Василий Шукшин. Живет такой парень
---------------------------------------------------------------
© Copyright Василий Шукшин
Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского
---------------------------------------------------------------
Есть на Алтае тракт -- Чуйский. Красивая стремительная дорога, как след
бича, стеганувшего по горам.
Много всякой всячины рассказывается, поется, выдумы╜вается о нем. Все
удалые молодцы, все головорезы былых лет, все легенды -- все с Чуйского
тракта.
Села, расположенные вдоль тракта, издавна поставляли ему сперва
ямщиков, затем шоферов. Он (тракт) манит к себе, соблазняет молодые души
опасным ремеслом, сказка╜ми, дивной красотой. Стоит разок проехать от Бийска
до Ини хотя бы, заглянуть вниз с перевала Чике-таман (Чик-атаман, как зовут
его шоферы) -- и жутковато станет, и снова потянет превозмочь страх и
увидеть утреннюю нагую красоту гор, почувствовать кожей целебную прохладу
поднебесной выси...
И еще есть река на Алтае -- Катунь. Злая, белая от злос╜ти, прыгает по
камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, ревет -- рвется из
гор. А то вдруг присми╜реет в долине -- тихо, слышно, как утка в затоне пьет
за ост╜ровом. Отдыхает река. Чистая, светлая -- каждую песчинку на дне
видно, каждый камешек. И тоже стоит только разок посидеть на берегу, когда
солнце всходит... Красиво, очень красиво! Не расскажешь словами.
И вот несутся они в горах рядом -- река и тракт. Когда глядишь на них,
думается почему-то, что это брат и сестра, или что это -- влюбленные, или
что это, наоборот, ненавидя╜щие друг друга Он и Она, но за какие-то грехи
тяжкие закол╜дованные злой силой быть вечно вместе... Хочется очелове╜чить и
дорогу, и реку. Местные поэты так и делают. Но нельзя превозмочь красоту
земную словами.
Много, очень много машин на тракте. День и ночь гудят они, воют на
перевалах, осторожно огибают бомы (крутые опасные повороты над кручей). И
сидят за штурвалами чумазые внимательные парни. Час едут, два едут, пять
часов едут... Устают смертельно. В сон вдруг поклонит. Тут уж луч╜ше
остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не на╜делать. Один другому
может так рассказывать:
-- Еду, говорит, и так спать захотел -- сил нет. И заснул. И заснул-то,
наверно, на две секунды. И вижу сон: будто одним колесом повис над обрывом.
Дал тормоз. Проснулся, смотрю -- правда, одним колесом повис. Сперва не
испугал╜ся, а вечером, дома, жутко стало...
А зимой, бывает, заметет Симинский перевал -- по шесть, по восемь часов
бьются на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет.
Пять метров разгребают лопатами снег, пять -- едут, снова пять --
разгребают, пять -- едут... В одних рубахах пластаются, матерят долю
шофер╜скую, и красота вокруг не красота. Одно спасение -- хоро╜ший мотор. И
любят же они свои моторы, как души свои не любят. Во всяком случае,
разговоров, хвастовства и раздумий у них больше о моторе, чем о душе.
Я же, как сумею, хочу рассказать, какие у них хорошие, надежные души.
Такой суровый и такой рабочий тракт не мог не продик╜товать людям свои
законы. Законы эти просты:
Помоги товарищу в беде.
Не ловчи за счет другого.
Не трепись -- делай.
Помяни добрым словом хорошего человека.
Немного. Но они неумолимы. И они-то определяют ха╜рактеры людей. И они
определяют отношения между ними. И я выбирал героя по этому признаку. Прежде
всего. И глав╜ным образом.
В хороший осенний день шли порожняком по Чуйскому тракту две машины
"ГАЗ-51". Одну вел молодой парень, дру╜гую -- пожилой, угрюмый с виду
человек с маленькими, неожиданно добрыми глазами.
Парень задумчиво, с привычным прищуром смотрит впе╜ред -- это Пашка
Колокольников. Пожилого зовут Кондрат Степанович.
На тракте в сторонке стоит "козлик". Под "козликом" -- шофер, а рядом
-- молодой еще, в полувоенном костюме, председатель колхоза Прохоров Иван
Егорович.
Надежды, что "козлик" побежит, нет. Прохоров "голоснул" одной машине,
она пролетела мимо. Другая притормо╜зила. Шофер откинул дверцу -- это Пашка.
-- До Баклани подбрось.
-- Ты один?
-- Один.
-- Садись.
Прохоров крикнул своему шоферу:
-- Прислать, что ль, кого-нибудь?!
Шофер вылез из-под "козлика".
-- Пришли Семена с тросом!
Пашка с Прохоровым поехали.
...Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают
столбики...
-- Ты куда едешь? -- поинтересовался Прохоров.
-- В командировку.
-- В колхоз, что ли?
-- Мгм. Помочь мужичкам надо.
-- А куда?
-- Деревня Листвянка.
Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, -- видно, в начальственной его
голове зародилась какая-то "мысля".
...Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь.
...Прохоров и Пашка продолжают разговор.
-- Тебя как зовут-то? -- как бы между прочим спрашива╜ет Прохоров.
-- Меня-то? -- охотно отвечает Пашка. -- Павел Егорыч.
-- Тезки с тобой, -- идет дальше Прохоров. -- Я по батьке тоже --
Егорыч. А фамилия моя -- Прохоров.
-- Очень приятно, -- говорит Пашка любезно. -- А я -- Колокольников.
-- Тоже приятно.
Машина остановилась -- перед ними целая очередь из бензовозов и
лесовозов. Пашка вылез из кабины.
-- Что там? -- спросил Прохоров.
-- Завал. Счас рвать будут.
Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой.
-- Поехали ко мне, Егорыч? -- неожиданно предложил он.
-- То есть как?
-- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя.
Я -- тоже председатель. Листвянка -- это вообще-то дыра дырой. А у нас
деревня...
-- Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано...
-- Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты от╜работал у меня
-- все честь по чести. А мы с тем председате╜лем договоримся. За ним как раз
должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно.
-- Я же не один.
-- А кто еще?
-- А он... -- Пашка показал на Кондрата, который про╜шел мимо них. --
Старший мой.
-- А ты поговори с ним. Пусть он -- в Листвянку, а ты -- ко мне. Я
прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать
дам. А?
-- Не знаю... Надо поговорить.
-- Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо
срочно лес перебросить, а своих машин не хватает -- хоть Лазаря пой.
-- Ладно, -- сказал Пашка.
Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у
Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой.
-- Жена должна чувствовать, -- утверждал Пашка.
-- Правильно, Егорыч, -- поддакивал Прохоров, стаски╜вая с ноги тесный
сапог. -- Что это за жена, понимаешь, ко╜торая не чувствует?
-- Если я прихожу домой, -- продолжал Пашка, -- так? Усталый, грязный,
меня первым делом должна встречать энер╜гичная жена. Я ей, например:
"Привет, Маруся!" Она мне ве╜село: "Здорово, Павлик! Ты устал?"
-- А если она сама, бедная, намотается за день, то откуда же у нее
веселье возьмется? -- замечала хозяйка.
-- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: "Пирамидон!" --
и меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
-- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и
называла всех мужиков "охальниками".
В клубе Пашка появился в тот же вечер. Сдержанно весе╜лый, яркий, в
белой рубахе с распахнутым воротом, в хромо╜вых сапогах-вытяжках, в военной
новенькой фуражке, из-под козырька которой вился чуб.
-- Как здесь население... ничего? -- поинтересовался он у одного парня,
а сам стрелял глазами по сторонам, проверяя, какое произвел впечатление на
"местное население".
-- Ничего, -- неохотно ответил парень.
-- А ты, например, чего такой кислый?
-- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень.
Пашка миролюбиво оскалился.
-- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
-- Смотри, как бы тебе самому не навели здесь.
-- Не наведут. -- Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать
девушек и ребят.
Его тоже рассматривали.
Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое всегда волновало его.
Танец кончился. Пары расходились по местам.
-- Что это за дивчина? -- спросил Пашка у того же парня: он увидел
Настю Платонову, местную красавицу.
Парень не пожелал больше с ним разговаривать, отвер╜нулся.
Заиграли фокстрот.
Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился и громко сказал:
-- Предлагаю на тур фокса.
Все подивились изысканности Пашки -- на него уже смотрели с
нескрываемым веселым интересом.
Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо.
Пашка, не мигая, ласково уставился на девушку. Тонкие ноздри его острого
носа трепетно вздра╜гивали.
Настя была несколько тяжела в движениях. Зато Пашка с ходу начал
выделывать такого черта, что некоторые даже пере╜стали танцевать -- смотрели
на него. Пашка выпендривался, как только мог. Он то приотпускал от себя
Настю, то рывком приближал к себе -- и кружился, кружился...
Настя весело спросила:
-- Откуда ты такой?
-- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка.
-- Все у вас там такие?
-- Какие?
-- Такие... воображалы.
-- Ваша серость меня удивляет, -- сказал Пашка, вонзая
многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных глаз Насти.
Настя тихо засмеялась.
Пашка сказал:
-- Вы мне нравитесь. Я такой идеал давно искал.
-- Быстрый ты. -- Настя в упор смотрела на Пашку.
-- Я на полном серьезе!
-- Ну, и что?
-- Я вас провожаю сегодня до хаты? Если у вас, конечно, нет
какого-нибудь хахаля. Договорились? Мм?
Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой.
Фокстрот окончился.
Пашка проводил девушку до места, опять изящно покло╜нился и вышел
покурить с парнями в фойе.
Парни косились на него.
-- Что, братцы, носы повесили? -- спросил Пашка.
-- Тебе не кажется, что ты здесь развел слишком бурную деятельность? --
спросил тот самый парень, с которым Паш╜ка беседовал до танца.
-- Нет, не кажется.
-- А мне кажется.
-- Перекрестись, если кажется.
Парень нехорошо прищурился.
-- Выйдем на пару минут... потолкуем.
Пашка улыбнулся.
-- Не могу.
-- Почему?
-- Накостыляете ни за что... А вообще-то, чего вы на ме╜ня надулись? Я,
кажется, никому на мозоль не наступал.
Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота.
Понемногу разговорились.
Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень.
Пашка с остервенением растоптал окурок... И тут ему рассказали, что у Насти
есть жених, инженер из Москвы, и что у них дело идет к свадьбе. Пашка
внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом
сдвинул фуражку на затылок и прищурился.
-- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку.
-- Я этих интеллигентов одной левой де╜лаю.
Танго кончилось.
Пашка подошел к Насте.
-- Вы мне не ответили на один вопрос.
-- На какой вопрос?
-- Я вас провожаю сегодня до хаты?
-- Я одна пойду. Спасибо.
Пашка сел рядом с девушкой. Круглые глаза его стали се╜рьезны. Длинные
тонкие пальцы незаметно дрожали.
-- Поговорим, как жельтмены...
-- Боже мой, -- вздохнула Настя и, поднявшись, напра╜вилась в другой
конец зала.
Пашка смотрел ей вслед... Слышал, как вокруг него по╜смеивались. Но не
испытывал никакого стыда. Только стало горячо под ложечкой. Горячо и больно.
Он встал и вышел из клуба.
На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще преж╜него. Попросил у
Прохорова вышитую рубаху, надел свои диагоналевые галифе, бостоновый пиджак
-- и появился такой в сельской библиотеке (Настя работала библиотека╜рем).
-- Здравствуйте! -- солидно сказал он, входя в простор╜ную избу,
служившую и библиотекой, и читальней.
Настя улыбнулась ему, как старому знакомому.
У стола сидел молодой человек интеллигентного вида, листал "Огонек".
Пашка начал спокойно рассматривать книги, на Нас╜тю -- ноль внимания.
Он сообразил, что парень с "Огонь╜ком" и есть тот самый инженер, жених.
-- Хочешь почитать что-нибудь? -- спросила Настя, не╜сколько удивленная
поведением Пашки.
-- Да, надо, знаете...
-- Что хотите? -- Настя тоже невольно перешла на "вы".
-- "Капитал" Карл Маркса. Я там одну главу не дочитал...
Парень оторвался от "Огонька", взглянул на Пашку.
Настя едва не прыснула, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержалась.
-- Ваша фамилия?
-- Колокольников Павел Егорыч. Год рождения 1937, во╜дитель-механик
второго класса. Холост.
Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее.
Потом посмотрел на парня... Тот наблюдал за ним. Встретились взглядами.
Пашка подмигнул.
-- Кроссвордиками занимаемся?
-- Да...
-- Между прочим. Гена, он тоже из Москвы, -- объявила Настя.
-- Ну, -- Гена искренне обрадовался. -- Вы давно оттуда? Расскажите,
что там нового.
Пашка излишне долго расписывался в абонементе, потом критически
рассматривал том "Капитала", молчал.
-- Спасибо, -- наконец сказал он Насте. Потом подошел к парню, протянул
руку. -- Павел Егорыч Колокольников.
-- Гена. Очень рад. Как Москва-то?
-- Москва-то? -- переспросил Пашка, придвигая к себе несколько
журналов. -- Шумит Москва, шумит. -- И сразу, не давая инженеру опомниться,
затараторил: -- Люблю смеш╜ные журналы. Особенно про алкоголиков. Так
разрисуют подчас...
-- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
-- Из Москвы-то? -- Пашка перевернул страничку жур╜нала. -- Я там не
бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала.
-- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя.
Пашка глянул на нее, улыбнулся.
-- Что-то не помню.
Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку.
Пашка разглядывал картинки.
-- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось.
-- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри╜вать журнал. --
Вот, пожалуйста, -- красавец, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар!
Гена взглянул на карикатуру, улыбнулся.
-- Вы надолго к нам?
-- Так точно. -- Пашка посмотрел на Настю, та улыбну╜лась, глядя на
него. Пашка отметил это. -- Сыграем в шаш╜ки? -- предложил он инженеру.
-- В шашки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы?
-- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах╜маты). -- Думать
надо. А в шашечки -- раз-два, и пирамидон.
-- Можно в шашки, -- согласился Гена.
Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
-- За фук берем? -- спросил Пашка.
-- Как это? -- не понял Гена.
-- А это когда игрок прозевает бить, берут штрафную шашку, -- пояснила
Настя.
-- А-а. Можно брать. Берем.
Пашка быстренько расставил шашки. Взял две, спрятал в кулаки за спиной.
-- В какой?
-- В левой.
-- Ваша не пляшет. -- Белыми играл Пашка.
-- Сделаем так, -- начал он игру, устраиваясь удобнее на стуле;
выражение его лица было довольное и хитрое. -- Здесь курить, конечно,
нельзя? -- спросил он Настю.
-- Нет, конечно.
-- Нельзя, так нельзя... -- Пашка пошел второй шаш╜кой. -- Сделаем
некоторый пирамидон, как говорят фран╜цузы.
Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему
подсказывать. Он возражал:
-- Погоди! Ну также нельзя, слушай... зачем же подска╜зывать?
-- Ты же неверно ходишь.
-- Ну и что! Играю-то я.
-- Учиться надо.
Пашка улыбнулся. Он ходил уверенно, быстро и с тол╜ком.
-- Вон той, Гена, крайней, -- снова не выдержала Настя.
-- Нет, я не могу так! -- закипятился Гена. -- Я сам толь╜ко что хотел
этой, а теперь не пойду принципиально.
-- А чего ты волнуешься? Вот чудак!
-- Как же мне не волноваться?
-- Волноваться вредно, -- вмешался в спор Пашка и под╜мигнул Насте. Та
покраснела и засмеялась.
-- Ну и проиграешь сейчас. Принципиально.
-- Нет, зачем? -- снисходительно сказал Пашка. -- Тут еще полно шансов
меня сфотографировать... Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
-- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя.
-- Занимайся своим делом! -- обиделся Гена по-настоя╜щему. -- Нельзя же
так, в самом деле. Отойди!
-- А еще инженер. -- Настя встала.
-- Это уже... не остроумно. При чем тут "инженер"?
-- "Боюсь ему понравиться-а..." -- запела Настя и ушла в глубь
библиотеки.
-- Женский пол, -- снисходительно заметил Пашка.
Инженер смешал шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
-- Я проиграл.
-- Выйдем покурим? -- предложил Пашка.
-- Пойдем.
На крыльце, закуривая, инженер пожаловался:
-- Не понимаю, что за натура? Во все обязательно вмеша╜ется.
-- Ничего, -- сказал Пашка. -- Пройдет... Давно здесь?
-- Что?
-- Давно здесь живешь?
-- Живу-то? Второй месяц.
-- Жениться хочешь?
Инженер с удивлением глянул на Пашку. Пашкин взгляд был прям и
серьезен.
-- На ней? Да. А что?
-- Правильно. Хорошая девушка. Она любит тебя?
Инженер вконец растерялся.
-- Любит?.. По-моему, да.
Пашка курил и сосредоточенно рассматривал сигарету. Инженер хмыкнул и
спросил:
-- Ты "Капитал" действительно читаешь?
-- Нет, конечно. -- Тут Пашка увидел на улице автобус -- "Моды в село".
-- Пойдем посмотрим, -- предложил он.
-- А что там? -- спросил Гена.
-- Костюмы показывают.
-- "Дом моделей"? -- с удивлением прочитал Гена.
-- Сходим вечерком, посмотрим? -- Пашка повернулся к Гене. -- Музыка
играет...
-- Здравствуйте, дорогие друзья! -- сказала приветливая женщина. -- Мы
показываем вам моды осенне-зимнего сезо╜на. Обратите внимание на удобство,
простоту и красоту на╜ших моделей. Мы показываем вам не только выходную
одеж╜ду, но и рабочую... Машенька, пожалуйста!
Музыканты, стоявшие в глубине клубной сцены, заигра╜ли что-то очень
трогательное. На сцену вышла миленькая де╜вушка в платьице с передничком и
стала плавно ходить туда-сюда.
-- Это -- Маша-птичница! -- пояснила приветливая жен╜щина. -- Маша не
только птичница, она учится заочно в сель╜скохозяйственном техникуме.
Маша-птичница улыбнулась в зал.
-- На переднике, с правой стороны, предусмотрен кар╜ман, куда Маша
кладет книжку.
Маша вынула из кармана книжку и показала, как это удобно.
-- Читать ее Маша может тогда, когда кормит своих ма╜леньких пушистых
друзей. Маленькие пушистые друзья очень любят Машу и, едва завидев ее в этом
простом краси╜вом платьице, толпой бегут к ней навстречу. Им нисколько не
мешает, что Маша читает книжку, когда они клюют свои зернышки.
Настя, Гена и Пашка сидят в зале. Пашку меньше всего интересует
Маша-птичница и ее маленькие пушистые дру╜зья. Его интересует Настя. Он
осторожненько взял ее за руку. Настя силой отняла руку, чуть наклонилась к
Пашке и не╜громко сказала:
-- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
Пашка отодвинулся от нее.
-- А вот костюм для полевых работ! -- возвестила старею╜щая женщина.
На сцену, под музыку (музыка уже другая -- быстрая, иг╜ривая), вышла
другая девушка -- в брюках, в сапожках и в курточке. Вся она сильно
смахивает на девицу с улицы Горь╜кого.
-- Это -- Наташа, -- стала пояснять женщина. -- Ната╜ша -- ударник
коммунистического труда, член полеводчес╜кой бригады. Я говорю условно,
товарищи, вы меня, конеч╜но, понимаете. -- Женщина обаятельно улыбнулась. --
Здесь традиционную фуфайку заменяет удобная современная курт╜ка, --
продолжает она рассказывать. -- Подул холодный осенний ветер...
Наташа увлеклась ходьбой под музыку -- не среагировала на последние
слова.
-- Наташа! -- Женщина строго и вместе с тем ласково по╜смотрела на
девушку. -- Подул ветер.
Наташа подняла воротник.
-- Подул холодный осенний ветер -- у куртки имеется глухой воротник.
Музыканты играют, притопывают ногами. Особенно ста╜рается ударник.
-- Наташа передовая не только в труде, но и в быту. Поэ╜тому все на ней
опрятно и красиво.
Наташа улыбнулась в зал, как будто несколько извиняясь за то, что она
такая передовая в быту.
-- Спасибо, Наташенька.
Наташа ушла со сцены и стала переодеваться в очередное вечернее платье.
А женщина стала рассказывать, как надо красиво одеваться, чтобы не было
крикливо и в то же время модно. Упрекнула "некоторых молодых людей", которые
лю╜бят одеваться крикливо (ей очень нравилось это слово -- "крикливо").
...Пашка склонился к Насте и сказал:
-- Я уже вторые сутки страдаю -- так? -- а вы мне -- ни бэ, ни мэ, ни
кукареку.
Настя повернулась к Гене.
-- Ген, дай я на твое место сяду.
Пашка засуетился громко.
-- Загораживают, да? -- спросил он Настю и постучал пальцем по голове
впереди сидящего товарища. -- Эй, това╜рищ! Убери свою голову.
Товарищ "убрал" голову.
Настя осталась сидеть на месте.
-- ...Вот -- вечернее строгое платье простых линий. Оно дополнено
шарфом на белой подкладке. Как видите, краси╜во, просто и ничего лишнего.
Каждой девушке приятно будет пойти в таком платье в театр, на банкет, на
танцы... В этом сезоне очень модно сочетание цветов черного с белым.
Пашка потянул к себе кофту, которая была у Насти на руке, как бы желая
проверить, в каком отношении здесь цве╜та черный и белый...
-- Гена, сядь на мое место, -- попросила Настя.
Гена с готовностью сел на место Насти.
Пашка заскучал.
А на сцене в это время демонстрировался "костюм для пляжа из трех
деталей".
-- Платье-халат. Спереди на кнопках.
Кто-то из зрителей громко хохотнул. На него зашикали.
-- Очень удобно, не правда ли? -- спросила женщина.
...Пашка встал и пошел из клуба.
Опять сорвалось.
Дома он не раздеваясь прилег на кровать.
-- Ты чего такой грустный? -- спросил Прохоров.
-- Да так... -- отозвался Пашка. Полежал несколько ми╜нут и вдруг
спросил: -- Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
-- Как это? -- не понял Прохоров.
-- Ну, как раньше... Раньше ведь воровали.
-- А-а... А черт его знает. А зачем их воровать-то? Они и так,
по-моему, рады, без воровства.
-- Это, конечно. Я так просто, -- согласился Пашка. Еще немного
помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет?
-- Наверно. Я не знаю.
Пашка поднялся с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно
думал.
А в это время в ночной библиотеке ссорились Настя с Геной.
-- Генка, это же так все смешно, -- пыталась урезонить Настя жениха.
-- А мне не смешно, -- упорствовал тот. -- Мне больно. За тебя
больно...
-- Неужели ты серьезно думаешь, что...
-- Думаю! Потому что -- вижу! Если ты можешь с первым встречным...
-- Перестань!!! -- оборвала его Настя.
-- А почему "перестань"? Если ты можешь...
-- Перестань! -- опять властно сказала Настя.
Стоит Пашка у окна, о чем-то крепко думает. И вдруг со╜рвался с места и
пошел вон из комнаты, пропел свое люби╜мое:
И за борт ее бросает
В набежа-авшую волну...
Хлопнула дверь.
Гена тоже сорвался с места и без слов пошел вон из биб╜лиотеки.
Хлопнула дверь.
Настя осталась одна.
Горько ей.
Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало.
Лаяли собаки. Тарахтел движок.
Во дворе РТС его окликнули.
-- Свои, -- сказал Пашка.
-- Кто -- свои?
-- Колокольников.
-- Командировочный, что ль?
-- Да.
В круг света вышел дедун -- сторож в тулупе, с берданкой.
-- Ехать, что ль?
-- Ехать.
-- Закурить имеется?
-- Есть. Закурили.
-- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и зевнул. -- Спать клонит в
дождь.
-- А ты спи, -- посоветовал Пашка.
-- Нельзя. Я тут давеча соснул было, да знаешь...
Пашка прервал словоохотливого старика:
-- Ладно, батя, я тороплюсь.
-- Давай, давай. -- Старик опять зевнул.
Пашка завел машину и выехал со двора.
На улицах в деревне никого не было. Даже парочки куда-то попрятались.
Пашка ехал на малой скорости. У Настиного дома остановился. Вылез из кабины.
Мотор не заглушил.
-- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: вол╜новался.
Света в доме не было. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые
деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Там, за этими окнами, -- Настя.
Сердце Пашки громко колотилось.
Он кашлянул, осторожно потряс забор -- во дворе молча╜ние. Тишина.
Каплет с крыши.
Пашка тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал
только приглушенное ворчанье своей вер╜ной машины, свои шаги и громкую
капель.
Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер.
Тишина. Каплет. Пашка сделал последних два шага и стал в простенке. Перевел
дух.
Он вынул фонарик. Желтое пятно света поползло по сте╜нам горницы,
вырывая из тьмы отдельные предметы: печку-голландку, дверь, кровать... Пятно
дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову -- Настя.
Не ис╜пугалась. Легко вскочила и подошла к окну. Пашка выклю╜чил фонарик.
Настя откинула крючки и раскрыла раму.
Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.
-- Ты что? -- спросила она негромко.
"Неужели узнала?" -- подумал Пашка. Он хотел, чтоб его принимали пока
за другого. Он молчал.
Настя отошла от окна. Пашка снова включил фонарик. Настя направилась к
двери, прикрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.
Настя склонилась над подоконником... Он отстранил ее и полез в горницу.
-- Додумался? -- сказала Настя потеплевшим голосом. -- Ноги-то хоть
вытри, Геннадий Николаевич.
Пашка продолжал молчать. Сразу обнял ее, теплую, мяг╜кую... Так сдавил,
что у ней лопнула на рубашке тесемка.
-- Ох, -- глубоко вздохнула Настя. -- Что же ты делаешь? Шальной...
Пашка начал ее целовать... Настя вдруг вырвалась из его объятий,
отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.
"Все. Конец". Пашка приготовился к худшему: сейчас она закричит,
прибежит ее отец и будет его "фотографиро╜вать". На всякий случай отошел к
окну. Вспыхнул свет... Настя настолько была поражена, что поначалу не
сообрази╜ла, что стоит перед посторонним человеком в нижнем белье.
Пашка ласково улыбнулся ей.
-- Испугалась?
Настя схватила со стула юбку, надела ее, подошла к Пашке...
-- Здравствуйте, Павел Егорыч.
Пашка "культурно" поклонился... И тотчас ощутил на левой щеке сухую
звонкую пощечину. Он ласково посмотрел на Настю.
-- Ну зачем же так, Настя?
А Гена ходит, мучается по комнате. "Неужели все это серьезно?" --
думает он. Постоял у окна, подошел к столу, постоял... Взял журнал, прилег
на диван.
И тут вошел Пашка.
-- Переживаешь? -- спросил он.
Гена вскочил с дивана.
-- Я не понимаю, слушай... -- начал он строго.
-- Поймешь, -- прервал его Пашка. -- Любишь Настю?
-- Что тебе нужно?! -- взорвался Гена.
-- Любишь, -- продолжал Пашка. -- Иди -- она в маши╜не сидит.
-- Где сидит?
-- В машине! На улице.
Гена взял фонарик и пошел на улицу.
-- А ко мне зря приревновал, -- грустно вслед ему сказал Пашка. -- Мне
с хорошими бабами не везет.
Настя сидела в кабине Пашкиной машины.
Гена постоял рядом, помолчал... Сел тоже в кабину. Мол╜чат. Чем нелепее
ссора, тем труднее бывает примириться -- так повелось у влюбленных.
А Пашка пошел на Катунь -- пожаловаться родной реке, что не везет ему с
идеалом, никак не везет.
Шумит, кипит в камнях река... Слушает Пашку, понима╜ет и несется
дальше, и уносит Пашкину тоску далеко-далеко. Жить все равно надо, даже если
очень обидно.
Утро ударило звонкое, синее. Земля умылась ночным дождиком, дышала всей
грудью.
Едет Пашка. Устал за ночь.
У одной небольшой деревни подсадил хорошенькую круг╜лолицую молодую
женщину.
Некоторое время ехали молча.
Женщина поглядывала по сторонам.
Пашка глянул на нее пару раз и спросил:
-- По-французски не говорите?
-- Нет, а что?
-- Так, поболтали бы... -- Пашка закурил.
-- А вы что, говорите по-французски?
-- Манжерокинг!
-- Что это?
-- Значит, говорю.
Женщина смотрела на него широко открытыми глазами.
-- Как будет по-французски "женщина"?
Пашка снисходительно улыбнулся.
-- Это -- смотря какая женщина. Есть -- женщина, а есть -- элементарная
баба.
Женщина засмеялась.
-- Не знаете вы французский.
-- Я?
-- Да, вы.
-- Вы думаете, что вы говорите?
Бежит машина. Блестит Катунь под нежарким осенним солнышком.
-- ...А почему, как вы думаете? -- продолжается разговор в кабине.
-- Скучно у нас, -- отвечает Пашка.
-- Ну а кто виноват, как вы думаете?
-- Где?
-- Что скучно-то. Кто виноват?
-- Начальство, конечно.
Женщина заметно заволновалась.
-- Да при чем же здесь начальство-то? Ведь мы сами иногда не умеем
сделать свою жизнь интересной. Причем с мелочей начиная. Я уже не говорю о
большем. Вы зайдите в квартиру к молодой женщине, посмотрите!.. Боже, чего
там только нет! Думочки разные, подушечки, слоники дурацкие...
Пашкиному взору представилась эта картина: думочки, сумочки, вышивки,
слоники... Катя Лизунова вспомнилась (знакомая его).
-- ...Кошечки, кисочки, -- продолжает женщина. -- Это же пошлость,
элементарная пошлость. Неужели это трудно понять? Ведь это же в наших руках
-- сделать жизнь интересной.
-- Нет, если, допустим, хорошо вышито, то... почему? Бывает, вышивать
не умеют, это действительно, -- вставил Пашка.
-- Да все равно, все равно!.. -- загорячилась женщина. -- Поймите вы
это, ради Бога! Неужели трудно поставить ка╜кую-нибудь тахту вместо
купеческой кровати, повесить на стенку три-четыре хорошие репродукции, на
стол -- какую-нибудь современную вазу...
Пашке опять представилась комната знакомой ему Кать╜ки Лизуновой.
Волшебством кинематографа высокая Катькина кровать сменяется низкой тахтой,
срываются со стен вышивки и заменяются репродукциями картин больших
мастеров, исчезают слоники...
-- Поставить книжный шкаф, на стол бросить несколько журналов, торшер
поставить, -- продолжает женщина.
...А в комнате Катьки Лизуновой (по команде женщины, под ее голос),
продолжают происходить чудесные преобразо╜вания...
И вот -- кончилось преобразование. (Смолк голос жен╜щины.)
И сидит в комнате не то Катька, не то совсем другая жен╜щина, скорей
всего француженка какая-то, но похожая на Катьку. Читает.
И входит в комнату сам Пашка -- в цилиндре, в черном фраке, с сигарой и
с тросточкой. Раскланялся с Катькой, снял цилиндр, уселся в кресло и начали
они с Катькой шпа╜рить по-французски. Да так это у них все ловко получается!
Пашка ей с улыбкой -- слово, она ему -- два, он ей -- слово, она ему -- два.
Да все с прононсом, все в нос.
-- ...Неужели все это трудно сделать? -- спрашивает жен╜щина Пашку. --
Ведь я уверена, что денег для такой обста╜новки потребуется не больше.
Пашка с интересом посмотрел на женщину. Она ему явно нравится.
-- Можно, наверно.
-- Можно!.. Все можно. Сами виноваты. Это же в наших возможностях.
А над русской землей встает огромное солнце. Парит пашня. Дымят далекие
костры. Стелется туман.
Едут Пашка с женщиной.
Пашка заметил, что женщина что-то уж очень нетерпели╜во стала
посматривать вперед. Спросила:
-- А долго нам еще ехать?
-- Еще километров тридцать с гаком. Да гак -- километ╜ров десять.
-- Сколько? -- Женщина затосковала.
Пашка понял: приспичило. Выбрал место, где тракт бли╜же всего подходит
к Катуни, остановил машину.
-- Ну-ка, милая, возьми ведерко да сходи за водой. А я пока мотор
посмотрю.
-- С удовольствием! -- воскликнула женщина, взяла ведро и побежала
через кустарник вниз, к реке. Пашка вни╜мательно посмотрел ей вслед.
Муж действительно ждал жену на тракте. Длинный, оп╜рятный, с узким
остроносым лицом. Очень обрадовался. Рас╜терялся: не знал -- то ли целовать
жену, то ли снимать чемо╜даны с кузова. Запрыгнул в кузов.
Женщина полезла в сумочку за деньгами.
-- Сколько вам?
-- Нисколько. Иди к мужу-то... поцелуйтесь хоть -- я от╜вернусь. --
Пашка улыбнулся.
Женщина засмеялась.
-- Нет, правда, сколько?
-- Да нисколько! -- заорал Пашка. -- Кошмар с этими... культурными.
Другая давно бы уж поняла.
Женщина пошла к мужу.
Тот стал ей подавать чемоданы. Негромко стал выговари╜вать:
-- Почему все-таки одна приехала? Я же писал: не садись одна с шофером.
Писал?
-- А что тут особенного? -- тоже негромко возразила жен╜щина. -- Он
хороший парень.
-- Откуда ты знаешь, хороший он или плохой? Что у него, на лбу
написано? Хороший... Ты еще не знаешь их. Они тут не посмотрят...
Пашка слышал этот разговор. Злая, мстительная сила вы╜толкнула его из
кабины.
-- Ну-ка, плати за то, что я вез твою жену. Быстро!
-- А она что, не заплатила? Ты разве не заплатила? -- Муж растерялся:
глаза у Пашки были как у рассвирепевшей кошки.
-- Он не взял... -- Женщина тоже растерялась.
Пашка не смотрел на нее.
-- Плати! -- рявкнул он.
Муж поспешно сунулся в карман... Но тут же спохватился.
-- А вы что кричите-то? Заплачу, конечно. Что вы кричи╜те-то? Сколько?
-- Два рубля.
-- Что-о! Тут же только пятьдесят копеек берут!
-- Два рубля!!!
-- Олег! -- сказала женщина. -- Немедленно заплати ему... Заплати ему
два рубля.
-- Пожалуйста. -- Муж отдал Пашке два рубля.
Машина рванула с места и поехала дальше.
Пашка догнал Кондрата (напарника своего).
Кондрат сидел со стариком хозяином, у которого он ос╜тановился. Старики
толковали про жизнь. Хозяин рассказы╜вал:
-- Да... вот так, значит. Вырастил я их, лоботрясов, шесть человек, а
сейчас один остался, как гвоздь в старой плахе. Разъехались, значит, по
городам. Ничего, вроде, живут, справно, а меня обида берет: для кого же я
весь век горбатил╜ся, для кого дом этот строил?
-- Такая уж теперь наша жизнь пошла -- ничего не поде╜лаешь.
-- Жись эта меня не касается?
-- Она всех касается, кум.
-- Кхх!.. Мне вот надо бы крышу сейчас новую, а не мо╜гу -- сил не
хватает. А эта, лонись, приехал младший: поедем, говорит, тять, со мной.
Продай, говорит, дом и поедем. Эх ты, говорю, сопля ты такая! Я сейчас кто?
Хозяин. А без дома кто? Пес бездомный.
-- Ты зря так... Зря.
-- Нет, не зря.
-- Зря.
-- Ты, значит, никогда не крестьянствовал, если так рас╜суждаешь.
-- Я до тридцати пяти годов крестьянствовал, если хо╜чешь знать. А
опора сейчас -- не дом.
-- А кто же? Тилифизоры ваши? Финтифлюшки разные?
Тут вошел Пашка.
-- Здорово, старички!
Кондрат нахмурился.
-- Подольше не мог?
-- Все в порядке, дядя Кондрат.
Кондрат хочет изобразить из себя -- перед хозяином -- наставника
строгого, как бы отца.
-- Шалапутничать начинаешь, Павел. Сма-атри! Я на сколько тебя
отпускал?
Пашка для приличия виновато наморщился.
Пауза.
-- Чего делал-то там? -- мягче спросил Кондрат.
-- Лес возили. -- Пашка пошел переодеваться в другую комнату.
-- Посиди с нами, -- пригласил хозяин. -- Мы тут как раз про вас,
кобелей, разговариваем.
-- Некогда, братцы, -- отказался Пашка. -- В гости иду.
-- Далеко ли? -- поинтересовался Кондрат.
-- К Лизуновым.
-- Это кто такие?
-- Тэ-э... знакомая одна...
-- Расплодил ты этих знакомых!.. -- строго заметил Кон╜драт. --
Переломают где-нибудь ноги-то.
-- Искобелились все, -- согласно проворчал хозяин. -- А вот был бы при
хозяйстве-то, небось не побежал бы сейчас к Катьке-разведенке, а копался бы
дома.
-- Свобода личности, чего вы хотите! -- возразил Пашка.
-- Избаловала вас Советская власть, избаловала. Я бы вам показал
личность! Встал бы у меня в пять часов и работал бы, сукин сын, допоздна,
пока солнце не сядет. Вот тогда не до Катьки было бы.
Тут вошла хозяйка. Закудахтала...
-- Кум! Здравствуй, кум!
-- Марфынька, -- заныл старик хозяин. -- Однако ж где-то было ведь у
нас... кхэ...
-- Чего "было"? Чего закряхтел?..
-- Было же где-то... Нам бы с кумом -- по махонькой.
-- Э-эх... Ладно, для кума...
-- Давай, давай...
Лизуновы ужинали.
-- Приятного аппетита! -- сказал Пашка.
-- Садись с нами, -- пригласил хозяин.
-- Спасибо. -- Пашка присел на припечке. -- Только что из-за стола.
Катя поспешно дохлебала, встала.
Прошли в горницу.
-- Ты что?
Пашка смотрел на Катерину. Стоит -- молодая еще, а уже намучилась,
накричалась на своем веку, устала.
-- Так... зашел попроведать.
Пашка натянуто улыбнулся, стало жалко Катьку.
-- Опять в командировку, что ль? -- Катерина угасла.
-- Ага.
-- Надолго?
-- Да нет.
-- Ну, садись.
Пашка присел на крашеный табурет.
-- Как живешь-то? -- спросил он.
-- Ничего. Какая моя жизнь? Кукую. -- Катерина тоже присела на высокую
свою кровать, невесело задумалась.
-- Не сошлась с мужем-то?
-- Не сошлась.
-- Что он сейчас делает-то?
-- Пьет. Что ему еще делать.
-- Мдэ... На танцы пойдем вечером?
Катька удивленно посмотрела на Пашку, усмехнулась.
-- Легко вам, ребятам: тридцать лет -- вы все еще по тан╜цулькам
бегаете. Даже завидки берут.
-- А тебе кто запрещает?
-- Куда же я на танцы попрусь? Ты что? Совесть-то есть у меня?
-- Серость, -- сказал Пашка.
-- Серость или нет, а мои танцы кончились, Паша.
-- Ну, тогда я в гости приду попозже. Мм?
-- Зачем?
-- В гости!
-- Как же ты придешь? Что, я одна, что ль?
-- А чего они тебе? Ты на них -- ноль внимания.
-- Ноль внимания...
-- Ну, выйди тогда. В садик. Попозже. Мм?
-- А для чего?
Пашка ответил не сразу. Действительно -- для чего?
-- А я откуда знаю? Так просто. Тоскливо ж тебе одной-то. И мне
тоскливо.
-- Тоскливо, верно.
-- Ну и вот!
-- Думаешь, нам веселее будет? Вдвоем?
-- Не знаю. Не ручаюсь.
-- Нет, не будет нам веселее. Так это... самообман. Не бу╜дет веселее.
-- Ну, ты сильно-то не унывай.
-- Я и не унываю.
-- Взяла бы да снова замуж вышла, раз такое дело.
Катерина усмехнулась.
-- Бери. Пойду.
-- Вот и выходи. Сегодня потолкуем. -- Пашка сам не ждал, что так
брякнет.
-- Перестань ты, болтало! -- рассердилась Катерина. -- Зачем пришел-то?
-- Некультурная ты, Катерина. Темнота.
-- Ох, батюшки!.. Давно культурным-то таким стал?
-- Что это, например, такое? -- Пашка подошел к слони╜кам, взял пару
самых маленьких. -- Для чего, спрашивается? Для счастья? Или олень вот
этот... -- Пашка презрительно прищурился на оленя. (Олень, кстати, ему
нравился.) -- Это же... пошлость! В горнице как в магазине. Мой тебе совет:
выкинь все это, пока не поздно.
Катерина удивленно слушала Пашку. А Пашку неудер╜жимо повело.
-- Вы сами, Катька, виноваты во всем: обвиняете ребят, что они за
городскими начинают приударять, а вас забывают. А нет, чтобы подумать: а
почему так? А потому, что город╜ские интереснее вас. С ней же поговорить и
то тянет. Наша деревенская -- она, может, в десять раз красивше ее, а как
нарядится в какой-нибудь малахай -- черт не черт и дьявол не такой. Нет,
чтобы подтянуть все на себе да пройтись по улице весело, станцевать,
спеть... Нет, вы лучше будете се╜мечки проклятые лузгать да сплетничать друг
про дружку. Ммх, эти сплетни!.. -- Пашка, стиснув зубы, крутнул голо╜вой. --
Бросать это надо к чертовой матери -- эти сплетни. Ты делай вид, что ничего
не знаешь. Не твое дело, и все. А то ведь пойдешь с иной, и вот она начинает
тебе про своих же подружек: ля-ля-ля... Все плохие, она одна хорошая.
Бросать надо эту моду.
-- Ты что, с цепи сорвался? -- спросила Катерина.
-- Ну вот, пожалуйста, сразу по лбу: "С цепи сорвался?" А ты бы сейчас
спросила меня с улыбкой: "В чем дело, Пав╜лик?"
-- Пошел к дьяволу!.. Приперся нотации тут читать. Мне без них тошно.
-- А ты перебори себя. Тебе тошно, а ты улыбайся. Вот тогда будешь
интересная женщина. Ходи, вроде тебя ни одна собака сроду не кусала: голову
кверху, грудь вперед. И улыбайся. Но громко не хохочи -- это дурость. А
когда ты идешь вся разнесчастная, то тебя жалко, и все. Никакой охоты нету к
тебе подходить.
-- Ну и не подходи. Я и не прошу никого, чтобы ко мне подходили, пошли
вы все к чертям, кобели проклятые. Ты зачем приперся? Тебе чего от меня
надо? Думаешь, не знаю? Знаю! А туда же -- "некультурная". Так иди к своим
культур╜ным. Или не шибко они тебя принимают, культурные-то?
-- Никакого сдвига в человеке! -- горько воскликнул Пашка. -- Как была
Катя Лизунова, так и осталась. Я ж тебе на полном серьезе все говорю. Ничего
мне от тебя не надо!
-- Я тебе тоже на полном серьезе: пошел к черту! Куль╜турный нашелся.
Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молча╜ла. Культурный -- по чужим бабам
шастать. Наверно, уж весь Чуйский тракт охватил?
-- Я от тоски, -- возразил Пашка. -- Я нигде не могу идеал найти.
-- Вот когда найдешь, тогда и читай ей свои нотации. По воскресеньям. А
мне они не нужны. Ясно? Выметывайся от╜сюда, культурный! Чего ты с
некультурными разговарива╜ешь?
-- Знаешь, как я вас всех называю? -- сказал Пашка. -- "Дайте мужа Анне
Заккео". Мне вас всех жалко, дурочка.
-- От дурачка слышу. Уходи, а то огрею чем-нибудь по загривку-то --
враз жалеть перестанешь.
-- Эхх, -- вздохнул Пашка. И вышел.
Над деревней, в глухом теплом воздухе, висел несуетли╜вый вечерний
гомон: мычали коровы, скрипели колодцы, переговаривались через ограды люди.
Где-то стыдливо всхлип╜нула гармонь и смолкла.
Пашка шел к дому, где они остановились с Кондратом на постой.
Хозяин и Кондрат спали уже -- "нафилософствовались" давеча.
Хозяйка ворожила на картах. И ее тоже беспокоила судь╜ба сынов, которые
разъехались по белому свету.
-- Что там слышно? Вы вот в разных местах бываете -- война-то будет или
нет? -- спросила она.
-- Не будет, -- уверенно сказал Пашка. -- Не дадут.
-- Господи, хоть бы не было. В народе тоже не слышно. А то ведь перед
войной-то всякие явления бывают.
-- Какие явления? -- полюбопытствовал Пашка, попивая молоко.
-- Вот перед той-то войной -- явление было.
-- Какое?
-- А вот едет шофер сверху откуда-то, с гор, и подъезжает к одному
месту... А место это -- как выезжать в Долину Сво╜боды...
-- Знаю, -- сказал Пашка.
-- Вот. Выезжает из лесочка-то, глянь: впереди баба сто╜ит. Голая.
Подняла руку. Шофер маленько оробел. Останав╜ливается. Подходит она к нему и
говорит: "На, говорит, тебе двадцать рублей..."
-- По новым деньгам, что ли? -- встрял Пашка.
-- По каким "по новым"? Дело-то до войны было, как раз перед войной.
-- Так.
-- "...На, говорит, тебе двадцать рублей и купи мне на платье белой
материи. Когда, говорит, поедешь назад, я тебя здесь встречу. Только смотри,
говорит, купи -- вишь, я голая вся". Ну, шофер что, взял. "Ладно, говорит,
куплю". -- "Толь╜ко смотри -- не забудь", -- она-то ему еще раз. И ушла. В
лес. Едет шофер. Приехал на свою базу какую-то...
-- На автобазу.
-- Ну. И расскажи этот случай товарищам своим. Те его -- на смех.
"Пойдем, говорят, пропьем лучше эти день╜ги". Тот шофер-то махнул рукой,
пошел и пропил эти деньги. Да. А когда назад-то ехать стал -- струсил.
"Боюсь, гово╜рит, хоть убейте". Пошел к жене, рассказал ей все. Та --
ру╜гать его. Ну, поругала, поругала, а деньги дала. Да. Купил шофер белую
материю, опять заехал на свою базу. Ну, двое поехали с ним -- чтобы
убедиться: есть такая баба или нет. Едут. Не доезжая до того места с версту,
эти два шофера поснули убойным сном. Спят, и все. Уж тот шофер, который
материю-то вез, толкал их, толкал их, бил даже -- ничего не помогает, спят.
Делать нечего -- надо ехать. Поехал. Доезжа╜ет до того места -- баба ждет
его. "Купил?" -- спрашивает. "Купил". -- "Спасибо". Взяла материю. А потом
поглядела на шофера и спрашивает: "Ты зачем же мои деньги-то про╜пил?" Тот
молчит. Она так тихонечко засмеялась и говорит: "Ну ладно, они ведь
деньги-то не мои, а ваши. А вот этих за╜чем с собой взял? -- показывает на
двух сонных. -- Испугал╜ся?" Опять засмеялась и ушла в лес. Отъехал шофер с
пол╜версты, те двое проснулись...
Пашка крепко спит.
-- Спит, -- сказала старуха. -- Рассказывай им.
...Едет Пашка по тракту. Подъезжает он к тому месту, где тракт выходит
из гор в Долину Свободы, глядь: впереди стоит какая-то женщина. Руку
подняла. А сама вся в белом, в ка╜кой-то простыне. Остановился он. Подходит
женщина -- а это Настя Платонова.
-- Здравствуй, Павлик.
Пашка очень удивился.
-- Ты чего тут?
А она ему так грустно-грустно:
-- Да вот тебя жду.
-- Что, опять с инженером поругались?
-- Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на
платье -- вишь, я какая. -- А сама смотрит, смотрит на Пашку.
-- А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы...
-- Павел! А Павел, -- будит старушка Пашку. -- Павел!..
Пашка проснулся.
-- Я что, заснул, что ли?
-- Заснул.
-- Ох ты... фу! А чем кончилась история-то?
-- А-а, интересно?
-- Привез он ей материи-то?
-- Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: "Зачем же ты, говорит,
мои деньги-то пропил?.."
-- Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
-- Так разве ж это простая баба была! -- изумилась ста╜рушка. -- Это же
смерть по земле ходила -- саван себе иска╜ла. Вот вскоре после этого и война
началась. Она, она, ма╜тушка, ходила...
Пашка откровенно зевнул.
-- Ну-ка, ложись спать, -- спохватилась старушка. -- Вам завтра
вставать рано.
Пашка лег и сразу уснул.
И опять звонкое синее утро.
Выехали с проселка на тракт две машины -- Кондрат и Пашка.
Кондрат -- впереди.
Едут.
Кондрат задумчив.
Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Паш╜ка -- тоже.
Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
Пошли к камню.
На камне написано: "Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.".
Кондрат и Пашка сели на камень, раскрыли бутылки (во╜круг камня много
валяется бутылок из-под пива), отпили.
-- Сколько ему лет было? -- спросил Пашка.
-- Ивану? Лет тридцать пять -- тридцать восемь. Хоро╜ший был парень.
Пауза.
Еще отпили из бутылки.
Молчат. Долго молчат. Думают.
-- Слышь, Павел, -- сказал Кондрат, -- помнишь, ты го╜ворил насчет
этой...
-- Тетки Анисьи?
-- Ну.
-- Надумал?
-- Черт ее знает... -- Кондрат мучительно сморщился. -- Не знаю.
Колебаюсь.
-- А чего тут колебаться? Сейчас заедем к ней и потолку╜ем. Сколько
бобылем-то жить!
-- Надоело, вообще-то...
-- А мне, думаешь, не надоело? Как только найду идеал, с ходу
фотографируюсь. А у тетки Анисьи и домик хороший, и хозяйство. Я к вам
заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки...
Благодать!
Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыба╜ется. Но сдержанно.
-- Ты хорошо ее знаешь?
-- Два года к ней заезжаю.
-- А вдруг она скажет: "Вы что!"
-- Да она мне все уши прожужжала: "Найди, говорит, мне какого-нибудь
пожилого одинокого, пускай, мол, здесь жи╜вет... Вдвоем-то легче".
-- Да?
-- Конечно! Чего тут колебаться? Она баба умная, хозяй╜ственная... Ты
там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
-- Ну, я же тоже не с голыми руками приду. Мы ж зараба╜тываем
как-никак. Потом... на книжке у меня малость имеет╜ся... Так что...
-- Вы будете как у Христа за пазухой жить!
-- Черт ее... -- Кондрат опять мечтательно улыбнулся. -- Охота,
действительно, так вот приехать, натопить баню, по╜париться как следует.
Шибко уж надоело по этим квартирам.
-- Что ты! -- воскликнул Пашка, поддакивая.
-- Разбередил мне вчера душу этот кум, язви его. В дерев╜не ведь...
это... хорошо! Встанешь чуть свет -- еще петухи не орали, идешь на речку...
Тихо. Спят все. А ты идешь и дума╜ешь: "Спите, спите -- проспите все царство
небесное: красо╜та ж вокруг!" А от речки туман подымается. Я рыбачить
ужас╜но люблю. Купил бы лодку...
-- Можно с мотором!
-- Можно, ага.
-- Я бы приехал к тебе в гости, мы бы заплыли с тобой на острова,
порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху,
пузырек раздавили...
Кондрат улыбается.
-- Ага, я тоже люблю на островах. Ночь, тихо, а ты ле╜жишь, думаешь об
чем-нибудь. Думать шибко люблю.
-- А костер потрескивает себе, угольки отскакивают. Я то╜же думать
люблю.
-- Речка шумит в камушках.
-- Можно баб с собой взять!
-- Нет, баб лучше не надо, они воды боятся, визжат, -- возразил
Кондрат.
-- Вообще -- правильно, -- легко согласился Пашка. -- И насчет пузырька
-- не дадут.
Тетка Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилис╜тая, с молодыми
хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула
на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе -- одернула, поправила,
подвинула... И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
-- Пашка-то... правда, однако, кого-то привез.
Пашка вошел солидный.
-- Здорово ночевала, тетка Анисья! -- сказал.
-- Здрасте, -- скромно буркнул Кондрат.
-- Здрасте, здрасте, -- приветливо откликнулась тетка Анисья, а сама
ненароком зыркнула на Кондрата. -- Давно чего-то не заезжал, Паша.
-- Не случалось все... кхм! Вот познакомься, тетка Ани╜сья. Это мой
товарищ -- Кондрат Степанович.
-- Мгм. -- Тетка Анисья кивнула головкой и собрала губы в комочек.
(Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
-- Вот, значит, приехали мы... -- продолжал Пашка, но тетка Анисья и
Кондрат оба испуганно взглянули на него. Пашка понял, что слишком скоро
погнал дело... -- Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость, -- сполз Пашка
с торжест╜венного тона.
-- Милости просим, милости просим, -- застрекотала Анисья. -- Может,
чайку?
-- Можно, -- разрешил Пашка.
Анисья начала ставить самовар.
Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески сморщился.
Пашка не понял: отчего? Оттого ли, что не нравится "невеста", или оттого,
что он неумело взялся за дело?
-- Как живешь, тетка Анисья?
-- Живем, Паша... ничего вроде бы.
-- Одной-то небось тяжело? -- издалека начал Пашка.
-- Хе-хе, -- неловко посмеялась Анисья. -- Знамо дело.
Кондрат опять сморщился.
Пашка недоуменно пожал плечами. Даже губами спро╜сил: "Что?"
Кондрат безнадежно махнул рукой. Пашка рассердился: как ни начни, все
не нравится.
-- Самогон есть, тетка Анисья? -- пошел он напрямик.
Кондрат удовлетворенно кивнул головой.
-- Да вроде был где-то. Вы с машинами-то... ничего?
-- Ничего. Мы по маленькой.
Анисья вышла в сенцы. И, как по команде, сразу тороп╜ливо заговорили
Кондрат и Пашка.
-- В чем дело, дядя Кондрат?
-- Что ж ты сразу наобум Лазаря начинаешь? Ты... давай посидим, по...
-- Да чего с ней сидеть-то?
-- Тьфу!.. Ну кто же так делает, Павел? Ты... давай поси╜дим...
-- А вообще-то, как она тебе? Ни...
Вошла Анисья.
-- Ведро-то какое стоит! Благодать Господня. В огороде так и прет, так
и прет все. -- Анисья поставила на стол гра╜фин с самогоном.
-- Прет, говоришь? -- переспросил Пашка, трогая гра╜фин.
-- Прет, прямо сердце радуется.
-- Садись, дядя Кондрат.
-- Садитесь, садитесь... Давайте к столу. У меня, правда, на стол-то
шибко нечего выставить.
-- Ничего-о, -- сказал Кондрат. -- Что мы сюда, пиро╜вать приехали?
-- Счас огурчиков вам порежу, капустки... -- хлопотала Анисья, сама все
нет-нет да глянет на Кондрата.
-- Значит, хорошо живешь, тетя Анисья? -- опять спро╜сил Пашка. --
Здоровьишко как?
-- Бог милует, Паша.
-- Самое главное. Так... Ну что, дядя Кондрат?.. Сфото╜графируем по
стаканчику?
-- По стаканчику -- это можно, -- рассудил Кондрат.
Анисья поставила на стол огурцы, помидоры, нарезала ветчины. Присела с
краешку сама.
-- Тебе налить, тетка Анисья?
-- Немного!.. С наперсток!
Пашка разлил по стаканам.
-- Ну... радехоньки будем!
Выпили.
Некоторое время мужики смачно хрустели огурцами, рвали зубами розоватое
сало. Молчали.
-- Замуж-то собираешься выходить, тетка Анисья? -- ляпнул Пашка.
Анисья даже слегка покраснела.
-- Господи-батюшки!.. Да ты что это, Павел? Ты с чего это взял-то?
Теперь Пашка очень удивился.
-- Привет! Так ты же сама говорила мне!
Кондрат готов был сквозь землю провалиться.
-- Ну и балаболка ты, Павел, -- сказал он с укоризной. -- Ешь лучше.
-- Жельтмены! -- воскликнул Пашка. -- Я вас не пони╜маю! Мы же зачем
приехали?
-- Тьфу! -- Кондрат горько сморщился и растерянно по╜глядел на Анисью.
Анисье тоже было не по себе, но она женским хитрым умом своим нашлась,
как вывернуться из того трудного по╜ложения, куда их загнал Пашка. Она
глянула в окно и вдруг всплеснула руками.
-- Матушки мои! Свиньи-то! Свиньи-то! В огороде! -- И вылетела из избы.
-- Все! -- Кондрат встал и бросил на стол вилку. -- По╜ехали! Не могу
больше: со стыда лопну. Ты что же это со мной делаешь-то?
-- Спокойно, дядя Кондрат! -- невозмутимо сказал Паш╜ка. -- Я в этих
делах опытный. Если мы разведем туг кани╜тель, то будем три дня ездить и
ничего не добьемся. Надо с ходу делать нокаут. Понял?
-- Да что же ты меня позоришь-то так на старости лет! Вить мне не
тридцать, чтобы нокауты твои дурацкие делать.
-- Ничего, -- успокоил Пашка, -- сперва неловко, потом пройдет.
Спокойствие, только спокойствие. Нам нельзя ждать милости от природы.
Садись. Давай еще по махонькой. Что тут позорного? Ты говоришь "позор". Мы
же не воруем.
-- По-другому как-то делают люди... Язви ее, прямо хоть со стула падай.
-- Глянется она тебе?
-- Да ничего вроде... -- Кондрат сел опять к столу. -- Живая вроде
бабенка.
-- Все! -- Пашка сделал жест рукой. -- Наша будет!
-- Но ты все-таки полегче, Павел, ну тя к шутам.
-- А ты посмеивайся надо мной, -- посоветовал Паш╜ка. -- Вроде бы я --
дурачок. А с дурачка взятки гладки.
-- Ну а как она-то? Как думаешь? Может, возьмет потом да скажет: "Вы
что?"
-- О-о, мне эти фраера! -- изумился Пашка. -- Да ты ви╜дишь, она с тебя
глаз не спускает.
-- Ты хаханьки тут не разводи! -- разозлился Кондрат. -- Тебя дело
спрашивают.
-- А что ты спрашиваешь, я никак не пойму?
-- Вот мы ей счас скажем, что... это... ну, мол, согласная? А она
возьмет да скажет: "Вы что". Она же сказала тебе, что, мол, ты что, Павел,
когда это я замуж собиралась?
-- О-о, -- застонал Пашка, -- о наивняк! Ты же совсем не знаешь женщин!
Женщины -- это сплошной кошмар. Давай, быстро хлопнули, потом, пока она
выгоняет свиней, я тебе прочитаю лекцию про женщин.
-- Хватит "хлопать", а то нахлопаешься.
-- Начнем со свиней, -- заговорил Пашка, встал из-за стола и стал
прохаживаться по избе -- ему так легче было по╜дыскивать нужные слова. --
Вот она сейчас побежала выго╜нять свиней. Так?
-- Ну.
-- Вопрос: каких свиней?
-- Не выпендривайся, Пашка.
-- Нет, нет, каких свиней?
-- Ну... обыкновенных... белых. Грязные они бывают... Пошел ты к черту!
Дурака ломает тут...
-- Стопинг! Мы пришли к главному: она побежала выго╜нять свиней, а...
что?
-- Что?
-- Вопрос: она побежала...
-- Тьфу! Трепач! Пирамидон проклятый!
-- Внимание! Женщина побежала выгонять свиней из огорода, а никаких
свиней нету! -- Пашка торжественно поднял руку. -- Что и требовалось
доказать. Она притворилась, что в огороде свиньи. Значит, она притворилась,
когда сказа╜ла: "Что ты, Паша, я не собираюсь замуж". Потому что она мне
самому говорила: "Найди, -- мол, -- какого-нибудь по╜жилого". А когда я, как
жельтмен, привез ей пожилого, она начинает ломаться, потому что она --
женщина, хоть и ста╜рая. Женщина -- это стартер: когда-нибудь да подведет.
-- Ни хрена ты сам не знаешь -- трепешься только.
-- Я? Не знаю?
-- Не знаешь.
-- Я женский вопрос специально изучал, если хочешь знать. Когда в армии
возил генерала, я спер у него из библи╜отеки книгу: "Мужчина и женщина". И
там есть целая глава: "Отношения полов среди отдельных наций". И там
написа╜но, что даже индусы, например...
Вошла Анисья. Пожаловалась:
-- Ограда вся прохудилась -- свиньи так и прут, так и прут в огород.
Наказание Господнее.
Пашка перестал ходить, постоял, подумал, что-то решил.
-- Тетка Анисья...
-- Аиньки, Паша.
-- Выйдем с тобой на пару слов...
-- Хе-хе, -- посмеялась Анисья, -- чудной ты парень, ей-Богу. Ну
пойдем, пойдем...
Вышли. Несколько минут их не было. Кондрат сидел не╜подвижно за столом,
смотрел в одну точку. Вошел Пашка.
-- Дядя Кондрат, мы в полном порядке. Первое: она, ко╜нечно, согласная.
Хороший, говорит, мужик, сразу видно. Второе: я сейчас поеду, а вы
останетесь тут... Потолкуйте. В совхозе я скажу, что ты стал на дороге --
подшипники ме╜няешь. К вечеру, мол, будет. Вечером ты приедешь. Третье:
налей мне семьдесят пять грамм, и я поеду.
-- Ты ничего тут не... это... не придумал? -- спросил Кон╜драт.
-- Нет, нет.
-- Что-то мне... страшновато, Павел, -- признался Кон╜драт. -- Войдет,
а чего я ей скажу?
-- Она сама чего-нибудь скажет. Наливай ноль семьдесят пять
килограмма...
-- Пить хватит -- поедешь.
Пашка подумал и согласился.
-- Правильно. Мы лучше в совхозе наверстаем.
-- Боязно мне, Пашка, -- опять сказал Кондрат, -- не по себе как-то.
-- В общем, я поехал. Гудбай! -- Пашка решительно вы╜шел.
Через минуту вошла Анисья с тарелкой соленых помидо╜ров.
-- Ведро-то какое стоит! Благодать Господня! -- загово╜рила она.
-- Да-а, -- согласился Кондрат. -- Погода прямо как на заказ.
На хмелесовхозе, куда приехал Пашка, он сперва потре╜пался с бабами,
собиравшими хмель... Потом нашел дирек╜тора.
-- А где другой? -- спросил тот, заглянув в Пашкину пу╜тевку.
-- У него подшипники поплавились -- меняет, -- сказал Пашка.
-- А ты шибко устал?
-- Нет. А что?
-- Надо бы поехать на нефтебазу -- горючее получить. Я свои машины все
раскидал, а у нас горючее кончается...
-- Сфотографировано, -- сказал Пашка.
-- Что? -- не понял директор.
-- Будет сделано.
День был тусклый, теплый. Дороги раскисли после дож╜дя, колеса то и
дело буксовали. Пашка, пока доехал до храни╜лища, порядком умаялся.
Бензохранилище -- целый городок, строгий, стройный, однообразный, даже
красивый в своем однообразии. На пло╜щади гектара в два аккуратными рядами
стоят огромные се╜ребристо-белые цистерны -- цилиндрические, квадратные.
Пашка подъехал к конторе, поставил машину рядом с другими и пошел
оформлять документы.
И тут -- никто потом не мог сказать, как это случилось, почему, --
низенькую контору озарил вдруг яркий свет.
В конторе было человек шесть шоферов, две девушки за столами и толстый
мужчина в очках (тоже сидел за столом). Он и оформлял бумаги.
Свет вспыхнул сразу. Все на мгновение ошалели. Стало тихо. Потом тишину
эту, как бичом, хлестнул чей-то вскрик на улице:
-- Пожар!
Шарахнули из конторы...
Горели бочки на одной из машин. Горели как-то злове╜ще, бесшумно, ярко.
Люди бежали от машин.
Пашка тоже побежал вместе со всеми. Только один толс╜тый человек (тот,
который оформлял бумаги), отбежав не╜много, остановился.
-- Давайте брезент! Э-э!.. -- заорал он. -- Куда вы?! Успе╜ем же!..
Э-э!
-- Бежи -- сейчас рванет! Бежи, дура толстая! -- крикнул кто-то из
шоферов.
Несколько человек остановились. Остановился и Пашка.
-- Сча-ас... Ох и будет! -- послышался сзади чей-то голос.
-- Добра пропадет сколько! -- ответил другой.
Кто-то заматерился. Все ждали.
-- Давайте брезент! -- непонятно кому кричал толстый мужчина, но сам не
двигался с места.
-- Уходи! -- опять крикнули ему. -- Вот ишак. Что тут брезентом
сделаешь? "Брезент"...
Пашку точно кто толкнул сзади. Он побежал к горящей машине. Ни о чем не
думал. Видел, как впереди, над маши╜ной, огромным винтом свивается белое
пламя.
Не помнил Пашка, как добежал он до машины, как включил зажигание,
даванул стартер, "воткнул" скорость -- человеческий механизм сработал точно.
Машина рванулась и, набирая скорость, понеслась прочь от цистерн и от других
машин с горючим.
...Река была в полукилометре от хранилища! Пашка пра╜вил туда, к реке.
Машина летела по дороге, ревела... Горящие бочки гро╜хотали в кузове,
Пашка закусил до крови губу, почти лег на штурвал...
В палате, куда попал Пашка, лежало еще человек семь. Большинство
лежало, задрав кверху загипсованные ноги.
Пашка тоже лежал, задрав кверху левую ногу.
Около него сидел тот самый человек с нефтебазы, кото╜рый предлагал
брезентом погасить пламя.
-- Сколько лежать-то придется? -- спросил толстый.
-- Не знаю. С месяц, наверно, -- ответил Пашка.
-- Перелом бедренной кости? -- спросил один белобры╜сый паренек (он
лежал, задрав сразу обе ноги. Лежал, видно, долго, озверел и был каждой
бочке затычка). -- А сто суток не хочешь? Быстрые все какие...
-- Ну, привет тебе от наших ребят, -- продолжал толс╜тый. -- Хотели
прийти сюда -- не пускают. Меня как проф╜орга и то еле пропустили. Журналов
вот тебе прислали... -- Мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. -- Из
газеты приходили, расспрашивали про тебя... А мы и знать не знаем, кто ты
такой. Сказали, что придут сюда.
-- Это ничего, -- сказал Пашка самодовольно. -- Я им тут речь скажу.
-- "Речь"? Хэх!.. Ну, ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в
приемные дни -- я специально людей буду выделять. Я бы посидел еще, но на
собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай.
-- Ничего.
Профорг пожал Пашке руку, сказал всем "до свидания" и ушел.
-- Ты что, герой, что ли? -- спросил Пашку один "ходя╜чий", когда за
профоргом закрылась дверь.
Пашка некоторое время молчал.
-- А вы разве ничего не слышали? -- спросил он серьез╜но. -- Должны же
были по радио передавать.
-- У нас наушники не работают. -- Белобрысый щелкнул толстым пальцем по
наушникам, висевшим у его изголовья.
Пашка еще немного помолчал. И ляпнул:
-- Меня же на Луну запускали.
У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приот╜крыл.
-- Нет, серьезно?
-- Конечно. Кха! -- Пашка смотрел в потолок с таким видом, как будто он
на спор на виду у всех проглотил топор и ждал, когда он переварится, -- как
будто он нисколько не сомневался в этом.
-- Врешь ведь? -- негромко сказал белобрысый.
-- Не веришь -- не верь, -- сказал Пашка. -- Какой мне смысл врать?
-- Ну и как же ты?
-- Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыг╜нул. И ногу вот
сломал -- неточно приземлился.
Первым очнулся человек с "самолетом".
-- Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
-- Трепло, -- сказал белобрысый разочарованно. -- Я ду╜мал -- правда.
-- А как это ты на парашюте летел, если там воздуха нету? -- спросил
"ходячий".
-- Затяжным.
-- А кто это к тебе приходил сейчас? -- спросил человек с "самолетом".
-- По-моему, я его где-то...
Тут в палату вошли старичок доктор с сестрами и с ними молодая изящная
женщина в брюках, маленькая, в громад╜ном свитере -- "странная и
прекрасная".
Доктор подвел девушку к Пашке.
-- Вот ваш герой. Прошу любить.
-- Вы будете товарищ Колокольников?
-- Я, -- ответил Пашка и попытался привстать.
-- Лежите, лежите, что вы! -- воскликнула девушка, под╜ходя к Пашкиной
койке. -- Я вот здесь присяду немножко. Можно?
-- Боже мой! -- сказал Пашка и опять попытался сдви╜нуться на койке.
Девушка села на краешек белой плоской койки.
-- Я из городской молодежной газеты. Хочу поговорить с вами.
Белобрысый перестал хохотать, смотря то на Пашку, то на девушку.
-- Это можно, -- сказал Пашка и мельком глянул на бе╜лобрысого.
Тот начал теперь икать.
-- Как вы себя чувствуете? -- спросила девушка, раскла╜дывая на коленях
большой блокнот.
-- Железно, -- сказал Пашка.
Девушка улыбнулась, внимательно посмотрела на него. Пашка тоже
улыбнулся и подмигнул ей. Девушка опустила глаза к блокноту.
-- Для начала... такие... формальные вопросы: откуда ро╜дом, сколько
лет, где учились...
-- Значит, так... -- начал Пашка, закуривая. -- А потом я речь скажу.
Ладно?
-- Речь?
-- Да.
-- Ну... хорошо... Я могу потом записать. В другой раз.
-- Значит, так: родом я из Суртайки -- семьдесят пять ки╜лометров
отсюда. А вы сами откуда?
Девушка весело посмотрела на Пашку, на других больных; все, притихнув,
смотрели на нее и на Пашку, слушали. Белобрысый икал.
-- Я из Ленинграда. А что?
-- Видите ли, в чем дело, -- заговорил Пашка, -- я вам могу сказать
следующее...
Белобрысый неудержимо икал.
-- Выпей воды! -- обозлился Пашка.
-- Я только что пил -- не помогает, -- сказал белобры╜сый,
сконфузившись.
-- Значит, так... -- продолжал Пашка, затягиваясь папи╜роской. -- О чем
мы с вами говорили?
-- Где вы учились?
-- Я волнуюсь, -- сказал Пашка (ему не хотелось гово╜рить, что он
окончил только пять классов). -- Мне трудно го╜ворить.
-- Вот уж никогда бы не думала! -- воскликнула девуш╜ка. -- Неужели
вести горящую машину легче?
-- Видите ли... -- опять напыщенно заговорил Пашка, потом вдруг поманил
к себе девушку и негромко, так, чтобы другие не слышали, доверчиво спросил:
-- Вообще-то, в чем дело? Вы только это не пишите. Я что, на самом деле
подвиг совершил? Я боюсь, вы напишете, а мне стыдно будет перед людями.
"Вон, -- скажут, -- герой пошел!" Народ же знаете какой... Или -- ничего,
можно?
Девушка тоже засмеялась... А когда перестала смеяться, некоторое время
с интересом смотрела на Пашку.
-- Нет, это ничего, можно.
Пашка приободрился.
-- Вы замужем? -- спросил он.
Девушка растерялась.
-- Нет... А, собственно, зачем вам это?
-- Можно я вам письменно все опишу? А вы еще раз за╜втра придете, и я
вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
-- Что я, виноват, что ли? -- сказал белобрысый и опять икнул.
Девушку Пашкино предложение поставило в тупик.
-- Понимаете... я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю.
Просто не знаю, как нам быть. А вы ко╜ротко расскажите. Значит, вы из
Суртайки. Так?
-- Так. -- Пашка скис.
-- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
-- Я понимаю.
-- Где вы учились?
-- В школе.
-- Где, в Суртайке же?
-- Так точно.
-- Сколько классов кончили?
Пашка строго посмотрел на девушку.
-- Пять. Неженатый. Не судился еще. Все?
-- Что вас заставило броситься к горящей машине?
-- Дурость.
Девушка посмотрела на Пашку.
-- Конечно. Я же мог подорваться, -- пояснил тот.
Девушка задумалась.
-- Хорошо, я завтра приду к вам, -- сказала она. -- Толь╜ко я не
знаю... завтра приемный день?
-- Приемный день в пятницу, -- подсказал "ходячий".
-- А мы сделаем! -- напористо заговорил Пашка. -- Тут доктор добрый
такой старик, я его попрошу, он сделает. А? Скажем, что ты захворала,
бюллетень выпишет.
-- Приду. -- Девушка улыбнулась. -- Обязательно приду. Принести
чего-нибудь?
-- Ничего не надо! Меня профсоюз будет кормить.
-- Тут хорошо кормят, -- вставил белобрысый. -- Я уж на что -- вон
какой, и то мне хватает.
-- Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
-- Книжку -- это да, это можно. Желательно про любовь.
-- Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к ма╜шине?
Пашка мучительно задумался.
-- Не знаю, -- сказал он. И виновато посмотрел на де╜вушку. -- Вы сами
напишите что-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое...
Пашка покрутил растопыренными пальцами.
-- Вы, очевидно, подумали, что если бочки взорвутся, то пожар
распространится дальше -- на цистерны. Да?
-- Конечно!
Девушка записала.
-- А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты при╜едешь? --
спросил вдруг Пашка.
-- Я как-нибудь сделаю.
В палату вошел доктор.
-- Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть? -- спро╜сил он.
-- Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса... Вас зовут Павлом?
-- Колокольников Павел Егорыч. -- Пашка взял руку де╜вушки, посмотрел
ей прямо в глаза. -- Приди, а?
-- Приду. -- Девушка ободряюще улыбнулась. Огляну╜лась на доктора,
нагнулась к Пашке и шепнула: -- Только бюллетень у доктора не надо просить.
Хорошо?
-- Хорошо. -- Пашка ласково, благодарно смотрел на де╜вушку.
-- До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами.
Доктор подошел к Пашке.
-- Как дела, герой?
-- Лучше всех.
-- Дай-ка твою ногу.
-- Доктор, пусть она придет завтра, -- попросил Пашка.
-- Кто? -- спросил доктор. -- Корреспондентка? Пусть приходит.
Влюбился, что ли?
-- Не я, а она в меня.
Смешливый доктор опять засмеялся.
-- Ну, ну... Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я
погляжу.
Он посмотрел Пашкину ногу и ушел в другую палату.
-- Думаешь, она придет? -- спросил белобрысый Пашку.
-- Придет, -- уверенно сказал Пашка. -- За мной не та╜кие бегали.
-- Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспро╜сить. Я в прошлом
году сжал много, -- начал рассказывать белобрысый, -- так ко мне тоже
корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он
мне даже пол-литра не поставил. Я, говорит, не пьющий, то-се -- на╜чал
вилять.
Пашка смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом
отвернулся к стене и закрыл глаза.
-- Слышь, друг! -- окликнул его белобрысый.
-- Спит, -- сказал человек с "самолетом". -- Не буди, не надо. Он на
самом деле что-то совершил.
-- Шебутной парень! -- похвалил белобрысый. -- В ар╜мии с такими
хорошо.
Пашка долго лежал с открытыми глазами, потом дейст╜вительно заснул. И
приснился ему такой сон.
Как будто он генерал. И входит он в ту самую палату, где лежал он
сам... Но только в палате лежат женщины. Тут Катя Лизунова, корреспондентка,
Маша-птичница, городская женщина, женщина с нефтебазы и даже тетка Анисья...
И свита вокруг Пашки -- тоже из женщин.
Вошел Пашка и громко поздоровался.
Ему дружно ответили:
-- Здравствуйте, товарищ генерал!
-- Почему я не слышу аплодисментов? -- тихо, но строго спросил
Пашка-генерал у свиты. Одна из свиты угодливо по╜яснила:
-- Дамская палата...
И она же попыталась надеть на Пашку халат.
-- Не нужно, -- сказал Пашка, -- я стерильный.
И началось стремительное шествие генерала по палате -- обход.
Первая -- Катя Лизунова.
-- Что болит? -- спросил Пашка.
-- Сердце.
-- Желудочек?
Катя смотрит на Пашку как на дурака.
-- Сердце!
Пашка повернулся к свите.
-- Считается, что генерал -- ни бум-бум в медицине. -- И снисходительно
пояснил Кате: -- Сердце тоже имеет не╜сколько желудочков. Ма-аленьких.
И дальше. Дальше -- корреспондентка, "странная и пре╜красная".
-- Что? -- ласково спросил Пашка.
-- Сердце.
-- Давно?
-- С семнадцати лет.
-- Ну, ничего, ничего...
Пашка двинулся дальше. Маша-птичница.
-- Тоже сердце? -- изумился Пашка.
-- Сердце.
-- Кошмар.
Пашка идет дальше.
Городская женщина.
Пашка демонстративно прошел мимо.
Тетя Анисья. Поет.
Пашка остановился над ней.
-- И у тебя сердце?
-- А что же я, хуже других, что ли? -- обиделась Анисья. -- Смешной ты,
Павел: как напялит человек мундир, так начинает корчить из себя...
-- Выписать ей пирамидону! -- приказал Пашка. -- Пять╜сот грамм.
Трибуну.
Принесли трибуну. Пашка взошел на нее.
-- Я вам скажу небольшую речь, -- начал он, но обнару╜жил непорядок. --
Где графин?!
-- Несут, товарищ генерал.
-- Ну, что?! -- Пашка обращался к женщинам, лежащим в палате. --
Допрыгались?! Докатились?! Доскакались?!.
...И тут засмеялся белобрысый. Пашка поднял голову.
-- Ты чего?
Белобрысый все смеялся.
-- Это он во сне, -- пояснил один пожилой больной. Все другие уже
спали. Была ночь.
-- Вот жеребец, -- возмутился Пашка. -- Здесь же боль╜ница все же.
Он лег и крепко зажмурился... И снова он на трибуне.
-- На чем я остановился? -- спросил он свиту.
-- Вы сказали, что они доскакались...
-- Куда доскакались? -- с начальственным раздражением переспросил
Пашка. -- Работнички! Только форсить умеете!
И опять его разбудил смех белобрысого.
-- Вот паразит, -- сказал Пашка, поднимаясь. -- Что он ржет-то всю
ночь?
-- Выздоравливает он, -- опять сказал пожилой больной.
-- Можно же потихоньку выздоравливать. Может, разбу╜дить его, а?
Сказать, что у него дом сгорел -- ему тогда не до смеха будет.
-- Не надо, пусть смеется.
Пашка опять крепко зажмурился, но больше не получа╜лось, не спалось.
-- А вы чего не спите? -- спросил он пожилого больного.
-- Так... не хочется.
Помолчали.
-- Вот вы принадлежите к интеллигенции, -- заговорил Пашка.
-- Ну, допустим.
-- Книжек, наверно, много прочитали. Скажите: есть на свете счастливые
люди?
-- Есть.
-- Нет, чтобы совсем счастливые.
-- Есть.
-- А я что-то не встречал. По-моему, нет таких. У каждо╜го что-нибудь
да не так...
-- Вот хочешь, я прочитаю тебе...
-- Что, письмо?
-- Нет. -- Больной взял с тумбочки ученическую тетрад╜ку. -- Сочинение
одного молодого человека...
-- Ну-ка, ну-ка... -- Пашка приготовился слушать.
-- "С утра мы пошли с пацанами в лес, -- начал читать больной. -- Все
были почти из нашего четвертого "б". По╜шли мы сорок зорить. Ну, назорили
яичек, испекли и съели. Потом Колька Докучаев рассказывал, как они волка с
отцом видали. Мы маленько струсили. В лесу было хорошо. А по╜том мы
хохотали, как Серега Зиновьев из второго "а" петухом пел. В лесу было шибко
хорошо. Потом мы пошли домой. Мне мама маленько всыпала, чтобы я не шлялся
по лесам и не рвал последние штаны. А потом мы ели лапшу. Папка спросил
меня: "Хорошо было в лесу?" Я сказал: "Ох, и хоро╜шо!" Папка засмеялся. Вот
и все. Больше я не знаю, чего".
-- А для чего это вы? -- спросил Пашка.
-- Это писал счастливый человек.
-- Так какое же туг счастье-то? -- изумился Пашка.
-- Самое обыкновенное: человек каждый день открывает для себя мир. Он
умеет смеяться, плакать. И прощать умеет. И делает это от души. Это --
счастье.
-- Так он же маленький еще!
-- Ну, найдется кто-нибудь и большого его научит таким же быть.
-- Каким?
-- Добрым. Простым. Честным. Счастливых много... Ты тоже счастливый,
только... учиться тебе надо. Хороший ты парень, врешь складно... А знаешь
мало.
-- Когда же мне учиться-то? Я же работаю.
-- Вот поэтому и надо учиться.
-- А вы -- учитель, да?
-- Учитель.
-- Значит, вы счастливый, если вы учите?
-- Наверно. Позови-ка сестру.
-- Что, плохо?
-- Нет, просто устал.
-- Лиля Александровна! -- позвал Пашка.
Вошла сестра и сделала учителю укол.
-- Ну, вот теперь уснем, -- сказал тот и выключил свет.
Пашка долго еще лежал с открытыми глазами, думал о чем-то. А как только
стал засыпать, услышал голос Насти:
-- Павел, иди ко мне.
...И опять снится Пашке сон:
Ждет его Настя на том самом месте, где встречала его во сне в первый
раз.
-- Здравствуй, Павел.
-- Здравствуй.
-- Как живешь?
-- Ничего.
-- Идеал-то не нашел еще?
Пашка усмехнулся.
-- Нет.
-- Помнишь сказку? -- спросила вдруг Настя. -- Бабушка тебе
рассказывала...
-- Про голую бабу, что ли?
-- Да.
-- Помню.
-- Так вот, ты не верь: это не смерть была, это любовь по земле ходит.
-- Как это?
-- Любовь. Ходит по земле.
-- А чего она ходит?
-- Чтобы люди знали ее, чтоб не забывали.
-- Она, что, тоже голая?
-- Она красивая-красивая.
-- Хоть бы разок увидеть ее.
-- Увидишь. Она придет к тебе.
-- А если не придет? Ведь нельзя же сидеть и ждать, что придет
кто-нибудь и научит, как добиться счастья. Будешь ждать, что придет, а он
возьмет и не придет. Так и прожи╜вешь дураком. Правильно я рассуждаю?
-- Правильно. А учиться можно не только в школе. Жизнь -- это, брат,
тоже школа, только лучше.
-- И опять: если я буду сидеть и ждать...
-- Зачем же ждать, -- перебивает его Настя. -- Надо ис╜кать. Надо все
время искать, Павел.
-- Так вот я ищу. Но я же хочу идеал!
Опять засмеялся белобрысый. Пашка проснулся. Утро. Еще спят все. Пашка
огляделся по палате. И вдруг ему показалось...
-- Братцы! -- заорал он.
Повскакали больные.
-- Ты чего, Пашка? -- спросил белобрысый.
Пашка показал на учителя, который лежит недвижно.
-- Няня! -- рявкнул белобрысый.
Учитель приподнялся.
-- Что такое? В чем дело?
Все смотрят на него.
-- Что случилось-то?
Пашка негромко засмеялся.
-- А мне показалось, ты помер, -- сказал он простодушно.
Учитель досадливо сморщился.
-- Первую ночь спокойно уснул... Надо же!
Пашка лег и стал смотреть в потолок. На душе у него легко.
-- Значит, будем жить, -- сказал он, отвечая своим мыс╜лям.
А за окнами больницы -- большой ясный день. Большая милая жизнь...
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Last-modified: Tue, 18 Sep 2001 06:14:57 GMT