же. Как имя этого старика? Где найти его? - Нет! Не делай ему зла. Будь великим, будь щедрым! Подари ему четырех коней, покрытых коврами, но прикажи, чтобы он, не замедлив ни на один день, уезжал на родину. Зовут его Назар-Кяризек. Он сопровождает непобедимого Субудай-багатура и стережет его будильного петуха. - Внимание и повиновение! - сказал Субудай-багатур. Желание Отхан-Юлдуз для меня - повеление. Я отпускаю старика вместе с петухом, верблюдом и двумя кеджавэ. В них он может увезти домой ту святую добычу, которую он собрал в урусутских городах. Глава двадцатая. ЦЕНА ПРЕДАТЕЛЬСТВА В юрту вошел князь Глеб и окинул всех пытливым взглядом. Бату-хан казался довольным, Субудай-багатур был менее суров, чем всегда. Князь Глеб согнулся, подполз к Бату-хану, поцеловал перед ним землю. Бату-хан смотрел в сторону. Князь Глеб ждал на коленях. Наконец Бату-хан взглянул на него: - Что ты хочешь, коназ Галиб? - Ты великий! Ты щедрый! Помоги своему верному рабу... - Что тебе нужно? - повторил Бату-хан, поморщившись. - Ослепительный! Я преданно служил тебе во время твоего великого похода. Теперь непобедимое твое войско возвращается в родные степи... Князь Глеб замолчал, стараясь заглянуть в неподвижное лицо джихангира. - О чем же ты просишь? - Прикажи мне снова служить тебе! Бату-хан молчал. Князь Глеб продолжал смелее: - В цветущих твоих степях я тебе не нужен. Но на русской земле я буду тебе очень полезен... Будь милостив! Назначь меня в Рязань твоим баскаком! Вспомни мою преданную службу... Князь Глеб, ища поддержки, взглянул на Субудай-багатура. Тот сидел неподвижно, с непроницаемым лицом, смотря в землю немигающим глазом. Юлдуз-Хатун отвернулась. Бату-хан заговорил: - Кто предает свою родину, тот человек ненадежный. Ему нельзя верить. Он изменит и господину. - Я был верен тебе! с отчаянием воскликнул князь Глеб. - Я оказал тебе важные услуги... Я открыл, где находился лагерь князя Георгия... - Так... - Вспомни, я сам, добровольно пришел к тебе! - А куда тебе было идти? Урусуты прогнали тебя, Кипчакские степи стали покорны мне. - Но... Бату-хан повернулся к Субудай-багатуру: - Мой мудрый советник! Ты обещал рассказать о борьбе моего великого деда с храбрым Ван-ханом. Точно проснувшись, Субудай-багатур поднял голову и взглянул пристально на молодого джихангира. Он начал ровным, спокойным голосом: - Бессмертный Воитель, твой славный дед, воевал с владыкой караитов Ван-ханом. Могучее и сильное племя было покорено. Но смелый Ван-хан не сдавался. Собрав своих последних храбрецов, он защищался, как волк. Это был могучий, смелый враг! Твой великий дед уважал его храбрость... - Что же было дальше.? - Воины Чингиз-хана одерживали победы, нельзя было противиться им. Ван-хан был окружен. Он потерял последних нукеров и бежал с двумя слугами... Бату-хан слушал внимательно и кивал головой. Юлдуз-Хатун придвинулась ближе. И-Ла-Хэ взволнованно прижала руки к груди. Князь Глеб обводил всех злобным взглядом. - Славный Ван-хан спасся? Субудай-багатур засопел: - Нет, ослепительный! Желтоухие собаки, его слуги, предали его. Во время сна они подкрались к своему господину, убили и принесли его голову великому Чингиз-хану. Все молчали. Субудай-багатур продолжал: - Подлые собаки ждали милости Великого Воителя. Но он разгневался. - Когда Ван-хан был могущественным и сильным - вы служили ему! Когда он в несчастье доверился вам вы воспользовались его горем!.. - И мудрый Чингиз-хан приказал сломать предателям спину... Бату-хан медленно повернулся: - Ты слышал?.. Князь Глеб уцепился за ноги джихангира, Бату-хан оттолкнул его: - Ты говоришь, что служил мне? За это тебе давали золото. А за предательство следует наказывать... Могу ли я доверять предателю? Бату-хан покосился на серое, помертвевшее лицо Глеба: - Достойный человек не боится смерти... - Ослепительный! Прости... сжалься... - бормотал князь Глеб. Маленькая дрожащая ручка легла на темную сильную руку Бату-хана. - Хорошо... живи! Князь Глеб бросился целовать красные сапоги Бату-хана. - Уходи! сказал резко джихангир. Арапша! Прикажи нукерам увести коназа из лагеря в степь. - Куда же я пойду!.. - закричал князь Глеб, - У меня больше нет родины! Бату-хан отвернулся. Два нукера вытащили отбивавшегося Глеба. Арапша, с непроницаемым, спокойным лицом, опустил за ним тяжелый дверной полог. Глава двадцать первая. А РУСЬ-ТО СНОВА СТРОИТСЯ! В марте в Перуновом Бору было безлюдно и тихо. Ратники, ушедшие по призыву рязанского князя, - как доходили слухи, - бились и под Суздалем, и на Берендеевом болоте, и на берегах Сити и Мологи. Вернутся ли? Вороги немилостивые никого в живых не оставляют... На месте сгоревших изб разгромленного татарами селения остались только глиняные печи и груды черных, обугленных обломков. Только несколько крайних к озеру избенок сиротливо прижались друг к другу. Там ютились оставшиеся в живых ребятишки. Их пестовала жена Звяги, еще более исхудавшая, и две бездомные старухи. Они каждый день проверяли в озере мережи и приносили линей и карасей. Тем все и кормились, да еще коржиками, спеченными из мякины и толченой сосновой коры. Весеннее яркое солнце растопило снега, завалившие вековые леса. Вокруг Перунова Бора нельзя было ни пройти, ни проехать. Птицы налетели дружными стаями, свистели, перекликались, пестрые дятлы долбили стволы и вскрикивали: Чок-чок!. В начале апреля на лодках переехали озеро первые сбеги. Они говорили старухам-рыбачкам вполголоса, точно все еще боялись, что их услышат татары: - Много их еще бродит по дорогам, но, кажись, главная сила их ушла в Дикое поле. Теперь последние отряды их потянулись туда же, А мы хотим к вам пристать. Здесь жито сеять... Не откажите! Тут нам любо: и от больших дорог подальше, и тихо, и рыбка в озере поплескивает... Наши яровые взойдут, и никто уже нашего хлебушка не отберет. Понемногу стали прибывать еще сбеги. Когда спали весенние воды, подсохли дороги, приплелись также первые кони, заморенные, взъерошенные, но они приволокли сохи и бороны. В Перуновом Бору стало весело. Застучали топоры, перекликаясь с малиновками, дятлами и грачами. Длинными рядами вырастали белые срубы из еловых лесин. Откуда-то прибежали лохматые собаки и тявкали днем и ночью. О татарах было все менее слышно. Мужики судили и рядили, что дальше будет. Все думали, что татары отхлынут в Дикое поле, как раньше делали половцы, и назад на Русь не вернутся. Пришла высокая, худая, как скелет, женщина. Она подталкивала упиравшуюся, такую же отощавшую корову. Все кости выпирали. Бабы окружили рыжую корову, покачивали головами, указывая на высохшее вымя, висевшее, как тряпка. А владелица коровы не унывала: - Моя кормилица будет! На весенних травах поправится. Я здесь все места знаю, где какая трава растет. - Разве здешняя? - А то как же! Вот печь от моей избы. С измалетства я здесь выросла. - Да ты, поди, Опалениха? - закричала вдова Звяги и выбежала из толпы. Обе женщины, обнявшись, плакали навзрыд. - Где твоя краса девалась, Опалениха? - причитала одна. Другая всхлипывала: - А где твой семеюшка? Поди, лежит где-нибудь под ракитой? Они расспрашивали о всех, ушедших с погоста на ратное дело, но рассказать толком ничего не могли: - Савелия, говорят, убили на реке Сити, Ваулу видели среди сторонников под Суздалем. Торопка лихим удальцом стал, да и его, поди, уложила татарская стрела. В мае на погост явился пеший Торопка, целый и невредимый; только вырос очень и стал костлявый: давно не ел. Стал он всех расспрашивать про своих родителей: живы ли? Где искать следов их? Рассказал про себя, что был у него лихой татарский конь, да погнались за ними встречные басурманы, перепрыгнул конь овраг, сорвался, сломал ноги, а сам Торопка едва спасся, заполз в валежник, татары его и не нашли. В тот же день приехал на половецком коне Лихарь Кудряш. Узнав от Торопки о гибели Вешнянки, он бросился с коня на землю и долго бился и кричал. Старухи над ним причитали, отливали водой, а Лихарь твердил: - Для кого мне теперь жить? Без дочки свет мне стал немил!.. Потом он долго лежал тихо, точно думал что-то. Встал и спокойно и твердо сказал Торопке, сидевшему рядом на земле: - Послушай, малец! Вот что я узнал. Татарская сила ушла, но в больших городах остались татарские отряды: за нашими мужиками присматривать, чтобы мы не ворошились. Новый князь владимирский Ярослав Всеволодович прибыл в Переяславль, свою вотчину, и сказывали мне, что он собирает дружину. Я обещал князю привести надежных молодцов. Кругом стояли ребятишки и, засунув пальцы в рот, дивились на Лихаря, на его половецкие пестрые шаровары и половецкий колпак. - Видишь, ребята малы. Их еще надо поднять и прокормить. А отцы все в боях полегли. Теперь долго мы будем с татарами разговоры разговаривать и тяготы нести, как покоренные... А потом за все рассчитаемся! Так сам князь Ярослав Всеволодович дружинникам говорил. - Я пойду с тобой! - решил Торопка. Оба вскоре покинули Перунов Бор. Они направились просекой и долго слышали в притихшем перед грозой зеленом бору, как на погосте перестукивали топоры и кричали бабы, укладывая лесины на новые срубы. Лихарь остановился, указал рукой в сторону Перунова Бора, откуда доносился стук топоров, и сказал: - А Русь-то снова строится! Глава двадцать вторая. НА ДАЛЕКОЙ РОДИНЕ Старый Назар-Кяризек уехал из орьги Бату-хана вместе с толпой раненых кипчаков и уйгуров, желавших вернуться на родину. Они поехали обратно тою же дорогой, по которой прошел Бату-хан, и через четыре месяца, в начале осени, прибыли в Сыгнак. Женщины города и окрестных кочевий давно уже стояли на дорогах, ведущих с запада, поджидая своих близких. Старая Кыз-Тугмас, жена Назара-Кяризека, стояла возле своей юрты вместе с маленьким сыном Турганом и четырьмя невестками. Они напряженно всматривались в загорелые до черноты лица подъезжающих всадников. К юрте подошел величественной ханской походкой высокий желтый верблюд, за которым следовали четыре оседланных коня, покрытые коврами. На верблюде важно сидел в кеджавэ неизвестный старик в нарядном парчовом халате, бобровой круглой шапке, походивший на посланника неведомой страны. В руках он держал длинноногого петуха. Вдруг мальчик Турган воскликнул; - Да это тату! А братьев нет! Кыз-Тугмас и ее невестки подняли отчаянные крики, от которых сбежались все обитатели кочевья. Всех поразили пустые седла на четырех конях и привязанные сверху кривые мечи сыновей Назара-Кяризека. Невестки бросились к коням, взяли их под уздцы и с горьким плачем повели к своим юртам. Кыз-Тугмас упала на сырую землю, скребла ее ногтями и рвала на себе седые волосы; - Мои сыновья! Где мои сыновья? Кто мне их вернет? Назар-Кяризек сошел с верблюда на землю и торжественно сказал жене: - Да живет твоя сереброкудрая голова после твоих четырех сыновей-удальцов! - и старик закрыл глаза парчовым рукавом. Вдруг Кыз-Тугмас приподнялась и спросила: - А где мой сын Мусук? Ты слышал ли о нем? Назар-Кяризек молчал, сдвинув брови, точно что-то вспоминая. Затем он провел рукой по седой бороде и сказал важно: - Имя Мусуку я дал, а долгую жизнь пусть даст ему аллах! Подошли соседки, подняли Кыз-Тугмас и отнесли в юрту. Они старались утешить ее, как могли, пели жалобные песни, рвали на себе одежды и царапали щеки, оплакивая четырех кипчакских удальцов-батыров: Демира, Бури-бая, Янтака и Клыч-Нияза, погибших в великом походе на запад. - А где твоя священная добыча? - спрашивали соседи. - Моя добыча? Да... где она? Вот хан Баяндер имеет теперь много новых рабов, и они ведут большой караван верблюдов, нагруженных его священной добычей... А я!.. Ведь я не хан! Вечером, после плова (в котором был сварен длинноногий будильный петух), Назар-Кяризек сидел на конской попоне у двери старой юрты. Вокруг теснились кипчаки и жадно слушали рассказ Назара-Кяризека о диковинных народах, живущих за многоводной рекой Итиль, покоренных смелым молодым полководцем Бату-ханом, сыном Джучи, внуком - священного воителя, великого Чингиз-хана. x x x Много монгольской крови пролилось и на пашнях урусутов, и а их дремучих лесах, и в Кипчакских привольных степях... Еще более пролилось крови мирных народов, сопротивлявшихся беспощадному войску кочевников. Все это делалось для величия и ужаса монгольского имени... Возвращением в Кипчакские степи закончился первый поход джихангира Бату-хана для завоевания земель булгар, урусутов, буртасов и других северных народов. Но этим не ограничились грозные замыслы молодого полководца, внука Чингизова. Пробыв два года в Кипчакских степях и поправив истощенных походом, монгольских коней, Бату-хан со своей огромной ордой предпринял новое, еще более потрясающее нашествие на Запад, - сперва на златоверхий урусутский город Кивамень, а затем дальше, на вечерние страны, обрушив на них ужас и смятение. Однако обо всем этом мною написано в другой книге. К ней я отсылаю любознательного читателя, пожелав ему мирной и долголетней жизни, без тех страданий, которые приносит народам пожар бушующей войны... Выписка из Путевых заметок Хаджи Рахима