бе с работой тяжело будет. - А откуда ты знаешь про мою работу? - пристально взглянула на него Таня. - Да я как твою кровать увидел, сразу все понял, - нашелся Федор, - это же не кровать, а сексодром! А ты еще в Москве этим делом заниматься начала? - Да, Федя. - Тебе неприятно, что я спрашиваю? - Не особо, конечно, приятно, - призналась Таня, - но я уже давно собралась кому-нибудь рассказать, как это со мной получилось, да все некому было... "Некому?!" - чуть было не сказал вслух Федор, но сдержался. - Но тебе, наверное, неинтересно будет, - заметила она усмешку на губах Федора. - Да нет, наоборот! - сделал он серьезное лицо. - В общем, был у меня парень, которого я любила, Сережей звали. Я с его другом еще в десятом классе встречалась, через друга и познакомились. Я в него сразу влюбилась, с первого взгляда, а он, наверное, почувствовал, сторонился меня - перед другом неудобно было, тем более, жили в одном дворе, Генку-то, друга его, я еще с детства знала, а Сережка только потом в нашем дворе появился, по обмену с матерью приехал. Потом Генка в армию ушел, а я Сережку по утрам на остановке караулить стала - мы с ним в одно время на одном трамвае на работу ездили. Напросилась я как-то в гости к нему, посидели, музыку послушали, уже время позднее, а я все сижу и думаю: "Не уйду, пока своего не добьюсь!" А он, чудной такой, мнется, ничего толком сказать не может, посмотреть на меня боится. Я тогда вдохнула воздуху в себя побольше и говорю, как во сне: "Сережа, ты меня любишь?!" Он вдруг, будто безумный, схватил меня, целует и шепчет: "Я тебя никому не отдам!" А через полгода и он вслед за Генкой в армию ушел, я три дня ревела, в себя прийти не могла. Полтора года ни с кем не гуляла, а тут осенью Генка из армии пришел, звонит и говорит: "Приходи, поговорить надо". Сережка ему сразу, как у нас произошло, все прямо написал, я и зашла к нему, как к другу детства... Смотрю: он пьяный сидит. "Сегодня, - говорит, - моя очередь пришла!" Короче, подрались мы с ним, но ничего он от меня не получил... И все бы хорошо было, но меня Сережкина мать засекла, как я из Генкиного подъезда с подбитым глазом выходила. Я Сереже все, как было, конечно, написала, но и мамашка его в письме свою версию изложила. Генка Сережке сам бы все честно рассказал, я уверена, но он к тому времени, как Сережка домой вернулся, на шабашку подработать подался. Я Сережку своего спрашиваю: "Ты мне веришь?" - "Верю, - говорит, - но зачем ты пошла к нему?" Словом, вижу, есть у него какие-то сомнения. Целый месяц мы с ним отношения выясняли, и до того мне все эти любовные передряги надоели, что уже отравиться хотела. И тут встретила на улице Наташку, свою школьную подругу, она тогда в "Космосе" промышляла. Чего ты, говорит, голову ломаешь, думаешь, дурочка, любовь - это когда проблем много? Когда страдания? А мне как раз чего-нибудь попроще хотелось, чтоб без претензий и ни от кого не зависеть. В общем, приобщила меня Наташка, так я и стала проститутствовать. Меня Сережка потом на коленях умолял это занятие бросить, а я его уже разлюбила, вылечилась... - А как сюда попала? - Да Сережка меня подушкой задушил, - вздохнула Таня. Тем временем они вышли на сочно-зеленый луг. Федор огляделся по сторонам, и ему показалось это место знакомым. И точно, он вспомнил, как когда-то очень давно, в другой жизни и на другой планете, но на таком же лугу, он помогал собирать нежно-бледные цветы девушке, похожей на Таню: та же тонкая талия, те же голубые глаза и светлые локоны... - Что скажешь, Федя? - спросила Таня за его спиной. - У меня такое чувство, будто я где-то уже слышал эту историю, - признался Федор. - А у меня такое чувство, будто я где-то тебя уже видела, - изменившимся голосом сказала Таня. Федор обернулся и увидел, что она вытягивает в его сторону правую руку с зажатым в ладони крошечным золотистым пистолетом. - Я тебя сразу узнала, когда ты в ручье умылся, только не могла понять, чего ты хочешь. - А теперь поняла? - улыбнулся Федор. Ему вдруг захотелось умереть, насовсем умереть среди красивых гор. - Теперь поняла. Не опуская пистолета, Таня подошла вплотную к Федору и поцеловала его в губы. "Хэппи энд какой-то... как в дешевом боевике!" - подумал Федор, опускаясь вместе с Таней на траву. 9. Шалашный рай Федор и Таня поселились в горном лесу. Они жили в пещере, носили вместо одежды шкуры животных и питались ягодами и рыбой из озера. Они любили друг друга, но их любовь была не совсем обычной: в ней не было приступов страсти и периодов охлаждения, порывов нежности и неоправданных обид... Они любили друг друга той же любовью, какой любили приютившие их горы, землю, по которой ходили, и деревья, в тени которых скрывались от всевидящего ока Белой звезды. Впереди у них была вечность, но это их не пугало, потому что они вплелись в ткань окружавшего их мира, и этот мир обещал им тысячелетия счастья. Они часто мечтали о том, как они дадут начало новому племени, в котором все люди будут братьями и сестрами, хранящими в сердцах любовь к своему общему дому - всей Вселенной... Но они слишком хорошо понимали, что этим мечтам не дано сбыться, потому что на Том Свете ничто не рождается, а попадает туда в готовом виде. Однако это не омрачало их счастья, а лишь делало его не слишком уж бурным. Вечная любовь и покой... что еще надо человеку? В их жизни не было ни месяцев, ни недель, ни дней, ни ночей, ни часов, ни минут - была одна сплошная река времени, по которой они размеренно плыли вместе со всем окружающим их миром... Тем не менее, с некоторых пор они стали замечать, что в их жизнь вторгаются некоторые чуждые вечности временные измерения: то им вдруг показалось, что они давно не поднимались на вершину горы, чтобы полюбоваться окрестностями, то вдруг Таня почему-то решила, что скоро в лесу будет больше ягод, то вдруг Федор заявил, что Таня долго готовит обед... К тому же, в пещере стали происходить странные вещи: ни с того ни с сего загорелся заготовленный для костра хворост, в дальнем углу время от времени появлялось голубое свечение, стали пропадать и неожиданно появляться в других местах разные предметы. Таня сказала, что она слышала про это явление еще на Земле, оно объясняется вторжением в жизнь человека существ из другого мира и называется полтергейст; но от того, что для всех этих странностей нашлось объяснение и название, не стало легче. Однажды Таня проснулась в плохом настроении, и Федор сразу это заметил: до сих пор настроение у них менялось лишь в зависимости от погоды. Когда Федор спросил ее, в чем дело, она промолчала, и это насторожило его: никогда они ничего не скрывали друг от друга. Через некоторое время она сама ему рассказала, что видела во сне человека с Белой звезды, который сказал, что Федор должен вернуться на Землю. Сны для них были такой же реальностью, как и все остальное, поэтому Федору пришлось серьезно задуматься над сообщенной ему новостью... Неизвестно, сколько времени он не был на Земле, но, очевидно, немало; все его друзья и знакомые давно стали солидными людьми, обзавелись семьями и сделали карьеру, а он проснется все тем же двадцатитрехлетним инфантилом, но дело даже и не в этом, а в том, что ему стали непонятны все их интересы, и произнести, например, слово "карьера" для него так же трудно, как съесть кусок дерьма, не говоря уже о том, чтобы эту карьеру делать. Что его ждет на Земле? Неизвестность. Возвращаться на Землю ему теперь так же страшно, как когда-то было страшно умереть... Да и зачем? Чтобы через каких-нибудь 30-40 лет повторить пройденный когда-то маршрут? - Я никуда отсюда не уйду, - сказал Федор. - Ты должен, Федя, должен вернуться, - неожиданно стала его уговаривать Таня. - Если бы у меня была такая возможность, то я бы ей обязательно воспользовалась. Понимаешь, мы здесь как тени! - Ты действительно хочешь, чтобы я попал обратно на Землю? - Да. Потому что так лучше будет для тебя, а ко мне ты еще успеешь вернуться. - Мы так говорим, как будто твой сон вещий, - попытался успокоить себя Федор. - Мало ли чего приснится! Как бы то ни было, Федор стал чувствовать, что силы уходят из него. Скоро он уже не мог ходить, а только лежал, время от времени погружаясь в забытье. Таня все время сидела рядом и держала его за руку. Страха теперь у Федора не было, а была полная апатия. Он безразлично ждал... Наконец, свет совсем померк в его глазах. "Я вернусь", - прошептал он и провалился в душную темноту.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  1. Август 4-го года До слуха Федора донесся стук. Стук в темноте. Стук-стук. Сначала стук был очень слабым, будто водяная капля падала из крана на керамическую поверхность железной раковины, но затем стал уверенно набирать силу и мало-помалу перешел в удары кувалды по вгоняемым в шпалы стальным костылям. Внезапно из темноты прорвался крик: "А я вот тебе баян отсушу!". Федор тяжело приоткрыл пудовые веки и увидел перед собой играющих в домино четырех мужиков в линялых голубых пижамах; вокруг стола, за которым они играли, стояло еще пятеро мужчин в таких же застиранных до дыр одеждах. Опустив глаза, Федор обнаружил, что он сам в точно такой же пижаме лежит на железной койке, а из его рта выползает тонкая резиновая шлангочка темно-оранжевого цвета. Перебирая двумя руками, он стал вытягивать из себя эту резиновую змею... Уже на выходе она неприятно прошкрябала своей плохо скользящей шкурой по его пересохшему небному язычку, и он сильно закашлялся... - Смотри-ка, ожил, жмурик! - обернулся один из мужиков, и все вслед за ним повернули головы к Федору. - Со счастливым пробуждением вас, дорогой Федор Васильевич! - раздался радостный голос из-под потолка. Федор поднял глаза и увидел подвешенный к потолку телевизор, перед экраном которого был установлен толстый плексигласовый щит. С экрана смотрел на Федора с улыбкой тот самый бородатый субъект, который в роковой вечер 13 декабря 1985 года уговорил его добровольно отправиться в Ад. - Рад приветствовать вас в Раю! - бодро вскричал бородатый. - За время вашего отсутствия... - Сиди тихо, сучара! - мужичок, которому "отсушили баян", запустил этим самым шестерочным дуплем в плексигласовый щит. - А то я сейчас точно провод перегрызу, ты меня знаешь! - С вами, Роман Игоревич, мы еще побеседуем, - обиженно заявил бородач, насупившись и молча выглядывая из ящика телевизора, как сова из дупла. - Огурчика хочешь? - спросил старичок в очках. Федор хотел поблагодарить, но язык присох к небу, и получилось лишь неопределенное "му". Старичок внимательно посмотрел на средних размеров огурец, как бы мысленно прощаясь с ним, откусил половину, и оставшуюся часть протянул Федору. Федор взял слабой рукой огурец и медленно, чтобы не промахнуться, поднес его ко рту, разлепил губы и, отправив угощение в рот, с трудом сжал челюсти. - Хрумкай, хрумкай! - подбадривали мужики. - Пять лет на ряженке сидел, небось, жевать разучился. Федор ничего не понимал. Где он и что с ним происходит, почему он "сидел на ряженке", да еще целых пять лет? Но тут добрые мужики пришли ему на помощь: они рассказали, что еще на заре перестройки он был крупным комсомольским работником, прикарманивал членские взносы в значительных размерах, а когда во время очередной вакханалии его "пришли брать", дружки по комсомольской линии выбросили его из окна, "чтобы не раскололся и своих не выдал", а потом заявили, что он испугался ответственности и сам выпрыгнул из окна. Летел он с 13-го этажа, но ему повезло: попал в сугроб, вот только голову повредил, задев "башкой за сук", и вследствие этого "впал в кому". Федор недоумевал: что за чушь? Бред какой-то... В комсомоле он состоял, был грех, но никогда не поднимался выше заместителя комсорга группы по идеологии, а тем более не "прикарманивал" членских взносов. И тут его осенило: это же ведь всего-навсего больничная легенда! Хотя, конечно, должна в ней быть какая-то доля правды... раз уж он здесь оказался. Поразмыслив, Федор решил, что он каким-то образом выпал из окна своей квартиры на третьем этаже. - Ты хоть как звать себя помнишь? - поинтересовался небритый мужик с перевязанной грязными бинтами шеей. - Все помню, - сказал Федор. - Вот только как упал и что потом было... Провал в памяти. - Кхе-кхе... Я извиняюсь... - послышалось из-под потолка. - Сиди, урод! - рыжий мужик с обвисшей кожей (очевидно, он был когда-то в несколько раз толще) замахнулся тапочком на телевизор. - Сколько же дней я... проспал? - спросил Федор. - Дней?! - послышались деликатные смешки. - Чтобы дни посчитать, молодой человек, калькулятор потребуется, - сказал очкастый старичок. - Сказал тоже, Стекляшка, как в лужу пернул, - прохрипел тот, что с перевязанной шеей. - Где ты возьмешь свой кулька... куль... тьфу, зараза! - А тебе только дырки на доминошках считать! - парировал Стекляшка, судя по всему, бывший интеллигент, поправляя очки, привязанные к ушам шнурками. - Какой же сейчас год? - начал что-то соображать Федор. - А ну, скажи, какой год сейчас! - крикнул рыжий в экран телевизора. - Четвертый год Тысячелетнего Рая, - важно заявил бородатый. - Да ты от рождества Христова говори! - гневно потряс костылем один из мужиков. - Не понимаю, о чем это вы, - пожал плечами бородатый в телевизоре. - Тьфу, Антихрист! - плюнул в экран мужик. - Две тысячи первый год от рождества Спасителя нашего, август месяц сейчас. - Шестнадцать лет, - пробормотал Федор. - А это кто? - кивнул он на экран. - Сам Райский Царь, Всевидящий и Вездесущий... - Вездессущий и вездесрущий, - прибавил рыжий. - Враг рода человеческого! - вынес приговор мужик с костылем. - Что же вы этого царя не скините? - искренне удивился Федор. - Как же ты его скинешь, если он, вишь, в ящике спрятался?! - затрясся от бессильной злобы тот же мужик. - Мы уже один телевизор разбили, когда он нам, зануда, совсем осточертел, так всего через час новый поставили, теперь вот в цвете его поганую рожу лицезреем... У-у, нехристь! - прокричал он в телевизор. - Скоро сам все поймешь, - тихо сказал Стекляшка. В палату вкатился столик на колесиках с погромыхивающими сверху стаканами, а вслед за ними - круглая бабуля в грязно-белом халате. - Ряженка-заряженка! - объявила она. Мужик с перевязанным горлом опрокинул в рот стакан, поморщился как от высокоградусного напитка, и шумно занюхал рукавом. - Ты чего принесла, Петровна?! - грозно просипел он. - Так ряженка, говорю же, - неуверенно ответила Петровна. - Я твоей ряженкой всю глотку обжег! - завопил мужик. - Небось опять сослепу не из той бутылки разлила - первач чистейший! Мужики, как по команде, схватились за стаканы. - Я же говорил вам неоднократно, уважаемая Евдокия Петровна, самогоноварение - тяжкий грех, - назидательно произнес Райский Царь. - Алкоголь разрушает нервные клетки... - Да погоди ты! - перебила его Евдокия Петровна и, взяв стакан, осторожно отхлебнула из него. - Тьфу, Ирод сиплый, опять наебал! Мужики прыснули "ряженкой" и громко заржали. - Чего регочете, жеребцы! - накинулась на них Петровна. - Экран вон опять захаркали, а мне лезть под потолок, подтирать за вами! Она встала на табурет, смачно плюнула в лицо "царю", вынула из кармана тряпочку и тщательно протерла экран, прокричав сверху: "Не ровен час, контрики нагрянут. Вам - ни фига, а меня - на электростанцию ток давать!" Поминая присутствующих в комнате, всех остальных больных, саму больницу, царя и "останкинских вождей" вместе с их матерями немудренными русскими словами, Петровна слезла с табурета, собрала стаканы и удалилась. Того, что в ее палате пришел в сознание проспавший не один год больной, она, кажется, так и не заметила. В тот же день Федор узнал от мужиков, что на территории бывшей "империи зла" построено первое в мире райское общество, начисто лишенное какой бы то ни было эксплуатации человека человеком, потому что никто не работает. Нынешнее руководство во главе с царем сидит не в Кремле, а в Останкино, в Телецентре, и управляет страной через сеть телевещания. Сам Всевидящий и Вездесущий постоянно находится "в гуще народа", общаясь с ним по телевизору. 24 часа в сутки по всем каналам показывают только его, причем по разным каналам в одно и то же время он говорит разные речи, беседуя с каждым отдельно и к каждому обращаясь по имени-отчеству, всех помнит и все про всех знает. И никуда от него, паразита, в своем же доме не скроешься, потому что телевизор должен быть постоянно включен, а если выключишь, то сработает специальное устройство, и в Останкино автоматически поступит соответствующий сигнал... На первый раз, правда, всего лишь предупредят - общество-то "гуманное"! - но во второй раз лучше не попадаться, а то "будешь иметь бледный вид и кривые зубы"... Что это значит? Еще узнаешь! "А что в Кремле?" - поинтересовался Федор. В Кремле все соборы порушили, землю перепахали и за высокой зубчатой стеной устроили тайный огород для высшего начальства, которое употребляет витамины "в качестве лекарства", так как официально они считаются ядом. Почему огород тайный? Да потому, что есть и пить ничего нельзя, кроме освещенной перед экраном телевизора воды, которая, как объявлено, имеет чудесные свойства: излечивает от любых болезней, заменяет пищу и делает человека нестареющим, бессмертным и вообще счастливым. Вода эта называется по-научному "светой", а в народе ее прозвали "ряженкой". Почему ряженкой? Теперь уже никто точно не знает. Ряженка и ряженка... При больнице тоже есть огород, даже и не тайный, поскольку выращивать любые плоды и обменивать их на рынке народу разрешается - это считается трудноискоренимым пережитком прошлого, - их только есть запрещается... "Введение в организм любых продуктов органического и/или неорганического происхождения, помимо светой воды, является тяжким преступлением", - записано в Райской Конституции. Запрет запретом, но все едят, только потихоньку, потому что за этим следят особые контролеры, по-простому - "контрики". Короче, сказали, Федору, не горюй, русский человек ко всему привычный. Все привыкли, значит, и ты привыкнешь. Если совсем "тоской яйца скрутит" - можешь крыть всех и каждого, за исключением контриков, богатым русским матом: это официально называется "гайд-паркизм", а в народе - "оттяжка". Так что, ругать порядки и систему в целом не запрещается, но пытаться изменить их - это уже, брат, государственное преступление, за которое отправляют на каторгу "динаму крутить", то есть приводить в движение турбину на электростанции... вручную, разумеется. А если учесть, что энергии для телевещания постоянно не хватает... в общем, остерегайся, парень: там уж точно ничего не поешь - строгий режим, "строгач", мать его! Рассказы мужиков прервала Петровна, которая привезла обед: все ту же ряженку, только на этот раз в деревянных мисках. Она наконец-то обратила внимание на Федора и, хотя его пробуждение не произвело на нее никакого впечатления, будто было известно заранее, что он проснется именно в этот день, все же преподнесла ему свежий огурец "только что с грядки". - Ешь сразу, а то народ тут ушлый, глазом не моргнешь, как уже украдут, - шепнула она ему на ухо. - Да, вот еще невеста тебе писульку оставила. - Какая невеста? - спросил Федор, подумав про себя: "День сюрпризов какой-то, уже и сосватать меня успели, пока спал". - Ну, может, и не невеста, я почем знаю, приходила тут одна, ладная такая, поплакала и ушла. - А давно приходила? - Да не то што бы... месяца четыре назад, - Петровна запустила свою красную руку под халат и пошарила ей где-то за своей необъятной пазухой. - Чего зенки лупишь, карман у меня там! "Дорогой Федюня! - писала Маринка. - Просыпайся поскорее! Проснешься - обалдеешь, сколько вокруг перемен. Из города теперь все бегут, и я тоже уезжаю на дачу сажать овощи. Так что приезжай (зачеркнуто) я теперь свободна. Автобусы не ходят, транспорта никакого, только велосипеды. Я тебе нарисую, как доехать - это недалеко, по Ленинградке. До встречи. Марина". Федор перевернул листок: на обратной его стороне была схема движения по Ленинградскому шоссе и по проселочной дороге. - А где одежда моя? - спросил Федор выходившую из палаты Петровну. - Ты что, парень, шутишь?! - Петровна остановилась в дверях, но не обернулась. - Кто ж ее шышнадцать лет стеречь-то будет! - Да она ее на картошку выменяла, - сказал мужик с костылем. - Стыдился бы! - набросилась на него Петровна. - Я ж эту картошку для всех посадила! Ты сам жрал зимой, дармоед! Да сичас в одежде такой одни стиляги и ходют, а приличные люди попроще одеваются. Ты, милый, не стесняйся, иди себе в пижаме, на это никто теперь не смотрит. - А врач когда будет? - спросил Федор, подумав, что его не отпустят без осмотра. - Чиво? - открыла рот Петровна. - Доктор, говорю... - Вон твой дохтур, в телевизоре. Принимает круглосуточно, а другого нет! - Моралями своими до смерти залечит! - засмеялись мужики. 2. Говорят руины... Федор отправился домой. Ноги не слушались, голова кружилась, в общем, ходить он разучился. Во дворе больницы посмотрелся в лужу: огромная лохматая голова на тоненьком стебельке туловища. "Если бы питался одной ряженкой, вообще бы пустое место от меня осталось, а так хоть что-то..." - утешил он себя, расчесывая пятерней свалявшуюся бороду (соседи по палате рассказали ему, что родители постоянно приносили соки - где только брали?! - и сами вливали их в него через зонд). Места были знакомые, до родного "Сокола" не так уж далеко. Федор пересек ржавые рельсы, обогнув слева платформу "Гражданская", и взял курс на Ленинградский проспект. Он шел дворами. Навстречу - ни души: ни человека, ни домашнего животного, ни птицы. Он оглянулся: сзади - тоже никого. Когда-то - почти 20 лет назад, а будто только вчера! - он ходил здесь с опаской, потому что однажды, еще в школьную пору, его здорово побили в этих местах только за то, что зашел в чужой двор. Теперь можно было идти спокойно. Мертвая зона. Мертвая тишина. Страшно. По сторонам лучше не смотреть: немые дома с выбитыми на нижних этажах стеклами, разграбленные магазины, черные остовы сожженных машин, безобразно торчащие из земли пни, угольные пятна кострищ на асфальте (видимо, зимой здесь жгли деревья, чтобы не погибнуть от холода). Федор остановился: больно уж места знакомые... Оказалось, незаметно для себя он отклонился влево и зашел во двор, в котором прошло его раннее детство. Перед ним стоял кирпичный пятиэтажный дом, в который его принесли из роддома. Когда-то шумный, если верить детским воспоминаниям, дом теперь походил на немого человека: вроде силится произнести что-то, может даже, поведать о чем-то, но не получается... Федор хотел пройти мимо, но не смог: дом, казалось, звал на помощь, - дух отлетал от его холодных камней, и ничто не могло удержать этот человеческий дух, кроме живой души. Федор зашел в полутемный подъезд и ступил на истертые каменные ступени... шаги гулко отдавались приглушенными детскими голосами. Он поднялся на последний этаж и толкнул дверь своей первой квартиры - она была не заперта. Кто жил здесь после него? Теперь трудно было определить: мебель разломана на дрова, по всему полу разбросаны грязные полуистлевшие тряпки, в углу - засохшие экскременты, а рядом - облепленная мухами крысиная шкура. Зеленые обои в одном месте были ободраны, и полуобнаженная стена желтела газетным листом. Федор подошел вплотную и прочитал: "Заметки фенолога. Нелегкой выдалась минувшая зима для братьев наших меньших..." Он отшатнулся, пораженный: трудно было представить, что кто-то когда-то задумывался над тем, как живется разным диким зверушкам. Отодрав этот лист, Федор увидел под ним голубые обои в крапинках крахмального клея - он сорвал их и обнажил еще один пласт времени. На этот раз газета сообщила ему о начале "грандиозной стройки века" - об отправке первых комсомольско-молодежных бригад на строительство Байкало-Амурской магистрали. Статья заканчивалась следующими словами: "... и в следующем веке, проезжая в скоростных поездах по построенной своими руками дороге, убеленные сединой комсомольцы 70-х скажут внукам: "Стройте, как ваши деды, на века!" Федору вспомнилась популярная частушка той поры: "Приезжай ко мне на БАМ - я тебе на рельсах дам!" Отломив кусок высохшего газетного листа, Федор обнаружил под ним детские "каля-маля" синим и желтым карандашами. "А ведь это я рисовал!" - осенило его, и он стал всматриваться в замысловатые переплетения линий, будто это были первобытные письмена, которые ему предстояло расшифровать. Наконец, он оторвался от стены, так и не прочитав своего детского послания, и вышел из квартиры, не оглядываясь. Федор спускался по лестнице, когда вдруг из-за приоткрытой двери на втором этаже послышался взволнованный, как показалось ему, мужской голос: "Сюда, сюда!" Федор вбежал в комнату: у окна стоял на ножках черно-белый телевизор, и с его заросшего пылью экрана улыбался все тот же Вездесущий: "Как же это вы, Федор Васильевич, из больницы сбежали, вам еще реабилитироваться..." Не дав ему договорить, Федор подскочил к телевизору и опрокинул его на пол экраном вниз... Раздалдался взрыв кинескопа, и все стихло. Выходя из квартиры, Федор споткнулся в темной прихожей о груду тетрадей, неизвестно еще когда свалившихся с антресолей. Любопытства ради он просмотрел их: это были школьные тетрадки Самариной Татьяны, как значилось на обложках. Федору вдруг показалось знакомым имя, но ничего конкретного про Самарину Татьяну он вспомнить не мог. Его внимание привлек также черный пакет из-под фотобумаги. В пакете оказалось всего две фотографии. На первой были запечатлены две девчонки в школьной форме, сидящие на лавочке возле подъезда... Федор поймал себя на том, что он "узнал" Таню... "Бред какой-то, - сказал он себе. - Как можно узнать человека, которого никогда в жизни не видел?!" Однако ему упорно казалось, что из двух подружек Таня - это та, что посмазливее и повоображалистее. На другой фотографии два парня и одна девушка сидели в лесу возле костра: девушка сидела на поваленном дереве, один из парней играл рядом с ней на гитаре, а другой сидел на земле и, положив голову на колени девушке, заглядывал ей в лицо. Эта картинка показалась Федору знакомой, будто он сам снимал ее на фото... Присмотревшись, он обнаружил, что с фотографии смотрит на него та самая девушка, про которую он сразу подумал, что это Таня... Впрочем, девушка смотрела вовсе не на Федора, а на лежащего у ее ног парня. "Мистика!" - почесал в затылке Федор. Он еще порылся в тетрадях и обнаружил "песенник", в который девочки обычно записывают свои любимые песни, разные шутки, пожелания, вопросы и ответы и прочую забавную чепуху. На третьей странице, например, сверху был аккуратно выведен вопрос "Что такое счастье?", а под ним шли под номерами анонимные ответы разными чернилами: "1. Это когда у тебя есть друг. 2. Когда так плохо, что дальше некуда. 3. Когда не болит живот. 4. Счастье - это когда легко на душе и хочется жить вечно. 5. (зачеркнуто) 6. Знаю, но не скажу." А еще посередине тетради Федор нашел сложенный треугольником лист с надписью красным фломастером: "СЕКРЕТ". Он развернул лист и прочитал послание: "Ах ты, глупая свинья, в чужой секрет ведь лезть нельзя!" Внутри Федора как бы что-то хлюпнуло. Он заткнул тетрадь за пояс пижамных брюк и быстро вышел из дома. 3. Матч-реванш Федор выбрался на Ленинградский проспект в районе Аэровокзала и пошел по нему в сторону "Сокола". И здесь полная тишина, даже ветер не шумит в кронах деревьев: нет больше деревьев - на дрова порубили. Казалось, он очутился за толстой дверью с горящей над ней надписью: "Тишина! Идет эксперимент!" Но что это? Ветерок донес до Федора еле уловимый звук, казалось даже, не звук, а запах свистка и криков... Звук этот явно исходил от спортивного комплекса ЦСКА на другой стороне проспекта. Федор направился туда. Вскоре он добрался до тренировочного поля и увидел на нем десятка два крепких энергичных парней, пинавших мускулистыми ногами накачанный воздухом белый кожаный шар. "Да они ведь в футбол играют!" - дошло до Федора, когда он, наконец, поверил своим глазам. На бровке поля сидело на траве двое запасных. - Кто играет? - подошел к ним Федор. - Наши с Политуправлением, ответный матч. Первый мы им 0:2 просрали, - ответил, не отрывая взгляда от поля, стриженый под "полубокс" парень, покусывающий длинную соломину. - Да куда ты мочишь, залупа конская! - процедил он сквозь зубы в адрес промахнувшегося по воротам высокого лысого игрока. - Значит, еще Политуправление существует?! - удивился Федор. Парень нехотя повернул голову и смерил Федора с головы до ног тяжелым взглядом профессионального военного. - Вот что, молодой чемодан, - сказал он с расстановкой, вынув изо рта соломину, - шел бы ты отсюда... и бегом! Федор неспеша повернулся и пошел к выходу на проспект. - Бегом, я сказал! - заорал в спину парень. "Тоже мне командир!" - зло подумал Федор, непроизвольно замедляя шаг. Самому себе он почему-то представлялся крепким и сильным, так что страха не испытывал... но и связываться с упитанными армейцами желания особого не было. "Гол! Го-о-ол! - раздался сзади громкий крик. - Молодец, младшой!" Теперь уже совсем никто не обращал внимания на выходящего со стадиона доходягу. Федор вышел за ограду спорткомплекса... По проложенным вдоль проспекта трамвайным путям со стороны "Динамо" громыхающе-скрипяще катилась дрезина. На этой дрезине с ручным приводом стоял широкоплечий мужчина с лицом, которое по своему цвету и мясистости напоминало свежую телячью вырезку. - Эй, Хоттабыч, бороду с рельс подбери, а то подровняю! - закричал он весело, сбавляя скорость. - Ну чего стоишь менжуешься, как гимназистка перед абортом, прыгай сюда, помогай на железку давить! Федор вскочил на дрезину, и они быстро поехали, поочередно "давя на железку", то есть на рычаг, каждый со своей стороны. Из-за спины Федора, который стоял задом по направлению движения, выплывали перевернутые трамвайные вагоны, спокойно лежащие на боку, словно на отдыхе, вдоль путей. - Ты кто? - просто спросил мужчина. - Федор. - А я Николай. Это я их перевернул, - поймал он взгляд Федора. - Не один, в натуре... Чтобы ездить можно было. Ага. Тока для них все равно нет. - Куда же ездить теперь? - Да мало ли куда! - удивился Николай вопросу Федора. - Сейчас вот из библиотеки еду. Ага. По ящику глядеть нефига, так хоть книжки запрещенные почитать. - А какие запрещенные? - стало интересно Федору. - Не понял. - Какие книги запрещены? - Да все запрещены! Ага, - по-простому заржал Николай. - А ты не знаешь?! Я вон полный рюкзак набрал, - он пнул ногой туго набитый рюкзачище. - Как же это, книги запрещены, а библиотеки работают? - Кто сказал "работают"?! Ты, брат, только что родился, что ли? У нас только телевизионные заводы работают - малолеток на них перевоспитывают. Ага. А книги я так взял, почитаю и верну, я ж не вор. Ага. Себе Достоевского взял, тоже Федором зовут. У тебя как отчество? - Васильевич. - А он Михалыч. Слыхал про такого? Наш мужик, душевно пишет. Только что "Идиота" отвез, теперь "Братьев Карамазовых" везу. Жене - Дюма старшего, макулатурное еще издание. Ага. Когда-то книги из макулатуры делали, ты, небось, не помнишь, мальцом еще был. Детям "Золотого ключика" привезу. А остальное - так, что под руку попалось. - Не боишься, что тебя контрики с этим рюкзаком заловят? - Не-а. Если они нас сейчас и законтрожопят, придраться не к чему будет. Книги ж только читать запрещается, а брать и перевозить - это сколько угодно. Ага. Мы свои права знаем! - Что же ты, Николай, из города не ушел? - А зачем же мне уходить?! Я и тут неплохо устроился: на крышу земли натаскал, воду туда провел, из деревни брат грамотной рассады привез... Крыша у нас длинная и плоская - целая оранжерея получилась. Ага. И к солнцу ближе. Раньше впятером на двадцати квадратных метрах жопами толкались, а сейчас весь дом мой. Только теперь по-человечески и зажил. - А если контрики нагрянут? - Сказал тоже, нагрянут! Да участковый контрик - мой лучший кореш. Ага. Мы с ним до всех этих дел в мебельном грузчиками работали... - Стой, я приехал, - перебил его Федор. - Ну бывай, брат! "Не все еще потеряно для России, если бывший грузчик Достоевского читает, - размышлял Федор по дороге домой. - Хотя, с другой стороны, его "кореш" в контрики пошел. Интересно, читают контрики Достоевского? И читают ли вообще? Любопытно было бы поговорить с кем-нибудь из них и выведать, верят ли они в райскую жизнь, да и в саму идею рая. Вряд ли... Скорее всего, дело обстоит, как в былые времена: в возможность построения коммунизма верили единицы, а коммунистов миллионы были. Ох, уже эти идеи! Вроде и не верит в них никто, и не подтверждаются они на практике, а все равно вся жизнь вокруг них вертится. В чистом виде они существуют, что ли?" Вот так, ставя вопросы и не находя на них готового ответа, Федор незаметно для себя дошел до дома. Он позвонил в дверь - никто не открывал. Ключей у него, разумеется, не было, но он заглянул на всякий случай в выступающий из стены металлический ящик со счетчиками расхода электроэнергии - и точно: открыв дверцу, он нашел ключи в нише между крайним счетчиком и стенкой ящика, где еще в незапамятные времена был устроен специально для них семейный тайник. В прихожей он нашел на трюмо записку: "Дорогой сынок! Если ты придешь и не найдешь нас дома, то не волнуйся: мы ушли загород собирать урожай со своего участка. Целуем тебя. Мама с папой". Федор прошел в гостиную. - Ну вот вы, наконец, и дома, Федор Васильевич! - встретил его райский телецарь. Федор хотел тут же выключить телевизор, но передумал, решив сначала кое-что выяснить для себя. - Мы с вами, кажется, старые знакомые, - обратился он к царю на "вы", не желая с ним фамильярничать. - Так оно и есть, - охотно подтвердил царь. - С вас, можно сказать, все и началось шестнадцать лет назад. Как сейчас помним: вы сидите перед Нами в кресле, заинтригованные необычной телепередачей, и заказываете свою любимую "Абракадабру". Сейчас Мы уже этим баловством не занимаемся, но исключительно для вас можем, по старой памяти, выполнить заявку. - Кто это "мы"? - Мы, Царь Всевидящий и Вездесущий... - Тогда что-нибудь антимонархическое! - ухмыльнулся Федор. - Пожалуйста, - сказал царь и запел с подвыванием. - Вышли мы все из наро-ода, дети семьи трудовой, братский союз и свобо-ода - вот наш девиз боевой... - Достаточно! - прервал его Федор. - Если эта не нравится, то можем другую. И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди-и, и Лени-ин такой молодой, и юный Октябрь впереди! И Лени-ин... - Хватит паясничать! - не выдержал Федор. - Как знаете, - пожал плечами царь. - Сами просили... - Скажите лучше, что со мной было? - Не знаем. Мы вас там не видели. - Где "там"? - поймал его на слове Федор. - В Аду, конечно же. Вы ведь сами туда захотели... - Я захотел?! - Мы никого не принуждаем... - Сволочь ты! - Федор подошел к телевизору и щелкнул выключателем, но тут же вспомнил про специальное устройство, о котором предупреждали мужики в больнице, и, снова включив телевизор, убрал звук и яркость, чтобы не слышать и не видеть ненавистного царя. Покончив со Всевидящим, Федор зашел в свою комнату. В ней все было по-прежнему, даже плакат с портретом Джона Леннона на стене сохранился. Он аккуратно стер пыль с очков своего давнего кумира, взял с книжной полки кассету, вставил в магнитофон, включил песню "Имейджин" и улегся на кровать, положив под голову подушку. Запись шипела, и звук был как из граммофона. Старина... За окном смеркалось, где-то далеко прогремел гром. Кажется, дождь собирается... Федор уснул, и ему снилось, что он лежит на своей кровати. В комнате совсем темно, сквозь щели в оконной раме просачивается шелест дождя. На стуле рядом с кроватью сидит странное существо: большое, неопределенной формы и все белое, будто покрытое толстым слоем инея. Федор его не боится: он девять лет прослужил в адском спецназе и вообще никого не боится. - Ты кто такой? - спрашивает Федор строго, засовывая руку под подушку... лазерного клинка там нет. "Ничего, и так справлюсь", - думает он. - Я - связной, - отвечает существо, по-кошачьи щуря огромные зеленые глаза. - Из штаба? - Нет, с Белой звезды. Мне поручено передать тебе приказ: убрать царя. - Я не подчиняюсь Белой звезде, у меня свое командование, - заявляет Федор. - Во-первых, Белой звезде подчиняются все, над кем она светит, а во-вторых, другого командира у тебя нет, потому что ты давно уже дезертировал из Легиона воинствующих атеистов, - невозмутимо говорит связной. - Белая звезда светит в Аду, - возражает Федор, - а здесь - Солнце. - Ошибаешься. Ад - это иллюзия, и здешнее солнце - тоже иллюзия. - А что не иллюзия? Белая звезда? - усмехается Федор. - Белая звезда - это тоже иллюзия. В мире, в котором мы находимся, есть лишь одна неиллюзорная вещь. - Что же это за вещь? - Вот она, - существо достает откуда-то из-под мышки небольшую книгу, на обложке которой можно прочесть название: ОЖИВИ ПОКОЙНИКА. - Кто этот покойник? - спрашивает Федор. - Пока что это тайна. В конце книги ты, может быть, узнаешь... - Что значит "может быть"? - перебивает Федор. - Если заглянуть в конец, то можно узнать наверняка. Или она не дописана? - Книга дописана, - отвечает существо, - но если мы с тобой сейчас заглянем в конец, то ничего не увидим. Мы не можем узнать, что будет на следующей странице, как люди не могут заглянуть в завтрашний день, не говоря уже о более далеком будущем. - Так какого хрена ты мне ее показываешь?! - раздражается Федор. - Свое прошлое я и так знаю! - Мне больше нечего тебе сообщить, - существо поворачивается к окну и выпрыгивает в дождь через стекло. "Все только приказывают! - возмутился Федор, когда остался один. - Нашли тоже цареубийцу! Последнего царя из династии Романовых уже убили, да к тому же вместе с женой и детьми, а стало ли от этого лучше?! Ну да ладно, проснусь - разберусь на свежую голову. Утро вечера мудренее..." Однако, проснувшись утром, Федор вспомнил лишь, что ему снилось что-то интересное... но что? Завтракая найденными на кухне сухарями, Федор усиленно пытался вызвать в памяти содержание сна, но какая-то важная мысль-зацепка постоянно ускользала от него. С сухарным хрустом во рту он прошел в свою комнату и стал рыться в письменном столе, перебирая старые бумаги, как будто в них могла отыскаться некоторая подсказка. В нижнем ящике он нашел свои юношеские стихи. Их было немного, и почти все про несчастную любовь. Перечитав их, Федор испытал не то чтобы стыд за себя, но сильное недоумение: как он мог писать такие глупые стихи?! Однако одно стихотворение, датированное 1984 годом, то есть одно из последних, привлекло его внимание, и ему даже показа