ись в зеркало. Никакого чуда не происходило, и по-прежнему на нее глядело в упор грубое, некрасивое, поросшее черной бородой лицо. -- Морда,-- тихо говорила Юлия своему отражению. -- Рыло. Мерзкое рыло. Ненавижу тебя. Ненавижу. Выход Юлии на подиум неизменно сопровождался аплодисментами. Она научилась за эти годы не обращать внимания на публику и просто делала свое дело: выходила на середину сцены, выставляла вперед прелестную ножку в белом чулке и атласной туфельке, руки кругообразно поднимала вверх. Застывала. Затем несколько подобных движений вправо по сцене. Поворот -- изящный, как у танцовщицы, почти воздушный. Замерла. Теперь все то же самое -- влево. И так в течение нескольких минут. Потом -- перерыв, затем -- снова на сцену. И так весь вечер до полуночи. Юлия вертелась, поражая окружающих несоответствием превосходной точеной фигурки и отвратительного, как у медведя, лица. Гибкая талия в белом, хорошо подогнанном платье волновала воображение венских ухажеров, офицеров и игроков Пратера ровно столько секунд, сколько Юлия стояла к ним спиной. Затем мимолетные чувства сменялись неприятным, как угол иглы впечатлением от ее лица. Сделав очередной воздушный поворот, Юлия застыла и вдруг неожиданно прямо перед собою, возле подиума увидела Августа. Несомненно это был он -- впервые Юлия видела его так близко. Она буквально впилась глазами в это чудное нежное молодое, почти мальчишеское лицо, обрамленное белокурыми вьющимися волосами, разглядывала его тонкие, белые, нервные руки с длинными изящными пальцами, которые время от время элегантно поправляли волосы на лбу. Август смотрел на нее, но кажется, не видел Юлии, потому что был не один и тихо переговаривался со своим спутником. Оторвавшись от своего кумира, она перевела взгляд на человека, стоящего рядом с Августом. Это был еще не пожилой, но уже не очень молодой господин с тросточкой и в шляпе. Он был такой же бородатый, как и Юлия, но его борода не была черной, а напротив, светлой, с вкраплениями седины. Голубые глаза светились радостью, но отчего-то казалось, что это только сейчас, что обычно-то они бывают грустны. Мягкий свет этих глаз озарял все лицо, по всей видимости,-- славянское. Господин тихо что-то говорил Августу, как показалось Юлии, ласково и нежно. Время от времени он незаметно брал его за руку и с восхищением глядел на эти красивые пальцы. Август также был мил с господином, но с известной примесью почтения. Что-то насторожило Юлию. Что-то было во всем этом странно. Просто друзья так не общаются. Вдруг бородатый господин рассмеялся какому-то шутливому ответу юноши и в порыве чувства поднял его руку, поднес к губам и поцеловал. Юлия закрыла глаза. Неожиданная догадка пронзила ее, как молния. И тут, стоя все еще с закрытыми глазами, она услышала, как Август произнес: "Пойдемте, Петр Ильич." Когда Юлия открыла глаза, уже никого не было. Они ушли. x x x Ночью в своей комнате Юлия Пастрана позволила себе выпить немного коньяку. И все думала, думала, вспоминала давешний случай, воспроизводила вновь и вновь всю картину увиденного. "Что ж, может, оно и к лучшему,-- думала она, когда хмель задурманил ей голову, и она немного успокоилась. -- Теперь, по крайней мере, не будет доступа надежде, которая так нагло прорывается иногда. К лучшему. Несомненно, к лучшему." И тут же, чуть ли не с весельем поймала себя на том, что завидует господину с тросточкой. Она засмеялась. Потом снова засмеялась. А потом непрерывно хохотала до тех пор, пока смех не сменился рыданиями. Юлия плакала, сидя на стуле, опустив плечи и голову. Плакала долго и громко, ей было безумно жалко себя и своей судьбы. Потом она закричала: -- Что же ты делаешь, проклятая природа! Или тебе все это игрушки? Тебе скучно? Ты не знаешь, как еще позабавиться? Будь ты проклята, бездушная и жестокая! Ты играешь нами, как за игорным столом на Пратере! Но мы ведь не фишки, не жетоны, не карты! Мы жи-вые!! -- и снова заливалась рыданиями. В какой-то момент, то ли от отчаяния, то ли от выпитого алкоголя, она стала икать и кому-то грозить кулаком в темноту. Потом она успокоилась и легла спать. За окном уже были предрассветные сумерки, и ей опять приснились кактусы. x x x М.И. ЧАЙКОВСКОМУ Вена, 23 июня 1876 года Среда. 11 ч[асов] ночи. Модя! Я застрял в Вене. ...Я Вену не люблю, и прожить в ней одному несколько дней казалось мне верхом скуки. Наконец решил так: пойти в цирк Карре (который меня интересовал тем, что в программе все старые знакомцы и в том числе семейство Нагельс, один член коего, Август, десять лет тому назад был очень близок моему сердцу) с тем, что если встречу кого-нибудь (цирк находится в Пратере), -останусь, а не встречу -- уеду на другой день в Женеву... Представь себе: встретил! Тут же, еще до взятия билета! Знакомство произошло очень быстро (она очень молода, белокура и обладает рукой, достойной кисти великого художника); (ах, сколь сладко целовать эту чудную ручку!!!) Мы провели вечер вместе, т.е. в цирке и в Пратере. Вчера мы не расставались, т.е. совершили вместе загородную далекую экскурсию. Сегодня утром она была у меня, потом я ходил с ней по лавкам и экипировал с ног до головы; вечер опять провели вместе и сейчас только расстались. ...не жди меня раньше будущей недели. Дело в том, что моя красотка гимназистка, и должна в понедельник 10-го числа кончить свои экзамены; до этого дня мне уехать отсюда невозможно, ибо она хочет проводить меня до Мюнхена. Мне же оттого нельзя отказать себе в этом блаженстве, что до сих пор настоящего дела (т.е. целой ночи, проведенной вместе в постели) не было. Итак, я уеду отсюда с ней в понедельник вечером; утром во вторник мы будем в Мюнхене, где проведем день и проночуем, следовательно, только в среду я выеду из Мюнхена прямо в Лион, где и надеюсь включить тебя в свои объятия. Опера здесь открыта, и ежедневно идут представления, но, как и следовало ожидать, дают: "Трубадура", "Любовный напиток" и т.п. пакость. В день приезда я слышал "Вильгельма Телля" в идеальном исполнении. А накануне шла "Аида", а за три дни "Мейстерзингеры"! Какое мне несчастие. Итак, Модя, до свиданья. С дороги я тебе буду телеграфировать. Целую. П.Чайковский