ьницу и не нашел, -- потом вошли. -- Он хмыкнул, и я восхитился
тем, как точно охарактеризовал он Патрисию Огден.
-- Этот тип ни на что не годен, -- продолжал наш посетитель. -- Нам и
пришлось-то лишь немного его пихнуть, как он скис и начал хныкать. Не люблю
таких людей. А вот девчонка ничего, держалась твердо... И что она в нем
такого нашла? Вот я бы...
Медисон на мгновение задумался, составляя в уме план того, что бы он
сделал с Феникс Джордан, если бы на нее вдруг снизошло озарение и она
оставила своего дружка. Несколько секунд он пребывал в блаженных мечтах,
которые я не стал прерывать, после чего задумчиво потер в пальцах сигарету,
снова уронив на пиджак крошки.
Франсуаз взяла с моего стола лист бумаги, сложила его вчетверо и
протянула Медисону. Тот благодарно кивнул, положил на него сигарету и
отряхнул пальцы. Когда моя партнерша водружала импровизированную пепельницу
обратно на стол, в ее серых стальных глазах я прочитал признаки
надвигающейся бури. Я ухмыльнулся.
-- Они назвали имя, мистер Медисон? -- спросил я.
-- Он назвал, -- мой собеседник произнес всего два слова, но из них
несложно было понять, что, во-первых, парень вроде Перкинса ответит на какой
угодно вопрос, стоит лишь пару раз слегка его приложить, а, во-вторых, такая
девчонка, как Феникс, раз уж решила не отвечать, то и не станет. Я еще раз
ухмыльнулся, решив, что Медисон как раз относится к тому типу мужчин,
которые раскисают при виде хорошенькой мордашки, и засунул руку в карман.
-- Имя?
-- Юджин Данби, -- Медисон снова рыгнул, чем поставил меня в тупик, так
как на этот раз ему нечего было отрицать. -- Парень им не представился, но
они узнали его по фотографиям в газетах. Он вышел на них через своего
знакомого, какого-то Игла. Это все. Вы сказали, что достаточно имени.
Он пожал плечами, и я вновь не понял, зачем он это сделал.
-- Полагаю, что могу выписать вам чек прямо сейчас, мистер Медисон, --
сказал я, открывая книжку. -- Итак?
Наш посетитель вскинул голову и изогнул губу, пытаясь перекинуть
сигарету в другой его конец. Потом он вспомнил, что уже успел от нее
избавиться и оставил свои попытки.
-- У меня есть свое достоинство, -- ответил он, и мне показалось, что в
его голосе прозвучала горечь оттого, что я не смог сразу этого понять. -- Мы
можем бить друг другу морды столько, сколько захотим -- это наше дело. Сэм
был мне должен, и я спросил бы у него должок рано или поздно. Но, повторяю,
это все были наши дела. Но вот когда какой-то расфуфыренный хлыщ из
Лос-Анджелеса убивает честного парня, который приехал из Сиэтла -- это уже
совсем другое дело, и позволить такое я не могу.
Он тяжело встал, как будто бы несколько часов назад избили его, а не
Ала Перкинса. Впрочем, его тело могло болеть еще с той вечерней потасовки на
заднем дворе "Тропической бабочки". По крайней мере, у меня болело.
-- Вы ничего мне не должны, мистер Амбрустер, -- сказал он, осторожно
поворачивая корпус к двери. -- Мы с ребятами приехали сюда по своей воле, и
когда я позвонил вам, чтобы предложить помощь, то сделал это не ради денег.
Он сделал несколько шагов к двери, потом обернулся.
-- Мы пробудем здесь еще какое-то время, -- сказал он, не глядя на
меня. -- Посмотрим, чем все закончится.
Я не стал предлагать ему руки, он тоже.
Когда его спина скрылась в проеме двери, телефон на моем столе
зазвонил, я поднял трубку.
-- Они направляются к вокзалу, Майкл, -- вряд ли на свете нашелся бы
человек, который смог бы назвать голос Дона Мартина мелодичным. -- Мне
проследить, куда они уехали?
-- Просто посади их на поезд, -- ответил я. -- И возвращайся.
9
Когда я положил трубку на рычаг, разразилась буря. Поднимая глаза на
Франсуаз, я уже знал, что именно мне предстоит увидеть, и не ошибся в своих
ожиданиях. Руки моей партнерши были сложены на груди, в серых глазах
клубился туман, что бывает с ней крайне редко.
Я сел во вращающееся кресло, заложил руки за голову и слегка повращался
сперва направо, потом налево.
-- Никогда бы не подумала, что ты способен на такое, -- наконец
прошипела Франсуаз. Я отметил про себя, что был абсолютно прав, когда
сравнивал ее со змеей. Впрочем, я всегда бываю прав.
-- Да, -- скромно ответил я. -- Никто не мог бы ожидать такого
блестящего успеха за столь короткое время. Только днем к нам приходит
несчастная испуганная девушка и со слезами в голосе и на глазах умоляет нас
спасти из тюрьмы ее возлюбленного. Отважный и благородный детектив бросается
на помощь бедняжке. И что же? Не проходит и пары часов, как темные тучи,
собравшиеся над головой парня, рассеиваются, и вовсю торжествует
справедливость. -- Я на мгновение задумался и продолжал. -- Да. Любящие
сердца соединяются, оркестр играет свадебный марш, а мальчики из церковного
хора несут обручальные кольца на бархатных подушках. Как это похоже на
красивую сказку, не так ли?
-- Красивую сказку, -- в голосе Франсуаз яда было больше, чем слов. --
Сначала к тебе приходит смазливая шлюшка, извивается перед тобой и просит,
чтобы ты помог ей набросить аркан на племянника миллионера. Потом ты
нанимаешь бандитов -- самых низких и самых мерзких, которых только можно
было вообще найти, и поручаешь им изнасиловать несовершеннолетнюю девчонку.
Такие сказки ты читал в детстве, Майкл?
Я решил, что пора обидеться.
-- Ты всегда была несправедлива ко мне, -- сказал я поучительно. -- Как
и в тот раз, когда кто-то подложил тебе мороженое на стул и ты испортила
фиолетовое платье. Тогда ты тоже утверждала, что это моих рук дело, хотя я
был чист и невинен, как кандидат в президенты Соединенных Штатов. Джейсон
Картер выписал нам чек на кругленькую сумму, и я был готов отказаться от
любых действий, но ты настояла, чтобы мы его продолжили. Я согласился, и в
поте лица стал претворять в жизнь твою прихоть. Меня чуть не прирезал
кинжалом хитрый китаец в сомнительном отеле. Пуля, попавшая в Джонатана
Картера, вполне могла предназначаться мне. И где же благодарность? Где
горячий поцелуй растроганной красавицы?
-- Я не знаю, что с тобой делать, -- резко ответила она.
Я скромно потупился.
-- Такие вещи не принято говорить вслух, Френки. Где твое французское
воспитание.
Франсуаз издала звук, который представлял нечто среднее между рычанием
разъяренного льва и свистом воздуха, выпускаемого из надувного шарика. Она
терпеть не может, когда я напоминаю ей о якобы французском происхождении,
поскольку эту благословенную страну моя партнерша видела только на
фотографиях.
-- Чертовски странная штука, эта справедливость, -- вздохнул я.
Франсуаз стояла в противоположном конце комнаты, и теплый вечерний свет
бережно ласкал ее фигуру. Я встал и сделал несколько шагов.
-- Меня всегда ставили в тупик рассуждения о справедливости, -- заметил
я, ни к кому не обращаясь. -- День за днем мне подсовывали толстые тома,
написанные на добром десятке языков несколькими сотнями авторов. Забавно,
сколько людей сразу могут считаться классиками...
Я подошел к окну и засунул в карманы большие пальцы рук. Внизу лежал
сад, притихший перед наступлением сумерек, но я не видел его.
-- Я читал одну историю за другой, Френки, -- произнес я, не
поворачиваясь к ней. -- И в каждой из них были свои герои и свои негодяи. А
в длинных лекциях умудренные жизнью профессора подробно объясняли мне, кто
из них есть кто и почему.
Я не видел, слушает ли она меня, но был уверен, что да.
-- Возьмем нашего недавнего знакомца, Сэма Роупера, -- произнес я. --
Отважный солдат, герой войны. Тысячи подобных ему американцев сражались во
Вьетнаме, в Корее, в Панаме. И знаешь, как их называли там, Френки?
Я помолчал. Мне было известно, что я не дождусь ответа.
-- Оккупантами, Френки, -- сказал я. -- Оккупантами. Они пришли в чужую
страну и начали стрелять. Сколько мирных людей убили ветераны Вьетнама? А
теперь они ходят к психоаналитикам и жалуются на плохой сон.
Я развернулся к ней и прищурился.
-- А вот те женщины и дети, которых сваливали в ямы и засыпали землей,
не жалуются на сон, -- я хмыкнул. -- Ни один из фильмов Стоуна о Вьетнаме не
получил столько наград, сколько бы мог. Если бы немного не приоткрывал
правду.
Мне всегда хотелось знать, не испытывает ли Франсуаз неудобства, когда
держит руки, сложенными поверх груди. Я много раз имел возможность заметить,
что обычно женщины складывают руки под грудью. И обычно это выглядит
некрасиво.
-- Но мы ведь не назовем ветераном Вьетнама убийцами, Френки? Они --
герои, более того -- они жертвы. Они выполняли свой долг и защищали интересы
своей страны. Но вот забавно -- о людях, которые сидели по другую сторону
простреливаемого пространства, в окопах, напротив, -- о них можно сказать то
же самое. Они защищали свою родину, право решать свою судьбу без нашего
участия. Так, где же справедливость, Френки?
-- Любое преступление должно быть наказано, Майкл, -- резко произнесла
Франсуаз. -- И тебе прекрасно это известно.
-- Конечно, -- я кивнул. -- Когда человек убивает другого -- это
преступление. Но если он сбрасывает на него бомбу, находясь в самолете
вооруженных сил своей страны, тогда это убийство превращается в подвиг. А
если он поворачивает рубильник, распределяющий питание в комнате с
электрическим стулом -- в таком случае убийство становится восстановлением
справедливости. Скольких человек убил наш друг Сэм Роупер? Десять? Двадцать?
Бери выше, Френки, бери выше... Или они приехали к нам, в Америку,
высадились в центре Манхеттена и стали резать прохожих? Нет, они жили в
своей стране, и все, чего они хотели -- это оставаться жить в ней.
По-своему, а не так, как решит Капитолий. Так разве не справедливо, что
Роупера убили? Не в этом ли и состоит высшее воздаяние, Френки?
Франсуаз молчала. Какая-то птица защебетала в саду, и я вновь стал
смотреть в окно.
-- Я так и не смог понять, что такое справедливость, Френки, -- сказал
я. -- Сотни историй разворачивались передо мной в прочитываемых книгах, и
каждая говорила о справедливости. Поэтому я не люблю читать книги.
Медленный звук шагов, и дыхание девушки опалило мне шею. Я услышал ее
голос:
-- По-моему, справедливость состоит в том, чтобы каждому человеку был
дан шанс проявить все лучшее, что в нем есть, Майкл. Каждый имеет право на
счастье, на удавшуюся судьбу. И именно в этом и состоит высшая
справедливость, Майкл, а вовсе не в воздаянии, о котором ты все время
толкуешь. У Сэма Роупера и его товарищей не было такого шанса. Те, кто
послал их воевать, забрали себе их право быть счастливым. Солдат должен либо
убивать, либо быть убитым. Выбора у него нет.
Птица в саду снова начала щебетать. Длинные тени деревьев легкими
мазками ложились на светлый холст аллей.
-- Сэм Роупер и его товарищи были героями, -- в голосе Франсуаз уже не
было резкости. Она не спорила со мной, а я не собирался ей возражать. --
Именно потому, что кто-то отнял у них право на счастье. На них надели
военную форму и заставили убивать.
Я продолжал смотреть в сад. Мне нравилось слушать ее голос, а птице на
одном из деревьев подо мной нравилось петь.
-- Возможно, они были даже большими жертвами, чем те, другие, --
произнесла Франсуаз. -- Они не только должны были воевать, они еще не знали,
за что. А теперь они ходят среди нас, живут среди нас, и нам кажется, что
они такие же, как и мы. Но они -- герои, Майкл. Герои потому, что смогли
вернуть себе право на счастье.
Я повернулся, она стояла прямо передо мной.
-- У нас вышла пламенная речь в защиту пацифизма, Френки, -- задумчиво
проговорил я.
Она встряхнула волосами, и они рассыпались по ее плечам, отражая
вечерний свет.
-- Возможно, ты и правильно поступил относительно этой девушки, Феникс,
-- произнесла она. -- В конце концов, ты дал ей еще один шанс начать жить
по-новому. Но человек, который убил Сэма Роупера и Мериен Шелл, должен быть
наказан, Майкл. Даже если во всем мире не найдется никого, кто захотел бы
оплатить наш счет.
-- Возможно, я читал не те книги, Френки, -- сказал я. -- Не те.
10
Лиза Картер заложила ногу за ногу и направила на меня большие совиные
глаза. Легкий ветерок, втекавший из открытого окна, донес до меня ее запах,
-- почему-то я был уверен, что это аромат именно ее гибкого тела, а не
духов. Длинные пышные ресницы напоминали мохнатые крылья огромной
тропической бабочки, а в центре зрачков мерцало что-то таинственное. Я
решил, что это мысль, так как с самого начала был готов проявлять
беспристрастность по отношению к девушке, которой предстояло быть
препарированной во имя справедливости.
-- У меня еще не было возможности познакомиться с вами, мистер
Амбрустер, -- голос Лизы был немного хриплым и в то же время мурлыкающим.
Наверное, именно так должен звучать голос существа, полученного в результате
скрещивания совы и кошки. -- Но я хорошо знаю вашего отца. Как он?
-- Называйте меня просто Майкл, -- я криво улыбнулся. -- Раз уж вы так
хорошо знакомы с моим отцом.
Крупная голова Лизы, оперенная великолепными волосами, совершила
величественный кивок в мою сторону. Она была похожа на королеву, которая
только что даровала великую милость паладину, отличившемуся в последнем
сражении.
-- Нам необходимо переговорить с вами, -- резкий голос Франсуаз нарушил
интимность ситуации.
Лиза Картер развернулась в кресле и вновь чуть склонила голову.
Стройные загорелые ноги чувственно натягивали подол короткого изысканно
сексуального платья от кутюр -- из тех, что принято носить на приемы в
ансамбле с кожаной сумочкой и перчатками. Ее бедра были бы действительно
хороши, не будь на них так много мускулов. Впрочем, таковым было только мое
мнение, но я счел, что обсудить позднее эту тему с Франсуаз было бы не
совсем уместно.
-- Мой брат сегодня был выпущен под залог, мисс Дюпон, -- медленно
произнесла Лиза. -- Как вам известно. Мы все очень благодарны вам и Майклу
за помощь.
Все это было чрезвычайно мило, и единственное, чего недоставало в этой
пасхальной картинке, так это чая с ванильными сухариками. Однако Лиза Картер
была дочерью своего отца, -- если, конечно, покойная миссис Картер не
придерживалась особых взглядов относительно супружеской верности, -- а в
крови семьи банкиров главную физиологическую роль играла скаредность. Расход
на угощение гостей не был предусмотрен в статьях бюджета.
После получаса обсуждения -- столь же бессмысленного, сколь и
напряженного -- мы с Франсуаз пришли к единственно возможному выводу. Пока
стаи полицейских прочесывают город и окрестности, высунув язык, виляя
хвостами и разыскивая незадачливого стрелка Юджина Данби, единственное, что
могли сделать двое хитроумных детективов -- это потрепать нервы юной
невинной девушке, строящей козни против собственного отца.
Только Лиза Картер могла дать показания, обвиняющие Уесли Рендалла в
смерти Мериен Шелл. Кларенс Картер говорил о каких-то таинственных
сообщниках своего друга-блондина, которые помогали обставить место
преступления в ту злополучную ночь, но эти люди наверняка знали слишком
мало, да и впечатление, которое они могли бы произвести на присяжных, вряд
ли было бы достаточно весомым.
Кроме того, мы не знали, где их искать.
Само собой, здесь вставал еще один вопрос -- захочет ли Лиза Картер
давать показания, с помощью которых ее верный любовник получит возможность
полной грудью вобрать в себя аромат газовой камеры. Да и сама совиноглазка
наверняка была замешана в убийстве по самую макушку, украшенную
великолепными блестящими волосами.
Поэтому я настоял на том, что мы не должны выкладывать перед Лизой наш
главный козырь, запись, сделанную в квартире Рендалла -- по крайней мере,
пока. Для начала, мне хотелось немного потыкать палкой в чахлый, травяной
коврик и определить, что скрывается под ним -- плотный грунт или болото.
-- Мы уверены, что ваш брат стал жертвой хорошо продуманного
мошенничества, -- Франсуаз не стала заострять внимание на том, что семейные
узы, связывавшие Лизу Картер с Кларенсом, были немного менее тесными. -- И
нам известно, кто за ним стоит.
-- Вот как? -- Лиза Картер полностью повернулась к Франсуаз и поставила
обе ноги на пол. Я еще глубже откинулся в кресле и отключился от разговора.
Если бы я пришел к совиноглазке один, беседа приняла бы совсем другой
оборот. Лиза Картер оставила бы свои загорелые ноги заложенными друг за
друга -- тем более, что она не знала, какое неблагоприятное впечатление
произвели на меня ее бедра, рассмотренные вблизи. Возможно, она даже
расщедрилась бы на бокал вина, в ее голосе прибавилась хрипотца, и в воздухе
запахло сексом. Женщина поступает так всегда, когда хочет как можно быстрее
составить впечатление о мужчине, с которым только что познакомилась. Это
подобно тесту на прочность и устойчивость нервной системы.
Если мужчина не проходит этого испытания, он навсегда теряет свое лицо
в прекрасных глазах, в которых ему довелось утонуть. Поэтому в таких
ситуациях всегда полезно отыскать у своей собеседницы какой-нибудь
физический изъян и сфокусировать на нем свое внимание. Очень помогает, если
у нее, к примеру, лошадиные зубы.
Однако на этот раз мне не удалось померяться силами с коварной
красавицей, так как присутствие Франсуаз нарушало интимность нашего общения.
Поэтому разговор окрасился иным стилем. Мне предстояло стать свидетелем
беседы двух современных деловых женщин, каждая из которых прекрасно знает
себе цену и ни в грош не ставит мужиков.
Поэтому я откинулся в кресле и прикрыл глаза.
-- Этого человека зовут Рендалл, некто Уесли Рендалл, -- голова
Франсуаз была слегка наклонена книзу, а в серых глазах теплилось то
выражение, которое ни разу не получалось у меня, хотя я несколько раз
пытался его повторить, стоя перед зеркалом. -- Вам приходилось слышать это
имя, Лиза?
Это была первая изгородь, которую предстояло перемахнуть нашей лошадке.
Билли Уорнтон, судебный репортер, чья колонка несколько раз в месяц
появляется в "Геральде", подробно поведал нам о том, как Кларенс Картер был
выпущен под залог. Совиноглазка присутствовала в зале суда, когда адвокат
старого банкира размахивал перед подслеповатыми глазами судьи подписанными
показаниями Уесли Рендалла.
К сожалению, Билли не упомянул о том, что именно в этот момент Лиза
Картер упала в обморок, истошно закричала или бросилась вон из зала,
заливаясь слезами. Возможно, на его маленькие хитрые глазки и попалось
что-нибудь с помощью чего можно было бы догадаться о реакции красавицы на
предательство любовника -- жест, вполголоса оброненное слово, поворот
головы, -- но репортер не упомянул ни о чем подобном, а я счел за лучшее не
задавать ему наводящих вопросов, чтобы не дать проныре понять больше, чем
ему полагалось.
-- Этот человек выдавал себя за друга Кларенса, не так ли? -- длинные
пальцы Лизы подперли подбородок, в голосе звучало праздное любопытство. --
Клар несколько раз брал меня в его дом, -- она чуть приподняла и отбросила
назад плечи. -- Но мне там не понравилось. Этот Рендалл не произвел на меня
впечатления. Он слишком влюблен в самого себя, мне так показалось.
А тебе бы хотелось, чтобы он был влюблен в тебя.
-- Вы были любовниками, -- констатировала Франсуаз.
Лиза слегка приподняла брови, потом кивнула.
-- Какое-то время. Он может быть довольно мил, если этого захочет. Нам
было хорошо вдвоем, но потом он мне наскучил. Как я уже сказала, он слишком
влюблен в самого себя.
Прекрасно, не правда ли. А теперь представьте, что это я вот так просто
говорю ей в глаза, что человек, который организовал широкомасштабный шантаж
по отношению к ее семье, в то же самое время является ее любовником. Сначала
она бы возмутилась, может быть, рассмеялась, потом стала бы расспрашивать,
откуда у меня могли возникнуть такие нелепые подозрения, а закончила бы
вопросом, нахожу ли я ее сексуально привлекательной. Можете мне поверить,
все произошло бы именно так.
Причина этого, пожалуй, кроется в том, что каждая женщина в глубине
души слишком низко оценивает мужчин.
Но раз такой вопрос ей задала другая женщина, -- тогда дело обстоит
совершенно иначе. Если вопрос был задан в лоб, значит, для этого были веские
основания. А поскольку в обычной сексуальной связи нет и не может быть
ничего постыдного, ее следует просто признать и поставить на этом точку.
-- Именно он убил Мериен Шелл, Лиза, -- сказала Франсуаз. -- Он, а не
ваш брат.
И вот здесь что-то произошло. Возможно, Лиза Картер не настолько
пропиталась ненавистью к своему рыцарю в сверкающих доспехах, чтобы
отправить его на электрический стул, или же таила в глубине своей девичьей
души какие-то особо коварные планы относительно его судьбы, по сравнению с
которыми судебный приговор выглядел бы просто счастливым избавлением. А
может быть, она была рада, что затонувший обломок правды всплыл на
поверхность без ее непосредственного участия. Или же ее просто укусила
блоха.
Большие совиные глаза Лизы Картер блеснули, она произнесла:
-- Мне не хотелось верить в это, Френки. Все же я с ним спала.
Однако..., -- она снова приподняла плечи и отбросила их назад, но теперь
сделала это более решительно, чем в первый раз. -- После того, что Кларенс
рассказал нам всем, у меня не могло не возникнуть подозрений.
-- Как вы понимаете, Лиза, я вовсе не собираюсь рассказывать об этом
вашему отцу, -- голос Франсуаз звучал ровно, как будто она обговаривала
выполнение само собой разумеющейся светской условности. -- Женщина должна
иметь право на личную жизнь.
Уверен, что меня обвинят в мужском шовинизме, но всякий раз, когда я
слышу эту фразу, у меня возникает стойкое ощущение, что мужчины этого права
не имеют. Впрочем, обычно это же явствует из контекста.
-- Эта страница моей жизни давно перевернута, -- ответила Лиза. -- Уес
оказался маленьким гаденышем, как и... как и следовало ожидать.
Держу пари, она хотела сказать "как и все мужчины". Пожалуй, мне стоило
остаться дома, -- здесь я только мешал.
-- Он причинил вам боль? -- участливо спросила Франсуаз.
Конечно же, он причинил ей боль. Он не просто продал ее -- он продал ее
нам. Какая восхитительная вещь -- женская солидарность.
Лиза задумчиво покачала в воздухе ножкой бокала.
-- Я бы не назвала это болью, Френки, -- здесь ей стоило бы добавить
что-нибудь вроде "милочка". -- Просто этакое гадливое чувство, неприятный
осадок.
Она задумчиво вставила острие своего взгляда в самый центр бокала, как
обычно делают пьяницы со стажем. Она хотела знать, на сколько шагов ей
придется отступить.
-- Мне знакомо это чувство, -- поддакнула Франсуаз. Хотел бы я знать,
откуда. Моя партнерша немного помолчала, потом произнесла, -- я слышала,
Кларенса выпустили под залог. Что говорит адвокат?
Глаза Лизы Картер блеснули, как будто бы ей наконец удалось после
нескольких безуспешных попыток вставить ключ в замочную скважину. Теперь она
знала, какую карту ей придется сбросить, чтобы продолжить игру. И ей не было
жаль этой карты.
Бедняга Уесли, язвительно подумал я.
В данной ситуации мне только и оставалось, что язвить про себя.
-- Старый Торнтон как всегда ни в чем не уверен, -- Лиза слегка
взболтнула вино и поставила бокал на стол. -- Говорит, что у Клара есть все
шансы, но...
-- Представляю, как вы все себя сейчас чувствуете. -- Если бы я не знал
Франсуаз так хорошо, то мог бы подумать, что в ее голосе и в самом деле
звучит участие. -- Бедняга Клар.
-- Я вот что подумала, Френки, -- зубы Лизы блеснули в свете роскошной
лампы, гордо висевшей под потолком. -- Кларенс говорил, что в ту ночь его
выводили из дома двое. Я имею в виду, двое, не считая Уесли. Как ты думаешь,
если бы удалось узнать их имена, это бы помогло?
В серых стальных глазах Франсуаз туманом клубилось участие, но я-то
отлично знал, как она довольна. Настал миг ее торжества.
-- Показаний этих двоих было бы достаточно, чтобы обвинить Рендалла в
убийстве, -- голос моей партнерши звучал почти безучастно. Ведь ни она, ни
Лиза не хотели зла Уесли, не правда ли.
-- Пожалуй, здесь я могу помочь, -- Лиза старательно изображала
экспромт. -- Кларенс уверен, что ни один из этих людей не был Джеймсом, --
это его лакей или дворецкий, что-то в этом роде. Я уже говорила, что Клар
пару раз брал меня с собой на вечеринки к Уесли. Думаю, я могу назвать имена
этих людей.
Маленькая записная книжка в переплете из черной искусственной кожи
появилась в руках Франсуаз. Лиза Картер слегка закатила глаза к потолку и
назвала два имени. Наверное, именно так она закатывала глаза в те минуты,
когда Уесли Рендалл занимался с ней любовью.
Все-таки это дрянной мир.
11
Серый вечер, серые облака, бурая трава.
Челюсть инспектора Маллена вновь начала болеть, а то, что он в данный
момент видел перед собой, никак не способствовало его скорейшему
выздоровлению.
Леон, всклокоченный и нервный, постукивал ногой о гравиевую дорожку.
Его правая рука теребила брючный ремень, открывавшийся под распахнутой
курткой. Бедняга был уверен, что сейчас в них начнут стрелять.
Вот уже третий раз в отяжелевшей голове инспектора возникло тупое
желание приказать Леону немедленно прекратить пинать гравий, но Маллен
всякий раз заставлял себя сдерживаться. В конце концов, если парень хочет
испортить себе туфли, то пусть сделает это.
Однако останавливало инспектора вовсе не это соображение. Он не был
настолько тактичен с подчиненными, как бы ему того хотелось, и втройне не
был тактичен с ними так, как бы этого хотелось им. При других
обстоятельствах, он уже давно рявкнул бы на Леона, и тот перестал бы дергать
и руками, и ногами, а еще лучше -- вернулся бы в машину и торчал там.
Глядишь, и боль в челюсти немного бы утихла.
Но Маллен не делал этого, и не собирался делать.
Высокая, чуть согнутая спина Джейсона Картера находилась прямо перед
его носом, а широкая тупая рожа братца миллионера вот уже минут десять
мозолила инспектору глаза. А устраивать разборки с подчиненными в
присутствии посторонних не позволит себе ни один уважающий себя полицейский.
-- Как ты не понимаешь, Боб, -- досадливо скривился банкир. -- Тебе
угрожает опасность. Ты не можешь оставаться здесь.
Толстое лицо Роберта Картера искривилось в самодовольном презрении к
собеседнику. Расплывавшийся на нем синяк лишь немногим уступал тому, что
украшал вытянутую физиономию инспектора.
-- Я знаю, что ты никогда в грош не ставил ни меня, ни то, как я живу,
Джейсон, -- сказал он, тщательно прожевав слова, прежде чем они вывалились
из его широкого рта. -- Ты можешь чувствовать себя в безопасности, только
отделившись от окружающего мира железными заборами и понатыкав везде
охранников. Простая жизнь среди простых людей кажется тебе небезопасной,
Джейсон?
Страдальческая улыбка исказила лицо старого банкира. Несмотря на то,
что говорили о нем другие, он искренне любил своего брата и желал ему добра.
По крайней мере, он сам был в этом уверен.
-- Это не имеет никакого отношения к твоему образу жизни, Боб, --
умоляюще прокаркал он. Пользуясь тем, что старший из братьев Картер не видит
его лица, инспектор Маллен позволил себе широко ухмыльнуться. Финансовый
воротила оказался совершенно беспомощным в ситуации, когда не мог
воспользоваться сильным и привычным для него оружием -- деньгами. Он
разучился общаться с людьми на равных, апеллируя к их чувствам и логике, а
не кошельку и социальному положению -- и теперь чувствовал себя абсолютно
бессильным перед самодовольным лицом упрямого брата.
Маллен наслаждался этой ситуацией. Проклятье, в жизни все же есть
справедливость, и время от времени можно позволить себе невинное
удовольствие.
Все-таки улыбка Маллена была немного садистской.
-- Ты сам прекрасно знаешь, с чем это связано, -- старый банкир поджал
губы. -- Твой сын попал в беду, Боб, а теперь мы все в опасности. Ты не
можешь этого не понимать. Ты...
Картер развел руками, как будто собирался схватить что-то, ускользающее
от него, он сам не мог понять, что. Это была власть -- власть над
собеседником, над ходом событий.
Лицо Боба расплылось в неприятной торжествующей улыбке победившей
добродетели.
-- Вот видишь, Джейсон, -- его пухлый палец потыкал куда-то вниз, как
бы пригвождая к земле властолюбивого брата и те ценности, которые тот
исповедовал. -- Твоя неуемная жадность, твое стремление подмять под себя
каждого, кто встречается на твоем пути -- вот что делает жизнь опасной. --
Боб развернулся, указуя на расстилавшийся вокруг ландшафт, призывая в
свидетели всех средних американцев, живущих в радиусе трех миль. -- А здесь
нет места ни тебе, ни твоим деньгам, ни твоей власти.
Вдали проехал поезд, инспектор Маллен облокотился на невысокий заборчик
и хмуро посмотрел на чахлые цветы, доживающие свои безрадостные дни перед
фасадом дома Роберта Картера. Он с самого начала знал, что эта затея не
стоит и выеденного яйца. Этот гамбургеропожиратель никогда не согласится на
то, чтобы люди, которым платил его всемогущий брат, охраняли его просаленную
подушку. Что же касается полицейской охраны, то инспектор Маллен не мог
придумать, какая защита может уберечь человека, ведущего обычный для
среднего американца образ жизни, от пули снайпера. Разве что бункер.
-- Ты вовлек моего сына в свои дела, -- Роберт Картер приблизился к
своему брату, и тому в нос ударил запах пива и каких-то овощей. Джейсон
Картер не знал, каких именно. В его доме никогда не подавали ничего
подобного. -- Ты соблазнил его легкими деньгами, властью, креслом президента
банка. И вот теперь Клар пошел по кривой дорожке -- пошел из-за тебя,
заметь, и теперь у тебя начались проблемы.
Отвислые щеки Боба Картера встряхнулись, палец вновь тыкнул куда-то в
землю.
-- Разве не в этом состоит справедливость, Джейсон? -- радостно спросил
он.
Леон особенно сильно тыкнул носком ботинка гравиевую дорожку. Несколько
камешков упало на туфли инспектора, Леон этого не заметил.
Длинные худые пальцы банкира провели по прилипшим к черепу седеющим
волосам.
-- Боб, пожалуйста, будь благоразумен, -- сказал он.
Впоследствии, сидя за кружкой пива в любимом баре и разглядывая
блестящее полированное дерево стойки, инспектор Маллен часто задавал себе
вопрос, кто же оказался победителем в этом споре. Иногда ему казалось, что
это был Джейсон Картер, безуспешно пытавшийся убедить брата, что ему
угрожает опасность. Но сделав несколько глотков и вновь опуская кружку,
инспектор начинал склоняться к мысли о победе Роберта, утверждавшего, что
никакая защита ему не нужна.
Когда последние капли пива стекали в рот инспектора, он обычно приходил
к выводу, что в этом споре победил он, Маллен, так как сейчас может спокойно
сидеть в баре и слушать медленную старомодную музыку. И к черту мысли об
этом.
Пуля попала Роберту Картеру в середину лба.
Его толстый палец, все еще указывавший куда-то под ноги, в самый центр
преисподней, неожиданно оказался гораздо тяжелее грузного тела и начал
тянуть его вниз.
Леон ничком упал за заборчик, пистолета в его руках не было. Он не
успел его достать, когда падал.
Джейсон Картер отшатнулся от тела своего брата, которое еще стояло на
ногах, но уже превратилось в труп. В следующее мгновение он почувствовал
сильный толчок в плечо и рухнул лицом вперед. Он увидел остекленевшие
озадаченные глаза брата и снова почувствовал запах пива.
Маллен никогда не питал иллюзий относительно своей маневренности, но
через мгновение обнаружил, что выглядывает из-за капота автомобиля, тыча
пистолетом куда-то вперед.
В этот момент он чувствовал себя таким же бессильным, как и Джейсон
Картер несколько мгновений назад.
Вдалеке вновь послышался шум проезжающего поезда. Где-то справа загудел
мотор отъезжающей машины.
-- Он уехал, шеф, -- Леон стоял на коленях перед Малленом и тыкал ему в
лицо дулом своего пистолета. Инспектор медленно выдохнул. Он осознал, что
тоже стоит на коленях, это ему не понравилось, и он встал.
Джейсон Картер лежал на теле своего брата, и ему показалось, что он
целует холодеющие губы. Если бы ему сказали, что тело не могло начать
остывать за те несколько секунд, что прошли со времени смерти Боба, он бы не
поверил.
-- Вы в порядке? -- Маллен склонился над банкиром и, обхватив его за
плечи, осторожно приподнял с земли.
"Старый дурак еще подумает, что получил пулю в спину и окочурится со
страху", -- досадливо подумал инспектор.
-- Я толкнул вас в спину, когда раздался выстрел, -- пояснил он.
Леон уже сидел в машине и горячо рассказывал что-то по радиотелефону.
Очевидно, он думал, что делает рапорт.
Джейсон Картер не стал подниматься полностью, оставшись сидеть над
телом брата. Маллен засунул пистолет в кобуру под расстегнутым пиджаком и,
уперев руки в бока, начал смотреть на зеленые кроны деревьев, умываемые
светом заходящего солнца.
Пол крайней мере, не придется больше охранять этого кретина, подумал
он.
Угрызений совести он не чувствовал. Только боль в скуле.
12
В тот вечер мне безумно хотелось спать.
И дело было не в том, что я устал, или, начитавшись с вечера
политических обзоров, всю прошлую ночь мучился бессонницей. Расслабленно
наблюдая за фарами встречных автомобилей, прилежно вылизывающими темнеющий
асфальт хайвея, я постепенно приходил к уверенности, что у доктора Тодорика
Мак-Нейра нас ждет фиаско.
И поэтому я хотел спать.
-- Ты полагаешь, что Дон Мартин сможет отыскать тех двух людей, о
которых нам рассказала Лиза? -- голос Франсуаз звучал бодро и деловито, и
это вызвало у меня приступ раздражения.
-- Естественно, -- буркнул я и прикрыл глаза.
-- Полагаешь, мы сможем упрятать в тюрьму Уесли Рендалла по обвинению в
предумышленном убийстве на основании их показаний? -- Франсуаз резко
свернула в сторону, меня качнуло.
-- Не знаю, -- буркнул я. -- Ты у нас юрист, ты и скажи.
Не отрывая взгляда от дороги, моя партнерша чуть скосила глаза на меня.
-- Вижу, что ты не особенно счастлив, -- заметила она. -- А ведь дело
практически закончено. Нам понадобятся еще показания доктора Мак-Нейра
относительно того, что Кларенс Картер не подвержен столь сильному влиянию
алкоголя, как его пытался уверить Рендалл, и тогда все будет решено.
Я нахмурился. Я честно собирался молчать всю дорогу до клиники, но ведь
она сама напросилась.
-- Нет никакого дела, Френки, -- я постарался, чтобы мой голос звучал,
как можно более отстранено. -- У нас было два поручения, и мы выполнили оба
из них. А теперь мы на ночь глядя гоняемся за химерами, пытаясь посадить на
электрический стул парня, с которым заключили сделку, и который честно
выполнил свою половину. Если тебе это нравится, то мне -- нет.
Я закрыл глаза. Проезжающая машина ярко осветила кабину, Франсуаз
что-то сказала, но я ее не слушал. Я не мог объяснить ей своих чувств, и
поэтому решил не пытаться. Певица, чей тонкий грубоватый голос доносился из
радиоприемника, просила кого-то что-то не делать, но мне было сложно
сосредоточиться, и я терял нить.
Если визит к доктору Мак-Нейру поставит точку в этой истории, решил я,
продам свою часть дела и открою колледж.
А через год, пожалуй, сопьюсь.
Франсуаз затормозила слишком резко, меня вновь мотнуло на сиденье.
-- Клиника доктора Мак-Нейра, -- ее грудной волнующий голос на этот раз
стал сухим и сдержанным. -- Если хочешь, я пойду одна.
Наверное, она поняла, что я ее не слушал.
-- Если я отпущу тебя одну, ты заблудишься, -- пробурчал я,
выкарабкиваясь из машины. -- Ты уверена, что он все еще здесь?
Франсуаз припарковала машину сбоку от клиники. Там был знак стоянки, но
ни одного фонаря. Я не видел, куда ступают мои ноги, и несколько раз
споткнулся. Я ведь знал, что ничего хорошего у нас не выйдет. Надо было
сразу вернуться домой.
Клиника представляла собой небольшое одноэтажное строение с маленьким
уютным парком перед фасадом, одним из тех, в которых маньяки-убийцы из
телесериалов обычно оставляют распотрошенных девочек. Несколько окон все еще
горели, хотя я и не мог себе представить, что человек, позволивший втянуть
себя в аферы Уесли Рендалла, способен так долго засиживаться на работе.
Франсуаз обогнала меня и, поднявшись на несколько ступенек крыльца,
решительно толкнула дверь. Вход освещался ярким фонарем, изготовленным в
форме то ли еловой шишки, то ли вздувшегося аппендикса. Лавочек перед
фасадом не было, и я попытался понять, какие выводы из этого следуют.
Френки решительно толкнула дверь, и я вплелся в здание клиники следом
за ней.
Низкорослая крепкая в плечах женщина в белом халате медицинской сестры
предстала моему взору, и, право же, лучше было бы ей этого не делать. У меня
создалось впечатление, что раньше она работала санитаркой в клинике для
душевнобольных, но после того, как один буйный пациент сломал ей обе ноги,
решила найти себя занятие поспокойнее.
-- Нам нужен доктор Мак-Нейр, -- в голосе Франсуаз не было ни
вежливости, ни участия к людям, которых беспокоили в столь поздний час.
-- Вам назначено? -- толстый приплюснутый нос сестры завис над
регистрационной карточкой, которую она держала в руках. Медсестры всегда
носят с собой металлическую пластинку, к которой прижаты какие-то бумаги и
ручка.
-- Речь идет об одной грязной афере, в которую замешан доктор, --
буркнул я. -- Не думаю, что он заносит подобные дела в свой рабочий план.
Нос сестры вознырнул от бумаги, и ее черные, глубоко посаженные, глаза
уставились на меня. Несколько секунд она раздумывала, не похожи ли мы на
парочку пьяных хулиганов, но уж в чем, а в этом меня обвинить нельзя.
-- Я доложу доктору, -- буркнула она, и я заметил, что в ее голосе тоже
не было ни вежливости, ни участия.
-- Да уж, пожалуйста, -- ответил я.
Медсестра бодро засеменила впереди нас. Так могла бы передвигаться
утка, прошедшая строевую подготовку в армии США. Франсуаз обернулась ко мне,
и в ее взгляде я прочитал осуждение. А ведь я предупреждал ее, что у нас
ничего не выйдет, так стоит ли теперь обвинять во всем меня. Потом пышные
каштановые волосы вновь взметнулись, и я поплелся следом за озабоченной
красавицей.
Мне не было известно, сколько хрустящих стодолларовых бумажек,
отпечатанных на лазерном принтере, заплатил Уесли Рендалл продажному
доктору, но большую часть из них тот наверняка потратил на массивную
мореного дуба дверь, ведущую в его кабинет.
-- Эти люди хотят видеть вас, доктор, -- донесся до меня голос
медсестры. Я решил, что именно таким тоном она докладывала старшей сестре в
психиатрической клинике, что пациент из пятой палаты опять пытался вскрыть
себе вены, и опять неудачно. -- Говорят о какой-то афере.
Булькающее бормотание, донесшееся в ответ, стало моим первым
знакомством с доктором Тодориком Мак-Нейром. Мне не удалось оценить его
красноречие и мастерство аргументации, так как ни одного разборчивого слова
до меня так и не долетело.
-- Вы лечили пациента по имени Кларенс Картер? -- резко спросила
Франсуаз. Я не видел, тыкнула ли она при этом в Мак-Нейра пальцем. Доктор
икнул, и в этот момент в кабинет с достоинством вплыл я.
Тодорик Мак-Нейр оказался маленьким толстоватым человечком с небольшой
лысиной и очками в тонкой позолоченной оправе. Таким докторам вы, не
колеблясь позволяете залезать себе в горло влажными холодными паль