и в подсознание, там залечь и даже -- отлежаться. И уже оттуда действовать, как бы невзначай, незаметно, подчеркиваю, вполне неосознанно -- во время самой схватки. Такого рода "советчики" будут неизбежно помогать в выборе матчевых партнеров, если, конечно, эти, будущие, противники -- не исключительно назначенные (читай == навязанные) логикой отборочной мясорубки... Подготовка к матчу -- даже не наука, но нечто вроде комплекса наук, вырабатывающих многосложную концепцию предматчевого и соревновательного, "непосредственного" поведения, линии борьбы, в том числе запасные, резервные... Наличие упомянутого рода сотрудников не отменяет роли и "должности" более обыкновенных психологов, в том числе следящих за состоянием совершенно определенных параметров нервной системы своих подопечных во время игры, участвующих в "ремонтах" -- в периоды перерывов, тайм-аутов, в том числе (и в особенности) длительных -- либо в самом матче (по Фишеру, безлимитном, до значительного количества побед), либо между матчами. Но это уже во многом зависит от умения и желания сотрудничать, от наличия подобных, глубоко-интимных помощников, являющихся -- в случае успеха == невидимыми, но полноправными, по сути, соавторами победы. Не каждый ведь согласен ее и разделить -- в самых наилучших случаях... Не всех устраивает роль как бы "выпестываемого", не всем идет -- и по сердцу -- роль просто ПОД-опечного... наставляемого, снабжаемого более или менее правдивой информацией о самом себе. Зеркала нередко удаляются, либо... разбиваются (в худших вариантах). Фишер пошел дорогой полного и окончательного самовоспитания, самоподдержания == тона, тонуса и еще многих и крайне многих необходимых данных, параметров, условий ровной, напряженной и плавно (планово?) проводимой борьбы. В тщательнейше отработанных (соблюдаемых), подконтрольных -- по возможности полностью! -- условиях. Он "оформил" звание чемпиона мира, предварительно "всего-навсего" став сильнейшим практически. В книге А.Н.Голубева и Л.Э.Гутцайта, которую я уже цитировал, "744 партии Бобби Фишера", М., "Ролег Лимитед", 1993 на 18-й странице читаем: "От себя заметим, что Спасский по состоянию на 1972 год (до матча) был единственным гроссмейстером, не проигравшим Фишеру ни одной из пяти сыгранных партий при трех победах и двух ничьих. -Фишер, на мой взгляд, -- сказал Борис Васильевич после своей сенсационной победы над американцем на Олимпиаде в Зигене (см. партию ╧618), -- шахматист ясного, чистого стиля и очень большой практической силы. Он фанатично предан шахматам, обладает огромной работоспособностью и глубочайшими шахматными знаниями... Фишер предпочитает ясную и логичную игру, любит, как принято говорить, играть сам и при этом чтобы противник был покорным. В инициативной борьбе, когда чаша весов колеблется, он еще не вполне искушен. Если же игру ведет партнер, да к тому же создает угрозы, Фишер испытывает состояние неуверенности. Именно так и случилось в нашей встрече, когда в один момент партия сошла с рельсов логики и я (по необходимости!) избрал рискованное продолжение с неясными шансами. Оказавшись в непривычной ситуации (?!), Фишер потерял нить игры и потерпел поражение". На той же странице начинается предостерегающая характеристика Фишера, которую дал по окончании буэнос-айресского разгрома Тигран Петросян: "Фишер играет великолепно и доказал свою силу. Он быстро схватывает все проблемы позиции и немедленно их решает. Я должен предостеречь Спасского, что Фишер вооружен всеми новыми идеями в шахматах. Его ничем не удивишь. как только Фишер добивается хотя бы малейшего преимущества, он начинает играть как машина. Невозможно даже надеяться на какую-либо ошибку. Фишер -- совершенно необыкновенный шахматист. матч его со Спасским будет жестоким" (стр.180-181). Конечно, трудно, невозможно, да и незачем спорить с такими специалистами. Но теперь удивляет, во 1-х, верность (в общем и целом) и, во 2-х, некоторая поверхностность этих оценок. Еще раз подчеркну -- их недостаточная конкретность. Мне представляется, что зигенский победитель определил ход (и исход) своей партии с Фишером так (прежде всего!), как ему было... удобно. А Т.Петросян подвел итог своей катастрофически закончившейся, явно непосильной (уже!) для советского гроссмейстера, встречи с Фишером в поспешно-пессимистических, опять-таки слишком общепанических, словах. Зигенское поражение очень и очень многому научило Р.Фишера. Партия была проиграна из-за... слишком сильного желания победить. Выиграть во что бы то ни стало. Добросовестный исследователь творчества Фишера, Эдмар Меднис, в своей превосходной, высококачественной книге "Как побеждали Бобби Фишера" (Москва, издательство "Прогресс", 1981), в графе "Причина поражения", так и отмечает (стр.19): "Слишком рьяное стремление к победе". Кстати, в оставшихся проигранных партиях такового Фишер не показал. Спасскому (в 1-й партии рейкъявикского матча) он проиграл из-за "небрежности", а в трех других проигранных -- Петросяну (2-я партия матча-71), Ларсену (Пальма-де-Мальорка, межзональный турнир, 1970), Спасскому (11-я партия матча-72) он был переигран. Но ведь, учитывая высоту профессионализма Фишера, оформившегося окончательно перед 1970-м годом, если не намного раньше, можно было сделать предположение, что такая партия проиграна... как бы (а почему нет?) провокационно. "Слишком рьяное стремление..." подвело Р.Фишера последний -- перед встречей со Спасским (в Зигене) раз аж в... страшно представить -- в первенстве США, в декабре 1962 года, в партии с самим Э.Меднисом! А всего из 61 проигранной партии Фишер потерпел поражение по данной, банальнейшей, причине только в семи! Этот грех молодости, вдруг выскочивший в сентябре 1970-го, несколько подозрителен. Вернее, повторяю, мог бы таким показаться. Но не показался. Допустим, эта гипотеза неверна. Но в таком случае очень легко представить, сколь тщательно, многократно -- десятки, сотни раз -- была она, эта, "злосчастная", партия рассмотрена, пересмотрена, вдолблена Фишером самому себе в голову. Легко вообразить специально изготовленные -- в "маниакально"-критическом раже -- диаграммы, крупноразмерные, повсюду преследующие хозяина в его жилище, глядящие на него со всех стен... Фишер проиграл, в частности, из-за не слишком въедливого внимания к, во-первых, особенностям собственной пешечной структуры -- в районе расположения черного короля; во-вторых -- тоже не слишком полноценного внимания к силе и слабости так удобно расположившегося на c4, на половине белых, коня... Не принимавшего никакого участия в защите того же короля черных. К тому же он отдал линию "e"... что ему совершенно несвойственно: строго-позиционная манера Фишера никак не предполагает такого рода уступок. К тому же прошли слухи о приготовлениях к... победному банкету (в Зигене), которые вели, якобы, американцы. Многое, словом, подозрительно, если не сказать больше. Как подозрителен и проигрыш (после чудовищно легкомысленного хода 29. ... Сd6:h2??). Вслед за этим подарком последовал еще более щедрый, если это только возможно, и внезапный -- неявка на вторую партию (в Рейкъявике). Счет матча стал 2:0 в пользу Спасского. Такого матча! Так начавшегося и с такими, очень деликатно выражаясь, "перипетиями" (многомесячными) организованного и начатого. Сопровождавшие это начало, эту организацию, эту договоренность, "осложнения" должны были убедить Спасского и его команду, что создалась -- независимо ни от чего остального!! -- совершенно, безусловно, чудовищно, невероятно НЕНОРМАЛЬНАЯ ОБСТАНОВКА. Матч не имело продолжать смысла. Матч не имело смысла продолжать (от волнения я, пожалуйста, простите, стал как бы заговариваться, да что там -- просто забалтываться... без "как бы"). Акакию Акакиевичу надо было -- по идее -- идти на барахолку, да, да, продавать (с Петровичем в качестве конвоя (!), допустим) великолепную, чудесную шинель, чтобы там же купить некое довольно теплое, но внешне непритязательное вот именно барахло, новый, в сущности, капот. Вовсе не хочу парадоксальничать. "Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые (!) дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник?" (стр. 141, цит. соч.) Прошу простить за повторную цитату, но не могу, поверьте, обойтись без нее. Это же невозможно -- так жить дальше, с такой шинелью, об опасности появления которой Башмачкин был честно и конкретнейше, и самым настоятельным образом, предупрежден. Помним, что после роковых слов "куницу (!!) на воротник", после такого, заключительно-рокового штриха, превращавшего шинель в нечто совершенно... недоступно-сказочно-чудесно... опять-таки недоступное, после "куницы", крайне нереалистическое, сдержаннее выражаясь, вот что ведь следует -- на той же стр. 141-й третьего тома собрания сочинений Н.В.Гоголя (Москва, Гос. изд-во художественной литературы, 1959): "Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности (курсив и разрядка везде мои, -- Л.Б.). Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул "ух!" и перекрестился". А может и не надо было сдерживаться-то? Может, лучше было откровенно "ухнуть", да погромче, чтобы обратили и другие (Другие!) внимание, закрепив многосторонне этот ужасный момент. Может быть, хоть это помогло бы осознать -- чем отчетливее, чем проще, тем лучше, чем прямее и крепче, тем лучше, чем грубее. тем лучше! == насколько Акакий Башмачкин ЗАРВАЛСЯ?! "Сиди, лягушка, в той же луже, чтобы не было хуже"... Что можно, тем более в такого качества ситуации, возразить против народной мудрости! Полная невозможность жит дальше с таким, с позволения сказать, пузырем упований! Он обязательно, всенепременнейше должен, обязан быть проткнут, он обязан исчезнуть как сон, улететь, скрыться, исчезнуть ("И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало"). Ну конечно же, у такого как Башмачкин, не должно было быть такой шинели. У такого человека не могло быть (ну, разве что в течение 2-3 суток, -- для издевки большей -- со стороны так называемой судьбы) такой шинели, такой -- к тому же, видите ли, "одушевленной" одежды. Это -- немыслимо, а значит, и невозможно -- роскошно; это -- вот именно НЕДОСТУПНАЯ == в принципе -- роскошь. А в жизни профессионала (тяжким трудом добился Башмачкин такого положения, стал по сути дела -- если бы вдруг провели конкурс (эпизод в складывающийся сценарий "Новой Шинели") -- одним из лучших переписчиков департамента, группы, "куста" родственных департаментов, а может, и всего Санкт-Петербурга, а может, и всей России). А может и лучшим -- чистым, Простым переписчиком Государства Российского. А что -- почерк и количество допускаемых ОШИБОК, может быть, чем черт не шутит, и позволяют на деле надеяться на такое? А вот и следующий сюжетный ход (поворот в воображаемом сценарии, демонстрирующем правильное, логичное -- с точки зрения ОСОЗНАННОГО профессионализма, то есть особо, крайне редкого -- продолжение чудесных событий). Башмачкин (вариант -- посмертно) получает сумму (в качестве приза), в несколько -- во много -- раз превосходящую, понятно, стоимость утраченной шинели; Петрович (пока, допустим, Акакий Акакиевич тяжко болеет) закупает материал, но на класс еще выше не так давно закупленного, и шьет, изготавливает новый шедевр. От которого отказывается -- вот в какой форме? надо подумать; впрочем, это не столь уж и важно, не столь принципиально важно! -- выздоровевший и прозревший Башмачкин. И вот они идут на барахолку -- с новым шедевром: не пропадать же вещи! Башмачкин возвращается к прежнему образу жизни -- не потому что он такой уж бессребреник, не потому что не хотел бы тепло одеваться. Нет, он вынужден одеваться (как Фишер вынужден где-то жить, под какой-то крышей, вот он и живет -- в гостинице); но -- одеваться лучше... как-то по минимуму, а совсем просто выражаясь -- одеваться скромно, крайне скромно, может быть, и предельно скромно. И опять вспоминается Ботвинник, его замечание насчет того, что претендентам на мировое первенство желательно вести "несколько" даже "аскетический образ жизни". Потому что этого требуют ИНТЕРЕСЫ ДЕЛА. Потому что живя так, с такими-то вот "ампутированными" мечтами, профессионал уменьшает вероятность этих самых, постоянно тем не менее угрожающих (такова жизнь, такова практика), ошибок. Спасский ну никак не мог вести со счетом 2:0 -- после таких "коллизий" -- да еще выиграть так начавшийся матч. Как Анатолий Евгеньевич ну никак не мог выиграть матч (тем более, что играл с гениальным шахматистом, рекордно-молодым претендентом), начавшийся со счета 4:0 после всего-навсего 9-ти первых партий (стартовых партий). А уж при счете 5:0, то есть когда прозвучал наипоследнейший звонок, -- все; это сказка. переходящая в сверхсказку, так случилось вот, в самой что ни на есть реальной действительности, хотя такого не бывает, не может, не должно и, еще раз, -- никак не может быть; это -- нечто невероятное, а значит, надо кончать это дело, закрывать лавочку, разбегаться, да, да, бежать от такого партнера, с которым -- вместе с которым -- уже совершено нечто столь НЕСОВЕРШЕННОЕ, напрочь невероятное, значит -- незакономерное до предела. Закономерно было бы прекратить этот беспредел, ибо иначе будет хуже, будет крайне нелепо, будет трагически-нелепо-плохо, и наказание обрушится на главного нарушителя, который обязан осознать немыслимость и еще раз невозможность обрушившихся на него благ. Акакий Акакиевич уже потому шел навстречу своей гибели, как оказалось, физической даже, что он губил в себе профессионала, он поставил под угрозу безупречность своей работы. Не собственно даже уровень ее, но степень рвения, с каким она выполняется, степень тщательности, ответственности. Он ослабил истовость, прилежание в работе. Мысли о Другом вторглись в святая святых == рабочие мысли, мысли о работе. Начала разрушаться внутренняя Цитадель. Но это не остановило несчастного НЕДОПРОФЕССИОНАЛА, оказывается... Башмачкин погиб физически, "связавшись" с шинелью, возведя ее в ранг едва ли не сверхценности. Да еще и настроившись вернуть то, что безусловно и безвозвратно утрачено. Карпов при счете 4:0, а затем, и особенно, при счете 5:0, задумал блестяще победить Каспарова, не заметив такого пустяка: это, в тех, сложившихся, условиях было невозможно. И он действительно не выиграл (не была присуждена победа) матч, прерванный при счете 5:3 в его пользу. И решил... непременнейше выиграть следующий, другой, уже лимитный, из 24-х партий, матч. как-то забыв (упустив из виду) очевидное: ведь Каспаров, четко сумевший его, Анатолия Евгеньевича, "подзавести" -- своим поведением, в том числе в период закрывания матча и после -- как раз обязан матч выигрывать, что он остается всего лишь претендентом; к тому же он очень многому научился в течение первых 48-ми партий. Спасский упустил из виду, что качество и количество подготовки к Рейкъявику-72 уж слишком разнилось у него и Фишера, что пик его, Бориса Васильевича, успехов позади, если не далеко позади, что надо признать игровое превосходство Бобби, явленное в предматчевый период со всей рельефностью. Но и Карпову, и Спасскому признать довольно очевидные вещи было неприятно, было бы... и непривычно. В то время как профессионал -- для которого, как известно, высшим принципом является принцип безопасности -- почти всегда готов перестраховаться и как-то попытаться сохранить, особенно в оценке своих шансов, осторожную трезвость. "В то время как большинство шахматистов с трудом контролируют во время важных партий свои эмоции, сверхоптимистично оценивая свои шансы в атаке или сверхпессимистично в защите трудных позиций, Фишер УМУДРЯЕТСЯ КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ ОСТАВАТЬСЯ НЕИЗМЕННО ОБЪЕКТИВНЫМ" (Роберт Бирн, цит. по кн. Э.Медниса "Как побеждали Бобби Фишера", М., "Прогресс", 1981, стр.23). "Даже в самый разгар яростной схватки с Мигелем Найдорфом, в ходе атаки с жертвами -- это было на Олимпиаде в Варне в 1962 году -- тактические фейерверки ни на миг не отвлекали его внимания от общей оценки (курсив везде мой, == Л.Б.) позиции и таких понятий, как пешечная структура, слабые пункты и прочих здравых позиционных соображений" (Р.Бирн, там же, стр.21). А может быть, шахматы в еще большей мере, нежели политика, -- искусство возможного? И жизненный, и шахматный опыт с каждым годом все упрямее, настойчивее убеждают: даже выдающиеся мастера, добившиеся несомненных, иногда больших, очень больших успехов в своем деле, если они (мастера) не ведут постоянной, напряженной умственной работы, не обдумывают непрестанно самые основы Дела (именно так, с большой буквы, единственного своего Дела), терпят неожиданные, иногда катастрофические, поражения. Это -- одна из мыслей "Шинели", а может быть -- одна из главных; может быть -- основная мысль. Великий переписчик Башмачкин остался маленьким человеком потому что жил с залепленными мозгами, а отчасти и глазами; он не пытался промысливать основы своего существования, а следовательно == работы; работы, а значит -- существования. Он жил как профессионал, но когда так скончался, оказалось, что был все же недопрофессионалом. После проигрыша матча Фишеру оказалось, что профессионализм универсального шахматиста Спасского не был столь уж высоким и всеобъемлющим. А профессионализм А.Карпова, не сумевшего подготовиться соответствующим образом ни к игре с претендентом вообще, ни к безлимитному матчу в частности, тоже оставляет желать лучшего. Именно профессионализм рождает особую проницательность, касающуюся подходящих, достойных условий осуществления своей, не побоюсь этого слова, "миссии"; к какого рода уровню относятся предлагаемые, как правило, недостаточные, "не те", обладающие рядом изъянов, условия, профессионал определяет необычайно четко. И весь он сам, весь его организм отвергает это "не то", он был бы рад, если бы крайние обстоятельства не принуждали (не принудили) его тем не менее здесь и сейчас, вот в этом бедламе, работать. Он "брыкается", протестует, вслух или про себя. Он согласен скорее не жить, чем осуществлять себя не так, как надо, как требует все его существо, целиком предназначенное для полного, беззаветного -- и беспрепятственного -- осуществления в Деле. Фишеру, достигшему высот суперпрофессионализма, то есть практически-фанатического (извините за рифму) отношения к своей работе, как бы крайней степени осмысления ее основ, суждено оставаться непонятым. Даже теми, кто в упомянутом отношении несколько приближался к нему. Еще раз процитируем М.Ботвинника -- его статью "О борьбе за первенство мира и несостоявшемся матче" (см. кн. А.Голубева и Л.Гутцайта "744 партии Бобби Фишера", М., 1993, стр. 270): "Тот факт, что за два года и семь месяцев, прошедших с окончания матча в Рейкъявике, Фишер не выступал на соревнованиях, не сыграл ни одной турнирной или матчевой партии, позволяет сделать вывод, что он просто не был готов (?!) к тому, чтобы защищать свое звание. Многие не без оснований (!) считают. что если бы было удовлетворено и последнее неспортивное (?!) требование Фишера о предоставлении форы в два очка, то и в этом случае он не стал бы играть, а искал бы новые придирки и поводы, чтобы уклониться от борьбы. Таким образом, ответственность за срыв матча полностью лежит на Фишере". Даже для патриарха советских шахмат неясно, что профессионал не может -- и не имеет права быть -- "неготовым" в подобного рода ситуации. А если он действительно считает себя неготовым, то -- уходит в отставку, сдает позиции, слагает с себя звание. Фишер же в знаменитой телеграмме сложил с себя всего-навсего звание чемпиона мира ФИДЕ. Вне рамок этой организации, не под ее эгидой он, следовательно, готов защищать чемпионский титул (а то, что Фишер играет сильнее всех в мире -- независимо от наличия или отсутствия в природе структуры ФИДЕ -- было со всей очевидностью, с избытком доказано в 1970-1972 гг.) М.Ботвинник считает требование признать матч закончившимся вничью при счете 9:9 и сохранить звание чемпиона за тем, кто этим званием уже обладает, неспортивным. Он далеко не одинок. Можно сказать, что весь шахматный мир, вся Америка, в частности, возмутились такой "выходкой". Впрочем, не вся на 100%. На 276-й странице упомянутой книги читаем: "...с большой статьей под многозначительным названием "Смысл решения Бобби Фишера" выступил американский психоаналитик Барри Ричмонд. Манипулируя модной (?) в современном психоанализе терминологией (?), "наводя тень на плетень" (!), он окружил решение Фишера своеобразным психологическим контекстом и пытался показать, что Фишера неправильно понимают. Но главной бомбой, целью которой было воздействовать на американскую публику, явилась весьма объемистая статья профессора математики Чарльза Кальме... в которой, произвольно подобрав факты и опираясь на сомнительные (?) математические выкладки, Ч.Кальме стремился доказать, что условия Фишера выгодны и шахматному миру, и претенденту. Тогда (на конгрессе ФИДЕ в Бергене, == Л.Б.) эта статья особого впечатления на делегатов... не произвела. И вот теперь с большой помпой (?!) эту статью преподнесли американской публике. Среди специалистов статья Кальме немедленно вызвала отрицательную реакцию. В "Нью-Йорк Таймс" высказался гроссмейстер Р.Бирн: "Если бы у меня было время (??), я бы написал статью, высмеивающую (!!) Кальме. Только глупцы могут поверить, что Фишер был невинным ягненком, которого ФИДЕ повела на убой!" По-видимому, статьи Кальме и Ричмонда вызвали такую волну откликов, что "Чесс лайф энд ревю" был вынужден открыть специальную рубрику "Письма читателей". Авторов статей поддержали лишь немногие. Значительное большинство высказало и недовольство решением Фишера, и несогласие с выводами Ричмонда и Кальме. Вот некоторые выдержки из этих писем..." Мы приведем лишь одну, может быть, из числа наиболее, ну, как бы это поделикатнее сформулировать?.. наиболее простодушных и прямолинейных. Однолинейных. "С вашей статьей, Кальме, вы сошли с ума! Абсолютно ничто не препятствовало Фишеру играть в шахматы между матчами. Ясно, что он просто не хочет играть (разрядка и курсив мои, -- Л.Б.). (М.Книбс)." Нет, не могу удержаться, не процитировать еще один отзыв -- с позволения сказать -- на мнения, высказанные специалистами: "Нельзя ли прекратить печатать подобные статьи? Ведь журнал предназначен для тех, кто играет в шахматы, а Фишер, кем бы он ни был (!) давно их БРОСИЛ. Пусть он ЗАСЛУЖИТ, ЧТОБЫ О НЕМ ПИСАЛИ. До тех пор, пока он не сядет за доску, единственное место, где должно быть его имя, -- это телефонная книга! (В.Маккой)." Но где же дискуссия, где перипетии конкретного, подлинно делового обсуждения? Почему авторы нашей книги, Андрей Голубев и Леонид Гутцайт, не достали обсуждаемые статьи, не перевели их (не отдали перевести) и не опубликовали, лучше в полном виде; ну, пусть хотя бы в сокращении, хотя бы на самый крайний случай в отрывках? Неужели опять готова возобладать привычка родных "ревнителей": "Я Пастернака (роман) не читал, но гневно осуждаю...", "не читал, но считаю долгом советского человека заявить, что..." Конгрессмены, гроссмейстеры, другие специалисты, приставленные к шахматам, к решению судеб условий матча на мировое первенство -- в рамках ФИДЕ -- среди мужчин, с самим Фишером, и тогда, еще до лишения его звания, и потом, уже с "лишенцем", с экс-чемпионом мира (ФИДЕ), не спорили. Не обсуждали его предложения, как оказалось, поданные в ультимативной форме, не развернули своих доводов, не конкретизировали их. Казалось, почему бы еще тогда, сразу по их появлении в Америке, не воспроизвести перевод (а то и английские тексты) этих одиноких статей в журналах "Шахматы в СССР", "64-Шахматное обозрение", например? Чтобы в крупнейшей шахматной державе мира тоже могла бы, быть может, развернуться предметная дискуссия. Нет, не то... время. А может быть, не совсем те подходы? А может, это -- в некоторой мере традиционное нежелание вникнуть в суть позиции (точки зрения) глубокого профессионала? Пусть укажут мне на хотя бы одну-две диссертации на темы: "Вопросы профессионализма в творчестве Пушкина", "Лермонтов и вопросы профессионализма", "Философско-художественное осмысление проблем профессионализма в творчестве Гоголя", "Задачи и установки профессионалов в трактовке Гоголя (повести "Шинель", "Портрет" и другие произведения)". Что-то не видно такого рода диссертаций, статей, даже заметок, эссе, газетных публикаций, журнальных, книжных тем более. Есть писатели, к примеру, долго, очень долго молчащие, молчавшие. Но если после "Тихого Дона" М.Шолохов в течение многих лет не опубликовал ничего крупного, завершенного, то это не значит (никому в голову не приходило, да и не могло прийти), что он может уже не считаться писателем, что он "не готов" писать, что он "давно ничего не пишет", что он "не заслуживает, чтобы о нем (!) писали". Но если шахматы, как сказал в свое время Ботвинник, ничем не хуже скрипки, то они не хуже и художественной литературы; только здесь шедевры не пишутся в одиночку, а чтобы подготовиться должным образом к такой тонкой вещи как соавторство, к такому деликатному процессу, необходимо время, выдержка, колоссальные, ежедневные, неотступные усилия. Нужно умение выжидать, ожидать подходящих, подобающих условий, всесторонне благоприятных. Популярный драматург Мишарин и знаменитый режиссер Андрей Тарковский работали над сценарием фильма "Зеркало" не слишком традиционно, хотя, как сказано в заголовке воспоминаний Александра Мишарина, "Работать было радостно и интересно" (см. журнал "Киносценарии", ╧6 за 1994 год, стр. 47-51). "Сценарий писали сказочно быстро. В самом начале 68-го года мы взяли путевки на два месяца в Дом творчества "Репино". первый месяц мы занимались чем угодно, только не писали, а общались" (стр.47). Еще бы! Надо ведь было загодя приглядеться друг к другу, привыкнуть или заново привыкнуть, приспособиться. А может быть, главное -- наладить предварительное взаимодействие и отойти от суеты, от замордованности студийно-литературной, повседневной, столично-тусовочно-колготной жизни, от мишуры и шелухи принятых будней, от накопившейся отупляющей усталости -- от быта и будней. "Первый месяц мы... не писали, а общались. Потом все РАЗЪЕХАЛИСЬ, мы остались ВДВО╗М... С самого утра Андрей приходил ко мне в номер, мы обговаривали эпизоды. Главное, и это поражало меня всегда, что каждый рассказанный им эпизод был на пределе отточенности формы (еще бы! после столь солидной подготовки! да и условия создались -- лучше некуда! -- Л.Б.) Не просто: "Мы напишем об этом". Нет, мы знали, как это выглядит, как решается, какой это образ, какая последняя фраза... Это было какое-то вулканическое извержение идей, образов. И он всегда добивался крайне точного зрительного образа и безумно радовался, когда это получалось"... "Литературно Андрей был одарен абсолютно, и, работая с ним, я не чувствовал себя ведущим, но и ведомым не ощущал... Наверное, поэтому так легко и естественно, в одной манере, одной рукой была написана наша история и в столь короткое время. Причем мы писали не более полутора-двух часов в день, и это было не высиживание, это не был каторжный труд (курсив везде мой, -- Л.Б.), это было радостное, приятное дело, мы искали только, чтобы это было "поталантливее, поблестящее..." Итак, сценарий, который мы вместе создали, состоял из четырех лет (!) притираний (оказывается, первый, "бездельный", месяц в "Репино" был лишь маленьким последним этапом этой сложной процедуры, -- Л.Б.), двух недель работы и месяца до этого разгульной жизни" (стр.49). "Андрей был счастлив скоростью (!) и результатом и улетел на две недели РАНЬШЕ (!) в Москву с готовым сценарием" (стр.49). Пример идеально-ПОЛУЧИВШЕГОСЯ соавторства! В чем-то (во многом, считаю) напоминает сказочно-удавшийся, наполненный и жесткой борьбой и творческим со-трудничеством матч-реванш Р.Фишер -- Б.Спасский (Югославия, 1992). А ведь могло и не получиться, не-состояться, авторы-соавторы могли как-то сбиться, "не совпасть", резонанс мог быть по каким-то, в том числе труднообъяснимым, для самих участников, причинам сорван, нарушен. А.Мишарин и А.Тарковский многое заботливо и проницательно предусмотрели. Р.Фишер старается предусмотреть и продумать все возможное, почти все мыслимое -- прежде всего в условиях реализации соавторства с подходящим (это не значит легкопобеждаемым!) партнером. И одна фраза А.Мишарина об Андрее Тарковском, мне кажется, как нельзя лучше высвечивает то, что можно назвать "перспективой Фишера": "Он пытался вернуть искусству нашего времени достоинство подлинной культуры". Может быть, это -- одна из заповедей профессионализма. Одна из главных. А то и самая основная. Вернуть искусству достоинство подлинной культуры. Но определенный уровень культуры становится неощутимым, неуловимым для людей недостаточно "подкованных", недостаточно точно, плотно, подробно, философски-обоснованно, фундаментально, недостаточно вчувствованно разобравшихся в специфике своего занятия, своего предмета. Обсуждаемого предмета, да еще такого "от природы" сложного, многосложного, междисциплинарного, как шахматы. В частности, этические принципы профессионализма (тем более -- суперпрофессионализма) оказываются сплошь и рядом "темными", непонятными и непонятыми, не так понятыми; обыденность восприятия, упрощенчество захлестывают критиков единственного живущего сейчас шахматиста-суперпрофи... Так, наверное, будет еще долго продолжаться. Годы, десятилетия? Возможно. Тем более, что МОЖЕТ НЕ СЛОЖИТЬСЯ... Новый Е.Василевич может не возникнуть, условия для нового "чуда" на Свети Стефане и в Белграде могут не прийти, не образ-оваться. И -- никакого матча, ни одного соревнования с участием Роберта Фишера -- до конца его дней -- может не состояться: комплекс обстоятельств не будет в какой-то момент гармоничным, так и не станет таковым... "...нахожусь", -- писал А.А.Алехин в знаменитой статье "Нью-Йоркский турнир 1927 года как пролог к борьбе за мировое первенство в Буэнос-Айресе", "в периоде, к счастью, бывающем у меня не часто и продолжающемся недолго, в периоде, когда шахматное мышление требует двойного нервного напряжения, отнимает гораздо больше времени, чем всегда, несравненно скорее, следовательно, утомляет и только в редких случаях может повести к гармоничному (курсив мой, == Л.Б.) творчеству". Такого рода периоды или, скорее, быть может полосы, у внимательного к себе очень сильного шахматиста могут длиться неделями, месяцами... Но почему и не годами?.. Особенно если слежение -- очень тщательное, самораскрытие -- весьма полное, глубокое, или, скорее, дотошно-глубинное. Скажут, что это -- потакание себе, капризы, позиция принцессы на горошине. Профессионал подобными "наветами" и подозрениями, разумеется, пренебрегает. К чему они и зачем? Что они могут значит?.. Фишер скрупулезно сопоставляет такого рода явления, поражающие его коллег, а его самого -- тем более. В Рейкъявике с этой стороны были даже взаимные в некотором смысле накладки. По большому счету матч был подпорчен, если не испорчен (как и исторический Нью-Йоркский турнир, 1927-го года -- для А.Алехина, вынужденного в нем участвовать, о чем в упомянутой выше статье сказано вполне отчетливо). Быть или не быть -- на сцене? Играть или не играть? Ведь партия -- это и рукопашная схватка, и научное исследование, ведущееся в каком-то смысле в одиночку, со своей стороны, и свободная дискуссия, проводимая по строжайшим правилам. Фишер взял на себя ответственность за установление непререкаемо предлагаемых правил творческих встреч, ведения исследовательского процесса двумя лицами, находящимися -- за доской -- в состоянии соавторства. Получилось так, что некоторые установления Р.Фишера вышли ему боком, могли быть поняты (и оказались поняты именно так) в смысле для автора, для установителя таких правил (очень фундаментально, изощренно продуманных -- на основании интенсивного и плодотворного знакомства, пожизненного изучения шахматной игры в ее неизбежных игровых ипостасях) -- неблагоприятном. Фишер без колебаний пошел на это, избежал оправданий, запретил их себе, чтобы не быть... дополнительно (и может быть, окончательно уже) обвиненным, завиненным. Но время должно же когда-нибудь -- и вот уже этот период наступил, наступает все еще! -- повернуться, даже перевернуться, начать, и в глазах самого обычного, обыденного наблюдателя, беспристрастно-здравомыслящего человека, работать на Фишера. Кто знает, сколько их -- 2000? или 3000? или около того? -- людей, на всей Земле вот сейчас -- и, надо думать, не больше, не особенно меньше будет завтра, послезавтра, горсточка, пустяк, две-три тыщи человек из 5 миллиардов (или сколько там, точнее, сейчас, насчитывается всех, всего?), -- способных осмысленно следить за ходом шахматной партии! Следовательно, составляющих самую основную, а может и единственно-подлинную, часть шахматной публики. Остальных интересует не столько ход, конструкция, содержание событий, сколько итог, результат, не плаванье, а гавань, в которой заканчивают путь корабли. Становятся на вечный прикол. Существование вне текучки очередных шахматных событий, бесконечно-публичных перипетий шахматного процесса для Фишера неизбежно. Статус не позволяет. Решаемые им задачи требуют редкой по углубленности и интенсивности работы; и вести ее "по-моцартовски" Роберт Фишер явно не расположен, да и не умеет. Тем более, что, по моим предположениям, лишь в последние годы (последнее десятилетие?) перед ним раскрылись просторы того, что хотелось бы назвать непринужденной, отнюдь не гоночной во всяком случае, интеллектуальной подготовки. Процесса (подробно о нем как-нибудь в другой раз), позволяющего даже в чем-то и "догонять" более молодых коллег, подравниваться, не побоюсь этого слова, "карательно" (коварно) "подстраиваться" под них. Может быть, вынуждая, пусть в незначительной, хоть в какой-то степени определенные, желательные ответные, адекватные меры. Хотелось бы верить в это. Каталитически воздействовать на шахматный процесс, поднимать престиж игры, ну, не давать ему слишком уж опускаться! Фишер давно, считаю, оправданно и плодотворно, на часах. Ничего другого как будто не остается. Таковы шахматы. Леонид БАРАЕВ 1992-1996, г.Дмитров