отакал сумасшествию Веры, заявляя, что верит ей. Впрочем, Гомес тоже верил в присутствие -- то есть был уверен, что так выражает она свой уход от реальности. Не зря же она называла это "таким, зеркальным"... Нечто такое, чего нельзя взять -- и зафиксировать; нечто неопознаваемо-расплывчатое... Словом, дойдя до точки, Гомес уже и сам начал видеть какое-то мелькание в уголке глаза. Он понял, что это зашло слишком далеко. И они расстались. Иногда он задумывался: а не спланировано ли все это Линдсеем? Линдсею ли не знать, что лучший капкан для человека -- наслаждение и что, вырвавшись из него с потом и кровью, обретаешь истинную силу... Обожженный болью, Гомес обрел эту силу. А Сцилард все сыпал и сыпал фактами и цифрами о текущем положении дел на Орбитал-Европе. Будущая обитель жизнелюбивых будет вращаться вокруг спутника Юпитера, представляя собой пену из жестких конструкций, стен и надувных пузырей. Процветающий клан Константинов уже закончил трубопроводы и готовил к запуску систему жизнеобеспечения... Однако массовый переезд туда тысяч сторонников лиги тут же сожрет все их ресурсы. Отношения с юпитерианской колонией пузырей были налажены благодаря умению Веры и ее учеников. Но от прочих фракций пузыри -- не защита. У них нет к тому ни желания, ни возможностей, ни хотя бы престижа -- как у Матки цикад. Джейн Мюррей призвала взглянуть на вещи с позиций проекта. Поверхность Европы никаких особых перспектив не открывает: что взять с иссушенной вакуумом водноледяной пустыни, омываемой смертельным излучением Юпитера, где от холода мышцы и кости должны ломаться, будто стекло? Но во льду имеются расщелины, темные борозды в тысячи километров длиной... Приливные трещины. Под корой льда есть расплавленный лед, то есть окружающий планету лавовый океан жидкой воды. Постоянное приливное воздействие Юпитера, Ганимеда и Ио дает достаточно энергии, чтобы разогреть океан Европы до температуры тела. А под кружевом разломов этот стерильный океан омывает ложе из геотермального камня... Долгие годы жизнелюбивые планировали серию тяжелых ударов по неорганике. Начало должны были положить водоросли. Виды, способные прижиться в комбинации солей, характерной для морей Европы, были уже выведены. Водоросли смогут группироваться вокруг свежих трещин, пропускающих свет, питаясь тяжелыми углеводородами, пузырьки которых бесцельно болтаются в бесплодном море. Далее наступит очередь рыб; для начала -- маленькие, выращенные из полудюжины промысловых видов, взятых человечеством в космос. Океанических же ракообразных -- таких, как крабы и креветки, -- известных лишь по древним учебникам, можно вывести путем умелой манипуляции, генами насекомых. Линии с дефектами развития можно уничтожать снарядами с орбиты, пробивая в паковом льду дыры и открывая доступ свету. Можно экспериментировать на двенадцати трещинах разом, отбирая наиболее адаптивные экосистемы методом проб и ошибок. Это займет столетия... Снова Гомес взвалил на себя бремя лет. -- Биоконструирование еще в колыбели, -- сказал он. -- Нужно смотреть фактам в лицо. По крайней мере, при Матке Марсианский Кластер обеспечит нам богатство и безопасность. И единственным нашим врагом будет время. Резко подавшись вперед, Линдсей ударил железным кулаком по столу. -- Мы должны действовать! Наступил критический момент, когда одно-единственное действие определит наше будущее. Перед нами -- выбор между рутиной и чудом. Требуйте чудесного! {Перефразируется лозунг французской студенческой революции в мае 1968- года: "Требуйте невозможного!"} Гомес был оглушен. -- То есть Европа, канцлер? Замыслы Уэллспринга кажутся безопаснее. -- Безопаснее? -- засмеялся Линдсей. -- Царицын Кластер тоже казался безопасным. Но дело движется вперед, и Матка, влекомая Уэллспрингом, тоже двинулась... Абстрактная мечта будет процветать, но город падет. И те, кто не умеет мечтать, умрут вместе с ним. И потоки крови самоубийц затопят приваты. Самого Уэллспринга могут убить! Агенты механистов захватят целые модули, а шейперы проглотят индустрию и банки. И все это -- такое привычное и прочное -- растает как дым... Оставшись с ним, мы с ним и растаем. -- Но что же нам делать? -- Уэллспринг не один такой, чьи преступления -- тайна и амбициозность. И не он последний пропал. -- Вы... вы покидаете нас, канцлер? -- С бедствием и катастрофой вы должны справиться сами. Я в этом деле уже бесполезен. Все были убиты. Наконец Гомес совладал с собой. -- Почетный канцлер прав. Я тоже хотел предложить нечто подобное. Враги сосредоточат атаки на арбитре лиги. Его лучше спрятать. Остальные автоматически запротестовали; но голос Линдсея был решающим: -- Никакие Уэллспринга и Матки не вечны. Вы должны поверить в собственные силы. Я в них верю. -- Куда же вы отправитесь, господин канцлер? -- В самое неожиданное место. -- Он улыбнулся. -- Это не первый из моих кризисов. Я повидал их достаточно. Когда они приближались, я всегда спасался бегством. Долгие годы я наставлял и поучал вас, просил жизни свои посвятить... И все это время знал, что вот этот самый момент настанет. Я никогда не думал, что буду делать, когда мечта обернется кризисом. Уйду ли, как обычно, в бродяги или же буду бороться бок о бок с вами? Час настал. Я должен зачеркнуть свое прошлое. Вы -- тоже. Я знаю, как обеспечить вам чудо. И я это сделаю. Клянусь. Внезапный ужас охватил Гомеса. Давным-давно не видел он в Линдсее такой твердости и решительности. Он неожиданно понял: Линдсей собирается умереть. Не зная планы Линдсея, он, однако, понимал, что они -- кульминация жизни престарелого наставника. Это похоже на него -- уйти, скрыться во мраке, а непостижимая слава его будет все так же сиять... -- Канцлер, -- спросил он, -- а когда нам ждать вашего возвращения? -- Мы станем ангелами Европы еще до моей смерти. Так что -- до встречи в Раю. Линдсей открыл герметическую дверь привата. В помещение ворвался шум толпы. Затем дверь с глухим лязгом затворилась. Ушел... Воцарилась ватная тишина. Без старика стало как-то пусто. Все молча переживали чувство утраты. Переглянувшись, собравшиеся повернулись к Гомесу. Критический момент миновал, тревога словно рассеялась в воздухе. -- Что ж, -- улыбнулся Гомес. -- Чудеса -- так чудеса. На стол упруго вспрыгнула крыса Линдсея. -- Оставил... -- сказала Джейн Мюррей. Она погладила зверька. Крыса запищала. Гомес постучал по столу: -- Крыса призывает к порядку. Все принялись за работу. Глава одиннадцатая Околоземная орбита 14.04.54 Три человека ожидали внутри корабля: Линдсей, Вера Константин и навигатор из омаров, которого называли просто Пилот. -- Последний заход. Прекрасный синтезированный голос Пилота исходил из вокодера, прикрепленного к горлу. Прихваченный ремнями к креслу перед пультом управления, омар представлял собою сплошной сгусток мрака. Он был наглухо закупорен в постоянный матово-черный скафандр, шишковатый от внутренних механизмов и пестреющий золотыми входными разъемами. Омары, порождения вакуума, были безликими постлюдьми. Глаза и уши их были подключены к сенсорам, пронизывающим скафандр. Пилот никогда не ел. И даже не пил. Все надобности бренного тела были включены в жизнеобеспечивающие ритмы скафандра. В корабле Пилоту не нравилось -- замкнутые пространства приводили омаров в ужас. Однако Пилоту пришлось пожертвовать удобствами ради сладости нарушения запрета. Сейчас они начинали спуск с орбиты, и наркотическая безмятежность недель путешествия кончилась. Никогда еще Линдсей не видел Веру такой оживленной, и нескрываемое ее восхищение переполняло его удовольствием. Ей было чему радоваться: присутствие оставило ее. Она не ощущала его с тех пор, как их закупорили в этом корабле. Сейчас она уже уверовала, что избавление от присутствия -- к добру. Это было таким же счастьем, как и завершение их заговора. Линдсей тоже был счастлив -- за Веру. Он так и не нашел доказательств объективного существования присутствия, но согласился поверить в него -- ради нее. И Вера также ни разу не усомнилась в Линдсее. Таким образом, они достигли доверия и взаимопонимания. Он сознавал, что она вполне может убить его, но именно доверие спасло ему жизнь. И многие годы, проведенные вместе, только укрепили это доверие. -- Пожалуй, нормально, -- сказал омар. Корабль начало бросать -- он вошел в атмосферу Земли. По скафандру омара пробежала волна статических искр. -- Воздух... Ненавижу воздух. Я с ним не знаком -- и все равно ненавижу... -- Тише, тише, -- улыбнулся Линдсей. Туже затянув ремни своего кресла, он развернул видеоэкран. Корабль проходил над континентом, некогда называвшимся Африкой. Наступающее море совершенно изменило его очертания: над густой похлебкой задыхающегося от водорослей океана тянулись к тучам пики затонувших, преобразившихся в архипелаги гор. Берег был темен. Реки потоками серого ила вливались в красную от цветущих водорослей воду. Обзор заслонило яркое белое сияние -- обшивка накалилась, слепя алмазно-твердые внешние линзы носового сканера. Линдсей откинулся назад. Корабль их, построенный не человеком, был странен и лишен удобств. Корпус яйцеобразной формы беловато поблескивал -- он был сделан из стабилизированного металлического водорода, производимого лишь пузырями. Голые палуба и перекрытие несли на себе круглые, зубчато-сегментарные следы изначального Пилота, личинки пузыря. Отправляемая в космические странствия, личинка втискивалась внутрь туго, словно поднимающееся тесто. Некий пузырь в "беседе" с Верой Константин намекнул на смерть этого астронавта. Неудачливый пузыренок, с его острой чувствительностью к магнитным волнам, ощутил солнечную вспышку и по форме и по составу счел ее некоторым образом святотатственной. И от отчаяния умер. Именно нечто подобное и нужно было Линдсею. Услышав от Веры об этом несчастном случае, он среагировал моментально, завербовав несколько омаров через их делового представителя в Царицыном Кластере, тоже омара, называемого ими "Модем". В обстановке полной секретности между ним и омарами-анархистами было выработано сложное соглашение. Один из их ажурных, безвоздушных кораблей отыскал мертвую личинку по данным Верой координатам. Линдсей позволил омарам взрезать корабль и забрать в полную безраздельную собственность инопланетные двигатели. Взамен они переоборудовали опустошенный корпус, чтобы пойти на тайную попытку нарушения Интердикта с Землей. На пузырей Интердикт не распространялся. Они настояли на обследовании всей Солнечной системы, пожаловав такие же права людям -- первопроходцам Фомальгаута. Время от времени их наблюдательный корабль посещал Землю, но контактировать с туземными дикарями пузыри не пытались и, удовлетворившись тем, что планета по-прежнему не представляет угрозы, вновь теряли к ней всякий интерес. Линдсей же, в компании двух спутников, взял на себя новую роль. Чтобы обмануть всю Схизматрицу, он замаскировался под инопланетянина. Возбуждение и торжество смывали с него целые десятилетия. Он даже так переключил кирасу, чтобы сердце билось в такт с чувствами. Монитор, вживленный в руку, янтарно мерцал от адреналина. Корабль, скользнув над расползшейся Атлантикой, вошел в атмосферу на границе дня с ночью. Торможение вдавило Линдсея в ремни кресла-каркаса. Оборудование омары сработали на скорую руку. Экипаж из трех человек был втиснут в неровную "таблетку" четырех метров в поперечнике. В ней помещались два парника, рециклер и три противоперегрузочных кресла из черной эластосети на железных рамках, приваренных к полу. Остальное пространство занимали двигатели и просторное хранилище для образцов, в котором сейчас находился робот-наблюдатель -- один из подводных зондов для Европы. Устьица покойного астронавта были очищены от тканей и оборудованы камерами и сканирующими системами. В хранилище для образцов был предусмотрен люк, но места для шлюза не нашлось. За ними просто наглухо заварили корпус. Пилоту это не нравилось. Впрочем, ему можно было доверять. Ему дела не было до Европы и терраформинга, он соблазнился возможностью попытать удачу в гравитационном колодце предков. Он побывал всюду, от турбулентных кромок солнечной короны до кометарного Облака Оорта на самом краешке Солнечной системы. Он, конечно, не человек, но в данный момент -- свой. Сканеры начали приходить в чувство. Торможение перестало ощущаться за гравитационной хваткой Земли. Линдсей обвис на ремнях, тяжело, со свистом дыша под нажимами кирасы на легкие. -- Гляньте, что делает со звездами эта гадость, -- мелодично посетовал Пилот. Пошарив рядом с креслом, Вера развернула плотно упакованные складные экраны. С хлопком расправив видеопанель, она разгладила складки. -- Смотри, Абеляр! Над нами столько воздуха, что звезд почти не видно! Сколько воздуха... Фантастика! Линдсей с усилием приподнялся и посмотрел на вид, открывавшийся перед кормовой камерой. Позади до самых пределов тропосферы возвышалась стена грозовых туч. Черные их чрева, обросшие мехом дождя, переходили в крутые бока и далее -- в белые, сияющие в последних отсветах вершины. Это было ответвление зоны постоянных бурь, опоясывающей экватор планеты. Он расширил задний обзор; зрелище теперь заняло всю видеопанель. Оно повергало в благоговейный трепет. -- Посмотри назад, на эти тучи! Из них вылетают громадные вспышки огня. Что же там может гореть? -- Куски растений? -- предположила Вера. -- Погоди-ка... Нет. Это -- молнии. Как в старом выражении "гром и молния". Те самые. Он был полностью зачарован зрелищем. -- Молнии должны быть оранжевыми и с зазубренными концами, -- возразила Вера. -- А это -- какие-то тоненькие белые прутики. -- Возможно, катастрофа деформировала и их, -- сказал Линдсей. Гроза скрылась за горизонтом. -- Приближаемся к береговой линии, -- сказал Пилот. Солнце совсем исчезло; они переключились на инфравидение. -- Это -- часть Америки, -- решил Линдсей. -- Она называлась Мехико. Или -- Техико. Береговая линия до таяния полярных шапок выглядела иначе. Я здесь не узнаю ничего. Пилот боролся с управлением. -- Мы летим быстрее, чем звук распространяется в этой атмосфере, -- сказала Вера. -- Помедленнее, Пилот. -- Гадость... -- пожаловался Пилот. -- Вам обязательно все это разглядывать? А если местные нас заметят? -- Они -- дикари, у них нет инфравидения. Теперь и Пилот застыл от изумления: -- Так они что, только видимым спектром пользуются?! Ландшафт внизу состоял из участков густого леса, сияющего в черно-белом, инфракрасном изображении. Дикие заросли порой прорезали темные, едва заметные полосы. -- Тектонические трещины? -- спросила Вера. -- Дороги. Линдсей объяснил методику наземных путешествий в условиях гравитации, рассказав о поверхностях с низким коэффициентом трения. Городов они пока что не замечали, хотя буйная растительность местами становилась реже, образуя подозрительные пятна. Пилот опустился ниже. Прибавив увеличение, они жадно разглядывали растительность. -- Сорняки, -- заявил наконец Линдсей. -- После катастрофы рухнула всякая экологическая стабильность... Нахлынули случайные виды. Когда-то все это, вероятно, были поля зерновых. -- Уродливое зрелище, -- сказала Вера. -- Зачастую системы после коллапса именно таковы. -- Крупное энергетическое возмущение прямо по курсу, -- перебил их Пилот. На холмах полыхал лесной пожар -- темноту разрезали километры оранжевого сияния. Ревущие потоки горячего воздуха взметали вверх хлопья раскаленного пепла, каскады ветвей и листьев. За огненной стеной светились остовы сорняков, вымахавших в целые деревья. Тлели стволы -- тугие пучки одеревеневших волокон. Все трое молчали, до глубины души пораженные чудесным зрелищем. Растения-бродяги... -- сказал Линдсей. Что? -- Сорняки -- совсем как бродяги. Расцветают на катастрофах. Проникают всюду, где рушатся системы. Вот и после этой катастрофы выжженную землю займет то, что растет быстрее. -- Новые сорняки. --Да. Они оставили пожар позади и полетели вдоль горной цепи. Сунув руку в парник, Линдсей набил рот зеленым тестом водорослей. -- Воздушный корабль, -- доложил Пилот. Поначалу Линдсею показалось, что это -- пузырь-мутант, причудливый образчик параллельной эволюции. Затем он понял, что это -- летательная машина, наподобие воздушного шара или дирижабля. Длинные веревки, крепившиеся к сшивной оболочке, поддерживали ажурную гондолу. Оболочка была обшита сетью тонких, гибких дисков солнечных батарей. От носа гондолы, словно поникшие усы, спускались длинные швартовочные тросы. Осторожно приблизившись, они увидели и причал. Город... Решетка улиц расчерчивала кварталы на клетки. Белые каменные дома выстроились вокруг центрального ядра -- четырехугольной каменной пирамиды. Дирижабль был зачален за ее вершину. Город был обнесен высокой прямоугольной стеной. За ней лежали мертвенно-белые поля, удобренные пеплом. Внизу шла какая-то церемония. На вымощенной камнем площади у подножия пирамиды горел огромный костер. Шеренгами стояли жители -- их было тысячи две, не больше. Одежды их, согретые теплом тел, сияли инфракрасным излучением. -- Что это? -- спросила Вера. -- Почему они не двигаются? -- Должно быть, похороны, -- сказал Линдсей. -- А пирамида, наверное, мавзолей? Или индоктринационный центр? -- Наверное, и то и другое. Видишь провода? В этот мавзолей проведена информационная линия, единственная в селении. Кто бы в пирамиде ни проживал, вся связь с внешним миром в его руках. Внезапно Линдсей вспомнил купол-крепость Черных Медиков на Дзайбацу. Сколько уж лет не вспоминал их, но тут в памяти мгновенно всплыла нервозная атмосфера внутри и чувство параноидальной изолированности и фанатизма, из-за отсутствия разнообразия переходящих все границы... Состарившийся, выцветший, выдохшийся мир. -- Стабильность. Терранцы желали стабильности, отсюда и Интердикт. Они отвергли технологию, чтобы она не раздробила их, как нас. Они обвинили ее во всех бедах. В изнурительных войнах, в том, что от избытка углекислого газа растаяли полярные шапки... Они никак не могут забыть своих мертвых. -- Ну не весь же их мир такой. -- Скорее всего, весь. Любое разнообразие означает опасность перемен. А перемены здесь не допускаются. -- Но у них есть телефоны. И воздушный транспорт. -- Технология принуждения. По дороге к Тихому океану они встретили еще два поселения, разделенные милями гниющих джунглей. Все три оказались одинаковыми, словно микрочипы из одной серии. Неестественно выглядели они в пейзаже -- будто их отштамповали на гидравлическом прессе да сбросили сверху. И снова воздушные шары; Линдсей догадался о настоящем их назначении. Летательные машины, подобно переносчикам чумы, несли идеологический вирус некоей инфекции, парализующей культуру. В сердце каждого города высилась пирамида -- громадная, убивающая любые надежды. Памятник легионам мертвых, подавляющий все живое... На глаза навернулись слезы. Он тихо плакал, не пытаясь себя удержать. Он оплакивал человечество -- всех тех слепцов, кто полагал, будто в космосе есть законы и пределы, способные спасти человека от собственной своей свободы. Но от нее не укрыться. Не бывает абсолютных целей. Абсолютны лишь свобода и тщета... Чуть южнее цепочки скалистых островков Баха Калифорниа они погрузились в океан. Пилот открыл люк, грузовой отсек заполнила вода, и корабль стал тонуть. Они начали осмотр величайшей, экосистемы мира, единственного биома, не затронутого человеком! Поверхностных слоев это, естественно, не касалось. Над затонувшими землями континентальных окраин океанские эквиваленты сорняков - заторы из гнилых мхов и водорослей -- жили, душа друг друга. Но глубины остались нетронутыми. В черной всесокрушающей бездне, обширнее всех вместе взятых материков, условия обитания от полюса до полюса были почти одинаковы. И обитатели этого необъятного царства почти не были изучены, так как ни один человек не изобрел способ извлечь из них выгоду. Но в Схизматрице народ сообразительнее. Линдсей не мог не заметить сходства здешних просторов с темными океанами Европы. Десятилетиями перерывал он древние банки данных ради обрывков знаний. Уцелевшие описания жизни глубин оказались почти бесполезными, восходя ко временам зари биологии. Но даже эта смутные намеки манили Линдсея обещанием чудес. На Европе -- тоже мрак и глубины. И обширные затопленные вулканические разломы, сочащиеся геотермальной энергией. В этой бездне есть оазисы. Они всегда там были. Понимание этого неспешным подспудным огнем тлело в его воображении. Жизнь. Нетронутая первозданная жизнь, кишащая во всем своем блеске у горячих разломов тектонических плит Земли. Там, во всем своем невообразимом разнообразии, лежит целая экосистема, гораздо старше человечества. И эту жизнь можно взять себе. Она станет жизнью Европы. Вначале он отверг такую идею. Интердикт был священен и стар, как несказанный грех древних космопроходцев, бросивших Землю перед лицом катастрофы. Дезертируя, они лишили планету-мать знаний и опыта, которые могли бы ее спасти. За века жизни в космосе грех этот мало-помалу погрузился в темные глубины культурного самосознания, лишь изредка мелькая на поверхности в виде некоей карикатуры, предмета, ритуально отрицаемого или нарочито игнорируемого. Вслед за расставанием пришла ненависть: космопроходцы были объявлены ворами, ограбившими человечество, а чрезвычайное правительство, соответственно, фашиствующими варварами. Вражда все упрощает: ушедшим в космос стало гораздо легче снять с себя всякую ответственность, а Земле -- свести мириады своих культур до одного-единственного покаянно-серенького режима и бессмысленной стабильности. Но жизнь не стоит на месте. Линдсей знал это достоверно. Наиболее удачливые виды взрываются, от них отпочковываются виды дочерние -- преисполненные радостных надежд монстры, делающие предков своих безнадежно устаревшими. Отказ от перемен означает отказ от жизни. Именно по этому признаку он понял: земное человечество превратилось в реликт. За долгое время ржавчина сожрала все, что не успело в срок отсюда убраться. Будущее Земли принадлежит не людям, но чудовищным сорнякам, причудливым, выросшим размером с деревья, а также -- крохотным тварям, прыгающим среди них в поисках корма. И, чувствовал Линдсей, это -- справедливо. Они погрузились во тьму. Давление ничего не значило для инопланетного корпуса. По сравнению со средой обитания пузырей земные океаны -- разреженная плазма. Пилот переключился на водяные двигатели, на скорую руку приклеенные к обшивке, и включил радар. Видеопанели высветили четкие зеленые контуры дна. При виде знакомых геологических структур сердце Линдсея радостно встрепенулось. -- Совсем как на Европе, -- пробормотала Вера. Они плыли над длинным разломом; когда-то в этом месте вырвался из недр земли вулканический базальт, его корявые глыбы тянулись вверх -- грубая первородная ярость, не тронутая ветром и дождем. Прямоугольные горы, чуть припорошенные органикой, крутыми обрывами уходили вниз, где контуры их теснились, словно зубья расчески. Но разлом был мертв. Никаких признаков термальной энергии. -- Давай вдоль разлома, -- велел Линдсей. -- Поищем горячие места. Слишком долго он прожил, чтобы быть нетерпеливым -- даже в такой момент. -- Включить основные двигатели? -- спросил Пилот. -- И вскипятить воду на мили вокруг. Мы -- глубоко, Пилот. Эта вода тверда, как сталь. -- Да? -- Пилот издал похрюкивающий электронный шум. -- Ну ладно. Пусть лучше совсем без звезд; чем звезды в тумане. Несколько часов следовали они вдоль разлома, но поздних выходов лавы найти не смогли. Вера уснула, да и Линдсей вздремнул ненадолго. Пилот, спавший довольно редко, только по ритуальным обязанностям, разбудил их: -- Горячее место. Инфракрасная картинка показывала -- в глубине этого обрыва действительно есть тепло. Обрыв был очень странным: длинная наклонная совершенно гладкая плоскость, резко вздымающаяся из корявого, приукрытого илом дна. Угловатое подножие обрыва, странным образом деформированное, покоилось на куполоподобном выходе лавы. -- Посылай зонд, -- скомандовал Линдсей. Вера достала из-под сиденья пульт управления и надела видеоочки. Робот, включив фары, устремился к аномальному обрыву. Линдсей переключил видеопанель на его оптику. Обрыв оказался... крашеным. На нем просматривались белые полосы --длинные, шелушащиеся тире, наподобие разделительной линии. -- Здесь было крушение, -- сказал он. -- Он сделан человеком. -- Не может быть, -- возразила Вера. -- Он -- с самые большие из космических кораблей. Там могут поместиться тысячи человек. Но тут же она увидела, что не права. К гладкой, похожей на обрыв палубе громадного корабля была принайтована некая машина. Коррозия столетиями трудилась над ней, однако крылатый силуэт не вызывал сомнений. -- Летательная машина, -- сказал Пилот. -- Вон двигатели. Это было что-то вроде водного космопорта. Хотя, скорее, воздухопорта... -- Рыба! -- воскликнул Линдсей. -- Вера, быстрей! Робот помчался за глубоководным созданием. Длиннохвостая, с тупой головой рыба в локоть длиной стрелой понеслась к укрытию вдоль широкой палубы авианосца и скрылась в ломаной трещине, пересекавшей остатки многоэтажной рубки управления. Робот остановился. -- Подожди-ка, -- заговорила Вера. -- Если это -- корабль, то откуда тепло? Пилот осмотрел приборы. -- Тепло радиоактивное, -- сказал он. -- Это что, что-нибудь необычное? -- Ядерная энергия... -- сказал Линдсей. -- Должно быть, он затонул с ядерным реактором на борту. Уважение к приличиям воспретило ему предполагать вслух наличие на борту ядерного оружия. -- Приборы показывают растворенную органику,-- сказала Вера. -- Возле реактора кишат рыбы -- тянутся к теплу. -- Она рванула руками робота древнюю обшивку. Коррелированный металл подался легко; посыпалась ржавчина. -- Сходить за рыбой? -- Нет, -- ответил Линдсей. -- Мне нужны нетронутые образцы ранней жизни. Вера вернула робота в отсек. Они отправились дальше. Время шло. Пейзаж медленно уходил назад. Когда-то такая медлительность повергла бы его в ужас... Линдсей снова вспомнил Царицын Кластер. Порой его тревожило, что отчаяние и страдания там так мало для него значат. ЦК умирал, вся элегантность его раскисла, обратившись в грязь; тонкое, сложнонастроенное равновесие нарушилось, разлетелось на куски, брызнувшие по всей Схизматрице, словно семена. Будет ли злом с его стороны -- соглашаться на смерть цветка ради семян? Конечно, нет. Человеческая жизнь больше ничего не значила для него. И желал он только оставить след своей воли, донести ее свет сквозь зоны до едва пробуждающегося мира и оживить его бесповоротно. А после... пусть идет как идет. -- Вот оно, -- сказал Пилот. Место наконец было найдено. Корабль опустился на дно. Вокруг повсюду произрастала жизнь -- целые джунгли, полностью пренебрегшие солнцем. В лучах прожекторов робота крутые шероховатые стены долины сверкали ярчайшим цветным одеянием: алым, мелово-белым, золотисто-охряным, обсидиановым. Трубчатые черви -- выше человеческого роста -- колыхались на склонах, точно бамбуковые рощи. Скалы были усеяны моллюсками, разевавшими белые раковины, демонстрируя кроваво-красную плоть. Пульсировали багряные губки; глубоководные кораллы распустили густые ветви, украшенные драгоценными камнями полипов. Живая вода поднималась из глубин долины. Расщелина, покрытая окислами металлов, испускала горячие серные облака. Дно морское кипело. Бурлящие пузыри пара мерцали сквозь бактериальную дымку. На бактериях держалось все. Именно они -- первое, основное звено пищевой цепи. Они путем хемосинтеза извлекли энергию из самой серы, презрев солнце ради произрастания в тепле Земли. Да, в черной, горячей тьме долины жизнь била ключом. Сам камень казался живым -- гирлянды пористых глыб, занесенные илом трещины, змеящиеся черно-красные языки застывшей лавы, зеленоватые, фаллически вздымающиеся столбы изверженных минералов. Мертвенно-бледные крабы с лапами в человеческую руку длиной беззаботно пересекали склоны. Угольно-черная глубоководная рыба, разжиревшая от щедрот природы, неспешно плыла сквозь чащу трубчатых червей. Ярко-желтые медузы, словно срезанные цветы, колыхались в водоворотах бактериального бульона. -- Все, -- выдохнул Линдсей. -- Все берем! Вера сбросила очки. Глаза ее застилали слезы. Она дрожала, обвиснув на ремнях кресла. -- Ничего не вижу, -- хрипло сказала она, протягивая Линдсею пульт. -- Пожалуйста... Это -- твое право. Утвердив очки на носу, Линдсей погрузил пальцы в щели пульта -- и разом оказался посреди всего этого морского великолепия. Сканеры робота поворачивались из стороны в сторону, повторяя движение головы. Вытянув вперед манипуляторы и выпустив геноотборные иглы, он двинулся к ближайшей колонии трубчатых червей. Над шеренгами белых, толщиной в запястье стволов листва их колебалась на развевающихся ветвях -- перистых, красных, по-женски элегантных. И им вода дарила жизнь. Белые стебли их были облеплены панцирными -- маленькими крабиками, усоногими раками, бахромчатыми зелеными и голубыми червями, а вокруг пастельно светились медузы... Из джунглей, плавно огибая стволы, появился хищник -- черная как смоль глубоководная рыба в ногу длиной, плоская, словно угорь. По бокам ее тянулись полосы фосфоресцирующих пятен. Привлеченная светом, она бесстрастно приблизилась к роботу. Бледно мерцала усеянная зубами пасть, позади головы с огромными выпуклыми глазами мерно пульсировали жабры. -- Вот ты, -- обратился к ней Линдсей, -- тебя вконец достали, вынудили отступить в бесплодные глубины -- и смотри, что ты нашла. Роскошную экосистему. Добро пожаловать в Рай, бродяга. С этими словами он протянул к рыбе манипулятор. Из него выскочила длинная игла и, коснувшись рыбы, спряталась. Рыба, внезапно вспыхнув золотым и зеленым, сверкнула -- и исчезла. Линдсей двинулся в лес, касаясь иглой всего, что видел, и забирая образцы бактерий сквозь мягкие всасывающие фильтры. За полчаса он заполнил образцами все капсулы и повернул к кораблю за новой их порцией. Тут-то он и заметил, как что-то отделилось от обшивки. Вначале он решил, что это просто игра света, рябь солнечных зайчиков. Но оно двинулось к нему -- зыбкое, без образа и формы, желеобразное зеркало, серебряный мешочек, наполненный жидкостью. Он услышал крик Веры: -- Присутствие! Видишь? Присутствие! Оно плыло, толчками, словно амеба, уходя в джунгли. Линдсей поспешно надел очки и взялся за пульт, высветив присутствие прожекторами робота. Бесформенная поверхность существа бриллиантом засияла среди кораллов и раковин. -- Пилот, ты видел? -- спросил Линдсей. Пилот развернул корабль, чтобы изучить странное явление маршрутными локаторами. -- Вижу что-то такое... Отражает на всех частотах. Странная штука. Возьми образец, Линдсей. -- Оно не здешнее. Прилетело с нами. Я видел -- оно прицепилось к обшивке. -- К обшивке?.. И перенесло открытое пространство? И нагрев при входе? И вот это давление? Не может этого быть. -- Не может? -- Не может, -- заверил омар. -- Будь такое на самом деле, я не пережил бы того, что я -- не оно. -- Оно наконец показалось! -- воскликнула Вера. -- Потому, что мы здесь! Видите? Видите? Танцует! Она засмеялась. Существо покачивалось над одной из дымящихся расщелин; оно стало площе и словно купалось в обжигающей струе под немыслимым давлением. Горячие пузыри струились под его зеркальное брюхо, легко и беспрепятственно скользя по телу существа наверх. Затем оно скомкалось в неровный шар и, словно струйка жидкости, быстро скользнуло в крохотное отверстие, откуда исходило тепло. -- Ничего не видел, -- сказал омар. -- Я не видел, как оно скользнуло туда, внутрь! Может, нам пора? То есть, может, попробовать от него уйти? -- Нет, -- сказала Вера. -- И верно, -- с дрожью согласился Пилот. -- А то еще разозлится... -- Но вы видели? -- не переставала удивляться Вера. -- Оно же наслаждалось! Оно тоже понимает, что здесь -- Рай! -- Она дрожала от возбуждения. -- Абеляр! Когда-нибудь -- там, на Европе, -- все это будет нашим! Трогай, щупай, дыши водой, нюхай, пробуй на вкус! Хочу! Хочу быть там, как присутствие... -- Она дышала тяжело, лицо сияло от счастья. -- Абеляр... Если бы не ты, я никогда бы... Спасибо тебе! И тебе спасибо, Пилот! -- Ага... Ну да, конечно, -- неспокойно прожурчал Пилот. -- Линдсей, а робот? Оно с ним сюда не проберется? Линдсей улыбнулся: -- Не бойся, Пилот. Оно оказало тебе услугу: ты видел его возможности, и теперь тебе есть к чему стремиться. -- Но ведь какая мощь... Словно Бог... -- Значит, у нас неплохая компания. Линдсей ввел робота в отсек, выгрузил в специальные, под давлением, контейнеры генетические капсулы, перезарядил манипуляторы и снова взялся за работу. Присутствие появилось сбоку от робота, внезапно вырвавшись из другой трещины. Оно приближалось, явно разглядывая его. Линдсей помахал манипулятором, но оно не отвечало и вскоре, выскользнув из-под лучей прожекторов, растворилось в темноте. Местных обитателей робот не пугал. Управление переняла Вера. Мягко раздвигая стебли трубчатых червей, она забирала все, что могла. Робот прошел оазис по всей длине, ощупал все его расщелины. Затем им повезло найти место, где из донной расселины вырывался совсем, видимо, новый горячий ключ, сваривший заживо колонию существ, сгрудившихся над нависающим карнизом. Мертвые твари послужили хорошей приманкой для стервятников; кроме того, из их внутренностей удалось получить пробы кишечных и гнилостных бактерий. Коллекция их не могла быть полной -- оазис был слишком богат для этого, -- однако полноты успеха такое обстоятельство не умаляло. Ни единое земнорожденное существо не сможет жить в чужих водах Европы в неизменном виде. Ангелы Европы, жизнелюбивые, должны будут, унаследовав эти генетические сокровища, разобрать их на части и сотворить новые существа для новых условий. А местные -- лишь модели, архетипы для нового творения, где искусство и целенаправленность заменят собою миллиарды лет эволюции. Разгружая робота в последний раз и поднимаясь к поверхности, они не замечали присутствия. Но Линдсей не сомневался, что оно с ними. Только во время подъема он почувствовал, как устал. Он ощущал всю непомерную тяжесть самоуверенно взятой на себя задачи гораздо острее своих спутников, шейпера и бронированного механиста. А кто он, собственно говоря, такой, чтобы дерзать на подобные вещи? Свет притягивал его, он и тянулся к свету, словно растущее дерево, тянул слепо свои листочки к непонятному сиянию. А теперь наступила пора плодоносить, и он был рад этому. Но дерево умирает, если подрубить корни, а его, Линдсея, корни -- человеческое начало. Он принадлежит плоти и крови, жизни и смерти, но никак не имманентной воле... Дерево черпает силу из света, но само светом не является. И жизнь, будучи чередой перемен, не есть перемена. Перемена скорее смерть. Впереди наконец показалась освещенная солнцем поверхность океана. Пилот, исторгнув из вокодера радостный электронный вой, врубил маршевые двигатели. Вода вокруг взорвалась облаками пара; на поверхности образовался кратер. В несколько секунд корабль разогнался до одного "маха" и пошел быстрее. Ускорение вдавило их в сиденья. С трудом подняв голову, чтобы посмотреть на видеопанель, Вера вскрикнула: -- Небо! Голубое небо! Стеной над миром! Пилот, пространства! А море приняло и поглотило силу обрушившегося на него удара -- так же, как оно поглощает все и вся. Неотеническая Культурная Республика 08.08.86 Жизнь развивается через подвиды. Над Марсом возник Терраформ-Кластер, расколовший монотонность оранжевых пустынь облаками пара, зеленью и голубыми зародышами морей. Венера перестала быть Планетой Смерти; в ее обжигающем, изъеденном кислотой небе повисли кружева нормальных, честных облаков. В моря Европы с плеском опустились ледовые корабли со свежевыведенными в лабораториях тварями водными, чтобы растаять в теплых глубинах. Великое Красное Пятно Юпитера раскалывалось, выпуская необычные расплывчатые тучи красного криля -- крохотных созданий, собирающихся в косяки и стада, превышающие объемом Землю. А на Неотеническую Культурную Республику из чудовищного корабля высадился Абеляр Линдсей. Он двигался в невесомости легко и изящно, с бессознательной грацией предельного возраста. Однако ж, спускаясь по пандусу в цилиндрический мир, мимо отелей и сувенирных лавок, он все тяжелее и тяжелее опирался на голову сопровождавшего его приземистого робота. Так они добрались до уровня земли, глухих зарослей, где древние деревья словно бы выстроились для церемониального марша. Здесь бочкообразная робоняня, кольнув лишенную нервов плоть его ноги, взяла кровь на экспресс-анализ. Медленно шли они по усыпанной листьями дорожке, и машина на ходу делила кровь на фракции, осмысливая полученные данные. В Республике стало заметно теплее. Тишину нарушал лишь птичий щебет. Отраженные солнечные лучи, падая сквозь листву деревьев, зайчиками пятнали дорожку. Местные неотеники в нарочито древних облачениях отдыхали на источенных лишайниками каменных скамьях, а их подопечные, сенильные шейперы и безнадежно устаревшие механисты, бестолково толклись в лесу. Линдсей остановился, хватая ртом воздух; скрытая под темно-синей курткой биокираса помогала грудной клетке и легким. Мешковатые брюки и жесткие ортопедические ботинки скрывали протезы, привязанные к его отслужившим свое ногам. Над головой, около центра мира, легонький самолетик извергал на густую зелень вершин деревьев длинную струю серого кремационного пепла. К нему никто не подошел. Кальмар и морской черт, вышитые на рукавах куртки, обозначали его принадлежность к Орбитал-Европе, но он прибыл инкогнито. Кое-как отдышавшись, Линдсей направился к усадьбе Тайлеров. К Константину. Усадьба заметно разрослась. За стеной, покрытой плющом, возникли новые строения -- комплекс богаделен и психиатрических лечебниц. Многие годы, невзирая на все усилия презервационистов, внешний мир неуклонно просачивался внутрь. Главный доход Республики приносили клиники и похороны; тем, кто еще может вылечиться, -- лечение, а прочим -- спокойный переход в мир иной. Линдсей пересек двор первой клиники. Группа Кровавых братьев грелась на солнышке, с животной терпеливостью ожидая обновления кожи. Следующий участок занимали двое молодых структуристов в окружении охранников. Почти соприкасаясь асимметричными головами, они чертили прутиками по песку. Один из них на мгновение поднял взгляд. В глазах юноши не было ничего, кроме леденящей, предельно лараноидальной логики. Опрятные смотрители-неотеники проводили Линдсея в ворота усадьбы Тайлеров. Маргарет Джулиано давно была мертва. В новом директоре Линдсей узнал одного из ее