в строгие вертикали. Хозяин сбежал. Коля догадывался, что это Пашка прогнал хозяина, но каким способом и, самое главное, почему, понять не мог. Палочки продолжали лежать в кармане. Все пять. И это тоже озадачивало. В ногах чувствовалась слабость. Горло пересохло. "Аскорбинка! - вспомнил Коля. - Мне же нужна аскорбинка, пока не закрылась аптека." Мысли прояснились. Ноги встали на верный курс и слаженно затопали в нужном направлении. На свете творилось множество странных вещей и одна из них только что произошла с Колей. Коле повезло - приключения закончились благополучно. Сказка сделала паузу и на время отпустила Колю. Сколько у него осталось этого времени? Голова чуть кружилась, очертания деревьев и домов расплывались. Из верхнего окна пятиэтажки долетала печальная песня. "Ми-и-ира-а-ажи-и, - заливались девчоночьи голоса под неразборчивое сопровождение отрывистого баритона. - Это наша-а жи-и-изнь. Это наша-а-а жи-и-и-изнь." Глава 36, в которой в Пашке происходят полезные изменения Пашка никак не мог успокоиться после неожиданной победы. Вслед за Колькиным спасением ему вдруг дико захотелось помочь кому-нибудь еще. Пашка шел по самому центру улицы и переваривал новое для себя ощущение. Надо сказать, оно ему нравилось. Следовало поискать возможности, чтобы поддержать это непонятное чувство, как угасающий костер. Но никто не подворачивался Пашке из разряда беспомощных и неудачливых. Только в сказках на обочинах стоят бабушки, ждущие, чтобы их перевели через дорогу. В действительности бабушки не любят терять время даром и вовсю рискуют своей жизнью, не дожидаясь канувших в вечность пионеров. В помощи нуждались разве что сурового вида мужики, разгружавшие из крытого фургона мебельный гарнитур. Но туда Пашка соваться не стал. Всяко ясно, что мужики трудились не за так и своей долей с Пашкой делиться не собирались. И тут пристальный Пашкин взгляд узрел бабушку. Самую настоящую. С авоськой и с палочкой. Бабушка задумчиво посматривала по сторонам, а перед ней проносился бесконечный ряд машин, то и дело притормаживая. Пробка еще не образовалась, но вот-вот могла состояться. А бабушка, видимо, не могла набраться смелости вступить на опасную территорию. Пашка, на всякий случай сплюнув, немедленно возник рядом с ней. Бабушкин юркий взор тут же повтречался с Пашкиными глазами и не отпустил их. - А скажи-ка, мальчик, где здесь рыночек? За мальчика Пашка обиделся, но решил вида не подавать. Рыночков нынче развелось немало и ближайший из них как раз находился по ту сторону дороги. - Вон, бабушка, вон там. Я и сам туда собираюсь. Пашка не кривил душой, он частенько любил потолкаться на рынках. - Пойдем, милок, раз по пути. Сухонькая ручонка крепко вцепилась в Пашкины пальцы. Тот и оглянуться не успел, как оказался на проезжей части. Старушка, обретя цель, ловко виляла меж тормозящих иномарок, вытаскивая еще не успевшего вникнуть в обстановку Пашку практически из под колес. - Бабушка, - опомнился Пашка, - может в подземный переход? - Ничего, - бодро оборвала Пашкины намерения бойкая старушка. - Пропустят! Рабочего человека завсегда пропустят! Так вот и пробирались два рабочих человека сквозь автомобильные джунгли. Путешествие закончилось благополучно, и бабуля, кивнув на прощание, сразу же начала прицениваться к морковке. Пашка оторопело топтался на месте. Эра робких бабушек ушла в вечность вместе с пионерами. Теперь старушки сами кого хочешь переведут через дорогу. Вот так всегда: желаешь совершить что-то хорошее, а не для кого. Пашке даже расхотелось рассматривать киоски, и он побрел обратно во двор, наливаясь грустью и печалью. Во дворе на лавочке в точно таком же настроении сидел Димка. Единственной настоящей страстью Димки был обмен. Он и с Колей год назад познакомился на этой почве. Сидел Коля во дворе, скучал, на облака смотрел, а тут подходит к нему худенький второклассник с блестящими карими глазами под соломенной копной волос и без всяких подготовительных действий объявляет: - Давай меняться! Твои часы на мой ножик. Коле как-то сразу не понравился предмет обмена. Часы ему достались еще от дедушки. Корпус был хоть и безбожно исцарапан, но все еще сверкал позолотой. Секундная стрелка бойко перескакивала с деления на деление, часы исправно отмеряли дни месяца и дни недели, а внутри находилось аж двадцать шесть камней, чем не мог похвалиться ни ждин часовой механизм в классе. Да и что теперь выпускали за часы. Электронные, одноразовые, которые годились только для того, чтобы их выкрасить, да выбросить, даром, что на корпусах горели золотые буквы "SHARP" или "Levi's". На их фоне Колина "Слава" казалась чем-то монументальным. Даже папа, относя очередную "Электронику" обратно в магазин, вздыхал и завистливо косился на Колю. Жалел, наверное, что часы достались не ему. Но теперь уж поздно, теперь Коля с часами не расстанется. А тут за его легендарные часы предлагают какой-то глупый ножик. Да Коля не согласился бы отдать их даже за толстенный швейцарский "Victorinox" с пилой, плоскогубцами и увеличительным стеклом, а тут ему суют какое-то барахло с одним лезвием, погнутым шилом и уродливой отверткой. Таким образом ножик и часы остались у их прежних хозяев, а на лицо нового Колькиного знакомого наползла грустная улыбка неудачника. Димке невероятно хотелось хоть чем-нибудь обменятся, и Коля, разумеется, не мог пройти мимо чужой беды. После оживленных торгов многочисленную армию Колиных солдатиков покинула маленькая фигурка знаменосца и неказистый круглый пехотинец со смешным автоматом. Последний раньше восседал в компании еще пятерых точно таких же на чьей-то угловатой пластмассовой БМП, но после сражений затерялся в барханах песочницы, где Коля его разыскал и мобилизовал в свои вооруженные силы. Теперь ему верой и правдой предстояло служить Димке. А Колин автопарк пополнился восхитительной, самой настоящей коллекционной моделью "Жигулей", у которой открывались все дверцы, и "Волгой", правда пластмассовой, но какой-то удивительно легкой и стремительной. Радостный Коля утащил свои новые приобретения домой и торжествовал до самого вечера, пока не затрезвонил звонок у входа и на пороге не объявилась Димкина мама, возмущенная столь неравноценным обменом. Пришлось вернуть дивные автомобильчики и получить обратно знаменосца и неказистика, но знакомство на этом не иссякло. И теперь, выходя во двор, Коля дружески кивал Димке и даже подумывал, а не пригласить ли его, несмотря на малый возраст и страсть к обменам, в штаб. Димка тем временем совершенствовал свои обменные способности и достиг неслыханных успехов. Но последний случай надолго вывел его из колеи. Два превосходных ярких вкладыша от жвачки с заграничными гоночными автомобилями Димка вытребовал за то, что красивая алая ручка перейдет на несколько дней шестикласснику Вене. Но дни шли, а Веня не торопился возвращать ручку. И теперь Димка грустно думал, а не перейдут ли незаметно "несколько дней" в "навсегда". Самое страшное было то, что ручка принадлежала папе. Ему на работе подарили прозрачный оранжевый пакетик, в котором лежало девять разноцветных ручек. Хоть папа и дорожил подарком, но всегда позволял брать Димке какую-нибудь ручку, а то и две за раз во временное пользование. Но временное пользование на то и временное, что когда-нибудь ручки приходилось возвращать. Папа уже несколько раз спрашивал про ручку, а Димке и сказать-то было нечего, потому что Веня словно исчез. Иногда Димка выбирался из коридора второго этажа, где располагался его третий "А" класс, на лестничную площадку и, задрав голову, тревожно смотрел вверх сквозь лестничные пролеты. Веня с Димкиной ручкой был где-то там. Но Анна Федоровна строго-настрого запретила подниматься на верхние этажи. Димка знал, что на третьем и четвертом этажах имеют право находиться только старшеклассники, которым разрешалось бродить и по всей школе. Но Димка понимал, что ему предстоит учиться целый год, чтобы заслужить это право. Вся жизнь малышей проходила на втором этаже: и учеба, и построения, и праздничные вечера. Раз в неделю им дозволялось спускаться вниз на урок физкультуры в зал, расположенный на первом этаже. Димка и физкультуру любил за то, что ей предшествовал поход по первому этажу. Говорили, что наглый Вася Семкин не раз бегал наверх, но Димка не верил. Он сам бывал наверху только один раз, в конце первого класса, когда они, одетые в нарядные костюмчики, поздравляли одиннадцатиклассников, окончивших школу. Димка не помнил тот день во всех подробностях. Помнил только великое множество цветов и воздушных шаров. И то, как он сам вручает здоровенному выпускнику свой воздушный шар и еще значок с "Ну, погоди!" Значок был совершенно замечательным. Он представлял собой крохотное зеркальце, кидающее на парту не простые солнечные зайчики, а разноцветные. Стоило понаклонять значок из стороны в сторону, поймав солнечный лучик, как на парте тут же вытягивались длиннющие отражения красного волка и зелено-голубоватого зайчишки. Опытный в торговых делах Вася Семкин уважительно посматривал на значок и заявлял во всеуслышанье, что, мол, значок этот - редкость неимоверная, и что таких сейчас уже не выпускают. Димка не помнил, на что именно он выменял этот значок, но почему-то отдавать его тому, кто уже никогда не придет в школу, было не жалко. Да, это был единственный раз, когда Димка побывал наверху, где учился злой Веня, закроивший ручку. Сейчас Димка отдал бы всю свою коллекцию вкладышей за то, чтобы повстречаться с Веней и получить красавицу с алой пастой обратно. Но вкладыши не помогали, Веню больше не заносило на малышовый второй этаж, а может ручка понравилась и ему самому. Пашка приземлился на лавочку. - Ну? - спросил он малыша. - В чем проблемы? - Ручка, - вздохнул Димка. Он подозревал, что Пашка не поможет. Но ведь ничего страшного не случится, если Димка расскажет про ручку. А на время рассказа в нем будет жить надежда, что ручка вернется. - Что ручка? - вопросительно уставился Пашка на раскрытую Димкину ладонь. - Болит? - Нет! - удивился Димка. Ему казалось, что весь мир давно уже в курсе случившейся с ним беды. - А чего стонешь? - Забрали, - вздохнул Димка. - Красивую такую. Алую. - А, - догадался Пашка, - писалку отобрали. - Отобрали, - согласился Димка. - Кто? - наливаясь гневом за обиженного малыша, возмутился Пашка. - Да Венька, - махнул рукой Димка, как бы прощаясь со своей ручкой, но на деле продолжая надеяться. Венька? Венька? Пашка погрузился в воспоминания. - Пожалуй, знаю я одного козла, которого тоже Венькой зовут, - произнес он. - А где он живет?! - обрадовался Димка. - Адрес-то мне откедова знать. Димка снова погрустнел. Звездочка надежды обернулась черной дырой отчаяния. - Он еще с Колькой дружит, - поделился он своими соображениями. - С Колькой из того подъезда. - Так чего ты у Кольки не спросишь? - Да, он большой. Больно надо ему со мной возиться. - Будет возиться, - мстительно заулыбался Пашка. - Теперь будет. За Колькой образовался должок, и Кольке придется его отдавать, побегав за Димкиной ручкой. Проще конечно завтра припереть Веню к стенке и вытребовать пропажу, но Пашке хотелось немедленных действий. На его счастье чудеса продолжались. Из за угла, нелепо размахивая руками, выбрался Венька своей собственной персоной. Увидев Пашку, он притормозил. На Димку он не обратил никакого внимания. - Этот? - процедил Пашка сквозь зубы. - Да, - чуть слышно согласился Димка. - Сюда иди, - распорядился Пашка. Венины ноги замедлили ход и начали спотыкаться. - Ну, что встал? Ковыляй сюда. В любое другое время Веня фыркнул бы, да прошел мимо, но малыш на скамейке вызывал у Вени какие-то смутные воспоминания. И Веня остановился перед Пашкой. - Ручку у него забирал? - сурово спросил Пашка. - А, ручку! - радостно вспомнил Веня. - Сейчас верну. - Вот-вот, - удовлетворенно произнес Пашка. - Сейчас верни. - Нету, - Веня хлопнул по карману и удивился. - А, - вспомнил он, - я ж ее дома оставил. - Так чего стоишь, - распорядился Пашка, - неси давай. Веню как ветром сдуло. Казалось, секунд через пять он прибежит и протянет Димке уже почти что утраченную ручку. Но прошла минута, за ней еще одна, а Веня так и не возвращался. Время тянулось невыносимо медленно для Димки. Через пять минут он не выдержал и понимающе прошептал: - Он не вернет. - Я ему не верну, - грозно заметил Пашка и по его тону сразу обретали реальные контуры те неприятности, которым предстояло свалиться на Венины плечи в случае невозвращения. - Правда? - восхитился Димка. - Правда, - снисходительно подтвердил Пашка, наполняясь положительными эмоциями. Впервые в жизни на него смотрели с надеждой. Впервые в жизни Пашка находился в роли хорошего, а Венька в роли плохого. И Пашке такое положение дел нравилось. Палочками он мог тут же сотворить для маленького Димки хоть дюжину алых ручек, но тогда подвига не получалось. А Пашке хотелось подвига. Хоть самого ерундовского, но настоящего. Во двор вынесся Венька и протянул Димке ручку. Его. Алую. Совершенно целехонькую. - Извини, Димка, - сказал он. - Совсем память отшибло. Забыл. Но Димка не смотрел на Веньку. Он даже не смотрел на вновь обретенную ручку. Его восхищенный взор уставился на Пашку, словно перед Димкой сидел самый настоящий волшебник. Пашка улыбался. Ведь никогда с ним не происходило такое. Вроде как пустячок, но приятно. Колька издалека увидел компанию у лавочки и напугался. Ему показалось, что Пашка начал устраивать разборки с Веней из-за Коли. Но постойте, ведь Пашка здорово выручил его сегодня. Значит, он как бы уже не враг. Или он не враг для Коли, а для Вени, треснувшего его по руке, Пашка оставался врагом. Но почему-то Коля уже не боялся Пашку, да и не только Пашку. По этой причине он не стал огородами проскальзывать к подъезду, а смело подошел к скамейке. Увидев знакомое лицо, счастливый Димка заулыбался еще шире. Коля тоже несмело улыбнулся навстречу. Пашка продолжал сидеть в эйфории. Грустным оставался только Веня. За всеми делами он совершенно позабыл про алые звезды на новеньких самолетах. Ведь не выманишь теперь у Димки эту алую ручку, ни за что не выманишь. Придется теперь летать Вениной эскадрилье, как нерусской, с белыми звездами. Димка заметил Венину печаль. - На, - сказал он и без сожаления, как значок с "Ну, погоди!", протянул Вене ладошку, на которой блестело последнее Димкино приобретение. У Коли вытянулась шея. Вытянулась до предела. На Димкиной ладошке переливалась таинственными отблесками Золотая Капля. Глава 37, которая завершается совершенно невероятным событием Пашка смотрел на гнома. И Пашка видел гнома. Сначала он тихо присвистнул, а потом нагнулся и начал всматриваться. Лена поморщилась. Она вообще не хотела впускать Пашку в квартиру, но умоляющие глаза Коли сделали невозможное. Лена посторонилась и четыре представителя мужского пола в квартиру все-таки протопали. Гному тоже не понравилось такое пристальное внимание и он сразу перешел к делу. - Принес? - строго спросил он. - Нет, - удивился Пашка. - А чего я должен принести? - Ман-да-ри-ны, - гном разделил великое слово по слогам. - Стоишь, на меня смотришь. А за погляд, между прочим, платить требуется. - Я ж не знал, - засмущался Пашка. Коля искоса поглядывал на Пашку и удивлялся. Смущенный Пашка предстал перед Колей впервые. Даже во время разносов на классном часе Пашка всегда сидел вызывающе. Да Коля и не стремился встречаться с Пашкой взглядом. Нарываться на тычок или обидное оскорбление до ужаса не хотелось. Странные дела, Колька и теперь побаивался смотреть на Пашку. Вроде и бояться больше нечего, а привычка осталась. Привычка или очередной мираж. Зря хозяин так свято верил в то, что Коля не выстраивает миражи. Может они у Коли маленькие, но все же есть. Гном, тем временем, по-хозяйски расхаживал на поверхности журнального столика. - А зачем он тогда нам? - вопросил он в пространство, воздев руки к потолку. Потолок не отвечал и гном обратился к Коле, который продолжал за него, гнома, отвечать. - Зачем он нам, Коленька? - Его не смог увести сам хозяин, - уважительно отозвался Коля. - Возможно он и укажет тебе путь. - Этот? - скривился гном. - Этот укажет. Даже мандаринов принести не догадался. Тот еще будет путь. - Да я ж не знал, - растерянность у Пашки сменялась искренним негодованием. - Проехали, - милостиво согласился гном, учитывая меняющуюся на глазах обстановку. - Давай, показывай путь. - Какой еще путь? - спросил Пашка, насупившись. Он любил понимать дела, творящиеся вокруг. - Он не знает пути, - тихо отозвалась Лена. - Почему? - удивился Коля. - Его не смог увести хозяин, понимаешь? Значит, Пашка умеет что-то такое, что неподвластно хозяину. - Пашка не верит в сказки, - мрачно пояснила Лена. - Мы все, и я, и ты, и Веня, и даже вот этот малыш ну хоть немножечко верим в сказки. А Пашка не верит. Невозможно увести человека по дороге, в которую он не верит. - В смысле, не знает, чем она кончится? - спросил Веня. - Нет, в смысле, что он ее вовсе не видит, потому что не верит. Вот ты, Веня поверил бы мне, если бы я сказала, что с твоего балкона отходит трап к реактивному самолету? Твоему собственному самолету. - Может и поверил бы. - А ступил бы с балкона в пустоту, если бы я сказала, что там и начинается первая ступенька. - Ну я бы сначала ее нащупал. - Нет, если бы она появлялась только тогда, когда ты на нее встаешь? - Ну... я не знаю. - Не встал бы, - ответил за Веню Пашка. - Не встал бы, - согласилась Лена. - Вот из-за этого хозяин и не может увести Пашку. Он никогда не поверит в эту первую ступеньку. Он верит и видит только то, что есть перед глазами. Так? - Ну так, - кивнул Пашка. - Про хозяина после, - перебил Коля. - Почему ты решила, что Пашка не знает гномьего пути? - А почему ты решил, что Пашка знает? Почему? Просто ты представил в своей голове картинку, на которой Пашка показывает гному дорогу. И поверил в нее. И нас хочешь заставить поверить. Только ведь за твоей картинкой нет первой ступеньки. Одна пустота. - Тогда Димка! - Коля вытолкнул вперед малыша. Ну не зря же он привел их всех к Ленке и гному. - Почему? - снова спросила Лена. - Потому что у него оказалась Золотая Капля? - Да, - согласился Коля. - Но Золотая Капля имелась и у бабушки-орденоноски, и у малютки-наркоманчика, да и над креслом в гостинице висела. Почему ты не принес кресло? Может оно указывает дорогу. Колю охватило отчаяние, ну что это, как не миражи? Но почему тогда хозяин выбрал именно Колю? Ведь не из-за отсутствия буквы "С" в имени. Выходит, тот, кто не строит миражи, не может уйти с хозяином, а тот, кто строит, Темным Стеклам не нужен. - А кто тогда покажет дорогу? - Предзнаменовательница, - ответила Лена. - Какая еще Предзнаменовательница? - удивился Коля. - Откуда она вобще возьмется эта твоя Предзнаменовательница? - Она соткана из серебристых линий, - мечтательно сощурила глаза Лена. - Когда появится ее портрет, начнется ночь Путешествий и Путешественников, в которой найдется дорога для гнома. Ведь так? - обратилась девочка к золотистой искорке. Гном пять секунд подумал, не стребовать ли за подтверждение мандарин, но потом понял, что поспорить ему хочется больше, чем получить хоть дюжину килограммов мандаринок. - Не так, - заметил он. - Во-первых, ночь Путешественников и Путешествий... Не спорь, - перебил он возмущенно открывшую рот Лену. - Во-вторых, начнется, не когда появится портрет, а когда число локонов на лице отложится от точки начала времен. - На лице? - усмехнулся Пашка. - Бородатая она, что ли? - И вовсе не бородатая, - кинулась Лена защищать свою новую знакомую. - Вот появится портрет, тогда и увидим. - Точка начала времен, - задумался Веня. - Где найти точку начала времен? - Не времен, а времени, - поправила Лена. - Кто знает, может в том замке точкой начала времени был тот зал, где я загадала часы. - А в нашей квартире время начинается на электронных часах, - сказал Димка. - Поздно ночью все цифры превращаются в нолики и тогда снова начинается время. Потому что нолики - это ничего, а когда уже есть единичка, то она называется одна минута первого. Так нас в школе учили. - Молодец - Димка! - обрадовался Коля. - Следовательно, точка начала времени, конечно же, не электронные часы, а полночь. От полночи надо отсчитать число локонов на лице и мы узнаем точное время начала ночи Путешествий и Путешественников. - А где появится портрет? - по-деловому спросил Пашка. - Не знаю, - растерянно произнесла Лена. - Предзнаменовательница ни слова не сказала про место появления портрета. - Наверное, на выставке, - предположил Коля. - В Доме Художника как раз проходит выставка авангардистов. Я афишу такую видал. - И вовсе не на выставке, - обиделась Лена. - Это же Предзнаменовательница! Зачем ей появляться на какой-то выставке. Если и вырисовываться, то не меньше чем в областной галерее. - Ты еще скажи - в Москве, - ехидно добавил Коля, дуясь за неприятие его версии. - Может и в Москве, - язвительно согласилась Лена. - Но уж никак не на твоей выставке. - Миражи строим, - перебил обсуждение Веня. - Я вот что думаю, если Предзнаменовательница не сказала нам искать свой портрет, то мы обязательно его увидим. Как-нибудь да увидим. - И что? - спросил Коля. - И ничего, - ответил Веня. - Просто сядем перед портретом и будем ждать начала ночи, а там уж по обстоятельствам. - Сядем? - удивилась Лена. - Я думала, что гномья дорога только для гномов. - Гном-то пойдет, - согласился Коля. - Да и мне надо. Я все-таки за него отвечаю. - Тогда и я пойду, - сказала Лена. - Гном-то почти мой. Гном не возражал. Ни об участии Лены в его делах. Ни о своей принадлежности. - И я, - сказал Веня. - Палочками-то вместе пользовались. Если б не гном, кто бы знал про эти палочки. - Лады, - прищелкнул пальцами Пашка. - Я с вами. Если хозяин опять встрянет, я уж найду, что ему сказать. Коля засомневался. Одно дело - показать дорогу. И совсем другое - допускать совсем недавнего врага к сокровенным тайнам. Не мог доверять Коля тому, кто нагло отобрал у него палочки. Ну не мог, и все. И сказать об этом вслух тоже не мог. Побаивался. Вдруг Пашка сейчас ухмыльнется и станет прежним. И Коле стало плохо. Просто от того, что в их компанию затесался такой фрукт, как Пашка. - Ты чего, Коль, - тронул его за руку Димка. - Возьми его. Он справедливый. Он мне ручку вернул. - Тебе-то, конечно, - сказал Коля, опасливо поглядывая в сторону Пашки. - Ты думаешь, что если к тебе ручка вернулась, то он все всем возвращает. - Да, - обрадовался Димка. - Ты только скажи, и он любого заставит вернуть. - Кто бы мне палочки вернул, - еле слышно прошептал Коля, но Пашка услышал, поэтому пришлось быстро отвернуться и уставиться в угол, будто бы ничего и не произошло. И Димка тоже услышал. - Пашка, верни ему палочки, - дернул он Пашку за рукав, представляя, что Пашка тут же сорвется с места и побежит к тому нахальному субъекту, который зажал неведомые, но видимо очень нужные Коле палочки. Пашка не побежал. Пашка уставился в угол. Не в тот, куда смотрел Коля, но тоже в угол. Палочки лежали в кармане, а рядом стоял Димка и ждал. Он верил, что Пашка достанет палочки хоть с края вселенной и вернет опечаленному Коле. И доставать-то палочки совсем не надо. Вот они, совсем близко. Но как можно расстаться с ними? Ведь четыре волшебных палочки стоят очень дорого. А Димка смотрел на Пашку и верил в него. Пашка это чувствовал, потому что до этого дня никто в него так не верил. Нет, верили конечно. Что врежет, что обругает, что пойдет со своей компахой разбираться в соседнюю школу. Но Димкина вера была какой-то другой. И может быть она стоила сейчас гораздо больше, чем все четыре палочки. Рука потянулась к карману. Пашка обругал себя. Он знал, что еще не раз пожалеет о том, что так беспечно расстался с могуществом. Знал, что ни один стоящий пацан так бы не поступил. Но сейчас ему совершенно не хотелось быть стоящим пацаном. Ему донельзя хотелось, чтобы в него продолжали верить, как верил в него Димка. Палочки были уже в руке. Плотно сжаты, чтобы не хотелось крутануть напоследок и смыться отсюда в свою пустую квартиру. - Слышь, Наркота, - хрипло произнес Пашка и Коля вздрогнул. - Слышь, Колька, - и Коля повернул голову к Пашке. - На, забери, чтоб только мои глаза их не видели. Он неловко сунул свою четверку Коле в руки и сразу же отошел, а потом уселся в кресло, уставившись в чисто вымытый пол. - Вот видишь, - сказал Коле Димка. Гордо сказал, словно это он вернул палочки. Коля молча хлопнул Димку по плечу. Не обидно, а ободрительно, словно подтверждая Димкину правоту. Слов не находилось. Размер слов, позволявших оценить грандиозность свершившегося, просто не умещался в квадратных метрах Ленкиной квартиры. - Я же говорил, - заулыбался Димка. - Пашку стоит с собой взять. И меня стоит. - Мал еще, - хмуро сказал Веня. Он тоже не мог поверить возвращению палочек. - Возьмем, - твердо сказал Коля. - Парикмахерша сказала не отказываться от людей, на которых укажет Капля. Если Капля оказалась у Димки, значит он для чего-то нам нужен. Пригодится, значит. И будет нас ровно пятеро, как концов у звездочки. Спорить никто не стал. Только Пашка ухмыльнулся, но как-то незло. - Вечер уже, - тихонько заметила Лена. - скоро мама придет. А я уборку еще не закончила. - Уже уходим, - распорядился за всех Коля и первым направился к двери. Народ потянулся за ним. - В общем, если что, - донесся ему в спину Пашкин голос, - зови. И не обязательно, когда ночь. Даже если по жизни что надо. Я не откажусь, я сделаю. Неправильный какой-то голос был у Пашки. Или Коля слушал его неправильно. На глазах вырастал мираж. Только какой: про исправившегося Пашку или про Пашку хитроумного, коварно втирающегося в доверие. Но ведь Димка поверил. И он, Коля, может. Надо просто попробовать, попытаться, даже через "не могу". Цепляя пальцем собачку дверного замка, Коля качнул головой так, что булькнуло в ухе. Мираж распался на кусочки и растаял. Коля поверит. Он уже почти что взрослый. Значит, может сделать то, что не хочется. Сделать не вопреки чему-то и не по приказанию кого-то, а по своей доброй воле. А интересно, "сила воли" и "добрая воля" - одно и то же или совершенно разные вещи? Глава 38, которая получилась для Вени самой страшной Опасность поджидала Веню за углом. Там, где пролегали кроваво-багровые полосы, оставленные предзакатным солнцем. Опасность встретила Веню зловеще-ласковой улыбкой. Опасность сверкала колючими огоньками, притаившимися в нечеловеческих глазах. А повернуть назад не мог Веня, уже не мог. Нет, это существо теперь нельзя было назвать даже вампиром. Веня, по крайней мере, не стал бы этого делать. Голова страшилища распухла. Лицо приобрело красноватый оттенок то ли от проступившей крови, то ли от лучей багрового светила, неуклонно снижающегося над горизонтом. Из рукавов пиджака торчали скрюченные пятипалые конечности, увенчанные матово-розовыми когтями. Ножки семенили и пританцовывали. Видимо, от радости, что Веня почтил их своим присутствием. А может они предвкушали, как славно им будет плясать танец смерти над растерзанным Вениным телом. Наступал багровый час, не отмеченный на подавляющем большинстве циферблатов. Потусторонние силы сметали прохожих с улицы в тесные квартиры и темные подъезды. Стекла в домах полыхали. Все до единого. Те же, что угодили в тень, мрачно чернели, как очки хозяина Темных Стекол. Им тоже хотелось прильнуть к всеобщему безмолвному веселью, которое дарили холодные лучи светила. И Вампир, днем сумрачный и спокойный, сейчас раздулся от осознания своего сверхмогущества. Он тоже вписывался в черно-кровавый карнавал. Деревья надевали на себя черную маску горя и выстраивались вдоль улицы скорбными силуэтами на фоне красного занавеса небес, опустившихся на приземистые колонны стен, бурых от этого ненормального солнца. Земля пропиталась красно-коричневым. Асфальт растекался мертвым пламенем. Дома склонились над Веней, готовые обрушиться и превратиться в груду хлама, на которую взберется существо с когтистыми лапами, облизнет выпирающие из пасти клыки и завоет, вознося славу кровавому куполу над затихшим от страха городом. Нет, если бы на то была его воля, Веня благополучно отсиделся бы в своей квартире и ни за какие сокровища мира не вышел во двор в багровый час. Но об этом не догадывались ни отец, ни мать. Поэтому в булочную отправили именно Веню. А ведь пойди за хлебом кто другой, и история могла закрутиться совершенно иначе. Если бы за хлебом нужно было идти отцу. Нет, он бы просто отмахнулся: "А, обойдемся!" И снова спрятался бы за газету. Папе можно не ходить за хлебом и мир от этого не рухнет. Вот если бы мать сама пошла за хлебом. Ей вампиры не страшны. Вампир не мамин, вампир Венин. Личный. Но мать только прикрикнет: "Почему опять не купили хлеба?!" И засыпет в кипящую воду несколько пригоршней вермишели. Побольше засыплет, потому что и хлеб, и вермишель из муки сделаны. И ничего страшного в мире не случилось бы. Но папе не пришлось вылезать из-за газеты, а маме распечатывать кулек с вермишелью. Потому что у них есть Веня, который не может ни отмахнуться, ни прикрикнуть. И конец света не наступит, если Веня встанет из-за стола и сбегает до ближайшей булочной в час, когда восьмерка и девятка на циферблате раздвигаются, выпуская в свои ряды черную закорючку с острым когтем на конце. И часовая стрелка уже замерла напротив ужасной пришелицы, а минутная подбирается к безмятежно спящему на вершине числу двенадцать. Но это Веню во дворе ждет вампир. Маму же ждет плита и кастрюля с вскипающим супом. А папу бодрый диктор, который улыбнется и начнет читать про события в стране и за рубежом. И Веня не может не пойти за хлебом, как счастливый Вовка-октябренок из "Родной речи". Разумеется, вампир никуда не делся. Он ждал. Веня проскользнул в тени домов к ближайшей булочной, уже предвкушая быстрое возвращение домой. Но злобные силы не собирались так быстро отпускать пленника, забредшего в их сети. Может, они хотели оставить Веню в своих владениях навсегда. Вдруг, когда стрелки на папином будильнике отмерят десять часов, циферблат незримых часов для Вени полностью прогонит знакомые цифры и заполнится закорючками. "Санитарный день". Ужас пробрал Веню. На всякий случай он изо всех сил потянул на себя массивную скобу ручки. Дверь лязгнула и даже немного сдвинулась, но не открылась. Надежда испарилась. Можно возвращаться домой. И тогда цепкие мамины руки поставят Веню перед собой, а отец на время забудет про газету и приглушит звук телевизора, чтобы новости в Таиланде, Индонезии и Литве не мешали осознанию Вени своего проступка. И его накажут. За то, что семья осталась без хлеба. За недогадливость. За лень дойти до следующей булочной. За накопившиеся за неделю мелочи. Потом мать вступится за Веню, а отец ей не разрешит. И они поссорятся. И будут кричать уже не на Веню, а друг на друга, но Вене от этого будет нисколько не легче. А потом отец с размаху разобьет тарелку об пол, а мать заплачет. И в квартире поселится невидимая, но очень ощутимая тяжесть. Тяжесть, которую Веня собственноручно притащит в квартиру вместо хлеба, если не прорвется к следующей булочной. Веня решил схитрить и подойти к очередному бастиону обходными путями. Но обернувшись назад он увидел серую пелену, покрывшую и траву, и дорогу. Она колыхалась, и на поверхность выплескивались багровые искорки. Парные искорки. Крысомуммии. Они не пропустят Веню тенистым путем. Остается всего две дороги: или домой, или вперед, к одинокому киоску, прижавшемуся к деревянному бараку в дальнем конце улицы. Вампир стоял на самой середине проезжей части. Вот бы пронесся скоростной автомобиль и мощным ударом отбросил переломанное тело к стене. И Веня благополучно добрался бы до киоска. Но все до единой машины исчезли с Вениного пути. И Веня вышел на улицу, оставив за спиной захваченный крысомуммиями двор. Солнце раздулось как голова вампира и теперь багровело над самой землей. Здесь не было тени. Всю улицу охватили багровые лучи, лишь деревья скрючились уродливыми черными статуями, да темнел далекий киоск, словно поставленный набок громадный спичечный коробок. Толстый. На 120 спичек. Такой же, как Веня обнаружил в отцовском ящике, наполненном всякими странными вещичками. Улицу окутывало не только кровавое сияние, но и тишина. Веня напряг слух. Нежный. Чуткий. Музыкальный. Обеспечивавший ему в младших классах пятерки по пению. "В Куединском районе плюс семь, в Большесосновском плюс шесть..." - тихо донеслось до Вени и оборвалось. Странно донеслось, будто говорил почти что сломанный инопланетный робот. Знакомые звуки превратились в потусторонние голоса, разбились на эхо и погасли. Тишина победила. Тишина оглушала. В уши словно забилась вата и ее нестерпимо хотелось вытащить или хотя бы проткнуть. Внутри ушей что-то вибрировало и ворочалось, как будто там копошилась крохотная крысомуммия. Надо было удирать, пока Веня сам не пропитался лучами заката. Мимолетный взгляд на часы не порадовал. Черная закорючка вполне освоилась и съела девятку. Но хуже всего оказалось то, что семерка начала противно выгибаться, превращаясь в узловатый палец с зарождающимся коготком. До киоска лежала пустынная дорога, но Вене требовалась тень. А справа высился выросший как по волшебству забор, отгородивший полуразрушенную избушку. Слева был отличный проход, но там маячил мужик в телогрейке. Он что-то разрывал возле бортика, уводящего в подвал, и приговаривал: "Не так-то все и просто, господа хорошие, не так-то просто." Лицом он напоминал известного летчика Скаржинского, первого из поляков, пролетевшего над Атлантикой в 1933 году. Неправильность дрожащим маревом загородила обходную дорогу. Обычный мужик в телогрейке матерился бы через слово, а этот вел себя чересчур странно. Из полуоторванного кармана торчала скрипка. И Веня не пошел туда, потому что скрипки не носят в карманах телогреек, а бродяги не похожи на знаменитых летчиков. Потому что мужик получился неправильным, таким же, как и Венин вампир, как кровавый вечер, как закорючка на циферблате. И спасти Веню мог только хлеб. Там, в далеком кисоке, к которому ему предстояло идти через залитую багровым светом улицу. И тогда вампир заговорил. О! Лучше бы он молчал. Потому что молчание подтверждало, что какие-то незримые правила еще выполняются. Но голос обрушил законы. Голос взвился ехидным фальцетом и водрузил мертвый флаг победы на горе ужаса. Вениного ужаса. Вампир торжествовал и прикрикивал внятно и складно. Словно пел. Голова его свешивалась над Веней, а ноги топали по острым досочкам забора. Как это у него получалось, Веня понять не мог, но ему было не до рассуждений. Голосок вампира, вкрадчивый, плавный и нескрываемо триумфальный давил на Веню и пригибал к земле. "Мне нечего бояться. Мой час уже пробил. Гляди-ка мальчик Веня, куда ты заступил." - голос закрадывался в душу, а топоток ног ритмично аккомпанировал. Слева снова замаячил проем. Веня подобрался и решил скоростным нырком ворваться в тень двора. Но в проеме по развалившейся хоккейной коробке раскатывал веселый, злобно скалящийся Буратино. Не из детского фильма, нет. И не из книги. Свой собственный, Венин Буратино. Который точно знал, что делать с Веней, когда тот попадет ему в деревянные, не чувствующие боли ручки. Пока Буратино был занят. И гоночная машина описывала следующий круг. Совершенно бесшумно. Буратино смотрел перед собой остекленевшим глазами и не замечал Веню. Пока не замечал. И надо поскорее шагать вперед, пока гоночная машина не сменила курс и не выехала на улицу наперерез Вене. Ноги едва-едва отрывались от земли. Возможно, их сковывал медоточивый голосок. "А-а-а, не лужи те просторы, и грязью не назвать. Ты чуешь силу страха и поздно отступать," - огромная голова вампира внезапно очутилась у другого уха, а ноги, обутые в блестящие бордовые туфли скакали, то по дребезжащим карнизам подоконников, то по балконным перилам, то просто по стенам, касаясь их лишь ребрами подошв. Голосок тянулся непрерывно, не давая Вене ни малейшей передышки, чтобы успокоиться и перестать бояться. "Дорога твоя станет... скользить... как-будто чья-то кровь. И с каждой новой ночью сила страха... приходит вновь и вновь." Голос не отдыхал ни секунды, как будто перед Веней выделывался противный рэппер из полузабытого фильма то ли про психа на мотоцикле, то ли про группу парней, забравшихся ночью в заколоченный дом и обнаруживших там странных существ в людском обличье. "А скрыться невозможно, сила страха... поймает, не щадит... Где ползал мальчик Веня, только тело... горелое чадит... А это и не правда... не истина... возможно, и не ложь... И видит мальчик Веня, с пути... своего не свернешь." Веня видел, что сворачивать бесполезно, но он и не хотел сворачивать. А киоск откатывался все дальше и дальше. И расплывался в дрожащем алом воздухе. Солнце коснулось земли и нестерпимо светило в глаза, не давая рассмотреть ускользающую цель. И вдруг оно стало добрым. На каких-то несколько секунд. Всего секунд на пять или семь. Киоск заметно приблизился. Голос вампира захлебнулся, а сам он сдулся и превратился в плоскую картинку. Как в парке аттракционов, где за десятку прошлым летом можно было сфотографироваться с разными страшилами, наклеенными на выпиленный из фанеры силуэт. Веня рванул к киоску, что есть сил, подгоняемый... страхом. И тут же солнце вновь ослепило его кровавыми лучами. "Сила страха!" - взвыли в едином порыве десятки крысомуммий. Сотни. Тысячи. В каждом полыхающем окне за солнечными бликами на стеклах угадывались огромные головы беспощадных крысомуммий. А вампир уже оправился и снова стал гигантским и неопределенным. С багровой головой, свисающей над Веней. И ногами, отбивавшими ритм, то по доскам далекого забора, то по еще более далеким стенам. "Сила страха!" - взревел он, набирая мощь. И зловещим эхом подхватил его рев многоголовый хор крысомуммий. А голосок словно сплетался в злой непрерывный ручеек, укрытый от добрых людей в колдовской чаще и пробившийся из тех запредельных просторов прямиком в Венины уши. То в левое, то в правое. Как стереозаписи из громаднющих колонок музыкального центра на школьных дискотеках. "Боишься, мальчик Веня, не выбраться тебе. И в том, что ты боишься, признайся сам себе. Другие засмеются, другие не поймут. Для них твои все страхи, смешная только муть." Голос крепчал, хотя он уже не мог остановить Веню. Ноги толкали мальчика вперед. Черный контур киоска рос на глазах, но... оставался все так же далеко. Зато голова вампира скалилась выпирающими клыками совсем близко. То слева, то справа. Смена положения стала неразличимо частой, Вене даже казалось, что целых два вампира несутся рядом с ним. Один по забору, другой по стенам домов, ловко перепрыгивая промежутки. "И хочется признаться. И знаешь, что нельзя... Естественно нельзя... Над страхами смеяться будут вместе родители, друзья... И ты соврешь, что храбр