то девяти сотых процента. Но положительному герою, герою-избраннику, хватает и этой великой и могучей сотой доли процента. И Митя каким-то невероятным усилием воли заставил себя поверить, что именно он и есть этот избранник, даже мысль возникла, что именно "возлюби самого себя" будет той новой заповедью, которую небеса спустят на землю. Теория выразилась на практике, его движение стало быстрым, он переходил с бега на плаванье и и ползанье, и только сбавил ход перед системой зеркал, установленной хитроумным средневековым мастером Ермаником. В районе шлюза уровень воды было явно выше уровня его головы. Митя отважно нырнул, чтобы проплыть под полуопустившимися воротами, но потянуло его куда-то в сторону, к сливу. Вынырнуть удалось только после минутного отчаянного утопания. Тут и пути-дороги назад не стало. Из-за ливня, вернее повышения уровня грунтовых вод, сработали датчики и шлюз закрылся, превратившись в стену. Митино мужество претерпело трансформацию, став из сознательного и лозунгового подсознательным и вынужденным. Теперь оставалось только ползти и ползти к силовой установке по узкому вентиляционному штреку. Ветер все более обжигал кожу, вибрация стряхивала мясо с костей, пот плыл по телу густой волной. Псы-витязи уже здесь прошли. Но на то они и мутанты, чтобы после них уже никто. Не люди, нелюди, монстры, которым ни себя ни других не жалко. Митя чувствовал себя безмерно одиноким и обиженным, когда добрался до раскаленной стальной стенки, представляющей кожух турбины генератора. И что, внутрь? Под руками сдвинулся раскаленный как сковорода лист железа, за которым начиналось откровенное пекло. Садись-ка на противень, да полезай в печку. А покажи, баушка яга, как надо? А вот как. Надо помочиться на футболку и обвязать ей голову. Хорошо, что с утра он принял пива, так что есть в пузыре запас "живой воды", как выражаются народные целители. А остатки накапать на носовой платок. Затем его пополам и обвязать тряпочками обе руки. Под вращающимся ротором его поджидал первобытный ужас. Страх уравновешивал боль, отчего голова могла соображать, а мускулатура действовать. И хотя смерч срывал Митю и пытался растерзать, намотав клочьями на турбину, он вгрызался в стальные листы, в неровности, в стыки, в заклепки... Митя выкатился из второй дыры в кожухе генератора почти неживым, огонь хозяйничал в его теле, добивая все, что там было еще живого. Дышать было уже невозможно, выгоревшие легкие не принимали воздух. Он понял, что умирает. Умирающий пополз, стараясь не вдыхать и не глядеть на свои руки, покрытые странными багровыми ромбами, однако подхватил обороненный псами-витязями гаечный ключ. А потом поднялся на четвереньки, ловя в глаза разноцветные объемные кляксы. Тут за обводом редуктора возникла малоразличимая фигура и Митя "наощупь" ударил внезапно появившегося человека гаечным ключом -- по колену, затем по скользнувшей вниз голове. Тут в его обожженных руках появилось трофейное помповое оружие и знаменитым ковбойским движением он передернул коробчатый затвор. Затем два раза выстрелил, откидывая здоровенные гильзы на кожух редуктора, в какие-то малиновые пятна, которые возможно были противниками. Пятна исчезли, а Митя подобрал патронташ и, сделав несколько шагов, оказался в царстве пузатых емкостей, выстроившихся вдоль стен как окаменевшие динозавры. Тот самый хладоагент. Горящие руки неловко полезли в рюкзак, причем каждое касание казалось зверством. Они нащупали предмет, похожий на кусок халвы -- брикет тетраметилхлорагона. Однако пришлось вернуть "халву" в рюкзак, когда пуля разрубила стальную балку неподалеку от его головы. В Митю никогда еще не стреляли с расстояния в двадцать метров из калибра "12,7". Думать тут было не о чем, но тело само сделало несколько молниеносных движений в меру своего примитивного понимания безопасности. Митя обнаружил себя втиснутым в узкую щель между цистерной и распределительным щитом. Сейчас надо было отжать провалившуюся в плечи голову и увидеть противника. Как ни странно, но боль от потревоженных ожогов помогла ему сделать это. Он намеренно провалился вниз, выслушал как пуля скользнула по стальному боку цистерны, заторопился на четырех конечностях, как ящерица, между нависающим краем емкости и металлическим полом, прицелился, стараясь не думать о том, что противник тоже целится. Выстрел из помпового ружья "откупорил" вохровца как бутылку шампанского. Убийство было конечно же вынужденным, но совершенно же непривычным делом. Митя вспомнил то ощущение катастрофы, когда вожатый в пионерлагере убивал лопатой рыжего крысенка, заблудившегося в красном уголке. И сейчас оно вспыхнуло, но только на мгновение, растворившись в тенях беспредельности, которую отбрасывали псы-витязи. Теперь осталось закрепить взрывчатку и вставить взрыватель. Митя раздавил пальцами капсулу и, несмотря на боль, бурлящую в руках, получил что-то вроде удовлетворения. У него кое-что получилось! Митя подошел к мертвому вохровцу и, стараясь не поймать "взгляд" застывших глаз, вытащил из брезентовой сумчонки противогаз -- первое в его жизни мародерство. Едва ли пара минут была у него, чтобы смотаться отсюда. И тут огромный храмоподобный хладоцех огласила канонада. Это трудился с одной стороны Еруслан, с другой -- трое вохровцев, которые, судя по всему, пытались зажать витязя в клещи. У Еруслана сквозь пробитую на боку бляху панциря пузырилась кровь, еще и расплывалось багровое пятно по грязному рукаву рубахи. Бессмертный мог отстреливаться из самодельного Стечкина только левой рукой. Однако делал он неплохо, чуть и Митю не подстрелил. -- Ну что ты лезешь везде без спроса!-- сказал Еруслан, вовремя отведя ствол и переворачиваясь на спину, чтобы немного отдохнуть. -- Надо сваливать, сейчас сильно рванет, я тут постарался... За цистерной, пронумерованной цифрой "5", на плане запасный выход. Однако Еруслан отозвался неожиданным образом. -- Да ладно тебе. Куда уж мне спешить? Обложили со всех сторон, и только смерти моей ищут, как будто она и в самом деле рядышком. А тебе еще можно бежать, можно и в полон отдаться, сейчас это не срамно. -- Отдаться?-- эта мысль показалась Мите привлекательной, но все ж таки с позором отступила. Прояснившимся от страха глазом он определил "коридор", по которому надо было проскочить до небольшой вышки, откуда хорошо простреливался почти весь цех... Очередь рванула воздух возле уха, но до вышки он добежал, потому что страх и раж несли его на своих крыльях. Едва отдышавшись, заставил залечь вохровцев. Его хилая рука усмирила могучих врагов! Победный вихрь вырвался из его груди воззванием к соратнику: -- Ну, неужели ты хочешь, чтобы тебя какие-то бабочки однодневные прикончили? Присоединяйся к отступлению, древний. Облаянный витязь наконец, потрусил к запасному выходу, прижимая правую руку к боку и от этого теряя всякую ловкость. Пуля, выпущенная в замок маленькой железной двери, стала отворяющим ключом. За дверью была темная и гулкая стальная лестница, уходящая куда-то ввысь. Несмотря на израненность Еруслан вдруг воспрял и двинулся вверх не без резвости. Парочка вохровцев строчила откуда-то снизу, но свинец только играл пьесы на стальных конструкциях. Впрочем, наверху опасно возник очередной неприятель и попытался выстрелить первым, но витязь опередил его -- и тело вохровца смайнало в лестничный пролет. 18. Замешательство в ставке Академик Кирпичев сел пить чай в одном из своих командных пунктов -- чай с лимоном из граненого стакана с подстаканником. Это было его традицией, в пылу битвы сесть как ни в чем не бывало и погрузиться сознанием в горячий космос индийского производства. Но, сделав глоток, он почувствовал: "как ни в чем не бывало" не получится. Те, цифры которые струились и по огромному экрану, оккупировавшему стену, содержали какую-то угрозу, которую он пока не мог охватить своим старческим умом. -- Что-то не то. -- Да бог с вами, Петр Эдуардович,-- замахал руками главный инженер. -- Взрыв в резервуаре номер пять хладоцеха, остальные резервуары повреждены, пробит главный теплообменник,-- подсказал молодой дежурный технолог. -- Инфаркта моего хочешь,-- закричал Кирпичев, понимая что технолог ни чем не виноват.-- Блокируйте цех... -- У нас автоматическая блокировка после повреждения электропитания не работает,-- сказал главный инженер, пытаясь снять с себя ответственность. -- Ну так пошлите людей, чтобы заблокировали вручную! -- Есть,-- главный инженер стал отдавать команды по селекторной связи. -- Никого сейчас не надо туда посылать,-- сказал технолог. -- Эй ты, как там тебя, Кирилл. Почему это не надо?-- грозно надвинулся Кирпичев. -- Двести кубов агента Ф-42 за пару минут выйдут наружу. Смесь агента Ф-42 и воздуха в смеси 1:7, а именно это мы сейчас получим в хладоцехе, может сдетонировать в любой момент. Достаточно искры. -- Вырубить все электричество!.. То есть, оставить лишь питание вентиляционных систем. Вахтенный инженер оказался преступно медлительным. Кирпичев привалился к пульту, открыл своим царственным паролем систему управления электропитанием и стал отключать линии и подстанции. -- Там еще и стреляют.-- напомнил технолог Кирилл. -- Запретить применить боеприпасы! Пускай ходят в штыковую, как в гражданскую. В ответ на столь бодрое распоряжение случилось два толчка, один послабее, другой, куда мощнее -- на уровне землетрясения. Несколько колонок цифр на огромном экране сразу исчезло, зарябил и ряд мониторов, пристегнутых к камерам наблюдения с нижних этажей института. Но сразу тревожно зазвонили телефоны, запищали селекторы, затараторили технологи и операторы... -- Дренажной системы на уровне "Пять минус" больше нет... Объемный взрыв, так сказать, "вытащил пробку" из залитых водой нижних уровней... Вода пошла и очень интенсивно, сейчас ведь осенний паводок, Петр Эдуардович... Рухнуло перекрытие на этаже опытных цехов... Все лифтовые шахты вырубились, вторая аварийная лестница не просматривается... Концентрация токсичных веществ на этаже "Три минус" превышает ПДУ <$F предельно-допустимый уровень> в сто раз. Это газ и продукты сгорания... -- А вентиляция, что вентиляция?-- обратился Кирпичев в поисках хороших новостей к главному инженеру. -- Вы же знаете, какая у нас вентиляция, Петр Эдуардович. -- Так дайте хотя бы сигнал химической тревоги, пускай все наденут противогазы,-- стал орать Кирпичев на заместителя по ГО. -- Уже дал, Петр Эдуардович, дал сигнал химической тревоги, каждый должен взять свой противогаз и надеть его.-- преданно отозвался заместитель по ГО. -- И где этот каждый возьмет свой противогаз?-- буркнул технолог Кирилл.-- Вся химическая экипировка осталась на затопленном уровне "Шесть минус", а новую мы так и не получили. Только у ваших замов есть противогазы в ящиках письменных столов. Зам по ГО сразу куда-то потерялся. -- Мы отравимся?-- спросила хорошенькая секретарша Маша у своего шефа. Но тот уныло молчал, вспоминая другие более светлые моменты своей жизни, когда вручал ему орден лично генеральный секретарь. А после вручения был банкет в кремлевском зале. А после банкета ему отдалась искрометная ткачиха Валентина, героиня труда. Да еще как отдалась -- обслужила со всех сторон. Не удивительно, что эту героиню вскоре отправили в космические дали... -- Как минимум отравимся, Маша. Ну это, как если с клеем "БФ" переусердствовать. Поражение нервной системы, депрессия, психоз.-- порадовал Кирилл девушку. Та протяжно запищала. -- Вон,-- заорал Кирпичев Маше и Кириллу.-- Всем вон. И мне тоже вон. Персоналу покинуть институт. С виноватыми расправлюсь завтра. Вохре одеть противогазы и продолжить уничтожение бандитов! 19. Древний спор Митя с Ерусланом кое-как осилили пять-шесть пролетов, уже видна была заветная дверь со светящейся надписью "запасной выход", когда случилось два толчка. Второй был настолько мощен, что показался землетрясением. Треснула и обвалилась стена, отделявшая аварийную лестницу от хладоцеха. Стена успела погасить ударную волну, но по ним ударил порыв ураганного ветра, который нес и металлическую крошку и приличные куски стали. В огромный пролом стала видна впечатляющая картина: цистерны, вертящиеся и катающиеся как мячики, разорванные трубы, среди их плетения беснуется и поднимается вверх вода. Над ней кружат зеленоватые вихри. Лестница натужно трещала и скрипела, почти что выла, она была похожа сейчас на динозавра с перебитым позвоночником. И похоже, она приготовилась рухнуть в тот бульончик, что бурлил внизу. Митя ощутил острый приступ стыда за то, что сотворил своими руками. Но тут же вспомнил, как много позволено герою-избраннику. И что забота о товарище также входит в круг его обязанностей. -- Еще успеем, поднажми, Еруслан. -- В голове все плывет и кружится от этой вони.-- пожаловался соратник.-- Что-то замаялся я. Или по своим соскучился. Давно женушку Настю не видел, и тятьку тоже. От мысли, что бессмертный может умереть, Митя ощутил в один момент и какое-то слабое злорадство, и сильную тревогу. -- От вони противогаз помогает, на, покрасуйся. От тоски -- приключения. И по-моему, их у нас хватает. Еруслан в противогазе почти перестал хвататься за поручни и превратился просто в куль, который Митя тащил на себе. Несмотря на эту явную перегрузку, Мите казалось, что он парит. Газ, даже смешанный с продуктами взрыва, не имел резкого запаха, но он теснил легкие и оседал мутной плесенью в мозгах. От этой "плесени" Митя словно пребывал в невесомости, и не очень соображал, где лево, где право. Только верхнее направление оставалось ему интуитивно понятным. Иногда ему было доступно зрелище огромных цистерн, плывущих по цеху, и тогда, несмотря на общее отупение, морозец пробегал куриными лапками по его коже. А лестница тем временем в конвульсиях прощалась с жизнью. Водяной поток бросался на нее, обхватывал водоворотами. Сейчас обрушит лестницу, а их утащит, задушит, понесет бесчувственными тушками. Вот она задергалась в последних скрипучих судорогах, чуть не сбросив Митю и Еруслана, а потом стала валиться вниз. Вернее она рывками сползала вниз, вначале на пять метров, потом еще метров на семь. От очередного толчка ноги Мити соскользнули со ступеньки и заболтались в воздухе. Тут уж стало не до Еруслана. Руки рвались под тяжестью налившегося свинцом тела. Сердце забилось как воробей, угодивший в сачок, затем стало холодеть и затухать, чувствуя смерть. В голове ничего кроме глупостей возникало. Чем ближе к концу, тем все тягучее и хилее были мысли -- и никаких предсмертных откровений. Не затухающий мозг, а гораздо более активный глаз заметил остатки лестничной площадки, вернее несколько погнутых прутьев, торчащих из стены, за которыми имелась обшарпанная, убогая, но вполне настоящая дверь. Митя чуть качнулся и полетел. И сперва даже не понял, вниз или вперед, но пальцы успели ухватиться за площадку. Когда-то, в школе, он мог подтянуться на турнике разве что разок-другой. А сейчас он подтянулся, выпрямился и, ухватившись, за ручку зубами, принудил дверь распахнуться. Закрепившись в дверном проеме, Митя на секунду поразился проступившим под кожей жилам и протянул руку Еруслану. Витязь послушно поймал протянутую ладонь, но тут под ним все рухнуло и разверзлось. Огромная туша древнерусского воина рванула Митю вниз. Напряглись доселе неизвестные группы мышц, глотка испустила рычание достойное чемпиона по штанге, вместе с тем случился жим, рывок и толчок. Они оказались в неосвещенном помещении, напоминающем гараж. На бетонной площадке стояли погрузчики и транспортеры, а по пандусу можно было подняться на верхний ярус, откуда по идее... Хотя система позиционирования приказала долго жить, но "Нокия" еще выдавала из своей памяти план кирпичевского института в разных проекциях -- похоже, на этом уровне находился склад с заветным биопрепаратом. И тут из какой-то неприметной щели как тараканы побежали вохровцы. Тараканы плевались огнем. -- Дальше сам, Митрий.-- сказал Еруслан, сделав пару прицельных выстрелов.-- А я здесь с ними останусь. На-ка мои мракогляды, я и без них вражью силу различаю. Пистолет же я при себе оставлю -- тебе наверху он не надобен будет. Если что, повоевать смогу, не впервой пропадать. Митя, согласившись, без всяких церемониальных прощаний рванул по пандусу на верхний ярус, а Еруслан, умело зрящий сквозь тьму своими мутировавшими очами, прикрывал его от вохровцев. Затем забрался в погрузчик и пошел в лобовую атаку на врага. Не дошел, врезался в столб, потеряв управление. А на ярусе Митя не нашел ничего, кроме лопастей громадных вентиляторов, вделанных в стены. В обычное время они высасывали гарь из замкнутого помещения гаража, да и сейчас какой-то поганец не стал отключать им питание. А единственный выход был прикрыт могучей дверью, способным выдержать натиск целой дивизии. На ярусе стало совсем неуютно, потому что один из стрелков ВОХРа пристроился на крыше погрузчика и желал поближе познакомиться с "бандитом". Митя вжался в пол, дороги вперед не было, да и назад тоже. Только на тот свет -- или в вентиляционное отверстие, в котором месили воздух лопасти вентилятора. То есть, никакого тут выбора -- это тоже смерть в виде мясорубки, глаза в одну сторону, уши в другую, пенис в третью. Кстати, как правильно, пенис или фаллос, сам собой задался неуместный вопрос? Над головой свистнула пуля, следующая должна была приложиться к затылку, и именно эта древняя ретикулярная часть его мозга дала подсказку. Митя посмотрел "сквозь" мясорубку, а когда она показалась ему всего лишь чередованием света и тени, прыгнул. В полоску света. Боль догнала его и рубанула лопастью по ноге -- ближе к лодыжке. Открытый перелом как минимум. Впрочем, Митя был уже с той стороны, в небольшой нише -- вентилятор как будто вел никуда. Перфорированный люк наверху, перфорированный внизу. Из-за перелома не упереться, не сдвинуть верхний или нижний. Да и где-то в бетон вделаны их крепления. Митя кое-как прислонился к стенке, испарина ползла по спине, как насекомое. Игра просрана. Непонятная игра, в которой он так и не разобрался, где он, кто он, зачем он? В отчаянии Митя заколошматил кулаками в стену и... она треснула. За примитивной фанерной заслонкой находился мужской туалет, находящийся на капитальном ремонте со времен мезозоя. Оттуда Митя пробился через заколоченную дверь в неосвещенный холодный коридор, где никто не подавал ни малейших признаков жизни. И вдруг послышались голоса. "... Я всегда говорила что рванет, нечего тут на каких-то террористов сваливать..." Митя сделал шаг и закачался на краю пропасти -- на месте предполагаемого пола оказалась шахта давно бездействующего лифта. Инфравизоры в этом царстве термодинамической смерти не подсказывали ему ничего. Делать шаг назад было поздно. Митя различил что-то торчащее из противоположной стены и оттолкнулся от края пропасти, пытаясь ухватиться за этот выступ. Но врезался в него головой, отчего тот хрустнул и стал разваливаться. Митя судорожно замахал руками, зацепился за какой-то кронштейн, рванулся и оказался... в типичном учетном отделе. А преодоленной преградой был кондиционер, установленный на место лифтовой двери. Митю встретили оживленные женщины, которые выражали свое удивление агрессивным визгом. Какая-то упитанная дама попыталась огреть его табуреткой по голове -- похоже ядовитые газы вызвали у нее острую рэмбоманию. Затем она стала надвигаться мощным бюстом, намереваясь раздавить его. -- Секундочку, вы что спасателя не признали? Вам что из МЧС должны специально позвонить и меня представить? Распоряжение об эвакуации не про вас? Хотите скончаться, не дожив до зарплаты?-- затарахтел Митя, а потом даже хотел протянуть руку, чтобы поздороваться, но вовремя заметил на своей коже никуда ни исчезнувшие ромбики котлетного цвета. -- Так на нас же не распространяется.-- строго сказала упитанная дама, но натиск прекратила.-- Мы тут секретные. -- Значит, уже распространяется, отстали вы от жизни, связи-то нет. Вот я вместо связи и работаю,-- Митя непритворно застонал, страдая от боли и тупых лиц секретных работниц.-- Гражданки, вам велено отсюда немедленно выметаться, то бишь спасаться. Дамы вдруг смилостивились, прислушались и стали спешно исчезать. В очистившемся от женских тел помещении сделалась видимой стальная дверь с черепом и костями. Какой-то остряк пририсовал черепу бороду и шапку Деда Мороза. -- Как открывается эта дверь?-- окликнул Митя одну из последних женщин, чья эвакуация замедлялась крупными габаритами. -- Там сидит один, сторожит склад ценных биопрепаратов. Товарищ Маленкович. Вы позвоните, но он все равно не откроет. Он открывает только Курочкину и главному. -- Так и ему ж надо эвакуироваться.-- едва скрывая коварство, сказал Митя. -- Ему не надо, кому он такой нужен. Да и сам он оттуда никогда не уйдет. Он ведь тоже своего рода биопрепарат,-- сказала напоследок дама-учетчица и скрылась. Однако после звонка дверь неспешно распахнулась и Митя вступил в царство холода. -- Ну, что это сегодня от Курочкина покоя нет. Вы -- Тюлькин, да? Какие вам образцы?-- спросил некто, отчаянно худой и высокий. Возраст его и даже пол были трудноопределимым. И вообще выглядел он страшновато. Наверное, это и был товарищ Маленкович. -- Инго. За номером 345656. Вот так, кажется не ошибся. -- Не ошибся,-- подтвердил неопределенный как тень человек.-- Пошли. "Неужели так все просто? И маразматик без лишних вопросов отдаст ему вожделенный препарат?"-- теплая волна прокатилась по телу Мити, вытесняя боль и холод. Они двигались вдоль стальных шкафов. И все это изрядно напоминало хорошо оборудованный морг для долгосрочных упражнений студентов-медиков. -- Вот здесь они, любезный. Двери холодильника распахнулись. Митя с большим интересом заглянул внутрь и тут же получил крепкий удар в левую половину затылка. Ему показалось, что череп его разлетелся и наружу хлынуло все что было внутри: мысли, чувства, какая-то жижа и даже боль. Очнулся он от холода и от дурноты, выворачивающей внутренности наружу. Дурнота даже была сильнее заметна чем боль, бьющаяся в голове. Митя сверхусилием заставил себя разлепить веки. На одной руке лежал жгут, из вены торчала игла. Другая рука нащупала какую-то теплую гущу из волос и крови на затылке. Может там и мозги?.. В руки Маленковича перекочевало помповое ружье и оно было направлено ровно на Митю. В магазине два последних патрона, но старичок может и не промахнуться, если он там какой-нибудь пронафталиненный ворошиловский стрелок.. -- Значит, ты перешел через порог Ходжелла и стал бессмертным.-- сказал Маленкович дрожащим от зависти голосом. -- А вы?-- машинально простонал Митя. -- А я застрял на нем. Я старею, медленно превращаюсь в чудище, но и до смерти мне далеко. Особенно если регулярно глотать "ингу", особенно если жить без радостей, в холоде, на суровой диете. Это разве жизнь? А ты, значит, сподобился бессмертия... -- Мне -- тридцать лет...-- Митя сделал паузу, во время которой отчаянно боролся с очередным натиском дурноты.-- Мне только тридцатник, хотя я плохо выгляжу. -- Да нет, ты хорошо выглядишь,-- оспорил старик Маленкович, учитывая что тебе десять раз по тридцатнику, не меньше. А мне всего лишь сто, но жить дальше невмоготу! Я тут с тридцать восьмого года, с тех пор как рыли котлован под кирпичевский институт. Вначале как чекист, потом как зэк. -- Мне триста?-- вдруг поверил Митя, забыв даже о дурноте.-- А чего же Светлана ничего не... Он сейчас вспоминал то, что предшествовало виселице. -- Я долго болел и пил воду, настоенную на болотной ягоде. А когда выздоровел меня повесили... Я был такой еще маленький, что палач держал меня на руках, как мамка... -- А меня взяли на эксперименты, после того как я переболел тифом на этой вот великой стройке.-- заговорил о своем человек-тень.-- До Кирпичева был тут начальником орденоносный академик Тришин. Тришин уверен был, что мафусаилы существуют, что дескать одного такого, по имени Еруслан, он лично хлопнул в Гражданскую, а тот ожил и ушел. Тришин искал-искал и все-таки нашел еще одного бессмертного по имени Девлет. И вот стали делать переливания крови от Девлета ко мне. Тришин решил вызвать у меня бессмертие, а потом разработанный метод применить к товарищу Сталину. -- Мне можно встать?-- спросил Митя, почувствовав, что незнамо откуда подтекают силы. -- Нет, полежи еще, послушай.-- распорядился старец.-- Социализм, если тебе еще неведомо, это, в первую очередь исполнительская вертикаль, если точнее пирамида. Чтобы ничего не посыпалось, тот, который сидит на верхушке вертикали, должен жить долго, еще лучше вечно. Оттого, что у нас все вожди были хлипкие, социализм так и не удалось выстроить до конца. Девлет-то не оправдал надежд, дефективный оказался, в кому впал, пришлось его заморозить на неопределенное время. Эксперименты на мне тоже прекратились. Товарищ Сталин безвременно почил, товарищ Брежнев тоже, исполнительская вертикаль полностью и окончательно рассыпалась... Но теперь все наладится, ты качественнее Девлета, я буду брать твою кровь и твое бессмертие перейдет ко мне. Выслушав этот пассаж, Митя резко ухватился за дуло ружья и оттолкнувшись от пола локтями, обезоружил старика. -- Все, дедушка, отвоевался. Как не вертись, а в могилку ложись. -- Значит, ты так.-- ласково улыбнулся Маленкович.-- А мы сяк. Старец распахнул дверь еще одного холодильника и Митя увидел огромное тело, лежащее как будто в неглубокой ванне, прикрытое полиэтиленом и забросанное кусками сильно дымящегося сухого льда. Тело вдруг вздрогнуло, потом еще раз и... стало подниматься из углекислотного тумана. -- Да я уже поднял температуру с минус двадцати до нуля.-- объяснил Маленкович.-- Но, в принципе, он уже и сам собрался вставать... Полиэтилен и сухой лед упали со встающего тела. Перед Митей оказался мужчина центральноазиатской наружности, с невероятной мускулатурой, придающей ему вид совершенно доисторический, с зеленоватой словно граненой кожей, с инеем на длинных редких волосах, похожих на перья, однако в советских "семейных" трусах образца тридцатых годов. -- Будьте знакомы, Девлет, монгольский богатырь, аскер из рода таджиут, родич Чингиса...-- зазвенел радостный голос Маленковича.-- Побей его, Девлетушка, но не насмерть, он нам обоим пригодится. Митя выстрелил, но промахнулся. Может, из-за тумана, или оттого, что так и не решился убить диковинного человека. Но в следующее мгновение ружье было выбито из его рук, а сам он брошен на стену. Всколыхнуло болью и сломанную конечность, и разбитый затылок. Девлет надвигался на него и поднимал ногу. Чтобы побить или чтобы раздавить? Что там творится в сумрачной полуразмороженной голове древнего воина? И как найти силы к сопротивлению... Монгольский воин опустил ногу, однако же на пол, и полуобернулся налево. -- Ты полежи, Митя,-- сказал внезапно появившийся Еруслан,-- я с этим батыром сам управлюсь... Кажись, знаком он мне. Батыр зарычал, а может и сказал что-то непонятно оскорбительное, и решительно двинулся к раненому витязю. В руке у Еруслана появился меч, Девлет-батыр сорвал со стены пожарный топор. Топор свистнул, Еруслан уклонился от удара, но Митя понял, что шансов у витязя не много. Митя поискал глазами что-нибудь полезное для драки и пополз туда, где валялось отброшенное ружье. Но тут кто-то впился ему в шею острыми пальцами -- это постарался Маленкович. Митя дернулся, но старикан накрепко вцепился в него холодными жилистыми пальцами Харона. Митя с трудом приподнялся, хотя боль пронзала его там и сям как масло. Затем присел, стараясь не рухнуть, саданул Маленковичу локтем, а уже захрипевшего старца ухватил за шею и перебросил через себя. Он мог теперь оглянуться и увидеть, что батыр загнал Еруслана в угол между двумя холодильниками, а в руках у витязя нет меча. Митя рванулся вперед... и полетел лицом в пол, неистребимый Маленкович ухитрился вцепиться ему в лодыжку своими искусственными зубами. Старик натужно грыз ногу, а ошалевший от боли Митя ухватил ружье и выстрелил в Девлета. Батыр вздрогнул и выронил топор. Следующий выстрел пришелся в невыносимого старца. Патронов ни в магазине, ни в патронташе больше не было. Митя кое-как, используя ружье вместо клюки, заковылял в тот угол, где Девлет бил пудовыми кулаками Еруслана. А в руке батыра, толщиной смахивающей на бревно, тем временем снова появился красный пожарный топор. Все ближе и ближе мускулистая почти гранитная спина Девлета, и в самом деле прикрытая роговыми пластинами. Вот так надо замахнутся и приложить прикладом в голову... В самый ответственный момент Девлет, почти не глядя, перехватил приклад и Митя опять улетел в сторону. Сейчас Девлет убьет Еруслана и возьмется за него. Зарубит, раздавит, потекут мозги из умной головы под ноги дикаря. И вдруг в глаза Мити крупным планом бросился крюк от подъемника, который был закреплен на потолочном рельсе, свисал там и пульт управления. Митя подпрыгнул на своих искалеченных ногах, было мгновение равное обмороку, но одной рукой он ухватился за пульт, а крюком подцепил семейные трусы Девлета. И сразу же хлопнул по кнопке "вверх" -- подъемник ожил и потащил батыра к потолку. Все теперь зависело от крепости старинных сталинской эпохи трусов. И они пока держались железно. Огромное существо уже барахталось под потолком. А на полу лежал Еруслан -- похоже Девлет успел нанести ему кроящий удар топором. Грудная клетка витязя превратилась в кровавое месиво. Тем временем трусы Девлета исчерпали свой запас мощности, надрывно затрещали и... батыр упал вниз, на распростертое тело Еруслана. Попутно и Митино сердце лопнуло как перетруженный воздушный шарик. Однако из гранитной спины рухнувшего батыра вдруг вылезло острие клинка. А затем батыр перекатился на бок. Как выяснилось, не сам. Лицо его было лицом мертвеца. А лицо Еруслана, хоть его сплошь заливала кровь, было лицом живого. Но жил витязь еще двадцать секунд, не более. Только успел прошептать: "Настя уже ворота открыла. Она сегодня красивая такая, Мить. А матушка, поди, пирогов напекла..." И преставился. Бессмертный умер. Собственно, он должен был умереть еще до последнего удара мечом. Левый глаз вытек, рот был заполнен кровью из легких, и самое главное: грудная клетка была рассечена -- погнутые панцирные бляшки были перемешаны с осколками ребер, сгустками крови и легочными пузырьками. Митя закрыл правый глаз Еруслана, затем подобрал меч и чекан, но, чуть подумав, меч положил обратно на пол рядом с мертвым витязем... В студеных внутренностях холодильника, в который он уже разок заглядывал, стояли коробки с "Инго". Осталось только сгрести их в рюкзак. "Сейчас бы не помешал бы занавес",- подумал Митя, но, собственно, самое тяжелое было еще впереди. Надо было идти и даже подниматься вверх на искалеченных ногах, да еще с хрупкими коробками лежащими в рюкзаке. И в любой момент его могли взять, что говорится, с поличным. Дело, в которое его так крепко впутали товарищи бессмертные, висело на очень тоненьком волоске. Митя надел противогаз, надеясь уменьшить интоксикацию, но в резиновой маске его вырвало, поэтому пришлось ее снять и выбросить. Клинкетные двери, выводящие из лаборатории, были крепко-накрепко задраены, поэтому пришлось вернуться к шахте отсутствующего лифта и подниматься по скобам, вделанным в одну из бетонных стенок. Митя протащил свое тело на три метра вверх на следующий этаж и обнаружил там вместо картонной перегородки крепкую кирпичную кладку. Еще три метра вверх, которые окончательно доконали его, руки напрочь отказывались слушаться, вот одна разжалась и Митя едва не полетел в преисподнюю. Это как ни странно взбодрило его. А на следующем этаже ему повезло, здесь имелась шахтовая дверь. Ее ручка была свинчена, однако язычок дверного замка входил прямо в кирпич. Угнездившись на крохотной площадочке, Митя стал крошить его чеканом. Дверь, наконец, распахнулась и Митя столкнулся лицом к лицу с пожарниками, которых привлек сильный шум, исходящий из заброшенной шахты. -- Я из команды спасателей ноль семь,-- попытался объясниться Митя,-- все наши там, внизу, остались. На удивление, это объяснение подействовало, возможно пожарные не были в курсе всех перипетий. А Митя, наконец, оказался в парадном холле кирпичевского института, где скопилось на носилках немало пострадавших от интоксикации -- отсюда их забирали бригады скорой помощи. Но у выхода стояли вохровцы, которые придирчиво всматривались в лица тех, кто покидал институт своим ходом, иной раз и документы проверяли. Заслон казался непреодолимым, пока Митя не подыскал себе носилки, и, улегся на них, переместив рюкзак на брюхо и накрывшись простынкой. Крепкие руки санитаров подхватили носилки и понесли в дверь, сквозь полуприкрытые глаза Митя встретил взгляд караульного вохровца и сжал чекан. Но сзади поднаперла следующая пара санитаров и вохровец дал зеленый свет. Вот теперь можно расслабиться, Митя закрыл глаза и слушал как легкий осенний дождик стучит по его лбу. Но внезапно носилки резко изменили курс и... Митя понял, что вместо кареты скорой помощи его загрузили в мрачный фургон для перевозки арестантов -- в милицейский воронок. Не было сил кричать, лишь тоскливое клекотание вырвалось из его изнемогшей груди. Но тут из водительской кабины и совсем рядом послышались знакомые голоса. За рулем сидел Ракша, а рядом в белоснежном медсестринском халате -- Светлана. -- Не зря я на тебя понадеялась, хоть ты еще такой малыш, каких-то четыреста годиков натикало.-- сказала неожиданная сестра милосердия, гладя своими нежными целящими руками его бедную израненную голову. 20. Консервирование. Митя устал копать братскую могилу. Но псы-витязи молча сидели на кочках и сосредоточенно курили, даже Светлана была непривычно тихой. Их было семеро сейчас, как и прежде. Священная семерка сохранилась. Минус Еруслан. Плюс Светлана. "Может он и прав. Семьсот семьдесят вполне достаточно.-- сказал Путята про Еруслана.-- Но нам вот никак не остановиться, все живем да живем, горемычные." -- Но, может, здесь поживете, пригодитесь как-нибудь и себе, и другим?-- спросил Митя, хотя настрой семерки был уже ясен. -- Пойми ты, Митрий, срок жизненный у нас может и поболее, чем у других, но ведь за вычетом спячки, осмысленного времени остается даже меньше.-- стал в последний раз объяснять Путята Вышатич.-- И не любо нам потратить его, играя в салочки с ментами и прочим сбродом. Мы, когда нам что-то не по нраву, укладываемся на бочок. А не по нраву нам всегда. Всегда на Руси блага недостаточно, зато перепроизводство кровавых соплей. То разили нас татаровья несметные числом, то свои грозные цари-косари мордовали, то пролетарские вожди нас кратчайшим путем к светлой загробной жизни вели, то немцы накатили, а нынче еще осламисты... -- Исламисты,-- поправил Митя. -- Угу, точно, нынче исламисты наших бьют.-- выкрикнул беловласый Ракша.-- Да и кто они -- наши? Вокруг и физиономии неродные, и замашки непривычные, и говор противный... -- Да, говор не ахти. Акающий, не славенский, как у угры и чуди. Но не в этом лихо... У нас, в нашей старой Рязани, как ведь было -- не царь, не вождь дальний правил нами, а свой князь и мужи достойнейшие. И не потчевали они уши земцев ложью отборной, ибо все обо всем правду знали. Кормление и прочее жалование получали лишь те, кто в сражениях отличился. Свободного рязанца никак невозможно было плетьми побить или в темницу бросить. Никто обиду не таил, а воздавал сполна обидчику клинком острым. -- О чести думали воины... Шел я лесом, буйством обуян, словно гром громил гадов.-- сказал Эйнар наспех сочиненную вису. -- В нашей старой Рязани мастерские и рудники землю и воздух не поганили, дабы хлипкий недолговечный товар плодить, а мастера с великим умением и разумом творили изделие свое, особое и неповторимое -- на века. Каждый муж, слегка в юности перебесившись, лепился к женке и детишек пестовал -- утешение старости своей. А нынче мужик мужика сношает, а утешение в старости -- собез, телек и богадельня. -- Короче, да здравствует феодализм -- светлое будущее всего человечества.-- Митя, преодолев уныние, революционно взметнул кулак. -- Полно тебе над нами потешаться,-- сказал Ерманик.-- Знаю, что в бедности и болестях жили мы, но так это ж было на заре мира, в начале всего. Нам бы нонешние технологии... Или, быть может, вам бы устои наши... -- Короче, спатеньки.-- заключил Путята. -- Да будет ли лучше через сто лет? Сейчас-то вроде ничего, хозяйственный рост намечается, премьер-министр на лапу не берет. А может, говна в будущем станет выше крыши? -- задал Митя еще более резонный вопрос.-- Чем "сейчас", хуже чем "завтра"? Может, вообще исламист на исламисте сидеть будет. На Земле-то все теснее и душнее. -- Но, может, завтра как-то яснее станет, где свои, где чужие. А то сейчас ничего не понять, сумерки...-- Путята отвернулся, показывая что в ближайшие сто лет он больше трепаться не намерен. Светлана легко сбежала с образовавшейся насыпи в яму, где работал Галкин, и потрепала его по щеке. -- Ну не могу я сегодня разработать перфекцин, Митенька, вот такая беда-кручина. Приличные секвенаторы, РНК-детекторы, установки электрофореза, центрифуги, нуклеазные наборы, плазмидные векторы и транскрипционные препараты стоят сумашедших бабок. Тряси не тряси, пару миллионов баксов не вытрясешь. Впрочем, я не хочу ждать сто лет как мальчики. Приди за мной лет через девяносто девять, дорогой витязь Димитрий, разбуди поцелуйчиком, вот и могилка моя будет отдельно. -- Евпраксьюшка, то есть Светочка, может, с нами все сто полежишь?-- еще раз попросил Путята. -- Нет и нет. Во-первых, я тебя не простила. Во-вторых, у меня кипучая жажда деятельности, так что я согласна только на девяносто девять. -- А почему ты не сказала, что мне триста восемьдесят?-- спросил Митя.-- Сразу после того как сделала мне... это... этот анализ. -- Подставь-ка ухо.-- она поднесла свои губы ближе и шепнула.-- Это был не анализ, а любовь... Шучу, конечно. Светлана смехотнула, стоя обеими ногами в могиле, и добавила уже громко. -- Ну, осечка, ну бывает. Да и всего каких-то триста восемьдесят -- их легко не заметить. Ты еще, действительно, маленький... Но везучий... Народу, собравшемуся на Лобном Месте, не слишком нравился вид повешенного пацаненка, поэтому тебя быстро сняли, прикрыли рогожкой и отвезли на телеге в морг Донского монастыря. Но ты не умер, потому что уже перешел порог Ходжелла благодаря инфекции, и, само собой, провисел ты недостаточно. -- Значит, я могу быть сыном Лжедмитрия и Марины Мнишек?-- справился Митя, хотя его это и не слишком волновало. -- Тогда не так уж часто вешали трехлетних малышей...-- многозначительно ответила Светлана. Митя закончил копать и стал класть доски. Тут уж не выдержал Путята и присоединился к работе. -- Я не хочу чтобы меня раздавило бревном как мышонка, мать его. -- Может выложим все-таки внутри полиэтиленом?-- еще раз предложил