тамаре со╜всем забыли. Она улыбалась и с интересом
рассматривала старика.
-- А это жена, что ли? -- спросил наконец Ермолай.
-- Жена, -- спохватился Игнат. -- Познакомься.
Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее.
-- Тамара.
-- Ничего, -- сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару --
Красивая.
-- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.
-- Пошли в дом, чего мы стоим тут! -- Ермолай первым двинулся к дому.
-- Степка-то наш пришел, окаянная душа.
-- Как мне называть его? -- тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.
-- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя, -- сказал он. Ермолай
тихо засмеялся.
-- Отцом вроде довожусь. -- Он взошел на крыльцо, за╜орал в сенях: --
Мать, кто к нам приехал-то!
В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.
-- Игнаша, сынок... приехал?
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его
сразу заполнил всю избу.
-- Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять, -- сапоги. А это --
Верке. А это -- Степке. Все тут живы-здоровы?..
Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщив╜шись, с интересом
наблюдали за движениями сына -- он все доставал и доставал из чемодана.
-- Все здоровы. Мать вон только... -- Отец протянул длинную руку к
сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром.
-- Ничего товар... Степ╜ка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
-- Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье. -- Игнат выложил все,
присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. -- Ну, рассказывайте,
как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?
-- Соскучился, так раньше бы приехал.
-- Дела, тятя.
-- "Дела"... -- Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену
сына. -- Какие уж там дела-то!
-- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и то слава Богу.
-- Ты говоришь -- какие там дела! -- заговорил Игнат, положив ногу на
ногу и ласково глядя на отца. -- Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские, --
крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого -- черт его знает!.. -- Игнат
встал, прошелся по комнате. -- Откуда что берется! В плечах -- са╜жень,
грудь как у жеребца породистого -- силен! Но чтобы научиться владеть этой
силой, выступить где-то на соревно╜ваниях -- Боже упаси! Он будет лучше в
одиночку на медведя ходить. О культуре тела -- никакого представления.
Физ╜культуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе
профанировали ее.
С последними словами Игнат обратился к жене.
Тамара заскучала и стала смотреть в окно.
-- ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее
Степкиных.
-- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невнимательно. -- Мать, где там
у нас?.. В лавку пойду...
-- Погоди, -- остановил его Игнат. -- Зачем в лавку? Вот и эту привычку
тоже надо бросать русскому народу: чуть что -- сразу в лавку. -- Но отец так
глянул на него, что он сразу от╜ступил, махнул рукой, вытащил из кармана
толстый бумаж╜ник, шлепнул на стол. -- На деньги.
Отец обиженно приподнял косматые брови.
-- Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости, -- значит, сиди помалкивай.
Что у нас, своих денег нету?
Игнат засмеялся.
-- Ты все такой же, отец.
-- Какой?
-- Ну... такой же.
-- Да ладно вам -- сцепились. Что вас лад-то не берет? -- вмешалась
мать. -- Иди в лавку-то. Пошел -- дак иди.
Ермолай ушел.
-- Сынок... не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то?
-- Максим?.. Честно говорить?
-- Господи, ну дак а как же?
-- Плохо.
Мать вздохнула.
-- А что шибко-то плохо?
-- Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс --
сильный, конечно, парень... Приходит как-то с де╜вушкой -- ничего, хорошая
девушка... -- Игнат повернулся к жене. -- А? Нинка-то.
-- Да.
-- Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре -- это же!.. Ну,
думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. "Ты, -- говорю, -- опять не
сваляй дурака". А девка -- без ума от него. Ну и что? Через неделю -- конец:
горшок об гор╜шок -- и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом,
девка-то. Чуть не плачет. "Вы, -- говорит, -- скажите ему, Игнатий Ермолаич,
чтобы он не уходил". Скажи ему -- хлопнет дверью и поминай как звали.
Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не
разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.
-- Осподи, осподи, -- опять вздохнула она. -- Помог бы уж там ему
как-нибудь.
-- Да не хочет! -- искренне воскликнул Игнат. -- Ну ска╜жи ей: не
стараюсь, что ли!
-- Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать.
-- Отцу-то уж не говорите про него.
В сенях загремело ведро. Шаги...
-- Верка идет, -- сказала мать.
-- Она где работает-то?
-- Дояркой.
Вошла немая... Всплеснула руками, увидела брата, кину╜лась к нему.
Расцеловала.
-- От она... От мы как. От как, -- приговаривал Игнат, чуть уклоняясь
от поцелуев. -- От мы как брата любим... Ну та... Ну, хватит... Познакомься
вот с женой моей.
Вера поглядела на Тамару. "Спросила": "Вот это твоя жена?"
-- Ну. А что?.. -- Игнат показал: "Хорошая?"
Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась
смущенно.
-- Пойдемте, я вам платье привезла, -- сказала она. Вера не поняла.
-- Верка, иди в горницу -- платье мерить.
Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.
Все были довольны.
-- Да хватит скакать-то! -- притворно рассердилась мать. -- Прям уж
обрадуется, так удержу нету.
Тамара с немой ушли в горницу.
-- Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство при╜вез -- змеиный
яд-то, ты просила.
-- Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе... Может, поды╜мусь теперь.
Радикулит -- измучилась вся. А сказали тут...
Пришел Ермолай.
-- А Степан все плотничет? -- продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая
по прихожей в избе.
Отвечал теперь отец:
-- Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта
девяносто рублишек принес. Куда с добром!
-- Не закладывает?
-- Бывает маленько... Так ведь оно что -- дело холостое. Соберутся с
ребятами, заложут.
-- Жениться-то собирается?
-- А мы знаем? Помалкивает. Да женится... куда девает╜ся... Садись,
пока суд да дело -- пропустим маленько.
-- Подождали бы Степку-то.
-- Мы по маленькой... Садись.
Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торже╜ственная и смотрела
на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень
красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой... сама не
выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. По╜том
побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить --
какая она добрая, хорошая, умная.
Тамаре неловко стало.
Игнат был доволен.
Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.
...Выпили маленько.
Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдель╜ной грустью:
-- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко.
-- Почему такое пессимистическое настроение?
Отец посмотрел на сына.
-- А ты, Игнат, другой стал, -- сказал он. -- Ты, конечно, не замечаешь
этого, а мне сразу видно.
Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.
-- Ты вот давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хорошие
сапоги...
-- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнат. -- При чем тут сапоги?
-- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего.
Степка скоро придет, брат твой... Он плотни╜чает. Ага. Но, однако, он тебя
враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана.
Куда там...
Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная
весе╜лость-снисходительность.
-- Посмотрим, посмотрим, тятя.
-- Давай еще по маленькой, -- предложил отец.
-- Нет, -- твердо сказал Игнат.
-- Вот сын какой у тебя! -- не без гордости заметил ста╜рик, обращаясь
к жене. -- Наша порода -- Воеводины. Сказал "нет" -- значит, все. Гроб. Я
такой же был. Вот Степка скоро придет.
-- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста╜рика. -- Совсем
уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна,
сынок.
Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то
"рассказывать" матери. Мать часто повторяла "Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты
Господи!"
-- Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, -- по╜вернулся он к
Тамаре. -- Он сын мне. Только другой он стал.
-- Перестал бы, отец, -- попросила мать.
-- Ты лежи, мать, -- беззлобно огрызнулся старик. -- Ле╜жи себе,
хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас пере╜биваешь.
Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду стала разглядывать
патефонные пластинки. Ей, видно, было не╜ловко.
Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили "Грушицу".
Все замолчали. Слушали.
Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице,
поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводи╜ных подошла к воротам,
попробовала поддеть их рогом -- не получилось. Она стояла и мычала. Старик
смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он
дав╜ненько поджидал этого дня -- думал, будет большой празд╜ник. А сейчас
сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не
такой... В чем не та╜кой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не
то.
-- Сейчас Степка придет, -- сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно
было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.
Молодые ушли в горницу; унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же
бутылку красного вина и закуску.
-- Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно вооб╜ще-то.
-- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби╜во сказал отец.
Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько
родных. Тут-то бы и начаться празднику. А праздник все не наступал.
Приходили, здоровались со ста╜риком и проходили в горницу, заранее улыбаясь.
Скоро там стало шумно, гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись
женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игна╜та сбегали в лавку и вернулись
с бутылками и кульками.
-- Сейчас Степка придет, -- сказал старик. Не было у него на душе
праздника, и все тут.
Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный...
-- Игнаша наш приехал, -- встретил его отец.
-- Я уж слышал, -- сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными
волосами.
Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил
его:
-- Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то не╜удобно даже.
-- Ну, давай, -- согласился отец. -- А то верно -- он на╜рядный весь,
как это... как артист.
И тут из горницы вышел Игнат с женой.
-- Брательник! -- заревел Игнат, растопырив руки. -- Степка! -- И пошел
на него.
Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу, -- видно, застеснялся
Тамары.
Игнатий облапил его.
-- Замараю, слушай, -- Степка пытался высвободиться из объятий брата,
но тот не отпускал.
-- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная
душа! Соскучился без вас.
Братья поцеловались.
Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились свет╜лые, крупные
слезы. Он вытер их и громко высморкался.
-- Он тебе подарки привез, Степка, -- громко и хвастли╜во сказал он,
направляясь к чемоданам.
-- Брось, тятя, какие подарки! Ну, давай, что ты должен делать-то?
Делай скорей! Выпьем сейчас с тобой! Вот! Видела Воеводиных? -- Игнат
легонько подтолкнул жену к брату. -- Знакомьтесь.
Степка даже покраснел -- не знал: подавать яркой жен╜щине грязную руку
или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала.
-- Он у нас стеснительный перед городскими, -- пояснил отец. -- А мне
-- хоть бы хны!
Степка осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся: готов
был провалиться сквозь землю от таких объ╜яснений отца.
-- Тятя... скажет тоже.
-- Иди умывайся, -- подсказал отец.
-- Да, пойду маленько... того... -- обрадовался Степан. И пошел в сени.
Игнат двинулся за ним.
-- Пойдем, полью тебе по старой памяти.
Отец тоже вышел на улицу.
Умываться решили идти на Катунь -- она протекала под боком, за
огородами.
-- Искупаемся, -- предложил Игнат и похлопал себя ла╜донями по могучей
груди,
Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной
картофельной ботве. Отец -- сзади сыновей.
-- Ну, как живете-то? -- басил Игнат, шагая вразвалку между отцом и
братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями.
Степка улыбался. Он был рад брату.
-- Ничего.
-- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город╜ских.
-- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнат. -- Степан, ты, говорят,
нагулял тут силенку?
-- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
-- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
-- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни╜чего.
-- Хорошая баба, -- подхватил Игнат. -- Человек хороший.
-- Шибко нарядная только. Зачем так?
Игнат оглушительно захохотал.
-- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотставали вы в этом
смысле.
-- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста╜рик, -- как дурак
какой.
-- Рад, поэтому смеюсь.
-- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли?
А он улыбается -- и все.
-- Ты когда жениться-то будешь, Степка? -- спросил Игнат.
-- Не уйдет, куда торопиться.
Пришли к реке.
Игнат первый скинул одежду; обнажив свое красивое тренированное тело,
попробовал ногой воду, тихонько охнул.
-- Мать честная! Вот это водичка!
-- Что? -- Степан тоже разделся. -- Холодная?
-- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался Игнат. Подошел к брату и стал его
похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца. Степка терпеливо
стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался.
-- Есть, -- закончил Игнат. -- Есть, братишка. Давай по╜пробуем?
-- Да ну! -- Степка недовольно тряхнул волосами.
-- А чего, Степка? Поборись! -- Отец с укором смотрел на младшего. --
Не под бабой лежать...
-- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно ска╜зал Степка. --
Чего ради сгребемся? На смех людям?
-- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он
какой-то телок у нас -- всего стесняется.
-- А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дох╜лые были, тогда
действительно стыдно.
-- Объясни вот ему!
Степка нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и по╜плыл, сильно
загребая огромными руками; вода вскипала под ним.
-- Силен! -- с восхищением сказал Игнат.
-- Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил.
-- Не знаю, -- не сразу ответил Игнат. -- Силы у него больше, это ясно.
Отец сердито высморкался на песок. Игнат постоял еще немного и тоже
полез в воду А отец пошел вниз по реке, куда выплывал Степка. Когда тот
вышел на берег, они о чем-то негромко и горя╜чо разговаривали. Отец
доказывал свое, даже прижимал к груди руки. Игнат подплыл к ним, они
замолчали.
Игнат вылез из воды и задумчиво стал смотреть на дале╜кие синие горы,
на многочисленные острова.
-- Катунь-матушка, -- негромко сказал он.
Степка и отец тоже посмотрели на реку.
На той стороне на берегу сидела на корточках баба с вы╜соко задранной
юбкой, колотила вальком по белью; ослепи╜тельно белели ее тупые круглые
коленки.
-- Юбку-то опусти маленько, ай! -- крикнул старик.
Баба подняла голову, посмотрела на Воеводиных и про╜должала молотить
вальком белье.
-- Вот халда! -- с возмущением негромко сказал ста╜рик. -- Хоть бы хны
ей!
Братья стали одеваться.
Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало.
-- Чего ты такой? -- спросил Степка, у которого, наобо╜рот, было очень
хорошее настроение.
-- Не знаю. Так просто.
-- Не допил, поэтому, -- пояснил старик. -- Ни два ни полтора
получилось.
-- Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте поси╜дим, покурим...
Сели на теплые камни... Долго молчали, глядя на волны. Солнце село на
той стороне, за островами. Трое смотрели на родную реку, думали каждый
свое... Игнат присмирел.
-- Что, Степа? -- негромко сказал он.
-- Ничего, -- Степка бросил камешек в воду.
-- Все строгаешь?
-- Строгаем.
Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали.
-- Жена у тебя хорошая, -- сказал Степан. -- Красивая.
-- Да? -- Игнат оживился, с любопытством, весело по╜смотрел на брата.
Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится.
-- Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно
посмотрел на Игната. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.
Игнат захохотал.
-- Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то?
Отец отвернулся к реке, долго молчал -- обиделся. Потом повернулся к
Степке и сказал сердито:
-- Зря ты не поборолся с ним. Ну хоть в ухо стукнитесь?
-- Вот привязался! -- удивился Степка. -- Ты что?
-- Заело что-то тятю, -- сказал Игнат. -- Что-то не нра╜вится ему.
-- Что "не нравится"? -- повернулся к нему отец.
-- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.
-- Ты шибко грамотный стал, прямо спасу никакого нет. Все ты видишь,
все понимаешь!
-- Будет вам! -- сказал Степка. -- Чего взялись? Нашли время...
-- Да ну его! -- Отец высморкался и полез за кисетом. -- Приехал,
расхвастался тут... Подарков навез, подумаешь!
Игнат даже растерялся.
-- Тять, да ты что, на самом деле?
Степан незаметно толкнул его в бок -- "не лезь".
-- А то -- уехали, на метре там разъезжают!.. "Хорошо живем!" Ну и
живите, хрен с вами! Тот дурак молодой -- то╜же... Чего ты его сманил туда,
Максима-то? Что он там ошивается? Гнать его надо оттуда, а ты подучиваешь,
как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник!
-- Ну и тут тоже -- не рай, -- рассердился и Игнат. -- Что он тут будет
делать, молодой парень? Ни выйти никуда...
-- А Степка что делает?
-- И Степке, думаю, не сладко... Привык просто. Невели╜ка услада --
топором всю жизнь махать.
-- Дак если уж вы там такие умные стали -- приезжайте, садитесь на
машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И
жизнь счас здесь вовсе не та╜кая уж захирелая. Самим ее надо делать, а не
гоняться за руб╜лем сломя голову. Или вы на готовенькое приедете?
Трепа╜чи!.. Да еще хвастаются приезжают... Подарки везут. Нужны они мне,
твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих
хромовых сапог обойдемся.
-- Ну тять... я не знаю. Я хотел как лучше...
-- "Лучше"... Умные люди делом занимаются -- вот это лучше. А ты
дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить -- там
нуждаются. Кто ее тебе дал, силуш╜ку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и
тратить надо. А ты -- хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я
силь╜ный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе пока╜зал силу. Он бы
тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У него вот была
сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей
смешить ездишь по городам. "Культура тела"! Он вот зря не хочет стукнуться с
тобой, -- Ермолай показал на Степана, -- а то бы ты улетел со своей
культурой тела... в воду вон.
-- Ну хватит. -- Степан поднялся. -- Тять, пошли домой.
-- У тебя деньги есть? -- спросил тот.
-- Есть. Пошли.
Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к
огородам. Игнат и Степан шли сзади.
-- Чего он? -- Игната не на шутку встревожило настро╜ение отца...
-- Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним
какую-нибудь.
-- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?
-- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет.
Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел
на его сутулую спину.
-- У него, что, слушай, -- действительно одно плечо ниже или пиджак так
идиотски пошит? -- спросил Игнат тихонько.
Степан посмотрел на отца, пожал плечами.
-- Не знаю. Что-то не замечал.
...Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой во╜ротный столб.
Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами. Поздоровались.
-- Чего это вы? -- спросил один из плотников. -- С утра пораньше...
Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмех╜нулся.
-- Братенъ вчера силенку пробовал.
-- Неужели выдернул? Не может быть...
Ермолай строго посмотрел на того, кто усомнился.
-- Может, попробуешь поборешься с ним?
-- Из меня борец...
-- Он с женой приехал?
-- С женой, -- ответил Степан. -- Жена мировая.
-- Здорово гульнули вчера?
-- Маленько гульнули, -- хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил:
-- Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться,
говорит: все руки вчера отдавили.
Посмеялись.
-- Ну-ка, помогите.
Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.
-- Будь здоров, Игнаха, -- сказал при этом один из плот╜ников. -- Валяй
на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.
Ермолай разгладил бороду.
-- У его шешнадцать орденов одних, -- сказал он. -- Вче╜ра фотокарточку
показывал.
-- Медалей, -- поправил Степан.
-- Ну -- медалей. Какого-то немца так, говорит, прило╜жил -- у того аж
в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был,
одного сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, -- он весь свой
век одним ухом не слышит. А счас вот...
-- Ну, доделаешь тут, -- сказал Степан. -- Пойду. -- Он пошел в дом за
топором.
-- Красивая, говоришь, жена?
-- Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ух╜нули вчера, --
опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. -- Было дело.
-- А где жена-то работает? Тоже циркачка?
-- А шут ее знает, я не спросил. Ничо, уважительная ба╜бенка. Меня --
"папаша", "папаша"... Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки.
Спят ишо. -- Ермолай кивнул на дом.
Вышел Степан. Улыбался.
-- Проснулся. Рассол дует.
Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела
посторонних, вернулась, надела вчераш╜нее дареное платье и прошлась по
двору, вроде по делу. По╜том ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в
своем обычном.
...Шли по улице неторопливо. Разговаривали.
-- Про Москву-то рассказывал? -- все пытали Степана.
-- Говорил маленько...
-- А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с
колесо? -- спросил один невысокий, болезнен╜ный на вид мужичок.
-- Я слыхал -- больше, -- возразил другой.
-- Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?
-- Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок
какой-нибудь есть.
Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок. Под селом, из-за
гор, вставало огромное солнце. Там и здесь хлопали калитки, выходили на
работу. Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми
лучами, дышала всей грудью. Идут улицей плотники -- строить.
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Last-modified: Tue, 18 Sep 2001 06:14:48 GMT