светло, главное, никуда не спрячешься. Да что говорить!.. Мы как братья с ним, два года... Он умолк, резко опустив голову, и все на минуту замолчали. Разговор так внезапно вышел за рамки литературного обсуждения, что Вадим растерялся и не знал, что ему надо говорить. - Ты его переделай, Семен, как советуют, - сказал Балашов. Шамаров покачал головой: - Нет, не стану переделывать. - И добавил тихо и твердо: - Что хотелось, то и написал. И Вадим понял, что убеждать Шамарова переделывать рассказ бесцельно, да и не нужно. Перед ним был человек, который вовсе не собирался быть писателем. Он написал о том, что могло бы быть и как ему хотелось, чтоб было. - А вообще вы собираетесь писать? Учиться этому? - спросил Вадим. - Учиться? - Шамаров недоверчиво усмехнулся. - Это изолятор поставить - научишься, а книги писать разве научишься? Тут учись не учись, а все равно гений нужен. Гений или талант, что-нибудь одно. Вот Максимов, возьмите, - он кивнул на одного из парней, - любую вещь вам нарисует, а меня хоть сейчас убей, я и собаки не нарисую... Когда занятие кончилось, - было уже около одиннадцати, - к Вадиму подошел Балашов и поблагодарил от лица всех кружковцев. Вадима окружили, спрашивали, кто проведет занятие в следующий раз и о чем будет лекция. Вадим был взволнован: он чувствовал, что сегодняшнее занятие в общем всем понравилось, несмотря на такое неудачное начало. И ему захотелось сказать, что следующий доклад он наверняка сделает лучше, намного интересней, гораздо интересней. - Доклад у меня, конечно, вышел не блестящий, - сказал он, улыбнувшись смущенно. - Ну... короче говоря, первый блин комом. В следующий раз, я думаю, лучше будет. Ребята, окружившие его, заговорили хором, улыбаясь сочувственно и понимающе: - Да что вы, Вадим Петрович! - Понятное дело... - Все нормально, чего там!.. - Конечно... - Ну, пусть будет по-вашему! - сказал Вадим и рассмеялся облегченно, весело. - Это я так, про себя подумал. На улицу вышли большой группой, но пока Вадим дошел до метро, у него остался только один попутчик - самый юный член литературного кружка, Игорь Сотников. Он молча и независимо шагал рядом с Вадимом и долго не решался вступить в разговор. Вадим заговорил сам и узнал, что Игорю скоро будет шестнадцать лет, что два месяца назад он окончил ремесленное училище и теперь работает фрезеровщиком и учится в восьмом классе вечерней школы. Кроме того, Вадим узнал, что Игорь больше всего любит читать научную фантастику и особенно понравился ему роман Уэллса "Машина времени". - Знаете, я прочел ее и всю ночь спать не мог, - сказал Игорь, оживившись. - Вот бы построить такую машину! Сила! - А что бы ты сделал с такой машиной? - спросил Вадим. - Я бы, знаете, поехал сначала недалеко. Лет на пять вперед. - Что ж, желание скромное. - Да, скромное, но очень меня интересует, - сказал Игорь серьезно. - Мы за городом живем, по Павелецкой дороге. И вот я слышал доклад, какой наш поселок станет через пять лет. Во-первых, это будет уже город. Во-вторых, у нас построят новый театр, два кинотеатра, стадион на восемь тысяч мест. Новый мост еще. Ну там скверы, деревья - это я уж не считаю. Меня, главное, стадион интересует. Вот, а потом... - Он вздохнул. - А потом я бы в коммунизм поехал! - Ну, если б ты попал в коммунизм, ты бы, наверно, оттуда и не вернулся? А? - спросил Вадим, улыбнувшись. - Что вы! - Он засмеялся. - Обязательно вернулся бы. У меня же тут мать и сестра при социализме. И все ребята... Они уже спустились по эскалатору и шли вдоль перрона подземной станции. Как всегда, в этот вечерний час людей было немного: волна москвичей, возвращавшихся с работы, прокатилась здесь несколько часов назад, а из театров, из концертных залов люди еще не вышли. Редкие пассажиры прогуливались в ожидании поезда по просторному, зеркально блестящему залу, сидели на мраморных скамейках. Аккуратная красивая девушка в красной форменной фуражке медленно, точно отдыхая, шла по самой кромке перрона и внимательно разглядывала свои новые туфли. - Конечно, Герберт Уэллс был талантливый, выдающийся писатель, - сказал Вадим. - Но, между прочим, на его "Машине времени" ты бы не очень далеко уехал. И скорее назад, чем вперед. Он пытался заглянуть в будущее на много сотен лет вперед, а на самом деле не видел далее того, что через десять лет будет. Он, например, не верил, что мы сможем построить метро. Говорил, что для нас, большевиков, это неисполнимая, фантастическая затея. А мы построили. И далее при его жизни. - А он не верил? - спросил Игорь изумленно и с некоторым разочарованием. - Вот это да... Мне, между прочим, тоже все время казалось, что этот изобретатель уехал на своей машине не вперед, а назад. Ведь он должен был приехать в коммунизм, а попал в какую-то древнюю Грецию, даже еще хуже... Полтора года назад, когда Рая Волкова была агитатором во время выборной кампании, она подружилась с одной из своих избирательниц - Валей Грузиновой, тоже студенткой и своей ровесницей. В прошлом году Валя окончила медицинский институт и теперь работала в клинике. Это была тихая, серьезная девушка, очень начитанная, хорошо знавшая театр, музыку. Рая встречалась с ней не часто, но эти встречи всегда были необычны. Они вдвоем совершали дальние загородные прогулки - в Архангельское или в Мураново, бродили по весенним полям или, глубокой осенью, по сырым, мягким от опавшей листвы лесным тропинкам. Иногда зимой Валя вдруг предлагала: "Поедем на Воробьевку, посмотрим на ночную Москву". И они садились в троллейбус, долго ехали, вылезали на пустынном шоссе у темной вышки воробьевского трамплина и смотрели на море огней внизу, беспокойное, зыблющееся, огромное... Говорили они о многом, о разном, больше всего - о людях. Им никогда не бывало скучно друг с другом. Часто Рая уговаривала свою подругу прийти на вечер в педагогический институт, но Валя никогда почему-то не соглашалась. Всегда у нее находились неожиданные отговорки, и Рая наконец примирилась с тем, что вытащить Валю на вечер в свой институт невозможно, и относила это за счет ее застенчивости и боязни незнакомых, многолюдных компаний. Вскоре по возвращении из лыжного похода Рая пошла к Грузиновым. Она обещала Вале прийти сразу после приезда и подробно обо всем рассказать. Грузиновы жили в двух смежных комнатах большой коммунальной квартиры. Отец Вали работал мастером на табачной фабрике "Дукат", мать - техническим контролером на той же фабрике. Раю встретила мать Вали, Анна Карловна, плотная, коренастая женщина с мохнатыми мужскими бровями. Она как-то странно всполошилась, прикрыла дверь и крикнула, немного шепелявя, с латышским акцентом: "Валентина, к тебе гости пришли!", потом снова распахнула дверь и пригласила Раю зайти. Из другой комнаты доносился громкий, возбужденный разговор. Мужской голос почти кричал: - Ишь, негодяй! Я еще доберусь до него, вот увидишь! И взволнованный, дрожащий голос Вали: - Отец, молчи! Это все ни к чему... - Ишь, научился! Негодяй какой... - еще раз гневно крикнул мужчина, закашлялся, умолк. Быстрыми шагами Валя вошла в комнату. Она была бледна, ее близорукие глаза смотрели растерянно. - Что с тобой? - испуганно спросила Рая, беря ее за руки. - Со мной? Ничего, переутомление. Пустяки... - Валя потрясла головой и улыбнулась через силу. - А ты прямо красавица! Цветущая, краснощекая... Это ты в походе так поправилась? - Да, было чудесно. А тебя просто не узнать... - Ну хорошо, после... Так ты приехала? Ну, рассказывай, рассказывай, Раечка! Интересно было? Рая рассказывала долго, но без увлечения, чувствуя, что пришла некстати и удерживают ее только из вежливости. А Валя слушала почти безучастно, механически переспрашивала, механически возмущалась, когда Рая хотела уйти: "Что ты! Я же слушаю, мне интересно!" Рая с тревогой чувствовала, что у подруги какое-то горе. Может быть, Валя и хотела бы поделиться с нею, но, видимо, не решалась начать, что-то стесняло ее. А самой спрашивать было неловко, и к тому же в комнате неотступно и как бы настороже присутствовала молчаливая Анна Карловна. Уже в коридоре, прощаясь, Рая сказала: - Валюша, приходи на той неделе на наш курсовой вечер! Хотя ты все равно не придешь... - А что у вас будет? - спросила Валя. - Будет очень интересно. Один наш студент, Сергей Палавин, написал повесть. Он будет читать ее всем нашим, на курсе. Ну, приди хоть разок! Увидишь Петю, ребят... - Я, может быть, приду, - вдруг сказала Валя. - Придешь? Вот умница! - воскликнула Рая обрадованно и обняла подругу. - Наконец-то она снизошла! Вот увидишь, тебе понравится. - Палавин - это, кажется, ваш персональный стипендиат? - спросила Валя. - Да, и вообще остроумный парень. Нет, вечер должен быть интересным! Много выступающих, познакомлю тебя с Петей... - А Палавин - ваша гордость, да? Светило? - Да что ты меня выпытываешь? - рассмеялась Рая. - Я тебе говорю, что будет интересно. Ты мне веришь? Вот, я тебе обещаю. Валя как-то быстро, напряженно взглянула на Раю. - Да потому что... Ты слышала, как отец кричал за стеной? Все эти слова относились к Палавину. - К кому? К Сережке Палавину?.. - Сейчас я ничего тебе не скажу. После, после, - торопливо заговорила Валя. - Я не знаю, приду ли я на ваш вечер. Я тебя хочу попросить: ты знаешь Вадима Белова? - Знаю, конечно. - Попроси его прийти ко мне. Только не сюда, а в клинику. Он знает, где это. Пусть сначала позвонит. Хорошо? - Хорошо, - кивнула Рая. - А все же... - Раюша! - Валя взяла ее за плечи и покачала головой. - Сейчас я ничего не скажу. Я должна поговорить с Вадимом, и после этого ты все узнаешь. Ей-богу, ничего интересного. Так... - она устало усмехнулась, - житейская история. Ну, до свиданья! - До свиданья, - тихо сказала Рая. На следующий день Рая еще до лекции встретила Вадима в вестибюле и спросила у него, знает ли он такую Валю Грузинову? Вадим знал такую. - Она просила тебя позвонить и зайти к ней на работу, - сказала Рая. - Причем как можно скорее. Этого, правда, Валя не просила передать, и Рая добавила последнюю фразу от себя. Ей казалось, что вмешательство Вадима каким-то образом должно помочь Вале, и чем скорее, тем вернее. - Хорошо, я позвоню, - сказал Вадим, удивившись. - А зачем, ты не знаешь? - Я не знаю. Что-то... как будто с Палавиным... Ты не в курсе? Вадим пожал плечами. Рая начала было рассказывать: - Ты понимаешь. Я познакомилась с Валентиной... - Но вдруг оборвала и, сказав быстро: - Одним словом, непременно звони ей! - отошла в сторону. Рядом с Вадимом вдруг появился Палавин. У него был вид человека, чем-то глубоко озабоченного или дурно спавшего. - Здорово, Вадим. Что это она хвостом вильнула? - Он хмуро посмотрел вслед Рае. - Обо мне что-нибудь?. Он обладал странным чутьем, странной догадливостью на этот счет. Иногда в большом зале Вадим тихо разговаривал с кем-нибудь о Палавине и вдруг замечал, что тот с другого конца зала настороженно на него оглядывается. Это было необъяснимо и всякий раз неприятно поражало Вадима. - Нет, - сказал он, - главным образом не о тебе. - У меня к тебе дело, Вадим. Идем сядем на скамейку... Да! - Палавин усмехнулся. - Во-первых, третьего дня мне звонил этот бедняга Козельский, и знаешь зачем? - Ну? - Он просил, чтобы я написал свое мнение о его работе в НСО. Написал на бумажке, а он покажет ее где-то, где собираются его бить. В каком-то институте или министерстве, что ли. Одним словом, надо было состряпать небольшую апологию и поставить несколько подписей. Как тебе нравится? - Ну и что дальше? - Мне кажется, старик спятил со страха. Надо ж додуматься! Я сказал, конечно, что не смогу этого сделать. Сказал - болен, не выхожу из дому. Он понял, все-таки умный человек, извинился. Будьте здоровы - до свиданья. Все. Ну-у, старик! - Палавин развел руками и засмеялся с веселым недоумением, как бы предлагая и Вадиму посмеяться вместе с ним. - Это все твое дело? - спросил Вадим, помолчав. - Да нет, это эпизод... - И Палавин так же ненатурально откашлялся. - А дело такое: хочу взять твои выписки из лекций Козельского и конспекты Фокиной. - Зачем? - Думаю подготовить выступление на открытом учсовете. - Это о Козельском? - Да. О Козельском, так сказать, посмертно, а вообще - о формализме, космополитизме и всем прочем. В марте это. - Знаю. Я готовился и сам буду выступать. - Ты будешь? Да зачем тебе? - изумленно спросил Палавин. - Козельского и так прогнали к свиньям. Ведь дело-то сделано! У тебя узкая критика, а я собираюсь говорить шире, привлечь все последние материалы из газет... - Конспектов я не дам, - неожиданно грубо сказал Вадим. - Это не твое дело выступать о Козельском! - Как, то есть, не мое? - Вот так. Ты защищал его на собрании, защищал его в НСО, а он устраивал тебе стипендию... - Он устраивал мне стипендию? - Не он, так не без его участия! - Стипендию мне дали в феврале, когда он уже пускал пузыри. Дурак ты! - Был дураком - хватит! Они оба вдруг вскочили на ноги и стояли друг перед другом, словно собираясь драться. - Ты очумел, наверно, - сказал Палавин, нервно усмехаясь. - Мне надоело смотреть на твои цирковые вольты! Ясно тебе? - крикнул Вадим в бешенстве. - Когда Козельский был тебе нужен, ты ходил перед ним на полусогнутых! А теперь положение изменилось - и ты норовишь первый пихнуть его к свиньям. И здесь подзаработать! - Идиот, что ты кричишь на весь институт? - злобно зашипел Палавин. - Я имею больше прав выступать, чем ты... - Никаких прав ты не имеешь! - Больше, - повторил Палавин. - Ты только грохочешь попусту, донкихотствуешь, а я работаю! - Да, и усердно работаешь - для себя. Для своей выгоды. Палавин посмотрел на Вадима в упор. - Ты еще вспомнишь эти слова, Белов, - сказал он негромко и ушел не оглядываясь. Вадим смотрел ему вслед, сжав кулаки и взволнованно улыбаясь. Он испытывал чувство внезапного, еще не вполне осознанного облегчения. 23 Два дня Лена Медовская не появлялась на лекциях. Никто не знал, что с ней. Наконец она пришла и сообщила, что была занята переездом на новую квартиру. В этот же день Вадим получил приглашение на новоселье. Вчера была взрослая компания, а сегодня Лена приглашает молодежь. Из института будут только трое: он, Сережа Палавин и Мак Вилькин. Больше ей никого не хочется звать, потому что "все время одни и те же, одни и те же - в конце концов это скучно. Самые интересные люди могут надоесть, если их видишь каждый день". А будет один юноша, Гарик, из консерватории, один из театрального училища, школьные подруги Лены, ее двоюродный брат... Она сыпала именами, говорила о каких-то незнакомых людях - Вадим слушал рассеянно. За последнее время между ними установились безмятежные, деловые отношения. Внешне это выглядело так, будто вновь вернулся первый курс, когда они были друг для друга обыкновенными товарищами по учебе. И это, кажется, устраивало обоих. Вадим не стал спрашивать у Лены, почему она в тот день не приехала на Белорусский вокзал. Она сама подошла к нему объясняться, сказала, что в последний момент ее не пустила мама, потому что Лена только-только оправилась после гриппа, и как она маму ни упрашивала - все было бесполезно. Извинялась Лена очень жалобно. Вадим простил ее легко - все это его попросту перестало интересовать. И так же спокойно, трезво он обдумывал теперь ее приглашение. Он понимал, почему она пригласила только троих. Это будет особенный вечер - букет поклонников, новоселье кумира. Ну что ж, пускай потешится. Зато любопытно взглянуть на других, и на Палавина в этом букете. Можно пойти, а можно и не идти. - Я не обещаю, Лена, - сказал он. - Если будет время, приду. У меня сегодня важное собрание на заводе. - Опять завод! - Она досадливо поморщилась. - Одним словом, я жду тебя. Постарайся, Вадим! Она дала ему адрес. Телефон им уже поставили, но еще не включили... Занятия литературного кружка в этот день происходили в комитете комсомола. Обсуждали волновавший всех вопрос - об издании комсомольского журнала. Решили назвать его "Резец", и это споров не вызвало. Зато разгорелись споры о том, будет ли журнал чисто литературный или же литературно-производственный. - Если это заводской журнал, значит, он и должен быть заводским! - говорил Балашов, решительно взмахивая ладонью. - Значит, он должен, как и всякий цех, работать на заводскую пятилетку. - Да зачем нам эта стенгазета? - спорил с ним упрямый Валя Батукин. - Есть ведь одна многотиражка, хватит! Все равно нам с ними не тягаться... В разгар спора вдруг пришел редактор заводской многотиражки. - Я принес вам подходящий материал для первого номера, - сказал он, вынимая из кармана конверт. - Это прислали нам в редакцию. Прочтите вот и разберитесь. Балашов стал читать письмо вслух. Писал в редакцию молодой кузнец Солохин. Он придумал приспособление, позволяющее одновременно отковывать сразу шесть деталей, что ускоряет втрое весь процесс. В Бриз - бюро рационализации и изобретений - к приспособлению Солохина отнеслись как бюрократы, признали неэффективным. А технолог кузнечного цеха считает как раз наоборот: идея приспособления очень верная и очень даже эффективная. - Ну как, Валентин, будем это печатать? - спросил Балашов. - Или, может, не стоит? Может, твои "трели-дрели" важней? - Печать надо, конечно... мало что... - пробормотал Батукин, нахмурясь. - Только надо еще разобраться, вот что! Проверить надо, а не так это - с бухты-барахты... Было решено сейчас же послать кого-нибудь в кузнечный цех, так как Солохин работал сегодня во вторую смену. Вадим никогда не бывал в кузнечном цехе и вызвался пойти вместе с Балашовым. Лишь только он переступил порог цеха, его оглушил невероятный, все покрывающий грохот. В лицо пахнуло теплым паром и запахом раскаленного металла. Огромные пневматические молоты и многотонные прессы, похожие на мезозойских чудовищ, высились по обеим сторонам просторного помещения и неутомимо громыхали, сотрясая пол. Красные отблески горели на их металлических суставах. Люди рядом с ними казались маленькими и бесстрашными. Вадим видел, как человек в легкой спецовке хватал длинными клещами огнедышащий, нежно-оранжевый брусок и подкладывал его под боек молота. Нажимая правой ногой на педаль, человек заставлял молот с легкостью расплющивать кусок металла. Иногда он придерживал ногу, и черное, тупое рыло бойка повисало в неподвижности, словно прицеливаясь, и затем вновь начинало методично подскакивать. Брусок расплевывал вокруг себя огненные брызги, но быстро смирялся, темнел и приобретал нужную форму. Тогда человек снимал его клещами и отбрасывал небрежно в сторону. Готовые поковки лежали горой - медно-фиолетовые, отливающие фазаньим крылом. Солохин заканчивал обработку детали - он стоял, чуть согнувшись, расставив ноги, и крепко держал клещами тонкий брус. При каждом ударе молота руки его вздрагивали и на мгновение ожесточенно кривился рот. Когда он подошел и поздоровался, Вадим разглядел, что его курносое худощавое лицо все в поту, волосы налипли на лоб русыми завитками. Солохин обрадовался, узнав, что комитет комсомола решил ему помочь, и показал макет своего приспособления. - Завтра к главному инженеру пойду, - сказал Солохин. - Я из Бриза всю душу выну, а они мне сделают. Потому, если я что решил - все! - Он с решимостью рубанул в воздухе ладонью. - Или грудь в крестах, или голова в кустах. - Ладно, ты давай завтра, а мы сегодня сходим, - сказал Балашов. - Мы это дело размотаем, я тебе обещаю! Идемте, Вадим Петрович! В бюро рационализации их принял пожилой, лысоватый инженер, рисовавший за столом акварелью какую-то диаграмму. Они представились как сотрудники журнала "Резец", заинтересовавшиеся изобретением Солохина. Инженер несколько смутился. Он не слышал о таком журнале и решил, очевидно, что это какое-то неизвестное ему техническое издание. - Видите ли, товарищи... - начал он, покашливая и глядя под стол. - Солохин не совсем изобретатель. Простой малый, кузнец, но, конечно, не лишенный смекалки. Именно таких людей мы и должны поддерживать, не так ли? Я понимаю ваш интерес. Но дело, видите ли, такого порядка... Инженер начал долго, обстоятельно, скучным голосом и все еще глядя под стол, рассказывать о сущности идеи Солохина, говорил, что в ней "что-то" есть, но она далеко еще не разработана. А Бриз нисколько не отвергает ее, но так как сейчас все отделы целиком заняты оснасткой пятого цеха, продвинуть приспособление нет никакой реальной возможности. - Но вы должны были по крайней мере дать положительное заключение, - сказал Балашов, угрюмо глядя на диаграмму. - У вас есть какое-нибудь заключение? - Пожалуйста, - инженер покопался в столе и вытащил лист бумаги. - Здесь в общих чертах. Несколько бегло. Он протянул бумагу почему-то Вадиму, и тот стал читать вслух: - Так... "Державка для отковки деталей КБ-20 в настоящем виде не отвечает идее рационализации процесса. Экономический эффект возможен лишь при коренной технической переработке... Основная идея представляет некоторый интерес, хотя в общем не нова". Это вы называете положительной оценкой? - В некотором роде. Видите ли, вы не знакомы с оценками других изобретений... - Мы видим одно, - сказал Балашов, - что Солохин был прав, когда назвал вас бюрократами. Парень старается, думает над своей работой, а вы так, за здорово живешь, отмахиваетесь от его предложения. Комсомольская организация этого не допустит! Инженер изумленно поднял брови. - Простите, какая комсомольская организация? - Комсомольская организация нашего завода. Не допустит. Говорю вам ответственно. - Позвольте, вы же... представители журнала? - Да, комсомольского журнала "Резец". В первом номере - он скоро выйдет - вы сможете прочесть про себя. И Солохина мы будем защищать всемерно. Инженер, видимо, почувствовал облегчение. Он откинулся на спинку стула и даже улыбнулся. - А я вас принял, понимаете... Что же вы, молодые люди, мистифицируете? - проговорил он, оживленно потирая лысину. Затем снова придвинулся к столу, взял кисточку и сказал уже другим тоном: - Так вот, молодые люди. Вот так. Ничего сделать не могу. - Так-таки ничего? - Нет. Я вам десять раз объяснял: приказ директора, отделы загружены. Можете писать что угодно, это дела не изменит. Только оконфузитесь с вашим первым номером. Вот так. Он обмакнул "кисточку, снял с нее ногтем волосок и нагнулся к диаграмме. - Увидим, кто оконфузится, - сказал Балашов угрожающе. - Мы сейчас же идем к директору! - Пожалуйста, - кивнул инженер. - Это как вам угодно. - Самоуспокоился и сидит себе, рисует картинки. Консерватор! - выйдя из Бриза, возмущенно сказал Балашов. Они направились в заводоуправление. Секретарша сказала, что директор в министерстве и сегодня уже не придет. Раздосадованные, они вернулись в комитет комсомола. Все кружковцы уже разошлись, и в комитете был один Кузнецов. Выслушав Балашова, он сказал, что завтра сам пойдет к директору. - Жаль, что Анатолий Степанович ушел от нас в главк. С ним бы мы всегда договорились, - сказал Балашов, вздохнув. - А новый, шут его знает... - Кто это Анатолий Степанович? - спросил Вадим. - Да директор прежний, в том месяце ушел. А теперь с другого завода прислали. Медовский какой-то. - Медовский? - насторожился Вадим. - А как зовут? - Константин Иваныч. Так, по внешности - суровый мужчина. "Неужели отец Лены? - думал Вадим. - Она - Елена Константиновна. И отец ее какой-то крупный инженер. Да, возможно!" Он посмотрел на часы - двадцать минут десятого. Ехать, не заходя домой? С портфелем, не переодевшись? Да, так и ехать. В этом даже есть смысл... Вадим поднялся в лифте, в котором стоял еще сладкий запах лака, на пятый этаж и вышел на площадку. Еще за дверью он услышал звуки рояля и оживленный шум голосов. На его звонок кто-то сейчас же побежал по коридору открывать. Это была Лена - в вечернем шелковом платье, очень длинном, по последней моде. Она вся блестела с ног до головы: блестели ее лакированные туфельки, блестело платье, сверкала гранатовая брошь на груди, радостно блестели ее карие глаза и яркие влажные губы. - Наконец-то! Вадим, отчего так долго! - громко воскликнула она, энергично снимая с него шапку и отбирая портфель. - Раздевайся! Нету места? Прямо наверх клади... вот так. Мы уж тебя ждали, ждали... Подойдя к нему ближе, она спросила тихо: - Отчего ты не переоделся? - Я прямо с завода. Домой не заходил. - Ну ничего, пустяки... Идем! Взяв Вадима за руку, она повела его за собой. Вадим прошел через коридор в большую комнату, где за столом сидело человек двенадцать гостей. Судя по столу, нельзя было сказать, что здесь особенно мучились ожиданием Вадима. Трапеза заканчивалась - кто-то уже играл на рояле, за столом шумно и вразнобой разговаривали, с тем особенным удовольствием, с каким разговаривают сытно закусившие люди; мужчины курили, а девушки жевали конфеты. Лена представила Вадима: - Вадим Белов, тоже будущий педагог и наш общий друг. - "Наш общий друг" измучил нас "большими ожиданиями", - отозвался Мак Вилькин и улыбаясь помахал Вадиму рукой. Все одобрительно рассмеялись. - Вадим, кстати, давнишний друг Сережи Палавина. Они учатся вместе с самого детства, - сказала Лена, но Палавин как бы пропустил слова ее мимо ушей и продолжал разговаривать со своей соседкой. - Да, с детства, - сказал Вадим, чтобы сказать что-нибудь. Лучезарно улыбаясь, Альбина Трофимовна предложила Вадиму место за столом. Его заставили выпить штрафной бокал вина. Альбина Трофимовна суетилась вокруг него, предлагала различные угощения и обставила его блюдами со всего стола. Гости уже поднимались, и Вадим чувствовал себя неловко. Пожевав какой-то снеди и выпив еще вина, он встал и подошел к Маку. - Что, старик, скучаешь? Нет шахматистов? Мак презрительно надул губы: - Шахматы и вино? Нонсенс. Я наблюдаю... Вадим тоже принялся наблюдать. Незнакомых мужчин было двое - тот самый обещанный Гарик из консерватории, учтивый пышноволосый молодой человек, называвший Лену Еленой Константиновной, и двоюродный брат Лены - щеголеватый лейтенант ВВС, сидевший со скучающим видом на диване и непрестанно куривший. Девушки не показались Вадиму сколько-нибудь интересными, по крайней мере на первый взгляд. Самой яркой, вызывающе красивой среди них была Лена. Палавина окружало несколько девушек, и он пересказывал им номера из "капустника". Девушки восторженно хохотали и хлопали в ладоши. Кто-то завел патефон, но пластинки крутились впустую - желающих танцевать пока не было... Вадим во всяком случае не испытывал ни малейшего желания танцевать... Ему не терпелось знать, дома ли Медовский. Лена предложила ему посмотреть квартиру. Он ходил по просторным комнатам, пахнущим свеженатертым паркетом и с еще редкой мебелью, старательно раздвинутой по стенам, как это всегда бывает при переезде на новые, большие квартиры, и не вдумываясь поддакивал оживленным объяснениям Лены. Она заставляла его выдвигать стенные шкафы, вертеть оригинальные дверные замки, дергать шнурки форточек, которые открывались легко и бесшумно, пускать горячую воду в ванной и даже бросить окурок в мусоропровод на кухне. Да, квартира была чудесная, но Вадима интересовало одно: где же ее хозяин? Наконец Лена приоткрыла дверь в одну из комнат - Вадим увидел письменный стол с зеленой настольной лампой, книжные шкафы, блеснувшие тисненым золотом корешков. - А это кабинет папы, - сказала Лена и закрыла дверь. Для Вадима это прозвучало: "Папы дома нет", и он чуть было не спросил: "А когда же он придет?" Весь вечер показался ему вдруг ненужным. Он почувствовал усталость и решил, что скоро уйдет домой. Если Медовский не явится через полчаса, он уйдет домой. Когда Вадим вернулся в столовую, там было все по-прежнему. Так же бессмысленно крутились пластинки - их лениво, не поднимаясь с дивана, ставил одну за другой лейтенант ВВС; так же разглагольствовал, занимая гостей, Сережка Палавин. Небрежно сидя в кресле и жестикулируя трубкой, он рассказывал какие-то анекдоты, смешные случаи из институтской жизни, изображал в лицах профессоров. Чего бы ни касался разговор, он сейчас же вступал в него, овладевал вниманием и высказывался остроумно, веско и категорично - как будто ставил точку. Вадим наблюдал за ним со все растущим чувством враждебности. Все эти остроты и анекдоты казались ему пошлыми, убогими, потому что были давно известны, давно надоели, но здесь они, очевидно, были в новинку, и слушательницы Палавина встречали их с благоговейным, восторженным визгом. Наконец Альбина Трофимовна решила, что несколько нетактично развлекаться одним Палавиным и оставлять в тени других молодых людей. Они безусловно побеждены, но надо иметь снисхождение и соблюдать законы гостеприимства. Уловив паузу, когда Палавин набивал трубку, она плавно переключила разговор: - Кстати, вот Сережа заговорил об искусстве... Вы не видели, как Гарик сделал Леночкин портрет? Никто не видел, и все выразили желание немедленно увидеть. - Альбина Трофимовна! Прошу вас! - умоляюще заговорил Гарик. - Это же не готовая вещь, эскиз... Ну я вас прошу! Но Альбина Трофимовна была неумолима и сейчас же принесла из соседней комнаты нарисованный пером портрет Лены в деревянной рамочке. - Не правда ли, очень удачно? - сказала она, поднося портрет к лампе. - Особенно нижняя часть лица. Не правда ли? Все закивали, и Палавин авторитетно высказался: - Недурно. Хотя и видно, что вещь не закончена. - В жизни, конечно, Лена лучше, - сказал молчаливый летчик, впервые поднявшись с дивана. - Так ведь то в жизни, Николай! - сказала Альбина Трофимовна улыбаясь. - Ты забываешь, что в жизни все лучше! Не правда ли? И все согласились с Альбиной Трофимовной и тоже улыбнулись. Вадим посмотрел на художника, который стоял в стороне, несчастно покраснев и закусив губы, и подумал, что он, должно быть, неплохой и добрый парень. - У нас здесь столько талантов, - сказала Альбина Трофимовна. - Сережа пишет, Гарик музыкант и художник. Вадим будет ученым... - Вадим тоже прекрасно рисует, - сказала Лена. - Может, даже лучше Гарика! - Вот чудесно! Тася танцует, Леночка поет немножко, Мак, я слышала, увлечен шашками. А Николай у нас физкультурник, борец... - Не борец, а десятиборец, тетя Бина, - сказал летчик, усмехнувшись. - Ты все такая же невежда в спорте. - Откуда же мне знать это, Коля? Одним словом, у нас Олимп, собрание муз. Не правда ли? Можно устраивать интересные вечера, концерты. Наша квартира в полном вашем распоряжении - пожалуйста, веселитесь, никто вам не помешает. Отец с утра до ночи на работе... "Это заметно", - подумал Вадим. - ...да и он ничего против не будет иметь. Он очень любит молодежь. Серьезно! Можно ведь устроить литературный вечер. Сережа почитает свои стихотворения, пьесы... - Мама, он пишет повесть. - Тем лучше. Повести воспринимаются на слух еще лучше, чем пьесы. Очень интересно! Надо уметь себя развлекать. Неужели нельзя веселиться без вина? - Что вы, что вы, Альбина Трофимовна! - театрально ужаснулся Палавин. - Мы его и в рот не берем. - Я-то знаю, как вы не берете, Сережа! - сказала Альбина Трофимовна многозначительно. - В этом я имела случай убедиться. Так что же - вам не нравится мое предложение? - Нет, я как раз присоединяюсь! Целиком и полностью, - сказал Палавин. - Мак может провести сеанс одновременной игры в шахматы, Белов расскажет что-нибудь о русском сентиментализме. Я - за! А вы, девушки? Девушки засмеялись и сказали, что они тоже "за". Альбина Трофимовна погрозила Палавину пальцем. - Сережа, бросьте шутить! Нельзя шутить целый вечер. - Мама, и нельзя поучать всех целый вечер! - сказала Лена. - Тебе как что-нибудь придет в голову, никому нет покоя. Гарик, сыграйте нам что-нибудь, а? Сыграйте Бетховена, вы же любите! Гарик послушно сел за рояль. Он играл бурно, содрогаясь всем телом, и двигал челюстью, словно беззвучно лаял. Это продолжалось довольно долго, и все слушали молча и терпеливо, с углубленно задумчивыми лицами. Вадима вдруг тронул за рукав Мак и поманил пальцем. Они незаметно вышли в коридор. - Вадим, как ты думаешь: ничего, если я уйду? - спросил Мак шепотом. - Как уйдешь? - удивился Вадим. - Не прощаясь? - Нет, с Леной я попрощаюсь. Да... Ведь это скучно, ты не находишь? Вадим, улыбнувшись, кивнул. - И вообще все это... как-то... - Мак умолк в замешательстве и вздохнул. - Все это как-то не так. Обидно, понимаешь... - Понимаю, - сказал Вадим, уже внимательно глядя на Мака. - Да, - сказал Мак и опустил голову. - Мне с самого начала не понравился этот Ноев ковчег. Гарик из консерватории, Марик из обсерватории, и еще кто-то, и еще... Главное, один Гарик пришел. А зачем я? Неужели нельзя прямо сказать? - Что прямо сказать? - Ну... не нужен, мол. И - долой. Помолчав, он проговорил тихо и с удивлением: - И кто - Палавин! Ведь он же... соломенный какой-то. Неужели она не понимает? Нет. И не поймет. Нет! - Мак убежденно тряхнул головой. - Зато я понял. Она сама такая. - Мак неуверенно взглянул на Вадима. Вадим нахмурился и отвел глаза. - И хоть я вижу ее, понимаю, а... больно, Вадим. Если ты любил когда-нибудь, Вадим, ты должен понять. Страшно, когда не любят, но еще страшней, когда видишь вдруг, что ты сам себя обманул. Все, что ты создавал в душе, тайно любовался, с каждым днем украшал чем-то новым, прекрасным, - все рушится вдруг, все, все... - Мак усмехнулся. - Что я говорю? Тебе, наверно, смешно... Я выпил немножко. Все будет хорошо. А ты не любил ее, я знаю. Никогда. Ты ведь умный мужик. А я... ну... я пошел. Уже по дому соскучился. Мак как-то беспомощно, виновато посмотрел своими близорукими глазами на Вадима, сжал ему руку изо всех сил и быстро пошел к вешалке. - Постой! - сказал Вадим. - Ты же хотел с Леной попрощаться? - Ах да! Ну, вызови ее... Мак ушел. В большой комнате продолжался музыкальный вечер. Потом потанцевали немного и гости начали расходиться. Исчезли две девушки, попрощался летчик и ушел в соседнюю комнату спать. Он был ленинградским гостем в доме у Медовских. Когда Вадим уже решил откланяться - было около двенадцати, - в гостиную вошел невысокий, широкоплечий мужчина, с круглой, совершенно серебряной головой и такими же, как у Лены, карими глазами. - Папка! - воскликнула Лена радостно. - Ты сегодня так рано? - Для Константина Ивановича это рано, - пояснила Альбина Трофимовна. - Костя, поешь, выпей вина. Молодежь тебя угощает. Медовский пожал всем руки и, стоя, выпил рюмку водки. Его простое, загорелое лицо и спокойная улыбка понравились Вадиму. - Веселитесь, товарищи. Что замолчали? - сказал Медовский, аппетитно разжевывая огурец и улыбаясь. На скулах его двигались крепкие желваки. - Считайте, что меня нет. Я еще на работе. - Ты им нисколько не мешаешь. И они тебе не мешают, Костя, - сказала Альбина Трофимовна. - Ешь, пожалуйста. Медовский посидел минут десять в комнате, послушал игру Гарика, шутливо перекинулся несколькими словами с Леной и ее подругами и, узнав, что у молодых людей кончились папиросы, выложил на стол коробку "Казбека". Затем он простился и вышел из комнаты. Вадим догнал его в коридоре: - Константин Иваныч! У меня к вам дело на две минуты. - Ко мне? Пожалуйста. Медовский пригласил Вадима в кабинет. И когда Вадим вошел в эту большую комнату, которая казалась тесной от книжных шкафов, от огромного рабочего стола, загроможденного книгами, бумагами, какими-то металлическими деталями, когда он сел в просторное, жесткое кресло перед столом, ему показалось, что он попал совсем в другую квартиру, в другой дом. Здесь даже воздух был иной, свежепроветренный, немного прохладный. - Так. Слушаю вас, - сказал Медовский, тоже садясь, но сейчас же встал и, подойдя к двери, плотно прикрыл ее. Рояль за стеной притих. - Так будет спокойней. Пожалуйста, слушаю вас. Вадим начал говорить о Солохине, и Медовский слушал молча, но глядя на Вадима все с большим интересом и удивлением. - Вы знаете, этот разговор для меня неожидан! - сказал он, когда Вадим кончил. - В самом деле! Я вас как-то связываю с Леной... Это вы, кажется, с ней однажды в театр запаздывали? Да? Помню, помню. Да, и я привык, что с Леной и с ее приятелями мы говорим обо всем на свете, но только не о серьезных делах. Тем более о делах завода. И тем более моего завода! Невероятно! - Он рассмеялся, потом нахмурился, потер пальцами глаза и сказал серьезно: - То, что вы рассказали, очень интересно. И нужно. Вот я записываю фамилию - Солохин? Со-ло-хин... Так. И завтра же выясню. Это я вам обещаю. Видите, я еще человек новый на заводе и, например, не знал, что у наших комсомольцев есть такая связь со студентами. А это замечательное дело! И давно осуществляется? - Да нет еще. Первый месяц только. - А вы расскажите поподробней. Как началось, с чего? Что уже сделано? Курите! Вадим рассказывал долго. И он и Медовский оба так увлеклись разговором, что не услышали, как прекратилась музыка за стеной, утихли голоса. В дверь заглянула Альбина Трофимовна. - И что это они тут делают? Я думала, в шахматы играют... Господи, топор можно вешать! Надымили! Медовский замахал на нее рукой. - Мы работаем, мать, работаем! Принеси-ка нам чаю. - Извините, Константин Иваныч, поздно уже. Мне пора, - сказал Вадим. - Да и вам, наверно, надо отдохнуть... - Отдохнуть?.. Да я уже отдохнул! - Медовский рассмеялся, взяв Вадима за локоть, и посмотрел на часы. - Хотя да, время-то позднее. Ну что ж, пойдемте... А с Солохиным я разберусь. Это очень важно. Мне как раз вчера парторг жаловался на Бриз. Разберемся, я вам обещаю. Они вошли в столовую. Рояль был закрыт, стол убран, и горела одна уютная настенная лампочка с матовым абажуром в виде лилии. Лена и Палавин сидели на диване и вполголоса разговаривали. На коленях у Палавина лежала раскрытая коробка конфет. - Ну-с, бал окончен? - спросил Медовский. - Но конфеты, я вижу, не кончились? - Папка, ты не представляешь, какой Сережа сладкоежка! - сказала Лена смеясь. - И курит, и любит сладкое. Удивительно, правда? - Да? - сказал Медовский. - Удивительный человек. А мне вот Вадим рассказал интереснейшие вещи. Оказывается, ваш институт, Лена, шефствует над моим заводом. И комсомольцы такую деятельность развили, - а ты мне ни слова и не сказала. - Просто, папа, случая не было. - Случая не было поинтересоваться? - Не так все это интересно, как тебе кажется! Да! - сказала Лена с апломбом. - Много шума из ничего. И вообще вся эта история нужна главным образом нашему секретарю Галустянчику, чтоб его похлопали по плечу в райкоме, напечатали где-нибудь... А у студентов своих дел по горло. - Вот как? - удивился Медовский. - А мне Вадим как-то иначе рассказывал. - Лена ведь ни разу не была на заводе, - сказал Вадим, - и говорит сейчас с чужих слов. Медовский кивнул: - Я тоже так думаю. А ведь мне обидно, что моя дочь в стороне от такого важного комсомольского дела. Я серьезно говорю. Лена пожала плечами и взяла в рот конфету. - Костя, к чему эти разговоры? - вдруг горячо заговорила вошедшая в комнату Альбина Трофимовна. - Ведь у Леночки вся жизнь впереди! И всю жизнь она будет работать, только работать. Так дай ей в эти несчастные три-четыре года, в ее студенческую пору пожить легко, без этих забот, нагрузок. Студенческие годы - это самые светлые, чудесные годы в жизни, не правда ли? А тебе не терпится! Тебе хочется сейчас же запрячь ее, повесить гири! Успеет еще, господи... - Конечно, мама правильно рассуждает, - сказала Лена, обиженно и исподлобья глядя на